Юрис Леон. Хаджи

 
   С наступлением лета самой большой нашей бедой стала жара. Лишь изредка было меньше девяноста градусов*, а когда задувал из пустыни хамсин, доходило и до ста три-дцати**. Вместе с мухами население Акбат-Джабара достигало миллиардов. Их пропита-нием были наши болячки и открытые канализационные стоки, и вдобавок ко всему появи-лись огромные кровожадные комары. Мы соорудили из глины навес, давший нам еще чуть-чуть места, но об уединении не могло быть и речи. Ни деревца не росло в Акбат-Джабаре, и играть можно было разве что на широких дорожках нечистот, протекавших через лагерь вниз к Мертвому морю.
   Немало видений ада описано в Коране. Если собрать их все вместе, наверно и полу-чится нечто похожее на Акбат-Джабар.
 
   Больше всего меня потрясало то, как большинство людей относилось к этому аду. Нам говорили, что как добрые мусульмане мы должны принимать нашу участь как волю Аллаха. Нежелание хоть что-нибудь предпринять делало Акбат-Джабар местом жалкого существования. Мой отец руководил, он боролся, у него была гордость. Большинство же из нас было просто собаками, клянусь именем Аллаха.
   О, они конечно жаловались. С утра до ночи мало о чем говорилось кроме несправед-ливости изгнания и туманных намерений вернуться, и разговоры о возвращении были полны детских фантазий. Война кончилась, и мы знали, что условия в лагерях вокруг Ам-мана не лучше, чем в Акбат-Джабаре. К нам поступало мало помощи, а та, что поступала, редко исходила из арабских стран.
   Это был кошмар. Самым ужасным в этом кошмаре были сотни лагерей по всему За-падному Берегу Палестины. Мы были палестинцами и в Палестине, но наши соотечест-венники не шевельнули пальцем, чтобы позаботиться о нас. Мало того, они обращались с нами как с прокаженными.
   Избранный от нескольких тысяч "заблудших", Хаджи Ибрагим стал в Акбат-Джабаре одним из лидеров. Вместе с четырьмя-пятью другими старыми мухтарами он от-чаянно стремился внушить нашим людям некое подобие достоинства.
   Среди нас были ремесленники. Были столяры и медники, сапожники и портные. Бы-ло несколько учителей и торговцев. И однако мы ничего не делали. Не посадили цветочка. Не открыли школы. Не следили за порядком. Не подыскивали земли для возделывания. Не делали попыток создать производство. И даже не собирали и не удаляли собственные от-бросы.
   Мы гнили - и жаловались. Мы проклинали евреев. Нас одолевала жалость к самим себе. Мы дожидались, когда виноватый и всем обязанный нам мир придет и спасет нас, ибо спасти себя сами мы не были способны.
   Большинство дней и половину ночей отец сидел на собраниях, одно собрание за дру-гим. Каждая попытка его с немногими сторонниками организовать лагерь и ответственно управлять им разбивалась о горячие схватки за племенные права. Главным доводом было то, что если мы сделаем что-нибудь для себя, то для евреев и внешнего мира это станет знаком нашего примирения с изгнанием. А пока мы ничего не делаем, можно продолжать плакаться всему миру, а арабским лидерам - обличать еврейское государство.
   Ибрагим сто раз приходил в нашу лачугу, ругаясь, полный отчаяния из-за нашей спячки и отсутствия достоинства. Когда некоторые лагери передвинули к границе, он по-нял, что это было сделано для того, чтобы перемещенные могли день и ночь смотреть на свою украденную землю и копить ненависть.
   Как-то раз вечером, после особенно горькой встречи с шейхами и мухтарами, мы с отцом прогуливались у подножия Горы Соблазна, откуда было видно скопище глиняных лачуг.
   - Ишмаель, - прошептал он, - нас предали. Мы пленники в собственной стране. И нас сделали пленниками сознательно. Знаешь, кто в конце концов возглавит эти лагери? Самые безжалостные убийцы. Один Аллах знает, что за породу людей мы здесь выводим, и один Аллах знает, к каким бедам они нас приведут. Наша ненависть к евреям сделает нас слепыми ко всякой попытке снова стать порядочными людьми.
   Он положил руку мне на плечо.
   - Ишмаель, мы с тобой каждый день будем ходить в Иерихон. Будем смотреть и слушать. Где-нибудь в этом городе кто-нибудь поддерживает связь с евреями и знает, как добраться до Гидеона. Посмотрим, нет ли способа переговорить с евреями и вернуться в Табу. Иначе нам останется лишь подохнуть в этом страшном месте.
 

Глава вторая

   Я узнал, что Иерихон - город старый, ему почти десять тысяч лет. Собственно Ста-рый город, обнесенный стеной, насчитывает почти девять тысяч лет. Иерихон почти все-гда был городом арабским. В те древние времена нас называли ханаанеями. В первый раз ханаанскую землю у нас отняли, когда Иисус Навин завоевал ее больше трех тысяч лет на-зад.
   Спасибо, что Мохаммед и Коран исправили все то, что евреи наврали про Иерихон в своей так называемой Библии, оказавшейся фальшивкой. Царь Давид, которому евреи не доверяли, написал свой знаменитый "23-й псалом" о Вади Иерихон, где назвал ее "доли-ной тени смерти". Давид стал мусульманским святым и пророком. Обладая даром пред-сказания, он должно быть видел Акбат-Джабар и другие лагери вокруг Иерихона - вот по-чему он так его и назвал.
   Марк Антоний принес Иерихон в дар Клеопатре. Иисус хорошо знал страну, ведь он исходил все вокруг. Он ходил и по самим улицам Иерихона, там он вернул зрение слепому нищему.
   У Ирода, чистокровного арабского царя, правившего евреями, был в Иерихоне дво-рец для отдыха с горячими бассейнами, где он топил своих родственников, угрожавших его трону.
   Город этот весьма знаменит, но в те дни он выглядел не очень-то хорошо.
 
   Нам пришлось продать Абсалома - мы больше не могли его прокормить. Это был замечательный ослик, он стал моим приятелем. Мы подолгу разговаривали, когда ходили от пещеры к нашему источнику и в Иерихон. Крестьяне часто жестоки к своим осликам, но у Абсалома был хороший хозяин. Нада плакала навзрыд, когда его продали. Я, конеч-но, скрыл свои слезы.
   Мы с хаджи Ибрагимом каждый день ходили из Акбат-Джабара в Иерихон и при-слушивались к разговорам, стараясь найти ниточку к тому, кто, может быть, имел дела с евреями по ту сторону границы перемирия. Мы не пропускали ни одного кафе, киоска, магазина, вертелись возле уличных разносчиков. Мы общались с нищими, торговавшими из-под полы такими вещами, как гашиш. Мы прислушивались к разговорам у автобусных остановок, управления Красного Креста, на мосту Алленби, в иорданских военных лаге-рях, даже в мечетях.
   Когда казалось, что мы напали на след вероятного агента евреев, надо было быть особенно осторожными. В нашем мире двум человекам нередко хватало и десяти минут, чтобы запросто сказать друг другу "здорово!" Если же для встречи не было повода, то полчаса могли продолжаться бесплодные иносказания и пословицы, за которыми следо-вал десятиминутный разговор, чтобы вежливо расстаться, никого не обидев. Работали мы тщательно и усердно, но месяц поисков принес нам полное разочарование.
   Однажды вечером, поздно вернувшись из Иерихона, я доложил отцу, что не нашел ничего нового. Он в отчаянии развел руками и повернулся спиной. Я был в ярости от не-удачи. Найти контакты с евреями стало для отца навязчивой идеей. И меня глубоко рас-страивало, что я не могу ему в этом помочь.
   Были и другие причины, по которым мне нужно было добиться успеха. Сабри завое-вал себе местечко в сердце моего отца. Большой умелец по части автомобильной механи-ки, он был один на тысячу, кто мог работать в Иерихоне. Когда он раз в неделю отдавал отцу свой заработок, Ибрагим гладил его по голове и говорил, какой он славный парень.
   Джамиль тоже все больше становился на виду. Он целыми днями околачивался по-близости с шайкой юнцов, и говорили они лишь о мщении. Их бравады поощряли стар-шие, пичкая их сражениями, которых никогда не было, и подвигами, которые никогда не совершались. Пока что хаджи Ибрагим не прислушивался к голосам мести, но если слу-шать эти разговоры день и ночь, один Аллах знает, когда у него переменится настроение.
   Когда в долину спускалась ночь, я уходил через лагерь к подножию Горы Соблазна, чтобы выбраться из людской толчеи. Я забирался на скалы, чтобы не смотреть вниз на Акбат-Джабар. Иногда мне чудилось, что я снова на своем выступе в пещере до того, как начались здесь все эти несчастья.
   На Горе Соблазна небо никогда не было совсем ясным из-за огней в лагерях и горо-де. И я мог там размышлять, как делал Ибрагим на могиле пророка в Табе. Однажды но-чью я стал изо всех сил думать о нашей проблеме, прижавшись к камням, чтобы заснуть.
 
   Я проснулся от звуков музыки, издаваемых пастушьей флейтой. Был не день и не ночь, но все вокруг меня исходило странным, мягким сиянием - голубым, фиолетовым и желтым, казалось, оно пульсировало и исходило от скал. Я пошел по направлению к му-зыке, и там, за ближайшим валуном, сидел толстенький маленький человек с бахромой серебряных волос вокруг лысины.
   - Добрый вечер, - сказал я вежливо. - Да благословит Господь нашу встречу.
   - Он благословил, Ишмаель, - сказал он, отложив флейту в сторону.
   - Откуда вы знаете, как меня зовут? - спросил я.
   - Потому что я мусульманский святой и пророк, - ответил он. О, как это меня на-пугало! - Ты слышал об откровении, Ишмаель?
   Мой рот издал дрожащее "да".
   - Кто... вы? - прокаркал я.
   - Я Иисус, - сказал он.
   Мой первый порыв был убежать, но какая-то неведомая сила удержала меня на месте.
   - Не пугайся, мой маленький друг.
   Кто бы он ни был, он хороший человек, и я почувствовал себя вне опасности.
   - Вы совсем не похожи на то, как вас изображают, - осмелился я сказать.
   - Это идолы, - отрывисто сказал он. - Разве я выгляжу высоким и с рыжей боро-дой?
   - Нет.
   - Если бы было так, то я наверняка был бы не Иисус. Не знаю, откуда пошла молва о моей внешности. И я совсем не понимаю, почему человек моего вида не может быть таким же святым, как эти идолы.
   И вдруг он пропал.
   - Где вы? - воскликнул я.
   - Здесь! - чудно отозвалось эхом через каменные стены.
   Я рискнул взглянуть на себя. Мои лохмотья исчезли! На мне было чудесное черное с белым одеяние, отделанное золотом, и нагрудник из драгоценных камней.
   - Здесь, - звал голос, - здесь...
   Внезапно меня стало поднимать от земли. Я почувствовал под собой качание и, по-смотрев вниз, увидел себя верхом на чудесном огромном звере, и мы поднимались над уте-сами Горы Соблазна. Животное скакало огромными прыжками, хотя ничего не было под его копытами, и голубые молнии вылетали из его ноздрей, не производя никаких звуков.
   Он повернул ко мне лицо и улыбнулся. Это был Абсалом! И это был не Абсалом. Он был такого же цвета, как текущий мед, и на нем было покрывало из той же чудесной ткани, что моя одежда. Конечно же, это был Абсалом, но его лицо напомнило мне Наду, а его большие копыта были усеяны алмазами. На нем не было седла, и я приник к его гри-ве, заплетенной в блестящие черные косы трех футов длиной.
   - Здесь... здесь... - звал голос, пока мы поднимались прыжками, покрывавшими сот-ню миль.
   Я стал чувствовать себя на Абсаломе в полной безопасности, когда мы во весь опор погружались в пояс комет с длинными хвостами. Когда они оставались позади, я разли-чал, что у каждой было лицо мусульманского святого, но странным образом похожее на стариков, умерших в Табе. Из комет мы попали в яростные зарницы, производившие шум и искажавшие небо.
   Мы попали к морю, гладкому, как кожа Нады, и Абсалом заскакал по морю, а потом через огромные пещеры в тысячу футов высотой, и их соляные сосульки были украшены серебряной пылью. После пещер мы мчались в полной темноте. Ветер был наполнен аро-матом мирры.
   - Теперь можешь слезть, Ишмаель.
   Стоя посреди вселенной, я без колебаний подчинился. Абсалом исчез, но я не чувст-вовал страха. Передо мной возникла дорожка, обрамленная большими алебастровыми кирпичами, и я вошел в лес оливковых деревьев со стволами из слоновой кости, а листья у них были из сверкающих рубинов, и плоды казались кошачьими глазами.
   Флейта позвала меня с дорожки к брызжущему водопаду, стекавшему в бассейн с вином. За ним был большой открытый луг, покрытый разноцветными лепестками роз и самой мягкой травой, какую мне приходилось видеть. Иисус сидел среди роз.
   - Где мы? - спросил я.
   - В первом раю, - ответил Иисус. - Дальше я идти не могу.
   - Но на небесах ты ведь можешь пойти куда угодно!
   - К сожалению, не раньше, чем Аллах окончательно распорядится обо мне. Когда я пришел в первый раз, Аллах заверил меня, что я и мои последователи могут неограничен-но пользоваться небом. Мне доставляло хлопоты изгнать всех, кто населял землю и умер до моего рождения. Больше всего мне хотелось выбросить евреев. Я когда-то был еврей-ским рабби, ты знаешь. Однако моим именем была названа целая религия, и Аллах отдал им небеса, потому что они одни из всего человеческого рода знали истину. Мы могли хо-дить везде до седьмого рая, пока он не пришел.
   - Кто он?
   - Мохаммед.
   - Ты знаешь Мохаммеда?
   - Ну конечно. Пока он не пришел, меня считали сыном Аллаха. Мохаммед яростно спорил целые столетия, и меня в конце концов понизили до мусульманского святого и про-рока.
   - Так кто же ты, Иисус? Еврей, христианин, мусульманин?
   - Я истинно верующий. Понимаешь, ныне только исламу принадлежит небо.
   - Но почему ты не можешь выйти за пределы первого рая?
   - Я все еще отказываюсь согласиться с заявлением Мохаммеда, что всех неверных надо заживо сжечь. Мне удалось убедить Аллаха оставить неверных хотя бы в первом раю. Но Мохаммед, надо сказать, настойчив. Он желает всех других сжечь.
   - А христиане знают, что ты на самом деле мусульманин?
   - Они бы отказались в это поверить, по крайней мере пока Аллах не вынесет об этом окончательного решения. Мне не хочется беспокоить Аллаха, потому что, в конце концов, ему же приходится присматривать еще за семьсот пятьюдесятью четырьмя миллиардами триллионов других планет, не говоря уже обо всех солнцах и всех этих су-масшедших кометах.
   - Но если есть лишь одно настоящее небо, то куда же уходят люди со всех этих других планет?
   - У всех них есть свое седьмое небо. Одно на планету, вот так. Но я ведь пришел, чтобы помочь тебе справиться с твоими трудностями, Ишмаель, - сказал он, внезапно сменив тему небесной политики. - Скоро ты увидишь золотую лестницу, - сказал Иисус. - Взойди по ней, и найдешь ответ.
   - Но это загадка, которую невозможно отгадать, - возразил я.
   - Все, что выше, чем здесь, - загадка. Если бы мы не говорили загадками, никто нас не понял бы.
   И сразу за ним появилась золотая лестница. Теперь я испугался.
   - О, Иисус, - воскликнул я, - помоги мне! Что есть истина небес?
   - Истина в том, что Аллах один. Он - все добро, и он - все зло. В каждом из нас он поместил равную меру того и другого. Тебе дан ум, чтобы вести войну внутри самого се-бя и удовлетворять только себя. Положись на собственную душу. Найди свой собствен-ный ответ, и ты будешь свободен.
   - Это самая ужасная загадка из всех!
   - Однажды ты ее разгадаешь. А теперь взбирайся, Ишмаель. Чтобы получить от-вет, тебе надо забраться на уровень, на который ты однажды взбирался, и там ты найдешь ответ.
   - Но... но...
   - Больше ни о чем не спрашивай. Действуй своим умом. А мне надо идти. Мне еще предстоит долгий путь, а лошади у меня нет.
   Поначалу поднятие по золотой лестнице было удовольствием, чудом. Но с каждой ступенькой мое тело становилось все тяжелее, а руки и ноги все менее надежными. Я поскользнулся! И лестница исчезла! Я взбирался по обрыву - ужасному обрыву, борясь и потея, хватаясь за него и бормоча от страха. Без сил я упал на выступ, в крови и слезах.
   Передо мной была странная дверь. Когда я добрался до нее, она открылась. Я ока-зался в комнате, огромной, как царский дворец, но там ничего не было, кроме малюсень-кого старинного горшка с надписью: ПЕПЕЛ ПРОШЛОГО.
   И в этот момент я стал погружаться. Я падал, и все чудные зрелища, запахи и зву-ки, которые я слышал, смешались вместе и передразнивали меня. Я увидел, как появилась планета Земля. Я падал все быстрее. Огни Акбат-Джабара возникли как дальняя вспыш-ка, становившаяся все больше и больше. Меня разобьет на миллион кусков! Ниже... ни-же... ниже... О Аллах, помоги мне!
 
   Луч солнца открыл мне глаза. Я знаю! Я знаю! Я кинулся с Горы Соблазна в Акбат-Джабар, падая и обдирая в кровь руки и колени. Задыхаясь, я вбежал в нашу лачугу, схва-тил хаджи Ибрагима за руку и потащил его вон.
   - Отец, - прошептал я ему на ухо, - я знаю, как связаться с евреями.
 

Глава третья

   Я не мог рассказать хаджи Ибрагиму о своем путешествии в первый рай. Семья по-верила бы мне, и возникла бы жуткая ревность оттого, что Иисус нанес свой персональ-ный визит именно мне.
   Будучи мухтаром Табы, отец наслышался за своим столом в кафе многих удивитель-ных историй. Мы не глумимся над тем, что кажется фантазией. Нам и в самом деле трудно сказать, где кончается фантазия и начинается действительность. Один только мой отец обычно подвергал эти истории сомнению, но никогда не говорил этого в лицо рассказчи-ку, ведь это могло его обидеть.
   Я был в полной уверенности, что мое путешествие произошло на самом деле и рас-крыло глубокую тайну. Но в глазах Ибрагима мне все-таки не хотелось показаться глу-пым. Я решил одолеть проблему логикой, ведь он был одним из немногих, кто мог бы это оценить.
   - Смотри! - воскликнул я показывая на вывеску под окном второго этажа на проти-воположной стороне улицы. Надпись гласила: "Доктор Нури Мудгиль, профессор архео-логии".
   - Во имя пророка, скажешь ты мне, в чем дело? - спросил Ибрагим.
   - Помнишь, дети в Табе болтались у шоссе? Что они делали?
   - Попрошайничали, - ответил он.
   - А еще?
   - Продавали напитки и еду.
   - А еще что?
   - Сыну не полагается задавать отцу загадки. Как раз наоборот.
   -Что же еще они продавали? - настаивал я.
   - Наконечники для стрел, черепки.
   - А кто их покупал?
   Ибрагим начал понимать мою игру.
   - Большей частью евреи покупали, - сказал он.
   - Да простит мне Аллах мое ужасное непослушание - что я был в киббуце Шемеш против твоей воли, но мне надо рассказать тебе, что я там увидел. Евреи устроили целый музей древностей. В Табе все дети знали, что евреи купят все, что относится к древностям. И я узнал, что и в других киббуцах есть музеи. Евреи с ума сходят по музеям.
   Лицо отца просветлело. Я взволнованно нажимал.
   - Помнишь, раз или два в год кто-нибудь находил сломанную вазу или урну? Мы ее всегда брали в Иерусалим, потому что торговцы из Старого Города давали хорошую цену. И вот я увидел, что те вещи, что мы продавали семье Баракат, попадают в конце концов в музей в Шемеше. Помнишь, я читал тебе в палестинской "Пост", как раз перед войной, что евреи заплатили десятки тысяч фунтов за несколько свитков, найденных около Кум-рана?
   - Ага, - сказал отец.
   - По дороге к Мертвому морю - сотни пещер, много их и на иорданской стороне. Пустыня покрыта холмами, скрывающими древние города. Неужели бедуины не рыскали по этим местам? Неужели он их не покупает? - сказал я, показывая на вывеску доктора Нури Мудгиля. - И неужели он не продает их евреям?
   Я видел, что мои доводы попали в цель.
   - Может быть, ты и прав, - сказал он.
   Мое сердце бешено колотилось, пока я доставал из одежды один из предметов, ко-торые мы с Надой нашли на скалах над нашей пещерой. Это была металлическая палочка длиной около фута со сдвоенной головой горного козла на конце. Ибрагим развернул бу-магу и завернул снова.
   - А другие вещи? - спросил он.
   - Остальное лучше попридержать, - сказал я.
   - А ты умеешь шевелить мозгами, Ишмаель.
   - Когда будете торговаться, уходи, независимо от того, что он предложит.
   - Это ты мне рассказываешь, как торговаться! - заорал он.
   - Нет, конечно. Я всего лишь покорное дитя. Подумай только вот о чем. Выслушай его предложение и дай понять, что есть еще и другие подобные вещи.
   - Это я и собираюсь сделать, - сказал Ибрагим и перешел улицу, велев мне подож-дать.

* * *

   Хаджи Ибрагим поднялся по лестнице с обвалившейся штукатуркой на второй этаж. Там было четыре офиса, принадлежавшие единственному в Иерихоне врачу, единствен-ному адвокату и экспедитору сельскохозяйственных грузов с Западного Берега в Иорда-нию. У четвертого офиса значилось имя доктора Нури Мудгиля. Ибрагим постучал и во-шел.
   Это была просторная комната, беспорядочно заваленная книгами и бумагами. Вдоль двух стен стояли длинные скамьи, на которых чистили и мыли найденные предметы. На одной из скамеек лежало несколько черепков, видимо находившихся в процессе восста-новления большой вазы. На другой валялись чертежи и размеры древностей. Стены были покрыты аттестатами, документами и фотографиями, изображающими маленького изуро-дованного человечка на раскопках и банкетах или произносящего доклад в университете. Читать документы хаджи Ибрагим не умел, но внимательно всматривался в фотографии. Почти на всех них Нури Мудгиль был среди западных людей, многие из которых, похоже, были евреями. Умница Ишмаель, подумал он, что решил, что этот человек возможно ве-дет дела с евреями.
   Дверь маленького внутреннего кабинета открылась. У доктора Нури Мудгиля была сильно изуродована нога, и под левой подмышкой его поддерживал костыль. Правая рука была усохшей.
   - Сердечный привет в этот благословенный день, - сказал доктор Нури Мудгиль. - С благоволения и благословения всемилостивейшего Аллаха, который есть и всемогущий Иегова, один и единственный незримый Бог, и истинный Бог семи небес над нами, нашей собственной плывущей планеты со всей ее многочисленной и разноцветной фауной и флорой и всех других видимых небесных созвездий над нами и вокруг нашей земли.
   - Аллах самый великий. Все благодарности и хвалы ему. Да будет благословен этот день, когда меня привели в ваш офис со всеми его бесконечными чудесами, - отвечал Иб-рагим.
   - Есть ли в моей скромной рабочей комнате что-нибудь, что соблазняет взор столь благородной личности, как вы?
   - Все здесь говорит о человеке, одаренном великими и необычайными дарованиями, на кого ниспослано великое благословение, так что все - это то же самое, что и что-нибудь.
   - Ваш глаз, я вижу, остр, и ваш язык принадлежит человеку, знающему наизусть много сур Корана, - продолжал археолог.
   - Коран - это самые святые слова и прославленное послание, - сказал Ибрагим. - Эта блаженная книга всегда могла довести меня до слез и страха перед всемогущим Алла-хом.
   - Да, - продолжал Нури Мудгиль, - это, конечно, величественное и сильнейшее чудо для всех праведных людей, населяющих эту планету.
   В эту минуту торговец кофе, который всегда находится где-нибудь поблизости, во-шел с кофейным финджаном, чашками и тарелкой липких сладостей на подносе.
   - Ваше благословенное имя, сударь?
   - Я Ибрагим, временно живущий среди несчастных в Акбат-Джабаре.
   - Чем я могу быть вам полезен?
   - С поры моего изгнания я в моих странствиях набрел на некоторые предметы, кото-рые могут представлять интерес.
   - Вашим визитом вы оказали мне честь, Ибрагим, - сказал Нури Мудгиль, увлекая Ибрагима в свой внутренний кабинет.
   Он проковылял к своему письменному столу и попросил гостя присесть. Они при-хлебывали кофе и занялись сигаретами. Ибрагим заметил, что пачка была не палестин-ской марки, а табак - превосходного сирийского качества.
   Когда все возможные приветствия иссякли, Ибрагим развернул принесенную вещь и положил ее перед археологом. Глаза Нури Мудгиля сузились, лицо выразило любопытст-во. Он включил стоявшую на столе сильную лампу, разглядел предмет в лупу и издал про-тяжное "гмммм".
   - Мне необходимо навести кое-какие справки, - сказал доктор Нури Мудгиль.
   - Стало быть, вам интересно?
   - Да, разумеется. Скажите, Ибрагим, вы эту вещь купили или нашли?
   Ибрагим подумал над вопросом. Он казался довольно невинным.
   - Ее нашли, - ответил он.
   - Я не буду спрашивать вас о точном месте вашей находки, но в общем место и ис-тория находки будут иметь прямое отношение к ее ценности.
   Ага, он меня заманивает в ловушку, подумал Ибрагим.
   - Она была обнаружена в общем-то на этой местности, - сказал Ибрагим.
   - Это все, что было найдено?
   - Нет, там было много предметов.
   - Десяток?
   - Может быть, может быть.
   Доктор Мудгиль отложил в сторону предмет и лупу.
   - Не следовало бы нам скинуть одежды вежливости и сберечь недели бесполезных разговоров и пререканий?
   - Конечно, - сказал Ибрагим. - Я всегда предпочитаю сразу браться за суть дела.
   - Вы хаджи Ибрагим аль-Сукори аль-Ваххаби, не так ли?
   - Ваши слова проникли сквозь много слоев предосторожности. Я хаджи Ибрагим. Как вы узнали?
   - Ваши подвиги в Кумране не остались незамеченными в некоторых кругах, равно как не остался незамеченным и ваш переход в Иерихон. Следует ли мне заключить, что это было найдено в пещерах за Кумраном?
   Ибрагим не отвечал.
   - Хаджи Ибрагим, - начал Нури Мудгиль монументально спокойным голосом, - вы великий человек во многих делах, но в вопросах древностей вы ребенок. Торговцы - отъ-явленные воры. Скажу вам без обиняков, что у вас нечто совсем необычное и, возможно, весьма ценное.
   Оборона Ибрагима пошатнулась от искренности собеседника. Неужели он не пыта-ется меня одурачить?