Юрис Леон. Хаджи

   Все происходило с нарочитой замедленностью. Непрекращающееся воспроизведе-ние картин прошлого давало возможность забыться и помогало справиться с реальностью каждодневного существования.
   Приводящие в трепет восходы солнца нередко заставали нас с шейхом аль-Баки одних, оставшимися последними у костра.
   - Богатство и собственность - то, что Аллах раздал несправедливо, - говорил он мне. - У нас часто умирают, но в пустыне это не трагедия. Главное, Ишмаель, мы свобод-ны. Крестьянин - раб своей земли. Горожанин - раб денег и машин. Это дурные общества. Бедуинам они не нужны.
   Может быть.
   Значительная часть доходов племени поступала оттого, что бедуины были "покрови-телями" той части трансарабского нефтепровода, которая тянулась по их территории. Ко-гда Сауды для сокращения расходов предложили новый способ, настало время напомнить им об этом. Мне как раз предстояло отправиться в свой первый набег, чтобы перерезать часть нефтепровода, когда пришло известие, чтобы я вернулся в Акбат-Джабар.
   Не могу сказать, что уезжал с огорчением, ведь мне так хотелось снова увидеть хад-жи и Наду. Но теперь я был умнее, потому что уже знал, как навечно связаны вместе араб и фатализм.
 

Глава вторая

   Вернувшись в Акбат-Джабар, я понял, что своей смертью Джамиль одержал надо мной такую победу, какой никогда не добился бы живым. Он стал мучеником. Это причи-нило мне порядочно неудовольствия. Всю жизнь я прилежно трудился, чтобы стать лю-бимцем отца. Меня знали как самого умного, самого храброго, того, кто будет преемни-ком хаджи Ибрагима. Я превзошел своего старшего брата Камаля и отодвинул в сторону Омара. Я был как свет в жизни отца. А теперь что-то в этом изменилось. В Акбат-Джабаре в кафе висели большие портреты Джамиля рядом с фотографиями великих арабских вож-дей.
   Иорданцы продолжали свой набор и принуждали Мстителей-леопардов и членов других банд вступать в партизанские группы, чтобы переходить границу и совершать на-беги на евреев. Они возложили на сионистов вину за убийство Джамиля и назвали в его честь батальон федаинов.
   Мои родители, всю жизнь едва обращавшие на него внимание, погрузились в траур. Фотография Джамиля висела на почетном месте в нашей лачуге. Цветы, никогда не укра-шавшие нашего дома в Табе, стояли теперь в маленьких вазах возле его портрета, и перед ним горели ритуальные свечи.
   Теперь Агарь гордилась тем, что ее называли Умм-Джамиль, мать Джамиля. Самым странным было поведение моего отца. Чувство вины, никогда не отягощавшее Ибрагима, запало теперь ему в душу. Он побил Джамиля. Он способствовал его убийству. Теперь он горевал. Подозреваю, что ему хотелось убедить себя в том, что его сына на самом деле убили евреи.
   Внезапно я оказался младшим братом Джамиля. Каждый гладил меня по голове. Был ли я горд этим?
   Вы говорите, что Ишмаель жесток. Разве не было у него сочувствия к убитому бра-ту? Не заблуждайтесь насчет меня. Может быть, я был мальчиком в глазах всех, но я был проворный и сильный, и вам не захотелось бы иметь со мной дело. Я пришел к понима-нию, что жизнь не так важна, как мученичество.
   Мне надо было вернуть свое положение.
   Сказать по правде, будучи у бедуинов аль-Сирхан, больше всего я скучал по Наде. Нами владеет мысль о защите женской чести. Не ради женщины, а ради гордости и чести мужчины. Но я любил Наду по-другому. Я любил ее саму. Это не была сексуальная лю-бовь. Я любил ее потому, что она была хорошая и всегда вызывала мое восхищение.
   Я любил глаза Нады, полные любопытства. Когда мы были с ней наедине, я любил смотреть, как эти глаза наполнялись грустью. Я любил смотреть, как она умывается у ру-чья и заплетает свои длинные густые каштановые волосы. Я любил смотреть, как она хо-дила, покачивая бедрами. Я любил ее белые зубы, когда она откидывала голову назад и смеялась.
   Я хотел когда-нибудь жениться на девушке вроде Нады. Но пока я не женился, за-щита ее чести оставалась главным делом моей жизни. И я любил свою сестру и не горевал о брате. По крайней мере я не такой лицемер, как мои родители. Агарь я еще мог понять. Но я не мог понять хаджи Ибрагима и молился, чтобы его сознание вины прошло.
   Постоянно думая о Наде, я скоро обнаружил, что в мое отсутствие что-то определен-но было между ней и Сабри. Обычно Ибрагим такие вещи чуял издалека, но он уже был не тот после возвращения из Цюриха. Огонь внутри него потускнел. Должно быть, там слу-чилось с ним что-то страшное. К его страданиям прибавился еще и Джамиль.
   Агарь, Рамиза и Фатима, возможно, что-то знали о Наде и Сабри. Женщины хранят между собой много тайн. Как и в Табе, в Акбат-Джабаре женщины из разных кланов по-стоянно дрались и ругались между собой, и порой рты их были как помойки. Но сущест-вовала черта, которую женщины никогда не переступали, имея дело друг с другом. Их собственная верность была равносильна собственной жизни, и они редко сплетничали с мужчинами о женских делах.
   Приход в нашу жизнь Сабри Салама был благом во многих отношениях. Все мы могли бы умереть, если бы не его умелость и изобретательность.
   В Европе отец истратил все, полученное от продажи древностей. Правда, у нас еще был в запасе наш арсенал оружия, но по-настоящему наше существование зависело от за-работка Сабри и его побочных доходов. Он никогда не жаловался и все отдавал отцу.
   Сначала я чувствовал угрозу. Сабри получит слишком много отцовской благосклон-ности. Но это прошло. У Сабри была своя собственная семья в Газе, и он постоянно гово-рил о своем желании соединиться с ними. А давние подозрения Ибрагима всегда держали его вне нашего узкого круга.
   Была еще эта история с тем, что он спал с иракским офицером, а может быть, и с другими. Иногда я испытывал при нем физическую неловкость. Но в его поведении не было ничего такого, что могло бы стать причиной нашего беспокойства.
   Тем не менее меня очень занимало, что же было между ним и Надой? А так как Иб-рагим видимо забыл обо всем, я решил как следует разобраться в этом.
   Сабри работал в Иерихоне в большом гараже. Когда-то в этом здании был склад, из которого собранный в Западном Береге урожай увозили в Иорданию и Саудовскую Ара-вию. Во время войны место было заброшено, а потом в нем устроили гараж для постоян-ного потока экипажей, пересекавших мост Алленби в Амман и оттуда.
   Куда бы ни ехали грузовики и товары, для Сабри всегда находилось дело, и для нас это было очень хорошо. Позади находилась маленькая комнатка, где спали он и еще один механик, сменяя друг друга на ночных дежурствах. Никто не стал бы укорять его за то, что он не хотел возвращаться в нашу сутолоку в Акбат-Джабаре. Лагерь был грязен, семьи дрались между собой, и по ночам постоянно раздавался крик.
   Я заметил, что Нада обычно выскальзывала из дома перед заходом солнца в те дни, когда Сабри оставался в Иерихоне. И не нужно было быть пророком, чтобы сообразить, зачем.
   Однажды вечером я подождал минут пятнадцать после того, как она ушла, и напра-вился в город. Гараж был на ночь заперт. Я обошел его кругом и попробовал заднюю дверь. Она тоже была заперта. Я попробовал несколько окон, но все их заело накопившей-ся годами грязью.
   Осмотрев здание, я нашел опору и вскарабкался на крышу. Люки были на замках. С помощью палки мне удалось оторвать проржавевшие петли.
   Я повис на руках и спрыгнул в кузов грузовика. Переждав, когда утихнет боль от па-дения, я осторожно двинулся к комнате Сабри.
   Через дверь были слышны звуки. Сабри и Нада издавали все звуки любовников. Я медленно потянул ручку. Потом распахнул дверь.
   Они лежали бок о бок на полу на его матрасе. СЛАВА АЛЛАХУ, ОНИ БЫЛИ ОДЕТЫ! Руками они обхватили друг дружку, а их интимные места прижимались через белье и ритмично двигались. Он освободил руку, чтобы взять ее за грудь, а она обхватила его за спину. Они стонали и пыхтели, как будто делали все это на самом деле.
   Нада первой заметила меня и вскрикнула, а я бросился на Сабри.
   - Я тебя убью! - закричал я.
   Я был меньше Сабри, но закален пустыней и не ведал страха. Я был сверху и дико колотил его кулаками по лицу.
   Сабри лишь пытался защищаться, закрывая лицо. Мое внезапное нападение застигло его врасплох. Я колотил его снова и снова, ругаясь. Из его губ и носа брызгала кровь. Я обхватил его шею руками и стал их сжимать.
   Что-то ужасное обрушилось мне на голову. Вокруг все закружилось и потемнело. Следующее, что я помню, - что я лежал на полу и смотрел на Наду, стоящую надо мной, и все это расплывалось. В руках у нее был гаечный ключ.
   - Прекрати! - крикнула она.
   Я лежал на полу, дрожа от сокрушительного удара и чувствуя, что из затылка у меня идет кровь. Я чувствовал слабость, тяжело дышал и ползал по полу, стараясь собраться для нового нападения. В глазах немного прояснилось. Сабри скорчился в углу, закрыл ли-цо руками и плакал.
   - Ибрагим убьет меня! - всхлипнул он.
   Я оперся на локоть. Нада сунула мне в лицо гаечный ключ, грозя ударить снова.
   - Нет, - взмолился я, - нет, нет.
   Рука ее, державшая ключ, ослабела, оружие выпало на пол, она опустилась передо мной на колени.
   - Прости меня, - она всхлипнула.
   Лицо Нады было искажено болью, и она не сдерживала рыдания. Она бросилась на пол и едва не захлебывалась слезами.
   - О-о-о-о, черт возьми, - простонал я.
   Каждый из нас рыдал на своем месте. Наконец она встала на ноги, качаясь вышла из комнаты и вернулась с ведром воды и тряпками. Она вытерла кровь у меня на голове, об-няла меня руками и стала укачивать, как будто я был ее куклой. Потом она подползла к Сабри и вымыла ему лицо. Мы замолчали, и молчание, казалось, длилось вечно. Нада взглянула на меня с мольбой в глазах. Она в самом деле просила за свою жизнь.
   - Не знаю, что делать, - сказал я.
   - Пожалуйста, не дай нас убить, - сказала она. - Мы больше не могли сдерживаться. Мы в самом деле не сделали этого. Мы только играли. Не дай нас убить.
   - Помоги мне, Аллах, - пробормотал я.
   - Ишмаель, - заговорил Сабри. - Поверь мне, я не сделал этого до конца. Я уважаю Наду. Я люблю Наду. Что мы можем сделать? Мы сходили с ума. Мы говорили о том, чтобы пойти к Ибрагиму и получить разрешение пожениться. Но у нас ничего нет. У меня нет ни копейки. Ты же знаешь, он ни за что бы не согласился... ты ведь знаешь.
   Нада снова подошла ко мне.
   - Когда я поняла, что мы не сможем держать себя в руках, я решила, что Сабри надо уехать отсюда и найти своих родителей в Газе.
   - Я хотел уехать, чтобы не принести позора вашей семье, - сказал Сабри. - Но как уехать? У меня ни денег, ни документов.
   Я видел, что они в отчаянии.
   - Ты пощадишь нас, Ишмаель? - попросила она, схватив мои руки и целуя их.
   Я сделал ошибку, снова взглянув ей в глаза.
   - Я не расскажу. Но Сабри должен уехать.
   Они оба прильнули ко мне, я их обнял. И мы снова заплакали. Потом мы сели, как когда-то на выступе утеса, где нашли сокровище. Мы взялись за руки и произнесли нашу клятву. Но клятва не решала проблем Сабри.
   - Из-за Нады я хочу остаться, но я понимаю, что принесу ей позор, - сказал он. - Я отдавал твоему отцу каждый заработанный пенни. Себе ничего не оставлял. На взятку чи-новнику за документы нужно больше тысячи долларов. Чтобы найти родителей, надо пе-рейти границу в Иорданию, пройти через Сирию и сесть на судно из Ливана в Газу. Мой переход будет стоить столько же, сколько документы. Я с ума схожу!
   Я молился. Чувствуя, как рука Нады сжимает мою, я вспомнил, как она спустилась, взяла меня за руку и втащила на выступ, к пещере с сокровищем. Теперь я знал, что де-лать.
   - Я знаю, как добыть для тебя деньги, - сказал я неровно.
   - Две тысячи долларов?
   - Да. Ты наверно помнишь наше оружие. Мы с Джамилем спрятали его на Горе Со-блазна. Я его продам.
   - Но когда отец обнаружит пропажу, он тебя изобьет до смерти.
   Теперь я полностью владел собой.
   - Сабри должен написать Ибрагиму письмо. Там должно быть сказано, что перед смертью Джамиль хвалился насчет оружия и рассказал тебе, где оно спрятано. Ибрагим этому поверит, потому что всегда подозревал, что Джамиль раскроет место. Если я завтра раздобуду оружие, найдешь покупателя?
   - Да, - прошептал Сабри.
   - Это опасно для тебя, Ишмаель, - запротестовала Нада.
   - У всех нас есть тайны, - сказал я. - Эту тоже надо хранить.
   - Но, Ишмаель... - Сабри начал было спорить.
   Я его прервал.
   - Мы это сделаем. Сегодня же напиши письмо.
   Я встал на ноги, вышел из комнаты и подождал в гараже. Я не оглядывался. Им еще много о чем надо сказать друг другу.
   Наконец они вышли. Сабри еще раз обнял меня и попытался говорить, но не смог. Он вывернулся из моих рук и ушел в свою комнату, закрыв за собой дверь.
   Нада пощупала шишку у меня на голове.
   - Она перестала кровоточить.
   - Не беспокойся, все в порядке.
   Мы промыли наши раны и наши несчастья и вскоре были на дороге к Акбат-Джабару. Увидев лагерь, мы стояли в темноте, рука в руке, и смотрели с шоссе на это мрачное скопище нищенских глиняных хижин. Потом мы поднялись на Гору Соблазна и смотрели на звезды.
   - Не спрашивай, как я узнала, - сказала она через некоторое время, - но я знаю, что случилось в Яффо с мамой, Рамизой и Фатимой.
   - Но...
   - Для тебя одного это слишком много - держать в себе такую ужасную тайну. Я хочу разделить ее с тобой. Я долгое время хотела. Я знала, что благодаря твоему молчанию ты станешь замечательным человеком.
   Тяжелая ноша свалилась с моих плеч.
   - Я тебя люблю, Ишмаель, - сказала Нада. - Я тебя люблю еще больше, чем Сабри, но по-другому.
   - Тебе не надо это говорить.
   - Ты лучше отца, потому что можешь любить больше, чем ненавидеть.
   - Я обожаю отца. Я всегда хотел быть похожим на него.
   - Ты другой, чем отец и все они, даже Сабри. - Она улыбнулась мне в лунном свете, ее белые зубы были как звездочки. - Я люблю тебя, потому что ты не можешь убить того, кого любишь.
 

Глава третья

   Убийство Чарльза Маана обрушилось на отца ударом, от которого он уже не опра-вился.
   Планы переселить христиан вскоре достигли ушей враждебных арабских лидеров. Для того, чтобы доказать единство ненависти, христиан надо было держать в лагерях вме-сте с их братьями-мусульманами. Смерть Чарльза Маана открывала простор для этого.
   Его похитили в Восточном Иерусалиме, когда он ушел с митинга. Через несколько дней его тело нашли на свалке возле Рамаллы. Убийца загнал ему в прямую кишку трех-дюймовую трубу, засунул туда небольших крыс и загнал их Маану в кишечник. Его ноги были туго связаны, и крысы не могли выбраться.
   Я никогда не видел своего отца до такой степени обезумевшим от горя, причиненно-го вестью о смерти. Когда я взял его на похороны Маана, мне буквально приходилось удерживать его в стоячем положении. Похоронили Маана в склепе в Бетании, за чертой Иерусалима по дороге в Иерихон. Это то место, где Иисус воскресил Лазаря из мертвых. Чарльз Маан не удостоился такого чуда.
   Проблеском надежды мелькнула его смерть, когда его дочь, сестра Мария-Амелия, сказала нам, что многие священники из арабов-христиан поклялись продолжить его рабо-ту и вызволить своих людей из лагерей.
   Стояла зверская жара. Во время погребальной церемонии отец едва держался на но-гах. Казалось, он до такой степени ошеломлен, что не сможет вернуться в Акбат-Джабар. Сестра Мария-Амелия предложила устроить нас в гостиницу. Это было благо. Проведя ночь в мучениях, Ибрагим, казалось, вернул самообладание.
   Была мусульманская суббота. Отец считал, что раз уж мы оказались в Восточном Иерусалиме, то надо сходить в мечеть Аль-Акса и помолиться за душу Чарльза Маана. В те дни город был разделен полосой ничейной земли, проходившей, как глубокая рана, ря-дом с Яффскими воротами. Каждая сторона смотрела на противоположную, подчас почти что с такого расстояния, что достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться.
   Несмотря на огорчение, которое это принесло бы ему, отец не мог не подняться по ступеням на стену Цитадели. Отсюда нам была видна ничейная земля до еврейского Иеру-салима, здания отеля "Царь Давид" и башни Христианского союза молодежи, откуда сразу же за еврейским Иерусалимом начинался Баб-эль-Вад. Отсюда до Табы - всего лишь пол-часа пути.
   - Пойдем, отец, - упрашивал я. - Это нехорошо.
   Он позволил взять себя за руку и увести вниз по ступенькам. Нас тотчас подхватила толпа верующих в белых субботних одеждах, вливавшаяся в Старый Город через Яффские и Дамасские ворота. Узенькие улочки вспухали волнами пешеходов, двигавшихся к Га-рам-эш-Шарифу.
   Вскоре над нами уже парил золотой Наскальный купол, а мы поднимались к обшир-ной площади вместе с тысячами верующих. Нам пришлось подождать, чтобы попасть к фонтану омовения и выполнить ритуал омовения ног, после чего мы стали медленно про-бираться к Аль-Акса, мечети, сооруженной в честь окончания легендарного путешествия Мохаммеда из Мекки.
   Возле входа аккуратно лежали тысячи пар обуви. Мы старались пробраться к двери, чтобы слышать, как внутри будут читать Коран. Внезапно площадь охватило смятение. Король Абдалла и его внук Хусейн появились на Гарам-эш-Шариф и направлялись к ме-чети!
   Нам было отлично видно, как они прошли мимо нас. Меня охватил восторг при виде его внука, бывшего примерно моего возраста. В сознании возник образ Хашимитского дворца в Аммане. Знает ли юный Хусейн, что мы живы? Что рассказывал ему о нас его дед? Какая у него, должно быть, чудесная жизнь...
   Королевская охрана прокладывала путь через толпу по узкой улице, но люди про-тискивались вперед, стараясь взглянуть и дотронуться. Абдалла, наслаждаясь лестью, кричал на телохранителей, чтобы его не лишали свободы, раз он хочет говорить со своими подданными. Когда он так свободно шел, разговаривая и пожимая руки, мне пришло в го-лову, что его охрана здорово сократилась. Вскоре Абдалла и Хусейн и в самом деле оказа-лись одни среди моря восторженных обожателей.
   Сердце мое глухо забилось, когда они проходили прямо перед нами. До них почти можно было дотронуться. Дойдя до двери, король обернулся и помахал толпе рукой. В этот момент из затемненного пространства мечети вышел человек, поднял в дюйме от го-ловы короля пистолет и выстрелил.
   Я видел, как пуля вошла ему в затылок и вышла из глаза, как он упал и его тюрбан покатился прочь.
   Смятение!
   - Нашего господина застрелили!
   Заблудившаяся охрана бросилась вперед, стреляя на ходу. В мечети чтец Корана не слышал выстрелов, и его голос, усиленный громкоговорителями, продолжал наполнять мечеть. Убийца продолжал стрелять, и пули отскакивали внутрь от мраморного пола. Мы с отцом отскочили назад, когда королевская охрана швырнула убийцу на землю почти у наших ног.
   - Король мертв!
   Я видел юного Хусейна: он был ошеломлен, но жив. Мне импульсивно захотелось протянуть ему руку. Ибрагим схватил меня, прижал к себе и зашептал мне в ухо.
   - Уходи обратно очень, очень медленно, - приказал он. - Не втягивайся в это дело. Не дергайся и не беги. Мы просто улетучимся.
 
   Ответственность за смерть Абдаллы лежала на палестинце, наймите муфтия, и вы-стрел вызвал злобную реакцию со стороны бедуинских подданных короля. Он объединил их, правил ими три десятилетия, и они остались фанатично преданными ему. Соплемен-ники из своих логовищ в пустыне впали в ярость расплаты с беженцами на иорданской стороне реки. Множество палестинцев схватили и повесили у ворот лагерей беженцев.
   На следующий день тела сняли, перевезли в Амман и привязали к скачущим лоша-дям. Руки и ноги отсекли и бросили дикой толпе. Тела пинали ногами, плевали на них, кололи кинжалами.
   И после всего этого страсти все еще не успокоились. Бедуины врывались в лагеря. В конце концов иорданский премьер-министр, палестинец, убедил Легион, что ему следует предотвратить массовую резню. В значительной мере вопреки собственной воле, они ок-ружили лагери и города в Аммане, Сальте, Сувейли и Мадабе, чтобы защитить палестин-цев.
 
   Когда короля похоронили на склоне холма за чертой Аммана, один каирский журна-лист, присутствовавший на похоронах, заметил, что за последние шесть лет арабский мир в своих опытах по самоуправлению отправил на тот свет немало тех самых людей, кому было предназначено взять на себя это самоуправление. В добавление к Абдалле, это:
   имам Яхья, правитель Йемена, которого убили, а также
   президент Сирии Хосни аз-Зиам, и
   премьер-министр Египта Ахмед Махер Паша, и еще
   премьер-министр Сирии Мухсен эль-Барази, и
   премьер-министр Ливана, за которым последовали в Иорданию, куда он отправился с визитом, и изрешетили пулями из проезжавшей мимо машины, и еще
   главнокомандующий сирийской армией Сами эль-Хеннави, и
   шейх Хасан аль-Банна, лидер египетского Мусульманского братства, а также
   египетский министр Амин Осман, и
   целый набор министров, судей, шефов полиции и генералов,
   не говоря уже о бесчисленных неудавшихся попытках.
   В Ираке было четыре переворота.
   В Иордании премьер-министров меняли, кажется, каждый месяц.
   А дегенеративный, продажный, мерзкий египетский король был свергнут бунтом офицеров, после чего бежал и теперь вел развратную жизнь на Ривьере.
   На иорданский трон взошел сын Абдаллы эмир Талаль. Два десятилетия он бездель-ничал в скуке и неприязненных отношениях со своим деспотичным отцом. После его ко-ронования другие арабские лидеры стали расхваливать его как врага своего покойного от-ца, как патриота, который покончит с британским хозяйничаньем в стране.
   Увы, король Талаль был душевнобольным. Половину своих молодых лет он провел в частных санаториях Европы, а чтобы заявить претензию на трон, вернулся в Иорданию из швейцарской больницы для душевнобольных. Правил Талаль недолго. Сумасшедший ко-роль, поддерживаемый англичанами и Легионом, был явно не способен править.
   По тайному соглашению между военными и парламентом Талаль был ловко смещен и похищен из страны. Остаток своей жизни он провел в изгнании, сначала в Египте, а по-том на заброшенной вилле в Турции.
   Старший сын Талаля Хусейн был провозглашен королем при регентском правлении. Молодой Хусейн избежал гибели возле Аль-Аксы благодаря тому, что одна из пуль убий-цы, предназначенная ему, отскочила от медалей на его пятнадцатилетней груди.
 

Глава четвертая

   Если и созрело время для восстания, то это был момент смерти Абдаллы. Как реак-ция на репрессии иорданцев, по всем лагерям Западного Берега заполыхали бунты. Без-образные, нередко кровавые, без реальной цели, приносящие разве что призрачное облег-чение.
   Отчаянно требовался голос, который мог бы нас сплотить. Я был полон ожидания, что хаджи Ибрагим выступит, объединит нас и даст нам руководство и направление дей-ствия. Вместо этого он затаился и тихо миновал ответные удары иорданцев невредимым и незамеченным. Мой храбрый, благородный отец, предмет моего поклонения, смолк. Огонь в нем почти совсем погас. Для меня это был ужасный удар и разочарование.
   Пока Арабский легион давил инакомыслящих, хаджи и то, что осталось от старого руководства, занялись своими собственными делами и спасали собственные шкуры. Я на-чал ненавидеть их за беспрерывное хныканье об изгнании и возвращении. Вся гордость и достоинство, которые у них были, теперь исчезли. Это были обиженные, заслуживающие жалости люди, готовые жить в застое причиненных им несправедливостей.
   Теперь лагери забрали к себе Объединенные Нации, администраторы с голубыми глазами и золотистыми волосами. Теперь они будут принимать за нас наши решения.
   Иорданцы больше не охотились за моим отцом, ведь он показал себя умиротворен-ным. У Ибрагима все еще было положение, определявшееся его прошлым, и нынешняя слава как отца мученика Джамиля, и он использовал это, чтобы выпросить у ЮНРВА* пост главы комитета, предназначенного создать в Иерихонском регионе промышленность и передовое сельское хозяйство. Он быстро устроил Камаля на работу в одном из оонов-ских медицинских складов. Она как раз подходила для Камаля. Ему почти ничего не надо было делать, лишь дремать в укромном уголке, а помощник приносил ему кофе и делал всю работу. Камаль я никогда не приукрашивал, а теперь он превратился в моих глазах просто в неряху.
   Некогда живая и занятная, Фатима лишилась своих соков в Акбат-Джабаре. Оба они едва шевелились, чтобы отгонять мух. Камаль станет старше, сменит отца в кафе, будет играть в трик-трак, сосать кальян, фантазировать об огромной вилле, в которой он жил в Табе, и посылать своих детей в федаины, чтобы они отобрали у сионистских собак его свободу.
   Удивлял нас Омар. Большую часть времени он проводил в Иерихоне и донимал вла-дельцев магазинов, пока в конце концов не получил работу в маленькой бакалейной лавке. Омар продвинул дело тем, что стал варить кофе и разносить сладости ожидающим колон-нам машин на мосту Алленби. Он стал выполнять поручения водителей грузовиков и в конце концов нашел работу для себя на почте.
   Почта в лагере беженцев была странная. Доставки не было. Тот, кто ожидал письма, посылал на почту своего сына или дочь, и тот проводил там долгие часы, ожидая в очере-ди письма, которого чаще всего и не было вовсе. Омар устроил маршрут доставки, взимая полпенни за доставку письма и пенни - за пакет. Это было нелегко, так как хибарки не были пронумерованы и ему надо было заучивать на память расположение каждой семьи, клана и племени.
   Положение хаджи Ибрагима в ЮНРВА давало семье тайный доступ к пайкам и дру-гим благам. С тех пор, как и Камаль и Омар работали, наша жизнь улучшилась. Благодаря этому удалось удалить жало известия о том, что "Сабри продал наши ружья и удрал с деньгами". Для нас с Надой хранение клятвы стало делом жизни и смерти.