Задорнов Николай Павлович. Капитан Невельской

   — Вот он! — Один из маньчжуров ловко поймал какого-то гиляка и вытащил его из толпы.
   — Да, вот он виноват! — подтвердил старик.
   Гиляк побледнел.
   — Ты ранил ножом моего человека! — закричал, обращаясь к нему, старик.
   Маньчжуры зашумели и задвигались, ругая притихших и смущенных гиляков и требуя наказания.
   — Я все скажу сам… — Гиляк вырвался из рук державшего его солдата.
   Невельской видел, что гиляки в большой тревоге. Вместо того чтобы помочь им, русские заступались за маньчжуров.
   — Что у вас случилось? Почему ты ударил человека ножом и подбивал своих товарищей убивать маньчжуров? — спросил гиляка Невельской.
   — Я никого не ударил ножом!… — крикнул тот.
   — Врет, врет!
   — И другие виноваты, не он один! — кричали маньчжуры.
   — Если все возьмутся за ножи, что же будет? Тогда никто сюда с товаром не приедет, — сказал капитан.
   Все маньчжуры закричали:
   — Да, да! Он виноват! Он ранил нашего человека. Они ночью кидали камни в наш балаган! Так торговать нельзя. Гиляки нас обманывают…
   — Было так?
   Гиляк молчал.
   — Скажи правду! — велел ему Позь.
   Гиляк стал, волнуясь, отвечать.
   — Он говорит, неправда, не ударил ножом, — перевел Позь.
   — Где тот человек, кого он ударил? — спросил Невельской.
   Из толпы выступил один солдат.
   — Где твоя рана?
   Сначала маньчжур сказал, что рана на груди под кофтой. Невельской велел раздеться и показать рану. Маньчжур смутился. Все засмеялись и закричали, что он врет, что раны нет.
   — Он хотел ножом ударить, — оправдывался солдат. — Прикладывал нож мне к груди.
   — Он только замахнулся ножом, — кричали гиляки.
   — Он только хотел ударить, — сказал Позь, — нож, говорит, выхватил и маньчжуры убежали…
   — С кем ты был? — спросил капитан у маньчжура. — Покажи мне своих товарищей.
   Маньчжур замялся, а гиляки показали на двух солдат.
   Тут обе стороны стали кричать: одни уверяли, что их избили, другие доказывали, что ничего подобного не было.
   Обвиненный гиляк вдруг рассердился, кинулся на маньчжурского солдата и схватил его за грудь.
   — Шестаков! — велел капитан.
   Матрос встал между маньчжуром и гиляком.
   Позь спросил у присутствующих, знает ли кто-нибудь, почему так произошло. Выяснилось, что дело это давнее, что маньчжур когда-то избил гиляка, отнял у него халат и котел и что тот теперь грозился ему отомстить.
   — Ты должен был прийти ко мне, а не хвататься за нож.
   Гиляк потупился.
   Другие гиляки закричали, что виноват маньчжур.
   Капитан понял, что тут дело не такое простое. Показывая, что не торопится с его разбором, он уселся на пенек и закурил трубку.
   — Рассказывай все, — сказал капитан гиляку, — что, когда и как у тебя он отнял.
   — Все говорите! Капитан все хочет знать о вашей жизни… — объявил Позь.
   Тут капитан услыхал, как гиляков втягивали в долги, спаивали, обманывали. Выяснилось, что все здешнее население в кабале у купцов, приехавших с маньчжурами, что гиляков грабят и обманывают, отбирают у них детей, насилуют женщин.
   Дул холодный ветер. Нашли тучи. Сегодня впервые почувствовалось дыхание недалекой осени.
   «В России мужики тоже в кабале, — подняв воротник шинели, думал капитан, — может быть, местами не лучшей. Здесь, на Амуре, мы утверждаем справедливость, а там у нас беззакония немало. Пока что надо упорядочить здешнюю торговлю. Из государственных соображений необходимо развивать торг русских с маньчжурами, нельзя изгнать их совсем…»
   Между тем языки развязались.
   Из толпы выступил коренастый лохматый старик с красным лицом. Его новый халат был разорван.
   — А ты думаешь, что другие маньчжуры не такие? — спросил он, хватая Невельского за рукав. — Ты думаешь, он лучше их? — показывая на маньчжурского чиновника, продолжал старик. — Да ты знаешь, что он тут раньше делал? Перед твоим приездом меня били за то, что я выдру хорошую добыл и ему не оставил, а купил материи у купца и сшил себе вот этот халат. — Старик показал на какое-то подобие халата, разорванное на спине и на боках.
   Другой гиляк стал жаловаться Невельскому на одного из маньчжурских солдат; тот пьяный залез ночью в его юрту и пытался изнасиловать женщину.
   — Вот теперь придется вам платить за все! — говорил маньчжурам толстый, румяный гиляк в голубой стеганой шапке, видимо, торговец.
   — Мы с вами торгуем, и вы не должны касаться моих дел с гиляками, — волнуясь, сказал старик, обращаясь к Невельскому.
   — Нет, — отвечал капитан, — я тут должен смотреть за порядком. Так мне велел мой царь. Со мной вы торгуете честно, и мы с вами приятели, но вот гиляки жалуются на вас. Давайте разберемся.
   — А разве гиляки нас не обманывают? — вскричал старик, проявляя необычайную живость. — А разве гиляки нас не грабят? — кричал он, обливаясь потом. — Да чего стоит сегодняшняя ночь! Тогда выслушайте и наши жалобы.
   — Вы правы, грабить никто не смеет. И я буду наказывать грабителей.
   — Они воруют! Они нападали на нас!
   — Но разве гиляки могли осмелиться напасть на ваш отряд? — спросил Чедано. Теперь он уже не боялся пришельцев. — У вас ружья, а что у нас?
   Толпа опять засмеялась, а маньчжур помрачнел и умолк.
   Капитан терпеливо слушал, продолжая сидеть на пеньке. Старик, прижимая кулаки к сердцу, признал свою вину. За разорванный халат он согласен был уплатить. Невельской велел отдать двум гилякам отнятые у них на этих днях меха.
   Капитан на первый раз простил гиляка, который пытался ударить маньчжура ножом, объяснив, что он был много раз обманут, и что раны он не нанес, хотя и пытался. А солдату велено было вернуть котел.
   — Но котла нет у меня!
   — Верни товаром. Возьми у купцов, — сказал капитан.
   Другого гиляка, укравшего у маньчжура чайник, привели сами гиляки. У него отобрали чайник и отдали маньчжурам.
   Худого и усатого маньчжура, любившего порассуждать о географии и науках, уличили в том, что он в прошлом году отнял свинью у гиляка. Гиляки потребовали свинью и штраф. Они объяснили, что так следует по их закону. Потом судили гиляков, виновных, как уверяли маньчжуры, в краже двух чашек крупы. При разборе оказалось, что гиляки обмануты на меновой. Толстый кяхтинец, ложно обвинивший гиляков, сам попался. Когда его судили, у палатки стоял сплошной хохот.
   — Как хорошо русский судит! — говорили гиляки.
   — Никого не бьет! Маньчжуры его слушаются!
   Маньчжуры винили гиляков, что те не хотят работать гребцами и выкрикивают громко обидные слова.
   — Почему же гребцы разбежались? — спросил капитан. — Надо доставить тех, кто вас нанял, на место, как договаривались.
   Оказалось, что гребцам ничего не платят, они работают за харчи, да и те плохие. Невельской договорился о цене за греблю, а гилякам велел работать, как обязались.
   — Ну, теперь твоя очередь, — сказал Невельской, обращаясь к Гао.
   Гао давно стоял ссутулившись, вобрав голову в плечи и быстро соображая, что и на какой вопрос отвечать. Но оказалось все очень просто: одна из гилячек пожаловалась на Гао, что тот плохо оценил сегодня ее единственного соболя и сказал ей грубые слова.
   Спор был улажен. Гао сразу согласился уплатить старухе что следует. Он ожидал иного.
   Толпа расходилась. Чумбока ушел с капитаном в палатку. Туда же пошли маньчжуры. Капитан позвал их пить чай на прощанье.
   Маньчжуры долго сидели у него. Опять начались разговоры про край, про торговлю, про рыжих…
   Капитан дружески простился со старым чиновником, приглашая всех маньчжуров приезжать к себе в гости, и сказал, чтобы они не разрешали своим людям обижать гиляков.

Глава восемнадцатая


 
ВОЗМЕЗДИЕ

   Гао, желая поскорей убраться, зашагал к своей лодке, скрытой между больших гиляцких плоскодонок.
   Он сетовал на себя. Надо же было лезть к капитану! Хорошо еще отделался… Он-то ждал, что горюнцы могут напакостить. Одна надежда, что дома они в его власти и поэтому не посмеют.
   Вчера, встретив Чумбоку, Гао подумал, не уехать ли, но решил, что нечего бояться. Невельской, как понял Гао, купец, с ним выгодно завести дела, торговать. Ради ничтожных дикарей купец не обидит купца. Гао надеялся, что русский не придаст значения жалобам Чумбоки, а сам Чумбока так тронут рассказами о брате, что должен позабыть свое зло. Не умеют долго злиться дикари. Они слабые. Их поманишь чем-нибудь, и сердце у них отходит.
   Гао подошел к лодке, сожалея, что нет сына и нельзя сразу уехать. Он стал собираться, когда кто-то тронул его за плечо. Гао оглянулся: перед ним стоял Чумбока.
   — Мне тебя надо! — сказал он. — Я вчера хотел поговорить. Я подумал, что ты не всегда лжешь и обманываешь. Сегодня приехали родные, и я узнал, как живет брат. Выходи из лодки!
   Гао что-то хотел сказать, перешагнул через борт, улыбнулся, ласково тронул руку Чумбоки. Подошли гиляки и горюнцы.
   — Вот скажи при них, что ты всегда обманывал меня и брата… Объяви, что мой отец не был должен, что ты ложно приписал ему долг после смерти…
   Гао Цзо сощурил глаза, вобрал голову в плечи и опять принял вид дряхлого старика.
   Чумбока взял его за руку и рванул с силой.
   — Идем к капитану!
   — Веди его к капитану! — закричали столпившиеся гиляки. — Он повесит его! Это самый большой обманщик из всех торговцев.
   — Ах, это он?
   — Иди! — крикнул на торговца Кога.
   — Что тебе надо? — умоляюще спросил Гао у Чумбоки.
   — Отвечай, был его умерший отец тебе должен? — хватаясь за нож, хрипло крикнул гиляк Хурх, старый друг Чумбоки, знавший всю его историю.
   — Его отец? — переспросил торгаш.
   — Не прикидывайся дураком! — заорал Хурх. Он вынул нож и поднес острие к лицу Гао.
   Двое гиляков притащили старшего сына Гао, рослого, шустрого парня, приехавшего вместе с отцом и отлучавшегося по торговым делам в деревню.
   — Нет, не был должен! — воскликнул Гао. — Но разве вы не слыхали, капитан сказал, будет наказывать тех, кто осмелится угрожать ножами?
   — Отец не был должен? — спросил Чумбока.
   — Не был! — ласково сказал Гао. — Его отец не был должен! — радуясь своей находчивости, продолжал торгаш, обращаясь к толпе. — Это виноват приказчик. Он придумал. Сам украл мой товар, а сказал на умершего.
   — Врешь! — крикнул Чумбока. — Правду лучше говори! Кто придумал?
   — Зарезать его!
   Гао, казалось, лишился голоса.
   — Говори! — закричал на отца Гао-сын, которого гиляки стали бить.
   — Ни ты, ни твой брат мне не были должны. Отец твой не был должен!
   — А кто придумал? Ты? Или ты? — замахнулся Чумбока на Гао-сына.
   Гао что-то забормотал себе под нос. Он вдруг почувствовал, что дело плохо, и повалился на колени перед Чумбокой.
   — Нет, погоди! — сказал гольд. — Давай все подсчитаем. Кто вернет нам с братом все, что ты забрал у нас за долги отца?
   — Что с ним разбираться! Хороший случай, потащим его обратно к капитану, — убеждал друга Хурх. — Узнаем, как он дело решит. Опять будет за маньчжуров, может быть. Если он его не повесит, то мы сами потом это сделаем. У меня есть хорошая веревка…
   — Нет, нет! Я все скажу! Только не убивайте! Я честный, но несчастный торговец.
   Гао боялся не смерти. Он опасался, что если капитан все узнает, то запретит ему торговать и того же потребует от маньчжуров.
   — Трудно все сосчитать, долговой книги нет… Когда ты вернешься домой…
   Чумбока угрюмо молчал.
   — Давай его штрафовать! — закричали гиляки.
   — Я тебе все отдам, — умолял Гао.
   Чумбока стал вспоминать, в какой год и что давал он торговцу.
   Все уселись на песок. Начались расчеты. Глухой гул шел по толпе, когда Чумбока уличал купца в обманах.
   Гао обещал отдать всех соболей, взятых за мнимый долг отца. Он пошел в лодку и принес мешок. В нем было пять соболей.
   — Мне их не надо! — ответил Чумбока. — Вот люди приедут и скажут брату, что долга за ним нет больше. И этих соболей возьми, Кога, с собой, я их посылаю брату… А теперь все же пойдем к капитану и подтверди при нем все, что сказал тут…
   Как Гао ни упирался, но его повели к палатке.
   — Это опять ты? — узнал капитан торговца. — Что ты еще наделал?
   — Это тот самый торгаш, — говорил Чумбока, — о котором я тебе еще на Иски рассказывал…
   Невельской сидел на пеньке, курил и долго слушал.
   — Теперь мы тебя накажем! — наконец сказал он торговцу, — А ну, братцы, в линьки его! — приказал капитан.
   Фомка и Алеха подошли с линьками в руках. Гао схватили.
   — Капитан! — сказал Чумбока. — Не удивляйся, но я слыхал, что русские попы учат, что за преступление можно прощать. Пусть он вернет долг брату, а ты не наказывай его. Я прошу об этом…
   — Дурак, почему не даешь выпороть! — заорали гиляки.
   — Сына надо тоже хорошенько выдрать, — говорил дед Ичинга.
   — Выпороть их обоих! — сказал капитан. Он велел вернуть сейчас же всех маньчжуров.
   Пришли маньчжуры, собралась большая толпа. Ударил барабан. Гао-отца и Гао-сына отхлестали.
   — Вот это по-русски!
   Хохот стоял кругом.
   — Стервятник попался! — радовался Хурх.
   — Если еще попадешься, — сказал капитан Гао-отцу, — накажем не так. За такие преступления — виселица… Да погоди… Будешь платить долги… Давай разберемся…
   После обеда матросы сняли палатку. Русские готовились к отъезду.
   Чумбока простился с горюнцами, передал привет родным и отправился туда, где готовилась к отплытию шлюпка капитана.

Глава девятнадцатая


 
НОВЫЙ ПОСТ

   После целого года, проведенного в путешествиях по канцеляриям и складам от Петербурга до Аяна, после длительных и тягостных разговоров и вынужденного безделья наконец все сразу сделано.
   «Представлю еще один рапорт о том, во что они никогда не верили!» — думал капитан. Он торжествовал в душе. Теперь, очевидно, придется признаться, что правительство трусило и верило заведомо ложным сведениям. Компания обманула царя… Пусть Нессельроде и Сенявин схватятся за головы!
   Он внутренне ликовал, представляя себе, как взбесится канцлер, который, когда капитан уезжал из Петербурга, с таким ученым видом, ссылаясь на множество авторитетов, объяснял ему, что делается на Амуре и как тут осторожно следует себя вести.
   «Но открытие совершено, посты будут поставлены! Если меня накажут за то, что я исполнил, то им — позор! Правительству придется признать и подтвердить все мои действия. Да и Николай Николаевич, если он жив и здоров, не будет сидеть сложа руки… А хорош Амур», — продолжал размышлять капитан.
   Река опять была в разливе. Сильный встречный ветер вызывал порядочное волнение, и шлюпку подбрасывало. На крутых скалах стоял густой лес из огромных голенастых белых берез. Толстые длинные стволы стеснились в полосатую стену над камнями утесов. Березы сильно качались, стволы их гнулись, зеленые шапки клонились на сторону. Там, на крутых склонах гор, видно, отчаянно выл ветер, но здесь не слышно было даже шума леса: его заглушал грохот и плеск волн. Шлюпка пошла к левому берегу.
   — Вот в этой деревне, капитан, маньчжур торгует! — сказал Позь.
   На песке стояла черная мачтовая лодка. На обрыве виднелись амбарчики на сваях и несколько глинобитных юрточек.
   В небольшом стойбище остановились. Матросы наменяли у гиляков свежей рыбы и сварили обед.
   Торговца еще не было дома. Он, по словам Позя, оставался на Тыре. Это был один из тех, кого там судили.
   Капитан вошел в дом к гиляку, где жил торговец. Он смотрел и слушал, как торговались матросы с приказчиками. Невельскому пришло в голову, что китайцы живей маньчжуров. Они веселей, чаще шутят и в то же время держались просто и с достоинством.
   Хозяина дома — гиляка, у которого выменяли рыбу, — звали Умгх. Он рослый, с могучими плечами. По словам Позя, Умгх знал по-маньчжурски. Сидя на поджатых ногах, он о чем-то рассуждал с приказчиками.
   — У него отец был китаец, — сказал Позь, кивая на Умгха. — Его мамка спала с китайцем. Про него все говорят — в нем китайская важность!
   «Действительно, в нем есть важность», — подумал капитан и тут только сообразил, что и манерой держаться, и всем своим обликом Умгх похож на китайца. Китайцы — земледельцы. Гордая, древняя нация… К сожалению, сюда попадают охотники легкой наживы, не те, что своим трудом создали одну из древнейших цивилизаций.
   Торговцы угостили Невельского водкой. Он просил их приезжать на Иски торговать. Они обещали.
   Все жители стойбища долго стояли под обрывом у фанзушек, видимо беспокоясь за судьбу русского суденышка, пустившегося под парусами в такой ветер. Но шлюпка шла уверенно.
   Позь сидел на корме подле капитана и говорил, что удивляется, откуда русские взяли, что здесь есть города.
   — Миддендорф тоже про это всегда спрашивал.
   — А ты, Позь, держись за русских, — сказал Шестаков, — тебя тут большим начальником сделают.
   — Я еще в Петербург поеду, — отозвался гиляк.
   Матросы засмеялись.
   «Он в самом деле пойдет далеко!» — подумал капитан.
   Матросы после Тыра, где гиляки выказали много отваги и явно сочувствовали русским, стали с ними порадушнее.
   — А вот приказчик, первый-то раз отпускал нам товар в Аяне, — потихоньку рассказывал товарищам Конев, сидя на носу за парусом, — так сказывал, что, мол, не все начальство за капитана. Завойко кричал на нашего-то, дескать, отпускаю товар, а сам не знаю, что мне будет за это, и, мол, есть генералы, что нашим недовольны. И так, видать, ему не хотелось товар отпускать… А капитан наш этот товар размотал, раздарил да все по дешевке роздал. Я ему вчерась говорю — дешево отдаем, в Расее и то за такую цену каждый схватит. Мол, Завойко, говорю, обидится, а он говорит, обойдется все, мол, двум смертям не бывать, а одной не миновать.
   — Отчаянный он стал! — отвечал Фомин. — Как маньчжура ухватил!
   — Ладно, что не ждал, когда маньчжуры нападут, сам первый ударил, а то бы его схватили, и нам бы тогда…
   «Эх, я бы тут жил себе вольно!» — думал Конев, глядя на берега.
   По службе он был очень исправен и старателен, но офицеров не любил и капитана всегда поругивал. Все удивлялись, когда он попросился с судна в экспедицию. Еще на родине, под Пензой, наслышался Конев, как живут беглецы в степи у башкир и киргизов. Видел он потом селения выходцев из Европы и в Америке и на Гавайях и полагал, что люди в них живут не хуже, чем у башкир.
   После того как повидали на Амгуни землю и особенно после Тыра, матросы стали совсем по-другому смотреть на здешние места. И хотя еще ни единого русского селения не было на берегах Амура, а вольный Степка сам сбежал от своих, матросы, спускаясь вниз по реке, чувствовали себя так, словно вокруг были знакомые места. Хотя знали они всего лишь несколько стойбищ да промеривали нынче и в прошлом году фарватеры. Но никто из них еще не ступил в тот темный, грозно качавшийся лес, что стоял на сопках.
   Погода переменилась, и тучи разошлись. Ярко светило солнце, и Амур стал опять синий, как морской залив. Огромные сопки, теперь уже без скал, но все так же покрытые буйным лесом, обступали его. Шлюпка подходила к знакомым местам. Вдали, весь в яркой зелени, — полуостров Куэгда. На нем в прошлом году ночевали, выше не пошли, от него спускались по правому берегу до Японского моря. Нынче опять высаживались на нем. Это то самое стойбище Новое Мео на устье речки Каморы, где были несколько дней тому назад, где встретили Чумбоку. Отсюда через горы дорога на Иски.
   Видны знакомые юрты.
   «Хорошие места! — думает Конев. — Я бы написал домой, заманил, и все бы сюда переселились!»
   Все матросы с удовольствием смотрели на приближавшийся березовый лес.
   — Ну, Степанов, что задумался? — спросил капитан у Алехи. — Нравится место?
   — Как же! Ндравится, вашескородие!
   — А что здесь будет?
   — Тут? — переспросил матрос, глядя на тот самый берег, что еще несколько дней тому назад казался пустынным и наводил страшную тоску. Лицо Степанова просияло.
   — Не здесь, Геннадий Иванович, а вон там! — Он показал вдаль, на полуостров.
   — Что же?
   — Там? Город! — залихватски воскликнул Алеха.
   — Порт! — добавил Козлов.
   — Эллинги! — подхватил Алеха.
   — Да… Порт! — молвил озабоченно Козлов, как бы сознавая, что до того, как на месте этих дремучих лесов будет порт и город, с матроса еще сдерут три шкуры.
   Невельскому казалось, что матросы живей интересовались всем окружающим. «Дай бог, если после Тыра они поняли, что свое отстаивают и что бояться тут нельзя, если хочешь снести голову на плечах!» Правда, матросы ни слова не говорили о переселении, но похоже было, что эта мысль зашевелилась у них. Он не раз толковал им, что сюда будут переселять народ. Прежде они пропускали эти разговоры мимо ушей.
   «Конечно, — думал капитан, — первых людей сюда начнут переселять насильно, как все у нас делается. И вряд ли кому захочется ступать в эти леса без принуждения, превращать их в плодородные поля. Люди не предпочтут эту землю „той“, родной и любимой, с мечтой о которой часто даже матрос не расстается за долгие годы службы. Я и сам люблю свое, костромское, сольгаличское… А хотелось бы увидеть, как будут здесь жить люди, созреет ли тут хлеб… Но падет крепостное право, будет подъем, движение, народ хлынет…»
   А день жаркий, летний.
   — Экая теплынь! — говорит Алеха.
   — Ветер-северяк подует, так сразу осопатит! — отвечал ему с невозмутимым видом тунгус Афоня.
   «Конев у нас все хулит, — думал Шестаков, — а уж сам прицеливается — почем меха, какая где рыба, он уж знает, чего и мы не знаем!»
   Шлюпка пристала к берегу на устье речки Каморы. Хозяин одной из юрт гиляк Эльтун сказал, что четверо русских с оленями пришли вчера через горы из Иски и он проводил их сегодня дальше по берегу на полуостров Куэгду. Эльтуну за труды дали несколько локтей материи.
   Чумбока сказал, что завтра придет на Куэгду, забрал мешок и вылез из шлюпки.
   С гиляками попрощались, и шлюпка пошла дальше.
   Вечерело.
   Подходили к полуострову Куэгда, названному в прошлом году Константиновским. Совсем стихло. Шли на веслах. Наверху леса и травы. Слеталась мошка. На берегу никого не видно, ни на обрыве, ни на отмелях, и нигде не заметно дымка от костра. Вот уж и желтые песчаные, с камнями и скалами, обрывы.
   — Значит, тут будет город? — обратился вдруг капитан к Степанову.
   Матрос оглянулся.
   — Тут!
   Он посмотрел вверх на обрывы и опять оглянулся через плечо на товарищей.
   — Город будет! — вдруг, хитро улыбнувшись, молвил и Конев. — С Аяном место несравнимо!
   Позь в это время думал, откуда и как капитан успел получить повеление от своего царя строить тут город. Аянские русские об этом ничего не говорили. Даже напротив, сказали, что пост будет на Иски, больше ничего не сказали. Что в Аяне не любят капитана, хитрый Позь приметил. Но что капитан мог делать что-нибудь своевольно, вопреки повелениям, гиляк не смел предполагать.
   Шлюпка пристала к берегу. Раскинули палатку. Афоня пошел за дровами.
   — А вон и наши, Геннадий Иванович, — заметил Козлов.
   Среди глубоких трав и кустарников к берегу пробирались несколько человек с красными лицами и с белыми платками на головах, обмахиваясь ветвями от комарья.
   — Верно, наши! — говорили матросы.
   Невельской различил офицерские погоны топографа.
   Вскоре матросы обступили казаков Парфентьева и Беломестнова, которые сопровождали офицера, а топограф подошел к палатке капитана.
   — Ну, как в Петровске? — спросил его Невельской, приняв рапорт.
   — Все слава богу! — отвечал пожилой скуластый офицер, одетый в шинель, несмотря на жару.
   В заливе Счастья строили казарму, магазин и флигель для офицеров. От этих сведений и разговоров о постройках, запасах и торговле повеяло родным, своим, флотским. Дела команды и поста были как бы семейными, дорогими и близкими.
   — Мы оленей отводили на ягель. Их нельзя тут долго держать, — говорил Парфентьев.
   — Шли обратно и с горы увидели шлюпку, Геннадий Иванович, так скорее стали спускаться, — молвил топограф, подкручивая усы.
   Он достал из своей сумки карту, на которую нанес прямую сухопутную дорогу сюда из залива Счастья, через хребты.
   У топографа и казаков за мысом была разбита своя палатка. Они переехали вечером поближе к капитану.
   — Ну, как съездили, Геннадий Иванович? — спросил у капитана казак, притащивший вьюки.
   — Слава богу, Парфентьев! — отвечал капитан.
   — Тебя бы с нами! — молвил казаку Козлов. — Чуть в переплет не попали.
   На другой день с утра выбрали место для поста. Решили строиться на удобной площадке неподалеку от палаток.
   Застучали топоры. Матросы валили деревья, вырубали кустарники.
   — Эх, ягоды там, Геннадий Иванович, — говорили они, спускаясь к обеду с обрыва. — Какой только нет… Малина, смородина… и черная…
   За день площадка была расчищена от зарослей. Козлов и Конев выбрали длинную лесину, спилили ее, сняли с нее кору и поставили над обрывом мачту.
   Под флагштоком установили фальконет.
   Чумбока приехал с Эльтуном. Они пригнали две лодки. Гиляки поехали оповещать народ по деревням, чтобы завтра утром собирались все на Куэгду.
   Позю заодно велено было купить хороший невод для лова осенней рыбы. Капитан знал, что кета скоро пойдет из моря и забьет все речки. Ход этой красной рыбы он видел впервые в прошлом году.
   Позь вернулся поздно вечером, привез десяток серебристых кетин.
   — Уже рыба пошла! — сказал он. — Невод завтра привезут. Я сторговал новый, его старик кончает вязать.