Страница:
— Ну, сжалься! Поговори с ним.
— О! Он не услышит от меня ласкового слова. Ни одной улыбки! Он недолго помучается. Те, кто ищут покровительства и забывают обо всем остальном, не мучаются…
— Но, сестричка…
Приехал жених, опять с цветами. Катя радовалась. Унижения, которые переносил Невельской, не тронули ее.
Невельской говорил с тетей, ездил к дяде. Ему хотелось узнать, что произошло… И когда он снова приехал к дяде, тот, недовольный настойчивостью капитана, все сказал. Тетя возмущалась. Назойливость Невельского становилась неприличной.
Кате нравилось, что из-за нее двое ездят, оба страдают. Вдруг она узнала, каков был Невельской во время разговора с дядей.
— Он… знаешь… Не смейся… Он рыдал! — говорили сестра.
— Рыдал? — спросила Катя с недоумением.
В душе ее что-то шевельнулось, и на миг в лице явилось выражение сомнения. Она ждала приезда жениха в этот вечер. В воздухе носилось что-то странное, кажется, шла гроза, люди стали неспокойны, приезжали и уезжали, что-то говорили, всюду суета — так казалось Кате.
Невельской поссорился со Струве из-за того, что тот не предупредил его и тем самым поставил в такое положение. Все стало известно, и про события в доме Зариных заговорил весь город. Узнали, что Катя помолвлена, и хитрость Варвары Григорьевны была разгадана.
Катя видела Невельского у Муравьевых перед его отъездом. В этот вечер с необычайным подъемом, и в то же время удивляясь своему спокойствию, она спела два романса.
— Он герой, прекрасный и мужественный! — вдруг сказала она сестре, возвратись. — Он таким мне показался сначала и таким останется для меня навсегда. Путь его благороден. Перед ним подвиги, и он будет велик… А мой путь — иной. У меня будет счастье. Но я всегда буду помнить героя, промелькнувшего в моей жизни.
Невельской уехал «наконец», как выразилась тетя. Общество разразилось бранью и упреками по его адресу. Оказалось, что перед отъездом он многих задел, оскорбил Струве, надерзил Подушкину. Его винили в том, что сведения о своих открытиях он фабрикует сам, а на деле нет того, о чем он докладывает.
Катя оскорбилась. Человек, который так любил ее, не мог быть негодяем. Пехтерь встал на сторону Невельского, он утверждал, что это благородный человек, и Катя была очень благодарна жениху.
Тетя выложила в эти дни все, что слыхала о Невельском дурного.
Перед отъездом у дяди был Мишель Корсаков, но держался с сестрами холодно. Струве рассказывал им потом, что Невельской уехал в странном состоянии и что Мишель один из тех, кто ему сочувствует.
Перед отъездом Невельского приезжала Екатерина Николаевна, впервые после того, как заболел Николай Николаевич. Она сказала, что Невельской — честнейший человек, умница, что наветы на него ложны и бездоказательны, что он герой в полном смысле этого слова.
— Он лишь пешка в руках Николай Николаевича! — уверяла Варвара Григорьевна.
Блестящий офицер, гордый морской волк, два чина, ласки великого князя, всеобщее признание в Петербурге! И он рыдает из-за девицы, которая выказала холодность! Она полюбила другого! В нее влюбляются все! Да, теперь это ясно всем «иркутским индюшкам»! Катя торжествовала. Под фортепиано в пост она танцевала с женихом мазурку в ту ночь, когда капитан не спал на своем коробе. Она чувствовала, что любима. Неудачная любовь Невельского лишь возвышала ее над всеми и придавала ей особенную прелесть в глазах общества. Ей казалось, что она не только умна и красива, но коварна и мстительна.
Общество все еще говорило о Невельском.
— А наш Генаша — вот добрый молодец! Пошел в гору, — толковал Ахтэ. — Сумел вывернуться от разжалования!…
Но однажды Кате показалось, что она сделала что-то нехорошее. Ей почему-то начинали надоедать танцы, наряды, все то, чем она так увлекалась. Она все время помнила, что выказала холодность и презрение Невельскому.
«Ему больно! Он рыдает, он пал духом. Я не ожидала этого! Он уехал! Впрочем, слава богу! Я счастлива! Так легче. Забудем о нем!» '
— А куда он поехал? — спросила она дядю.
— Кто? — встрепенулся дядя.
— Господин Невельской.
— В Аян.
— Да-а! Он говорил мне, есть две дороги… А потом?
— На Амур!
— Да, он мечтает только об этом. Он говорит, что Китай со временем будет велик и что Америка станет торговать…
Пришла пасха.
Милая, красивая сестра, сидя вечером в гостиной, вдруг спросила что-то у Мазаровича, и в разговоре промелькнуло имя Невельского. Вопрос был пустой, сказано только, чтобы что-то спросить, не так ведь много тем в Иркутске, но в глазах девушки столько нежности, она так женственна, что все были в восторге, и даже Катя улыбалась, видя, как принимаются всеми сестричкины слова. Чем красивей становилась Саша, тем милей она казалась обществу. Катя рада была ее успеху не меньше, чем своему.
Даже случайное напоминание имени Невельского заставляло Катю призадуматься. Ей немного жаль было той умственной жизни, что начала у нее складываться во время бесед с ним.
Свадьбу Кати Зарины решили отложить на осень. И семья и общество были смущены и взволнованы тем, что Невельской решился свататься к просватанной невесте. По сути дела, произошел скандал, и Владимир Иванович решил, что надо дать морю успокоиться. Да и к свадьбе ничего не было готово.
Тетя полагала, что все надо делать осенью, когда будут деньги с двух деревень, принадлежавших племянницам.
Муравьев выздоровел. Он увольнял одного за другим чиновников, которые выказали себя за время его болезни с нехорошей стороны. Ахтэ послан был на Север. Меглинский еще прежде отправлен с поручением губернатора на Джугджур.
Через некоторое время после отъезда Ахтэ получены были от купцов, торгующих на Севере, известия о его анекдотической скупости и трусости. Он обсчитал хозяйку квартиры в Якутске, заплатив ей в шесть раз меньше, чем следовало.
Пехтерь потускнел и однажды пожаловался Варваре Григорьевне на обиды, которые ему якобы чинят по службе.
Вся компания элегантных петербуржцев ожидала неприятностей, и даже Струве притих.
Наконец дело у Саши сладилось. Мазарович — приятель Пехтеря — был объявлен ее женихом. Сестры выходили за друзей.
Зарины уезжали на Байкал, а Катя расставалась с Пехтерем, который все это время был ее лучшим другом. Теперь, когда объявлено о помолвке, Пехтерь готов был ждать.
По Байкалу из Лиственничного ходил маленький чистенький пароходик, перевозивший господ в Горячинск на воды.
Путешествие по озеру-морю поразило Екатерину Ивановну. На всю жизнь запомнились ей необычайная голубизна воды, первое утро на Байкале, синева гор, ясность озера-моря, скалы под водой…
— Это поразительно! — сказала она и подумала: «Вот тот мир, в котором живет Невельской. Его мир прекрасен! Люди, живущие в нем, должны быть необыкновенными»;
В Горячинске сестры много ездили верхом. Катя все уверенней сидела в седле. Она настойчиво училась, желая, как она говорила, ездить не хуже Екатерины Николаевны, совершившей беспримерное путешествие в Охотск.
Иногда сам дядя учил ее скакать через препятствия и переезжать верхом горные речки. Дядя — старый офицер, участник балканских походов — прекрасный наездник.
Часто Катя одна выезжала на берег Байкала и останавливалась на скале, в раздумье глядя с огромной высоты на бесконечную гладь воды, по которой разбегался видимыми струями и пятнами ветер. Здесь Катя много думала о своих встречах с Геннадием Ивановичем. Теперь, вдали от Иркутска, на берегах озера-моря, она понимала, что не зря люди испытывают к нему ненависть, они завидуют ему.
Казалось, есть глубочайший смысл в том, что произошла размолвка. Она по-другому на все взглянула. И теперь думала, что, встреть его снова, она почувствовала бы себя виноватой перед тетей и дядей, но снова охотно слушала бы его. Иногда ей казалось, что она глубоко любит Невельского, и любовь к нему только теперь созрела.
Но Пехтерь — жених… Все за него, все решено.
С пароходом приходили письма от Пехтеря. Он очень остроумно описывал мелкие события иркутской жизни. Свои отношения с чиновниками, с которыми служил в канцелярии генерал-губернатора, изображал в несколько комическом виде.
Письма очень хороши, в них ни единой тени, ни липшего слова, но много тонко выраженного уважения, преклонения и нежности… Иногда — засушенный цветок, сорванный на прогулке во время раздумий там, где бывали вместе… Немного сентиментально, но в таком письме — трогательно.
Катя втайне желала поскорее видеть жениха и выйти замуж, чтобы все закончилось, чтобы забыть свои неприятности и не доставлять тревог семье.
Дядя излечился, и вся семья снова отправляется в Иркутск, на этот раз по сухопутью, на лошадях.
Дорога спускалась на юг в отдалении от моря, а потом огибала его, кое-где выходя на берег. Иногда Байкал открывался на всю ширь. Вид моря, огромного, девственного в своей голубизне, редких парусных судов на его блестящей поверхности, этих скал отвесных. Этих великих иссиня-черных лесов на огромных хребтах и панорамы гор, открывавшихся с каждого луга, с поймы моря, гор, из которых, как уверял дядя, вытекали реки, впадающие уже в бассейн Амура, — опять напоминали капитана Невельского.
Ехали с лакеями, горничными и казаками. Для девиц взяты были у бурят иноходцы, и сестры по большей части скакали верхом. Ночевали в палатках или в избах у русских крестьян. Всюду губернатора встречали хлебом-солью.
Подъезжая к Иркутску, к перевозу через Ангару, Катя радовалась, что сейчас она погрузится в привычную суету городской жизни.
Ангара — это серебристо-голубой ключ в пятьсот сажен шириной, зловеще быстрый, запавший между лесов и гор. За ней знакомые дома, соборы, дворец…
Жених явился к переправе с цветами. Это, конечно, из маленького имения его дяди, Ришье. Катя с радостью встретила учтивого и веселого Пехтеря, и он понял, что будет с ней счастлив.
Явилось сразу множество дел.
Оказывается, уже не те капоры, другая отделка, немного иной покрой. Несколько журналов из Парижа и Петербурга лежало дома. Это события! Заказы в магазины столицы посылались заранее. Кажется, пока путешествовали на курорт, жизнь сделала необычайный скачок. Посылки пришли на этих же днях; все именно такое, как в журналах. Такая радость! Не только пейзажи, как уверял дядя, но и вид новых платьев излечивает душу.
Но подвенечного еще не заказывали.
Муравьевы выехали в Петербург. И среди дам это толковалось в том смысле, что Николай Николаевич будет хлопотать о разрешении на выезд с женой за границу на отдых, в Париж, к ее родным.
Дядя в «контрах» с Николаем Николаевичем. Он остался недоволен некоторыми его распоряжениями, а более всего тем, что Муравьев не его, а Запольского оставил за себя. Дядя сказал раздраженно, что собирается уезжать на будущий год из Восточной Сибири.
Где-то в глубине души Катя знала, что Муравьев едет в Петербург далеко не из-за желания выхлопотать жене поездку в Париж.
…Начинался такой же веселый сезон, как и в прошлом году. Молодежь собиралась то в одном доме, то в другом. Пехтерь был прелестен, танцевал прекрасно. Но чего-то не хватало. Платья и новинки ненадолго увлекли Екатерину Ивановну. Хотелось чего-то другого. Опять стало скучно, она говорила сестре, что ищет каких-то новых горизонтов, что здесь люди ничтожны, читала Грибоедова, и ей казалось, что живет в обществе Фамусова. Она чего-то ждала. Свадьба представлялась ей избавлением.
— Но что, если я люблю господина Невельского? — спрашивала она сестру.
— Да, ты его не забываешь… — кокетливо ответила сестричка. — А вчера любила Пехтеря?
Саша тоже не забывала Геннадия Ивановича. Но в любовь Кати плохо верила.
«Ах, Катя! Впрочем, как говорят, любовь зла… Пехтерь — лучший жених, полуфранцуз… Правда, у него нет поместья, но он из семьи дворян. Но дворянину без службы нельзя, он и поступил к Николаю Николаевичу, и прекрасно служит, а получит сестрино приданое и будет русский помещик, но с присущим ему особым лоском».
Однажды у Волконских зашел разговор о литературе и о браке.
Катя сказала, что, по ее мнению, браки должны быть равными, чтобы были общие интересы и общая деятельность. Это тысячу раз сказанное всеми в устах Кати имело значение.
— Но такие браки редки, — заметил ее жених, втайне очень польщенный.
— Да, может быть, это еще редко, но это тот идеал, к которому должна стремиться женщина!
Варвара Григорьевна, уверенная, что Катя, судя о книжных героях, подразумевает себя, сказала с улыбкой, что племянница ее потому так говорит, что находит свое счастье в равном браке.
Мария Николаевна смолчала. Она с интересом приглядывалась к Кате. Она поняла девушку совсем по-другому. Чем старше становилась Екатерина Ивановна, тем оригинальнее были ее суждения. «У нее должно быть будущее», — думала Волконская.
Дядя как-то странно держался с Пехтерем, словно недолюбливал его. А с Невельским он был дружен, но тоже как-то странно. Иногда его хвалил, а иногда сомневался в нем. Теперь он молчал, слыша мнение тети и всех остальных, порицавших Геннадия Ивановича. По особенности своего характера он никогда не спорил.
А подвенечного платья не заказывали, и Катя не торопила. Ей казалось, что были какие-то разговоры между дядей и тетей. Наконец свадьба была назначена…
И вдруг дядя пришел и рассказал, что получил письмо от Невельского, оно ужасно запоздало. О подвигах Невельского он говорил при всех с похвалой. Он даже сказал, что Невельской герой. Тетя была смущена и раздосадована.
Катя, взволнованная, зашла в кабинет к дяде. Она случайно и невольно прочла в письме несколько строк, как раз те, где Невельской писал, что боготворит ее, будет любить вечно, но что желает ей счастья с Пехтерем, просит простить, пишет о себе, что идет снова к своей цели…
Катя почувствовала, что душа ее забушевала, что там все темнеет, как на море в бурю, что она сама готова теперь к борьбе, что ее, кажется, обманули. Что-то прежде неведомое, сильное явилось в ней.
В этот день был первый осенний бал и Катя танцевала вальс с Пехтерем. Тот тоже получил письмо от Невельского и втайне очень гордился, что поставил дерзкого и отважного капитана на колени. Победа была полная, и впервые за все это время он назвал капитана «Генашей».
Катя высокомерно взглянула на жениха, как бы говоря: «Еще рано!»
Она сказала, что очень уважает ум и благородство господина Невельского.
Опять музыканты на хорах играли все быстрей и быстрей, Пехтерь легко скользил по паркету. Это был полет по воздуху, а не танец. Катя вспоминала прошлогодний бал у Муравьевых. И сейчас, под звуки вальса, еще величественней казались жизнь Невельского и его трагическая судьба, судьба человека, в несчастье отважившегося на подвиг. Он там, может быть, погибал, но его помнят здесь…
— Тетя, я не буду шить подвенечного платья! — сказала утром Екатерина Ивановна.
— Что ты? Что ты? Как можно! Ты хочешь отказать Пехтерю?
Тетя была вне себя и обвинила дядю, Зачем он рассказал про письмо. Ведь девичьи годы идут быстро! Но дядя совсем не хотел возбуждать в племяннице чувства к Невельскому. Он не думал, что так получится.
А из Аяна пришло еще одно известие, что Невельской блестяще все исполнил.
— Невельской занял Амур! — говорил дядя.
Общество говорило, что Геннадий Иванович неблагонадежен, что он фантазер, плохой человек и так далее. Но уже раздались другие голоса. О нем заговорили у Волконских. И Мария Николаевна сказала при Кате, что сыну Мише желала бы в жизни того, что совершил Невельской.
«Это был мой мир, он дарил мне его! А я поверила в разговоры и пренебрегла всем ради всеобщего спокойствия, ради дяди и тети, чтобы не идти наперекор мнению общества. А дядя сам в восторге от него! Я изменила ему и его делу. Я изменила своей любви!»
Катя заметно охладевала к жениху, она стала посмеиваться над ним, в ней явилось легкое пренебрежение, которое означает, что любви уже нет…
Но Пехтерь был умен, он знал, о чем тревожится Катя, он умело и терпеливо развлекал ее.
Невельской явился в Иркутск и на другой день ускакал в Петербург. Он сказал Волконскому, которого на старости лет сильно стали занимать личные и семейные дела приятных ему людей: «Кто полюбил в тридцать пять лет, тот никогда не разлюбит». Это дошло до Зариных.
Дядя сказал, что Невельскому на этот раз, кажется, несдобровать, будут ему неприятности.
Поспешный отъезд капитана в Петербург, его краткие визиты всем должностным лицам, его подчеркнутое достоинство произвели в Иркутске на чиновников неприятное впечатление.
— Свет не зря говорил — он неблагонадежен! — заявила Варвара Григорьевна.
На этот раз дядя не возразил.
Через две недели после отъезда Невельского пришло известие, что его ждет разжалование и это решено окончательно. Так сказал дядя, выйдя после прочтения срочной почты к чаю в пять часов вечера.
— Как хорошо, что я спасла тебя, — сказала тетя младшей племяннице.
Та вспыхнула, поднялась и вышла.
— О! Он не услышит от меня ласкового слова. Ни одной улыбки! Он недолго помучается. Те, кто ищут покровительства и забывают обо всем остальном, не мучаются…
— Но, сестричка…
Приехал жених, опять с цветами. Катя радовалась. Унижения, которые переносил Невельской, не тронули ее.
Невельской говорил с тетей, ездил к дяде. Ему хотелось узнать, что произошло… И когда он снова приехал к дяде, тот, недовольный настойчивостью капитана, все сказал. Тетя возмущалась. Назойливость Невельского становилась неприличной.
Кате нравилось, что из-за нее двое ездят, оба страдают. Вдруг она узнала, каков был Невельской во время разговора с дядей.
— Он… знаешь… Не смейся… Он рыдал! — говорили сестра.
— Рыдал? — спросила Катя с недоумением.
В душе ее что-то шевельнулось, и на миг в лице явилось выражение сомнения. Она ждала приезда жениха в этот вечер. В воздухе носилось что-то странное, кажется, шла гроза, люди стали неспокойны, приезжали и уезжали, что-то говорили, всюду суета — так казалось Кате.
Невельской поссорился со Струве из-за того, что тот не предупредил его и тем самым поставил в такое положение. Все стало известно, и про события в доме Зариных заговорил весь город. Узнали, что Катя помолвлена, и хитрость Варвары Григорьевны была разгадана.
Катя видела Невельского у Муравьевых перед его отъездом. В этот вечер с необычайным подъемом, и в то же время удивляясь своему спокойствию, она спела два романса.
— Он герой, прекрасный и мужественный! — вдруг сказала она сестре, возвратись. — Он таким мне показался сначала и таким останется для меня навсегда. Путь его благороден. Перед ним подвиги, и он будет велик… А мой путь — иной. У меня будет счастье. Но я всегда буду помнить героя, промелькнувшего в моей жизни.
Невельской уехал «наконец», как выразилась тетя. Общество разразилось бранью и упреками по его адресу. Оказалось, что перед отъездом он многих задел, оскорбил Струве, надерзил Подушкину. Его винили в том, что сведения о своих открытиях он фабрикует сам, а на деле нет того, о чем он докладывает.
Катя оскорбилась. Человек, который так любил ее, не мог быть негодяем. Пехтерь встал на сторону Невельского, он утверждал, что это благородный человек, и Катя была очень благодарна жениху.
Тетя выложила в эти дни все, что слыхала о Невельском дурного.
Перед отъездом у дяди был Мишель Корсаков, но держался с сестрами холодно. Струве рассказывал им потом, что Невельской уехал в странном состоянии и что Мишель один из тех, кто ему сочувствует.
Перед отъездом Невельского приезжала Екатерина Николаевна, впервые после того, как заболел Николай Николаевич. Она сказала, что Невельской — честнейший человек, умница, что наветы на него ложны и бездоказательны, что он герой в полном смысле этого слова.
— Он лишь пешка в руках Николай Николаевича! — уверяла Варвара Григорьевна.
Блестящий офицер, гордый морской волк, два чина, ласки великого князя, всеобщее признание в Петербурге! И он рыдает из-за девицы, которая выказала холодность! Она полюбила другого! В нее влюбляются все! Да, теперь это ясно всем «иркутским индюшкам»! Катя торжествовала. Под фортепиано в пост она танцевала с женихом мазурку в ту ночь, когда капитан не спал на своем коробе. Она чувствовала, что любима. Неудачная любовь Невельского лишь возвышала ее над всеми и придавала ей особенную прелесть в глазах общества. Ей казалось, что она не только умна и красива, но коварна и мстительна.
Общество все еще говорило о Невельском.
— А наш Генаша — вот добрый молодец! Пошел в гору, — толковал Ахтэ. — Сумел вывернуться от разжалования!…
Но однажды Кате показалось, что она сделала что-то нехорошее. Ей почему-то начинали надоедать танцы, наряды, все то, чем она так увлекалась. Она все время помнила, что выказала холодность и презрение Невельскому.
«Ему больно! Он рыдает, он пал духом. Я не ожидала этого! Он уехал! Впрочем, слава богу! Я счастлива! Так легче. Забудем о нем!» '
— А куда он поехал? — спросила она дядю.
— Кто? — встрепенулся дядя.
— Господин Невельской.
— В Аян.
— Да-а! Он говорил мне, есть две дороги… А потом?
— На Амур!
— Да, он мечтает только об этом. Он говорит, что Китай со временем будет велик и что Америка станет торговать…
Пришла пасха.
Милая, красивая сестра, сидя вечером в гостиной, вдруг спросила что-то у Мазаровича, и в разговоре промелькнуло имя Невельского. Вопрос был пустой, сказано только, чтобы что-то спросить, не так ведь много тем в Иркутске, но в глазах девушки столько нежности, она так женственна, что все были в восторге, и даже Катя улыбалась, видя, как принимаются всеми сестричкины слова. Чем красивей становилась Саша, тем милей она казалась обществу. Катя рада была ее успеху не меньше, чем своему.
Даже случайное напоминание имени Невельского заставляло Катю призадуматься. Ей немного жаль было той умственной жизни, что начала у нее складываться во время бесед с ним.
Свадьбу Кати Зарины решили отложить на осень. И семья и общество были смущены и взволнованы тем, что Невельской решился свататься к просватанной невесте. По сути дела, произошел скандал, и Владимир Иванович решил, что надо дать морю успокоиться. Да и к свадьбе ничего не было готово.
Тетя полагала, что все надо делать осенью, когда будут деньги с двух деревень, принадлежавших племянницам.
Муравьев выздоровел. Он увольнял одного за другим чиновников, которые выказали себя за время его болезни с нехорошей стороны. Ахтэ послан был на Север. Меглинский еще прежде отправлен с поручением губернатора на Джугджур.
Через некоторое время после отъезда Ахтэ получены были от купцов, торгующих на Севере, известия о его анекдотической скупости и трусости. Он обсчитал хозяйку квартиры в Якутске, заплатив ей в шесть раз меньше, чем следовало.
Пехтерь потускнел и однажды пожаловался Варваре Григорьевне на обиды, которые ему якобы чинят по службе.
Вся компания элегантных петербуржцев ожидала неприятностей, и даже Струве притих.
Наконец дело у Саши сладилось. Мазарович — приятель Пехтеря — был объявлен ее женихом. Сестры выходили за друзей.
Зарины уезжали на Байкал, а Катя расставалась с Пехтерем, который все это время был ее лучшим другом. Теперь, когда объявлено о помолвке, Пехтерь готов был ждать.
По Байкалу из Лиственничного ходил маленький чистенький пароходик, перевозивший господ в Горячинск на воды.
Путешествие по озеру-морю поразило Екатерину Ивановну. На всю жизнь запомнились ей необычайная голубизна воды, первое утро на Байкале, синева гор, ясность озера-моря, скалы под водой…
— Это поразительно! — сказала она и подумала: «Вот тот мир, в котором живет Невельской. Его мир прекрасен! Люди, живущие в нем, должны быть необыкновенными»;
В Горячинске сестры много ездили верхом. Катя все уверенней сидела в седле. Она настойчиво училась, желая, как она говорила, ездить не хуже Екатерины Николаевны, совершившей беспримерное путешествие в Охотск.
Иногда сам дядя учил ее скакать через препятствия и переезжать верхом горные речки. Дядя — старый офицер, участник балканских походов — прекрасный наездник.
Часто Катя одна выезжала на берег Байкала и останавливалась на скале, в раздумье глядя с огромной высоты на бесконечную гладь воды, по которой разбегался видимыми струями и пятнами ветер. Здесь Катя много думала о своих встречах с Геннадием Ивановичем. Теперь, вдали от Иркутска, на берегах озера-моря, она понимала, что не зря люди испытывают к нему ненависть, они завидуют ему.
Казалось, есть глубочайший смысл в том, что произошла размолвка. Она по-другому на все взглянула. И теперь думала, что, встреть его снова, она почувствовала бы себя виноватой перед тетей и дядей, но снова охотно слушала бы его. Иногда ей казалось, что она глубоко любит Невельского, и любовь к нему только теперь созрела.
Но Пехтерь — жених… Все за него, все решено.
С пароходом приходили письма от Пехтеря. Он очень остроумно описывал мелкие события иркутской жизни. Свои отношения с чиновниками, с которыми служил в канцелярии генерал-губернатора, изображал в несколько комическом виде.
Письма очень хороши, в них ни единой тени, ни липшего слова, но много тонко выраженного уважения, преклонения и нежности… Иногда — засушенный цветок, сорванный на прогулке во время раздумий там, где бывали вместе… Немного сентиментально, но в таком письме — трогательно.
Катя втайне желала поскорее видеть жениха и выйти замуж, чтобы все закончилось, чтобы забыть свои неприятности и не доставлять тревог семье.
Дядя излечился, и вся семья снова отправляется в Иркутск, на этот раз по сухопутью, на лошадях.
Дорога спускалась на юг в отдалении от моря, а потом огибала его, кое-где выходя на берег. Иногда Байкал открывался на всю ширь. Вид моря, огромного, девственного в своей голубизне, редких парусных судов на его блестящей поверхности, этих скал отвесных. Этих великих иссиня-черных лесов на огромных хребтах и панорамы гор, открывавшихся с каждого луга, с поймы моря, гор, из которых, как уверял дядя, вытекали реки, впадающие уже в бассейн Амура, — опять напоминали капитана Невельского.
Ехали с лакеями, горничными и казаками. Для девиц взяты были у бурят иноходцы, и сестры по большей части скакали верхом. Ночевали в палатках или в избах у русских крестьян. Всюду губернатора встречали хлебом-солью.
Подъезжая к Иркутску, к перевозу через Ангару, Катя радовалась, что сейчас она погрузится в привычную суету городской жизни.
Ангара — это серебристо-голубой ключ в пятьсот сажен шириной, зловеще быстрый, запавший между лесов и гор. За ней знакомые дома, соборы, дворец…
Жених явился к переправе с цветами. Это, конечно, из маленького имения его дяди, Ришье. Катя с радостью встретила учтивого и веселого Пехтеря, и он понял, что будет с ней счастлив.
Явилось сразу множество дел.
Оказывается, уже не те капоры, другая отделка, немного иной покрой. Несколько журналов из Парижа и Петербурга лежало дома. Это события! Заказы в магазины столицы посылались заранее. Кажется, пока путешествовали на курорт, жизнь сделала необычайный скачок. Посылки пришли на этих же днях; все именно такое, как в журналах. Такая радость! Не только пейзажи, как уверял дядя, но и вид новых платьев излечивает душу.
Но подвенечного еще не заказывали.
Муравьевы выехали в Петербург. И среди дам это толковалось в том смысле, что Николай Николаевич будет хлопотать о разрешении на выезд с женой за границу на отдых, в Париж, к ее родным.
Дядя в «контрах» с Николаем Николаевичем. Он остался недоволен некоторыми его распоряжениями, а более всего тем, что Муравьев не его, а Запольского оставил за себя. Дядя сказал раздраженно, что собирается уезжать на будущий год из Восточной Сибири.
Где-то в глубине души Катя знала, что Муравьев едет в Петербург далеко не из-за желания выхлопотать жене поездку в Париж.
…Начинался такой же веселый сезон, как и в прошлом году. Молодежь собиралась то в одном доме, то в другом. Пехтерь был прелестен, танцевал прекрасно. Но чего-то не хватало. Платья и новинки ненадолго увлекли Екатерину Ивановну. Хотелось чего-то другого. Опять стало скучно, она говорила сестре, что ищет каких-то новых горизонтов, что здесь люди ничтожны, читала Грибоедова, и ей казалось, что живет в обществе Фамусова. Она чего-то ждала. Свадьба представлялась ей избавлением.
— Но что, если я люблю господина Невельского? — спрашивала она сестру.
— Да, ты его не забываешь… — кокетливо ответила сестричка. — А вчера любила Пехтеря?
Саша тоже не забывала Геннадия Ивановича. Но в любовь Кати плохо верила.
«Ах, Катя! Впрочем, как говорят, любовь зла… Пехтерь — лучший жених, полуфранцуз… Правда, у него нет поместья, но он из семьи дворян. Но дворянину без службы нельзя, он и поступил к Николаю Николаевичу, и прекрасно служит, а получит сестрино приданое и будет русский помещик, но с присущим ему особым лоском».
Однажды у Волконских зашел разговор о литературе и о браке.
Катя сказала, что, по ее мнению, браки должны быть равными, чтобы были общие интересы и общая деятельность. Это тысячу раз сказанное всеми в устах Кати имело значение.
— Но такие браки редки, — заметил ее жених, втайне очень польщенный.
— Да, может быть, это еще редко, но это тот идеал, к которому должна стремиться женщина!
Варвара Григорьевна, уверенная, что Катя, судя о книжных героях, подразумевает себя, сказала с улыбкой, что племянница ее потому так говорит, что находит свое счастье в равном браке.
Мария Николаевна смолчала. Она с интересом приглядывалась к Кате. Она поняла девушку совсем по-другому. Чем старше становилась Екатерина Ивановна, тем оригинальнее были ее суждения. «У нее должно быть будущее», — думала Волконская.
Дядя как-то странно держался с Пехтерем, словно недолюбливал его. А с Невельским он был дружен, но тоже как-то странно. Иногда его хвалил, а иногда сомневался в нем. Теперь он молчал, слыша мнение тети и всех остальных, порицавших Геннадия Ивановича. По особенности своего характера он никогда не спорил.
А подвенечного платья не заказывали, и Катя не торопила. Ей казалось, что были какие-то разговоры между дядей и тетей. Наконец свадьба была назначена…
И вдруг дядя пришел и рассказал, что получил письмо от Невельского, оно ужасно запоздало. О подвигах Невельского он говорил при всех с похвалой. Он даже сказал, что Невельской герой. Тетя была смущена и раздосадована.
Катя, взволнованная, зашла в кабинет к дяде. Она случайно и невольно прочла в письме несколько строк, как раз те, где Невельской писал, что боготворит ее, будет любить вечно, но что желает ей счастья с Пехтерем, просит простить, пишет о себе, что идет снова к своей цели…
Катя почувствовала, что душа ее забушевала, что там все темнеет, как на море в бурю, что она сама готова теперь к борьбе, что ее, кажется, обманули. Что-то прежде неведомое, сильное явилось в ней.
В этот день был первый осенний бал и Катя танцевала вальс с Пехтерем. Тот тоже получил письмо от Невельского и втайне очень гордился, что поставил дерзкого и отважного капитана на колени. Победа была полная, и впервые за все это время он назвал капитана «Генашей».
Катя высокомерно взглянула на жениха, как бы говоря: «Еще рано!»
Она сказала, что очень уважает ум и благородство господина Невельского.
Опять музыканты на хорах играли все быстрей и быстрей, Пехтерь легко скользил по паркету. Это был полет по воздуху, а не танец. Катя вспоминала прошлогодний бал у Муравьевых. И сейчас, под звуки вальса, еще величественней казались жизнь Невельского и его трагическая судьба, судьба человека, в несчастье отважившегося на подвиг. Он там, может быть, погибал, но его помнят здесь…
— Тетя, я не буду шить подвенечного платья! — сказала утром Екатерина Ивановна.
— Что ты? Что ты? Как можно! Ты хочешь отказать Пехтерю?
Тетя была вне себя и обвинила дядю, Зачем он рассказал про письмо. Ведь девичьи годы идут быстро! Но дядя совсем не хотел возбуждать в племяннице чувства к Невельскому. Он не думал, что так получится.
А из Аяна пришло еще одно известие, что Невельской блестяще все исполнил.
— Невельской занял Амур! — говорил дядя.
Общество говорило, что Геннадий Иванович неблагонадежен, что он фантазер, плохой человек и так далее. Но уже раздались другие голоса. О нем заговорили у Волконских. И Мария Николаевна сказала при Кате, что сыну Мише желала бы в жизни того, что совершил Невельской.
«Это был мой мир, он дарил мне его! А я поверила в разговоры и пренебрегла всем ради всеобщего спокойствия, ради дяди и тети, чтобы не идти наперекор мнению общества. А дядя сам в восторге от него! Я изменила ему и его делу. Я изменила своей любви!»
Катя заметно охладевала к жениху, она стала посмеиваться над ним, в ней явилось легкое пренебрежение, которое означает, что любви уже нет…
Но Пехтерь был умен, он знал, о чем тревожится Катя, он умело и терпеливо развлекал ее.
Невельской явился в Иркутск и на другой день ускакал в Петербург. Он сказал Волконскому, которого на старости лет сильно стали занимать личные и семейные дела приятных ему людей: «Кто полюбил в тридцать пять лет, тот никогда не разлюбит». Это дошло до Зариных.
Дядя сказал, что Невельскому на этот раз, кажется, несдобровать, будут ему неприятности.
Поспешный отъезд капитана в Петербург, его краткие визиты всем должностным лицам, его подчеркнутое достоинство произвели в Иркутске на чиновников неприятное впечатление.
— Свет не зря говорил — он неблагонадежен! — заявила Варвара Григорьевна.
На этот раз дядя не возразил.
Через две недели после отъезда Невельского пришло известие, что его ждет разжалование и это решено окончательно. Так сказал дядя, выйдя после прочтения срочной почты к чаю в пять часов вечера.
— Как хорошо, что я спасла тебя, — сказала тетя младшей племяннице.
Та вспыхнула, поднялась и вышла.
Глава двадцать пятая
ПИСЬМО
— Его действия оказались противны воле высшего правительства, — объясняла тетя, придя в комнату девиц. — Его поступку придано особое значение… — И тетя стала рассказывать все, что слышала только что в разговоре один на один от дяди. — Это хорошо, что ты вовремя отказала ему, — восклицала она, слегка сжимая Катины руки, — а то было бы очень неудобно…
При слабом мерцании свечей Катя странно посмотрела. Сейчас лицо ее было бледно, и казалось, что глаза черны и черны волосы.
— Что с тобой, моя душа? — тревожно спрашивала тетя.
Катя слабо тронула рукой лоб, чуть склонив голову, как бы в глубоком раздумье.
— Тетя! — вдруг умоляюще спросила она. — Неужели он погибнет?
— Его разжалуют! — ответила тетя, как бы изумляясь, в чем тут еще можно сомневаться. Все понимают это.
— Это ужасно! — слабо вымолвила Катя и жалко закусила скомканный платочек.
— Его винят в том, что он обманул государя.
— Тетя! Это такая неправда! Все это не так, я знаю. Он ни в чем не виноват. Поверьте мне, я знаю все… Он мне все рассказывал.
— Он все рассказывал тебе? — с изумлением спросила тетя.
— Да! — с гордостью ответила Катя.
Тетя невольно смолкла. Катя поднялась, выражение силы мелькнуло в ее глазах.
— Он совершил действия вне повелений, — делая рукой точно такой же резкий жест, как обычно делал Невельской, с чувством сказала Катя, и лицо ее стало быстро покрываться густым румянцем. — Я знаю, что он прав. Но ведь и все знают об этом, и дядя сам мне говорил, и все восхищались его смелостью и патриотизмом, и все ставили ему до сих пор это в заслугу. Но у него враги в Петербурге. Он говорил, что ему мешают. Я не могу переменить о нем своего мнения. Я совершила ужасную ошибку. Я знаю, что эта игра ужасна. Я знаю все. Я думала о нем все это время. Он желает величья и счастья России! Он не жалеет себя. Это герой, герой! — Слезы потекли из ее открытых глаз.
Варвара Григорьевна была поражена.
— Но я знаю, что это за человек, и не верю ему… Я совсем не хотела тебя обмануть… Я вижу… Бедная девочка…
— Тетя, все это не так, я знаю… Он мне все рассказывал…
— Ах, Катя…
Тетя понимала, будет продолжение ужасного скандала — еще один спектакль для всего города.
Лицо Кати сразу осунулось, слезы лились неудержимо, и локоны распустились, липли ко лбу и щекам.
— Боже мой, боже мой! — восклицала тетя, пытаясь обнять ее. — Успокойся, я не могу видеть твоих слез.
— За что? За что так обошлись с таким человеком? — с горьким отчаянием воскликнула Катя, сжимая в кулачке платок.
«Она любит его, бедная девочка!» — подумала тетя и сама заплакала.
Зарина пришла к мужу в сильном расстройстве.
— Я не могла скрывать, — призналась она и рассказала все, что произошло.
— Конечно, Николай Николаевич пустит в ход все связи, — заговорил Владимир Николаевич, выслушав жену. — Но противники сильны. Нессельроде, Чернышев… Боже упаси связаться с ними! Это, знаешь, наглые, надменные выскочки. А наш Невельской режет правду в глаза.
— И на самом деле, за что человека разжаловали? — воскликнула тетя. — Ты знаешь, он мне не очень нравится, он мал ростом, невидный и не пара Кате, но все же надо быть справедливыми…
«Как я могла так не понять его, — винила себя Катя. — Ах, господин Невельской, если бы вы знали, как хорошо я помню все, что вы говорили… Но что теперь будет с вашими мечтами?…»
И невольно перед ее мысленным взором вдруг явился образ Марии Николаевны. Волконская, с суровым, добрым лицом, ободряюще смотрела на Катю, словно говорила ей: «Вот, Катя, теперь твоя очередь…»
«Я на все готова, — думала Катя, — но если бы я могла спасти его… Я бы ничего не пожалела. Что с ним сейчас? Быть может, вот в эту именно минуту…»
Она вздохнула, представив, как огромные усатые жандармы в касках окружили маленького бледного Невельского в арестантском халате, а он смотрит на них пристально своими горящими глазами… «Ах, господин Невельской, как же теперь осуществятся ваши мечты… Кокосовые острова… Да, да! Ведь я помню все, что вы говорили…»
Ей вспомнилось детство в Смольном, придирки и грубость воспитательниц; жестокие условия содержания доводили многих там до отчаяния. Не все терпели покорно. Находились девочки, которые, бывало, ночью перед иконой клялись подругам, что станут «отчаянными». Давшие такую клятву становились врагами воспитательниц. Никакие наказания не могли их сломить. Тайно им сочувствовали и помогали все, за исключением наушниц. И все знали, что обреченная «отчаянная» ни за что не отступится от своей клятвы.
Кате тогда казалось странным так жертвовать собой.
…Сестра Саша не спала.
Катя вскочила с постели и схватила ее за руку, подвела к иконе, и обе встали на колени.
— Клянусь тебе, пресвятая богородица, — говорила Катя, — что я люблю Геннадия Ивановича, и буду любить вечно, и отдам ему всю свою жизнь. Может быть, я смогу спасти его своей любовью, помоги мне…
В ночных рубашках девушки помолились и потом уснули вместе на Сашиной кровати.
Ночью Катя ушла от сестры. Она зажгла свечу и достала бумагу из ящика. Умылась, оделась без помощи горничной и села писать.
Она взялась за перо и почувствовала, что руки ее дрожат. Руки были мертвенно-белы и жалки. Катя сжимала их и терла, нервно встала из-за стола, ломая пальцы, прошла по ковру и быстро села на место.
«Дорогой Геннадий Иванович! — написала Катя и отложила перо. Она долго и тщательно вытирала слезы платочком, глядя покрасневшими глазами на бумагу. — Все это время я мысленно с вами, — взявшись за перо, продолжала она. — Я слыхала про ваше несчастье. Но что бы ни было, я люблю вас и согласна стать вашей женой. Я готова пойти с вами куда угодно, где бы вы ни были. Простите меня, что я так глупо вела себя. Я полюбила вас при первой встрече. Молю бога, чтобы все обошлось благополучно. Да пребудет с вами его благословение.
Любящая вас Катя».
Она перечитала написанное и вдруг улыбнулась счастливо, хотя слезы еще текли по щекам.
Потом она написала Екатерине Николаевне в Петербург, вложила конверт для Невельского в ее пакет, запечатала все и снова улеглась и уснула крепким сном подле своей милой Саши.
При слабом мерцании свечей Катя странно посмотрела. Сейчас лицо ее было бледно, и казалось, что глаза черны и черны волосы.
— Что с тобой, моя душа? — тревожно спрашивала тетя.
Катя слабо тронула рукой лоб, чуть склонив голову, как бы в глубоком раздумье.
— Тетя! — вдруг умоляюще спросила она. — Неужели он погибнет?
— Его разжалуют! — ответила тетя, как бы изумляясь, в чем тут еще можно сомневаться. Все понимают это.
— Это ужасно! — слабо вымолвила Катя и жалко закусила скомканный платочек.
— Его винят в том, что он обманул государя.
— Тетя! Это такая неправда! Все это не так, я знаю. Он ни в чем не виноват. Поверьте мне, я знаю все… Он мне все рассказывал.
— Он все рассказывал тебе? — с изумлением спросила тетя.
— Да! — с гордостью ответила Катя.
Тетя невольно смолкла. Катя поднялась, выражение силы мелькнуло в ее глазах.
— Он совершил действия вне повелений, — делая рукой точно такой же резкий жест, как обычно делал Невельской, с чувством сказала Катя, и лицо ее стало быстро покрываться густым румянцем. — Я знаю, что он прав. Но ведь и все знают об этом, и дядя сам мне говорил, и все восхищались его смелостью и патриотизмом, и все ставили ему до сих пор это в заслугу. Но у него враги в Петербурге. Он говорил, что ему мешают. Я не могу переменить о нем своего мнения. Я совершила ужасную ошибку. Я знаю, что эта игра ужасна. Я знаю все. Я думала о нем все это время. Он желает величья и счастья России! Он не жалеет себя. Это герой, герой! — Слезы потекли из ее открытых глаз.
Варвара Григорьевна была поражена.
— Но я знаю, что это за человек, и не верю ему… Я совсем не хотела тебя обмануть… Я вижу… Бедная девочка…
— Тетя, все это не так, я знаю… Он мне все рассказывал…
— Ах, Катя…
Тетя понимала, будет продолжение ужасного скандала — еще один спектакль для всего города.
Лицо Кати сразу осунулось, слезы лились неудержимо, и локоны распустились, липли ко лбу и щекам.
— Боже мой, боже мой! — восклицала тетя, пытаясь обнять ее. — Успокойся, я не могу видеть твоих слез.
— За что? За что так обошлись с таким человеком? — с горьким отчаянием воскликнула Катя, сжимая в кулачке платок.
«Она любит его, бедная девочка!» — подумала тетя и сама заплакала.
Зарина пришла к мужу в сильном расстройстве.
— Я не могла скрывать, — призналась она и рассказала все, что произошло.
— Конечно, Николай Николаевич пустит в ход все связи, — заговорил Владимир Николаевич, выслушав жену. — Но противники сильны. Нессельроде, Чернышев… Боже упаси связаться с ними! Это, знаешь, наглые, надменные выскочки. А наш Невельской режет правду в глаза.
— И на самом деле, за что человека разжаловали? — воскликнула тетя. — Ты знаешь, он мне не очень нравится, он мал ростом, невидный и не пара Кате, но все же надо быть справедливыми…
«Как я могла так не понять его, — винила себя Катя. — Ах, господин Невельской, если бы вы знали, как хорошо я помню все, что вы говорили… Но что теперь будет с вашими мечтами?…»
И невольно перед ее мысленным взором вдруг явился образ Марии Николаевны. Волконская, с суровым, добрым лицом, ободряюще смотрела на Катю, словно говорила ей: «Вот, Катя, теперь твоя очередь…»
«Я на все готова, — думала Катя, — но если бы я могла спасти его… Я бы ничего не пожалела. Что с ним сейчас? Быть может, вот в эту именно минуту…»
Она вздохнула, представив, как огромные усатые жандармы в касках окружили маленького бледного Невельского в арестантском халате, а он смотрит на них пристально своими горящими глазами… «Ах, господин Невельской, как же теперь осуществятся ваши мечты… Кокосовые острова… Да, да! Ведь я помню все, что вы говорили…»
Ей вспомнилось детство в Смольном, придирки и грубость воспитательниц; жестокие условия содержания доводили многих там до отчаяния. Не все терпели покорно. Находились девочки, которые, бывало, ночью перед иконой клялись подругам, что станут «отчаянными». Давшие такую клятву становились врагами воспитательниц. Никакие наказания не могли их сломить. Тайно им сочувствовали и помогали все, за исключением наушниц. И все знали, что обреченная «отчаянная» ни за что не отступится от своей клятвы.
Кате тогда казалось странным так жертвовать собой.
…Сестра Саша не спала.
Катя вскочила с постели и схватила ее за руку, подвела к иконе, и обе встали на колени.
— Клянусь тебе, пресвятая богородица, — говорила Катя, — что я люблю Геннадия Ивановича, и буду любить вечно, и отдам ему всю свою жизнь. Может быть, я смогу спасти его своей любовью, помоги мне…
В ночных рубашках девушки помолились и потом уснули вместе на Сашиной кровати.
Ночью Катя ушла от сестры. Она зажгла свечу и достала бумагу из ящика. Умылась, оделась без помощи горничной и села писать.
Она взялась за перо и почувствовала, что руки ее дрожат. Руки были мертвенно-белы и жалки. Катя сжимала их и терла, нервно встала из-за стола, ломая пальцы, прошла по ковру и быстро села на место.
«Дорогой Геннадий Иванович! — написала Катя и отложила перо. Она долго и тщательно вытирала слезы платочком, глядя покрасневшими глазами на бумагу. — Все это время я мысленно с вами, — взявшись за перо, продолжала она. — Я слыхала про ваше несчастье. Но что бы ни было, я люблю вас и согласна стать вашей женой. Я готова пойти с вами куда угодно, где бы вы ни были. Простите меня, что я так глупо вела себя. Я полюбила вас при первой встрече. Молю бога, чтобы все обошлось благополучно. Да пребудет с вами его благословение.
Любящая вас Катя».
Она перечитала написанное и вдруг улыбнулась счастливо, хотя слезы еще текли по щекам.
Потом она написала Екатерине Николаевне в Петербург, вложила конверт для Невельского в ее пакет, запечатала все и снова улеглась и уснула крепким сном подле своей милой Саши.
Глава двадцать шестая
ВТОРОЙ ГИЛЯЦКИЙ КОМИТЕТ
Прибыв в Петербург, Невельской нашел губернатора в гостинице «Бокэн», где Муравьев всегда останавливался и где в прошлом году стоял капитан.
«Как он помолодел и похорошел! Каким красавцем выглядит! — подумал Муравьев. — Кажется, ничего не подозревает…»
Невельской остановился в этой же гостинице. Он успел переодеться. На нем новый мундир с иголочки. Он еще ничего не знал, что делается в Петербурге.
Щеки его румяны, пышут здоровьем, сам крепкий, рука твердая. «На Амуре так расцвел или это его морозом разрумянило?»
Губернатор рассмотрел карты и рапорт, сказал, что все готово к комитету, но что поднялась буря, какой еще не бывало.
Взгляд капитана не дрогнул, выражение лица его, счастливое и сильное, не изменилось.
То, о чем он думал по дороге и к чему он приготовился, было гораздо страшней того, что могло быть на самом деле. Он вычистился, побрился, как солдат перед боем, надел «белую рубаху» и сейчас готов был грудью встретить врагов. Он был готов пожертвовать собой и бросить этим вызов, если не внимут разуму. Он был спокоен, даже не спешил к губернатору, как бы зная уже, что там его не ждет ничего хорошего.
Муравьев был поражен его выдержкой.
«Он железный или бесчувственный человек! Или же безумный». После всего, что сделал Невельской на Амуре, после ужасного потрясения в Иркутске он не только не поник, но еще и сиял. «Может ли человек быть доволен в таком положении? Неужели он так надеется на меня? Этого не может быть».
Перед приездом Муравьева все бумаги, присланные им, рапорт Невельского и представление на высочайшее имя царь прочел, был разгневан поступком Невельского и велел все рассмотреть в комитете министров. Это дало повод слухам, что офицер, посланный Муравьевым, разжалован. Но ему и в самом деле грозило разжалование.
— Геннадий Иванович, опасность от иностранцев — вот наш козырь! Сгущайте краски! Вы правы, они только этого боятся. Составляйте новый рапорт, да так, чтобы припугнуть их. Смелей, Геннадий Иванович!
«Как он помолодел и похорошел! Каким красавцем выглядит! — подумал Муравьев. — Кажется, ничего не подозревает…»
Невельской остановился в этой же гостинице. Он успел переодеться. На нем новый мундир с иголочки. Он еще ничего не знал, что делается в Петербурге.
Щеки его румяны, пышут здоровьем, сам крепкий, рука твердая. «На Амуре так расцвел или это его морозом разрумянило?»
Губернатор рассмотрел карты и рапорт, сказал, что все готово к комитету, но что поднялась буря, какой еще не бывало.
Взгляд капитана не дрогнул, выражение лица его, счастливое и сильное, не изменилось.
То, о чем он думал по дороге и к чему он приготовился, было гораздо страшней того, что могло быть на самом деле. Он вычистился, побрился, как солдат перед боем, надел «белую рубаху» и сейчас готов был грудью встретить врагов. Он был готов пожертвовать собой и бросить этим вызов, если не внимут разуму. Он был спокоен, даже не спешил к губернатору, как бы зная уже, что там его не ждет ничего хорошего.
Муравьев был поражен его выдержкой.
«Он железный или бесчувственный человек! Или же безумный». После всего, что сделал Невельской на Амуре, после ужасного потрясения в Иркутске он не только не поник, но еще и сиял. «Может ли человек быть доволен в таком положении? Неужели он так надеется на меня? Этого не может быть».
Перед приездом Муравьева все бумаги, присланные им, рапорт Невельского и представление на высочайшее имя царь прочел, был разгневан поступком Невельского и велел все рассмотреть в комитете министров. Это дало повод слухам, что офицер, посланный Муравьевым, разжалован. Но ему и в самом деле грозило разжалование.
— Геннадий Иванович, опасность от иностранцев — вот наш козырь! Сгущайте краски! Вы правы, они только этого боятся. Составляйте новый рапорт, да так, чтобы припугнуть их. Смелей, Геннадий Иванович!