Задорнов Николай Павлович. Капитан Невельской

   Вечером Невельской собрал своих людей. Матросы уже знали, что остаются здесь при шлюпке и фальконете держать пост на реке до осени, а капитан уходит. Вместе с ним отправлялись и Афоня с Позем. Начальником поста оставался Козлов.
   — Ты знаешь теперь, как обходиться с гиляками и с маньчжурами, — сказал ему капитан. — Будь тверд с маньчжурами, ни на шаг не отступай.
   Невельской отдал Козлову объявления на трех языках о том, что край до Кореи занят русскими, и велел предъявлять иностранцам, если те войдут в реку.
   — В случае опасности пошлешь человека по суше в Петровское. Олени остаются тут. Держать часового при пушке и флаге днем и ночью. Да чтобы ночью горел сигнальный огонь.
   Свечи и плошки для фонарей капитан получил с топографом из залива Счастья.
   — Кто заболеет — в Петровское! Если не в силах будет ехать или случится ранение — пошлешь на оленях за фельдшером.
   Грядущие опасности отчетливо представлялись матросам. Они глядели настороженно и слушали, стараясь все запомнить, чувствуя, что на них возлагается важное дело.
   Определены были размеры пайков. Матросы тут же обсудили с капитаном, что надо прислать сюда из Петровского, а что попросить в Аяне для зимующих. «Охотск» должен был доставить туда капитана и вернуться. Спорили много. Конев сказал капитану, что надо немедленно прислать соли из Петровского.
   — Ты бы сам, Геннадий Иваныч, посидел без соли! Чудаки! — ругал он казаков. — Соль позабыли! А рыба пойдет? Уж соленая рыбка не то, что вяленая!
   Невельской сказал, что пришлет. Шестаков разглядывал карту.
   — А где Корея? — спросил он.
   Капитан показал. Матрос прикинул расстояние.
   — Можно в одну навигацию описать! — сказал он.
   Капитан и Позь старались угадать, где примерно те заливы и гавани, о которых было так много разговоров в эти дни и о которых гилякам было давно известно.
   — Видишь, Шестаков, какая широта! Примерно Италия, — говорил капитан. — Помнишь Италию, Козлов?
   — Как же!
   Когда-то Козлов был в Италии с «Авророй». Утром, меж пеньков от берез и елей, на вырубленной площадке собралась толпа гиляков.
   Матросы с ружьями и казаки выстроились у флагштока.
   — Братцы! — заговорил капитан, обращаясь к своей малочисленной команде. — Мы поднимаем на этих берегах русский флаг ^[123]. Берегите его честь и славу. Не спускайте глаз с реки. Обращаюсь к вам не как к моим подчиненным, а как к дорогим и родным моим товарищам и братьям, в отваге и преданности которых я уверялся не раз. Помните, стоять тут, пока не пойдет шуга, смотреть в оба. И, если кто явится, — дать объявления, а нападут — биться не щадя живота. Гиляков и маньчжуров не обижать. Живите с ними дружно.
   Позь все перевел толпе гиляков.
   Невельской сказал, что называет пост Николаевским во имя царствующего императора. Переводчики объявили об этом толпе. Гиляки стояли ни живы, ни мертвы.
   — Хранить вход в реку зорко, братцы!
   — Р-рады стараться! — к удивлению гиляков, враз гаркнули матросы.
   По команде «Шапки долой!» головы обнажились. Невельской прочитал молитву.
   — К подъему флага приготовиться! — скомандовал он.
   Шестаков встал у флагштока. Все стихли в торжественном молчании.
   Позь объявил гилякам, что в знак того, что русские сюда вернулись и навсегда занимают эту землю, они поднимут флаг.
   — Пошел флаг! — раздалась команда.
   Шестаков стал быстро перебирать руками, и андреевский флаг пополз вверх.
   Раздался залп. Ухнул фальконет. Матросы закричали «ура».
   Гиляки тоже начали кричать, размахивая руками.
   После церемонии всем им были розданы подарки.
   Невельской позвал к себе старых гиляков, угощал, беседовал с ними, рассказал, какой русский царь великий, что зовут его Николай Павлович, и как он послал его сюда. Капитан просил гиляков при случае всюду и всем объявлять, что здесь теперь русские.
   После обеда гиляки стали расходиться.
   Утром все готово было к отъезду капитана. К палатке подвели оленей. Позь и Афоня навьючили двух, а пять шли под верхом.
   — Так, значит, Козлов, чуть что — в Петровское! — говорил капитан.
   — Так точно, вашескородие! Чуть что — в Петровское!
   Козлов был хозяйственный человек, при нем оставался грамотный Шестаков. Теперь у Козлова был пост, люди, шлюпка, пушка, продовольствие. Он знал, что надо, как велел капитан, людям дать занятие, чтобы не томились и не скучали. «Занятий хватит, — думал Козлов. — Дай бог управиться, лес заготовить на тот год. Чистить место». Оставались олени — это для сообщения с Петровским и на мясо, в случае голодовки.
   — А уж чуть что — в Петровское, — твердил Алеха, испуганно глядя на собравшегося к отъезду капитана.
   — Так все ясно? — еще раз спросил капитан Козлова.
   — Все, вашескородие!
   — И гиляков не обижать!
   — Само собой, Геннадий Иванович!
   — Да ничего не брать у них даром.
   Капитан обнял и перецеловал всех своих матросов по очереди.
   — Будем крепко смотреть, — говорил ему растроганный Фомин.
   — До будущей весны, братцы!

   Как всегда, жаль ему было расставаться со своими спутниками. «Нечего жалостить их и себя», — подумал капитан и, опираясь на костыль, забрался на оленя.
   — Так полушубки я пришлю, — сказал он. — Уж скоро на ночь часового придется одевать потеплее.
   Позь и Афоня уселись на оленей верхами.
   — Ну что, капитан, поехали? — спросил Афоня.
   — Поехали!
   Афоня крикнул по-тунгусски, и олени пошли.
   Невельской въехал в заросли травы, и все скрылось — река, матросы. Только вдали громоздились над травой горы правого берега, и казалось, что они совсем близко и что нет за этой травой широченной реки, что трава так и тянется до их подножий.
   Синело ясное небо в редких облаках.
   Чумбока тоже ехал на запасном олене. Он провожал капитана до устья Каморы.
   Капитан улыбался кротко и счастливо. У него было хорошо на душе, что пост поставлен, объявления на трех языках даны Козлову, матросы оставались охотно, хотя и грустили. «Конев, подлец, — даже его слеза прошибла».
   Вскоре миновали заросли травы и снова выехали к реке. Через час были в стойбище Новое Мео.
   Здесь остановились, опять беседовали со стариками. Начались взаимные расспросы. Договорились, что гиляки за плату будут возить сюда грузы с Иски.
   Наконец всё решили, вышли из юрты и стали опять садиться на оленей.
   — Так я, капитан, тут остаюсь, — сказал Чумбока.
   — Да, ты тут нужен.
   — Мне не хочется на Иски…
   — Из-за Орлова?
   — Не-ет! Дмитрий хороший! Я не боюсь его. Знаешь, капитан, ты подумай хорошенько. Я тут помогать буду. Я твой помощник, помогаю тебе, А ты мой помощник, помогаешь мне. И я буду здесь говорить, что русские пришли. Я скажу всем, что земля эта будет защищаться русскими. Так?
   — Да, говори смело! Если волос упадет с твоей головы, скажи, что капитан от Иски сразу найдет обидчика. Тебе надо что-нибудь из вещей?
   — Дай мне выбрать хороший нож и топор, больше мне ничего не надо. А когда захочешь увидеть меня, скажи Позю, гиляки меня найдут. Я буду на Мео жить, здесь. Пусть весной Дмитрий сюда приезжает. Я ему помогу. Прощай!
   В дверях юрты стояла голоногая, широколицая, молодая, свежая и плотная гилячка. За нее прятались малыши.
   Чумбока посмотрел на женщину и хотел что-то сказать, но не знал, как начать, и улыбнулся виновато.
   Капитан и так все понял по одному его взору и по улыбке. А у самого кольнуло сердце.
   Олени пошли по тропе вдоль речки. Лес сразу скрыл путников. Тощие, но высокие деревья густо росли на низком обрыве над потоком. Вскоре исчезли и Амур, и горы дальнего берега, и даже неба не стало видно за широкими и густыми вершинами деревьев. Капитан впервые вступил в амурскую тайгу.
   Он подумал: «Теперь в Петровское, а потом в Аян… И в Иркутск…»

Глава двадцатая


 
ВЕЛИКАЯ ТАЙГА

   Вдруг лес поредел, раздвинулся, и небо открылось. Выехали на старую, зараставшую молодняком гарь. Огромные рыхлые и мягкие стволы догнивали повсюду среди сильных свежих побегов, некоторые еще были крепки. Тропа огибала упавший ствол толщиной выше роста крупного оленя. Начались заросли ольшаника, потом пошла мелкая береза, но чем дальше, тем лучше и крупней был лес.
   — Тут есть две тропы, капитан. Одна идет по речке, а другая через горы. По речке ехать удобней, а через горы прямо, но трудно и маленечко дальше. Но если хочешь, то посмотришь, там есть место, сверху видно и Амур и море.
   — Конечно, поедем верхней тропой. К приливу успеем?
   — Конечно! Мы хорошо выехали, капитан, — ответил гиляк. — В тайге ночуем и завтра доберемся на Иски, как раз будет прилив, большая вода, а то все равно будем сидеть, в отлив лодка не пойдет…
   Олени стали подыматься в гору. Лес становился гуще. Попадались ели, высокие пихты, лиственницы с косматыми, растрепанными ветром ветвями. Огромная древняя ель стояла с разорванной корой, видно ее голое белое тело, у некоторых мертвых елей ветви в зелени, но это не хвоя, а какие-то мхи и лишайники.
   Начался лес из старых берез.
   «Такой роскоши я в жизни не видел», — подумал капитан.
   Были березы высочайшие, но были и невысокие, но очень толстые, как древние дубы, и стволы их расходились натрое, начетверо. Большие березы росли по две, по три поблизости друг к другу, а между ними — черные ели. Дальше береза пошла еще тучней, с толстой глянцевитой листвой, со старой желто-белой корой в черных мозолях и глубоких морщинах.
   Крутая сторона хребта, поросшего этим буйным лесом, была солнечной. Из-за вершин леса показались сопки за Амуром, но пока еще реки не было видно. Она залегла где-то глубоко между теми сопками и горой, на которую подымался капитан.
   Вот над обрывом огромное дерево обнажило корни и склонилось к земле: на солнцепеке необычайно рослый, гораздо выше человека — стрельчатый иван-чай с пирамидой розовых цветов. Всюду малинники.
   — Вон видать Амур, — приостанавливая оленя, сказал Позь.
   Невельской посмотрел направо. Под дальними сопками виднелась яркая полоса просини. Она казалась маленькой среди этой бесконечной, желтовато-зеленой россыпи лесов, между тучных лесистых сопок.
   — Вон там Куэгда, — показал Позь.
   Но среди этого лесного океана не видно было ни поста, ни флага, ни пушки, ни часового с ружьем. Горсть людей, оставленная капитаном там внизу, где-то затерялась, исчезла. Невольно зашевелились мысли — хватит ли сил все тут сделать?… Ведь страна эта бесконечна, а цель еще далека. «Где-то за этими горами южные гавани, которых я еще и не видел, а я иду не к ним, а в Иски, в Аян, в Иркутск и в Петербург… Боже, какой путь проехать надо туда и обратно, чтобы решать, смею ли я подойти к южным гаваням! Голгофа и крест мой… Но посмотрим, что они теперь со мной сделают, — со злорадством подумал капитан, — они убили бы меня и стерли бы с лица земли мои открытия, но посмотрим, как им это удастся… Вот он, Амур, вот хребты, пустыня… Вот куда мне не дозволено было являться… Это реальная картина. Кто докажет обратное? Да, впрочем, что это я на вершине хребта, как Дон-Кихот!»
   Афоня слез с оленя и пил горстями воду из горного ключа. Позь, свесившись с оленя набок и навалившись на костыль, ждал, когда капитан насмотрится.
   — Что, Афоня, жарко? — спросил Невельской тунгуса.
   — Маленечко…
   — А ночью здесь, на хребте, холодно, капитан. Бывают теперь заморозки, — сказал Позь.
   Тропа пошла зигзагами вверх. Через некоторое время Позь, показывая рукой вдаль, сказал:
   — Смотри!
   Очень далеко, между двух сопок, — как натянутая прозрачная голубая занавеска. Это море. Вернее, лиман, великий, как море…
   Позь тем временем смотрел вниз.
   — Ты погляди, капитан, в свою трубу.
   Невельской навел трубу на реку и на язычке суши, торчавшем среди воды, заметил что-то пестрое.
   — Неужели флаг виден?
   — Конечно! — улыбаясь, ответил Позь. Он своими охотничьими глазами без всякой трубы разглядел флаг на Куэгде.
   А занавеска между гор стала синей.
   — На лимане ветер подул, — молвил Позь.
   Ночевали за перевалом у ручья. Ночью подморозило, и под ногами оленей чуть похрустывало. Видно, смерзся в корку верхний слой мхов. Стояла палатка, горел костер.
   «Прекрасный край! — подумал капитан. — Вход в реку отличный, фарватер хорош, — говорил он себе. — Конечно, надо еще измерять. И река — чудо! Лес корабельный, берега высокие, хлеб будет везде расти… Столько здесь рыбы… Климат в тысячу раз лучше, чем на гнилом Охотском побережье».
   — Узнай хорошенько нашу жизнь, капитан, — говорил Позь, — тогда поймешь, почему все гиляки хотят, чтобы русские здесь жили.
   «А я, кажется, сделал тут то, на что и не рассчитывал!» — думал Невельской. Он опять вспомнил встречу на Тыре, где, сам того не желая, нанес сильный удар по надменной, замкнутой жизни маньчжурских купцов… Он стал думать, что должен посвятить себя этой стране, и даже лучше, что так все получилось. Может быть, вообще не надо ему жениться. «Но не глупо ли, я еду в Иркутск! Когда же доберусь я до Де-Кастри?»
   Легли все вместе, прижавшись друг к другу и укрывшись шинелью и куртками Афони и Позя.
   «Однако тут сыро и холодно. Это в августе-то такой мороз… Может быть, поэтому и листва такая толстая на березах, как из кожи», — подумал капитан, засыпая.
   Утром Невельской вспомнил все происшедшее за последние дни: пост поставлен, река занята, всем об этом объявлено.
   Стоял туман между березами, и смутно, на фоне красного гребня солнца, различались в нем рога оленей. Капитан утешал себя, что южней, на берегу моря, которое он сам видел в прошлом году, гораздо удобней жить, центр русской жизни будет там…
   Снова поплыли деревья в тумане. Красное солнце закрылось синим бугром сопки.
   Туман рассеялся. За голубыми хребтами — красный восход. Небо быстро желтеет. Солнце выходит из-за гор.
   Олени вышли на бескрайнюю марь, поросшую редкими мелкими березами. Кругом стояли хребты. В далекой синеве плыли, облака. Где-то за хребтами море, за морем — Сахалин. Цепи хребтов, реки, болота, леса обступили Невельского. «Этот мир велик, а нас горсть, — думал капитан, — и мы должны изучить его. А в Петербурге на шею мне надели гирю. И с этой гирей я должен брести по неведомым землям».
   — Капитан, уже ягода есть! — радостно сказал Афоня. Он набрал голубицы в шапку. — Хочешь?
   Невельской взял горсть. Холодная ягода освежила горло. Снова началась густая тайга. Олени шли медленно.
   — Залив близко, — сказал Позь.
   Ехали около обрыва, по берегу тихой речки.
   — Тут можно будет и на лошадях ездить со временем, — сказал капитан.
   — Дорога горой сухая, — согласился Афоня.
   — На море прилив начинается, вода в речке тихо бежит. Скоро остановится, — говорил Позь.
   Лес редел. Впереди открылся залив. Олени перешли лужи, забитые гнилой травой, дохлой горбушей и илом. Над долиной речки, на обрыве, — мелкая береза, ольшаник. Устье, как и у всех охотских речек, — заболочено. Не поймешь, где речка кончается, где начинается мелководный залив, всюду трава, лайды, бесконечные протоки.
   На возвышенности — несколько юрт. Это зимнее стойбище Иски. Сюда от снежных бурь, от ветров и штормов в тайгу под прикрытие сопок уходят на зиму гиляки. Тут и дров много, и волна не дохлестнет, и пласт льда не накатит с моря и не срежет эти бревенчатые жилища. И звери лесные близко.
   — Лучше бы тебе тут дом строить, — сказал Позь.
   — Нет, надо, чтобы с моря пост видели…
   Капитан въехал на олене на этот островок среди болотистой тайги. Залив стал виден во всю ширь. Ближе к стойбищу он зарастал травой. Это прилив затоплял отмели, болота на берегах и лайды.
   По берегу шли двое матросов. Завидев капитана, они подбежали и вытянулись. Оба они с «Охотска».
   — Откуда, братцы?
   — С Орлова мыса, вашескородие! Гиляки сказывали, рыбы дадут. Так меня урядник послал в деревню.
   Радость матросов, казалось, была велика. Они видели капитана на олене, в торбазах и сетке. Они услыхали от него много новостей. Узнали, что товарищи их остались на посту на Амуре. Это казалось трудней и опасней, чем работать в лесу.
   — Ну, как там Шестаков? Цел? Маньчжуры не схватили его? — спрашивал один из матросов.
   — Места на Амуре охраняет, — отвечал Афоня.
   «Места на Амуре» представлялись страшными.
   — Рубишь, а ружье наготове, — рассказывал матрос — Медведей что скота, ходят, ягоду едят, близко подойдут — не боятся. Казак у нас убил одного. Они ягоду сгребают… Ходят, как коровы.
   Матросы еще не привыкли и побаивались и этого леса, и медведей.
   Капитан расспросил, как идет работа. Потом он заехал в зимнее стойбище, где жило несколько семей, и договорился с искийскими гиляками, чтобы поставляли на пост свежую рыбу, а зимой мясо.
   Вдали залив был чист. Отчетливо виднелась коса, на ней силуэты пяти палаток. Левей палаток стоял «Охотск». А правей виднелось еще два судна.
   — Американ пришел! — сказал Позь.
   «К нам гости! — подумал капитан. — Славно!»
   — Задерживаться не будем! — сказал он.
   Позь позаботился заранее, еще когда уходили на шлюпке из Петровского. Здесь уж ждали капитана искийские гиляки с мелкосидящей плоскодонной лодкой. Вооружившись шестами и веслами, они уселись в лодку. Позь взялся за шест. Афоня оставался. Он должен был угнать оленей на пастбище. Матросы взяли под козырек, капитан пожелал им всего хорошего. Они, придерживая ружья, побежали к крайней юрте, видимо, за рыбой.
   Лодка тронулась. Вскоре пошли по такой мелкой воде, что гиляки вылезли и с трудом тянули лодку. Днище ее шуршало о песок.
   Теперь коса вдали исчезла, а пять палаток видны отчетливо. Они кажутся синими и стоят прямо на воде среди моря.
   Стало глубже. Все залезли в лодку. День был ясный, вода чистая — видны все рыбы. Проплыли мимо лайды, усыпанной множеством быстро двигающихся серых бекасов. Иногда вверх белым брюхом плыла вынесенная речкой Иски горбуша, выметавшая икру и погибшая. Плескались живые горбуши, прыгали, шли на речку, торопились на нерест.
   Всюду — в цвет песчаного дна — камбала. Ее множество. Опустит гиляк шест, камбала вздрогнет, пласт ее метнется, замечутся другие пласты, малые и большие. Все дно, казалось, в несколько слоев выстлано камбалой. Камбала мчится, как молния, и вдруг встанет, замрет, и песок, поднятый ее бегом, кое-где покроет ее, и она станет в один цвет с дном, ее не видно.
   Стало еще глубже. За лайдой открылся мелкий залив. Он весь в чистых желтых банках и отмелях, просвечивающих сквозь зеленую воду, с синью глубоких фарватеров. Далеко — коса, виден дымок, люди, груды черных бревен.
   «Орлов строится! — подумал капитан. — Как-то он обошелся с китобоями?»
   Лодка шла вдоль берега. Неподалеку от поста, у летнего стойбища Иски, там, где берег утыкан жердями, на которых устроены вешала и сушатся красные пласты горбуши и тушки нерп, стояли гиляки. Они смотрели на шедшую лодку. Капитану показалось, что вид у них обиженный и они хотят что-то сказать, но он не стал останавливаться, надо было сначала на пост.
   На одном из кораблей в трубу стал виден звездный флаг Соединенных Штатов.
   Орлов встретил капитана на берегу. Он рапортовал о состоянии поста, о ходе работ.
   — Что у вас за суда стоят?
   — Один американский, а другой английский китобой.
   — Передали им объявления, которые я оставлял?
   — Нет… — замялся Орлов.
   Невельской вспыхнул. Он помнил гордый парус китобоя, который видел весной на синем открытом море, наблюдая из Аяна.
   — Как же так, Дмитрий Иванович? Ведь я приказал вам!
   — Да ведь время еще есть, они постоят тут…
   — Мы должны радоваться, что китобои пришли и что мы можем объявить им… Так нельзя, вы подрываете дело! Что за нерешительность! Вы что же, Дмитрий Иванович?!
   Орлов рассказал, что с китобоями произошло столкновение.
   — И даже вышла маленькая потасовка, Геннадий Иванович.
   — Хорошо, — сказал капитан, выслушав его рассказ. — Тем лучше!
   — Но вот стоит другое судно, Геннадий Иванович, — продолжал Орлов. — «Пиль» — английское. Гиляки опознали шкипера и говорят, что он бывал тут прошлые годы и грабил их. Американский шкипер — мой знакомый, бывал у нас в Аяне и подтверждает, что «Пиль» в самом деле стоял тут в сорок восьмом году…
   — Так немедленно подготовить всю команду, а сами на вельбот и шкиперов ко мне. А у деревни гиляков выставить двух часовых.

Глава двадцать первая


 
КИТОБОЙ

   Они были англичане… те,

   что вцепились

   в бока Бурого Медведя,

   и некоторые — шотландцы,

   но наихудшим, о боже, и

   отважнейшим вором был янки.

   Редьярд Киплинг ^[124].

 
   Один очень старый, но еще крепкий гиляк Влезгун, живший в стойбище Иски, ездил каждую зиму к маньчжурам, покупал у них водку, а летом менял ее китобоям на всякие нужные предметы. Его жена хранила водку в зимнем стойбище, и матросы с лесорубки искусно скрыли от своего капитана, зачем явились на Иски. Муж ее торговал в летнем стойбище, но больших запасов водки там не держал.
   Многие китобои знали Влезгуна.
   Американское судно пришло набрать воду, и заодно матросы хотели раздобыть водки. Шкипер, увидев русское судно, палатки и русский флаг на берегу на мачте, был весьма удивлен.
   Утром шкипер сам съездил к Влезгуну, отдал ему старые штаны, рубаху и разные другие вещи, получил ящик водки и отправился к себе, делая вид, что военный пост не имеет к нему никакого отношения.
   Днем шлюпка с судна ходила по большой воде на речку Иски налиться пресной водой. Попозже шлюпка отвалила снова. Она шла вдоль берега и пристала у гиляцкой деревни. Матросы вышли на берег и отправились к Влезгуну.
   Это были крепкие ребята, несколько месяцев не видавшие берега. Они подвыпили у Влезгуна и на обратном пути снова вышли на берег и пошли по юртам.
   Гиляки знали, что теперь их охраняет великий русский царь и Дмитрий Иванович. Матросы смеялись с мужчинами, шутили. Смеялись и гиляки, хотя взгляды их были испуганными. Еще накануне, когда корабль входил в бухту, старики были у Орлова и спросили, как поступить, прятаться ли женщинам и детям и вооружаться ли мужчинам, как делали прежде. Орлов сказал, что ничего этого делать не надо. Но все же, когда в дом входит пьяный матрос и смотрит на женщину озорными глазами, невольно станет не по себе. Гиляки посетовали, что послушались русских.
   Орлов, видя, что американцы собрали вокруг себя толпу и что двое из них танцуют, размахивая руками, велел часовому следить, что там происходит. Через некоторое время часовой дал выстрел. В стойбище завязалась драка между гиляками и американцами.
   Началось с того, что американцы, зайдя к гиляку Отху, жившему в ближней к посту юрте, стали просить у него водки.
   У Отха была красивая молодая жена и дочка лет четырнадцати. Дочь он отослал утром к бабушке в летнее стойбище, а жена была дома.
   Гиляк объяснил, что водки у него нет. Один из матросов, совершенно пьяный — белокурый, рослый парень, только что танцевавший на улице, стал хватать жену гиляка, как бы увлекая ее танцевать. Другой матрос выбросил ее мужа из юрты, а гилячку обнял и посадил к себе на колени. Та закричала. Белокурый матрос рванул гилячку за руку к себе… Но тут Отх ворвался в свою юрту. С ним был Хурх с ножом в руках. Более трезвый матрос повалил Хурха ударом ноги. Китобои схватились за ножи. Набежали гиляки. Тотчас же сбилась целая ватага матросов, разгоняя гиляков пинками.
   В это время раздался выстрел. Люди с ружьями побежали с поста в деревню.
   Китобои врассыпную кинулись к шлюпке. Белокурый матрос, так зверски схвативший гилячку, упал. Его схватили. Он пытался вырваться. Подоспел Орлов и велел связать ему руки. Матроса увели на пост.
   С судна съехали двое американцев и спросили начальника поста.
   Орлов немного говорил по-английски и мог сказать в случае нужды о главном. Он объяснил американцам, что ждет их шкипера, который должен дать слово, что он накажет виноватого и что такие случаи больше не повторятся.
   Рослый рыжий американец, от которого пахло водкой, загорячился и стал подступать к Орлову. Он протянул руки, как бы желая схватить офицера за мундир. Матрос Синичкин загородил Орлова ружьем, видя, что другой американец тоже лезет. Рыжий не успел опомниться, как двое казаков скрутили ему руки.
   Подошел баркас. Из него высадился штурман Чудинов, командир «Охотска», с десятью вооруженными матросами.
   Американцы убрались.
   Через час съехал шкипер, с ним были матросы. Один из них держал в руках длинную бамбуковую палку.
   Шкипер оказался старым знакомым Орлова, бывавшим в Аяне. Это был один из тех американцев, что доставляли в Аян все, что там требовалось. Он дружески поздоровался с Орловым, сказал, что рад его видеть, попросил отпустить матросов, обещая строго наказать их.
   Орлов не стал спорить и согласился.
   — Я ни в чем не виноват, я разговаривал с ними, а они меня связали, — оправдывался рыжий.