Житинский Александр. Параллельный мальчик (сборник)

   – А где вы его взяли? – спросил я как бы между прочим.
   – Мы получили его по обмену от дружественной фирмы, – ответил Мацуката.
   «Вот врет! – думаю. – Это Панасоник-то у них – дружественная фирма?!»
   – Мы могли бы, – говорит, – заняться также исследованием вашего прибора...
   – Ну что же, господа, – начал я важно, а сам ближе к ПИНГВИНу подбираюсь. – Ваши деловые предложения очень заманчивы. Они вполне в духе японского гостеприимства. Однако, вы сами понимаете, их надо хорошо обдумать...
   Я уже был рядышком со столом, на котором стоял ПИНГВИН. И не успели японцы опомниться, как я схватил ПИНГВИНа в охапку и прокричал скороговоркой:
   – Я у себя дома подумаю, хорошо? ПИНГВИН мой, учтите! Спасибо за внимание! Гуд бай!
   Катька ко мне бросилась, я ее сграбастал, мы пригнулись к полу, сжались в комочек. Я молниеносно выхватил дудочку и дунул в нее...
   Радиус пространства, которое я хотел отправить домой, был совсем маленьким. Я его заранее выставил, чтобы не дай бог, кого-нибудь из японцев не прихватить. Или кому-нибудь ногу не оттяпать. Поэтому мы и сгруппировались.
   Раздался шип, треск, грохот. Прощай, Япония! Прощай, котенок! Я успел увидеть перекошенное лицо Тэйко-сан – и мы исчезли. Очень бы хотелось посмотреть на японцев, как они на это среагировали, но – увы! Мы домой отправились.
   Прилетаем через секунду в Ленинград и – попадаем в шкаф!
   Во дела! Тут нам повезло меньше, чем в саду камней. Барахтаемся в каких-то тряпках, платьях, костюмах... Ничего не понимаем, темно... Вдруг дверца распахивается, мы вываливаемся на пол. И тут же – дикий крик!
   Кричала девочка лет шести. Она сидела за столиком рядом со шкафом, что-то рисовала, а тут мы вывалились с ПИНГВИНОМ. Каждый бы испугался.
   Смотрю – квартира незнакомая, девочка тоже мне абсолютно неизвестна. И орет вдобавок. Не успели мы опомниться, как в комнату вбежал человек в брюках и в майке. Наверное, папа девочки.
   – Что такое? Почему ты...
   Тут он нас увидел. И остолбенел, конечно.
   – Вы кто такие? Что здесь делаете?
   А я так обрадовался, что он на русском говорит, а значит, мы дома, что даже хотел его расцеловать. Бросился к нему, руку протягиваю.
   – Мы из шкафа! – кричу. – То есть из Японии! Понимаете?
   Тут его тоже перекосило, как Тэйко-сан. На ПИНГВИНа обалдело посмотрел, к шкафу кинулся. Распахнул обе дверцы, а там – ужас! Весь их гардероб сильно попорчен. Ведь мы же своим пространством ихнее пространство выжгли! А в нем костюмы были, платья. Остались одни ошметки. Причем висящие на плечиках. Полпиджака, кусок свитера, юбка с выжженым полумесяцем...
   Дядька аж зарычал! Кинулся к двери, кричит:
   – Ксения, вызывай милицию! Быстро! Я их подержу!
   – Что случилось?! – откуда-то женский крик.
   В общем, переполох. Прибежала тетенька, заголосила, потом она принялась по телефону милицию вызывать. Дядька нас сторожит, жена в трубку объясняет, что у них в шкафу завелись преступники из Японии... Девочку они, слава богу, увели в другую комнату.
   Вскоре приехали милиционеры, осмотрели шкаф с одеждой, спросили, откуда мы взялись. Я сказал, чтобы они позвонили в Министерство иностранных дел. Что там про нас знают.
   – Ладно, поехали в отделение, – лейтенант вздохнул. – Покою нет от этих неформалов.
   Очень обидно мне стало. Почему-то казалось, что на Родине должны цветами встретить. Ведь мы с победой вернулись. ПИНГВИН снова наш, и можно спокойно хранить планету! А тут опять разборки начинаются!
   – Смываться будем, – шепчу Катьке. – Не отходи от меня.
   А сам уже дудочку в кармане настраиваю на отклонение гравитации. Вывели нас во двор. Стоит милицейская машина. Нас подвели к ней сзади, стали дверцу открывать. И тут я достал дудочку, Катька сделала ко мне шаг, и я свистнул.
   Мгновенно вокруг нас с Катькой возник светящийся шар. Мы оторвались от земли и в этом шаре поплыли.
   – Стой! – лейтенант закричал.
   Но было уже поздно. Мы поднимались все выше. Милиционеры задрали головы, у них даже фуражки попадали – мы были на уровне восьмого этажа.
   Приятно лететь в невесомом шаре! Правда, страшновато немного. Внизу дворы и улицы, дома, деревья, а ты плывешь, как семечко одуванчика по ветру, и светящийся мир слегка потрескивает электричеством.
   – Куда полетим? – спросила Катя.
   – Летим к Дмитрию Евгеньевичу. Надо все разузнать, – сказал я и направил кончик дудочки к Петроградской стороне, а мы в этот момент над Васильевским островом летели. Мимо нас проплыл золотой ангел на шпиле Петропавловской – вблизи он оказался огромным. Я направил кончик дудочки вниз, и мы приземлились в парке вблизи памятника «Стерегущему».
   В парке было пусто и темно. Мои часы с телевизором показывали половину девятого вечера.

Глава 17. Разговор с историком

   Дмитрий Евгеньевич чуть не прослезился, когда нас увидел. Засуетился, пальтишко с Катьки снимает.
   – Дети вернулись... – бормочет. – Счастье-то какое! Я так за вас волновался. Живы-здоровы... И с ПИНГВИНом...
   Он проводил нас в кабинет, крикнул жене и дочери, чтобы нас покормили быстренько. В кабинете поставил перед ПИНГВИНом книгу «Наполеон Бонапарт», чтобы птицу подпитать информацией. Нас с Катькой на диван усадил.
   – Ну рассказывайте! Здесь ходят дикие слухи.
   А жена с дочкой уже котлеты несут с макаронами, чай, бутерброды с сыром... Мы с Катькой как накинемся! Давно нормальной еды не видали. В Японии все крабы да кальмары.
   – В общем, все в порядке, – говорю я, а сам жую. – Японцы отнеслись к нам неплохо, хотя и пытались купить с потрохами...
   – Вот-вот! Этого я и боялся! – воскликнул Дмитрий Евгеньевич.
   – Но мы не поддались и удрали! – сказал я.
   – Они со мной тоже долго беседовали, чтобы я на Бепса повлияла, – вдруг призналась Тимошина.
   – Что же ты им отвечала? – заинтересовался историк.
   – Я сказала, что лучше у себя дома в бетонной трубе сидеть, чем у них в Японии – в видеобаре!
   – Это ты правильно, Катюша... Хотя и дома лучше было бы не в трубе сидеть. Надоели эти трубы... – проворчал Дмитрий Евгеньевич. – Давайте-ка рассказывайте подробно. С самого начала.
   И я ему рассказал с самого начала: и про сад камней, и про отель, и про пресс-конференцию...
   Смотрю, у нашего Дмитрия Евгеньевича глаза опять стали влажными. За платком в карман полез.
   – Я читал твои слова в «Морнинг стар», – говорит. – Это газета английских коммунистов, я ее регулярно читаю. Порадовался за тебя. Действительно, дело это новое – планету хранить. Не грех и поучиться...
   – А в наших газетах печатали? – спрашиваю.
   – Нет пророка в своем отечестве, – опять вздохнул историк.
   – Чего? – спросили мы с Тимошиной разом.
   – Пока не видел, – сказал он.
   Ну, я дальше рассказываю, как отправил домой Бубликова с Панасоником, японцам сцену попортил... Дмитрий Евгеньевич улыбается, головой качает. Я и про фирму «Тошиба» рассказал, как мы оттуда деру дали, и, наконец, как от милиции улетели.
   – Вот мы и здесь, – говорю. – А у вас какие новости?
   Дмитрий Евгеньевич нам поведал, что после нашего отлета в Японию трубы с пустыря убрали. Включая и ту, нами испорченную, из которой мы кусок прихватили. В школе со всеми беседовали – с учителями и ребятами: не имел ли я намерений бежать за границу. Когда узнали из японских газет, что мы с Тимошиной там, маму срочно попросили написать письмо в редакцию...
   – А что я больной, ее тоже попросили написать? – спросил я.
   – Нет, это она сама, – сказал Дмитрий Евгеньевич.
   У меня на душе совсем муторно стало. Как представил, что опять придется всем доказывать, что я не верблюд... Ох-хо-хо...
   Историк на часы посмотрел.
   – Давно вы из Японии? – спрашивает.
   – Часа не прошло, – говорю.
   – Прекрасно. Давайте-ка по домам. Здесь, вероятно, еще не знают о вашем исчезновении из Токио. Но скоро узнают. Вам надо поговорить с родителями, пока не явятся из министерства, редакций и еще откуда-нибудь. Нужно родителей убедить.
   – Как же их убедишь? – спрашиваю.
   – Вот уж не знаю. Покажешь маме ПИНГВИНа, расскажешь обо всем. Должна же она понять, что у тебя такая миссия!
   – Дмитрий Евгеньевич, пойдемте со мной. Вам она больше поверит, – взмолился я.
   Историк насупился, помолчал.
   – Боренька, вы должны меня понять, – он опять на «вы» перешел. – Вы уже не тот Боря Быстров, что были два месяца назад, когда впервые прилетел Марцеллий. Вы сделали первый шаг на пути к Хранителю. Вы сказали миру, как собираетесь нашу планету хранить. Вы сказали, что на ее звездном пути есть цель...
   – Я это сказал? – испугался я.
   – Да, именно так было написано в «Морнинг стар»... И вы хотели бы узнать эту цель. Вы показали миру, что вас не интересуют деньги, почести, райская жизнь...
   – Когда я это показал? – испугался я.
   – Ну вы же вернулись домой! – рассердился историк. – Вы вернулись к себе, и вам здесь тоже предстоит на каждом шагу доказывать истинность вашего призвания. И никакие поводыри вам не нужны!
   – Дмитрий Евгеньевич, я не понимаю! Вы как-нибудь попроще! – взмолился я.
   – Не могу я тебя за ручку водить! – опять рассердился историк. – Ступай к маме и действуй сам. И дальше сам! Сам! Понимаешь? Я могу тебе только что-то посоветовать, но ты сам должен решать – следовать моему совету или нет. Вот так.
   Я задумался. Со стены смотрел на меня портрет бородатого старика, отца Дмитрия Евгеньевича, бывшего Хранителя планеты. И Пушкин, и Толстой, и Данте смотрели на меня со стен, будто чего-то ждали от меня.
   Я встал.
   – Катюша, иди домой, поговори с мамой. А я пойду к своим... Нам должны поверить.
   – Я вам советую оставить у меня дудочку Марцеллия, – сказал историк. – Мало ли... У вас могут ее попросить... Отобрать...
   – Хорошо, я согласен.
   – Борька, как же они нам поверят... без дудочки? – спрашивает Катюша.
   – Я Хранитель, Катя. В меня должны поверить без волшебства, – сказал я.
   Я посадил ПИНГВИНа в картонную коробку, которую принес Дмитрий Евгеньевич, и мы с Катей ушли.
   Расстались мы на нашем пустыре. Бетонных труб и в самом деле уже не было, площадку разровняли бульдозерами и даже воткнули кое-где чахлые деревца. Я на минутку включил телевизор в часах. Шла программа «Взгляд». Ведущие говорили о нас с Катькой и обещали связаться с корреспондентом в Японии, чтобы он рассказал, как мы там себя ведем.
   Но мы были уже здесь. Дома.

Финал от автора

   ...Вот все, что рассказал мне Хранитель ночью в пустом грузовом лифте, остановившемся между этажами нашего кооперативного дома. Когда он закончил, я машинально взглянул на часы. Была половина шестого утра.
   Мы оба уже сидели на полу, привалившись спинами к стенкам лифта. ПИНГВИН в коробке упорно читал журнал «Нева».
   Хранитель зевнул. Мне тоже очень хотелось спать. Я пережил вместе с Хранителем его историю, и сейчас наступило расслабление. Недоверие и тревога сменились уверенностью в том, что все идет правильно и в Хранителя можно верить.
   И мы задремали. Как солдаты после боя перед новым боем.
   Проснулись мы, наверное, часа через два от громких звуков, доносившихся снаружи. Кто-то бегал по этажам, переговаривался, до нас донеслась громкая фраза:
   – Лифт не работает!
   – Так пошлите за механиком! – приказал чей-то голос.
   – Товарищ майор, прочесывание микрорайона закончили. Никого не обнаружено! – доложил кто-то.
   – Не мог же он сквозь землю провалиться!
   Я понял, что ищут Хранителя. И он это тоже понял, но не испугался, только протер ладонями лицо, вздохнул и поднялся на ноги, готовый к новым испытаниям.
   Вдруг лифт дернулся и поехал вверх. Он остановился на одиннадцатом этаже. Мне нужно было выходить. Поколебавшись немного, я спросил:
   – Можно, я поеду с вами?
   – Вы хотите подтвердить мои слова? – усмехнулся Хранитель.
   – Нет. Я хочу узнать, чем это кончится. У каждого из нас своя работа, – сказал я.
   – Пожалуйста, – он нажал кнопку шестнадцатого этажа.
   Мы вышли из лифта – Хранитель нес коробку с ПИНГВИНом под мышкой.
   На площадке шестнадцатого этажа дежурили два милиционера. Они переглянулись, увидев нас, но ничего не сказали, а молча пошли за нами к дверям квартиры Хранителя.
   Дверь была распахнута. На площадке курил молодой человек в костюме и при галстуке. Он поспешно затушил сигарету и вошел вслед за нами в прихожую.
   Квартира была полна народу: милиционеры, люди в штатском с фотокамерами и без, пионеры. Я догадался, что молодая дама в очках – учительница Татьяна Ильинична, а высокая девочка рядом с нею – Дуня Смирнова.
   В прихожей к Хранителю бросилась девчонка с короткой стрижкой.
   – Бепс, ты нашелся!
   – Погоди, Катя, – тихо сказал ей Хранитель и вошел в комнату.
   На диване сидела мама Хранителя с мокрой тряпкой на лбу. Врач в белом халате измерял ей давление.
   По обеим сторонам дивана стояли могучие санитары в белых халатах, скрестив на груди волосатые руки.
   – Мама, – сказал Хранитель.
   Она бросилась к нему, волоча за собой приборчик для измерения давления, обняла, зарыдала... Мокрая тряпочка свалилась с маминого лба на макушку Хранителя. Врач в растерянности топтался сзади, будто привязанный к маме резиновой трубочкой фонендоскопа.
   – Господи, Бабася, как ты похудел! На тебе лица нет... Тебе нужно немедленно лечиться, мы тебя поставим на ноги... Мальчик мой, – шептала мама.
   Могучие санитары сделали шаг вперед.
   – Ну скажи мне, что все прошло, все кончилось... Я не могу так. Ты был таким славным, нормальным мальчиком, и тут эта болезнь... – мама плакала и целовала Хранителя.
   – Все кончилось, мама, – сказал он.
   – И слава богу! Я так рада... – Мама уже улыбалась сквозь слезы. – Наконец-то ты взялся за ум.
   К ним подошел человек, который курил на лестнице, и вежливо проговорил:
   – Извините, Светлана Викторовна, нам необходимо переговорить с вашим сыном.
   – Нет-нет, только не сейчас, – мама заслонила собою Хранителя. – Вы же видите, мальчик выздоровел, но он очень устал. Потом, потом!
   – Мама, я не понимаю тебя. Что значит «выздоровел»? – спросил Хранитель.
   – Ну ты же больше не будешь... это самое... говорить, что ты хранишь планету?
   – Говорить не буду, – кивнул он. – Я буду ее хранить.
   Тут все заволновались, Дуня выкрикнула: «Вот! Вот! Он не исправился! Что я говорила!». Мама отшатнулась от Хранителя, кинула взгляд на врача. Врач поднял руку.
   – Тихо, товарищи!.. Борис, я тебя правильно понял? Ты по-прежнему утверждаешь, что у тебя есть... миссия? – строго спросил он.
   – Есть, – вздохнул Хранитель. – Но вы только не волнуйтесь. Это я сделаю сам. Я сам разыщу важное для планеты и сообщу нашим друзьям в Центре Вселенной.
   Врач сделал знак санитарам. Те двинулись к Хранителю.
   – Боже мой... Немедленно на обследование, – сказала мама.
   – Стойте! – вдруг закричал Хранитель.
   Он нагнулся к коробке, стоявшей у его ног, и вытащил оттуда ПИНГВИНа. Птица осмотрела присутствующих и похлопала крыльями.
   – Дайте мне, пожалуйста, бумагу и карандаш, – шепнул мне Хранитель.
   Я быстро извлек из портфеля блокнот, вырвал из него лист и протянул Хранителю вместе авторучкой. Он наклонился над коробкой, повернул ее боком и, положив на нее листок, размашисто начертал: «Марцеллий! Мама мне не верит!».
   Потом подумал, зачеркнул и написал новую фразу: «Марцеллий! Мама не верит в меня!».
   Листок он положил перед ПИНГВИНом.
   ПИНГВИН наклонил голову, слегка скосив ее вбок, и взглянул на лист бумаги.
   Все замерли, наблюдая за этой сценой.
   Прошло несколько секунд, и вдруг за окнами будто стало всходить солнце. Золотой свет лился с небес – теплый, мягкий, переливающийся всеми оттенками желтого и оранжевого. Он проник и в комнату, окружив всех слабым золотистым сиянием, отчего лица у присутствующих сделались добрее и мягче.
   И я понял, что это разум в виде света проник к нам из Центра Вселенной, чтобы предотвратить беду.
   Я увидел всех нас такими, какими мы могли бы быть, если бы добрались до света.
   Золотой свет пронизывал нас насквозь. Высвечивая в наших лицах что-то такое, что обычно никому не видно, что прячется в нас так глубоко, так глубоко...
   Это, я вам скажу, было потрясение!
   Так продолжалось с минуту. После чего мягкий и глубокий голос, возникший будто из пустоты, произнес с легким печальным укором:
   – В детей нужно верить... Запомните: в детей нужно верить...
   Наверное, это было для планеты самым важным.
   Свет померк так же незаметно, как появился, – наши друзья из Центра оставили нас размышлять.
   И все тихо, как-то бочком, стараясь не смотреть друг другу в глаза, потому что было стыдновато, разошлись из квартиры, оставив Хранителя наедине с родителями.
   Я потом прочел в газетах, что еще целых два часа на планете был мир и покой.
    1988 г.

СТАРИЧОК С БОЛЬШОЙ ПУШКАРСКОЙ

   Посвящаю моей средней и любимой дочери Саше

 

Пролог

   – Запомни! – сказал Билинда. – Твоя мысль – это единственное, что останется от тебя в межзвездном пространстве. Не теряй мысли, Альшоль! Не отвлекайся на пустяки, иначе твое движение замедлится. Не возвращайся мыслями к прошлому, иначе полетишь назад. Думай о будущем, и тогда ты достигнешь Земли в кратчайший срок... И все же я не понимаю, зачем ты возвращаешься на Землю, – вздохнул Билинда. – Ты ведь знаешь, что ждет тебя там?
   – Знаю, – сказал Альшоль. – Но это не кажется мне самым страшным.
   – А что же кажется тебе самым страшным? – удивился Билинда.
   – Одиночество.
   – Обидно слышать это от друга, – печально произнес Билинда. – Неужели тебе было одиноко здесь, на Фассии?
   – Не сердись, Билинда. Но ведь я – человек, а ты – дождь. Я буду всегда вспоминать и тебя, и Уэлби, и Далибаса. Вы – мои вечные друзья. И все же я хочу к людям, потому что я – человек.
   – Ты был человеком, – возразил Билинда. – Это было очень давно. Теперь ты – питомец Фассии, нашей вечной матери, даровавшей всем нам бессмертие. Зачем ты отказываешься от вечности?
   – По правде сказать, мне немного надоела вечность, – сказал Альшоль, подставляя своему другу ладони. – Люди не созданы для вечности, она им в тягость.
   – Однако ты терпел целых семьсот пятьдесят лет, – заметил дождь.
   – Я привыкал к вечности, я старался ее понять. Лет сто я даже любил вечность, – вздохнул Альшоль. – И все же она оказалась не для меня.
   – Жаль... – прошелестел Билинда. – С кем я буду теперь разговаривать по утрам? Я стучал тебе в окно первыми каплями и всегда уважал за то, что ты не раскрывал зонтик, выходя на крыльцо. По-моему, у тебя даже нет зонтика?
   – Само собой. Некрасиво раскрывать зонтик, когда беседуешь с дождем. Ты был всегда таким теплым, Билинда...
   – Вот-вот, – проворчал дождь, стекая по белоснежной бороде Альшоля. – А на Земле ты познакомишься с другими дождями, станешь с ними петь песенки и пробовать на язык их капли.
   – Во-первых, дожди на Земле не умеют петь. Разве что без слов, – улыбнулся Альшоль. – А во-вторых, там сейчас неважно с экологией, поэтому пробовать капли дождя опасно. Они могут быть ядовиты.
   – Ядовиты?! – ужаснулся Билинда. – И ты летишь туда?! Скажи, а ты сможешь вернуться сюда, если захочешь?
   – Нет, – покачал головой Альшоль. – Мысль способна приводить тела в движение только здесь, на Фассии. На Земле мысль не может сдвинуть с места даже песчинку.
   – Зачем же они там вообще мыслят, если мысль ничего не может сделать? – удивился Билинда.
   – Мысль и там многое может. Но для того, чтобы она осуществилась, нужно постараться. На Земле это называется трудом. А без труда, говорят на Земле, не вытащишь и рыбку из пруда...
   – А на Фассии рыбку можно поймать запросто! – засмеялся Билинда, колотя своего друга каплями по плечам. – Только подумал – и она уже в руках!
   – Это у кого есть руки... – заметил Альшоль.
   – На что ты намекаешь? – обиделся Билинда. – Подумаешь – руки! Может, мне и глаза завести, и бороду, как у тебя? Я – дождь, и горжусь этим! Руки мне ни к чему. И борода тоже...
   – Разве я настаиваю, чтобы ты отпустил бороду? – развел руками Альшоль.
   – Я бы и бороду отрастил. Лишь бы ты остался, – еле слышно сказал Билинда. – Ну кому я буду по утрам стучать в окно?
   – Постучишь Далибасу. А захочешь – тоже прилетишь на Землю, – сказал Альшоль.
   – Чтобы стать бессловесным тупым ливнем? Пролиться из тучи и погибнуть? – оскорбился Билинда. – Здесь моя мысль собирает капли в ручейки, ручейки становятся лужами, лужи испаряются и превращаются в облака, а потом появляюсь я, чтобы поговорить с тобой. Ни одна капля еще не пропала! А кто уследит за ними на Земле, если я буду лишен мысли?
   – Прилетай вместе с мыслью. Ты будешь первым мыслящим дождем на Земле. Глядишь – и другие научатся!
   – Это мысль! – обрадовался Билинда. – Ну, давай прощаться, у меня облако кончается. Подставь мне лицо и бороду, я хочу умыть тебя в последний раз.
   Альшоль поднял лицо. Дождь сбегал тонкими струйками по щекам и бороде.
   – Прощай, Билинда!
   – Прощай, Альшоль!
   Облако пролилось все, до капли. В небе над Фассией снова засияли два солнца – одно побольше, красноватого цвета, другое – маленькое, голубоватое. Запели птицы и камни, приветствуя свет. Зашевелились листья деревьев, их мысли о теплом дожде сплелись в прозрачную тонкую сеть.
   Альшоль вздохнул всей грудью и прикрыл глаза. Теперь нужно было направить мысль в сторону родной планеты Земля. Альшоль сложил руки на груди и застыл, как изваяние, пытаясь вообразить весь путь в космосе до самой Земли. Потом он коротко и решительно подумал: «Лечу!».
   И в тот же миг исчез с планеты Фассия.

Глава 1

   Участковый инспектор милиции старший лейтенант Тофик Мулдугалиев придвинул к себе рапорт постового Бучкина и углубился в чтение.
   В рапорте, написанном с большим числом орфографических ошибок, сообщалось, что постовой Бучкин обнаружил появление в микрорайоне нового лица «без определенного места жительства и занятий» (БОМЖиЗ).
   Лицо это, старик «на вид около восьмидесяти лет», как было написано в рапорте, впервые попал в поле зрения постового неделю назад на Большой Пушкарской. Он обратил на себя внимание тем, что был одет в непонятную хламиду зеленого цвета, а также попыткой разговаривать с кустом сирени в скверике на углу Пушкарской и улицы Олега Кошевого. Постовой, подкравшись сзади, подслушал часть разговора, но внятно изложить его суть в рапорте не сумел. Вроде бы старик уговаривал куст сирени не стесняться и снять со своих уст какой-то запрет. В рапорте так и было написано: «снять запрет с уст». Увидев постового, старик поклонился ему и сказал: «Здравствуй, друг! Давно не виделись», – на что постовой, естественно, потребовал документы.
   Никаких документов у старика не оказалось, поэтому постовому пришлось расспросить седобородого незнакомца – кто он и откуда взялся.
   Выяснилось, что зовут его Альшоль. Фамилия это или имя, старик ответить затруднился. Альшоль – и всё тут! На вопрос о возрасте Альшоль дал ответ совершенно бредовый. Он заявил, что ему семьсот пятьдесят один год. Где родился – помнит смутно, говорит, что где-то на Севере; когда же постовой спросил, откуда он приехал в Ленинград, Альшоль ответил коротко: «Издалека».
   Тут бы его и арестовать и отправить в спецприемник, но постовой Бучкин почему-то этого не сделал. Отпустил старика. Впрочем, тот никуда не делся, продолжал околачиваться в скверике, вступал в беседы с гуляющими там мамашами и их малолетними детьми, кормил воробьев гречневой кашей, которую неизвестно где раздобыл, а на ночлег устроился в телефонной будке, что на Большой Пушкарской неподалеку от кинотеатра «Молния», прямо напротив гриль-бара.
   Спал он там сидя, привалившись к стенке и положив свою длинную бороду на колени.
   Через пару дней старика уже хорошо знали окрестные жители, дали ему прозвище «зеленый попик» за его странную хламиду, напоминавшую поповскую рясу, и стали выносить ему из домов еду. Причем Бучкин заметил, что Альшоль ел очень мало – и только рассыпчатые каши: рисовую, гречневую, пшенную. Остатки скармливал птицам. Когда выносили суп или котлету, Альшоль угощал кошек и собак.
   Спал он по-прежнему в телефонной будке. Сон его был очень чуток, так что если кому-нибудь требовалось позвонить даже поздно вечером, Альшоль немедленно просыпался, гостеприимно распахивал дверь и приглашал в телефонную будку: «Милости прошу!» или: «Добро пожаловать!».
   На четвертый день, как докладывал постовой, старик разжился шваброй и ведром воды, взятыми в соседнем доме, и вымыл свою телефонную будку до блеска. Видимо, этого ему показалось мало, и он выкрасил таксофон в желтый цвет, одолжив кисть и краску у тех же обитателей соседнего дома.
   Но на этом подвиги неугомонного старичка не закончились. Уже на следующий день он, как явствовало из рапорта, выпросил в ближайшем отделении связи горсть двухкопеечных монет под расписку и, обосновавшись рядом со своею будкой под старым зонтиком, разменивал желающим позвонить по телефону серебряные монеты на двушки. Серебряные деньги аккуратно сдавал наутро в отделение связи.