Житинский Александр. Параллельный мальчик (сборник)

   – Что с тобой? – шепотом спросила она.
   – Я никому здесь не нужен...
   – Неправда! – заявила Санька. – Ты нужен мне. Ты нужен участковому Мулдугалиеву. Давай обедать.
   Но Альшоль наотрез отказался от пельменей; выяснилось, что он вегетарианец, то есть употребляет пищу только растительного происхождения. Саньке пришлось спуститься вниз и принести Альшолю кусок булки и стаканчик изюма.
   Они наконец уселись обедать. Луч фонарика упирался в потолок. Со стен дружелюбно глядели иностранные металлисты.
   – Успел рассмотреть коллекцию? – спросила Санька.
   – Немножко. Но я не люблю железа, ты уж прости. От железа все беды.
   – Значит, ты должен подружиться с Крошей, – сделала вывод Санька.
   Они пообедали, а затем, пользуясь дедушкиным сном, принялись на антресолях устраивать Альшолю жилье. Санька приволокла две плоские диванные подушки, которые должны были служить кроватью, и мягкого голубого бегемотика вместо подушки. Она едва успела передать Альшолю книжки для чтения – учебник химии и «Приключения Буратино», как проснулся дедушка.
   Санька мигом прихлопнула дверцы антресолей, унесла стремянку и предстала перед дедушкой как ни в чем не бывало.
   – Объявляется большая приборка! – провозгласил отдохнувший дедушка.
   Санька уронила руки. «Большая приборка» была любимым дедушкиным занятием. В ней всегда участвовала вся семья. Большая приборка отличалась от обычной уборки квартиры тем, что вылизывался каждый уголок, включая самые укромные места под шкафами и кроватями. «Опять весь день ползать с трубой!», – обреченно подумала Санька, но делать нечего – она достала из кладовки пылесос и принялась разматывать шнур.
   Завыл двигатель; пылинки, соринки, щепочки и бумажки устремились к раструбу пылесоса. Работа закипела! Дедушка протирал поверхности влажной тряпкой, при этом в сотый раз рассказывая, как он в молодости до блеска драил казарму на сто двадцать человек. Санька ползала под кроватями, воюя с пылью и успевая успокаивать Аграфену, которая была в ужасе от завываний пылесоса. Проходя по коридору, Санька подняла голову и увидела глаз Альшоля, который следил за ней в щелку. Альшоль явно страдал от того, что не может Саньке помочь.
   Большая приборка закончилась лишь к ужину.
   Санька была послана в булочную за хлебом. Когда возвращалась, на лестнице ей повстречался участковый Мулдугалиев, выходящий из квартиры соседки Эмилии.
   – Значит, нет никакого Альшоля, девочка? – улыбаясь, прошипел он, топорща усы.
   – Я вас не понимаю, – храбро сказала Санька.
   – Ничего, поймешь. Свидетели есть... Прокурор санкцию даст на обыск – и я его найду! Может, он – особо опасный преступник? – продолжал Мулдугалиев.
   – Сами вы особо опасный! – выкрикнула Санька и юркнула за дверь.
   После ужина дедушка подобрел и размяк. Он чмокнул Саньку в макушку и удалился смотреть программу «Время», которая плавно переходила в дедушкин сон. Когда дедушка засыпал, мама или Санька на цыпочках входили в комнату и выключали телевизор.
   Санька, едва дождавшись первых сигналов программы «Время», вскарабкалась к Альшолю, чтобы рассказать ему о новых происках участкового Мулдугалиева и соседки.
   Она не поверила глазам: ее металлическая коллекция была вычищена до блеска и смазана машинным маслом! Альшоль в уголке скромно поглаживал бороду.
   Санька подскочила к нему и расцеловала.
   – Альшоль, миленький! Значит, ты тоже делал приборку!
   Альшоль вдруг густо покраснел, отстранился от Саньки и потупил глаза, отчего Санька и сама смутилась.
   – Ты чего?... – тихо спросила она.
   – Меня семьсот тридцать шесть лет никто не целовал, – сказал Альшоль.
   – Я по-дружески, – сказала Санька.
   – И по-дружески никто не целовал. У меня был друг – дождь Билинда...
   – Девочка или мальчик? – деловито осведомилась Санька.
   – Я же говорю – дождь. Он умывал меня каждое утро.
   – С мылом?
   – Какая ты, Саша, странная... – обиделся Альшоль. – Я тебе серьезно говорю.
   И вдруг они услышали снизу громкий голос дедушки:
   – Саша! Ты где?
   Санька бросилась к дверце, выглянула из антресолей. Дедушка стоял у стремянки, намереваясь подняться по ней.
   – Я здесь... я убиралась... – залепетала Санька.
   – Молодец, – похвалил дедушка. – К тебе пришли.
   «Участковый!», – испугалась Санька.
   Дедушка направился в кухню, а Санька, дрожа от волнения, спустилась вниз, оттащила лестницу на место и лишь после этого последовала за дедушкой.
   Дедушка стоял посреди кухни. За столом чинно сидела старушка в белой кофточке. На коленях у нее устроилась Аграфена. Старушка медленными движениями помешивала чай ложечкой. Лицо у старухи было бледное-бледное, почти голубое, а пальцы будто вылеплены из воска. Дедушка почему-то с опаской покосился на гостью и обратился к Саньке:
   – Ты плохо выполняешь пионерские поручения. Почему не сказала, что тебя ждет Софья Романовна?
   – Кто? – еле слышно прошептала Санька, чувствуя, что теряет сознание.
   – Софья Романовна, – указал дедушка на старуху, и она подтвердила его слова кивком восковой головы.
   Санька попятилась, выбежала из кухни, бросилась в свою комнату и забилась в угол дивана. Ее трясло.
   Дедушка появился на пороге разгневанный.
   – Саша, это невоспитанно, это самое... Она тебя ждет.
   Он взял Саньку за руку и повел на кухню. Санька шла покорно, обмирая от страха. Они вошли и увидели дымящуюся чашку чая на столе, жмурящуюся Аграфену на стуле – и больше никого!
   Старуха как сквозь землю провалилась! Это самое.

Глава 6

   Исчезновение старухи очень неблагоприятно повлияло на дедушку. Он проверил все запоры, произвел осмотр ценных вещей – фарфорового сервиза, орденов и медалей, которые хранились в тумбочке рядом с его кроватью, и собраний сочинений Ленина, Сталина, Маркса и Энгельса, что стояли на полках в его комнате. Все оказалось на месте. После этого дедушка уложил спать Саньку и самолично погасил свет в ее комнате.
   – Больше никакого милосердия, это самое! – сказал дедушка.
   Санька испуганно лежала в темноте под одеялом. Потом догадалась стукнуть в стенку, отделявшую ее комнату от коридора, где были антресоли. В ответ раздался тихий стук Альшоля. Санька немного успокоилась и заснула.
   Утром дедушка разбудил Саньку, поставил ее перед кроватью по стойке «смирно» и решительным голосом приказал:
   – Кошку сдать Софье Романовне. Это первое. Сегодня же поедем с тобой на дачу. Это самое.
   – Не поеду, – хмуро сказала Санька.
   – Приказы не обсуждаются. Марш умываться! – прикрикнул он.
   После завтрака дедушка деловито запаковал Аграфену в картонный ящик из-под макарон, валявшийся в кладовке, вручил ящик Саньке, и они вместе вышли из дома. Дедушка направился в магазин за продуктами для дачи, а Саньку отправил к Софье Романовне.
   Вот только где ее искать, эту Софью Романовну?!
   Санька спряталась за углом, наблюдая, как дедушка решительной армейской походкой направляется к магазину. Только он скрылся в дверях, как она стремглав бросилась домой, вбежала в квартиру и, лихорадочно подтащив стремянку к антресолям, забралась наверх вместе с ящиком.
   Альшоль спал в уголке, свернувшись на плоских диванных подушках. Услышав шум, он проснулся, сладко потянулся и расчесал пятерней запутавшуюся седую бороду.
   – Саша, это ты... – улыбнулся он. – Мне такой сон приснился! Будто меня окружили трётли и хотят превратить в камень. Наверное, я и вправду скоро умру...
   – Подожди ты со своими трётлями! – рассердилась Санька и рассказала Альшолю о планах дедушки.
   Услыхав про странную старуху, которая якобы уже умерла, Альшоль закрыл лицо руками и издал глухой стон.
   – Боже мой, за что такая напасть?...
   – Ты ее знаешь? – встревожилась Санька.
   – Нет. Но я знаю многое другое.
   – Расскажи! – потребовала она.
   – Долгая история, Саша. Как-нибудь после...
   Санька не стала допытываться, тем более что с минуты на минуту мог вернуться дедушка. Она оставила Аграфену Альшолю и спустилась вниз. Когда закрывала дверцы антресолей, заглянула внутрь: Альшоль сидел в темном углу, держа Аграфену на руках, и что-то тихо ей нашептывал. Аграфена вела себя спокойно.
   Дедушка вернулся с туго набитыми сумками и принялся поторапливать Саньку на дачу. Через полчаса они уже выходили из дома, спеша на Финляндский вокзал к электричке. Дедушка повеселел, довольный Санькиным послушанием, рассказывал ей про огурцы в теплице и салат на грядке, выращиваемые бабой Клавой. Намекал также на прополку клубники и другие дачные дела. Но Санька слушала его вполуха.
   Они с дедушкой ворвались в вагон подошедшей электрички в толпе других дачников с сумками, рюкзаками, досками, собаками на поводках, птицами в клетках и заняли места. Дедушка поставил две сумки на верхнюю полку и наконец ослабил бдительность.
   – Дедушка, ты меня прости, но я не могу ехать с тобой, – сказала Санька, поднимаясь со скамейки.
   Дедушка от неожиданности раскрыл рот. А Санька не спеша двинулась по проходу к дверям.
   – Саша, стоять! – крикнул дедушка таким голосом, что все пассажиры вздрогнули.
   Но Санька вышла из электрички и подошла к окну вагона в том месте, где сидел дедушка. Он высунул голову из открытой верхней части окна; лицо его покраснело, на лбу выступили капли пота.
   – Ты что, это самое! – кричал дедушка на весь вокзал.
   – Дедушка, правда, никак не могу. Это будет предательство, – тихо сказала Санька.
   – А бросать меня, это самое?
   Но Санька, мучаясь в душе и обмирая от страха, повернулась и пошла по перрону.
   Она вернулась домой очень печальная. Первый раз в жизни она так жестоко обошлась с дедушкой. Но что поделаешь! Альшоль без нее пропадет – не сидеть же ему взаперти. К тому же он все время думает о смерти, будто нет других вещей повеселее. У него же на целой Земле никого, кроме нее, нет.
   Санька отбросила печаль и решительно повернула ключ в замке.
   В квартире было полно музыки; она доносилась из дедушкиной комнаты, где стоял телевизор. Санька поспешила туда и увидела следующую картину.
   Перед телевизором в креслах сидели Альшоль и вчерашняя старуха. Она была почему-то в белом подвенечном платье старинного покроя – с прямыми твердыми плечиками, окруженными воздушными крылышками кружев, в длинных, до локтей, белых лайковых перчатках и с фатой, спадающей на спинку кресла. На коленях у старухи сидела Аграфена. Они смотрели «Утреннюю почту».
   Санька остановилась в дверях, не зная, что делать.
   Альшоль порывисто вскочил с кресла, мелкими шажками приблизился к Саньке. У него было виноватое лицо.
   – Саня, прости меня, оно опять пришло...
   – Кто это? – прошептала Санька.
   – Да привидение же! Привидение! – с неудовольствием воскликнул Альшоль.
   – Да, я привидение, – царственно произнесла старуха, поворачивая голову к Саньке. – Я пришло к моей кошке. Имею право... Подойди ко мне, девочка.
   Она протянула к Саньке сухую тонкую руку в белой перчатке, Санька обмерла, но сделала шаг к старухе.
   – Это я виноват, я... – сокрушался Альшоль сзади.
   – Меня зовут Софья Романовна, – продолжало привидение. – Садись, девочка, – указало оно на кресло рядом с собою.
   Санька послушно опустилась в кресло.
   Альшоль за спиною старухи виновато развел руками: мол, что я могу сделать! Потом, спохватившись, прикрутил звук у телевизора, на экране которого Юра Шатунов пел про белые розы.
   – Я хочу поблагодарить тебя, – сказало привидение Софья Романовна. – Ты первая вспомнила о моей любимой Аграфене и приютила ее у себя. Мне осталось на Земле совсем немного времени. На сороковой день после смерти Господь возьмет меня к себе... Если, конечно, сочтет это возможным, – добавила старуха, подумав. – Я хочу спросить: ты и дальше будешь заботиться об Аграфене?
   – Да... – выдавила из себя Санька.
   – Этот мальчик, – указала старуха на Альшоля, – помог мне воплотиться в полный рост. – Привидение с удовольствием оглядело себя и провело лайковой перчаткой по белому атласу платья. – Ты не представляешь, девочка, как трудно сейчас привидениям! У людей осталось так мало воображения, что нам приходится быть совершенно невидимыми. Изредка мелькнешь в своей собственной квартире в виде облачка, скрипнешь дверью – и все! А этот мальчик сумел воплотить меня в лучшем виде! И даже с фатою! – привидение элегантным жестом расправило газовую шаль фаты.
   – Какой же он... мальчик? – несмело возразила Санька. – Ему семьсот пятьдесят лет.
   – Глупости! – рассмеялось привидение Софья Романовна. – Альшолю четырнадцать земных лет, я же знаю! Остальное – не считается, потому что было там... – и оно махнуло белой рукой в пространство.
   Альшоль, потупившись, стоял рядом с телевизором, будто старуха выдала его самую сокровенную тайну. На экране пел Владимир Пресняков-младший.
   – Вот скажи: сколько лет сейчас Пушкину? – неожиданно обратилось привидение к Саньке. – Да-да, Александру Сергеевичу!
   – Я не знаю... – растерялась Санька.
   – Очень плохо. Двойка! – объявило привидение. – Александру Сергеевичу сейчас сто девяносто второй год, поскольку он, как сама понимаешь, бессмертен. Совсем старичок, верно?... А на самом деле ему, конечно, тридцать семь лет – было и останется!
   – В общем, она права, – неохотно признал Альшоль.
   – Не она, а оно, – поправило привидение. – Не говоря уже о том, что неучтиво говорить о привидениях в третьем лице, когда они рядом.
   – Простите, – пробормотал Альшоль.
   В это время в прихожей раздались требовательные звонки дверного электрического колокольчика.
   – Ой, дедушка вернулся! – в ужасе воскликнула Санька.
   Альшоль, подхватив Аграфену, метнулся из комнаты. Санька – за ним. Только тут она увидела, что из раскрытых дверец антресоли до пола свисает лестница, сплетенная из бельевой веревки. Альшоль ловко, по-матросски, вскарабкался наверх, предварительно забросив на антресоли Аграфену, мгновенно втянул внутрь лестницу и изнутри притворил дверцы. Санька понуро поплелась открывать.
   Однако за дверью стояла соседка Эмилия – в джинсовой «варенке» с головы до пят. Из-за ее плеча выглядывала милицейская фуражка низенького участкового Мулдугалиева.
   – Саша, дедушка дома? – спросила Эмилия.
   – Нет, он на дачу уехал, – помотала головой Санька.
   Эмилия без спросу вошла в квартиру. За нею двинулся участковый.
   – Мама просила меня присмотреть за тобой, – тоном, не допускающим возражений, сказала Эмилия. – Покажи, как ты живешь?
   – Это что – обыск? А санкция прокурора у вас есть?! – решительно воспротивилась Санька, весьма кстати вспомнив слова участкового о какой-то санкции.
   – Ордера нет, девочка, – ласково сказал Мулдугалиев. – Но детская комната милиции интересуется. Мы взяли на учет всех подростков, оставшихся на лето в городе.
   Эмилия направилась в кухню, осмотрела ее. Мулдугалиев зашел тоже, зачем-то распахнул холодильник, заглянул в кухонный шкаф.
   – Мама сказала, что ты ходишь помогать какой-то старушке. Ты была у нее сегодня? – поинтересовалась Эмилия.
   – Кто меня спрашивает? – донесся из дедушкиной комнаты громовой низкий голос.
   Эмилия и участковый, толкая друг друга, бросились назад в прихожую и там остановились, как вкопанные.
   Из дедушкиной комнаты, согнувшись в три погибели, появилась через дверь огромная, до потолка, старуха в белом подвенечном платье. Это было привидение Софья Романовна, внезапно разросшееся до невероятных размеров. Оно медленно выпрямилось перед непрошенными гостями, достав фатою потолок. Мулдугалиев был привидению по пояс.
   – Я к вашим услугам, – сказало привидение сверху.
   Эмилия и участковый попятились к дверям, онемев, не спуская с белого напудренного лица привидения оцепеневшего взгляда. А оно, подбоченившись, молча провожало их глазами, пока они не вывалились оба на лестничную площадку. Потом привидение сделало огромный шаг к двери, нагнулось и прикрыло ее. В тишине, как выстрел, щелкнул замок.
   По правде сказать, Санька тоже была ни жива, ни мертва. Привидение Софья Романовна оглянулось на нее, заметило, что Санька напугана, улыбнулось и проворковало совершенно обворожительно:
   – Пардон! Исчезаю...
   И действительно исчезло, растворившись в воздухе.

Глава 7

   Дня три после обыска Санька боялась выйти из квартиры. Ей казалось, что милиционеры караулят у дверей, готовые схватить ее и ворваться в дом. Санька поминутно подбегала к окну и выглядывала во двор. Но ничего подозрительного там не происходило, лишь позвякивали пустые бутылки в приемном пункте молочной стеклотары.
   Чтобы скоротать время, Санька и Альшоль вели нескончаемые беседы о жизни на Земле и на Фассии. Альшоль рассказывал Саньке о своих друзьях – дожде Билинде, старом дубе Далибасе, что рос неподалеку от хижины Альшоля, и об австралийском страусе Уэлби, вывезенном с Земли лет семьсот назад. Альшоль любил кататься на нем верхом по цветущим лугам Фассии.
   Санька рассказывала Альшолю о маме, Кроше, металлических группах, о дедушке, учительнице Наталье Валентиновне и даже об «эфирном» Захаре, которому, кстати, они вместе позвонили по телефону, чтобы Захар смог убедиться в том, что Санька не врала. Однако телефонное знакомство с Альшолем не поколебало Захара. Он решил, что его разыгрывают.
   – Какой же он старик! – сказал он Саньке. – У него голос совсем молодой.
   – Это потому, что ему на самом деле четырнадцать лет! – ответила Санька, вспомнив слова привидения.
   Сказала так и осеклась. Впервые до нее дошло, что Альшоль – мальчишка. Всего на год старше ее. Не важно, что у него седая борода и морщины на лице.
   Сама не замечая того, Санька стала разговаривать и вести себя с Альшолем чуть-чуть иначе. Иногда капризничала, иногда старалась его разозлить.
   – Конечно, отсиделся на Фассии! – дразнила она Альшоля. – А мы тут страдали. У нас одних войн и революций за это время было штук сто.
   – Я же не виноват, Саша, – кротко отвечал Альшоль.
   – Раньше надо было прилетать!
   – Я еще не созрел тогда.
   – А теперь созрел, чтобы умирать? – не унималась Санька. – Ну и умирай! Нисколечко не жалко. Но тебя даже не похоронишь по-человечески!
   – Почему? – испугался Альшоль.
   – Потому что ты не прописан!
   Альшоль так огорчился, что чуть не заплакал. Прилетел на родную Землю, чтобы умереть среди людей, так вот тебе – прописка требуется!
   Санька поняла, что зашла слишком далеко, подошла к нему, погладила по длинной бороде.
   – Давай мириться...
   – Да я и не ссорился, Саша... – грустно сказал Альшоль.
   По вечерам являлось привидение Софья Романовна – поиграть с Аграфеной и посмотреть телевизионные новости. Софью Романовну сильно волновал вопрос: есть ли в раю у Господа, куда она намеревалась отправиться в скором времени, телевизоры?
   – Должны быть, – сказал Альшоль. – В раю все есть.
   – А почему вы решили, что вас возьмут в рай? Может быть, совсем в другое место, – сказала Санька. Она уже настолько осмелела, что не стеснялась задавать привидению такие вопросы.
   – На что ты намекаешь? – оскорбилось привидение. – Меня в ад не за что посылать. За квартиру платила аккуратно, животных и детей любила, хотя личной жизни Бог не дал. В замужестве не была, – привидение поджало губы, как бы давая понять, что это – «не вашего ума дело».
   – А в аду точно телевизоры есть, – сказала Санька. – Только по ним передают одну «Утреннюю почту».
   Тут все согласились, что сплошная «Утренняя почта» – лучшее наказание для грешников.
   Старуха не засиживалась. Посмотрев программу «Время» и «600 секунд», аккуратно растворялась в воздухе, оставляя после себя легкий запах духов.
   Все было бы прекрасно, если бы не подошли к концу съестные припасы. Альшоль как любитель всяческих круп еще мог продержаться день-другой, поскольку в кухонном шкафу имелся некоторый запас гречи и риса, но Саньке хотелось чего-нибудь другого: мяса, свежего хлеба, молока и сыра. Но больше всего хотелось мороженого. У нее еще оставалось двенадцать рублей из денег, оставленных мамой.
   Наконец Санька не выдержала.
   – Пойду в магазин. Арестуют – так арестуют! Если явится участковый, вызывай снова привидение – и пострашней!
   – Будет исполнено, госпожа, – поклонился Альшоль.
   Санька смутилась. Зачем он назвал ее «госпожой»? Издевается, что ли? Она подхватила хозяйственную сумку и вышла из дома.
   Никто не караулил в парадном, никакой милиции не было и во дворе. Саньке даже обидно стало: неужели Мулдугалиев забыл о них?
   Она дала себе полную волю и истратила все деньги до копеечки. Купила огурцов, простокваши, твердого, как камень, ледяного цыпленка, килограмм яблок и рыбу для Аграфены. И, конечно, до отвала наелась мороженого, прихватив пару стаканчиков домой – себе и Альшолю.
   Когда она вернулась, Альшоль был на антресолях. Веревочная лестница свисала вниз до пола.
   Санька вскарабкалась наверх с истекающими стаканчиками мороженого.
   – Альшоль, быстрее! Оно капает!
   Они быстро съели мороженое. И тут Санька заметила, что по диванным подушкам, на которых сидел Альшоль, разбросаны исписанные листы бумаги. Рядом стоял старый папин портфель, ранее перевязанный шнуром, а сейчас открытый. В портфеле были конверты с письмами.
   Санька взяла наугад одно из писем и сразу узнала папин почерк.
   – Ты это читал? – спросила она Альшоля.
   – Да, немного, – кивнул он.
   – А ты знаешь, что нельзя читать чужие письма?
   – Саня, я же не знал, что это чужие письма. Я все книжки прочитал, мне стало скучно. Дай, думаю, посмотрю, что в портфеле. А там какие-то конверты, листки... Ну я и начал читать.
   Санька сграбастала письма, засунула снова в портфель и поволокла его вниз. Она снова обвязала его шнуром и спрятала на этот раз в кладовку. Портфель был пухлый, тяжелый. Как она раньше не догадалась посмотреть – что там внутри! Если бы она знала, что в портфеле хранятся папины письма!
   Надо сказать, что Санька, когда рассказывала Альшолю про свою семью, о папе не упоминала. Альшоль тоже ее не расспрашивал – то ли из вежливости, то ли по другой причине. Но Санька не говорила о папе отнюдь не по забывчивости. На это имелись серьезные основания.
   Дело в том, что Санькин папа был по профессии клоуном. Когда-то давно он вместе с мамой учился в хореографическом училище, но танцором не стал, а перешел в цирковое. Там и занялся клоунадой. Познакомились они с мамой, еще когда папа танцевал с нею па-де-де из балета «Щелкунчик». Потом они поженились, родилась Санька, мама бросила сцену, а папа ушел в клоуны. А когда Саньке исполнилось пять лет, папа из дома исчез. Он переехал в другой город, поступил работать в местный цирк, много ездил на гастроли, а Саньке чаще всего звонил по телефону.
   Санька стеснялась профессии своего папы. У всех приличные отцы: у Кроши – математик, кандидат наук, у Вики – майор, у Руслана – водитель автобуса. А у Саньки – клоун!
   Пусть так! Но если бы у него были хотя бы нормальные имя и фамилия! Как, например, у Олега Попова. Или у того же Куклачева. Но Санькин папа носил ужасную цирковую кличку, или по-другому – псевдоним. Его звали Мявуш. На афишах так и было написано: «Весь вечер на манеже клоун Мявуш». Санька не знала, откуда произошла эта странная кличка, но ей было неприятно. Папа – Мявуш, подумать только!
   Клоун Мявуш был не очень знаменит. Его всего дважды показывали по телевизору в сборных цирковых программах, а в Ленинград на гастроли он не приезжал ни разу с тех пор, как перестал жить здесь. Мотался где-то по Сибири: Омск, Тюмень, Красноярск.
   Дома о папе говорили редко. Точнее, совсем не говорили, будто его нет. Когда он звонил из очередного Иркутска, мама здоровалась с ним довольно сухо и тут же передавала трубку Саньке. Папа всегда спрашивал – что новенького и про отметки в школе. Санька коротко докладывала о своих успехах, а потом слушала что-нибудь из цирковой жизни: как заболела в дороге обезьянка или что слон отравился кислой капустой. Все папины новости были почему-то печальные, хотя говорил он бодрым голосом. Однажды он упал с трапеции и сломал руку. Его положили в больницу в Хабаровске, откуда он звонил особенно часто. Иногда от папы приходили посылки с подарками: конфеты, кедровые орехи, сибирский мед. А однажды Санька получила рукавицы и сапожки из оленьей кожи на меху. Это значит, папа добрался до Чукотки.
   Год назад, когда папу впервые показали по телевизору, дедушка сказал:
   – Несерьезный человек, это самое!
   Мама промолчала.
   Все это Санька вспомнила, когда они с Альшолем готовили нехитрый обед. Саньке очень хотелось вкусной жареной курицы, но Альшоль, увидев замороженного цыпленка, помрачнел.
   – Если бы я знал, что здесь так обращаются с живностью, ни за что не вернулся бы! – сказал он.
   Пришлось ограничиться вареной картошкой и салатом из огурцов.
   Альшоль был задумчив. Он чистил огурцы, поминутно вздыхая. Кончик его бороды печально лежал на кухонном столе.
   – Это было на хуторе Флюгумири... – вдруг сказал Альшоль, отложив нож в сторону.
   Санька в это время солила кипящую картошку. Она оглянулась и увидела, что Альшоль сидит на табуретке, подняв лицо к потолку, а взгляд его устремлен далеко-далеко.