Житинский Александр. Параллельный мальчик (сборник)

   Он вернулся в камеру и лег на нары. Если не суждено увидеть Саньку – пускай будет Воронеж. Безразлично, где умирать...
   Он почувствовал жар и впал в забытье. Альшолю мерещились цветущие луга Фассии, по которым он гулял вместе со страусом Уэлби и Санькой: Санька ехала верхом на страусе, а Альшоль шагал рядом, показывая ей долины и горы чудесной планеты. А потом из облака мягко упал на них теплый дождь Билинда, и они вместе запели песню...
   Как вдруг в долине все изменилось. Исчезли и цветы, и травы. Теперь Альшоль с Санькой шли по твердой застывшей лаве среди базальтовых скал, которые вдруг стали шевелиться, превращаясь в могучих трётлей. Хоровод привидений окружил Саньку и Альшоля, из нор выползли скрытники, изрыгая ругательства...
   Альшоль почувствовал, что умирает. Все исчезло перед глазами, опустилась черная горячая ночь...
   А когда он открыл глаза – не было ни тюремной камеры, ни нар, ни товарищей по несчастью. Альшоль лежал в больничной палате с зарешеченными окнами. Рядом на койке валялся подросток Гоша.
   – Оклемался? – спросил тот, увидев, что Альшоль открыл глаза. – Ну, ты навел шороху, дед! – У Гоши под глазом сиял фонарь, рука была забинтована.
   Альшоль понял, что не умер. Ему стало скучно.
   Гоша принялся рассказывать. Оказывается, Альшоль стал ночью бредить, разбудил соседей, тут-то и выяснилось, что камера битком набита привидениями. Кроме той девочки с длинными волосами, явились какие-то дядьки и тетки с голубоватыми страшными лицами, старики, старухи и даже один годовалый ребенок. Они ползали по нарам, пытаясь обнять своих бывших родственников и знакомых. Мужики в страхе уклонялись, отпихивали их, но привидения были цепкие и все старались поцеловать в губы, а это – смерть!
   Первым опомнился тот, что разбил витрину.
   – Это ты их привел, старик! – крикнул он и бросился на Альшоля, лежавшего в беспамятстве. Но тут Гоша, сам не понимая почему, кинулся на бандита и вцепился ему в руку. Завязалась драка, в которой приняли участие все «суточники». На шум сбежалась охрана, и дерущихся растащили.
   – И вот мы здесь, – закончил свой рассказ Гоша.
   – Понятно, – кивнул Альшоль. – Спасибо тебе. Только ты зря старался. Лучше бы мне умереть.
   – Ничего, дед! Еще поживем! – подмигнул Гоша.
   А на следующий день в тюремную больницу доставили алкоголика Васю Бушуева: на стройке, напившись пива, он выпал из окна второго этажа и сломал ребро.
   Вася был страшно доволен. Попасть в тюремную больницу – это счастье для заключенного. Он рассказал свежие новости: привидения никого больше не тревожили в камере, но тот, кто разбил витрину, тот самый, что угрожал Альшолю и бросился на него с кулаками, пытался ночью повеситься. Его перевели в другое место...
   – Дед, а про тебя спрашивали, – вспомнил Вася.
   – Кто?
   – Мальчишка какой-то. В очках.
   – Не знаю... – равнодушно протянул Альшоль. – А девочка не справлялась? Такая, лет тринадцати, с короткой стрижкой...
   – Про девочку врать не буду. А мальчишка интересовался, где ты. Ему сказали – в больнице.
   Дни тянулись медленно.
   За решетчатым окном лето катилось к концу. Птицы по утрам пели, словно на Фассии. Альшоль перебирал свою жизнь на далекой планете – все семьсот пятьдесят лет, заполненных чтением, изучением языков Земли и разных наук, философскими разговорами с друзьями. Для чего все это?
   И всплывало Санькино лицо, каким он увидел его тогда на антресолях, в момент разлуки...
   Да, он многому научился. Он умеет воплощать свои фантазии, потому что его исландские предки были скальдами, то есть поэтами, а долгая жизнь на Фассии научила повелевать собственной мыслью. Как всполошились здесь, когда встретились со скрытниками и привидениями!
   Но зачем, зачем ему все это?...
   Альшоль мучился неразрешимостью вопроса. Обладать таким могучим даром – и тихо угаснуть где-то в Воронеже среди сумасшедших стариков и старух?! Где справедливость? Где Бог?!
   И только он подумал о Боге, как за окнами тюремной больницы возник шум, послышались крики часовых: «Стой! Стрелять буду!».
   Гоша первым спрыгнул с кровати и подскочил к окну...
   – Во дела! – ошалело выдохнул он.
   Вася натянул штаны и подошел к окну, да так и застыл с раскрытым ртом и выпученными глазами.
   Альшоль собрал силы, чтобы подняться, и тоже приблизился к окну.
   Из окна был виден тюремный двор с огромными железными воротами, которые сотрясались от стука, будто снаружи по ним колотили гигантским бревном. По двору бегали часовые с карабинами, лица у них были испуганные. А за воротами, возвышаясь над ними метра на три, виднелась исполинская фигура неведомого существа – мохнатого, плечистого, с зелеными глазами и мускулистыми, поросшими шерстью руками, каждая в два человеческих обхвата.
   – Кто это? – отнимающимися губами прошептал Гоша.
   – Это трётль, – улыбнулся Альшоль. – Но как он оказался в прямом мире?
   Однако сейчас было не до теоретических вопросов. Трётль, судя по всему, барабанил в железные ворота ногой, отчего те шатались и прогибались. Часовой с испугу пальнул в воздух. На трётля это не произвело никакого впечатления – он лишь сильнее наподдал ворота, они соскочили с петель и упали во двор, едва не придавив часового.
   Трётль вошел внутрь тюремного двора и не спеша приблизился к зданию больницы. Слегка согнувшись, он принялся шарить глазами по окнам.
   И тут Альшоль заметил: на плече у него – Санька. А рядом – полноватый мужчина в клетчатой рубашке...
   – Саня, я здесь! – выкрикнул Альшоль с такой силой, что Гоша с Васей даже отшатнулись от него.
   Трётль услышал крик и глянул в окно, где находился Альшоль. Ни секунды не медля, но и не спеша, он сорвал железную решетку и выдавил ладонью раму окна. Часовые уже палили в трётля из винтовок, но ему это было, что слону дробина.
   Трётль просунул в окно раскрытую ладонь. Альшоль ступил на нее обеими ногами, и трётль осторожно поставил Альшоля себе на плечо рядом с Санькой.
   – Саня! – воскликнул Альшоль.
   – Альшоль, миленький!
   Они обнялись и расцеловались.
   Между тем выстрелов снизу становилось все больше. Мужчина в клетчатой рубашке обеспокоенно ежился:
   – Так и попасть могут...
   Трётль сграбастал всех троих с плеча и спрятал себе под мышку. После чего, осыпаемый выстрелами, неторопливо повернулся и покинул тюремный двор.

Глава 13

   Что же произошло? Откуда взялся трётль посреди белого дня во дворе тюрьмы на улице Каляева?
   Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется вернуться назад – к тому моменту, когда в прихожей Санькиной квартиры повалилось в обморок привидение Софья Романовна.
   С привидением разобрались быстро. Через минуту оно пришло в себя и, хлопая глазами, осведомилось у ангела с чертенком, куда ей надлежит отбыть – в ад или в рай?
   Ангелочек, паривший в воздухе, как бабочка, и чертенок, молча вращавший хвостом, дружно рассмеялись.
   – Не вижу ничего смешного! – обиженно воскликнуло привидение.
   – Следуйте за нами, – пропел ангелок серебряным голоском.
   – Там разберемся, – добавил чертик.
   Как ни была Санька взволнована происходящим, но про себя отметила, что эти фразы что-то ей напоминают. «Да это же милиционеры так говорят!» – вспомнила она. Санька выступила вперед и сказала:
   – Нет, Софью Романовну мы вам так не отдадим! Я за нее отвечаю в отряде милосердия.
   – И я! – пискнула Кроша.
   – Ладно, – хмуро сказал чертик, – проведем тест. Только потом сами на себя пеняйте! Итак, если желаете определиться сразу, ответьте на один вопрос...
   – Какой? – простонало привидение.
   – Как вы сами считаете, чего достойны – ада или рая? – хитро улыбнулся ангелок.
   – Конечно, рая! – уверенно заявило привидение. – Я в жизни мухи не обидела! Посещала собрания, всегда голосовала «за». Я блокаду, между прочим, пережила! Почище ада будет... Всегда правду говорила! Платила членские взносы!..
   Ангелок поскучнел лицом, развернулся в воздухе и медленно полетел к двери:
   – Здесь мне делать нечего, – на лету пожал он крылышками.
   – Наш кадр, – кивнул чертик.
   Привидение проводило ангела глазами, по щекам его покатились слезы. Оно вздохнуло и тихо сказало:
   – А если честно, дети мои, то – дрянь я! Всю жизнь только для себя и жила... Хорошего человека, что сватался ко мне, обидела... Соседей все уму-разуму учила, надоела им до чертиков...
   Чертик встрепенулся, выглянул на лестничную площадку и свистнул. Через секунду ангелок впорхнул обратно в квартиру.
   – Интересно говорит, – кивнул на привидение чертик. – По-моему, это все же ваш кадр.
   – Простите меня, дети мои! – воскликнуло привидение.
   – Ну, это другое дело! – удовлетворенно проговорил ангел и скомандовал: – Вперед!
   И привидение Софья Романовна оторвалось от пола.
   Ангел взял его за руку, и они вместе вылетели из квартиры. Чертик побежал низом, на всякий случай не теряя их из виду: непростая попалась старушка!
   Стоит ли удивляться, что мама тут же полезла в аптечку за валерианкой, а Санька поспешила выпроводить друзей и остаток вечера посвятила укреплению материалистического сознания мамы.
   – Да... но как же... привидение... – бормотала мама, оглушенная валерианкой.
   – Все по науке, астрал. Мне Захар объяснил, – говорила Санька.
   Несколько дней после этого события у Саньки шла скрытая борьба с мамой. Они старались перехитрить друг друга. Имя Альшоля не произносилось, о нем как бы забыли, но Санька, в сущности, изобретала способы вызволить его из беды, а мама старалась отвлечь ее от этого занятия.
   Мама уже поняла, что силой ничего не добьешься, поэтому она отложила поездку на дачу, в результате чего через день примчался обеспокоенный дедушка, и в доме наступил бедлам.
   – Это все старуха, это самое! – перекрикивал дедушка телевизор.
   – Не старуха, а старик, – шептала мама.
   «Это все вы с вашим ментом!» – мстительно думала Санька.
   Дедушка обругал всех и уехал. Мама принялась тянуть Саньку в Солнечное, говоря, что лето уходит, а они еще не купались.
   Санька неожиданно покорилась. Перед отъездом она успела поручить Захару узнать, на какую стройку возят Альшоля. А на обратном пути из окна трамвая Санька увидела афишу, на которой бросались в глаза крупные буквы: «МЯВУШ».
   – Мама, смотри! – Санька дернула маму за рукав.
   Мама повернула голову, увидела, и губы ее плотно сомкнулись. Мама ничего не сказала. А папа позвонил на следующее утро. К счастью, мамы дома не было.
   – Здравствуй, моя хорошая, – сказал папин голос. – Я в Ленинграде наконец.
   – Я знаю. Вчера видела афишу, – чужим голосом сказала Санька.
   – Правда? – обрадовался папа. – Я хочу тебя видеть, очень соскучился.
   – Приходи к нам!
   – Видишь ли... – замялся папа. – Давай лучше где-нибудь...
   – Что вы с мамой, как дети! Ей-богу! – рассердилась Санька.
   – Саша, вот вырастешь... – начал папа, но Санька его перебила:
   – Я уже выросла.
   Они назначили встречу на Каменном острове, на трамвайной остановке. Санька написала маме записку, что скоро придет, и уже открывала дверь, как вдруг позвонил Захар. Он сообщил трагическом голосом то, что ему удалось узнать: Альшоль заболел, лежит в тюремной больнице.
   – Через три дня его отправят в Воронеж, – закончил Захар.
   – А вот фиг им! – воскликнула Санька.
   – Как же ты...
   – Увидишь! – крикнула она, не зная еще, каким способом освободит Альшоля, но всем сердцем чувствуя, что по-иному быть не может.
   Санька вышла из трамвая на Каменном острове и сразу увидела папу.
   Он был в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, в руках держал букетик цветов. Санька не видела папу три года – он поседел и немного располнел, точнее – он как-то оплыл, будто огарок свечи.
   Папа засеменил к ней, пытаясь улыбаться, но улыбка выходила странная, похожая на плач. Санька быстрее, чтобы не видеть этого, ткнулась в папино плечо, а он обнял ее и целовал в голову, приговаривая:
   – Вот ты какая стала! Совсем взрослая... Господи, как я рад...
   Затем папа отступил на шаг и церемонно вручил Саньке букетик. Она смутилась, не зная, куда его деть.
   – Ну что ты молчишь... Скажи что-нибудь! Ты меня не узнала?
   – Узнала, – выдавила из себя Санька.
   – Вот и прекрасно! Пойдем! – бодро воскликнул папа, и они отправились в глубь Каменного острова, по аллеям.
   Папа говорил и говорил, смешно размахивая руками – настоящий клоун! – а Санька слушала его и удивлялась. Живой папа! Можно потрогать. Где же он был так долго?
   – Что с тобой? – вдруг спросил папа, останавливаясь.
   – А что? – спросила Санька.
   – У тебя что-то не в порядке... Я же вижу.
   – Все у меня в порядке, – нехотя ответила Санька.
   – Что случилось? У тебя взгляд отсутствующий...
   – Долго рассказывать, – сказала она.
   – Ничего, время у нас есть, – папа потянул ее на скамейку, провел вдруг пустой ладонью по воздуху, и в его руке оказалась конфета. – Фокус-покус! – сказал папа.
   Санька улыбнулась и развернула конфету.
   Она не знала, с чего начать. Да и стоит ли рассказывать? Вдруг он тоже испугается, не так поймет...
   – В общем, пропал один человек, – сказала Санька, и голос ее дрогнул.
   Папа взглянул на нее внимательно и вдруг обнял, прижимая к себе.
   – Девочка моя, ты влюбилась... Боже мой! Какое счастье!.. Вас разлучили? – строго спросил он.
   – Угу, – кивнула она, жуя конфету.
   – Так! Чем я могу помочь?
   – Ничем.
   – Так не бывает. Рассказывай!
   И Санька принялась рассказывать. Сначала нехотя, со скрипом, не сразу подбирая слова, но потом разволновалась, стала размахивать руками, пока не дошла до последних событий: явки Альшоля в милицию и приговора суда.
   – Сейчас он в тюрьме. В больнице. Через три дня его увезут в дом престарелых.
   Папа вытащил сигарету, закурил.
   – Ты мне не веришь? – спросила Санька.
   – Как же я могу не верить? Глупая... Я думаю, как его оттуда извлечь, твоего Альшоля.
   – Я уже думала... Вооруженное нападение на тюрьму отпадает. Оружия нет, да и некому. Подкоп – долго, а то бы я копала... Выкупить нельзя... Я хотела организовать побег со стройки, но там он уже не бывает...
   – Так-так-так... – размышлял папа, пуская дым. – А трётль?
   – Что трётль?
   – К трётлю ты обращалась?
   – Скрытники обращались. Но он же в обратном мире, папа! Как ты не понимаешь!
   – Ничего это не значит. Ведь Альшоль научил скрытников проникать в прямой мир! Ты же сама говорила – этот, на митинге...
   – Так то Альшоль... – вздохнула Санька.
   – Где он, трётль? – спросил папа, поднимаясь со скамейки.
   – Здесь недалеко.
   Пока шли к Карповке, папа инструктировал Саньку:
   – Просить должна ты. Только у тебя есть шанс. Не может быть, чтобы он не услышал!
   Они пришли к монастырю, который возвышался над Карповкой массивной неподвижной громадой. В скверике, где они остановились, было полно мам и бабушек, гуляющих с детьми.
   – Саша, давай, – шепнул папа.
   – Трётль, ты меня слышишь? – пискнула Санька.
   – Громче! – потребовал папа.
   Санька оглянулась на мам и бабушек – крыша бы у них не поехала! Потом – была не была! – сложила ладони рупором, приставила ко рту и закричала что есть силы:
   – Дорогой трётль! Это я, Санька! У меня пропал Альшоль! Я не могу без него жить! Помоги освободить его! Пожалуйста! Я тебя очень прошу!
   – Мы тебя очень просим, трётль! – закричал папа. – Что тебе стоит?!
   Мам и бабушек вместе с детьми будто ветром из сквера выдуло. Только монастырь не шевельнулся, не отозвался. Санька бессильно опустила руки.
   – Я же люблю его, трётль... – прошептала она.
   И тут они с папой почувствовали, как дрожит под ногами земля от могучего топота.
   Они оглянулись. Со стороны Песочной набережной, прямо по трамвайным путям, приближалось к ним что-то огромное, мохнатое и решительное. Оно шло на двух ногах, громко сопя и подныривая под тросы растяжек трамвайных проводов. От него шарахались в стороны прохожие и автомобили.
   – Трётль... – прошептала Санька.
   Действительно это был трётль – не такой огромный, как монастырь, но вполне внушительный. Он подошел к скверику и изрек сверху басом:
   – Кто меня звал?
   – Мы, – сказала Санька. – Нужно освободить Альшоля.
   – Это я знаю, отец дал поручение, – трётль указал на монастырь. – Дорогу покажете?
   Он усадил Саньку с папой себе на плечо и зашагал вдоль Карповки к Кировскому проспекту. Папа и Санька подсказывали ему на ухо дорогу.
   Переполох, конечно, возник изрядный. Милиционеры свистели, краснея от натуги, автомобили сигналили... Мальчишки бежали за трётлем. А тот шел себе крупными шагами, и мостовая под ним гудела.
   Дальше начался штурм тюрьмы, завершившийся полной победой трётля.
   Когда Санька увидела Альшоля в тюремном окне, она не сразу его и узнала – постриженный наголо, с клочком бороды, похудевший, с жалким беспомощным взглядом... У Саньки слезы навернулись на глаза. Она даже выстрелы не слышала.
   ...По Литейному проспекту, обрывая широкой грудью трамвайные и троллейбусные провода, мчался прыжками могучий трётль, похожий на гигантскую обезьяну с зелеными глазами. За ним бежали милиционеры, все более отставая. Из улицы Салтыкова-Щедрина вынырнула пожарная машина и устремилась вдогонку. К ней присоединилась милицейская машина с мигалками.
   – Куда бежать? – спросил трётль.
   – Дуй по Фонтанке! На Московский проспект, – скомандовал папа.
   Трётль свернул на улицу Пестеля и вскоре оказался на набережной. Преследователи не отставали. Их становилось все больше. Все новые и новые машины с мигалками выныривали отовсюду. Одна попыталась перегородить дорогу в районе улицы Белинского, но трётль перешагнул через нее, пошел дальше. Однако у Аничкова моста стоял уже громадный крытый фургон, в каких возят мебель. Он был трётлю по пояс, но на крыше фургона выстроились милиционеры в шлемах, бронежилетах и с металлическими щитами. Если перелезать через них – можно кого-нибудь зашибить.
   – Эх, была не была! – сказал трётль. – Держитесь крепче!
   И он, перешагнув через парапет, ухнул в Фонтанку. Взметнулась волна, выплеснувшись на обе набережные, а трётль, вынырнув на поверхность вместе с мокрыми, вцепившимися ему в загривок беглецами, поплыл по Фонтанке брассом в сторону Московского проспекта.
   Толпились у парапета люди, указывая на трётля пальцами, верещали милицейские машины...
   – Поймают... – прошептал Альшоль.
   – Пожалуй, – согласился папа, – от них не скроешься.
   И тут вдруг в небе потемнело. Огромная туча нависла над городом, и из нее вдруг упал такой небывалой силы ливень, что всех зевак с набережной смыло в подворотни. Захлебнулись сирены милицейских машин. В двух шагах ничего не стало видно: дождь падал стеной!
   Но странно – вокруг плывущего по реке трётля было пространство, куда не попадала ни одна капля. Дождь будто оберегал трётля от погони! И тут в шуме падающей воды послышался тихий, ласковый голос:
   – Я с вами... Я с вами, друзья...
   – Билинда! – воскликнул Альшоль. – Спасибо, друг!
   Да, это был дождь с планеты Фассия, он услышал зов друга и прилетел сюда, чтобы упасть с небес и защитить Альшоля. Упасть и навсегда исчезнуть в мутных водах Фонтанки, в канализационных люках огромного города.
   Трётль, охраняемый дождем, вылез на берег у Обуховского моста и устремился по Московскому проспекту к парку Победы. Вокруг гремела и бурлила вода, но маленький пятачок вокруг трётля был от дождя чист. Он перемещался вместе с беглецами, точно луч прожектора, направленного на землю с небес.
   Так они добрались до цирка-шапито – большого брезентового купола напротив парка Победы.
   – В слоновник! – скомандовал папа, указывая трётлю путь.
   Трётль повернул направо и оказался у ворот. Папа Мявуш спрыгнул на землю и открыл ворота. Наконец-то беглецы оказались в безопасности – в просторной вольере, где за решетками сидели дрессированные львы, а в загоне раскачивали хоботами слоны.
   – Приехали, – сказал трётль, ссаживая на землю Альшоля с Санькой.

Глава 14

   А вечером состоялось первое выступление клоуна Мявуша перед ленинградской публикой.
   Санька и Альшоль сушили свою одежду у папы в гримерной, нарядившись пока в клоунские костюмы: Альшоль надел костюм Пьеро, а Саньке папа раздобыл костюм Коломбины. Они рассматривали себя в большое зеркало и хохотали. Потом Санька принялась звонить друзьям, приглашая их на представление.
   Захар и Кроша, узнав о чудесном освобождении Альшоля, с радостью приняли приглашение. Санька договорилась о встрече у служебного входа и, вздохнув, набрала номер мамы.
   – Мама, это я, – сказала она виновато.
   – Саша, ну что это такое! Опять пропала! Я пришла, вся мокрая, этот ужасный дождь, никогда такого не было. А тебя нет!
   – Мама, я – в цирке, – сказала Санька.
   Мама сразу все поняла. Возникла гнетущая пауза.
   – Приходи вечером. Мы приглашаем... с папой... – сказала Санька.
   – Нет, я не могу, – твердо сказала мама.
   – С папой и Альшолем. Он тоже здесь, – сказала Санька.
   – Ах, вот как! Значит, вы все в сговоре против меня! – запальчиво воскликнула мама.
   – Мы не в сговоре. Мы в дружбе... Вместе с тобой, – сказала Санька. – Я тебя жду в семь часов у служебного входа. Цирк-шапито у парка Победы.
   Санька повесила трубку.
   – Не придет, – сказал папа.
   – Придет, – сказал Альшоль. – Спорим?
   А трётль-младший тоже сушил свою шкуру. В слоновнике. Трётль оказался часовней с Каменного острова. На предложение Альшоля отправиться назад, в оборотный мир, он ответил категорическим отказом.
   Вечером Санька у служебного входа встречала гостей. В руках у нее были три контрамарки в директорскую ложу. Она успела погладить свое высохшее платье, но когда взялась за зеленую хламиду Альшоля, папа сказал:
   – Пускай остается в костюме Пьеро. Для конспирации.
   Он выдал Альшолю парик – длинные волнистые волосы с буклями. Получился старенький Пьеро с куцей бородкой. Альшоль оглядел себя, вздохнул и отправился в ложу. А папа Мявуш уселся гримироваться.
   Захар и Кроша явились возбужденные, им не терпелось взглянуть на Альшоля. Санька выдала им контрамарки, отправила в ложу, а сама осталась ждать маму. Она волновалась – до начала представления оставалось всего пять минут.
   Мама появилась ровно в половине восьмого, когда прозвенел третий звонок.
   – Я пришла сказать тебе, – ледяным голосом начала мама, – что ты должна...
   – Мамочка, представление начинается! – взмолилась Санька.
   – Я не пойду туда. Он предал нас, – сказала мама.
   – Мама, он больше не будет! И потом – мы вместе спасли Альшоля, – Санька потянула маму за руку.
   – Не хочу видеть. Ни его, ни твоего Альшоля!
   Санька сунула ей контрамарку.
   – Как хочешь. Только знай: я люблю тебя. Я люблю Мявуша. Я люблю Альшоля. Я не хочу больше искоренять зло. Я буду просто любить! – И Санька ушла, оставив маму с контрамаркой в руке.
   Представление началось!
   Зрители сначала поглядывали вверх, в директорскую ложу, удивлялись старенькому Пьеро, сидевшему в компании двух девочек и мальчишки в очках. Но вскоре они забыли о них, потому что на арену выскочили гимнасты и принялись прыгать с турника на турник.
   Мявуш вышел сразу после гимнастов. Он был в мешковатом костюме и больших растоптанных башмаках. Его седые волосы были всклокочены, торчали в разные стороны. Нос напоминал картошку.
   Мявуш повис на турнике, как тряпка, но вдруг напружинился и сделал круговой оборот, потом еще – и перелетел на другой турник, который уже уносили униформисты. Так они и унесли за кулисы турник с Мявушем, а он вращался на нем и что-то кричал.
   Дальше Мявуш появлялся после каждого номера и делал то же, что делали до него артисты, только смешнее. Он ходил по канату, растопырив руки, жонглировал мячами, показывал фокусы.
   А во втором отделении вошел в клетку со львами! Львы зарычали, но Мявуш вскочил верхом на одного из них и прокатился по арене, в то время как дрессировщик, в ужасе обхватив голову руками, убежал за кулисы. Однако лев не съел Мявуша, хотя и был недоволен.
   Альшоль хохотал, как ребенок.
   Увели львов, разобрали клетку, и Мявуш, выйдя на середину арены, объявил:
   – А сейчас будет сюрприз! Клоун Альшоль с дрессированным трётлем!
   – Что он говорит? – испугался Альшоль.
   Между тем на арене ползком появился трётль: во весь рост ему было не пройти. Но в центре арены трётль выпрямился и поманил Альшоля пальцем.
   – Прошу вас, маэстро! – Мявуш тоже обратился к директорской ложе.
   Тогда Альшоль перепрыгнул через ограждение и пошел вниз, на арену, улыбаясь и высоко неся правую руку со свободно свисающим белым шелковым рукавом.
   Публика бешено зааплодировала.
   Когда Альшоль вышел на арену и повернулся лицом к директорской ложе, Саньке показалось, что борода у Альшоля исчезла, морщины разгладились, а глаза зажглись молодым блеском.
   Перед зрителями предстал юный Пьеро с голубыми глазами – настоящий артист, чистый исландец.
   Санька обмерла. Неужели искусство так преображает?!
   А трётль уже поднял Альшоля на ладони почти под самый купол цирка! Лилась бравурная музыка, сверкали улыбки, гремели аплодисменты. Только папа Мявуш, присев на мягкий плюшевый бордюр арены, смахивал с ресниц клоунскую, а может, и настоящую слезу...