Страница:
— А так, — уклончиво сказал Осип, — у меня много друзей стало, после того как я нацелился на Лизавету. Один работает в каком-то там информационном… то ли агентстве, то ли ишшо чаво-то… в общем, он показал мне список пассажиров самолета Париж — Питер, пятидневной давности, что ли, где черным по белому написано: Жодле, Эрик; Магомадов, Али. Вот откуда у меня такие… такие сведения.
— Понятно. Н-да. С этими Жодле и Магомадовыми может быть сложно, если они оформлены не как частные лица, а как сотрудники дипкорпуса… скажем, приписаны к генеральному консульству Франции. Разведка, говорите?
— Угу…
— А где тот диск, что ты, Ваня, стырил у этого француза?
— Возвратил на родину, — с мрачно наигранной помпезностью ответил Иван Саныч.
— Значит, он у тебя с собой?
— А чаво ж! — за Ивана ответил Моржов. — «Маррруся в енститу-те…» С собой, стало быть. Канешна-а.
— Перебрось-ка сюда.
Иван Саныч подозрительно посмотрел на отца, а потом встал и медленно побрел в комнату, откуда возвратился уже с диском.
— Дам я своим ребятам из программного отдела, — сказал Александр Ильич, крутя его в руках.
— Не ребятам, а лучче — ребяту, — косноязычно отозвался Осип. Негоже, что бы сто человек в ентот диск зекали. Там что-то важное. К тому же… — Осип передернул квадратными плечами, — к тому же есть у меня одна нехорошая мыслишка, что…
— И что?!
— Что енто вовсе не Жодле с Али набедокурили с Жаком, Николя и особенно сейфом.
— А кто? — в смятении пробормотал Ваня, не ожидавший такого поворота беседы. Для него виновность Жодле, верно, стала такой же аксиомой, как постулат геометрии Евклида о параллельных прямых. Но как на всякого Евклида найдется свой Лобачевский, так и на всякого убежденного в причастности Жодле и Али к вышеперечисленным преступлениям нашелся свой сомневающийся Осип.
— А ты помнишь, Саныч, того черного человечка, которого мы видели сначала на парижском кладбище, а потом в аеропорту? Вот тот, который вынюхивал… высматривал что-то…
— «Черный человек на кровать мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь», — процитировал классика Астахов-старший. — Что это за черный человек такой, да еще с парижского кладбища?
Ваня вздрогнул и мотнул головой:
— А черрт его знает!..
— Вот черт — он, верно и в самом деле знает, — зловеще заметил Осип. — Да только и нам бы узнать-от не помешало.
— Ты думаешь, что мы можем увидеть его… и в Петербурге?
— Как говорил Шерлок Холмс, — отозвался удачно подвизавшийся на поприще литературного цитирования Александр Ильич, — что если дьявол может погубить человека в Дартмурских болотах, то он достанет его и в Лондоне, потому как сложно представить себе дьявола с такой узко местной властью. Ведь это не какой-нибудь член приходского управления. Так и у вас: если он гуляет по парижскому кладбищу, то что помешает ему погулять по Пискаревке и по Волковому?
Ваня вторично поежился, как будто ему было зябко, хотя воздух в кухне был теплым, даже душноватым.
— Как бы то ни было, — наконец сказал он, — нам нужно выходить на Жодле и Али. В конце концов они похитили Настю, и нужно ее освободить… если она еще жива.
— Типун тебе на язык, — внушительно проговорил месье Моржов. — Может, и жива. Настюха — девка ушлая, проворная, так что могла и срыгнуть от ентих… разведчиков хранцузских. М-да.
— Только вот что, папа, — проговорил Иван Саныч, — ты вроде как говорил, что мы с Осипом поступили в федеральный розыск. Тогда, когда была вся эта катавасия с Осокиным, Блиновым и братией. Стало быть, мы и сейчас?…
— Нет, — ответил Астахов-старший. — Уголовное дело было номинально заведено, но тут же прекращено за отсутствием состава преступления. Сам понимаешь, я немного поддавил.
Зачем мне лишний шум вокруг моей фамилии. Как ты уехал в Париж, так все и затихло. Как говорится, нет человека, нет и проблемы.
Ваня кашлянул.
— Так значит, — начал он, — значит, что я могу жить под своим настоящим именем?
— Да.
— И никто меня не схватит за жабры и не припрет в мусарню?
— Никто. Если будешь вести себя умненько.
— Просто завещание написано не на Хлестову Жанну Николаевну, которую я заколебался изображать в Париже, а на Астахова Ивана Александровича. Значит, мне можно перерегистрировать загранпаспорт?
— Можно. Я этим займусь, — ответил отец. — Но чуть попозже.
— Договорились.
— А вот я лучше поживу под Новоженовым Иосифом Михалычем, — отозвался Осип. — А чаво ж? Оно все благозвучнее, чем мое природное. Моржов, стало быть.
Иван Саныч принужденно засмеялся.
— Ладно, — поднимаясь со стула, сказал Александр Ильич, — поехал я. Все мне с вами понятно. Оформлю тебе новый паспорт, Ванька. Сделаю запрос в ФСБ по этим Жодле и Али. Не знаю, как насчет Жодле, но на человека с замечательной фамилией Магомадов, к тому же являющегося французским подданным, что-то быть должно. Теперь у меня два вопроса. Первый: сколько я получу, если дело выгорит?
— О-па! — сказал Осип.
Ваня выпустил сквозь сжатые зубы:
— А сколько бы ты хотел, папа?
Александр Ильич провел тяжелым взглядом по стареньким выцветшим обоям, которые, верно, клеил Степан Семенович Гарпагин еще до своего выдворения из — тогда еще — Советского Союза, и веско уронил:
— Половину.
Иван Саныч широко раскрыл глаза, но тут же совладал с собой и даже нашел в себе силы обозначить в голосе холодную иронию:
— И ключи от дома в Барселоне. Он у меня тоже значится в завещании. А также пожизненное пособие по бедности в размере миллиона долларов в год. Это несерьезно, папа. Максимум, что я тебе дам — это миллион.
— Ого, какой у меня сын, — сказал Астахов. — Так запросто говорит: миллион. Миллион чего?
— Франков, разумеется. Ведь наследство-то французское. Или ты предпочитаешь брать пиломатериалами, то есть рубликами?
— Я предпочитаю брать долларами, — сказал Астахов-старший жестко. — Или фунтами стерлингов. Но твой миллион я пока возьму. Условно-заочно. В качестве аванса. Ладно, с этим вопросом пока что калиточку прикрыли. Теперь второй вопрос. Вы собираетесь жить пока что здесь, на этой квартире? Она же вроде не передана в твое пользование, так, Иван?
Тот только пожал плечами: дескать, кому нужны эти формальности?…
— А какой тут телефон?
— А я не знаю, — ответил Астахов-младший.
— То есть? А, ну да. А, сейчас узнаем. — Александр Ильич подошел к аппарату, быстро накрутил диск и отрывисто произнес в трубку:
— Роман? Роман, посмотри-ка на определителе, с какого номера я звоню. Какой? — Александр Ильич открыл маленькую записную книжечку в тисненом кожаном переплете и наскоро занес туда несколько цифр. — Ага… нормально. Все. Сейчас спускаюсь.
— Кому это ты звонил, Ильич? — подозрительно осведомился Осип, тренькая уже на одной струне (еще одну он уже порвал).
— Моему шоферу в машину. У подъезда меня дожидается. В общем, номер у вас теперь 510-28-78.
— На сто-ол Марррусю ложуть… шашнадцать бе-елых враче-о-ов… и кажинный ножик вымаить из ейных белых грудьйе-о-овв!.. — незамедлительно откликнулся Осип.
— А-ат черррт!
— Ты о чем, Саныч?
— Не о чем, а о ком, — сказал Ваня, сдирая упаковку с пачки сосисок с той же неистовостью, с какой он только что стянул женские шмотки со своего тощего тела, несколько поприпухшего, впрочем, на сытных парижских хлебах. — О драгоценном родителе, конечно. Эко его разгубастило: половину!! А вообще ему следовало бы доехать до стольного граду Москвы, завернуть на Багратионовский рынок и приобрести там губозакаточную машинку.
— Енто ишшо чаво? — выдал Осип свой традиционный словесный набор.
— Что бы жизнь медом не казалась!..
— А чаво ты вообще думаешь, Саныч: поможет он нам? Ильич — мужик корыстный, за бабки черту душу продаст. А у тебя реальная ента… першпектива.
— То-то и оно, что черту, — сказал Иван Иван Саныч задумчиво, верно, вспомнив черного человека с парижского кладбища. — Страшно мне, Осип Савельевич, — вдруг проговорил он, впервые за все знакомство с Моржовым поименовал того по имени-отчеству. — Страшно и зыбко. Как будто ступаешь по трясине, в которую какой-то осел зашвырнул сундук с золотом: не знаешь, что будет на следующем шагу — то ли на богатство наткнешься, то ли влипнешь в такой омут, из которого уже нет возврата.
— Да брось ты, Саныч, — отмахнулся Осип, — не грузи. Самому скверно. Тут ведь такое дело, что и у меня или пан, или пропал. Будем кумекать. А сейчас главное — разыскать ентих Жодле с Али и взять их тепленькими. Хотя черт его знает, кто там кого брать будет… ребята они, канешна-а, тертые. Да уж. А сейчас давай-ка вздремнем немного, Ваня. Что-то я немного припух с дороги-от. На меня вообще эти перелеты плохо действуют…
— Это да, Осип, — сказал Астахов, бросая сосиски на сковороду, — а вообще мне не нравится, что мы связались с папашей. Мутный он человек, сдаст нас запросто.
— А что же ты ему диск тогда отдал?
— А у нас другого выхода нет, — выговорил Иван. — Просто нет. Его возможности с нашими просто несопоставимы. Быть может, у него и сейчас есть эти самые двенадцать миллионов долларов, что достались мне по этому гребаному завещанию.
— Не знаю, — откликнул Осип, — мне думается, что у него гораздо больше есть. Но енто неважно. Для него главное — свою выгоду состричь. А люди для него, даже коли сын родной — енто ерунда. Так… кирпичики, из которых он строит здание свово благополучия.
Осип начал выражаться образно. Это был верный признак того, что он встревожен и вскоре устранит эпитет «образно» и станет просто — выражаться.
— И опять же об ентом диске, едрит его мать! — импульсивно продолжал он. — Не ндравитси мне енто. Чаво там может быть, на этом диске?
— Секретная информация, — буркнул Ваня. — Чертежи какой-нибудь секретной разработки, стыренной из военного КБ… какая-нибудь ракетная установка С-500 или С-600.
— Дык таких же еще нет!
— Вот то-то и оно. Опытных образцов, может, еще и нет, а в теории уже есть, — выговорил Ваня тем тоном, каким в Париже он рассуждал о точечных взрывах направленного действия.
— Н-да? Ну, можа, и так. А все равно надо подстраховаться.
— В смысле?
— В смысле — не через одного Ильича работать. Ильич под себя гребет, может нам и не так сработать, а как ему удобнее будет.
— А через кого же еще собираешься работать? — скептически спросил Иван Саныч. — Кто это из твоих знакомых более влиятелен и имеет больше связей и возможностей, чем мой папа? Разве что только папа римский? — съерничал он.
— Насчет влияния не поспорю, — сказал Осип, — Александр Ильич человек серьезный, у него даже в Госдуме свои завязочки и зацепочки имеются через нужных человечков. А вот насчет связей — тут, Саныч, ишшо можна-а поспорить. Я ведь не всю жизнь под твоим батей ходил. Были и другие знакомства… через них можно пошарить.
— И что это за зацепочки такие? — раздраженно спросил Астахов. — Лесоповально-лагерные, что ли?
— Ну… почти… — уклончиво отозвался Осип. — Есть один такой человечек, под Питером живет, тут, неподалеку. Я с ним раньше институты проходил… «шмели» подсекал.
— Чаво? — в привычной моржовской манере отозвался Иван Саныч. — Какие еще шмели? Он что, пчеловод? Как Шерлок Холмс в Суссексе?
— Нет, не пчеловод. Скорее — самогоновод, — тряхнул головой Осип. — Самогончик он такой варит, что от виски забугорного не отличишь. Только ведь это он сейчас на покой вышел, по здоровьичку. А раньше он, Валентин Самсоныч, стало быть, совсем другим был. И шмели не те, что ты подумал. Енти «шмели» — кошельки, значит.
— А! — догадался Иван Саныч, когда догадываться было, собственно, уже не о чем: Осип все сказал. — Так он что, бывший вор-карманник? Щипач?
— Вот именно. Авторитет. Он и сейчас по старой памяти иногда «разводящим» приглашается. Старой закалки человек, слово свое всегда держит, не то что нынешние деятели, — слово «деятели» было произнесено Осипом с ударением на второй слог, — типа твоего папаши. Валентин Самсонович. Рыбушкин его фамилия. Рыбак.
— Рыба-а-ак? — протянул Иван Саныч, не замечая, как сосиски на сковороде за его спиной начинают угрожающе дымиться. — Рыбак его погоняло? Авторитет воровской, которому беспредельщики ребра переломали и в собственном доме сожгли?
Да он же умер три года назад, я сам мимо церкви проходил, когда панихида шла. Поп, который его отпевал, тогда мне сказал: ну и что, дескать, что вор, главное, чтобы крещеный был и на нужды церкви при жизни хорошо давал. Еще бы! Поп с мобилой, на мерине гонял, как тут не отпеть такого хорошего человека!
— Да, этот самый Рыбак, — кивнул Осип. — Да тольки не умер он, а перекрылся, чтобы больше не беспокоили-от его. Живет он под Питером, старый уже стал, велел, чтобы пустили нужный слушок и на «колесах» навороченных к нему лишний раз не мотались, чтобы соседей не дергать.
— Граф Монте-Кристо в отставке… — проворчал Иван Александрович. — По мне уж лучше с папашей дело иметь, чем с вором в законе.
— Да папаша твой его знает, — махнул рукой Осип. — Мы ж все вместях чалились. Рыбак-от мне и делал наколочку, которая лизе так пондравилась. — И он, засучив рукав, показал того самого кота в шляпе и с трубкой, которым так восторгалась Лиза Гарпагина, не знавшая мрачно-уголовного характера этой симпатичной татуировки.
— И ты хочешь к этому Валентину Самсонычу поехать? Что же он может сказать про Жодле и Али? Отец-то наверняка через ФСБ будет рулить, а твой вор в отставке чего?…
— Он не только в отставке, но и в законе, — жестко отозвался Осип. — И если он сейчас отошел от дел, то енто не значит, что он сейчас не при делах. Давно я его не видел. Надо навестить старика.
— А много этот Рыбак за свое посредничество, если что выгорит, запросит?
Осип презрительно сплюнул и ответил:
— Ты только тово… не смейся. Ничаво он не возьмет. Для себя, конечно. Для братвы, которую ели как пошерудит по нашему вопросу, попросит он отщипнуть по совести, а для себя ему ничаво не нады-ы. Я же говорю, что он из старых. Так что если выгори… вы-го-ри… да сгорят же!!
— Ты о Рыбаке?
— …И золотой рыбке, бля!! О сосисках я, Саныч! Сгорели уже они у тебя!!
Иван Саныч обернулся. Со сковороды, корчась, на него глянули несколько черных продолговатых трупиков сосисок, от которых валил столб дыма, коптя потолок и вливая в и без того несвежий затхлый воздух кухни свою толику ambre, если выразиться по-французски.
Но на кухне Гарпагина в Сен-Дени никогда так не пахло. Там был чужой запах. В кухне же на улице Сантьяго-де-Куба в черных удушливых клубах дыма от пригоревших сосисок висел запах Родины.
ГЛАВА ВТОРАЯ. РЫБАК И «РЫБНЫЙ» СОЗВОН
— Понятно. Н-да. С этими Жодле и Магомадовыми может быть сложно, если они оформлены не как частные лица, а как сотрудники дипкорпуса… скажем, приписаны к генеральному консульству Франции. Разведка, говорите?
— Угу…
— А где тот диск, что ты, Ваня, стырил у этого француза?
— Возвратил на родину, — с мрачно наигранной помпезностью ответил Иван Саныч.
— Значит, он у тебя с собой?
— А чаво ж! — за Ивана ответил Моржов. — «Маррруся в енститу-те…» С собой, стало быть. Канешна-а.
— Перебрось-ка сюда.
Иван Саныч подозрительно посмотрел на отца, а потом встал и медленно побрел в комнату, откуда возвратился уже с диском.
— Дам я своим ребятам из программного отдела, — сказал Александр Ильич, крутя его в руках.
— Не ребятам, а лучче — ребяту, — косноязычно отозвался Осип. Негоже, что бы сто человек в ентот диск зекали. Там что-то важное. К тому же… — Осип передернул квадратными плечами, — к тому же есть у меня одна нехорошая мыслишка, что…
— И что?!
— Что енто вовсе не Жодле с Али набедокурили с Жаком, Николя и особенно сейфом.
— А кто? — в смятении пробормотал Ваня, не ожидавший такого поворота беседы. Для него виновность Жодле, верно, стала такой же аксиомой, как постулат геометрии Евклида о параллельных прямых. Но как на всякого Евклида найдется свой Лобачевский, так и на всякого убежденного в причастности Жодле и Али к вышеперечисленным преступлениям нашелся свой сомневающийся Осип.
— А ты помнишь, Саныч, того черного человечка, которого мы видели сначала на парижском кладбище, а потом в аеропорту? Вот тот, который вынюхивал… высматривал что-то…
— «Черный человек на кровать мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь», — процитировал классика Астахов-старший. — Что это за черный человек такой, да еще с парижского кладбища?
Ваня вздрогнул и мотнул головой:
— А черрт его знает!..
— Вот черт — он, верно и в самом деле знает, — зловеще заметил Осип. — Да только и нам бы узнать-от не помешало.
— Ты думаешь, что мы можем увидеть его… и в Петербурге?
— Как говорил Шерлок Холмс, — отозвался удачно подвизавшийся на поприще литературного цитирования Александр Ильич, — что если дьявол может погубить человека в Дартмурских болотах, то он достанет его и в Лондоне, потому как сложно представить себе дьявола с такой узко местной властью. Ведь это не какой-нибудь член приходского управления. Так и у вас: если он гуляет по парижскому кладбищу, то что помешает ему погулять по Пискаревке и по Волковому?
Ваня вторично поежился, как будто ему было зябко, хотя воздух в кухне был теплым, даже душноватым.
— Как бы то ни было, — наконец сказал он, — нам нужно выходить на Жодле и Али. В конце концов они похитили Настю, и нужно ее освободить… если она еще жива.
— Типун тебе на язык, — внушительно проговорил месье Моржов. — Может, и жива. Настюха — девка ушлая, проворная, так что могла и срыгнуть от ентих… разведчиков хранцузских. М-да.
— Только вот что, папа, — проговорил Иван Саныч, — ты вроде как говорил, что мы с Осипом поступили в федеральный розыск. Тогда, когда была вся эта катавасия с Осокиным, Блиновым и братией. Стало быть, мы и сейчас?…
— Нет, — ответил Астахов-старший. — Уголовное дело было номинально заведено, но тут же прекращено за отсутствием состава преступления. Сам понимаешь, я немного поддавил.
Зачем мне лишний шум вокруг моей фамилии. Как ты уехал в Париж, так все и затихло. Как говорится, нет человека, нет и проблемы.
Ваня кашлянул.
— Так значит, — начал он, — значит, что я могу жить под своим настоящим именем?
— Да.
— И никто меня не схватит за жабры и не припрет в мусарню?
— Никто. Если будешь вести себя умненько.
— Просто завещание написано не на Хлестову Жанну Николаевну, которую я заколебался изображать в Париже, а на Астахова Ивана Александровича. Значит, мне можно перерегистрировать загранпаспорт?
— Можно. Я этим займусь, — ответил отец. — Но чуть попозже.
— Договорились.
— А вот я лучше поживу под Новоженовым Иосифом Михалычем, — отозвался Осип. — А чаво ж? Оно все благозвучнее, чем мое природное. Моржов, стало быть.
Иван Саныч принужденно засмеялся.
— Ладно, — поднимаясь со стула, сказал Александр Ильич, — поехал я. Все мне с вами понятно. Оформлю тебе новый паспорт, Ванька. Сделаю запрос в ФСБ по этим Жодле и Али. Не знаю, как насчет Жодле, но на человека с замечательной фамилией Магомадов, к тому же являющегося французским подданным, что-то быть должно. Теперь у меня два вопроса. Первый: сколько я получу, если дело выгорит?
— О-па! — сказал Осип.
Ваня выпустил сквозь сжатые зубы:
— А сколько бы ты хотел, папа?
Александр Ильич провел тяжелым взглядом по стареньким выцветшим обоям, которые, верно, клеил Степан Семенович Гарпагин еще до своего выдворения из — тогда еще — Советского Союза, и веско уронил:
— Половину.
Иван Саныч широко раскрыл глаза, но тут же совладал с собой и даже нашел в себе силы обозначить в голосе холодную иронию:
— И ключи от дома в Барселоне. Он у меня тоже значится в завещании. А также пожизненное пособие по бедности в размере миллиона долларов в год. Это несерьезно, папа. Максимум, что я тебе дам — это миллион.
— Ого, какой у меня сын, — сказал Астахов. — Так запросто говорит: миллион. Миллион чего?
— Франков, разумеется. Ведь наследство-то французское. Или ты предпочитаешь брать пиломатериалами, то есть рубликами?
— Я предпочитаю брать долларами, — сказал Астахов-старший жестко. — Или фунтами стерлингов. Но твой миллион я пока возьму. Условно-заочно. В качестве аванса. Ладно, с этим вопросом пока что калиточку прикрыли. Теперь второй вопрос. Вы собираетесь жить пока что здесь, на этой квартире? Она же вроде не передана в твое пользование, так, Иван?
Тот только пожал плечами: дескать, кому нужны эти формальности?…
— А какой тут телефон?
— А я не знаю, — ответил Астахов-младший.
— То есть? А, ну да. А, сейчас узнаем. — Александр Ильич подошел к аппарату, быстро накрутил диск и отрывисто произнес в трубку:
— Роман? Роман, посмотри-ка на определителе, с какого номера я звоню. Какой? — Александр Ильич открыл маленькую записную книжечку в тисненом кожаном переплете и наскоро занес туда несколько цифр. — Ага… нормально. Все. Сейчас спускаюсь.
— Кому это ты звонил, Ильич? — подозрительно осведомился Осип, тренькая уже на одной струне (еще одну он уже порвал).
— Моему шоферу в машину. У подъезда меня дожидается. В общем, номер у вас теперь 510-28-78.
— На сто-ол Марррусю ложуть… шашнадцать бе-елых враче-о-ов… и кажинный ножик вымаить из ейных белых грудьйе-о-овв!.. — незамедлительно откликнулся Осип.
* * *
После ухода отца Иван Саныч остервенело содрал с себя «дамское» и покидал по разным углам комнаты: платье в одну сторону, колготки в другую, а бюстгальтер, набитый ватой, зашвырнул на люстру, где последний, игриво покачиваясь, и остался висеть.— А-ат черррт!
— Ты о чем, Саныч?
— Не о чем, а о ком, — сказал Ваня, сдирая упаковку с пачки сосисок с той же неистовостью, с какой он только что стянул женские шмотки со своего тощего тела, несколько поприпухшего, впрочем, на сытных парижских хлебах. — О драгоценном родителе, конечно. Эко его разгубастило: половину!! А вообще ему следовало бы доехать до стольного граду Москвы, завернуть на Багратионовский рынок и приобрести там губозакаточную машинку.
— Енто ишшо чаво? — выдал Осип свой традиционный словесный набор.
— Что бы жизнь медом не казалась!..
— А чаво ты вообще думаешь, Саныч: поможет он нам? Ильич — мужик корыстный, за бабки черту душу продаст. А у тебя реальная ента… першпектива.
— То-то и оно, что черту, — сказал Иван Иван Саныч задумчиво, верно, вспомнив черного человека с парижского кладбища. — Страшно мне, Осип Савельевич, — вдруг проговорил он, впервые за все знакомство с Моржовым поименовал того по имени-отчеству. — Страшно и зыбко. Как будто ступаешь по трясине, в которую какой-то осел зашвырнул сундук с золотом: не знаешь, что будет на следующем шагу — то ли на богатство наткнешься, то ли влипнешь в такой омут, из которого уже нет возврата.
— Да брось ты, Саныч, — отмахнулся Осип, — не грузи. Самому скверно. Тут ведь такое дело, что и у меня или пан, или пропал. Будем кумекать. А сейчас главное — разыскать ентих Жодле с Али и взять их тепленькими. Хотя черт его знает, кто там кого брать будет… ребята они, канешна-а, тертые. Да уж. А сейчас давай-ка вздремнем немного, Ваня. Что-то я немного припух с дороги-от. На меня вообще эти перелеты плохо действуют…
— Это да, Осип, — сказал Астахов, бросая сосиски на сковороду, — а вообще мне не нравится, что мы связались с папашей. Мутный он человек, сдаст нас запросто.
— А что же ты ему диск тогда отдал?
— А у нас другого выхода нет, — выговорил Иван. — Просто нет. Его возможности с нашими просто несопоставимы. Быть может, у него и сейчас есть эти самые двенадцать миллионов долларов, что достались мне по этому гребаному завещанию.
— Не знаю, — откликнул Осип, — мне думается, что у него гораздо больше есть. Но енто неважно. Для него главное — свою выгоду состричь. А люди для него, даже коли сын родной — енто ерунда. Так… кирпичики, из которых он строит здание свово благополучия.
Осип начал выражаться образно. Это был верный признак того, что он встревожен и вскоре устранит эпитет «образно» и станет просто — выражаться.
— И опять же об ентом диске, едрит его мать! — импульсивно продолжал он. — Не ндравитси мне енто. Чаво там может быть, на этом диске?
— Секретная информация, — буркнул Ваня. — Чертежи какой-нибудь секретной разработки, стыренной из военного КБ… какая-нибудь ракетная установка С-500 или С-600.
— Дык таких же еще нет!
— Вот то-то и оно. Опытных образцов, может, еще и нет, а в теории уже есть, — выговорил Ваня тем тоном, каким в Париже он рассуждал о точечных взрывах направленного действия.
— Н-да? Ну, можа, и так. А все равно надо подстраховаться.
— В смысле?
— В смысле — не через одного Ильича работать. Ильич под себя гребет, может нам и не так сработать, а как ему удобнее будет.
— А через кого же еще собираешься работать? — скептически спросил Иван Саныч. — Кто это из твоих знакомых более влиятелен и имеет больше связей и возможностей, чем мой папа? Разве что только папа римский? — съерничал он.
— Насчет влияния не поспорю, — сказал Осип, — Александр Ильич человек серьезный, у него даже в Госдуме свои завязочки и зацепочки имеются через нужных человечков. А вот насчет связей — тут, Саныч, ишшо можна-а поспорить. Я ведь не всю жизнь под твоим батей ходил. Были и другие знакомства… через них можно пошарить.
— И что это за зацепочки такие? — раздраженно спросил Астахов. — Лесоповально-лагерные, что ли?
— Ну… почти… — уклончиво отозвался Осип. — Есть один такой человечек, под Питером живет, тут, неподалеку. Я с ним раньше институты проходил… «шмели» подсекал.
— Чаво? — в привычной моржовской манере отозвался Иван Саныч. — Какие еще шмели? Он что, пчеловод? Как Шерлок Холмс в Суссексе?
— Нет, не пчеловод. Скорее — самогоновод, — тряхнул головой Осип. — Самогончик он такой варит, что от виски забугорного не отличишь. Только ведь это он сейчас на покой вышел, по здоровьичку. А раньше он, Валентин Самсоныч, стало быть, совсем другим был. И шмели не те, что ты подумал. Енти «шмели» — кошельки, значит.
— А! — догадался Иван Саныч, когда догадываться было, собственно, уже не о чем: Осип все сказал. — Так он что, бывший вор-карманник? Щипач?
— Вот именно. Авторитет. Он и сейчас по старой памяти иногда «разводящим» приглашается. Старой закалки человек, слово свое всегда держит, не то что нынешние деятели, — слово «деятели» было произнесено Осипом с ударением на второй слог, — типа твоего папаши. Валентин Самсонович. Рыбушкин его фамилия. Рыбак.
— Рыба-а-ак? — протянул Иван Саныч, не замечая, как сосиски на сковороде за его спиной начинают угрожающе дымиться. — Рыбак его погоняло? Авторитет воровской, которому беспредельщики ребра переломали и в собственном доме сожгли?
Да он же умер три года назад, я сам мимо церкви проходил, когда панихида шла. Поп, который его отпевал, тогда мне сказал: ну и что, дескать, что вор, главное, чтобы крещеный был и на нужды церкви при жизни хорошо давал. Еще бы! Поп с мобилой, на мерине гонял, как тут не отпеть такого хорошего человека!
— Да, этот самый Рыбак, — кивнул Осип. — Да тольки не умер он, а перекрылся, чтобы больше не беспокоили-от его. Живет он под Питером, старый уже стал, велел, чтобы пустили нужный слушок и на «колесах» навороченных к нему лишний раз не мотались, чтобы соседей не дергать.
— Граф Монте-Кристо в отставке… — проворчал Иван Александрович. — По мне уж лучше с папашей дело иметь, чем с вором в законе.
— Да папаша твой его знает, — махнул рукой Осип. — Мы ж все вместях чалились. Рыбак-от мне и делал наколочку, которая лизе так пондравилась. — И он, засучив рукав, показал того самого кота в шляпе и с трубкой, которым так восторгалась Лиза Гарпагина, не знавшая мрачно-уголовного характера этой симпатичной татуировки.
— И ты хочешь к этому Валентину Самсонычу поехать? Что же он может сказать про Жодле и Али? Отец-то наверняка через ФСБ будет рулить, а твой вор в отставке чего?…
— Он не только в отставке, но и в законе, — жестко отозвался Осип. — И если он сейчас отошел от дел, то енто не значит, что он сейчас не при делах. Давно я его не видел. Надо навестить старика.
— А много этот Рыбак за свое посредничество, если что выгорит, запросит?
Осип презрительно сплюнул и ответил:
— Ты только тово… не смейся. Ничаво он не возьмет. Для себя, конечно. Для братвы, которую ели как пошерудит по нашему вопросу, попросит он отщипнуть по совести, а для себя ему ничаво не нады-ы. Я же говорю, что он из старых. Так что если выгори… вы-го-ри… да сгорят же!!
— Ты о Рыбаке?
— …И золотой рыбке, бля!! О сосисках я, Саныч! Сгорели уже они у тебя!!
Иван Саныч обернулся. Со сковороды, корчась, на него глянули несколько черных продолговатых трупиков сосисок, от которых валил столб дыма, коптя потолок и вливая в и без того несвежий затхлый воздух кухни свою толику ambre, если выразиться по-французски.
Но на кухне Гарпагина в Сен-Дени никогда так не пахло. Там был чужой запах. В кухне же на улице Сантьяго-де-Куба в черных удушливых клубах дыма от пригоревших сосисок висел запах Родины.
ГЛАВА ВТОРАЯ. РЫБАК И «РЫБНЫЙ» СОЗВОН
Астахов-старший приехал утром следующего дня и привез с собой неутешительные сведения: лучший его специалист по взламыванию компьютерных программ до сих пор ломает голову над пассвордами жодлевского мини-диска, а сам хозяин, то бишь месье Жодле, до сих пор не найден и местонахождение его не отслежено. Но всей видимости, месье Жодле на сей раз прибыл не как сотрудник совместного русско-французского медиа-холдинга, в штате которого он состоял, а как частное лицо.
— То, что ты сказал, Осип, подтвердилось, — проговорил Александр Ильич. — Подали запрос в авиакомпанию: действительно, имена Жодле и Магомадова в списках пассажиров значатся. Пошарили по архивам. Ну, что я могу сказать. Ничего зазорного на Жодле в архивах ФСБ не было. А вот зато по Магомадову…
По Али же Магомадову, как оказалось, Александр Ильич привез полновесное досье, гласившее:
«МАГОМАДОВ, Али Асланбекович. Кличка: Маг. Родился 24.07.1966 в городе Грозном. Чеченец. С 1987 года проживает в городе Реутове Балашихинского района Московской области, с 1996 — в Париже. Имеет двойное гражданство, подданство Франции — с 1999 года. Трудовая деятельность: мастер спорта по греко-римской борьбе, после ухода из большого спорта — вице-президент общества греко-римской борьбы и вице-президент спортивного клуба „Атлант“; после принятия французского гражданства и отъезда на ПМЖ во Францию — сотрудник российско-французско-американского СП медиа-холдинга „Вега-СМF“.
Оперативная категория: авторитет, состоял в балашихинской ОПГ до смерти ее главаря, крупного чеченского авторитета Султана Даудова.
Дополнительные данные:
21.08.1990 задерживался милицией во время вооруженного конфликта с представителями подольской ОПГ около ресторана „Узбекистан“. По ряду данных, на 07.09. 92 участвовал в перестрелке между группировками Психа (Федотова) и Вара (Лагина).
31.04.1995 следственный отдел 19-го РУВД Москвы возбудил в отношении Мага уголовное дело по статье 218 ч. 1 (незаконное хранение огнестрельного оружия) УК РФ. Позже дело прекращено.»
— Уф-ф-ф! — выдохнул Иван Саныч, ознакомившись с подробностями жизненного пути законопослушного гражданина Французской Республики Али Магомадова, в балашихинской ОПГ ранее погоняемого Маг. — Вот это милый человек, ничего не скажешь. А внешне такой вежливый, интеллигентный… я сначала в самом деле подумал, что француз.
— Француз. Из Грозного родом. У нас сейчас много развелось таких — французов, американцев, поляков, британцев. Из Грозного которые, — заметил Александр Ильич.
— А я вот не понимаю: если он является сотрудником французской разведки, а номинально числится в каком-то там медиа-холдинге, как его французские боссы не понимают, что он уже меченый… засветился в ОПГ? — произнес Иван Саныч и поморщился, увидев ироничные улыбки Астахова-старшего и Осипа.
— Да все они понимают. А мало ли у нас куда более известных людей, которые светились в ОПГ? Да у нас половина Думы и даже некоторые из министров в свое время корешились с братвой и были авторитетами, бригадирами и даже «быками», черт побери! — категорично отозвался отец. — А этот Маг, если он действительно, как ты говоришь, имеет отношение к иностранным спецслужбам, — он может быть им очень полезен. Куда больше, чем иной гражданин с безупречной репутацией. У человека с таким послужным списком большие связи и большие возможности.
— Ну вот, — горестно вырвалось у Ивана Саныча, — опять, как грится, подфартило: на таких матерых волков нарвались!
— Ну, ты енто не журись, Саныч, самым матерым волкам можно пошшупать ребра! — возразил Осип. — Значит, Алексан Ильич, — повернулся он к Астахову, — ты пока не можешь даже примерно сказать, где енти парижские хлыщи Жодле и Али Маг ошиваютси?
— Да, — нехотя признал тот. — Пока только подтвердилась твоя информация о том, что они в Питере. Но такие серьезные дела так просто и быстро не делаются.
— Это верно, — отозвался Осип и посмотрел на Ивана Саныча. Тот снова нервно жарил полуфабрикатные сосиски и поливал их маслом.
— Пока все, — поднялся со стула Астахов-старший, — я к вам каждый день ездить не буду, если будет информация, немедленно позвоню. Назначу встречу. Вы поосторожнее, не нарвитесь на неприятности, — сказал он на прощение.
После его ухода Иван Саныч ожесточенно выматерился и бросил:
— Когда у меня с жопы последние штаны содрал, дятел, чтобы, значится, пинка было сподручнее давать, так готов был живьем закопать и на холмик плюнуть: спи спокойно, сынок! А теперь, как наследство замаячило, так наставления давать начал душеспасительные: «поосторожнее»!!
— Енто он да… такой, — отозвался Осип меланхолично — и подозрительно покосился на шипящую сковороду, разбрасывающую мелкие брызги масла.
В тот же день они выехали в область. В гости к Рыбаку, который, по мнению Осипа, мог помочь им в поисках. Выехали на последнем рейсовом автобусе, так что возвратиться в тот же день назад возможным не представлялось. Если только на попутке (на которую денег наскребалось едва-едва) или транспортном средстве марки «пешкарус».
Так что оставалось только надеяться, что Валентин Самсонович, старый знакомый Осипа, не только выслушает их, но и оставит ночевать.
Они свернули на грунтовку, ведущую к поселку, в котором поселился старый вор в законе. Дорога-то и дело выворачивалась из под ног чередой колдобин и рытвин и тонула в клубах сухой серой пыли, раздуваемой, как особо замусоленная подвенечную фату, порывами теплого предночного ветра. Иван Саныч что-то бурчала себе под нос, а Осип весь путь молчал и только на окраине поселка, возле покосившегося столба, в луже у которого кувыркалась похожая на загулявшего сельского почтальона свинья, сказал:
— Ну чаво ж… домик у старого клуба. Там он должон жить, Валентин Самсоныч-от. Там у него голубятня. Он еще и голубей разводить любит.
— Лучше бы он дороги любил ремонтировать!.. — проворчал Иван Саныч, едва не растянувшись на земле стараниями очередной коварно подкатившейся под ноги колдобины.
— Не ворчи, — сказал месье Моржов и непонятно к чему добавил: — Тут тоби не Сен-Дени.
— Эт-та точно!! — взвыл Иван Саныч, наворачиваясь через обломок кирпича и метя носом в, с позволения сказать, дорогу.
— Вот ево дом, — констатировал Осип и потянул на себя калитку.
Пара неугомонных путешественников вошла во двор.
На скамеечке перед столиком сидели двое. При виде первого Иван Саныч инстинктивно, можно даже сказать — привычно, — вздрогнул. Потому что этот первый, плотный круглолицый мужик лет сорока, был одет в милицейскую форму и имел на дынеобразном вытянутом черепе косо сидящую, как собака на заборе, форменную фуражку с околышем. Обут же он был почему-то в раздолбанные кеды, сохранившиеся, верно, еще с советских времен.
Кеды прекрасно сочетались с грязными форменными штанами, на правой штанине коих почему-то был прилеплен жвачечный вкладыш с голой пляжной девицей.
На плечах гражданина милиционера значились сержантские погоны, а в красной руке улыбался на закат стакан с мутным желтоватым пойлом. Не иначе мартини бьянка, мудро решил для себя Иван Саныч.
Второй был щуплым, незначительной комплекции мужчиной в серой рубашке и шлепанцах на босу ногу. Несмотря на затрапезный вид, его лицо невольно внушало уважение: острые характерные черты, седеющие брови, высокий выпуклый лоб и пристальный взгляд умных глаз заставляли сразу же усомниться в том, что он не так прост, как хочет казаться.
Если это вор Рыбак, то вор-интеллигент, подумал Иван Саныч. Не исключено, что он при изготовлении своего хваленого самогона читает Платонова, Генриха Белля, Кафку или Исаака Бабеля.
В тот момент, когда во двор дома вошли Осип и Астахов-младший, сержант, поблескивая мутноватыми глазками и время от времени икая, читал по лежащему на столе грязноватому листочку:
— «…После обыска у самогонщика Рыбушкина я, вышеподписавший себя старшина Гуркин и сержант Карасюк…» ик!.. «никак не могли найти входную дверь. Когда Карасюк устал и уснул в туалете, дверь я все-таки нашел…»… эк! «Но вот зачем я принес ее в наше отделение…»… гэк!!.
— Отдохни немного, Карасюк! — с легким оттенком презрительного добродушия перебил его собеседник. — Что твой замечательный старшина Гуркин любит писать протоколы, это я всегда знал. Но мне-то что ты приволок этот отчет? Думаешь, я получу удовольствие от гуркинского слога? Скажу тебе по секрету, до Набокова старшина пока не дорос. А его возраст и звание не позволяют надеяться, что это вообще когда-нибудь случится.
— Все шутишь, Вален…эк!..тин Самсоныч? Это про меня Гуркин неправду написал, что я заснул в твоем туалете. Я просто…
— Да уж какие шутки, сержант Карасюк, — вторично прервал его Рыбушкин. — Ты пей лучше.
— А ты?
— А я пока повременю. — На выразительном лице Валентина Самсоновича снова появилось легкое презрение.
Осип кашлянул и произнес:
— Мое почтение, Валентин Самсоныч.
Тот поднял на Осипа ясные глаза, не замутненные ни возрастом, ни самогоном собственного производства, и медленно проговорил:
— С кем имею честь?…
— Это я, Самсоныч. Моржов. Помнишь меня? Ты мне еще татуировку с котом делал.
Губы Валентина Самсоновича тронула легкая улыбка, и он приветливо произнес:
— А, Осип? И сын с тобой? Сын, да? (Ваня аж вздрогнул от того, что его причислил к Осипову потомству) Ну проходи, присаживайся. Проведать решил старого знакомого? Молодец, молодец.
Осип покосился на сержанта Карасюка, который при появлении новых лиц незамедлительно скорчил подозрительную гримасу. Карасюк не внушал Осипу доверия, и излагать при нем свою проблему он возможным не счел. Валентин Самсонович тем временем выловил из банки три соленых огурца, плеснул в два стакана самогон и предложил:
— Ну, давайте выпьем за встречу. Тебя как зовут-то? — осведомился он у Астахова. — Как? Иван? Хорошее имя. Выпей, Иван. Не самогон, а чисто молоко парное. Так и за душу берет щипчиками а потом переворачивает легонько и рай земной показывает.
— То, что ты сказал, Осип, подтвердилось, — проговорил Александр Ильич. — Подали запрос в авиакомпанию: действительно, имена Жодле и Магомадова в списках пассажиров значатся. Пошарили по архивам. Ну, что я могу сказать. Ничего зазорного на Жодле в архивах ФСБ не было. А вот зато по Магомадову…
По Али же Магомадову, как оказалось, Александр Ильич привез полновесное досье, гласившее:
«МАГОМАДОВ, Али Асланбекович. Кличка: Маг. Родился 24.07.1966 в городе Грозном. Чеченец. С 1987 года проживает в городе Реутове Балашихинского района Московской области, с 1996 — в Париже. Имеет двойное гражданство, подданство Франции — с 1999 года. Трудовая деятельность: мастер спорта по греко-римской борьбе, после ухода из большого спорта — вице-президент общества греко-римской борьбы и вице-президент спортивного клуба „Атлант“; после принятия французского гражданства и отъезда на ПМЖ во Францию — сотрудник российско-французско-американского СП медиа-холдинга „Вега-СМF“.
Оперативная категория: авторитет, состоял в балашихинской ОПГ до смерти ее главаря, крупного чеченского авторитета Султана Даудова.
Дополнительные данные:
21.08.1990 задерживался милицией во время вооруженного конфликта с представителями подольской ОПГ около ресторана „Узбекистан“. По ряду данных, на 07.09. 92 участвовал в перестрелке между группировками Психа (Федотова) и Вара (Лагина).
31.04.1995 следственный отдел 19-го РУВД Москвы возбудил в отношении Мага уголовное дело по статье 218 ч. 1 (незаконное хранение огнестрельного оружия) УК РФ. Позже дело прекращено.»
— Уф-ф-ф! — выдохнул Иван Саныч, ознакомившись с подробностями жизненного пути законопослушного гражданина Французской Республики Али Магомадова, в балашихинской ОПГ ранее погоняемого Маг. — Вот это милый человек, ничего не скажешь. А внешне такой вежливый, интеллигентный… я сначала в самом деле подумал, что француз.
— Француз. Из Грозного родом. У нас сейчас много развелось таких — французов, американцев, поляков, британцев. Из Грозного которые, — заметил Александр Ильич.
— А я вот не понимаю: если он является сотрудником французской разведки, а номинально числится в каком-то там медиа-холдинге, как его французские боссы не понимают, что он уже меченый… засветился в ОПГ? — произнес Иван Саныч и поморщился, увидев ироничные улыбки Астахова-старшего и Осипа.
— Да все они понимают. А мало ли у нас куда более известных людей, которые светились в ОПГ? Да у нас половина Думы и даже некоторые из министров в свое время корешились с братвой и были авторитетами, бригадирами и даже «быками», черт побери! — категорично отозвался отец. — А этот Маг, если он действительно, как ты говоришь, имеет отношение к иностранным спецслужбам, — он может быть им очень полезен. Куда больше, чем иной гражданин с безупречной репутацией. У человека с таким послужным списком большие связи и большие возможности.
— Ну вот, — горестно вырвалось у Ивана Саныча, — опять, как грится, подфартило: на таких матерых волков нарвались!
— Ну, ты енто не журись, Саныч, самым матерым волкам можно пошшупать ребра! — возразил Осип. — Значит, Алексан Ильич, — повернулся он к Астахову, — ты пока не можешь даже примерно сказать, где енти парижские хлыщи Жодле и Али Маг ошиваютси?
— Да, — нехотя признал тот. — Пока только подтвердилась твоя информация о том, что они в Питере. Но такие серьезные дела так просто и быстро не делаются.
— Это верно, — отозвался Осип и посмотрел на Ивана Саныча. Тот снова нервно жарил полуфабрикатные сосиски и поливал их маслом.
— Пока все, — поднялся со стула Астахов-старший, — я к вам каждый день ездить не буду, если будет информация, немедленно позвоню. Назначу встречу. Вы поосторожнее, не нарвитесь на неприятности, — сказал он на прощение.
После его ухода Иван Саныч ожесточенно выматерился и бросил:
— Когда у меня с жопы последние штаны содрал, дятел, чтобы, значится, пинка было сподручнее давать, так готов был живьем закопать и на холмик плюнуть: спи спокойно, сынок! А теперь, как наследство замаячило, так наставления давать начал душеспасительные: «поосторожнее»!!
— Енто он да… такой, — отозвался Осип меланхолично — и подозрительно покосился на шипящую сковороду, разбрасывающую мелкие брызги масла.
В тот же день они выехали в область. В гости к Рыбаку, который, по мнению Осипа, мог помочь им в поисках. Выехали на последнем рейсовом автобусе, так что возвратиться в тот же день назад возможным не представлялось. Если только на попутке (на которую денег наскребалось едва-едва) или транспортном средстве марки «пешкарус».
Так что оставалось только надеяться, что Валентин Самсонович, старый знакомый Осипа, не только выслушает их, но и оставит ночевать.
Они свернули на грунтовку, ведущую к поселку, в котором поселился старый вор в законе. Дорога-то и дело выворачивалась из под ног чередой колдобин и рытвин и тонула в клубах сухой серой пыли, раздуваемой, как особо замусоленная подвенечную фату, порывами теплого предночного ветра. Иван Саныч что-то бурчала себе под нос, а Осип весь путь молчал и только на окраине поселка, возле покосившегося столба, в луже у которого кувыркалась похожая на загулявшего сельского почтальона свинья, сказал:
— Ну чаво ж… домик у старого клуба. Там он должон жить, Валентин Самсоныч-от. Там у него голубятня. Он еще и голубей разводить любит.
— Лучше бы он дороги любил ремонтировать!.. — проворчал Иван Саныч, едва не растянувшись на земле стараниями очередной коварно подкатившейся под ноги колдобины.
— Не ворчи, — сказал месье Моржов и непонятно к чему добавил: — Тут тоби не Сен-Дени.
— Эт-та точно!! — взвыл Иван Саныч, наворачиваясь через обломок кирпича и метя носом в, с позволения сказать, дорогу.
— Вот ево дом, — констатировал Осип и потянул на себя калитку.
Пара неугомонных путешественников вошла во двор.
На скамеечке перед столиком сидели двое. При виде первого Иван Саныч инстинктивно, можно даже сказать — привычно, — вздрогнул. Потому что этот первый, плотный круглолицый мужик лет сорока, был одет в милицейскую форму и имел на дынеобразном вытянутом черепе косо сидящую, как собака на заборе, форменную фуражку с околышем. Обут же он был почему-то в раздолбанные кеды, сохранившиеся, верно, еще с советских времен.
Кеды прекрасно сочетались с грязными форменными штанами, на правой штанине коих почему-то был прилеплен жвачечный вкладыш с голой пляжной девицей.
На плечах гражданина милиционера значились сержантские погоны, а в красной руке улыбался на закат стакан с мутным желтоватым пойлом. Не иначе мартини бьянка, мудро решил для себя Иван Саныч.
Второй был щуплым, незначительной комплекции мужчиной в серой рубашке и шлепанцах на босу ногу. Несмотря на затрапезный вид, его лицо невольно внушало уважение: острые характерные черты, седеющие брови, высокий выпуклый лоб и пристальный взгляд умных глаз заставляли сразу же усомниться в том, что он не так прост, как хочет казаться.
Если это вор Рыбак, то вор-интеллигент, подумал Иван Саныч. Не исключено, что он при изготовлении своего хваленого самогона читает Платонова, Генриха Белля, Кафку или Исаака Бабеля.
В тот момент, когда во двор дома вошли Осип и Астахов-младший, сержант, поблескивая мутноватыми глазками и время от времени икая, читал по лежащему на столе грязноватому листочку:
— «…После обыска у самогонщика Рыбушкина я, вышеподписавший себя старшина Гуркин и сержант Карасюк…» ик!.. «никак не могли найти входную дверь. Когда Карасюк устал и уснул в туалете, дверь я все-таки нашел…»… эк! «Но вот зачем я принес ее в наше отделение…»… гэк!!.
— Отдохни немного, Карасюк! — с легким оттенком презрительного добродушия перебил его собеседник. — Что твой замечательный старшина Гуркин любит писать протоколы, это я всегда знал. Но мне-то что ты приволок этот отчет? Думаешь, я получу удовольствие от гуркинского слога? Скажу тебе по секрету, до Набокова старшина пока не дорос. А его возраст и звание не позволяют надеяться, что это вообще когда-нибудь случится.
— Все шутишь, Вален…эк!..тин Самсоныч? Это про меня Гуркин неправду написал, что я заснул в твоем туалете. Я просто…
— Да уж какие шутки, сержант Карасюк, — вторично прервал его Рыбушкин. — Ты пей лучше.
— А ты?
— А я пока повременю. — На выразительном лице Валентина Самсоновича снова появилось легкое презрение.
Осип кашлянул и произнес:
— Мое почтение, Валентин Самсоныч.
Тот поднял на Осипа ясные глаза, не замутненные ни возрастом, ни самогоном собственного производства, и медленно проговорил:
— С кем имею честь?…
— Это я, Самсоныч. Моржов. Помнишь меня? Ты мне еще татуировку с котом делал.
Губы Валентина Самсоновича тронула легкая улыбка, и он приветливо произнес:
— А, Осип? И сын с тобой? Сын, да? (Ваня аж вздрогнул от того, что его причислил к Осипову потомству) Ну проходи, присаживайся. Проведать решил старого знакомого? Молодец, молодец.
Осип покосился на сержанта Карасюка, который при появлении новых лиц незамедлительно скорчил подозрительную гримасу. Карасюк не внушал Осипу доверия, и излагать при нем свою проблему он возможным не счел. Валентин Самсонович тем временем выловил из банки три соленых огурца, плеснул в два стакана самогон и предложил:
— Ну, давайте выпьем за встречу. Тебя как зовут-то? — осведомился он у Астахова. — Как? Иван? Хорошее имя. Выпей, Иван. Не самогон, а чисто молоко парное. Так и за душу берет щипчиками а потом переворачивает легонько и рай земной показывает.