Страница:
— Совершенно верно, — холодно сказал Иван Саныч. — Там наличествовал некий комиссар Руж, такой забавный толстячок, которому лучше бы в рекламе пива сниматься, чем сыскную деятельность практиковать. — Он отпил пива, о рекламе коего только что упоминал, а потом, соорудив на лице озабоченную мину, не заставившую бы усомниться в его незаурядных актерских способностях, проговорил:
— Николай, а вот у вас был разговор с отцом касательно того, что вам срочно нужны были деньги. Вы говорили, что если вы не достанете денег, то вам может прийтись плохо. Все правильно?
— Откуда тебе это известно?
— Да так.
Николя наморщил лоб, а потом быстро спросил:
— А вы в самом деле в России работали в главной прокуратуре?
Настя с трудом подавила смешок. Иван Саныч бросил на нее испепеляющий взгляд и ответил:
— Только не в главной, а в Генеральной. И не вижу, какое бы это могло иметь значение. Гораздо более интересным мне видится ваше положение в этом деле, Николя. Установили, что звонок на мобильник Жака, приведший к взрыву и не повлекший за собой трагедии только благодаря моей предосторожности (под «предосторожностью» Иван разумел, верно, тот пьяный толчок локтем, в результате которого мобильный вылетел из рук Жака и приземлился на мостовую), — так вот, этот звонок был сделан… откуда бы ты думал?
— Н-не знаю, — пробормотал Николя.
— А сделан он был отсюда. Из «Селекта». То есть те, кто покушался на твоего отца, тусуются именно здесь. Отдыхают или, напротив, работают.
— Хорошенькое дельце, — сказала Настя. — На трезвую голову и не разберешься. Эй, гарсон, принеси-ка сюда водки! Да не пятьдесят граммов… на хера они сдались? Бутылку неси, да закуски к ней!
Николя дрожал крупной дрожью.
Осип заметил это и, перегнувшись к нему, негромко проговорил:
— Я так вижу, паря, что у тебя рыльце-от в пуху.
— Что вы говорите? — поднял на него мутные глаза Гарпагин-младший.
— Я грю, что ты жидко обделался, Коля. Не могет того быть, чтобы ты совсем, да и ничего не знал. Полиция до тебя доберется. Не понимаю, как до сих пор не добралася и за жабру не ухватила. Так шо… — Осип, сам того не ведая, сделал эффектнейшую из знаменитых мхатовских пауз, — так шо рассказывай, Коля, чаво ты там знаешь, и не дыбится, как бычок перед случкой.
Николя, верно, не понял половины роскошных Осиповых выражений, но общий смысл был донесен до него удачно, тем более что Осип так сжал короткими толстыми пальцами запястье Николя, что у того перехватило дыхание. Гарпагин-младший, очевидно, испытывал непреодолимый, панический страх перед Осипом.
Он мотнул головой, отчего длинные волосы упали на столик, и тихо проговорил:
— Ну хорошо… я скажу. Но только не здесь. Тут народу слишком много. И слышно плохо. И по-русски тут многие хорошо понимают, так что не надо рисковывать. (Николя хотел сказать: «рисковать».)
— Вот енто другой разговор, — одобрительно заключил Осип, усмехаясь и переглядываясь с Астаховым. — Щас водочки хряпнем для сугреву и покалякаем.
Выпили водки. Николя поднялся и, наклонившись к самому уху Осипа, проговорил:
— Поднимемся наверх. Там будет удобнее.
— Ага, — сказал Осип и оглянулся на двери: так стояли Лафлеш и чудо в рыболовном неводе. Как только Осип, Иван Саныч и Настя встали, они тут же двинулись к стойке бара, и Лафлеш показательно заказал себе коктейль.
Осип усмехнулся: откровенно говоря, он чувствовал себя довольно уверенно, особенно потому, что в кармане его замечательного оранжевого пиджака наличествовал пистолет, купленный на одном из блошиных рынков Сен-Дени неподалеку от грандиозного комплекса «Стад де Франс». В нагрузку к этому пистолету системы «вальтер» с полной обоймой предлагался почему-то порножурнал, к тому же на польском языке, и Осип, пораздумав, купил и его.
У Ивана Саныча не было ни пистолета, ни порножурнала, так что он нервничал и не без труда сдерживал тревогу.
Они поднялись по лестнице, при этом Осип несколько раз придерживал за руку ни в меру прытко шагавшего Николя, который нервничал существенно больше Астахова и соответственно выказывал это волнение куда явственнее.
— Сюда, — сказал Николя, указывая на черную дверь с белой ручкой.
— Иди-ка ты первый, — отозвался Осип и сжал в кармане пистолет, — голубь.
Николя молчал вошел в темную комнату и также молча включил свет. Люстра брызнула радужным пятном, и невольно зажмурившийся Осип увидел перед собой довольно просторное помещение, мебелью обставленное весьма скудно. Из мебели этой наличествовали только два кресла, журнальный столик и низкий потертый диванчик, заваленный каким-то тряпками. В углу стоял телевизор, а в уже упомянутых креслах развалились двое смуглых месье, физиономии которых тут же показались Осипу смутно знакомыми.
— Коля, чаво эта такое? — недовольно произнес он, сжимая под пиджаком рукоять рукоять Вальтера. — Можа, ты хочешь сказать, что парочка ентих мусью — два кюре из приходской церквы, а? И что они будут слушать, как ты будешь исповедоваться в грехах?
— Нет, братец, — на чистом русском языке сказал один из обозванных Осипом «кюре» смуглых месье, — исповедоваться будешь ты. И не хватайся за карман. От твоего кармана за километр «пушкой» тащит.
Увидев этого человека, Ваня аж окаменел, а Настя весело произнесла:
— А, месье Жодле, вы все еще тут?
Ваня оторопело оглянулся на нее и хотел было вынырнуть из комнаты, но появившийся Лафлеш шумно захлопнул дверь снаружи, сам, очевидно, оставшись на выходе. Иван Саныч снова посмотрел на сидящих перед ним людей, наверно, все еще тщась удостовериться в своей ошибке, увидеть, что это вовсе не те, кого он в них заподозрил, — но нет, это были они. Люди из авиалайнера Москва — Париж.
И это был он, человек с паспортом на имя Эрика Жодле, человек, у которого он, Иван Саныча Астахов, в глупейшем приступе клептомании стырил две сотенные долларовые купюры, кредитную карточку «Visa Gold» и непонятного назначения плоскую коробочку с инталией.
В которую он, между прочим, так и не заглянул. Не до того было.
И Ваня вспомнил, как этот самый Эрик Жодле стрелял в него в аэропорту и кричал на невесть откуда прорезавшемся русском языке: «Да держите эту суку, уррроды!».
«Сукой» был он, Иван Александрович Астахов. И только сейчас ему подумалось, что из-за двухсот долларов и кредитной карточки, пусть даже «Visa Gold», не стреляют из пистолета в одном из самых охраняемых аэропортов мира (откуда у Жодле вообще пистолет-то взялся, после «шерстилова» в Шереметьево?), и что никакая злоба на вора, обчистившего бумажник, не способна мгновенно научить француза говорить на русском языке…
Кто он, Эрик Жодле?
Все это предстояло узнать. И информация эта могла стать последним, что суждено было узнать Ване Астахову и Осипу Моржову в своей безалаберной жизни.
— А ты, как я так вижу, меняешь пол, как носки. В самолете был в платье, сегодня в штанах. Причем они тебя обтягивают так, что разногласий о твоей половой принадлежности не предвидится. Вы, ребята, ввязались не в свою игру, — резко поменял он тон с иронического на холодно-деловой, — я не знаю, какие установки у вас были от ваших боссов, но вы с самого начала зашли не с той стороны.
Осип и Иван Саныч обменялись недоуменным взглядом: «Установки», «игра», «от ваших боссов»?
О чем это он?
— Я пока что не знаю, как вас зовут на самом деле, — месье Жодле заглянул в лежавший у него на коленях ноутбук, а потом поднял глаза на Осипа: — Вы, быть может, и Новоженов Иосиф Михайлович, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Особенно в той части ФИО, что касается «Иосифа». Типаж у вас не тот. А вот вы, — он перевел взгляд на Ваню Астахова, — вот вы абсолютно точно не Хлестова Жанна Николаевна. Это надо же до такого додуматься — выехать из России с женским загранпаспортом!
— Может, я пол менять собираюсь, — пискнул Иван, вспомнив недавние слова Моржова.
— Может, и собираетесь, — сочувствующе сказал месье Жодле, — я у тебя дома не был, не знаю, в каком состоянии у тебя пол. И потолок. Ни о каком другом поле и речи быть не может! — вдруг рявкнул он и чуть привстал, так, что ноутбук едва не съехал с его коленей.
Второй темный месье зашевелился, и Иван Саныч чуть ли не впервые услышал его голос — глуховатый, словно чуть надтреснутый, со скупыми интонациями. Второй говорил тоже по-русски, но с довольно приличным акцентом и, что характерно, акцент был не французский, а откровенно кавказский, хотя и достаточно легкий:
— Эрик, хватит с нимы базарит. Надо забрат у них то, щто они взяли. У нас мало врэмени.
— Ну конечно, Али, — отозвался Жодле, — мадемуазель Хлестова, — издевательски проговорил он, — благоволите вернуть мне то, что взяли у меня в туалете самолета.
Ваня вздрогнул. Он ожидал этих слов и пытался подготовиться к ним, но тем не менее — вздрогнул. Осип недоумевающе уставился на него и прохрипел:
— Как… опя-а-ать? Стырил чаво-то там, да? Тоби чаво, Осокина мало?! Что ты у него в тувалете взял-от? Не трусы, нет?
— Не-ет, — проблеял Ваня, глядя почему-то на Настю. Та, естественно молчала: по-видимому, она тоже не ожидала такого поворота событий.
— Ну дык верни человеку! — буркнул Осип. — Ничаму-то ты, Ванька, не научилси. Дураком-от был, дураком и осталси. Да отдай ты им… выпить же охота!! — вдруг рявкнул он на Астахова, который анемично свесил руки по бокам и, казалось, даже не собирался выполнять приказ Жодле. — Быстрее решим усе вопросы — быстрее освободимся!
— Вот это рациональный подход, — одобрительно откликнулся Жодле, — сразу видно старую школу. Сидел?
— Сидел, — буркнул Моржов, а Ваня выудил из кармана две сотенные долларовые купюры и кредитную карточку «Visa Gold» и, нерешительно шагнув к Эрику Жодле, протянул ему все это.
Ястребиный профиль француза, казалось бы, заострился еще больше. На острых скулах заиграли желваки. Он недоуменно глянул на карту и на деньги и вдруг с силой ударил по протянутой руке Астахова.
— Тебе что, жить надоело? — процедил он сквозь сжатые зубы. — Ты что мне даешь?
— Это… то, что взял… в… в…
— В туалете, — с готовностью подсказал Осип.
Жодле переглянулся с Али и медленно произнес:
— Ты не строй из себя дурачка… как тем тебя — Ваня? Хотя для дурачка, по вашим сказкам, имя самое подходящее, все равно — не строй. И меня не строй, как говорят у вас в России. Эту карточку и вонючие баксы можешь засунуть себе в задницу. Или в рот, смотря по тому, какая часть тела у тебя рабочая, — грубо добавил он, явно намекая на безобразную сцену в туалете, предшествующую краже.
Ваня пожал плечами.
— А у меня больше ничего нет, — пробормотал он.
— Ах, значит, нет? — выговорил Али. Это была его вторая фраза за весь вечер, но она тут же бросила Ивана Саныча в холод. Ноги мгновенно стали ватными и упорно норовили подогнуться. — Значит, у тебя ничего нет? Ты вообще, я смотрю, любопитный тип. Забавний. Знал я таких забавных. Толко в России, в Европе все скучние. Считай, что ты меня позабавил, а тепер не валяй дурака и отдавай.
— Я никого не валяй, — невольно подражая выговору и даже тембру Али, залепетал Иван Саныч. — У меня болше ничего нет.
Али смерил Астахова отсутствующим ледяным взглядом, и вдруг коротким, без замаха, ударом, даже не ударом, а мощным тычком костистого сухого кулака в челюсть, — опрокинул Ваню на пол.
— Щакал! — прошипел Али, а Жодле угрожающе поднялся в кресле, придерживая одной рукой ноутбук.
При таком эффектном повороте диалога Осип не замедлил наершиться.
— Ось воно як?! — злобно пробасил он и вытащил пистолет, а потом щелкнул предохранителем. — Да ты, дядя, злой! Нет, такие душевные разговорчики мне не нравятся. Особенно вот твои, да, твои, который Али. Рожа твоя уж больно смахивает на одного моего знакомого. Он был в Чечне полевым командиром, а потом его поймали и в Бутырке опустили. И клеймушку забуторили: «Машка с трудоднями», все как полагаисси. Ты, случайно, не оттудова вышел, Али? Не из Бутырки, то ись, а из Чечни, из полевых… нет, Али?
Али ничего не сказал, а Жодле холодно произнес:
— Опусти ствол, полудурок. Ты на чужой территории. Если не хочешь, чтобы тебя покрошили в мелкий винегрет, не размахивай стволом.
— А чаво ж? Ты, помнится, к стволам тоже неравнодушен, Жодля… или как тебя тама, — отозвался Осип. — Ишшо в аэропорту начал палить, так припекло. А про винегреты-от ты мне не пой. Я таперь на хранцузскую кулинарию перешел-от. Вы руки-от не распускайте. А то сначала винами угощаете, а потом в харю тычете.
— Убери пушку, — повторил Жодле.
Осипа несло.
Он хорошо поел у Гарпагина, выпил, добавил в «Селекте», так что его тянуло на беседу и разглагольствования. Робости он не испытывал ни малейшей. Иностранцев он вообще считал тупицами и неженками, а если схлестнуться, то за серьезных противников не держал; а тот факт, что Али, по всей видимости, родился не на холмах Монмартра, а где-нибудь в горах Ичкерии, а теперь удачно подвизался на тучной ниве французского гражданства, его нисколько не смущало.
Моржов глубокомысленно почесал дулом пистолета подбородок и произнес:
— Я вот чаво хочу сказать, братцы. Вы неправы, ну, с кем не бывает, чтобы вещицу умыкнуть? Кляптомания — это, межда-а-а прочим, такая же болесть, как ревматизьм или пупочная грыжа. Так што вы на Ваньку не оттягивайте. Он вам усе отдаст. А вот хто, интересно, звонил отсюдова на мобильник Жаку, который, Дюгарри — енто веселей. Кажисси, Коля хотел чтой-то нам про енто докладать, — сбился на совсем уж нарочитое косноязычие Осип.
Жодле неожиданно расслабился и заулыбался. Он даже сел назад в кресло. Осипа это ободрило, и он продолжал:
— Николай Стяпаныч, кажисси, тоже приложил к тому ручку. Наследство — оно, канешна-а, дело хорошее, но зачем же папеньку метелить бейсбольной битой, а потом и еще хужей — подвзрывать?
— Николай Степанович, — почти весело проговорил Жодле, глядя на Николя Гарпагина, — ну что же вы, если обещали месье Иосифу пояснить свое возмутительное поведение, так сделайте же это.
— Пожалуйста, — отозвался тот с каменным лицом, и в ту же секунду из-за его спины вынырнула бейсбольная бита, зажатая в мощном черном кулаке, явно не принадлежащем Гарпагину-младшему.
Осип не успел среагировать: бита описала короткую дугу и щелкнула его по затылку.
У Моржова перехватило дыхание, ему показалось, что воздух густеет и превращается в кисель, плотно забивающий глотку. Он попятился к стене и медленно сполз по ней, чувствуя, как за шиворот по шее стекает что-то теплое, обволакивающее позвоночник приятным теплом.
Настя вскрикнула и попятилась. Вышедший из-за спины Николя негр Лафлеш, и нанесший этот ловкий удар, перехватил ее и оттолкнул в угол комнаты.
— Щакал, — невозмутимо повторил Али, подходя к осевшему на пол Осипу. — Вот если только так можно заткнуть твой поганый рот. Ну щто, — повернулся он к Ивану Санычу, у которого начинало мутиться в голове от дикого, непередаваемого ужаса, — нэ вспомнил?
Жодле уложил ноутбук на журнальный столик и тоже подошел к Ивану Санычу.
— Ну что, не вспомнил? — тоже произнес он. — Не вспомнил, что еще брал из моего бумажника?
— А… — слабо выговорил Ваня, — там еще была такая коробочка. С профилем.
— Вот это уже лучше, Иван, — удовлетворенно заключил Жодле, — коробочка, значит. Какого цвета коробочка?
— Бе…бе…белая.
— Бе…бестолочь ты бе-безмозглая, — передразнил его Али, а Жодле спросил:
— Ну так что, где она?
— Коробочка? Она… она дома. У… у Гарпагина. Степана Семеныча. Это мой… мой дядя. Да вот он его отец, он знает!! — быстро заговорил Иван, тыча пальцем в хмурого Николя.
Услышав слова Ивана Саныча, Жодле неожиданно рассмеялся и, повернувшись к Али, что-то быстро сказал ему по-французски. Ваня барахтался на полу, не смея встать, хотя сил для того он уже набрался.
— Ты должен передать мне эту коробку, — сказал ему Жодле, — передать немедленно. Нет, не из рук в руки. Ты положишь ее в условленное место. Место я назову тебе позже. А сейчас ты посидишь здесь вместе со своими друзьями. Ничего плохого с вами не случится. Впрочем, ничего хорошего пока тоже не обещаю. Ладно. Николя, можешь пока побеседовать с ними, если есть желание. Но Лафлеша не отпускай: ребята явно только изображают из себя дурачков, — сказал он напоследок и вышел в сопровождении Али.
Осип поднялся с пола и, взяв с дивана одну из тряпок и вытерев ею кровоточащий затылок, проговорил:
— И чаво? Что ж ты, Коля, совсем ссучился? Батька родного продаешь?
— Это не я его продаю, это он кого удачно продаст, — хмуро ответил Николя и прикрикнул, увидев, что Осип направился было к нему: — Стой, где стоишь!!
— Сурьезно, — буркнул Осип. — И кто енти добрые хранцузские дяди?
— Сам не знаю, да и тебе не советую, — отозвался Гарпагин-младший. — Только это такие дяди, что когда Лафлеш три месяца назад врезал своей любимой бейсбольной битой этому самому Али, у нашего клуба отозвали лицензию и только чудом не закрыли. А нас, соответственно — не зарыли. Так что ссориться с этим выродком Жодле и с Али, да еще из-за вас, я не имею ни малейшего желания.
— Вот, значит, как, — подал голос Иван Саныч, — а взрывчатку в мобильник Жака засунули тоже эти злые мусью, так, что ли?
— Не знаю, — сказал Николя. — Но не я.
— Но ты же в чем-то хотел признаться?
— Это я так. Лишь бы сказать. Побыстрее залучить вас наверх…
— …в теплую компанию Жодле и Али, — договорил Астахов.
— И Жака, конечно же, не ты пришил? — ехидно спросил Осип. — Нет, ты могешь даже не возражать. Где ж найти такого идиота, который скажет, что он ограбил собственного папашу, к тому же пришил при ентом его слугу?
— Я ничего не знаю, — хмуро сказал Николя. — Но почему-то меня не удивляет, что на папашу напали. Такой он добрый и незлобивый, а главное — щедрый человек. У меня и так проблем хватает, чтобы еще и дополнительные наживать — убивать всяких там Жаков. Жака жалко, конечно… а вот что папашу ограбили — нет. И много у него увели?
— Порядочно, — отозвался Иван Саныч, подозрительно косясь на лупящего на них глаза Лафлеша, и уже хотел было назвать конкретную цифру, но Осип, который, очевидно, угадал это намерение Астахова, поспешно перебил его:
— Я слышал, у тебя проблемы с деньгами?
— Это мягко говоря.
— А какие, если не секрет? То есть — сколько тебе недостает, чтобы эти проблемы-от решить?
Николя нахмурился.
— А тебе-то чего? — буркнул он.
Иван Саныч, который неожиданно для самого себя на лету ухватил мысль Осипа, заговорил:
— Просто ты мог бы легко получить нужную сумму, причем из кармана собственного отца, да так, что он тебя еще и благодетелем величать будет.
Николя только пожал плечами:
— Да быть того не может.
— Еще как может, — заверил его Астахов. — Пока вы с Настей куролесили, много чего произошло. Ты вот, Коля, под Жодле подстраиваешься, покаяние перед нами изображаешь, чтобы нас на второй этаж заманить… а мог бы и посерьезнее и поденежнее дела проворачивать. Например, помочь нам найти тех, кто прибрал денежки твоего папаши. И, само собой, убил Жака. Сдается мне, что эти люди расхаживают сейчас по этому клубу и думают, куда они денут украденный миллион.
Осип чертыхнулся про себя: Астахов все-таки выболтал цифру. Хорошо еще, что не уточнил валюту — миллион франков или, что гораздо существеннее, миллион долларов.
Но Николя хватило и того, что сказал Иван Саныч. Он напружинился и, вытянув шею, как подавившийся использованным презервативом гусак, выдохнул:
— Миллион? Что… этот старый болван хранил в своем домишке в Сен-Дени миллион франков?!
Осип и Иван Саныч синхронно и, разумеется, независимо друг от друга подумали, что миллион-то миллионом, но в переводе на франки миллионов получается уже шесть.
Нет… или этот Николя в самом деле не имеет никакого отношения к случившемуся этой ночью в доме Степана Семеновича, или же он превосходный актер.
Последнее — вряд ли.
— Ага… — сдержанно сказал Осип. — Мильен. Так вот, его очень интересует, кто же мог так разнюхать об ентом сейфе, если даже родный сын об ентом не знает.
— И полицию, наверно, тоже интересует, — буркнул Николя.
— Степан Семеныч считает, что у полиции по этому поводу свои изображения, — важно заявил Осип. — И что она ни за что не будет работать как следует. У нас есть наметки: нужно узнать, кто звонил на мобильник Жака в… э-э-э… во сколько грохнуло-от, Саныч? — повернулся он к Ивану.
Тот назвал примерное время.
— Вот именно, вот именно, — воскликнул Осип. — Ты, Коля, сам тута работаешь, так что ублюдка вычислить смогешь. Ты же не полиция, ты в этом свой кровный интерес имеешь. А если вычислишь, так мы тую гниду тряхнем за жабры.
Биологическая мешанина Осипа о «гниде с жабрами» вызвала у Николя смешок.
— Жабры? Кровный интерес? Я так смотрю, вам папаша денег посулил. И сколько жен вы из него натрусили и какой процент мне пойдет, если что?
— Ишь гусь, — неодобрительно сказал Осип. — Ишшо ничего не делал, кроме как его дружок мене по башке хряпнул до юшки… а туда же — деньгу просит. А сколько ты у папаши недавно просил?
— Пятьдесят штук, — поколебавшись, ответил Гарпагин-младший.
— Франков?
— Ну, а чего же?
— Ла-а-адно, — протянул Осип. — Ничаво. Получишь ты свои франки, но только прежде найди того урода, который звонил по телефону.
— А дальше?
— А дальше через него, быть может, выйдем на заказчиков или, по крайней мере, исполнителей вчерашнего преступления с мокрым делом, — важно заявил Иван Саныч, вообще-то о следовательской работе имевший самое размытое представление и пока чрезвычайно удачно ознакомившийся только с одной стороной работы сыскарей, да и то коррумпированного их звена: получением взяток.
Николя передернул плечами, а потом произнес:
— Посмотрим. Только сразу предупреждаю: давши слово, держите. В противном случае…
— У нас в Питере говорят проще, — перебил его Иван Саныч. — А именно: «за базар ответишь!»…
— Мы че, договариваемся вести расследование? — прищурился Николя. — Как толстый комиссар Руж?
— Да какое там расследование… — горько вздохнул Иван Саныч, — как говорится, и смех и грех. Даже похмелиться не успели, — невесть к чему добавил он, жадно глядя на початую бутылку коньяку, непонятно откуда появившуюся в ловких руках Николя, — вот ежели похмелились бы — совсем другой разговор был. Я — актер. Правда, недоучка. Меня из ВГИКа выгнали. Ну и вот. Что это я это?… — вдруг оборвал себя Астахов, ожесточенно тряхнув головой, — говорю, как будто я нажрался уже.
— Ага, — подхватил Осип, точно так же загипнотизированный бутылкой коньяка, который был уже разливаем по четырем бокалам, — прямо как я говорю. Я это… цельная, бля, личность. Когда нажрусь и когда трезвый всегда говорю одинаково. А у тебя это… умственная неполноценность. То есть — раздвоение, стало быть, личности. Николя Степаноч, ты нам, верно, наливаешь? Или у тебя четыре глотки? Если договорились, то сделку, стало быть, надо вспрыснуть.
Николя кивнул, и все, включая Настю Дьякову, разобрали свои бокалы и выпили в гробовой тишине. А потом Иван Саныч сказал:
— А вот этот Жодле со своим чеченофранцузом Али… что они тебе сказали, когда просили привести нас сюда, наверх, а, Коля?
— Да ничего особенного, — сказал Гарпагин-младший, — просто этот Жодле с Али явились сюда сегодня около семи вечера и объявили мне, что вскорости сюда должен прийти человек, который их ограбил. Я Жодле терпеть не могу, об Али вообще умолчу, так что этот грабитель стал мне заочно симпатичен. Вот и все.
— А вот можно их понять, — сказал Осип, который с принятием значительной порции превосходного коньяка на глазах подобрел и даже на негра Лафлеша, разбившего ему голову, перестал коситься по-звериному, с мутным стальным блеском в глазах. — А вот можно их понять, ентих Али да Жодле. Они, верно, тут, в Хранции, сурьезные люди. А Саныч, как болван, влез со своей кля… кле-пто-мань… маней и украл вещи. Ну кому приятно будет? Вот я, когда работал в Генпрокуратуре младшим следаком (Иван Саныч выкатил на него, как выкатывают винную бочку, мутный осоловевший взгляд, полный недоумения), я бы такого человечка… тоже нашел бы да прижучил! Я вот, может, ваще выпью сейчас за Жодле, чтобы он посейчас и дальше блю… бле… блюл, блюет и блять будет устав и закон Хранцузской республики!
Провозгласив этот сомнительный тост, Осип буквально выхватил из рук Николя Гарпагина бокал и одним коротким движением вылил в глотку.
— Николай, а вот у вас был разговор с отцом касательно того, что вам срочно нужны были деньги. Вы говорили, что если вы не достанете денег, то вам может прийтись плохо. Все правильно?
— Откуда тебе это известно?
— Да так.
Николя наморщил лоб, а потом быстро спросил:
— А вы в самом деле в России работали в главной прокуратуре?
Настя с трудом подавила смешок. Иван Саныч бросил на нее испепеляющий взгляд и ответил:
— Только не в главной, а в Генеральной. И не вижу, какое бы это могло иметь значение. Гораздо более интересным мне видится ваше положение в этом деле, Николя. Установили, что звонок на мобильник Жака, приведший к взрыву и не повлекший за собой трагедии только благодаря моей предосторожности (под «предосторожностью» Иван разумел, верно, тот пьяный толчок локтем, в результате которого мобильный вылетел из рук Жака и приземлился на мостовую), — так вот, этот звонок был сделан… откуда бы ты думал?
— Н-не знаю, — пробормотал Николя.
— А сделан он был отсюда. Из «Селекта». То есть те, кто покушался на твоего отца, тусуются именно здесь. Отдыхают или, напротив, работают.
— Хорошенькое дельце, — сказала Настя. — На трезвую голову и не разберешься. Эй, гарсон, принеси-ка сюда водки! Да не пятьдесят граммов… на хера они сдались? Бутылку неси, да закуски к ней!
Николя дрожал крупной дрожью.
Осип заметил это и, перегнувшись к нему, негромко проговорил:
— Я так вижу, паря, что у тебя рыльце-от в пуху.
— Что вы говорите? — поднял на него мутные глаза Гарпагин-младший.
— Я грю, что ты жидко обделался, Коля. Не могет того быть, чтобы ты совсем, да и ничего не знал. Полиция до тебя доберется. Не понимаю, как до сих пор не добралася и за жабру не ухватила. Так шо… — Осип, сам того не ведая, сделал эффектнейшую из знаменитых мхатовских пауз, — так шо рассказывай, Коля, чаво ты там знаешь, и не дыбится, как бычок перед случкой.
Николя, верно, не понял половины роскошных Осиповых выражений, но общий смысл был донесен до него удачно, тем более что Осип так сжал короткими толстыми пальцами запястье Николя, что у того перехватило дыхание. Гарпагин-младший, очевидно, испытывал непреодолимый, панический страх перед Осипом.
Он мотнул головой, отчего длинные волосы упали на столик, и тихо проговорил:
— Ну хорошо… я скажу. Но только не здесь. Тут народу слишком много. И слышно плохо. И по-русски тут многие хорошо понимают, так что не надо рисковывать. (Николя хотел сказать: «рисковать».)
— Вот енто другой разговор, — одобрительно заключил Осип, усмехаясь и переглядываясь с Астаховым. — Щас водочки хряпнем для сугреву и покалякаем.
Выпили водки. Николя поднялся и, наклонившись к самому уху Осипа, проговорил:
— Поднимемся наверх. Там будет удобнее.
— Ага, — сказал Осип и оглянулся на двери: так стояли Лафлеш и чудо в рыболовном неводе. Как только Осип, Иван Саныч и Настя встали, они тут же двинулись к стойке бара, и Лафлеш показательно заказал себе коктейль.
Осип усмехнулся: откровенно говоря, он чувствовал себя довольно уверенно, особенно потому, что в кармане его замечательного оранжевого пиджака наличествовал пистолет, купленный на одном из блошиных рынков Сен-Дени неподалеку от грандиозного комплекса «Стад де Франс». В нагрузку к этому пистолету системы «вальтер» с полной обоймой предлагался почему-то порножурнал, к тому же на польском языке, и Осип, пораздумав, купил и его.
У Ивана Саныча не было ни пистолета, ни порножурнала, так что он нервничал и не без труда сдерживал тревогу.
Они поднялись по лестнице, при этом Осип несколько раз придерживал за руку ни в меру прытко шагавшего Николя, который нервничал существенно больше Астахова и соответственно выказывал это волнение куда явственнее.
— Сюда, — сказал Николя, указывая на черную дверь с белой ручкой.
— Иди-ка ты первый, — отозвался Осип и сжал в кармане пистолет, — голубь.
Николя молчал вошел в темную комнату и также молча включил свет. Люстра брызнула радужным пятном, и невольно зажмурившийся Осип увидел перед собой довольно просторное помещение, мебелью обставленное весьма скудно. Из мебели этой наличествовали только два кресла, журнальный столик и низкий потертый диванчик, заваленный каким-то тряпками. В углу стоял телевизор, а в уже упомянутых креслах развалились двое смуглых месье, физиономии которых тут же показались Осипу смутно знакомыми.
— Коля, чаво эта такое? — недовольно произнес он, сжимая под пиджаком рукоять рукоять Вальтера. — Можа, ты хочешь сказать, что парочка ентих мусью — два кюре из приходской церквы, а? И что они будут слушать, как ты будешь исповедоваться в грехах?
— Нет, братец, — на чистом русском языке сказал один из обозванных Осипом «кюре» смуглых месье, — исповедоваться будешь ты. И не хватайся за карман. От твоего кармана за километр «пушкой» тащит.
Увидев этого человека, Ваня аж окаменел, а Настя весело произнесла:
— А, месье Жодле, вы все еще тут?
Ваня оторопело оглянулся на нее и хотел было вынырнуть из комнаты, но появившийся Лафлеш шумно захлопнул дверь снаружи, сам, очевидно, оставшись на выходе. Иван Саныч снова посмотрел на сидящих перед ним людей, наверно, все еще тщась удостовериться в своей ошибке, увидеть, что это вовсе не те, кого он в них заподозрил, — но нет, это были они. Люди из авиалайнера Москва — Париж.
И это был он, человек с паспортом на имя Эрика Жодле, человек, у которого он, Иван Саныча Астахов, в глупейшем приступе клептомании стырил две сотенные долларовые купюры, кредитную карточку «Visa Gold» и непонятного назначения плоскую коробочку с инталией.
В которую он, между прочим, так и не заглянул. Не до того было.
И Ваня вспомнил, как этот самый Эрик Жодле стрелял в него в аэропорту и кричал на невесть откуда прорезавшемся русском языке: «Да держите эту суку, уррроды!».
«Сукой» был он, Иван Александрович Астахов. И только сейчас ему подумалось, что из-за двухсот долларов и кредитной карточки, пусть даже «Visa Gold», не стреляют из пистолета в одном из самых охраняемых аэропортов мира (откуда у Жодле вообще пистолет-то взялся, после «шерстилова» в Шереметьево?), и что никакая злоба на вора, обчистившего бумажник, не способна мгновенно научить француза говорить на русском языке…
Кто он, Эрик Жодле?
Все это предстояло узнать. И информация эта могла стать последним, что суждено было узнать Ване Астахову и Осипу Моржову в своей безалаберной жизни.
* * *
— Я так вижу, вы меня узнали, господа, — сказал Жодле на том же прекрасном русском языке, почти совершенно без акцента. — Это не может не радовать, потому что избавляет меня от утомительных разъяснений. Там получилось, что мне не пришлось прикладывать особенных усилий, чтобы найти вас. — Он перевел взгляд на прислонившегося к стенке Ивана Саныча и насмешливо добавил:— А ты, как я так вижу, меняешь пол, как носки. В самолете был в платье, сегодня в штанах. Причем они тебя обтягивают так, что разногласий о твоей половой принадлежности не предвидится. Вы, ребята, ввязались не в свою игру, — резко поменял он тон с иронического на холодно-деловой, — я не знаю, какие установки у вас были от ваших боссов, но вы с самого начала зашли не с той стороны.
Осип и Иван Саныч обменялись недоуменным взглядом: «Установки», «игра», «от ваших боссов»?
О чем это он?
— Я пока что не знаю, как вас зовут на самом деле, — месье Жодле заглянул в лежавший у него на коленях ноутбук, а потом поднял глаза на Осипа: — Вы, быть может, и Новоженов Иосиф Михайлович, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Особенно в той части ФИО, что касается «Иосифа». Типаж у вас не тот. А вот вы, — он перевел взгляд на Ваню Астахова, — вот вы абсолютно точно не Хлестова Жанна Николаевна. Это надо же до такого додуматься — выехать из России с женским загранпаспортом!
— Может, я пол менять собираюсь, — пискнул Иван, вспомнив недавние слова Моржова.
— Может, и собираетесь, — сочувствующе сказал месье Жодле, — я у тебя дома не был, не знаю, в каком состоянии у тебя пол. И потолок. Ни о каком другом поле и речи быть не может! — вдруг рявкнул он и чуть привстал, так, что ноутбук едва не съехал с его коленей.
Второй темный месье зашевелился, и Иван Саныч чуть ли не впервые услышал его голос — глуховатый, словно чуть надтреснутый, со скупыми интонациями. Второй говорил тоже по-русски, но с довольно приличным акцентом и, что характерно, акцент был не французский, а откровенно кавказский, хотя и достаточно легкий:
— Эрик, хватит с нимы базарит. Надо забрат у них то, щто они взяли. У нас мало врэмени.
— Ну конечно, Али, — отозвался Жодле, — мадемуазель Хлестова, — издевательски проговорил он, — благоволите вернуть мне то, что взяли у меня в туалете самолета.
Ваня вздрогнул. Он ожидал этих слов и пытался подготовиться к ним, но тем не менее — вздрогнул. Осип недоумевающе уставился на него и прохрипел:
— Как… опя-а-ать? Стырил чаво-то там, да? Тоби чаво, Осокина мало?! Что ты у него в тувалете взял-от? Не трусы, нет?
— Не-ет, — проблеял Ваня, глядя почему-то на Настю. Та, естественно молчала: по-видимому, она тоже не ожидала такого поворота событий.
— Ну дык верни человеку! — буркнул Осип. — Ничаму-то ты, Ванька, не научилси. Дураком-от был, дураком и осталси. Да отдай ты им… выпить же охота!! — вдруг рявкнул он на Астахова, который анемично свесил руки по бокам и, казалось, даже не собирался выполнять приказ Жодле. — Быстрее решим усе вопросы — быстрее освободимся!
— Вот это рациональный подход, — одобрительно откликнулся Жодле, — сразу видно старую школу. Сидел?
— Сидел, — буркнул Моржов, а Ваня выудил из кармана две сотенные долларовые купюры и кредитную карточку «Visa Gold» и, нерешительно шагнув к Эрику Жодле, протянул ему все это.
Ястребиный профиль француза, казалось бы, заострился еще больше. На острых скулах заиграли желваки. Он недоуменно глянул на карту и на деньги и вдруг с силой ударил по протянутой руке Астахова.
— Тебе что, жить надоело? — процедил он сквозь сжатые зубы. — Ты что мне даешь?
— Это… то, что взял… в… в…
— В туалете, — с готовностью подсказал Осип.
Жодле переглянулся с Али и медленно произнес:
— Ты не строй из себя дурачка… как тем тебя — Ваня? Хотя для дурачка, по вашим сказкам, имя самое подходящее, все равно — не строй. И меня не строй, как говорят у вас в России. Эту карточку и вонючие баксы можешь засунуть себе в задницу. Или в рот, смотря по тому, какая часть тела у тебя рабочая, — грубо добавил он, явно намекая на безобразную сцену в туалете, предшествующую краже.
Ваня пожал плечами.
— А у меня больше ничего нет, — пробормотал он.
— Ах, значит, нет? — выговорил Али. Это была его вторая фраза за весь вечер, но она тут же бросила Ивана Саныча в холод. Ноги мгновенно стали ватными и упорно норовили подогнуться. — Значит, у тебя ничего нет? Ты вообще, я смотрю, любопитный тип. Забавний. Знал я таких забавных. Толко в России, в Европе все скучние. Считай, что ты меня позабавил, а тепер не валяй дурака и отдавай.
— Я никого не валяй, — невольно подражая выговору и даже тембру Али, залепетал Иван Саныч. — У меня болше ничего нет.
Али смерил Астахова отсутствующим ледяным взглядом, и вдруг коротким, без замаха, ударом, даже не ударом, а мощным тычком костистого сухого кулака в челюсть, — опрокинул Ваню на пол.
— Щакал! — прошипел Али, а Жодле угрожающе поднялся в кресле, придерживая одной рукой ноутбук.
При таком эффектном повороте диалога Осип не замедлил наершиться.
— Ось воно як?! — злобно пробасил он и вытащил пистолет, а потом щелкнул предохранителем. — Да ты, дядя, злой! Нет, такие душевные разговорчики мне не нравятся. Особенно вот твои, да, твои, который Али. Рожа твоя уж больно смахивает на одного моего знакомого. Он был в Чечне полевым командиром, а потом его поймали и в Бутырке опустили. И клеймушку забуторили: «Машка с трудоднями», все как полагаисси. Ты, случайно, не оттудова вышел, Али? Не из Бутырки, то ись, а из Чечни, из полевых… нет, Али?
Али ничего не сказал, а Жодле холодно произнес:
— Опусти ствол, полудурок. Ты на чужой территории. Если не хочешь, чтобы тебя покрошили в мелкий винегрет, не размахивай стволом.
— А чаво ж? Ты, помнится, к стволам тоже неравнодушен, Жодля… или как тебя тама, — отозвался Осип. — Ишшо в аэропорту начал палить, так припекло. А про винегреты-от ты мне не пой. Я таперь на хранцузскую кулинарию перешел-от. Вы руки-от не распускайте. А то сначала винами угощаете, а потом в харю тычете.
— Убери пушку, — повторил Жодле.
Осипа несло.
Он хорошо поел у Гарпагина, выпил, добавил в «Селекте», так что его тянуло на беседу и разглагольствования. Робости он не испытывал ни малейшей. Иностранцев он вообще считал тупицами и неженками, а если схлестнуться, то за серьезных противников не держал; а тот факт, что Али, по всей видимости, родился не на холмах Монмартра, а где-нибудь в горах Ичкерии, а теперь удачно подвизался на тучной ниве французского гражданства, его нисколько не смущало.
Моржов глубокомысленно почесал дулом пистолета подбородок и произнес:
— Я вот чаво хочу сказать, братцы. Вы неправы, ну, с кем не бывает, чтобы вещицу умыкнуть? Кляптомания — это, межда-а-а прочим, такая же болесть, как ревматизьм или пупочная грыжа. Так што вы на Ваньку не оттягивайте. Он вам усе отдаст. А вот хто, интересно, звонил отсюдова на мобильник Жаку, который, Дюгарри — енто веселей. Кажисси, Коля хотел чтой-то нам про енто докладать, — сбился на совсем уж нарочитое косноязычие Осип.
Жодле неожиданно расслабился и заулыбался. Он даже сел назад в кресло. Осипа это ободрило, и он продолжал:
— Николай Стяпаныч, кажисси, тоже приложил к тому ручку. Наследство — оно, канешна-а, дело хорошее, но зачем же папеньку метелить бейсбольной битой, а потом и еще хужей — подвзрывать?
— Николай Степанович, — почти весело проговорил Жодле, глядя на Николя Гарпагина, — ну что же вы, если обещали месье Иосифу пояснить свое возмутительное поведение, так сделайте же это.
— Пожалуйста, — отозвался тот с каменным лицом, и в ту же секунду из-за его спины вынырнула бейсбольная бита, зажатая в мощном черном кулаке, явно не принадлежащем Гарпагину-младшему.
Осип не успел среагировать: бита описала короткую дугу и щелкнула его по затылку.
У Моржова перехватило дыхание, ему показалось, что воздух густеет и превращается в кисель, плотно забивающий глотку. Он попятился к стене и медленно сполз по ней, чувствуя, как за шиворот по шее стекает что-то теплое, обволакивающее позвоночник приятным теплом.
Настя вскрикнула и попятилась. Вышедший из-за спины Николя негр Лафлеш, и нанесший этот ловкий удар, перехватил ее и оттолкнул в угол комнаты.
— Щакал, — невозмутимо повторил Али, подходя к осевшему на пол Осипу. — Вот если только так можно заткнуть твой поганый рот. Ну щто, — повернулся он к Ивану Санычу, у которого начинало мутиться в голове от дикого, непередаваемого ужаса, — нэ вспомнил?
Жодле уложил ноутбук на журнальный столик и тоже подошел к Ивану Санычу.
— Ну что, не вспомнил? — тоже произнес он. — Не вспомнил, что еще брал из моего бумажника?
— А… — слабо выговорил Ваня, — там еще была такая коробочка. С профилем.
— Вот это уже лучше, Иван, — удовлетворенно заключил Жодле, — коробочка, значит. Какого цвета коробочка?
— Бе…бе…белая.
— Бе…бестолочь ты бе-безмозглая, — передразнил его Али, а Жодле спросил:
— Ну так что, где она?
— Коробочка? Она… она дома. У… у Гарпагина. Степана Семеныча. Это мой… мой дядя. Да вот он его отец, он знает!! — быстро заговорил Иван, тыча пальцем в хмурого Николя.
Услышав слова Ивана Саныча, Жодле неожиданно рассмеялся и, повернувшись к Али, что-то быстро сказал ему по-французски. Ваня барахтался на полу, не смея встать, хотя сил для того он уже набрался.
— Ты должен передать мне эту коробку, — сказал ему Жодле, — передать немедленно. Нет, не из рук в руки. Ты положишь ее в условленное место. Место я назову тебе позже. А сейчас ты посидишь здесь вместе со своими друзьями. Ничего плохого с вами не случится. Впрочем, ничего хорошего пока тоже не обещаю. Ладно. Николя, можешь пока побеседовать с ними, если есть желание. Но Лафлеша не отпускай: ребята явно только изображают из себя дурачков, — сказал он напоследок и вышел в сопровождении Али.
* * *
После ухода Али и Жодле Николя плюнул прямо на стену и уселся в кресло, в котором незадолго до него сидел кто-то из «темных месье». Он был определенно зол.Осип поднялся с пола и, взяв с дивана одну из тряпок и вытерев ею кровоточащий затылок, проговорил:
— И чаво? Что ж ты, Коля, совсем ссучился? Батька родного продаешь?
— Это не я его продаю, это он кого удачно продаст, — хмуро ответил Николя и прикрикнул, увидев, что Осип направился было к нему: — Стой, где стоишь!!
— Сурьезно, — буркнул Осип. — И кто енти добрые хранцузские дяди?
— Сам не знаю, да и тебе не советую, — отозвался Гарпагин-младший. — Только это такие дяди, что когда Лафлеш три месяца назад врезал своей любимой бейсбольной битой этому самому Али, у нашего клуба отозвали лицензию и только чудом не закрыли. А нас, соответственно — не зарыли. Так что ссориться с этим выродком Жодле и с Али, да еще из-за вас, я не имею ни малейшего желания.
— Вот, значит, как, — подал голос Иван Саныч, — а взрывчатку в мобильник Жака засунули тоже эти злые мусью, так, что ли?
— Не знаю, — сказал Николя. — Но не я.
— Но ты же в чем-то хотел признаться?
— Это я так. Лишь бы сказать. Побыстрее залучить вас наверх…
— …в теплую компанию Жодле и Али, — договорил Астахов.
— И Жака, конечно же, не ты пришил? — ехидно спросил Осип. — Нет, ты могешь даже не возражать. Где ж найти такого идиота, который скажет, что он ограбил собственного папашу, к тому же пришил при ентом его слугу?
— Я ничего не знаю, — хмуро сказал Николя. — Но почему-то меня не удивляет, что на папашу напали. Такой он добрый и незлобивый, а главное — щедрый человек. У меня и так проблем хватает, чтобы еще и дополнительные наживать — убивать всяких там Жаков. Жака жалко, конечно… а вот что папашу ограбили — нет. И много у него увели?
— Порядочно, — отозвался Иван Саныч, подозрительно косясь на лупящего на них глаза Лафлеша, и уже хотел было назвать конкретную цифру, но Осип, который, очевидно, угадал это намерение Астахова, поспешно перебил его:
— Я слышал, у тебя проблемы с деньгами?
— Это мягко говоря.
— А какие, если не секрет? То есть — сколько тебе недостает, чтобы эти проблемы-от решить?
Николя нахмурился.
— А тебе-то чего? — буркнул он.
Иван Саныч, который неожиданно для самого себя на лету ухватил мысль Осипа, заговорил:
— Просто ты мог бы легко получить нужную сумму, причем из кармана собственного отца, да так, что он тебя еще и благодетелем величать будет.
Николя только пожал плечами:
— Да быть того не может.
— Еще как может, — заверил его Астахов. — Пока вы с Настей куролесили, много чего произошло. Ты вот, Коля, под Жодле подстраиваешься, покаяние перед нами изображаешь, чтобы нас на второй этаж заманить… а мог бы и посерьезнее и поденежнее дела проворачивать. Например, помочь нам найти тех, кто прибрал денежки твоего папаши. И, само собой, убил Жака. Сдается мне, что эти люди расхаживают сейчас по этому клубу и думают, куда они денут украденный миллион.
Осип чертыхнулся про себя: Астахов все-таки выболтал цифру. Хорошо еще, что не уточнил валюту — миллион франков или, что гораздо существеннее, миллион долларов.
Но Николя хватило и того, что сказал Иван Саныч. Он напружинился и, вытянув шею, как подавившийся использованным презервативом гусак, выдохнул:
— Миллион? Что… этот старый болван хранил в своем домишке в Сен-Дени миллион франков?!
Осип и Иван Саныч синхронно и, разумеется, независимо друг от друга подумали, что миллион-то миллионом, но в переводе на франки миллионов получается уже шесть.
Нет… или этот Николя в самом деле не имеет никакого отношения к случившемуся этой ночью в доме Степана Семеновича, или же он превосходный актер.
Последнее — вряд ли.
— Ага… — сдержанно сказал Осип. — Мильен. Так вот, его очень интересует, кто же мог так разнюхать об ентом сейфе, если даже родный сын об ентом не знает.
— И полицию, наверно, тоже интересует, — буркнул Николя.
— Степан Семеныч считает, что у полиции по этому поводу свои изображения, — важно заявил Осип. — И что она ни за что не будет работать как следует. У нас есть наметки: нужно узнать, кто звонил на мобильник Жака в… э-э-э… во сколько грохнуло-от, Саныч? — повернулся он к Ивану.
Тот назвал примерное время.
— Вот именно, вот именно, — воскликнул Осип. — Ты, Коля, сам тута работаешь, так что ублюдка вычислить смогешь. Ты же не полиция, ты в этом свой кровный интерес имеешь. А если вычислишь, так мы тую гниду тряхнем за жабры.
Биологическая мешанина Осипа о «гниде с жабрами» вызвала у Николя смешок.
— Жабры? Кровный интерес? Я так смотрю, вам папаша денег посулил. И сколько жен вы из него натрусили и какой процент мне пойдет, если что?
— Ишь гусь, — неодобрительно сказал Осип. — Ишшо ничего не делал, кроме как его дружок мене по башке хряпнул до юшки… а туда же — деньгу просит. А сколько ты у папаши недавно просил?
— Пятьдесят штук, — поколебавшись, ответил Гарпагин-младший.
— Франков?
— Ну, а чего же?
— Ла-а-адно, — протянул Осип. — Ничаво. Получишь ты свои франки, но только прежде найди того урода, который звонил по телефону.
— А дальше?
— А дальше через него, быть может, выйдем на заказчиков или, по крайней мере, исполнителей вчерашнего преступления с мокрым делом, — важно заявил Иван Саныч, вообще-то о следовательской работе имевший самое размытое представление и пока чрезвычайно удачно ознакомившийся только с одной стороной работы сыскарей, да и то коррумпированного их звена: получением взяток.
Николя передернул плечами, а потом произнес:
— Посмотрим. Только сразу предупреждаю: давши слово, держите. В противном случае…
— У нас в Питере говорят проще, — перебил его Иван Саныч. — А именно: «за базар ответишь!»…
— Мы че, договариваемся вести расследование? — прищурился Николя. — Как толстый комиссар Руж?
— Да какое там расследование… — горько вздохнул Иван Саныч, — как говорится, и смех и грех. Даже похмелиться не успели, — невесть к чему добавил он, жадно глядя на початую бутылку коньяку, непонятно откуда появившуюся в ловких руках Николя, — вот ежели похмелились бы — совсем другой разговор был. Я — актер. Правда, недоучка. Меня из ВГИКа выгнали. Ну и вот. Что это я это?… — вдруг оборвал себя Астахов, ожесточенно тряхнув головой, — говорю, как будто я нажрался уже.
— Ага, — подхватил Осип, точно так же загипнотизированный бутылкой коньяка, который был уже разливаем по четырем бокалам, — прямо как я говорю. Я это… цельная, бля, личность. Когда нажрусь и когда трезвый всегда говорю одинаково. А у тебя это… умственная неполноценность. То есть — раздвоение, стало быть, личности. Николя Степаноч, ты нам, верно, наливаешь? Или у тебя четыре глотки? Если договорились, то сделку, стало быть, надо вспрыснуть.
Николя кивнул, и все, включая Настю Дьякову, разобрали свои бокалы и выпили в гробовой тишине. А потом Иван Саныч сказал:
— А вот этот Жодле со своим чеченофранцузом Али… что они тебе сказали, когда просили привести нас сюда, наверх, а, Коля?
— Да ничего особенного, — сказал Гарпагин-младший, — просто этот Жодле с Али явились сюда сегодня около семи вечера и объявили мне, что вскорости сюда должен прийти человек, который их ограбил. Я Жодле терпеть не могу, об Али вообще умолчу, так что этот грабитель стал мне заочно симпатичен. Вот и все.
— А вот можно их понять, — сказал Осип, который с принятием значительной порции превосходного коньяка на глазах подобрел и даже на негра Лафлеша, разбившего ему голову, перестал коситься по-звериному, с мутным стальным блеском в глазах. — А вот можно их понять, ентих Али да Жодле. Они, верно, тут, в Хранции, сурьезные люди. А Саныч, как болван, влез со своей кля… кле-пто-мань… маней и украл вещи. Ну кому приятно будет? Вот я, когда работал в Генпрокуратуре младшим следаком (Иван Саныч выкатил на него, как выкатывают винную бочку, мутный осоловевший взгляд, полный недоумения), я бы такого человечка… тоже нашел бы да прижучил! Я вот, может, ваще выпью сейчас за Жодле, чтобы он посейчас и дальше блю… бле… блюл, блюет и блять будет устав и закон Хранцузской республики!
Провозгласив этот сомнительный тост, Осип буквально выхватил из рук Николя Гарпагина бокал и одним коротким движением вылил в глотку.