Страница:
— И ишшо мы подозреваем, что его зовут Ансельм, — добавил Моржов. — Дохтор технических наук, который, может, тоже с гэбэшниками в свое время водился.
— Так, значит, вы его знаете, этого человека?
— Еще бы. Он нас из Шарля де Голля до Сен-Дени подвозил, — сказал Иван Саныч. — Теперь я так думаю — не случайно. Только не знаю, как насчет того, чтобы его выловить: у нас тут проблем немерено, и я так думаю, что нам с Осипом нужно немедленно уезжать из России. Во-первых — эта заморочка с фотороботами, во-вторых — черт знает, что эти братки Рыбаковские вытворят, что они потребуют за услугу. Они ж еще могут решить, что мы Рыбушкина и сняли. Грохнули то есть. Ведь так и подумают.
Александр Ильич подозрительно покосился на Осипа и Ивана Саныча и проговорил:
— А вы… вы действительно не убивали Рыбушкина?
У Вани на долю секунды зашевелилось сомнение: быть может, напившись самогону, они начисто вырубили свою память и на автопилоте натворили, как говорится, всяко-разно? Ведь мало личто. Но потом секундное затмение прошло, и он уверенно рубанул:
— Действительно — не убивали!
— Да и зачем нам его убивать, если он нам тово… помог, — сказал Осип. — У мене тут была мысля, что Рыбушкина и грохнули туи Карасюки и Гуркины… с них станется. Напилися и по пьяни грохнули.
— Нет-нет! — быстро перебил его Иван Саныч. — Не может такого быть! Не бывает таких совпадений, чтобы сказать, будто тот, убийца, был весь в черном!..
— Хвантазер ты-от, Саныч, — сказал Осип. — Правды-ы, хвантазии твои почему-то часто на быль смахивают. Ладны-ы… утро вечера… спать надо. А то я чаво-то… ничаво не воображаю, потому как… э-э-э… вот. Мы ночуем у тебя, а, Ильич?
— Ночуйте, куда ж с вами… — махнул рукой тот, — вы только разулись бы.
И его блуждающий взгляд тоскливо коснулся грязню-ю-ющей обуви Ивана Александровича и Моржова.
Он только что мутно пережевал бутерброд с зеленью и ветчиной и запил его чуть ли не полулитром кефира. Иван Саныч любил похмелье заливать кефиром, если не имелось доступа к алкоголесодержащим продуктам.
— Это Ансельм, — повторил он. — Я вспомнил, как он расписывал нам про Жодле. Ну откуда простой таксист может знать, что Жодле и Магомадов — не какие-нибудь там бандиты… а на бандитов они по своим ухваткам и замашкам куда как смахивают… а сотрудники этого… чего уж у них там, во Франции, разведки?… Я так думаю, что этот Ансельм тоже из каких-то темных служб.
— Уж куда темнее, — подал голос Осип. — Из ентой… преисподней. Чертики кровавые в глазах.
Астахов-младший досадливо махнул на него рукой и продолжал:
— Этот Ансельм мне сразу не понравился. Ну если он русский, так почему титулует себя французским именем? Вот Гарпагин, на что уж сволочь оказался, царство ему небесное… так он и то именовался как положено, по-русским, с именем-отчеством: Гарпагин Степан Семенович. Даром что такая замысловатая гнида — полковник КГБ. Я предлагаю, — продолжал он, — я предлагаю следующее: мы с Осипом возвращаемся в Париж. Этот Ансельм рано или поздно туда вернется, а уж тогда мы его тряхнем по полной!!
— Он мое сало спер, — свирепо сказал Осип.
— И мой йогурт. Но это неважно. Он все эти продукты не переварит, сволочь. Вот. А нам, Осип, нужно вернуться во Францию, тем более что тут оставаться страшновато. Если не сказать хуже.
Похмельный синдром всегда вызывал у Вани Астахова повышенную болтливость, и он, верно, сказал бы тем же манером еще сотню-другую столь же трескучих и необязательных слов, если бы его не перебил отец:
— Знаешь что, Ваня, ты не болтай лишнего. И ногами, кстати, тоже не болтай, ты мне уже два раза в коленку пнул. А что касается вашего отъезда из Питера, то это, по-моему, правильно. Я тоже думаю, что вам нужно уехать из России. В конце концов, деньги у вас сейчас имеются, и в значительном количестве, так что срочности в получении наследства нет никакой, а башку сломить можно очень даже запросто. Надо выждать время, ты разумно рассудил, Иван. Можешь считать, что твоей разумностью я покорен и очарован. — В голосе Александра Ильича снова послышалась легкая насмешка, коей он, как то было неоднократно заметно, щеголял к месту и не к месту. — Так что паспорта со всеми прибамбасами и билеты я вам оформлю к завтрашнему дню. Ваша задача — засесть на квартире на этой вашей улице Сантьяго-де-Куба и никуда оттуда не вылезать. Чтобы опять кого-нибудь ненароком не ушибить до летального исхода.
— Ты что, намекаешь, будто это мы убили Рыбушкина, да и Магомадова до смерти уговорили в придачу? — вскипел Иван Саныч. — Да? Значит, по-твоему, это мы с Осипом засадили в Магомадова две пули, одну Осип, одну — я, чтобы никому обидно не было?!
— Да успокойся ты, — досадливо оборвал его Александр Ильич, — ничего я не намекаю. Ты, сынок, попросту не пузырься, тебе нервы еще пригодятся.
Ваня что-то недовольно пробурчал, но наезды на отца прекратил.
Через полчаса личный шофер Александра Ильича довез Осипа и Ивана Саныча до квартиры на Сантьяго-де-Куба, а когда за шофером хлопнула дверь, Осип сказал:
— Значит, нам остались еще сутки. А ентот самый человек, который черный, тут уже бывал. И где гарантия, что он не побывает здесь снова?
— Н-никакой гарантии, — выговорил Иван Саныч. — Только мне все равно. Я стырил у Жодле пистолет, а йогурта у меня уже нет. Но, честно говоря, Осип, — он повернулся к Моржову и изобразил на лице какую-то странную гримасу, — честно говоря, мне очень хотелось бы пощупать этого самого человечка, будь он Ансельмом, будь он хоть восставшим из ада или из зада. (Иван Саныч хорошо зарядился кальвадосом и потому был отчаянно храбр.) Возможно, если мы его поймаем здесь, в Питере, гарпагинские денежки уже наши. Ведь если он грохнул Жака и Николя и спер миллион у Гарпагина, то условие в приписке завещания будет выполнено!
— Может быть, — сказал Осип.
— И вообще, — проговорил Иван Саныч, — не знаю, как ты, а вот лично мне очень тяжело сидеть дома, имея в своем распоряжении дикую сумму в валюте. Ведь можно так покуролесить на прощание. Может, мы больше сюда и не вернемся, а, Осип? Осядем в Париже, будем гонять по всему миру, посмотрим, где че кому почем… вот так. Хорошо заживем, а, Осип? Я вот тут подумал: если Настя найдется, а не жениться ли мне на ней? По моему мнению, она самая подходящая мне пара, ну, как… как тебе Лиза Гарпагина, — тут Иван Саныч хохотнул, а Осип проговорил:
— Ты, Ванька, известный любитель теёрии-от разводить. Если бы да кабы…
— Да почему же? А вот у меня мысль есть хорошая, — вдруг заявил Иван Саныч.
— Котора?
— Я знаю, как выманить этого самого черного человечка на свет Божий.
— Чаво? И как?
— Ведь он всегда следует за нами?
— Ну да.
— И убивает тех, кого мы разыскиваем… Рыбушкина, Магомадова… так, Осип?
— Ну, так. И чаво?
— А то, что если этот Ансельм, или кто он там, убил Магомадова, то ему точно так же нужен Жодле. Жодле знает все, что знал Маг, и даже сверх того. Так что если он убил Магомадова, то Жодле он убрал бы с еще большим удовольствием.
— Антиресно, — пробурчал Осип.
— Конечно, интересно! А почему он не убил Жодле? Да потому что он не знает, где его искать. А лишних усилий этот черный человек не предпринимает, боится засветиться, так что он тупо следует за нами… мы сами выводим его на тех, кого надо. Мы знаем питерский адрес Жодле, а он — нет. И если Жодле все еще в Питере, то мы его выловим и предложим ему прощальный ужин.
— Чаво-о-о? — протянул Осип. — Саныч, ты вообще как… в своем уме? Ты что говоришь-то? Прощальный ужин с Жодле? Да енто… он от нас шарахаться будет, как черт от ладана!
— Ну… енто как с ним говорить, — отозвался Астахов-младший. — У нас против него все козыри.
— Енто ты так думаешь. А он, может, совсем по-другому… да, думается, его уже и нет в Питере-от. Взял билет на утренний рейс и — бонжур, бля.
— Не бонжур, а оревуар, — поправил его Иван Саныч, который, помнится, рассекал в Сен-Дени с самоучителем французского языка и теперь считал, что он несколько поднатаскался в нем.
— Но твой папаша грил, что лучше не высовываться, а Ильич знает, чаво говорит!
— Ты, Осип, верно, сала переел, — безаппеляционно заявил Иван Саныч, — ты что, хочешь сказать, что если следовать указаниям моего почтенного родителя, то можно наилучшим способом избежать всех геморроев? По-моему, мы с тобой выжили не благодаря, а вопреки его советам.
— Но на этот раз у него, кажись, такое же намерение, как и у нас — выдворить нас подальше, из Питера!
— Намерение? Есть такая пословица, Осип: благими намерениями вымощена дорога в ад.
И с этими словами Иван Саныч снял трубку телефона и набрал короткий номер.
— Справочная? Девушка, вы не подскажете, какой телефон вот по этому адресу? — живо заговорил он, когда ему ответили. И он назвал адрес питерской квартиры Жодле. — Какой? Ага, спасибо. Ну вот и все, — повернулся он к Осипу, — сейчас будет фокус. — Если, конечно, Жодле окажется дома. Но мне почему-то кажется, что, по логике вещей, он сейчас должен находиться на той квартире. Во избежание… але!! Месье Жодле? Очень хорошо. Я рад, что застал вас. Вы меня узнаете? Вот и чудно. Дело в том, месье Жодле, что мне нужно с вами встретиться. Да. Конечно, важно.
— Я надеюсь, что это не связано с денежным вопросом? — прозвучал в трубке холодный голос француза.
— Ни в коем случае! Вы, кажется, очень щедро расплатились за все.
— Рад это слышать. Но должен заметить, что с вашей стороны неблагоразумно говорить об этом по телефону.
— Понятно. Так вот, я повторяю: нам нужно встретиться. Месье Жодле, я думаю, что вас хотят убить.
— Я догадываюсь, — отозвался тот. — Мы, кажется, об этом уже говорили.
— Лучше сто раз поговорить, чем один раз умереть. Это если перефразировать известную русскую поговорку. Так что давайте увидится гле-нибудь неподалеку от вашего дома.
— Надеюсь, не в ресторане «Падуя»?
— О, мне всегда нравился французский юмор, — сказал Ваня, отхлебнув еще немного текилы из бокала, край которого был густо сдобрен солью. — Правда, в вашем исполнении он немного жестковат. Как пережаренное мясо. Это к слову о том, что мне нравится еще и французская кухня. Вы еще не купили билет на самолет?
— Нет.
— Прекрасно. Значит, вы не привязаны ко времени. Так как насчет встречи?
— Только без провокаций.
— О, как вы могли подумать! — проговорил Ваня с парижским прононсом и хитро подмигнул Осипу, который меланхолично жевал огурец и разглядывал тупую физию Бенджамина Франклина на стодолларовой купюре. — Какие еще провокации? Никаких провокаций. Если хотите, даже сами можете назначить место встречи. (Тут Ваня икнул и подпортил благолепие своих реплик.) Где? О-о, круто. Ну что ж… договорились. Отлично. Значит, до встречи. Денег можете с собой не брать. Мы угощаем. Ну… оревуар.
Он положил трубку и рассмеялся.
— Ну чаво? — спросил Осип. — Договорилси?
— Ну да?
— И где?
Иван Саныч набрал было воздуху в грудь, чтобы ответить, где именно назначил ему встречу Жодле, но тут зазвонил телефон. Астахов как-то странно посмотрел на него одним глазом и сказал Осипу:
— Жодле? Вдруг у него АОН стоит?
— Не знаю, что у него там стоит, тебе виднее после самолета-от, но только это вовсе не Жодле, — отозвался Моржов. — Может, енто Александр Ильич беспокоит. Только все-таки вряд ли он.
— Ну так брать? — И, не дожидаясь ответа Осипа, Иван Саныч одним глотком допил текилу и снял трубку, на том же вдохе, что при поглощении кактусовой водки, выговорив:
— Да.
— Иван? — неспешно прозвучало в трубке.
— Да, — повторил Ваня с неожиданной ватой в позвоночнике. — А это кто?
— Это Александр. (Иван Саныч тут же вспомнил, как выглядит этот человек, а также то, что Осип называл этого Александра по погонялу — Флагман, и говорил о его деятельности, в свое время наводившей ужас.) Мы с вами общались, когда вам потребовалось найти известных нам обоим людей. Одним словом, нужно встретиться, Иван. Как у вас насчет этого?
Ване внезапно стало жутко. Он даже не шмыгнул, а скорее всхлипнул носом и произнес задушенным голосом:
— Де… деньги? Вам нужны деньги?
— Ну почему так спешишь? — вальяжно раскатился голос в телефоне. — Какие еще деньги? Я говорю: надо встретиться. А ты про какие-то деньги говоришь. Это несерьезно, Иван.
— Встретиться? А когда?
— Да хоть сегодня вечером. Ты сможешь, я думаю?
— Да… хорошо. Я сегодня ужинаю в ресторане «Арагви». Может, там и встретимся?
— В «Арагви»? Хорошо живешь, Иван Александрович. Ужин в «Арагви» — это удовольствие, прямо скажем, не для бедных. Ну хорошо, договорились. Когда ты собираешься закончить ужин?
— Почему — закончить? — пролепетал Ваня.
— Да так. Не хочу портить тебе аппетит. Так во сколько ты закончишь ужинать и будешь пить грузинское вино?
— В… одиннадцать, — быстро ответил Астахов.
— Добро. До встречи. — И Иван Саныч услышал в трубке короткие гудки. Астахов передернул плечами и услышал словно вдалеке голос Осипа:
— Кто звонил, Саныч? Вот енти бандиты, которых поднял Рыбак? Да?
— Да, они. Я им назначил в ресторане «Арагви».
— А почему там?
— Потому что у нас там будет последний ужин в Петербурге? — Иван Саныч приложил руку ко лбу, а потом добавил упадническим тоном:
— И, быть может, вообще. Вот такие дела, Савельич.
— Ну, ты запел старую песенку, — ничуть не удивившись сказал Осип. — Типа: все пропало, ничаво нигде не стало, мы пропали, ну и вот. Ты не пузырься, Саныч. Говори толком. Почему именно в «Арагви»? Там же жутко дорого.
— А потому что мне Жодле там встречу назначил, — выговорил Иван Саныч. — Думаю, что Жодле не будет там лишним.
— Что-то ты мудришь. Знаешь что, Саныч? А давай-ка никуда не пойдем. Давай-ка заберем у твово бати новые паспорта и свалим отседова в Финляндию. До ее, до Финляндии, стало быть, рукой подать. Доберемси, разберемси. А оттуда из Хельсинок ентих — до Парижу и дунем.
— Нет, — твердо выговорил Иван Саныч, — я уже решил. Ты, Осип, если хочешь, можешь не идти. Я один пойду. — Он выпил еще текилы, а Осип синхронно с ним хватил водки. — Можешь не идти, я не обижусь. Ты, Осип, езжай… езжай в Париж. Ты у нас молодожен… зачем тебе жизнью рисковать. А Ваня Астахов, он как-нибудь того… прорвется. Как там у Высоцкого-то… ты ее все время в Питере поешь, как в Париже пел про «Марусю в енституте Сикли-хва-сов-скова»… как она: «Зря ты, Ванечка, бредешь вдоль оврага, На пути — каменья сплошь, резвы ножки обобьешь, бедолага!»
— Да харош тебе, Иван Саныч! Не юродствуй, чаво уж ты вот?
— «Стал на беглого похож аль на странни-ичка. Может, сядешь, отдохнешь, Ваня-Ванечка?» — тоскливо провыл Астахов-младший. — Горемы-ы-ычный мой… дошел ты до краешка-а… тополь твой уже отцвел, Ваня-Ванюшка!
— Не, ну Саныч, хватит тебе, что ли! Как маленький, честное слово! — возмутился Осип, а потом, одушевленный то ли действительно хорошим чувством, то ли водкой, а, скорее всего, и тем, и другим вместе, подошел к Ване и, обняв его так, что шершавые ладони впились в астаховскую спину, проговорил:
— Ну ты чаво говоришь, Ванька? Уехать без тебя? Да хватит тебе! Мы ж с тобой теперь роднее, чем ты с отцом своим! Мы ж с тобой уж почти родственники.
— Ну да… двоюродный кисель соседнему забору.
— Да какая разница? Если я женюся на Лизке, то ты мне будешь шурин… м-м-м… двоюродный. Да ничаво, енто даже у Семеныча, который только не Гарпагин, а Высоцкий — сказано: «Па-аслушай, Зин, не трррогай шурррина… какой ни есть, а он родня!» — Осип так разошелся, что почти точно повторил характерный тембр и интонации знаменитого барда. — Да и вообще, родня не родня — чаво уж теперь роднями чиниться? Глупство енто… Куда ж я без тебя? Мне без тебя… мне без тебя никуда.
Ванино лицо просветлело.
— Правда? — выговорил он. — Ты это честно, безо всякой этакой подковерной хрени… говоришь?
— Устал ты, Саныч, — серьезно сказал Осип. — Устал. Молодой еще совсем, а уже такой усталый. Сколько там тебе лет?
— Будет двадцать шесть. Девятнадцатого октября.
— Вот и ладно. Значит, будет двадцать шесть. — Осип качнул головой, потом выпил водки прямо из горлышка, а затем произнес:
— Надо, чтобы эти двадцать шесть в самом деле исполнились. Хочешь, в Париже, хочешь, у тебя на родине — в Питере. Но чтобы исполнились. Нет, ты так не смотри и не думай, что я пьяный. Я на самом деле так думаю и тебе того желаю. Мы же почти родные. Так что ты, Саныч, меня не обижай. Мы с тобой будем до конца.
— До победного конца, — хрипло присовокупил Ваня.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. АД В РЕСТОРАНЕ «АРАГВИ»: ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ В ПЕТЕРБУРГЕ
— Так, значит, вы его знаете, этого человека?
— Еще бы. Он нас из Шарля де Голля до Сен-Дени подвозил, — сказал Иван Саныч. — Теперь я так думаю — не случайно. Только не знаю, как насчет того, чтобы его выловить: у нас тут проблем немерено, и я так думаю, что нам с Осипом нужно немедленно уезжать из России. Во-первых — эта заморочка с фотороботами, во-вторых — черт знает, что эти братки Рыбаковские вытворят, что они потребуют за услугу. Они ж еще могут решить, что мы Рыбушкина и сняли. Грохнули то есть. Ведь так и подумают.
Александр Ильич подозрительно покосился на Осипа и Ивана Саныча и проговорил:
— А вы… вы действительно не убивали Рыбушкина?
У Вани на долю секунды зашевелилось сомнение: быть может, напившись самогону, они начисто вырубили свою память и на автопилоте натворили, как говорится, всяко-разно? Ведь мало личто. Но потом секундное затмение прошло, и он уверенно рубанул:
— Действительно — не убивали!
— Да и зачем нам его убивать, если он нам тово… помог, — сказал Осип. — У мене тут была мысля, что Рыбушкина и грохнули туи Карасюки и Гуркины… с них станется. Напилися и по пьяни грохнули.
— Нет-нет! — быстро перебил его Иван Саныч. — Не может такого быть! Не бывает таких совпадений, чтобы сказать, будто тот, убийца, был весь в черном!..
— Хвантазер ты-от, Саныч, — сказал Осип. — Правды-ы, хвантазии твои почему-то часто на быль смахивают. Ладны-ы… утро вечера… спать надо. А то я чаво-то… ничаво не воображаю, потому как… э-э-э… вот. Мы ночуем у тебя, а, Ильич?
— Ночуйте, куда ж с вами… — махнул рукой тот, — вы только разулись бы.
И его блуждающий взгляд тоскливо коснулся грязню-ю-ющей обуви Ивана Александровича и Моржова.
* * *
— Это Ансельм, — сказал Ваня за завтраком.Он только что мутно пережевал бутерброд с зеленью и ветчиной и запил его чуть ли не полулитром кефира. Иван Саныч любил похмелье заливать кефиром, если не имелось доступа к алкоголесодержащим продуктам.
— Это Ансельм, — повторил он. — Я вспомнил, как он расписывал нам про Жодле. Ну откуда простой таксист может знать, что Жодле и Магомадов — не какие-нибудь там бандиты… а на бандитов они по своим ухваткам и замашкам куда как смахивают… а сотрудники этого… чего уж у них там, во Франции, разведки?… Я так думаю, что этот Ансельм тоже из каких-то темных служб.
— Уж куда темнее, — подал голос Осип. — Из ентой… преисподней. Чертики кровавые в глазах.
Астахов-младший досадливо махнул на него рукой и продолжал:
— Этот Ансельм мне сразу не понравился. Ну если он русский, так почему титулует себя французским именем? Вот Гарпагин, на что уж сволочь оказался, царство ему небесное… так он и то именовался как положено, по-русским, с именем-отчеством: Гарпагин Степан Семенович. Даром что такая замысловатая гнида — полковник КГБ. Я предлагаю, — продолжал он, — я предлагаю следующее: мы с Осипом возвращаемся в Париж. Этот Ансельм рано или поздно туда вернется, а уж тогда мы его тряхнем по полной!!
— Он мое сало спер, — свирепо сказал Осип.
— И мой йогурт. Но это неважно. Он все эти продукты не переварит, сволочь. Вот. А нам, Осип, нужно вернуться во Францию, тем более что тут оставаться страшновато. Если не сказать хуже.
Похмельный синдром всегда вызывал у Вани Астахова повышенную болтливость, и он, верно, сказал бы тем же манером еще сотню-другую столь же трескучих и необязательных слов, если бы его не перебил отец:
— Знаешь что, Ваня, ты не болтай лишнего. И ногами, кстати, тоже не болтай, ты мне уже два раза в коленку пнул. А что касается вашего отъезда из Питера, то это, по-моему, правильно. Я тоже думаю, что вам нужно уехать из России. В конце концов, деньги у вас сейчас имеются, и в значительном количестве, так что срочности в получении наследства нет никакой, а башку сломить можно очень даже запросто. Надо выждать время, ты разумно рассудил, Иван. Можешь считать, что твоей разумностью я покорен и очарован. — В голосе Александра Ильича снова послышалась легкая насмешка, коей он, как то было неоднократно заметно, щеголял к месту и не к месту. — Так что паспорта со всеми прибамбасами и билеты я вам оформлю к завтрашнему дню. Ваша задача — засесть на квартире на этой вашей улице Сантьяго-де-Куба и никуда оттуда не вылезать. Чтобы опять кого-нибудь ненароком не ушибить до летального исхода.
— Ты что, намекаешь, будто это мы убили Рыбушкина, да и Магомадова до смерти уговорили в придачу? — вскипел Иван Саныч. — Да? Значит, по-твоему, это мы с Осипом засадили в Магомадова две пули, одну Осип, одну — я, чтобы никому обидно не было?!
— Да успокойся ты, — досадливо оборвал его Александр Ильич, — ничего я не намекаю. Ты, сынок, попросту не пузырься, тебе нервы еще пригодятся.
Ваня что-то недовольно пробурчал, но наезды на отца прекратил.
Через полчаса личный шофер Александра Ильича довез Осипа и Ивана Саныча до квартиры на Сантьяго-де-Куба, а когда за шофером хлопнула дверь, Осип сказал:
— Значит, нам остались еще сутки. А ентот самый человек, который черный, тут уже бывал. И где гарантия, что он не побывает здесь снова?
— Н-никакой гарантии, — выговорил Иван Саныч. — Только мне все равно. Я стырил у Жодле пистолет, а йогурта у меня уже нет. Но, честно говоря, Осип, — он повернулся к Моржову и изобразил на лице какую-то странную гримасу, — честно говоря, мне очень хотелось бы пощупать этого самого человечка, будь он Ансельмом, будь он хоть восставшим из ада или из зада. (Иван Саныч хорошо зарядился кальвадосом и потому был отчаянно храбр.) Возможно, если мы его поймаем здесь, в Питере, гарпагинские денежки уже наши. Ведь если он грохнул Жака и Николя и спер миллион у Гарпагина, то условие в приписке завещания будет выполнено!
— Может быть, — сказал Осип.
— И вообще, — проговорил Иван Саныч, — не знаю, как ты, а вот лично мне очень тяжело сидеть дома, имея в своем распоряжении дикую сумму в валюте. Ведь можно так покуролесить на прощание. Может, мы больше сюда и не вернемся, а, Осип? Осядем в Париже, будем гонять по всему миру, посмотрим, где че кому почем… вот так. Хорошо заживем, а, Осип? Я вот тут подумал: если Настя найдется, а не жениться ли мне на ней? По моему мнению, она самая подходящая мне пара, ну, как… как тебе Лиза Гарпагина, — тут Иван Саныч хохотнул, а Осип проговорил:
— Ты, Ванька, известный любитель теёрии-от разводить. Если бы да кабы…
— Да почему же? А вот у меня мысль есть хорошая, — вдруг заявил Иван Саныч.
— Котора?
— Я знаю, как выманить этого самого черного человечка на свет Божий.
— Чаво? И как?
— Ведь он всегда следует за нами?
— Ну да.
— И убивает тех, кого мы разыскиваем… Рыбушкина, Магомадова… так, Осип?
— Ну, так. И чаво?
— А то, что если этот Ансельм, или кто он там, убил Магомадова, то ему точно так же нужен Жодле. Жодле знает все, что знал Маг, и даже сверх того. Так что если он убил Магомадова, то Жодле он убрал бы с еще большим удовольствием.
— Антиресно, — пробурчал Осип.
— Конечно, интересно! А почему он не убил Жодле? Да потому что он не знает, где его искать. А лишних усилий этот черный человек не предпринимает, боится засветиться, так что он тупо следует за нами… мы сами выводим его на тех, кого надо. Мы знаем питерский адрес Жодле, а он — нет. И если Жодле все еще в Питере, то мы его выловим и предложим ему прощальный ужин.
— Чаво-о-о? — протянул Осип. — Саныч, ты вообще как… в своем уме? Ты что говоришь-то? Прощальный ужин с Жодле? Да енто… он от нас шарахаться будет, как черт от ладана!
— Ну… енто как с ним говорить, — отозвался Астахов-младший. — У нас против него все козыри.
— Енто ты так думаешь. А он, может, совсем по-другому… да, думается, его уже и нет в Питере-от. Взял билет на утренний рейс и — бонжур, бля.
— Не бонжур, а оревуар, — поправил его Иван Саныч, который, помнится, рассекал в Сен-Дени с самоучителем французского языка и теперь считал, что он несколько поднатаскался в нем.
— Но твой папаша грил, что лучше не высовываться, а Ильич знает, чаво говорит!
— Ты, Осип, верно, сала переел, — безаппеляционно заявил Иван Саныч, — ты что, хочешь сказать, что если следовать указаниям моего почтенного родителя, то можно наилучшим способом избежать всех геморроев? По-моему, мы с тобой выжили не благодаря, а вопреки его советам.
— Но на этот раз у него, кажись, такое же намерение, как и у нас — выдворить нас подальше, из Питера!
— Намерение? Есть такая пословица, Осип: благими намерениями вымощена дорога в ад.
И с этими словами Иван Саныч снял трубку телефона и набрал короткий номер.
— Справочная? Девушка, вы не подскажете, какой телефон вот по этому адресу? — живо заговорил он, когда ему ответили. И он назвал адрес питерской квартиры Жодле. — Какой? Ага, спасибо. Ну вот и все, — повернулся он к Осипу, — сейчас будет фокус. — Если, конечно, Жодле окажется дома. Но мне почему-то кажется, что, по логике вещей, он сейчас должен находиться на той квартире. Во избежание… але!! Месье Жодле? Очень хорошо. Я рад, что застал вас. Вы меня узнаете? Вот и чудно. Дело в том, месье Жодле, что мне нужно с вами встретиться. Да. Конечно, важно.
— Я надеюсь, что это не связано с денежным вопросом? — прозвучал в трубке холодный голос француза.
— Ни в коем случае! Вы, кажется, очень щедро расплатились за все.
— Рад это слышать. Но должен заметить, что с вашей стороны неблагоразумно говорить об этом по телефону.
— Понятно. Так вот, я повторяю: нам нужно встретиться. Месье Жодле, я думаю, что вас хотят убить.
— Я догадываюсь, — отозвался тот. — Мы, кажется, об этом уже говорили.
— Лучше сто раз поговорить, чем один раз умереть. Это если перефразировать известную русскую поговорку. Так что давайте увидится гле-нибудь неподалеку от вашего дома.
— Надеюсь, не в ресторане «Падуя»?
— О, мне всегда нравился французский юмор, — сказал Ваня, отхлебнув еще немного текилы из бокала, край которого был густо сдобрен солью. — Правда, в вашем исполнении он немного жестковат. Как пережаренное мясо. Это к слову о том, что мне нравится еще и французская кухня. Вы еще не купили билет на самолет?
— Нет.
— Прекрасно. Значит, вы не привязаны ко времени. Так как насчет встречи?
— Только без провокаций.
— О, как вы могли подумать! — проговорил Ваня с парижским прононсом и хитро подмигнул Осипу, который меланхолично жевал огурец и разглядывал тупую физию Бенджамина Франклина на стодолларовой купюре. — Какие еще провокации? Никаких провокаций. Если хотите, даже сами можете назначить место встречи. (Тут Ваня икнул и подпортил благолепие своих реплик.) Где? О-о, круто. Ну что ж… договорились. Отлично. Значит, до встречи. Денег можете с собой не брать. Мы угощаем. Ну… оревуар.
Он положил трубку и рассмеялся.
— Ну чаво? — спросил Осип. — Договорилси?
— Ну да?
— И где?
Иван Саныч набрал было воздуху в грудь, чтобы ответить, где именно назначил ему встречу Жодле, но тут зазвонил телефон. Астахов как-то странно посмотрел на него одним глазом и сказал Осипу:
— Жодле? Вдруг у него АОН стоит?
— Не знаю, что у него там стоит, тебе виднее после самолета-от, но только это вовсе не Жодле, — отозвался Моржов. — Может, енто Александр Ильич беспокоит. Только все-таки вряд ли он.
— Ну так брать? — И, не дожидаясь ответа Осипа, Иван Саныч одним глотком допил текилу и снял трубку, на том же вдохе, что при поглощении кактусовой водки, выговорив:
— Да.
— Иван? — неспешно прозвучало в трубке.
— Да, — повторил Ваня с неожиданной ватой в позвоночнике. — А это кто?
— Это Александр. (Иван Саныч тут же вспомнил, как выглядит этот человек, а также то, что Осип называл этого Александра по погонялу — Флагман, и говорил о его деятельности, в свое время наводившей ужас.) Мы с вами общались, когда вам потребовалось найти известных нам обоим людей. Одним словом, нужно встретиться, Иван. Как у вас насчет этого?
Ване внезапно стало жутко. Он даже не шмыгнул, а скорее всхлипнул носом и произнес задушенным голосом:
— Де… деньги? Вам нужны деньги?
— Ну почему так спешишь? — вальяжно раскатился голос в телефоне. — Какие еще деньги? Я говорю: надо встретиться. А ты про какие-то деньги говоришь. Это несерьезно, Иван.
— Встретиться? А когда?
— Да хоть сегодня вечером. Ты сможешь, я думаю?
— Да… хорошо. Я сегодня ужинаю в ресторане «Арагви». Может, там и встретимся?
— В «Арагви»? Хорошо живешь, Иван Александрович. Ужин в «Арагви» — это удовольствие, прямо скажем, не для бедных. Ну хорошо, договорились. Когда ты собираешься закончить ужин?
— Почему — закончить? — пролепетал Ваня.
— Да так. Не хочу портить тебе аппетит. Так во сколько ты закончишь ужинать и будешь пить грузинское вино?
— В… одиннадцать, — быстро ответил Астахов.
— Добро. До встречи. — И Иван Саныч услышал в трубке короткие гудки. Астахов передернул плечами и услышал словно вдалеке голос Осипа:
— Кто звонил, Саныч? Вот енти бандиты, которых поднял Рыбак? Да?
— Да, они. Я им назначил в ресторане «Арагви».
— А почему там?
— Потому что у нас там будет последний ужин в Петербурге? — Иван Саныч приложил руку ко лбу, а потом добавил упадническим тоном:
— И, быть может, вообще. Вот такие дела, Савельич.
— Ну, ты запел старую песенку, — ничуть не удивившись сказал Осип. — Типа: все пропало, ничаво нигде не стало, мы пропали, ну и вот. Ты не пузырься, Саныч. Говори толком. Почему именно в «Арагви»? Там же жутко дорого.
— А потому что мне Жодле там встречу назначил, — выговорил Иван Саныч. — Думаю, что Жодле не будет там лишним.
— Что-то ты мудришь. Знаешь что, Саныч? А давай-ка никуда не пойдем. Давай-ка заберем у твово бати новые паспорта и свалим отседова в Финляндию. До ее, до Финляндии, стало быть, рукой подать. Доберемси, разберемси. А оттуда из Хельсинок ентих — до Парижу и дунем.
— Нет, — твердо выговорил Иван Саныч, — я уже решил. Ты, Осип, если хочешь, можешь не идти. Я один пойду. — Он выпил еще текилы, а Осип синхронно с ним хватил водки. — Можешь не идти, я не обижусь. Ты, Осип, езжай… езжай в Париж. Ты у нас молодожен… зачем тебе жизнью рисковать. А Ваня Астахов, он как-нибудь того… прорвется. Как там у Высоцкого-то… ты ее все время в Питере поешь, как в Париже пел про «Марусю в енституте Сикли-хва-сов-скова»… как она: «Зря ты, Ванечка, бредешь вдоль оврага, На пути — каменья сплошь, резвы ножки обобьешь, бедолага!»
— Да харош тебе, Иван Саныч! Не юродствуй, чаво уж ты вот?
— «Стал на беглого похож аль на странни-ичка. Может, сядешь, отдохнешь, Ваня-Ванечка?» — тоскливо провыл Астахов-младший. — Горемы-ы-ычный мой… дошел ты до краешка-а… тополь твой уже отцвел, Ваня-Ванюшка!
— Не, ну Саныч, хватит тебе, что ли! Как маленький, честное слово! — возмутился Осип, а потом, одушевленный то ли действительно хорошим чувством, то ли водкой, а, скорее всего, и тем, и другим вместе, подошел к Ване и, обняв его так, что шершавые ладони впились в астаховскую спину, проговорил:
— Ну ты чаво говоришь, Ванька? Уехать без тебя? Да хватит тебе! Мы ж с тобой теперь роднее, чем ты с отцом своим! Мы ж с тобой уж почти родственники.
— Ну да… двоюродный кисель соседнему забору.
— Да какая разница? Если я женюся на Лизке, то ты мне будешь шурин… м-м-м… двоюродный. Да ничаво, енто даже у Семеныча, который только не Гарпагин, а Высоцкий — сказано: «Па-аслушай, Зин, не трррогай шурррина… какой ни есть, а он родня!» — Осип так разошелся, что почти точно повторил характерный тембр и интонации знаменитого барда. — Да и вообще, родня не родня — чаво уж теперь роднями чиниться? Глупство енто… Куда ж я без тебя? Мне без тебя… мне без тебя никуда.
Ванино лицо просветлело.
— Правда? — выговорил он. — Ты это честно, безо всякой этакой подковерной хрени… говоришь?
— Устал ты, Саныч, — серьезно сказал Осип. — Устал. Молодой еще совсем, а уже такой усталый. Сколько там тебе лет?
— Будет двадцать шесть. Девятнадцатого октября.
— Вот и ладно. Значит, будет двадцать шесть. — Осип качнул головой, потом выпил водки прямо из горлышка, а затем произнес:
— Надо, чтобы эти двадцать шесть в самом деле исполнились. Хочешь, в Париже, хочешь, у тебя на родине — в Питере. Но чтобы исполнились. Нет, ты так не смотри и не думай, что я пьяный. Я на самом деле так думаю и тебе того желаю. Мы же почти родные. Так что ты, Саныч, меня не обижай. Мы с тобой будем до конца.
— До победного конца, — хрипло присовокупил Ваня.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. АД В РЕСТОРАНЕ «АРАГВИ»: ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ В ПЕТЕРБУРГЕ
— Так нельзя…
С этими глухими словами, похожими на всхлип, черный человек остановился напротив массивного фасада ресторана «Арагви».
Сейчас он действительно соответствовал эпитету «черный», потому как был одет в черную рубашку и черные же джинсы, только что купленные им в «секонд-хэнде» за сто десять рублей. Он приклеил себе черные же усы и надел темные очки и черную шляпу a la Боярский.
Черный человек чувствовал себя омерзительно.
Его подташнивало. Живот пучило, и ему то и дело приходилось напрягаться до мути в глазах, чтобы… чтобы… в общем, чтобы сто десять рублей, уплаченные за секонд-хендовые джинсы, не пошли коту под хвост.
Черного человека раздражало все. Особенно то, что простейший «жучок», впаренный в квартиру, где остановились Астахов и Осип, работал с жуткими перебоями! Все, решительно все умение ушло вместе с молодостью, вздохнул гость из Парижа. Даже прослушивающее устройство самой элементарной системы не удается наладать нормально!
Хорошо еще, что удалось разобрать: встреча назначена в ресторане «Арагви».
Нужно заканчивать работу в Питере. Он втянулся, его засосало, он не рассичтал своих сил. Это удручало.
Хотелось вернуться в Париж.
…Нет, с желудком в самом деле что-то не так. Еще с тех пор, как он съел это проклятое моржовское сало с комплекте с астаховским йогуртом. Черт бы их побрал! Накатившее расстройство желудка застало его в самый неподходящий, в самый роковой, самый решающий момент: когда он, закусив губу от напряжения, дважды выстрелил в Магомадова.
А потом была бешеная, смехотворная, идиотская скачка по ступенькам до туалета «Падуи» — лишь бы успеть, лишь бы добежать до… лишь бы!.. Черный человек сам не заметил, как едва не столкнулся нос к носу с Моржовым и Астаховым, и Моржов, к счастью, не признавший его, гаркнул в спину сочное и полновесное:
— Промой зенки… за-сра-нец!!
Это было бы смехотворно и жутко — провалиться из-за простого расстройства кишечника! Неслыханно.
Черный человек тяжело вздохнул. Да, здоровье уже не то, и эта проклятая сероводородная отрыжка, и вообще прескверно… питерская погода опять расстаралась, и дождь заливал очки, затекал за шиворот, и отвратительно чавкала, облизывая его ботинки, мутная поточная вода по мостовой.
Но что же, что же делать? Ну нельзя же, в самом деле, браться за опаснейшую и серьезнейшую работу с оглядкой, смешно сказать — на унитаз? Нужно как-то… нужно как-то контролировать все это.
Зачем он взял это проклятое мерзкое сало? Да еще съел его вместе с йогуртом и просроченной ветчиной, чтобы вот так, третий день… ну за что?!
Как решить проблему.
Черный человек остановился и хлопнул себя по лбу, как будто убивал назойливого комара. Господи, да как же он сразу не догадался! Это же так просто! Если Магомет не идет к горе, так гора идет к Магомету. Пусть сам Жодле заглянет в туалет «Арагви», причем так, что можно будет рассчитать время этого посещения.
Элементарно.
Черный человек снова вздохнул и направился к светящейся витрине с ядовито-зеленой неоновой надписью «Аптека».
Несмотря на довольно поздний час, посетителей было куда как немного: компания ЛКН, то бишь лиц кавказской национальности оккупировала один из угловых столов, в одиночестве ужинали две дамочки постпостбальзаковского возраста, да бармен болтал с двумя официантами и какой-то декольтированной дамой в вуалетке.
Жодле уже был здесь: он ждал их в одной из VIP-кабинок. Помещение, скромно поименованное кабинкой, представляло собой затянутый красноватыми полутенями уютный мини-салончик с черным столом со стеклянной тонированной крышкой, и длинным узким диванчиком, обводящим кабинку по полупериметру.
В тот момент, когда сюда вошли Иван Саныч и Осип, возле Жодле суетился официант, только что принесший посетителю бутылку грузинского вина и шашлыки с помидорами, укропом и огурчиками.
— Бонжур, — выговорил Иван Саныч. — Закусываете, месье? Ну, мы тоже перекусим. Ничего не желаете к тому, что вы уже заказали? — любезно осведомился он.
Жодле мрачно качнул головой в знак того, что — нет. Не нужно.
— Мне не удалось уехать из России сегодня, — сказал он, не замечая, как Осип, шмыгнув носом, украдкой берет с его прибора несколько кусочков шашлыка с навешанными на них колечками лука, — меня вызывали на допрос в какую-то занюханную контору. Пичкали глупейшими вопросами по поводу убийства Магомадова.
— Эта занюханная контора, верно, была где-то на Литейном? — с приторной физиономией предположил Иван Саныч.
Француз ничего не ответил и налил себе вина. Потом пожевал губами и злобно выговорил:
— Это ваше грузинское гораздо хуже, чем наше, французское. Зря я его заказал. А меня пока не выпускают из вашей страны, так что, я думаю, вы не будете на меня в претензии. Наш договор в силе, не правда ли? Я же не думал, что меня будут задерживать до выяснения всех обстоятельств смерти Магомадова? Или… он поднял подозрительный взгляд на Астахова и Осипа… или это вы инициировали то, что меня попридержали в Петербурге? В таком случае, господа, я открою карты и обвиню вас во взяточничестве, и пусть меня самого закатают в вашу тюрьму, но я не потерплю, чтобы мной манипулировали, как… как соломенным чучелом!
— Вы очень выразительно говорите по-русски, — сказал Астахов-младший, — много лучше и выразительнее, чем большинство известных мне русских от рождения. (Осип, жующий жодлевский шашлык, недовольно шмыгнул носом.) Но ваши обвинения — это вода, выливаемая в песок. Они никаких результатов не принесут, потому что не могут по определению… просто мы не имеем никакого отношения к тому, что вас допросили. В том, что вас вызывали, нет ничего удивительного. Вообще-то все, кто был в ресторане «Падуя» на момент убийства Магомадова, должны дать показания.
Жодле продолжал угрюмо пить вино.
— Одним словом, господин Жодле, — сказал Астахов, — мне кажется, что на вас — здесь и сейчас — будет предпринято покушение.
Выслушав такое резкое заявление, Жодле поднял на Ивана холодный взгляд и произнес:
— Очень категорично сказано. Откровенно говоря, у меня такие же предчувствия. Может, насчет «здесь» и «сейчас» — это вы погорячились. Но в целом — все верно.
Принесли заказ. Осип плотоядно посмотрел на яства, коими отпотчевал его ресторан, и без лишних славословий принялся за дело. Иван же Саныч в первую очередь взялся за коньяк и, опрокинув стопку-другую и предложив Жодле, а уж только потом принялся за еду.
Вдург Жодле отложил шашлык и приложил руку к животу. Оттуда проник трубный звук, услышав который, месье Эрик конфузливо сморщился и, наскоро извинившись почему-то по-фрпанцузски, поднялся:
— Одну минуту, господа. Мне нужно отлучиться.
Осип чавкнул раз-другой, потом шваркнул о блюдо полуобглоданной ножкой индейки, отчего на рубашку и Ивана Саныча, и Жодле полетели коричевые брызги, и сказал:
— А чаво ж? Мене что-то тоже не тово… в общем, в сортир хотца.
Судя по тому, как искривилось лицо француза, Осип высказал именно то, о чем в силу своей парижской благовоспитанности постеснялся сказать Жодле. Моржов шмыгнул носом и направился к выходу из VIP-кабинки, за ним, помедлив, пошел и Жодле. Правда, вскоре в его животе что-то снова громыхнуло, месье Эрик попеременно схватился руками за все мыслимые части тела, упоминаемые применительно к туалету, и позорно ускорил шаг.
Туалет с позолоченным мужским силуэтом на девственно-белой двери и изящной надписью «Gentlemen» под ним ожидал многострадального француза конце ярко освещенного коридора, забранного ковровым покрытием от пола до потолка и начисто проглатывающего всяческие звуки шагов, как голодный пес пожирает мозговую кость. Осип и Жодле пролетели по нему стремительными ленинскими шагами, месье семенил, придерживая рукой то брюки, то разлетающиеся полы манерного длинного пиджака.
Осип остановился на пороге и, заглянув внутрь туалета, повернулся к месье Жодле и сказал:
— Енто… погоди-от, мусью. Щас вскину одним глазком, чаво там кто. А то ентот Ансельм, едри его под печенку, хитрый выпердыш. Мало он чаво, чтобы, значится…
С этими глухими словами, похожими на всхлип, черный человек остановился напротив массивного фасада ресторана «Арагви».
Сейчас он действительно соответствовал эпитету «черный», потому как был одет в черную рубашку и черные же джинсы, только что купленные им в «секонд-хэнде» за сто десять рублей. Он приклеил себе черные же усы и надел темные очки и черную шляпу a la Боярский.
Черный человек чувствовал себя омерзительно.
Его подташнивало. Живот пучило, и ему то и дело приходилось напрягаться до мути в глазах, чтобы… чтобы… в общем, чтобы сто десять рублей, уплаченные за секонд-хендовые джинсы, не пошли коту под хвост.
Черного человека раздражало все. Особенно то, что простейший «жучок», впаренный в квартиру, где остановились Астахов и Осип, работал с жуткими перебоями! Все, решительно все умение ушло вместе с молодостью, вздохнул гость из Парижа. Даже прослушивающее устройство самой элементарной системы не удается наладать нормально!
Хорошо еще, что удалось разобрать: встреча назначена в ресторане «Арагви».
Нужно заканчивать работу в Питере. Он втянулся, его засосало, он не рассичтал своих сил. Это удручало.
Хотелось вернуться в Париж.
…Нет, с желудком в самом деле что-то не так. Еще с тех пор, как он съел это проклятое моржовское сало с комплекте с астаховским йогуртом. Черт бы их побрал! Накатившее расстройство желудка застало его в самый неподходящий, в самый роковой, самый решающий момент: когда он, закусив губу от напряжения, дважды выстрелил в Магомадова.
А потом была бешеная, смехотворная, идиотская скачка по ступенькам до туалета «Падуи» — лишь бы успеть, лишь бы добежать до… лишь бы!.. Черный человек сам не заметил, как едва не столкнулся нос к носу с Моржовым и Астаховым, и Моржов, к счастью, не признавший его, гаркнул в спину сочное и полновесное:
— Промой зенки… за-сра-нец!!
Это было бы смехотворно и жутко — провалиться из-за простого расстройства кишечника! Неслыханно.
Черный человек тяжело вздохнул. Да, здоровье уже не то, и эта проклятая сероводородная отрыжка, и вообще прескверно… питерская погода опять расстаралась, и дождь заливал очки, затекал за шиворот, и отвратительно чавкала, облизывая его ботинки, мутная поточная вода по мостовой.
Но что же, что же делать? Ну нельзя же, в самом деле, браться за опаснейшую и серьезнейшую работу с оглядкой, смешно сказать — на унитаз? Нужно как-то… нужно как-то контролировать все это.
Зачем он взял это проклятое мерзкое сало? Да еще съел его вместе с йогуртом и просроченной ветчиной, чтобы вот так, третий день… ну за что?!
Как решить проблему.
Черный человек остановился и хлопнул себя по лбу, как будто убивал назойливого комара. Господи, да как же он сразу не догадался! Это же так просто! Если Магомет не идет к горе, так гора идет к Магомету. Пусть сам Жодле заглянет в туалет «Арагви», причем так, что можно будет рассчитать время этого посещения.
Элементарно.
Черный человек снова вздохнул и направился к светящейся витрине с ядовито-зеленой неоновой надписью «Аптека».
* * *
Небо оборвалось короткой, с призрачным отсветом в глазах, молнией — и они вошли в «Арагви». Почему-то это напомнило Ивану тот визит в сен-денийский «Селект», когда точно также шел дождь и тянуло прохладным, если не сказать — промозглым — поветрием. Точно так же произошло в Питере: на пороге ресторана на Осипа и Ивана пахнуло пронизывающей свежестью, — но тут же все это как отрезало ударом огромного ножа, мягко ухнули закрываемые двери, и на головы Моржова и Ивана Саныча во всем своем мурлычащем мягкой успокаивающей музыкой и скрадывающем тона и цвета приятным полумраком опустился «Арагви».Несмотря на довольно поздний час, посетителей было куда как немного: компания ЛКН, то бишь лиц кавказской национальности оккупировала один из угловых столов, в одиночестве ужинали две дамочки постпостбальзаковского возраста, да бармен болтал с двумя официантами и какой-то декольтированной дамой в вуалетке.
Жодле уже был здесь: он ждал их в одной из VIP-кабинок. Помещение, скромно поименованное кабинкой, представляло собой затянутый красноватыми полутенями уютный мини-салончик с черным столом со стеклянной тонированной крышкой, и длинным узким диванчиком, обводящим кабинку по полупериметру.
В тот момент, когда сюда вошли Иван Саныч и Осип, возле Жодле суетился официант, только что принесший посетителю бутылку грузинского вина и шашлыки с помидорами, укропом и огурчиками.
— Бонжур, — выговорил Иван Саныч. — Закусываете, месье? Ну, мы тоже перекусим. Ничего не желаете к тому, что вы уже заказали? — любезно осведомился он.
Жодле мрачно качнул головой в знак того, что — нет. Не нужно.
— Мне не удалось уехать из России сегодня, — сказал он, не замечая, как Осип, шмыгнув носом, украдкой берет с его прибора несколько кусочков шашлыка с навешанными на них колечками лука, — меня вызывали на допрос в какую-то занюханную контору. Пичкали глупейшими вопросами по поводу убийства Магомадова.
— Эта занюханная контора, верно, была где-то на Литейном? — с приторной физиономией предположил Иван Саныч.
Француз ничего не ответил и налил себе вина. Потом пожевал губами и злобно выговорил:
— Это ваше грузинское гораздо хуже, чем наше, французское. Зря я его заказал. А меня пока не выпускают из вашей страны, так что, я думаю, вы не будете на меня в претензии. Наш договор в силе, не правда ли? Я же не думал, что меня будут задерживать до выяснения всех обстоятельств смерти Магомадова? Или… он поднял подозрительный взгляд на Астахова и Осипа… или это вы инициировали то, что меня попридержали в Петербурге? В таком случае, господа, я открою карты и обвиню вас во взяточничестве, и пусть меня самого закатают в вашу тюрьму, но я не потерплю, чтобы мной манипулировали, как… как соломенным чучелом!
— Вы очень выразительно говорите по-русски, — сказал Астахов-младший, — много лучше и выразительнее, чем большинство известных мне русских от рождения. (Осип, жующий жодлевский шашлык, недовольно шмыгнул носом.) Но ваши обвинения — это вода, выливаемая в песок. Они никаких результатов не принесут, потому что не могут по определению… просто мы не имеем никакого отношения к тому, что вас допросили. В том, что вас вызывали, нет ничего удивительного. Вообще-то все, кто был в ресторане «Падуя» на момент убийства Магомадова, должны дать показания.
Жодле продолжал угрюмо пить вино.
— Одним словом, господин Жодле, — сказал Астахов, — мне кажется, что на вас — здесь и сейчас — будет предпринято покушение.
Выслушав такое резкое заявление, Жодле поднял на Ивана холодный взгляд и произнес:
— Очень категорично сказано. Откровенно говоря, у меня такие же предчувствия. Может, насчет «здесь» и «сейчас» — это вы погорячились. Но в целом — все верно.
Принесли заказ. Осип плотоядно посмотрел на яства, коими отпотчевал его ресторан, и без лишних славословий принялся за дело. Иван же Саныч в первую очередь взялся за коньяк и, опрокинув стопку-другую и предложив Жодле, а уж только потом принялся за еду.
Вдург Жодле отложил шашлык и приложил руку к животу. Оттуда проник трубный звук, услышав который, месье Эрик конфузливо сморщился и, наскоро извинившись почему-то по-фрпанцузски, поднялся:
— Одну минуту, господа. Мне нужно отлучиться.
Осип чавкнул раз-другой, потом шваркнул о блюдо полуобглоданной ножкой индейки, отчего на рубашку и Ивана Саныча, и Жодле полетели коричевые брызги, и сказал:
— А чаво ж? Мене что-то тоже не тово… в общем, в сортир хотца.
Судя по тому, как искривилось лицо француза, Осип высказал именно то, о чем в силу своей парижской благовоспитанности постеснялся сказать Жодле. Моржов шмыгнул носом и направился к выходу из VIP-кабинки, за ним, помедлив, пошел и Жодле. Правда, вскоре в его животе что-то снова громыхнуло, месье Эрик попеременно схватился руками за все мыслимые части тела, упоминаемые применительно к туалету, и позорно ускорил шаг.
Туалет с позолоченным мужским силуэтом на девственно-белой двери и изящной надписью «Gentlemen» под ним ожидал многострадального француза конце ярко освещенного коридора, забранного ковровым покрытием от пола до потолка и начисто проглатывающего всяческие звуки шагов, как голодный пес пожирает мозговую кость. Осип и Жодле пролетели по нему стремительными ленинскими шагами, месье семенил, придерживая рукой то брюки, то разлетающиеся полы манерного длинного пиджака.
Осип остановился на пороге и, заглянув внутрь туалета, повернулся к месье Жодле и сказал:
— Енто… погоди-от, мусью. Щас вскину одним глазком, чаво там кто. А то ентот Ансельм, едри его под печенку, хитрый выпердыш. Мало он чаво, чтобы, значится…