Страница:
тых в месяц. Я сказал, что этого слишком мало, и
он обещал, пожалуй, накинуть еще.
-- Три сотни злотых слишком мало? Это же
состояние! "*,
-- Какое там состояние! Цуцик, вы ненор
мальный. Он сказал еще, что может печатать
это целый год или так долго, насколько у вас
хватит воображения.
-- Вот это действительно удача!
-- Вы по-прежнему собираетесь поселить
ся у Ченчинеров?
-- Нет, теперь я не хочу этого делать. Шоша
зачахнет без матери.
-- Не делайте этого, Цуцик. Вы знаете, я не
ревнив. Напротив. Но жить там -- не слишком
хорошая мысль. Цуцик, я разорюсь после это
го разговора. Отпразднуем, когда вы верне
тесь. Привет Шоше. Пока.
Я собирался сказать Файтельзону, что я ему благодарен и что я оплачу
разговор, но он уже повесил трубку. Я вернулся к столу:
-- Шошеле, ты принесла мне удачу! У меня
есть работа в газете. Мы не станем переезжать
к Селии.
-- О, Ареле, Господь помог мне. Я не хотела
там жить. Я молилась. Она хотела забрать
тебя у меня. А что ты будешь делать в газете?
-- Писать о жизни ненастоящего Мессии.
Он проповедовал, будто Бог хочет, чтобы люди
грешили. Этот лжемессия спал с собственными
дочерьми и с женами своих учеников.
-- У него была такая широкая кровать?
-- Не со всеми сразу. А может быть, и со
всеми сразу тоже. Он был достаточно богат,
чтобы иметь кровать такой ширины, какой за
хочет, хотя бы с весь этот Отвоцк.
-- Ты был знаком с ним?
-- Он умер примерно сто пятьдесят лет на
зад.
-- Ареле, я молюсь Богу, и все, что я прошу,
он дает. Когда ты уходил на почту, пришел
слепой нищий, и я дала ему десять грошей. По
этому Бог делает все это. Ареле, я так ужасно
люблю тебя. Я хотела бы быть с тобой каждую
минуту, каждую секунду. Когда ты уходишь в
уборную, я боюсь, что ты заблудишься или по
теряешься. По мамеле я тоже скучаю. Я ни
когда не уезжала от нее так надолго. Я бы хо
тела быть с ней и с тобой миллион лет.
-- Шошеле, твоя мать скоро разведется и
еще может выйти замуж. Да и для меня невоз
можно быть с тобой каждую минуту. В Варша
ве мне придется ходить в редакцию, в библио
теку. Иногда встречаться с Файтельзоном.
Ведь это он нашел мне работу.
-- У него нет жены?
-- У него много женщин, но жены нет.
-- Он тоже фальшивый Мессия?
-- В некотором смысле так, Шошеле. Не
плохое сравнение.
-- Ареле, я хочу что-то сказать тебе, но
стесняюсь.
-- Тебе нечего стесняться меня. Я тебя уже
видел голой.
-- Я хочу еще.
-- Еще что?
-- Хочу лечь в постель. Ты знаешь зачем.
-- Когда? Прямо сейчас?
-Да.
-- Подожди, пока кельнерша принесет чай.
-- Я не хочу пить.
Подошла кельнерша, принесла чай и два куска бисквита на подносе. Мы
были единственными постояльцами в гостинице. Ожидали еще одну пару, но
только назавтра.
Снегопад прекратился. Выглянуло солнце. Я собирался прогуляться вместе
с Шошей, пожалуй, даже на Швидер. Хотелось узнать, замерзла ли река,
посмотреть, как выглядит каскад зимой, полюбоваться сверкающими на солнце
толстыми сосульками. Но слова Шоши все переменили. Кельнерша, низкорослая
женщина с широким лицом, высокими скулами и водянистыми темными глазами,
ушла не сразу. Она обратилась ко мне:
-- Пане Грейдингер, вы съедаете все, а у ва
шей жены все остается на тарелке. Вот почему
она такая худенькая. Она едва притрагивается
к закуске, к супу, мясу, овощам. Не годится
есть так мало. Люди приезжают сюда, чтобы
набрать вес, а не потерять.
Шоша скорчила гримаску:
-- Я не могу съесть так много. У меня ма
ленький желудок.
-- Это не желудок, пани Грейдингер. Моя
бабушка говорила: "Кишки не застегнуты на
пуговицы". Это аппетит. Моя хозяйка потеря
ла аппетит и пошла к доктору Шмальцбауму.
Он прописал ей рецепт на железо, и она верну
ла свои десять фунтов.
-- Железо? -- спросила Шоша -- Разве
можно есть железо?
Кельнерша рассмеялась, обнажив сплошной ряд золотых зубов. Глаза у нее
стали как две вишни.
-- Железо -- это лекарство. Никто не за
ставляет есть гвозди.
Она ушла наконец, шаркая ногами. Дойдя до кухни, обернулась и еще раз с
любопытством оглядела нас.
Шоша сказала:
--Не нравится она мне. Я люблю только тебя и мамеле. Тайбеле я тоже
люблю, но не так сильно, как вас. Я хотела бы быть с вами тысячу лет.
Ночь оказалась долгой. Когда мы ложились спать, не было и девяти, а в
двенадцать уже проснулись. Шоша спросила:
-- Ареле, ты уже не спишь?
-- Нет, Шошеле.
-- И я нет. Каждый раз, как просыпаюсь,
думаю, что это все сказка -- ты, свадьба, в об-
--
щем -- все. Но дотрагиваюсь до тебя и понимаю, что ты здесь.
-- Жил однажды философ. Он полагал, что
все -- сон. Бог грезит, и весь мир -- его сон.
-- Это написано в книгах?
-- Да, в книгах.
-- Вчера, нет, позавчера, мне приснилось,
что я дома и ты вошел. Потом дверь закры
лась, и ты опять пришел. Там был не один Аре-
ле, а два, три, четыре, десять, целая толпа та
ких Ареле. Что это значит?
-- Никто не знает.
-- А что говорят книги?
-- Книги тоже не знают.
-- Как это может быть? Ареле, Лейзер-ча-
совщик сказал, что ты неверующий. Это
правда?
-- Нет, Шошеле. Я верю в Бога. Только я не
верю, что он являл себя и приказал раввинам
соблюдать все те мелкие законы, которые до
бавились на протяжении поколений.
-- Где Бог? На небе?
-- Он, должно быть, везде.
-- Почему он не покарает Гитлера?
-- О, он не карает никого. Он создал кошку
и мышь. Кошка не может есть траву, она дол
жна есть мясо. Это не ее вина, что она убивает
мышей. И мышка не виновата. Он создал вол
ков и овец, резников и цыплят, ноги и червя
ков, на которых они наступают.
-- Бог не добрый?
-- Не так, как мы это понимаем.
-- У него нет жалости?
-- Не так, как нам это представляется.
-- Ареле, я боюсь.
--
-- Я тоже боюсь. Но Гитлер еще не сегодня
придет. Придвинься ко мне. Вот так.
-- Ареле, я хочу, чтобы у нас с тобой был
ребенок. Малыш с голубыми глазками, с ры
жими волосиками. Доктор сказал, что если
разрезать мне живот, то ребенок останется
жив.
-- И ты этого хочешь?
-- Да, Ареле. Твоего ребеночка. Если будет
мальчик, он будет читать те же книги, что и ты.
-- Не стоит резать живот ради того, чтобы
читать книги.
-- Стоит. Я буду кормить его, и мои груди
станут больше.
-- Для меня они и так достаточно велики.
-- Что еще написано в книгах?
-- О, много всякого. Например, что звезды
убегают от нас. Помногу километров каждый
день.
-- Куда они бегут?
-- Прочь от нас. В пустоту.
-- И никогда не вернутся?
-- Они расширяются и охлаждаются, а по
том они снова несутся с такой скоростью, что
опять становятся горячими, и вся эта дурац
кая канитель начинается сначала.
-- А где Ипе? Что про нее говорят книги?
-- Если душа существует, то она где-то
есть. А если нет, то...
-- Ареле, она здесь. Она знает про нас. Она
приходила сказать мне "мазлтов".
-- Когда? Где?
-- Здесь. Вчера. Нет, позавчера. Откуда она
знает, что мы в Отвоцке? Она стояла у двери,
рядом с мезузой, и улыбалась. На ней было
--
белое платье, а не саван. Когда она была живая, у нее не было двух
передних зубов. А теперь у нее все зубы.
-- Должно быть, у них там хорошие данти
сты.
-- Ареле, ты смеешься надо мной?
-- Нет, нет.
-- Она приходила ко мне и в Варшаве. Это
было до того, как ты в первый раз пришел к
нам. Я сидела на табуретке, и она вошла. Мать
ушла и велела запереть дверь. От хулиганов.
И вдруг Ипе появилась. Как она могла это
сделать? Мы разговаривали с ней как две сест
ры. Я была непричесана, и она заплела мне ко
сички. Она играла со мной в переснималки,
только без веревочки. А в канун Иом-Кипура
я увидала ее в курином бульоне. На голове у
нее был венок из цветов, как у девушки-хрис
тианки перед свадьбой, и я поняла -- что-то
должно произойти. Ты тоже был, но я не хоте
ла ничего говорить. Если я начинаю говорить
про Ипе, мать ругается. Она говорит, что я не в
своем уме.
-- Ты в своем уме.
-- Тогда что же я такое?
-- Чистая душа.
-- Что это могло быть?
-- Тебе пригрезилось.
-- Прямо днем?
-- Иногда можно грезить и днем.
-- Ареле, я боюсь.
-- Что тебя пугает сейчас?
-- Небо, звезды, книги. Расскажи мне сказ
ку про великана. Забыла, как его звали.
-- Ог, царь Башана.
--
-- Да, про него. Правда, что он не мог найти
жену, потому что был такой большой?
-- Это сказка. Когда был потоп, Ной, его
сыновья, все животные и птицы вошли в ков
чег, и только он не смог войти, потому что был
такой огромный. Он сидел на крыше. Сорок
дней и сорок ночей лил дождь, но он не уто
нул.
-- Он был голый?
-- Какой портной смог бы сшить для него
штаны?
-- Ох, Ареле, как хорошо быть с тобою. А что
мы будем делать, когда придут нацисты?
-- Мы умрем.
-- Вместе?
-- Да, Шошеле.
-- А Мессия не придет?
-- Не так скоро.
-- Ареле, я вспомнила песню.
-- Какую песню?
И тоненьким голоском Шоша запела:
Его звали Горох, А ее Лапша.
Венчались они в пятницу, Никто к ним не пришел.
Она прижалась ко мне и сказала:
-- Ой, Ареле, как славно лежать с тобой,
даже если мы умрем.
1
В вечерней газете уже несколько месяцев печаталась романизированная
биография Якоба Франка -- в сущности, смесь фактов и вымысла. Газеты
приносили вести одна хуже другой. Гитлер и Муссолини встретились в Бреннере
и, без сомнения, договорились о захвате Польши и уничтожении евреев. Но
большая часть польской прессы нападала на евреев -- на них смотрели как на
величайшую опасность для польского народа. Представители Гитлера побывали в
Польше и были приняты диктатором, генералом Рыдз-Смиглым, и его министрами.
В Советском Союзе продолжались чистки, участились аресты троцкистов, старых
большевиков, правых и левых уклонистов, сионистов и гебраистов. Процветал
перманентный террор. В Польше росла безработица. В деревнях, особенно
украинских и белорусских, крестьяне голодали. Многие фольксдой-чи, как
назывались теперь немцы в Польше, объявили себя нацистами. Коминтерн
распустил Польскую Компартию. Обвинения Бухарина, Рыкова, Каменева и
Зиновьева в саботаже и шпионаже, а также в том, что они -- фашистские лакеи
и агенты Гитлера, вызвали протесты даже среди убежденных сталинистов. Но
тираж еврейских газет не падал, в том
числе и той газеты, где я работал. Напротив, газеты теперь читались
больше, чем прежде. История лжемессии Якоба Франка приближалась к концу, но
у меня был наготове перечень других лжемессий -- Реубейни, Шломо Мол-хо,
Саббатая Цви.
Сначала мне приходилось выдумывать предлоги, почему я пришел домой
позже или не пришел вовсе. Но постепенно Шоша и Бася привыкла к этому и не
задавали вопросов. Что они знают о профессии писателя? Я сказал
Лейзеру-часовщику, что работаю ночным выпускающим два раза в неделю, и
Лейзер объяснил это Басе и Шоше. Лейзер приходил к ним каждый день и читал
последний выпуск биографии Франка. Каждый на Крохмальной улице читал про
него: воры, проститутки, старые сталинисты, новоявленные троцкисты. Иногда,
проходя по базарной площади, я слышал, как люди толкуют о Якобе Франке --
его чудесах, оргиях, видениях. Левые газеты сетовали, что такого рода
писанина -- опиум для масс. Но после того, как массы прочтут международные
новости на первой странице и местные -- на пятой, опиум просто необходим.
Перед моим переездом Бася побелила каморку, покрасила стены, поставила
железную печку-времянку и вытащила оттуда все узлы, мешки и корзины,
скопившиеся за двадцать с лишним лет. Шоша ни на час не могла остаться одна.
Оставшись одна, она впадала в меланхолию. Но не мог же я быть с ней все
время. Я так и не отказался от своей комнаты на Лешно и не сказал хозяевам,
что женился. Я редко ночевал там, но даже Текла уже примирилась с
тем, что писатели -- капризные и импульсивные создания. Она перестала
спрашивать, что я делаю, с кем провожу время и где меня носит по ночам. Я
платил за квартиру и раз в неделю давал ей злотый. На Рождество и на Пасху
приносил ей подарки. Когда я что-нибудь дарил, она каждый раз краснела,
протестовала, говоря, что ей ничего не нужно и что в этом не было
необходимости. Она хватала мою руку и целовала ее, как это делали простые
крестьяне во все времена. Мне не удавалось проводить с Шошей и Басей много
времени, и потому я всегда любил приходить домой. Перед сном Шоша с Басей
кормили меня -- подавали молочный рис, чай с субботним печеньем, печеное
яблоко. Перед тем как лечь в постель, Шоша каждый вечер мылась, часто мыла и
голову. Обычно она обсуждала со мной последний выпуск биографии Франка. Как
может мужчина иметь так много женщин? Может, это черная магия? Или он продал
душу дьяволу? Как мог отец делать такое с собственными дочерьми? Иногда она
сама же и отвечала: были другие времена. Разве у царя Соломона не была
тысяча жен? И она вспоминала мои детские рассказы о царе Соломоне и царице
Савской.
В сущности, Шоша осталась той же -- то же детское личико, та же детская
фигурка. Но кое-что все же переменилось. Раньше только Бася готовила еду.
Шошу она и близко не подпускала к кухне и никогда не посылала на рынок.
Только иногда она могла послать Шошу в ближайшую лавочку -- купить фунт
сахару, полфунта масла, кусочек сыру,
буханку хлеба, -- лишь то, что можно взять в кредит. Я сомневался даже,
знает ли Шоша, как выглядят монеты разного достоинства. Но однажды я
заметил, что она возится на кухне. Теперь она ходила вместе с матерью на
базар Яноша. Как-то я услыхал ее разговор с Басей: они обсуждали, не
испортит ли вегетарианская кухня мое пищеварение. Они следили за моей
диетой, и это меня удивляло. Я не привык, чтобы обо мне заботились. Но для
Шоши я был теперь мужем, а для Баси зятем. Никогда не подумал бы, что Шоша
умеет шить и штопать. И вдруг увидал, как она штопает мой носок, напялив его
на чайный стакан. Она стала заботиться о моих рубашках, носовых платках,
воротничках, относить в починку мою обувь. Я не мог или не хотел быть ей
мужем в общепринятом смысле. Но Шоша постепенно принималась за обязанности
жены.
Приходя вечером домой, я все еще заставал ее сидящей на табуретке, но
ее больше не окружали игрушки. И учебники свои она забросила. Меня постоянно
ожидали какие-нибудь сюрпризы. Шоша начала носить туфли на высоких каблуках.
Тонкие чулки телесного цвета она теперь надевала не только в гости, но и
дома. Мать купила ей новое платье и несколько ночных сорочек с кружевами. То
и дело она меняла прическу.
Шоша проявляла все больше интереса к моим делам. Роман о Якобе Франке
подходил к концу. В новом романе, о Саббатае Цви, в подробностях
изображалась эпоха, так похожая на нашу собственную: та же еврейская тоска
по искуплению, что владела умами и те-
перь. То, что собирался совершить Гитлер, уже совершил Богдан
Хмельницкий тремя столетиями раньше. С самого дня изгнания из своей страны
евреи жили в ожидании смерти или прихода Мессии. А сейчас в Польше, на
Украине, в Святой Земле -- везде каббалисты стремились приблизить Конец
Дней: молитвами, постом, произнесением Святого имени Божьего. Они
исследовали тайны книги Даниила. Никогда не забывали они тот текст из
Ге-мары, где возвещалось, что Мессия придет либо к тому поколению, где все
будут невинны, либо к тому, где все будут грешить. Ежедневно Лейзер читал
Шоше последний отрывок и пояснял ей все, что касается еврейской истории или
еврейских законов. Я услыхал, как она говорит матери: "Ох, мамеле, все в
точности как сегодня!"
Тайбл еще не нашла себе мужа. Она очень уж переборчива, жаловалась
Бася, так можно остаться старой девой. Вместо мужа она завела любовника --
женатого бухгалтера с пятью детьми. Каждый день он говорит, что разведется с
женой, но уже два года прошло, а про развод и не слыхать. Вместо радости
Тайбл доставляла матери одни огорчения.
Тайбеле теперь стала чаще приходить сюда, к сестре и матери. Ей тоже
было интересно поговорить со мной о Якобе Франке, Саббатае Цви и их
учениках. Она приносила маленькие подарочки матери и Шоше, а иногда и мне
приносила что-нибудь: то книгу, то журнал, то просто блокнот. Ее бухгалтер
все чаще оставался по вечерам дома, с женой и детьми. По рассказам Тайбеле,
он становился ипохондриком, убедил
себя, что у него больное сердце. Когда Бася напоминала Тайбеле, что уже
поздний час и идти домой страшно, Тайбл отшучивалась: "Лягу с ними ", и
показывала на меня и Шошу. Или: "Какая разница, что будет? Все равно все
погибнем! >>
По ночам, в постели, Шоша больше не говорила о своих куклах, игрушках,
детишках или соседях, которых она знала двадцать лет назад. Очень часто она
теперь говорила о том, что занимало меня. Верно ли, что есть Бог на небесах?
Как он узнает, о чем думает каждый человек? Верно ли, что он любит евреев
больше, чем другие народы? Он создал только евреев или гоев тоже? Иногда она
расспрашивала о романе. Откуда я знаю, что было сотни лет назад? Прочитал об
этом в книге или придумал сам? Она просила рассказать ей, что будет в газете
завтра, что будет через несколько дней. Начав рассказывать ей то, что еще не
написано, я проводил что-то вроде литературного эксперимента -- позволял
языку свободно болтать и говорил все, что взбредет в голову. Я слыхал раньше
от Марка Эльбингера, а потом прочел в журнале, что такая литература
называется "поток сознания ". Теперь я мог потренироваться на Шоше. Она все
слушала с неослабевающим интересом: были ли это истории моего детства,
слышанные от матери, когда мне было пять-шесть лет, или сексуальные фантазии
одного неидишистского писателя, которые он позволил себе опубликовать, мои
ли собственные гипотезы о Боге, о сотворении мира, бессмертии души, будущем
человечества, собственные ли мои мечты о том, как
справиться с Гитлером или Сталиным. Будто бы я уже построил аэроплан из
вещества, атомы которого так плотно спрессованы, что один кубический
сантиметр весит тысячу тонн. А летает он со скоростью тысячи километров в
минуту. Он может пройти сквозь гору, вырваться из сферы земного притяжения,
достичь далеких планет. Еще там был телефон, который сам сообщал мне все о
планах и мыслях любого человека на Земле. Я стал таким могущественным, что
отменил все войны. Прослышав о моем могуществе, большевики, нацисты,
антисемиты, грабители, насильники сразу сдались. Я установил мировой
порядок, основанный на файтельзоновской философии игры. В аэроплане я держал
гарем из восемнадцати жен, но царицей и повелительницей была, конечно, Шоша.
-- А где будет мамеле?
-- Ей я дам двадцать миллионов злотых и
поселю во дворце.
-- А Тайбеле?
-- Тайбеле станет принцессой.
-- Я буду скучать по мамеле.
-- Мы будем навещать ее каждую субботу.
Шоша помолчала немного. Потом сказала:
-- Ареле, я скучаю по Ипе.
-- Ипе я бы вернул к живым.
-- Как это может быть?
И вот я развиваю перед Шошей теорию, что мировая история -- это книга,
которую можно читать, только переворачивая страницы вперед. Никому не дано
перевернуть страницы этой книги назад, к началу. Но все, что уже было и
прошло, продолжает жить на других
страницах. Ипе живет где-то. Куры, гуси и утки, которых ежедневно
убивают в резниц-кой на Дворе Яноша, живут на предыдущих страницах этой
книги, -- кудахтают, гогочут, крякают на правой стороне книги, потому что
книга эта написана по-еврейски, справа налево.
-- И мы еще живем в доме No 10 по Крох-
мальной? -- вздохнула Шоша.
-- Да, Шошеле, на другой странице книги
мы там еще живем.
-- Но туда уже поселились другие.
-- Они живут на открытых страницах, а не
на закрытых.
-- Мамеле говорила, что до нас там жил
портной.
-- И он там тоже живет.
-- Все вместе?
-- Нет, каждый на своей странице.
Постепенно я перестал стыдиться Шоши.
Она стала иначе одеваться и от этого выглядела выше ростом. Я брал ее в
гости к Селии. Оба, Селия и Геймл, были очарованы ее простотой, искренностью
и наивностью. Я старался научить ее, как правильно держать нож и вилку.
Рассуждала она по-детски, но не глупо.
При одном из посещений Селия заметила сходство между Шошей и своей
умершей дочерью. Она достала старые, пожелтевшие фотографии. Некоторое
сходство действительно было, и это поразило меня. Геймл теперь увлекался
оккультизмом и мистикой. Его осенила идея, что душа их маленькой дочурки
могла переселиться в Шошу, и теперь я -- их зять.
Души не исчезают. Душа возвращается и проникает в тело, которое само
открывается ей навстречу, потому что оно почувствовало к душе симпатию.
Такого понятия, как случайность, не существует. Силы, правящие человеком и
его судьбой, всегда в союзе с теми, кого ему суждено встретить на своем
пути.
Эльбингеру случилось быть в этот же вечер у Ченчинеров, и он повторил
то же, что и говорил о Шоше раньше -- он полагает, что она обладает всеми
свойствами медиума. Все хорошие медиумы, которых ему доводилось встретить,
тоже обладали простотой, искренностью и прямотой. Он попробовал
загипнотизировать Шошу. Как только он приказал ей, она тотчас же уснула.
Разбудить ее стоило Эльбингеру большого труда. Уходя, он поцеловал Шошу в
лоб.
После его ухода Шоша сказал:
-- Он не человек.
-- А кто же он? -- спросили в унисон Селия
и Геймл.
-- Не знаю.
-- Ангел? Демон? -- допытывалась Селия.
-- Наверно, он с неба, -- ответила Шоша.
Гаймл хлопнул себя по лбу:
-- Цуцик, это знаменательный вечер. Его я
не забуду, сколько бы ни прожил на свете.
В пятницу вечером, как обычно, я пришел домой, к Шоше. Сам я не
соблюдал еврейских законов. Шоша не ходила в микву. Но, уступая
Басе, я произносил благословение над вином в пятницу вечером и в
субботу утром. Бася приготовила для меня вегетарианскую субботнюю трапезу:
запеканку из крупы с фасолью и рисовый кугель с корицей. В пятницу вечером
перед наступлением сумерек Шоша благословила свечи. Она поставила их в
серебряные подсвечники, подарок Ченчинеров. На столе была нарядная скатерть
-- тридцать лет назад Бася вышивала ее для Зелига. На ней -- две халы.
Семейная реликвия -- нож с перламутровой ручкой, с надписью на ручке "Святая
Суббота ", тоже лежал на столе. В пятницу вечером Бася и Шоша ели
фаршированную рыбу и курицу, а мне подали лапшу с сыром и тушеную морковку.
Обе были в субботних платьях и нарядных туфлях. Через раскрытое окно были
видны субботние свечи в других квартирах и слышалось пение. Простые евреи
поют: "Мир и свет евреям в день отдохновения, день радости". Хасиды поют
каббалистические поэмы праведного Исаака Лурии, написанные по-арамейски: о
небесных слугах -- все это в чрезвычайно эротических выражениях, которые
могли бы шокировать и критиков, и читателей даже в наши дни. Шоша и Бася
беседовали о житейских делах: о том, что еда вздорожала, что на чердаке не
хватает места, чтобы вешать белье. Бася вспоминала, как в прежнее время на
субботу посыпали полы желтым песком. Крестьяне из ближних деревень привозили
песок в деревянных кадушках и торговали им прямо с подводы. Теперь другая
мода. Теперь хозяйкам нравится мыть полы щелоком. А еще благочестивые
еврейки ходили в прежние вре-
мена по домам в пятницу и собирали халы, рыбу, всякую еду и даже куски
сахара -- в общем, кто что даст -- для бедных. Нынешнее поколение не верит в
такую благотворительность. Приходили тут коммунисты и просили денег для
евреев в Биробиджане. Это где-то далеко в России, на краю света. Они
сказали, что теперь там еврейская страна. Один Бог знает, правда ли это.
-- Мамеле, а что там, на краю света? Там
темно?
Бася покачала головой:
-- Скажи ты, Ареле.
-- Не существует края света. Земля круг
лая, как яблоко.
-- А где живут черные люди?
-- В Африке.
-- А Гитлер где?
-- В Германии.
-- Ох, нам в школе говорили, но я никогда не
могла ничего запомнить, -- сказала Шоша. --
Правда, что в Америке есть такой еврей, кото
рый ставит свою подпись на каждый доллар,
иначе деньги ничего не стоят? Лейзер-часов-
щик говорил про это.
-- Правда, Шошеле. Только он не расписы
вается. Его подпись печатают.
-- На субботу не следует говорить о день
гах, -- сказала Бася. -- У нас был такой благо
честивый маленький раввин, реб Фивке. По
субботам он говорил только на Святом языке.
Жил он на Смочей, но по пятницам приходил
на базар Яноша с мешком -- собирать еду для
бедняков. После полудня в пятницу он мол
чал, потому что полдень пятницы так же свят,
--
как суббота. Когда ему подавали, он только кивал в ответ или бормотал
несколько слов на Святом языке. Однажды в пятницу он не появился. Прошел
слух, что он болен. Несколько недель прошло, и вот он опять ходит с мешком,
но теперь уже не говорит ни слова. Люди говорили, что ему сделали операцию
на горле. Однажды в пятницу он приходит к мяснику и тот дает ему несколько
куриных ножек и шейку. Человек из погребального братства, тот, который роет
могилы, был там тоже. Когда он увидел реб Фивке, то издал дикий вопль и
грохнулся в обморок. Реб Фивке сразу исчез. Его приводили в чувство, терли
виски уксусом, лили на него холодную воду, и когда он пришел в себя, то
поклялся страшной клятвой, что реб Фивке умер и он сам хоронил его. Люди не
могли в это поверить, говорили, что он ошибся. Но реб Фивке больше не
приходил. Какой-то любопытный взялся все разузнать и разыскал его вдову. Реб
Фивке, оказывается, умер за несколько месяцев до этого случая. Я знаю все
это, потому что Зелиг тогда еще приходил домой, а этот могильщик был его
закадычный дружок.
-- Мне думается, ваш бывший муж не верит
в такое.
-- Теперь он ни во что не верит. А тогда он
он обещал, пожалуй, накинуть еще.
-- Три сотни злотых слишком мало? Это же
состояние! "*,
-- Какое там состояние! Цуцик, вы ненор
мальный. Он сказал еще, что может печатать
это целый год или так долго, насколько у вас
хватит воображения.
-- Вот это действительно удача!
-- Вы по-прежнему собираетесь поселить
ся у Ченчинеров?
-- Нет, теперь я не хочу этого делать. Шоша
зачахнет без матери.
-- Не делайте этого, Цуцик. Вы знаете, я не
ревнив. Напротив. Но жить там -- не слишком
хорошая мысль. Цуцик, я разорюсь после это
го разговора. Отпразднуем, когда вы верне
тесь. Привет Шоше. Пока.
Я собирался сказать Файтельзону, что я ему благодарен и что я оплачу
разговор, но он уже повесил трубку. Я вернулся к столу:
-- Шошеле, ты принесла мне удачу! У меня
есть работа в газете. Мы не станем переезжать
к Селии.
-- О, Ареле, Господь помог мне. Я не хотела
там жить. Я молилась. Она хотела забрать
тебя у меня. А что ты будешь делать в газете?
-- Писать о жизни ненастоящего Мессии.
Он проповедовал, будто Бог хочет, чтобы люди
грешили. Этот лжемессия спал с собственными
дочерьми и с женами своих учеников.
-- У него была такая широкая кровать?
-- Не со всеми сразу. А может быть, и со
всеми сразу тоже. Он был достаточно богат,
чтобы иметь кровать такой ширины, какой за
хочет, хотя бы с весь этот Отвоцк.
-- Ты был знаком с ним?
-- Он умер примерно сто пятьдесят лет на
зад.
-- Ареле, я молюсь Богу, и все, что я прошу,
он дает. Когда ты уходил на почту, пришел
слепой нищий, и я дала ему десять грошей. По
этому Бог делает все это. Ареле, я так ужасно
люблю тебя. Я хотела бы быть с тобой каждую
минуту, каждую секунду. Когда ты уходишь в
уборную, я боюсь, что ты заблудишься или по
теряешься. По мамеле я тоже скучаю. Я ни
когда не уезжала от нее так надолго. Я бы хо
тела быть с ней и с тобой миллион лет.
-- Шошеле, твоя мать скоро разведется и
еще может выйти замуж. Да и для меня невоз
можно быть с тобой каждую минуту. В Варша
ве мне придется ходить в редакцию, в библио
теку. Иногда встречаться с Файтельзоном.
Ведь это он нашел мне работу.
-- У него нет жены?
-- У него много женщин, но жены нет.
-- Он тоже фальшивый Мессия?
-- В некотором смысле так, Шошеле. Не
плохое сравнение.
-- Ареле, я хочу что-то сказать тебе, но
стесняюсь.
-- Тебе нечего стесняться меня. Я тебя уже
видел голой.
-- Я хочу еще.
-- Еще что?
-- Хочу лечь в постель. Ты знаешь зачем.
-- Когда? Прямо сейчас?
-Да.
-- Подожди, пока кельнерша принесет чай.
-- Я не хочу пить.
Подошла кельнерша, принесла чай и два куска бисквита на подносе. Мы
были единственными постояльцами в гостинице. Ожидали еще одну пару, но
только назавтра.
Снегопад прекратился. Выглянуло солнце. Я собирался прогуляться вместе
с Шошей, пожалуй, даже на Швидер. Хотелось узнать, замерзла ли река,
посмотреть, как выглядит каскад зимой, полюбоваться сверкающими на солнце
толстыми сосульками. Но слова Шоши все переменили. Кельнерша, низкорослая
женщина с широким лицом, высокими скулами и водянистыми темными глазами,
ушла не сразу. Она обратилась ко мне:
-- Пане Грейдингер, вы съедаете все, а у ва
шей жены все остается на тарелке. Вот почему
она такая худенькая. Она едва притрагивается
к закуске, к супу, мясу, овощам. Не годится
есть так мало. Люди приезжают сюда, чтобы
набрать вес, а не потерять.
Шоша скорчила гримаску:
-- Я не могу съесть так много. У меня ма
ленький желудок.
-- Это не желудок, пани Грейдингер. Моя
бабушка говорила: "Кишки не застегнуты на
пуговицы". Это аппетит. Моя хозяйка потеря
ла аппетит и пошла к доктору Шмальцбауму.
Он прописал ей рецепт на железо, и она верну
ла свои десять фунтов.
-- Железо? -- спросила Шоша -- Разве
можно есть железо?
Кельнерша рассмеялась, обнажив сплошной ряд золотых зубов. Глаза у нее
стали как две вишни.
-- Железо -- это лекарство. Никто не за
ставляет есть гвозди.
Она ушла наконец, шаркая ногами. Дойдя до кухни, обернулась и еще раз с
любопытством оглядела нас.
Шоша сказала:
--Не нравится она мне. Я люблю только тебя и мамеле. Тайбеле я тоже
люблю, но не так сильно, как вас. Я хотела бы быть с вами тысячу лет.
Ночь оказалась долгой. Когда мы ложились спать, не было и девяти, а в
двенадцать уже проснулись. Шоша спросила:
-- Ареле, ты уже не спишь?
-- Нет, Шошеле.
-- И я нет. Каждый раз, как просыпаюсь,
думаю, что это все сказка -- ты, свадьба, в об-
--
щем -- все. Но дотрагиваюсь до тебя и понимаю, что ты здесь.
-- Жил однажды философ. Он полагал, что
все -- сон. Бог грезит, и весь мир -- его сон.
-- Это написано в книгах?
-- Да, в книгах.
-- Вчера, нет, позавчера, мне приснилось,
что я дома и ты вошел. Потом дверь закры
лась, и ты опять пришел. Там был не один Аре-
ле, а два, три, четыре, десять, целая толпа та
ких Ареле. Что это значит?
-- Никто не знает.
-- А что говорят книги?
-- Книги тоже не знают.
-- Как это может быть? Ареле, Лейзер-ча-
совщик сказал, что ты неверующий. Это
правда?
-- Нет, Шошеле. Я верю в Бога. Только я не
верю, что он являл себя и приказал раввинам
соблюдать все те мелкие законы, которые до
бавились на протяжении поколений.
-- Где Бог? На небе?
-- Он, должно быть, везде.
-- Почему он не покарает Гитлера?
-- О, он не карает никого. Он создал кошку
и мышь. Кошка не может есть траву, она дол
жна есть мясо. Это не ее вина, что она убивает
мышей. И мышка не виновата. Он создал вол
ков и овец, резников и цыплят, ноги и червя
ков, на которых они наступают.
-- Бог не добрый?
-- Не так, как мы это понимаем.
-- У него нет жалости?
-- Не так, как нам это представляется.
-- Ареле, я боюсь.
--
-- Я тоже боюсь. Но Гитлер еще не сегодня
придет. Придвинься ко мне. Вот так.
-- Ареле, я хочу, чтобы у нас с тобой был
ребенок. Малыш с голубыми глазками, с ры
жими волосиками. Доктор сказал, что если
разрезать мне живот, то ребенок останется
жив.
-- И ты этого хочешь?
-- Да, Ареле. Твоего ребеночка. Если будет
мальчик, он будет читать те же книги, что и ты.
-- Не стоит резать живот ради того, чтобы
читать книги.
-- Стоит. Я буду кормить его, и мои груди
станут больше.
-- Для меня они и так достаточно велики.
-- Что еще написано в книгах?
-- О, много всякого. Например, что звезды
убегают от нас. Помногу километров каждый
день.
-- Куда они бегут?
-- Прочь от нас. В пустоту.
-- И никогда не вернутся?
-- Они расширяются и охлаждаются, а по
том они снова несутся с такой скоростью, что
опять становятся горячими, и вся эта дурац
кая канитель начинается сначала.
-- А где Ипе? Что про нее говорят книги?
-- Если душа существует, то она где-то
есть. А если нет, то...
-- Ареле, она здесь. Она знает про нас. Она
приходила сказать мне "мазлтов".
-- Когда? Где?
-- Здесь. Вчера. Нет, позавчера. Откуда она
знает, что мы в Отвоцке? Она стояла у двери,
рядом с мезузой, и улыбалась. На ней было
--
белое платье, а не саван. Когда она была живая, у нее не было двух
передних зубов. А теперь у нее все зубы.
-- Должно быть, у них там хорошие данти
сты.
-- Ареле, ты смеешься надо мной?
-- Нет, нет.
-- Она приходила ко мне и в Варшаве. Это
было до того, как ты в первый раз пришел к
нам. Я сидела на табуретке, и она вошла. Мать
ушла и велела запереть дверь. От хулиганов.
И вдруг Ипе появилась. Как она могла это
сделать? Мы разговаривали с ней как две сест
ры. Я была непричесана, и она заплела мне ко
сички. Она играла со мной в переснималки,
только без веревочки. А в канун Иом-Кипура
я увидала ее в курином бульоне. На голове у
нее был венок из цветов, как у девушки-хрис
тианки перед свадьбой, и я поняла -- что-то
должно произойти. Ты тоже был, но я не хоте
ла ничего говорить. Если я начинаю говорить
про Ипе, мать ругается. Она говорит, что я не в
своем уме.
-- Ты в своем уме.
-- Тогда что же я такое?
-- Чистая душа.
-- Что это могло быть?
-- Тебе пригрезилось.
-- Прямо днем?
-- Иногда можно грезить и днем.
-- Ареле, я боюсь.
-- Что тебя пугает сейчас?
-- Небо, звезды, книги. Расскажи мне сказ
ку про великана. Забыла, как его звали.
-- Ог, царь Башана.
--
-- Да, про него. Правда, что он не мог найти
жену, потому что был такой большой?
-- Это сказка. Когда был потоп, Ной, его
сыновья, все животные и птицы вошли в ков
чег, и только он не смог войти, потому что был
такой огромный. Он сидел на крыше. Сорок
дней и сорок ночей лил дождь, но он не уто
нул.
-- Он был голый?
-- Какой портной смог бы сшить для него
штаны?
-- Ох, Ареле, как хорошо быть с тобою. А что
мы будем делать, когда придут нацисты?
-- Мы умрем.
-- Вместе?
-- Да, Шошеле.
-- А Мессия не придет?
-- Не так скоро.
-- Ареле, я вспомнила песню.
-- Какую песню?
И тоненьким голоском Шоша запела:
Его звали Горох, А ее Лапша.
Венчались они в пятницу, Никто к ним не пришел.
Она прижалась ко мне и сказала:
-- Ой, Ареле, как славно лежать с тобой,
даже если мы умрем.
1
В вечерней газете уже несколько месяцев печаталась романизированная
биография Якоба Франка -- в сущности, смесь фактов и вымысла. Газеты
приносили вести одна хуже другой. Гитлер и Муссолини встретились в Бреннере
и, без сомнения, договорились о захвате Польши и уничтожении евреев. Но
большая часть польской прессы нападала на евреев -- на них смотрели как на
величайшую опасность для польского народа. Представители Гитлера побывали в
Польше и были приняты диктатором, генералом Рыдз-Смиглым, и его министрами.
В Советском Союзе продолжались чистки, участились аресты троцкистов, старых
большевиков, правых и левых уклонистов, сионистов и гебраистов. Процветал
перманентный террор. В Польше росла безработица. В деревнях, особенно
украинских и белорусских, крестьяне голодали. Многие фольксдой-чи, как
назывались теперь немцы в Польше, объявили себя нацистами. Коминтерн
распустил Польскую Компартию. Обвинения Бухарина, Рыкова, Каменева и
Зиновьева в саботаже и шпионаже, а также в том, что они -- фашистские лакеи
и агенты Гитлера, вызвали протесты даже среди убежденных сталинистов. Но
тираж еврейских газет не падал, в том
числе и той газеты, где я работал. Напротив, газеты теперь читались
больше, чем прежде. История лжемессии Якоба Франка приближалась к концу, но
у меня был наготове перечень других лжемессий -- Реубейни, Шломо Мол-хо,
Саббатая Цви.
Сначала мне приходилось выдумывать предлоги, почему я пришел домой
позже или не пришел вовсе. Но постепенно Шоша и Бася привыкла к этому и не
задавали вопросов. Что они знают о профессии писателя? Я сказал
Лейзеру-часовщику, что работаю ночным выпускающим два раза в неделю, и
Лейзер объяснил это Басе и Шоше. Лейзер приходил к ним каждый день и читал
последний выпуск биографии Франка. Каждый на Крохмальной улице читал про
него: воры, проститутки, старые сталинисты, новоявленные троцкисты. Иногда,
проходя по базарной площади, я слышал, как люди толкуют о Якобе Франке --
его чудесах, оргиях, видениях. Левые газеты сетовали, что такого рода
писанина -- опиум для масс. Но после того, как массы прочтут международные
новости на первой странице и местные -- на пятой, опиум просто необходим.
Перед моим переездом Бася побелила каморку, покрасила стены, поставила
железную печку-времянку и вытащила оттуда все узлы, мешки и корзины,
скопившиеся за двадцать с лишним лет. Шоша ни на час не могла остаться одна.
Оставшись одна, она впадала в меланхолию. Но не мог же я быть с ней все
время. Я так и не отказался от своей комнаты на Лешно и не сказал хозяевам,
что женился. Я редко ночевал там, но даже Текла уже примирилась с
тем, что писатели -- капризные и импульсивные создания. Она перестала
спрашивать, что я делаю, с кем провожу время и где меня носит по ночам. Я
платил за квартиру и раз в неделю давал ей злотый. На Рождество и на Пасху
приносил ей подарки. Когда я что-нибудь дарил, она каждый раз краснела,
протестовала, говоря, что ей ничего не нужно и что в этом не было
необходимости. Она хватала мою руку и целовала ее, как это делали простые
крестьяне во все времена. Мне не удавалось проводить с Шошей и Басей много
времени, и потому я всегда любил приходить домой. Перед сном Шоша с Басей
кормили меня -- подавали молочный рис, чай с субботним печеньем, печеное
яблоко. Перед тем как лечь в постель, Шоша каждый вечер мылась, часто мыла и
голову. Обычно она обсуждала со мной последний выпуск биографии Франка. Как
может мужчина иметь так много женщин? Может, это черная магия? Или он продал
душу дьяволу? Как мог отец делать такое с собственными дочерьми? Иногда она
сама же и отвечала: были другие времена. Разве у царя Соломона не была
тысяча жен? И она вспоминала мои детские рассказы о царе Соломоне и царице
Савской.
В сущности, Шоша осталась той же -- то же детское личико, та же детская
фигурка. Но кое-что все же переменилось. Раньше только Бася готовила еду.
Шошу она и близко не подпускала к кухне и никогда не посылала на рынок.
Только иногда она могла послать Шошу в ближайшую лавочку -- купить фунт
сахару, полфунта масла, кусочек сыру,
буханку хлеба, -- лишь то, что можно взять в кредит. Я сомневался даже,
знает ли Шоша, как выглядят монеты разного достоинства. Но однажды я
заметил, что она возится на кухне. Теперь она ходила вместе с матерью на
базар Яноша. Как-то я услыхал ее разговор с Басей: они обсуждали, не
испортит ли вегетарианская кухня мое пищеварение. Они следили за моей
диетой, и это меня удивляло. Я не привык, чтобы обо мне заботились. Но для
Шоши я был теперь мужем, а для Баси зятем. Никогда не подумал бы, что Шоша
умеет шить и штопать. И вдруг увидал, как она штопает мой носок, напялив его
на чайный стакан. Она стала заботиться о моих рубашках, носовых платках,
воротничках, относить в починку мою обувь. Я не мог или не хотел быть ей
мужем в общепринятом смысле. Но Шоша постепенно принималась за обязанности
жены.
Приходя вечером домой, я все еще заставал ее сидящей на табуретке, но
ее больше не окружали игрушки. И учебники свои она забросила. Меня постоянно
ожидали какие-нибудь сюрпризы. Шоша начала носить туфли на высоких каблуках.
Тонкие чулки телесного цвета она теперь надевала не только в гости, но и
дома. Мать купила ей новое платье и несколько ночных сорочек с кружевами. То
и дело она меняла прическу.
Шоша проявляла все больше интереса к моим делам. Роман о Якобе Франке
подходил к концу. В новом романе, о Саббатае Цви, в подробностях
изображалась эпоха, так похожая на нашу собственную: та же еврейская тоска
по искуплению, что владела умами и те-
перь. То, что собирался совершить Гитлер, уже совершил Богдан
Хмельницкий тремя столетиями раньше. С самого дня изгнания из своей страны
евреи жили в ожидании смерти или прихода Мессии. А сейчас в Польше, на
Украине, в Святой Земле -- везде каббалисты стремились приблизить Конец
Дней: молитвами, постом, произнесением Святого имени Божьего. Они
исследовали тайны книги Даниила. Никогда не забывали они тот текст из
Ге-мары, где возвещалось, что Мессия придет либо к тому поколению, где все
будут невинны, либо к тому, где все будут грешить. Ежедневно Лейзер читал
Шоше последний отрывок и пояснял ей все, что касается еврейской истории или
еврейских законов. Я услыхал, как она говорит матери: "Ох, мамеле, все в
точности как сегодня!"
Тайбл еще не нашла себе мужа. Она очень уж переборчива, жаловалась
Бася, так можно остаться старой девой. Вместо мужа она завела любовника --
женатого бухгалтера с пятью детьми. Каждый день он говорит, что разведется с
женой, но уже два года прошло, а про развод и не слыхать. Вместо радости
Тайбл доставляла матери одни огорчения.
Тайбеле теперь стала чаще приходить сюда, к сестре и матери. Ей тоже
было интересно поговорить со мной о Якобе Франке, Саббатае Цви и их
учениках. Она приносила маленькие подарочки матери и Шоше, а иногда и мне
приносила что-нибудь: то книгу, то журнал, то просто блокнот. Ее бухгалтер
все чаще оставался по вечерам дома, с женой и детьми. По рассказам Тайбеле,
он становился ипохондриком, убедил
себя, что у него больное сердце. Когда Бася напоминала Тайбеле, что уже
поздний час и идти домой страшно, Тайбл отшучивалась: "Лягу с ними ", и
показывала на меня и Шошу. Или: "Какая разница, что будет? Все равно все
погибнем! >>
По ночам, в постели, Шоша больше не говорила о своих куклах, игрушках,
детишках или соседях, которых она знала двадцать лет назад. Очень часто она
теперь говорила о том, что занимало меня. Верно ли, что есть Бог на небесах?
Как он узнает, о чем думает каждый человек? Верно ли, что он любит евреев
больше, чем другие народы? Он создал только евреев или гоев тоже? Иногда она
расспрашивала о романе. Откуда я знаю, что было сотни лет назад? Прочитал об
этом в книге или придумал сам? Она просила рассказать ей, что будет в газете
завтра, что будет через несколько дней. Начав рассказывать ей то, что еще не
написано, я проводил что-то вроде литературного эксперимента -- позволял
языку свободно болтать и говорил все, что взбредет в голову. Я слыхал раньше
от Марка Эльбингера, а потом прочел в журнале, что такая литература
называется "поток сознания ". Теперь я мог потренироваться на Шоше. Она все
слушала с неослабевающим интересом: были ли это истории моего детства,
слышанные от матери, когда мне было пять-шесть лет, или сексуальные фантазии
одного неидишистского писателя, которые он позволил себе опубликовать, мои
ли собственные гипотезы о Боге, о сотворении мира, бессмертии души, будущем
человечества, собственные ли мои мечты о том, как
справиться с Гитлером или Сталиным. Будто бы я уже построил аэроплан из
вещества, атомы которого так плотно спрессованы, что один кубический
сантиметр весит тысячу тонн. А летает он со скоростью тысячи километров в
минуту. Он может пройти сквозь гору, вырваться из сферы земного притяжения,
достичь далеких планет. Еще там был телефон, который сам сообщал мне все о
планах и мыслях любого человека на Земле. Я стал таким могущественным, что
отменил все войны. Прослышав о моем могуществе, большевики, нацисты,
антисемиты, грабители, насильники сразу сдались. Я установил мировой
порядок, основанный на файтельзоновской философии игры. В аэроплане я держал
гарем из восемнадцати жен, но царицей и повелительницей была, конечно, Шоша.
-- А где будет мамеле?
-- Ей я дам двадцать миллионов злотых и
поселю во дворце.
-- А Тайбеле?
-- Тайбеле станет принцессой.
-- Я буду скучать по мамеле.
-- Мы будем навещать ее каждую субботу.
Шоша помолчала немного. Потом сказала:
-- Ареле, я скучаю по Ипе.
-- Ипе я бы вернул к живым.
-- Как это может быть?
И вот я развиваю перед Шошей теорию, что мировая история -- это книга,
которую можно читать, только переворачивая страницы вперед. Никому не дано
перевернуть страницы этой книги назад, к началу. Но все, что уже было и
прошло, продолжает жить на других
страницах. Ипе живет где-то. Куры, гуси и утки, которых ежедневно
убивают в резниц-кой на Дворе Яноша, живут на предыдущих страницах этой
книги, -- кудахтают, гогочут, крякают на правой стороне книги, потому что
книга эта написана по-еврейски, справа налево.
-- И мы еще живем в доме No 10 по Крох-
мальной? -- вздохнула Шоша.
-- Да, Шошеле, на другой странице книги
мы там еще живем.
-- Но туда уже поселились другие.
-- Они живут на открытых страницах, а не
на закрытых.
-- Мамеле говорила, что до нас там жил
портной.
-- И он там тоже живет.
-- Все вместе?
-- Нет, каждый на своей странице.
Постепенно я перестал стыдиться Шоши.
Она стала иначе одеваться и от этого выглядела выше ростом. Я брал ее в
гости к Селии. Оба, Селия и Геймл, были очарованы ее простотой, искренностью
и наивностью. Я старался научить ее, как правильно держать нож и вилку.
Рассуждала она по-детски, но не глупо.
При одном из посещений Селия заметила сходство между Шошей и своей
умершей дочерью. Она достала старые, пожелтевшие фотографии. Некоторое
сходство действительно было, и это поразило меня. Геймл теперь увлекался
оккультизмом и мистикой. Его осенила идея, что душа их маленькой дочурки
могла переселиться в Шошу, и теперь я -- их зять.
Души не исчезают. Душа возвращается и проникает в тело, которое само
открывается ей навстречу, потому что оно почувствовало к душе симпатию.
Такого понятия, как случайность, не существует. Силы, правящие человеком и
его судьбой, всегда в союзе с теми, кого ему суждено встретить на своем
пути.
Эльбингеру случилось быть в этот же вечер у Ченчинеров, и он повторил
то же, что и говорил о Шоше раньше -- он полагает, что она обладает всеми
свойствами медиума. Все хорошие медиумы, которых ему доводилось встретить,
тоже обладали простотой, искренностью и прямотой. Он попробовал
загипнотизировать Шошу. Как только он приказал ей, она тотчас же уснула.
Разбудить ее стоило Эльбингеру большого труда. Уходя, он поцеловал Шошу в
лоб.
После его ухода Шоша сказал:
-- Он не человек.
-- А кто же он? -- спросили в унисон Селия
и Геймл.
-- Не знаю.
-- Ангел? Демон? -- допытывалась Селия.
-- Наверно, он с неба, -- ответила Шоша.
Гаймл хлопнул себя по лбу:
-- Цуцик, это знаменательный вечер. Его я
не забуду, сколько бы ни прожил на свете.
В пятницу вечером, как обычно, я пришел домой, к Шоше. Сам я не
соблюдал еврейских законов. Шоша не ходила в микву. Но, уступая
Басе, я произносил благословение над вином в пятницу вечером и в
субботу утром. Бася приготовила для меня вегетарианскую субботнюю трапезу:
запеканку из крупы с фасолью и рисовый кугель с корицей. В пятницу вечером
перед наступлением сумерек Шоша благословила свечи. Она поставила их в
серебряные подсвечники, подарок Ченчинеров. На столе была нарядная скатерть
-- тридцать лет назад Бася вышивала ее для Зелига. На ней -- две халы.
Семейная реликвия -- нож с перламутровой ручкой, с надписью на ручке "Святая
Суббота ", тоже лежал на столе. В пятницу вечером Бася и Шоша ели
фаршированную рыбу и курицу, а мне подали лапшу с сыром и тушеную морковку.
Обе были в субботних платьях и нарядных туфлях. Через раскрытое окно были
видны субботние свечи в других квартирах и слышалось пение. Простые евреи
поют: "Мир и свет евреям в день отдохновения, день радости". Хасиды поют
каббалистические поэмы праведного Исаака Лурии, написанные по-арамейски: о
небесных слугах -- все это в чрезвычайно эротических выражениях, которые
могли бы шокировать и критиков, и читателей даже в наши дни. Шоша и Бася
беседовали о житейских делах: о том, что еда вздорожала, что на чердаке не
хватает места, чтобы вешать белье. Бася вспоминала, как в прежнее время на
субботу посыпали полы желтым песком. Крестьяне из ближних деревень привозили
песок в деревянных кадушках и торговали им прямо с подводы. Теперь другая
мода. Теперь хозяйкам нравится мыть полы щелоком. А еще благочестивые
еврейки ходили в прежние вре-
мена по домам в пятницу и собирали халы, рыбу, всякую еду и даже куски
сахара -- в общем, кто что даст -- для бедных. Нынешнее поколение не верит в
такую благотворительность. Приходили тут коммунисты и просили денег для
евреев в Биробиджане. Это где-то далеко в России, на краю света. Они
сказали, что теперь там еврейская страна. Один Бог знает, правда ли это.
-- Мамеле, а что там, на краю света? Там
темно?
Бася покачала головой:
-- Скажи ты, Ареле.
-- Не существует края света. Земля круг
лая, как яблоко.
-- А где живут черные люди?
-- В Африке.
-- А Гитлер где?
-- В Германии.
-- Ох, нам в школе говорили, но я никогда не
могла ничего запомнить, -- сказала Шоша. --
Правда, что в Америке есть такой еврей, кото
рый ставит свою подпись на каждый доллар,
иначе деньги ничего не стоят? Лейзер-часов-
щик говорил про это.
-- Правда, Шошеле. Только он не расписы
вается. Его подпись печатают.
-- На субботу не следует говорить о день
гах, -- сказала Бася. -- У нас был такой благо
честивый маленький раввин, реб Фивке. По
субботам он говорил только на Святом языке.
Жил он на Смочей, но по пятницам приходил
на базар Яноша с мешком -- собирать еду для
бедняков. После полудня в пятницу он мол
чал, потому что полдень пятницы так же свят,
--
как суббота. Когда ему подавали, он только кивал в ответ или бормотал
несколько слов на Святом языке. Однажды в пятницу он не появился. Прошел
слух, что он болен. Несколько недель прошло, и вот он опять ходит с мешком,
но теперь уже не говорит ни слова. Люди говорили, что ему сделали операцию
на горле. Однажды в пятницу он приходит к мяснику и тот дает ему несколько
куриных ножек и шейку. Человек из погребального братства, тот, который роет
могилы, был там тоже. Когда он увидел реб Фивке, то издал дикий вопль и
грохнулся в обморок. Реб Фивке сразу исчез. Его приводили в чувство, терли
виски уксусом, лили на него холодную воду, и когда он пришел в себя, то
поклялся страшной клятвой, что реб Фивке умер и он сам хоронил его. Люди не
могли в это поверить, говорили, что он ошибся. Но реб Фивке больше не
приходил. Какой-то любопытный взялся все разузнать и разыскал его вдову. Реб
Фивке, оказывается, умер за несколько месяцев до этого случая. Я знаю все
это, потому что Зелиг тогда еще приходил домой, а этот могильщик был его
закадычный дружок.
-- Мне думается, ваш бывший муж не верит
в такое.
-- Теперь он ни во что не верит. А тогда он