Он понимал, что битый им воевода стоит дороже небитого. Понимал, что теперь на него идет не просто воевода Барятинский, а распаленная неудачами, освирепевшая боярская сила…
   «Сила на силу! — раздумывал Разин. — Нас больше. Ведь мы весь народ, вся Русь — вон нас сколько! Куды долетит письмо от Степана, там и народ поднялся… Ру-усь!.. И те себя Русью зовут, и сила у них велика же. Али Русь не едина? Две Руси на свете, и в каждой могучесть… Как два великана сошлись — народ и держава… И там ведь народ: одним-то боярам не сдюжить! Дворян собери да детей боярских — много ли их на Руси? Не собою сильны, опенки поганые, а стрельцами, солдатами, даточными людьми, холопством — все тот же народ… Неужто же два народа в российской державе?! Один стоит за себя — за народ, за правду, за волю, другой — за бояр?! Да как тому быть?!»
   «Един народ русский! — решил Степан. — Един народ, да разодран. Собрать бы его воедино — и силы нет против него! Куды там дворянскому званью стоять на народ! Ноги жидки. Их сила в ином — в народном покорстве. От дедов привыкли люди князьям да боярам послушными быть и не смеют отречься того послушанья…»
   Приехал вызванный Разиным Боба и прервал размышленья Степана. Атаманы поехали вместе глядеть места, где старый полковник вчера наметил расставить казацкие силы к битве с Барятинским.

 

 
   Для осады острожка Разин оставил у Симбирска Серебрякова с донскими казаками, Чикмаза с астраханскими стрельцами и несколько тысяч восставших крестьян, чтобы во время битвы с Барятинским осажденные не посмели выйти на вылазку и ударить на разинцев с тыла.
   Остальное войско — все лучшие силы донских казаков под началом Наумова и Еремеева, запорожцев, пушкарей Сергея Кривого, часть астраханских, царицынских, всех саратовских и самарских стрельцов под началом Федора Каторжного и Лазаря, тысячи две приволжской пехоты: чувашей, черемис и мордвы с попом Василием во главе, — Степан велел вслед за собой подтянуть к Свияге.
   Гурьбой переехали атаманы свияжский мост. Впереди — Разин с Бобой; за ними, поодаль, — Наумов, Сергей Кривой, Еремеев, Протакин и поп Василий.
   Потерь за эту ночь было особенно много у Сергея Кривого и у Наумова.
   Наумов был черен лицом, прокопчен, устал. Не такому бы двигаться в битву с дворянским войском! После ночного приступа нужен был отдых — хоть в два-три дня, и Наумов сам понимал, что слишком промедлил с постройкой вала и слишком поторопился послать Сукнина на приступ… Невесел и утомлен был Сергей Кривой. Остальные, не принимавшие участия в приступе, были уверенней и веселей. Конники были спокойны, кони их резвы и сыты, вдоволь оружия, вдоволь уверенности и отваги.
   — Придется на конных всю тяжесть валить, — сказал Разин Бобе. — Пехота всю ночь дралась.
   — Не беда, отдохнут, как побьют воеводу, — ответил старый полковник.
   Перед ними лежало широкое поле, покрытое жесткой щетиной жнивья, по которому вдаль извивалась дорога, вздымаясь выше, на перевал холмов.
   — С Тогаева путь, — указал Боба на эту дорогу, — от тех горок рать поведет воевода. Главный полк поведут прямо на мост. Левым крылом он пойдет по речке Сельди, а правым крылом — от речки Грязнушки… Его забота — дать бой нам на том берегу, поближе к острожку, чтобы к стенам нас прижать, а Милославский бы пушками пособил им, а то и на вылазку вышел бы. Так, что ли, Стенько? — спросил Боба.
   — Мыслю, так, — согласился Разин.
   — Наша забота дать ему бой на сем берегу.
   — Так, — согласился Степан.
   — Стало, бой завязать, чтобы к мосту он и не мыслил прорваться.
   — Так, — подтвердил Степан.
   — Когда так, то поедем туда, на «пуп», — позвал Боба, указав на холм, возвышавшийся в центре поля.
   На вершине «пупа» Боба остановил коня, по-молодому вскинулся на седло ногами и встал во весь рост на седле. Конь тяжко переступил под ним.
   — Тпру! — одернул полковник.
   Степан также встал на своем седле.
   Они осматривали поле. Боба, объехавший все здесь вчера, указывал, где он задумал поставить какую силу.
   Уже рисовалось, как из-за густых кустарников, росших вдали на пригорке, откуда, змеясь выходила дорога, выезжают грозные ряды всадников с примкнутыми к стременам пиками, с мушкетами у седла, под коленом, и гнутыми саблями на поясах…
   — Он свой самый таран понесет передом к переправе, чтобы ударить на наш главный полк в деревеньке да середину нашу сломать, а наш главный полк мы правей унесем. Воевода сам ему лево крыло подставит… Не поспеет он к месту дойти, как Серега из пушек ему голову срежет справа… а Еремеев ударит, когда он повернет на Серегу… — говорил Разину Боба.
   — Добре ты рассудил… Ну, веди по местам атаманов, показывай им, где кому заводиться домком. Да швидче, старый, поспеть бы нам все засады запрятать.
   — Сховаемо, сынку, не бойся, поспеем, — успокаивал Разина Боба.
   И тут же с холма указал он каждому атаману, куда кому ставить войско и кто когда должен вступить в бой.
   Подведенные к Свияге полки вступили на мост и потекли переправой на левый берег. Здесь же они разделялись на два потока: один направлялся влево, к речке Грязнушке, покрытой овражками и мелколесьем, другой — вправо, в лес, уходящий по берегу Сельди к Юшанску.
   Степан поскакал на Симбирский берег. Среди других собравшихся войск здесь были полки татар. Они не входили в число тех, которым Боба указывал места.
   Степан разыскал атамана татарской конницы Пинчейку и тайно ему приказал разделить свой отряд и половине ехать вниз, за устье Сельди; там переправиться вброд или вплавь и верст на пять зайти в глубь левого берега Свияги, чтобы в разгаре битвы слева ударить в спину дворянам. Другую половину Степан послал вверх по Свияге, чтобы заехать в правый тыл воеводе и ударить одновременно с левым крылом.
   Тысячи две татар, врезавшись в тыл воеводской рати, должны были решить успех битвы.
   Серый осенний день уже перевалил за полдни, когда над дорогой за лесом и за холмом тучею встала пыль. Дворянское войско грозою двигалось к переправе через Свиягу.
   В стане Разина все было твердо условлено. Все затаились и стихли.
   И вот на большом полосатом поле из-за холма показались всадники. Они подвигались в молчанье, без воинских труб. Их молчаливое движение было размеренно, неторопливо, и тем грозней и тяжелее казалась поступь подобранных в масть коней…
   Значки и знамена колыхались на длинных древках в рядах ощетиненных пик.
   Впереди по самой дороге скакали несколько легких всадников. Такие же легкие всадники, словно танцуя, неслись вдоль опушки леса справа, по самому краю поля, и слева, вдоль мелколесья и рыжих кустов можжевеля.
   «Дозоры», — подумал о них Разин.
   Позади них двигались тяжелые ряды неспешной, уверенной конницы. Движение их вперед прекратилось. Выйдя в широкое поле, они меняли походный строй на грозное боевое построение.
   Вот они двинулись снова. Из деревеньки, где затаились Разин и Боба, их было отчетливо видно.
   — Боя ждет, — сказал Разин. — Неужто лазутчики довели?!
   В это время из лесу, слева от воеводской рати, выскочил конный казачий дозор. Словно не ожидая встретить тут воеводу, казаки замерли на опушке и вдруг подхлестнули коней и стремглав полетели, вздымая пыль на дороге, прямо к мосту… Их заметили из войска Барятинского, за ними пустились в погоню несколько всадников из дворянского войска, но тотчас отстали: казаки спрямили путь по жнивью и помчались прямо через Свиягу, к Симбирску, словно бы по левую сторону реки и не было никаких разинских войск и казачий дозор торопился предупредить Симбирск о внезапном появлении воеводы.
   И тотчас, как только казачий дозор ворвался через мост на городской берег, по колокольням церквей за Свиягой завыли сплошные колокола.
   Воевода попался в эту ловушку; он поверил, что его не ждали отсюда, и смело двинул все войско вперед…
   Как только дворянское войско снова тронулось в путь, Боба хитро подмигнул Степану, снял притороченный за седлом небольшой мешочек и за уши вытащил зайца… Косой, прижав уши, в волненье часто дышал, дергая розовым носиком. Боба его погладил по голове, посадил на жнивье и легонько хлопнул в ладоши.
   — Тикай! — негромко прикрикнул он.
   Животинка сначала недвижно присела, вся сжавшись в комочек, потом стрельнула задними лапками по полю, скакнула и понеслась навстречу дворянскому войску.
   Десятки казачьих глаз из засад наблюдали, как беловатый комочек скатился с дороги на луг, заметив передовой отряд воеводы. Встречные всадники тоже заметили зайца, и Барятинский, видно, поверил тому, что заяц не может идти из деревни, в которой таятся тысячи ратных людей: он махнул рукою и сам подхлестнул коня. Передовой отряд воеводы разом рванулся быстрей по дороге, за ним перешло на рысь и все его войско. Дрогнуло поле от гула тысяч копыт, ударивших по сухой земле.
   — Вот там, за синим знаменем, у воеводы пушки, — шепнул Степан Бобе.
   Уничтожающей тяжелой лавиной неслось воеводское конное войско к Свияге, поспешая пройти через мост и ударить на разинцев раньше, чем там, за рекой, у острожка, как думал Барятинский, успеют они построиться к обороне. Новые и новые тысячи всадников выходили из-за холма, покрывая все поле и в грозном движенье, казалось, не зная преград своему стремлению.
   Вот голова воеводской рати уже миновала лесок, где справа от них над Грязнушкой засела в оврагах конница Алеши Протакина. Вот поравнялись они с холмом, за которым в лесу затаился Митяй Еремеев с двумя полками. Они несутся на деревеньку, в которой стоят запорожцы, но им не дойти: ближе к ним высятся два холма, покрытые репьяком и крапивой, а в репьяках скрыты пушки Сергея Кривого, в крапиве натыканы колья, которые будут пороть животы дворянских коней, за холмами в овражках и буераках лежит полк пехоты…
   С крыши деревенской избы наблюдает Степан, как воевода поравнялся с холмами Сергея, вот он почти миновал их.
   «Да что же Сережка молчит?!» — нетерпеливо подумал Разин.
   И в этот миг дрогнуло все от ударов пушек. Слышно, как визгнула дробь и затрещали пищальные выстрелы из буераков, выплевывая комочки белого дыма. Передние ряды дворянского войска смешались в нестройный табун.
   Но сам воевода, сдержав встревоженного коня, без смущения, спокойно взглянул на окутанный дымом холм, повернул, указал своей саблей в направлении пушек Сергея и что-то крикнул, отъезжая в сторону, к середине поля.
   Отряд сотен в пять дворян устремился рысью на засаду Сергея. Их встретили снова удары пушек и треск пищалей. Уже побежали в стороны лишенные всадников кони. Передние всадники налетели на колья со скрытыми в бурьяне острыми концами. Отчаянно закричали, падая на землю, пронзенные кольями лошади.
   Левее Сергея вылетел из лесу Еремеев и врезался под крыло воеводской рати. И там завязалась сеча.
   Степан смотрел, как воевода, успев отъехать на холм, собрал возле себя небольшой отряд и как от него поскакали гонцы то в одну, то в другую сторону, разнося приказы.
   «Силен воевода, проклятый!» — подумал Степан.
   Барятинский тут же перед его глазами повернул свое войско головою к Сергею, где ожидал он теперь встретить главный полк Разина.
   «Скор, поворотлив, лихой сатана, — оценил воеводу Разин, — а все же попался в сеть!»
   Он махнул рукой Бобе, и запорожцы двинулись из деревеньки, заходя с тылу под левое крыло воеводы, который всю голову своего отряда развернул, направляя ее на Сергея.
   Барятинский тотчас заметил это с холма, махнул саблей и, вдруг из лесу, со стороны Сельди, на запорожцев ринулся грозный драгунский полк.
   Все сшиблось. В пыли и дыму по всей равнине рубились тысячи всадников. Над скошенным лугом, над сжатою нивой, над низким кустарником и болотцами грохотала пальба из пищалей и пушек, вздымался дым.
   Разин все еще продолжал лежать на крыше деревенской избы. Ему было видно, что дворяне теснят Сергея, добираясь до Пушек, но и Сергей не сдается, бьет их с полсотни шагов, не сходя с места. Разин видел, как рубятся запорожцы Бобы с драгунами, как вдали Еремеев схватился с дворянами и с приказом московских стремянных стрельцов…
   На запорожцев обрушился целый драгунский полк, теснил их к реке, и под тяжестью грозной силы закованных в латы воинов они отступали. По строю драгун, по ухваткам их в битве Степан угадал немецкую выучку. Бритобородые усачи офицеры в драгунских рядах подтвердили его догадку. Разин знал, что немецкий строй не в силах держаться под стремительным натиском бурной казацкой лавы.
   — Наумыч! — окликнул он и махнул рукой.
   — По ко-оня-ам! — грянул Наумов.
   Степан спрыгнул с крыши, сам вскочил на коня, и, вырвавшись из деревни, широкой лавой помчались казаки, с трех сторон охватывая врага: на правом крыле лавы — Наумов, на левом — Разин. Они обрушили разом свои сабли на головы драгун, те дрогнули и понеслись наутек… Степан глазами искал воеводу. Увидел… Барятинский тоже увидел его, но вдруг повернул и пустился прочь… Под напором казаков теперь вся дворянская рать отходила быстрей и быстрей в леса, на обратную дорогу к Юшанску. Казаки ободрились. Они помчались, преследуя уходящих… Те скакали, спасаясь через лощины, болотца, по кочкам, кустам, о которые кони царапали груди…
   «Добить… Добить до конца на сей раз воеводу. Не дать им скопиться снова. Тогда уже воротиться к Синбирску и приступом взять наконец острожек… Ведь срам — сколько дней одолеть не в силах… Уж будет!» — думал Степан, увлеченный погоней.
   — Добывай самого воеводу, секи ему к черту башку! — кричал где-то рядом Прокоп Горюнов. Он вырвался на коне вперед и мчался, догоняя дворян, неумело махал саблей…
   «Сорвут самому-то, уроду, башку!» — подумал Степан, рысью за ним въезжая на холм.
   И вдруг совершилось что-то нелепое, глупое… Как только было заранее не угадать?!
   «Обманули!.. Пропал!» — про себя воскликнул Степан: за холмом, на который взлетели разинцы, перед ними в кустах стояли в ряд два десятка пушек, уставившись жерлами и дымя фитилями…
   Степан хотел крикнуть «назад!», но слово застряло в груди от досады и злобы, и захватило дыхание…
   Он только успел вдохнуть воздух, махнуть рукой, как дрогнули небо, и поле, и лес от удара всех пушек сразу. Кругом засвистало… И на земле возле Разина уже бились кони и казаки.
   «Пушечной дробью лупят!» — сразу понял Степан.
   Он видел по дыму, что пушки ударили разом все. «Значит, нужно спешить, пока их заряжают».
   — Вперед! — крикнул он, торопясь порубить пушкарей.
   От злобы он не видел опасности. Ткнул коня под бока острогами и сам полетел на пушки с поднятой саблей. Как вдруг из кустов позади пушкарей поднялись сразу сотни не тронутой боем свежей пехоты — московских солдат с ружьями наготове. Гром пальбы загремел в лицо казакам. Многие из них попадали с седел, а остальные смешались, отдаваясь на волю своих испуганных громом коней.
   Мгновенья было нельзя терять: пока пушкари еще заряжали и солдаты должны были тоже возиться с ружьями, — налететь на них, смять и тех и других…
   — В пики! — крикнул Наумов, поняв, чего хочет Разин.
   Но меж рядами солдат, когда оставалось всего полсотни шагов до пушек, из кустов же выскочили другие солдаты и, вскинув ружья, ударили также разом, свалив десятка два казаков. Вздыбились раненые казацкие кони, топча сброшенных всадников, а пушкари тем временем уже успели зарядить пушки и грянули новым залпом…
   Ничто не могло теперь удержать казаков: не слыша уже никого, не способные слушать приказов, призывов, они понеслись назад, и новые выстрелы били теперь им в спины… Все войско Разина откатывалось назад к Свияге… Чтобы не быть унесенным общим потоком бегущих, Степан направил коня в сторону и оглянулся. Успевшие построиться сотни дворян, конных стрельцов и драгунские полки мчались уже с горы, готовые преследовать и рубить казаков, но в это время крики и визг раздались у них с тыла.
   — Алла-а! А-а!.. а-а!.. а-а-а!.. — послышалось из-за холма, и войско Барятинского, вместо того чтобы мчаться за казаками, растерянно повернуло назад.
   Разин понял, это поспели его татары.
   «Опоздали немного ударить!» — с досадой подумал Степан.
   Он задержался, наблюдая, как торопливо должна была перестроиться конница воеводы, чтобы принять с тылу двойной удар.
   «Эх, кабы сейчас не бежали казаки, а были бы гожи к бою! — с досадой подумал Разин, глядя вслед своим смятенным полкам, убегавшим к Свияге. — Алешка бы догадался!..»
   И, словно услышав его затаенную мысль, Протакин с тремя полками, по тысяче всадников в каждом, рванулся из лесу, из засады, в поддержку татар.
   Разин радостно усмехнулся, поняв, что успеет построить свои полки, пока дерется Протакин…
   На ровном широком поле Разину было видно, как Наумов, Еремеев и Боба со своими есаулами обогнали бегущих и поскакали впереди всей смятенной страхом отступавшей орды, крича казакам, указывая саблями в сторону пригорка, за которым стояли пушки Сергея Кривого.
   Это был верный прием: увидав впереди себя атаманов, толпа казаков подчинилась общему ощущению того, что она не просто бежит; она поверила, что ее ведут!.. В ее движении уже обозначился некоторый порядок.
   «Молодцы атаманы!» — подумал Степан, представив себе, как за пригорком, под прикрытием пушек Сергея, все войско снова построится к бою, повернет назад, и тогда воевода будет зажат между казаками и татарами.
   Разин помчался за есаулами, чтобы быстрее построить войско и вывести в бой…
   Он не был растерян и знал, что это совсем не конец, а только начало битвы.
   Он видел, что это была не победа дворян, не его поражение, а всего только случай… Сотни две перебитых людей не ослабили его войско, но он был взбешен, что попался, как воробей, в такую пустую ловушку.
   Навстречу Степану скакал одинокий казак от холма, где стоял Кривой.
   — Батька, пушки у нас отбиты, Сергей пропал! — крикнул казак.
   У Разина защемило сердце. Подъезжая к холму, он не увидел там никого, кроме мертвых, валявшихся по его склонам. Еще не поняв, куда девался Сергей, Разин присвистнул коню и с нетерпением поднялся в стременах, стараясь взглянуть на холм…
   Его охватила тревога: пока он увлекся погоней за воеводой, Сергей был разбит и, может быть, даже захвачен дворянами. Степан подхлестнул коня и взлетел на пригорок…
   Закинув над головою руку с зажатой саблей, Сергей лежал на траве с рассеченным черепом. Лежал так, словно и мертвый он продолжал рубиться. Глаза его были открыты навстречу смерти, в выражении лица была не пустая и мертвая холодность, а боевая гроза…
   Весь пригорок вокруг был усеян телами своих и врагов, но пушки исчезли.
   «Не отдал пушки Серега. У мертвого взяли!» — подумал Степан. Он задержался над трупом Сергея, коснулся своей шапки, хотел ее снять и проститься с другом, но вспомнил, что некогда, и, только сдвинув слегка на затылок шапку, пустился вперед. За холмом он все понял: на Сергея ударили сзади, от берега Грязнушки, откуда они не ждали подхода вражеских войск.
   Здесь-то, на берегу этой речки, и строилось теперь войско Разина к новым схваткам.
   По мутной холодной воде Грязнушки, обросшей по берегам ольшаником, плыли, крутясь, осенние желтые листья.
   Степан старался понять, куда же дворяне увезли его отбитые пушки, которые надо было вернуть, пока воевода не мог отвязаться от наседавших с тыла татар, поддержанных Алешей Протакиным.
   Но размышлять долго не было времени: подъездчики донесли ему, что Барятинский устремил на татар часть своих сил, которые бьются отдельно; против Протакина бросил дворянский полк и пеших стрельцов, а остальную часть войска вместе с пушками приготовил к движению вперед, должно быть желая прорваться к мосту через Свиягу, к самому городу.
   Подъездчики сообщили также, что с верховьев Сельди к дворянам пришел еще один конный полк, который поставлен на левом крыле воеводской рати.
   Разин тотчас же послал сказать Бобе, что против него идут свежие силы.
   Над полем сгустился туман с осенним мелким дождем.
   Объехав свое войско, вновь построенное к бою, под прикрытием опустившейся мглы Степан Тимофеевич двинул его снова в долину, навстречу наступающим полкам воеводы. Ему сообщили, что воевода ведет под прикрытием конных пехоту и пушки к свияжскому мосту. Тогда Степан подъехал к лесочку на берегу Свияги, где лежала в засаде пехота, состоявшая из стрельцов Саратова и Самары, атаманом которых был Лазарь Тимофеев.
   — Пошли! — махнул Степан Лазарю.
   С заряженными пищалями стрельцы шевельнулись и двинулись шагом вперед, преграждая подход к мосту.
   — Сам батька с нами! — прошло по рядам стрельцов.
   — В бой с нами! Нас в битву ведет! — радостно говорили они.
   Эта весть бодрила пехоту, как будто присутствие Разина четверило силы бойцов.
   В дожде и тумане стрельцы подошли, пока стали видны смутные очертания врага, остановились и без команды, по молчаливому знаку, вскинув пищали, ударили залпом.
   В стане врага точно этого только и ждали. Грянули крики, и вражеская пехота рванулась в рукопашную схватку. Разинские стрельцы напрасно роптали на то, что головы их замучили учением на иноземный лад, — они представляли собою войско, обученное не хуже, чем присланная из Казани воеводская стрелецкая рать. Сделав выстрел, первый ряд разинских стрельцов отступил назад два шага, второй ряд, стоявший за ними, шагнул вперед, и, прежде чем враг добежал, — впритык, в лицо ему снова ударили выстрелы. Пехота врага остановилась, чтобы также ответить выстрелами, но разинцы снова сменили ряды, и новая вспышка огня опять не пустила вперед дворянское войско.
   — Конники, батька! — крикнул над ухом Разина чей-то голос. И Разин увидел несущийся справа конный отряд, который готов был врубиться в ряды пехоты.
   Однако они не успели напасть: искусные сотники Лазаря быстро построили половину стрельцов ко врагу лицом, и пальба из пищалей встретила надвигавшиеся конские морды…
   Серое небо сеяло бледный свет, при котором нельзя было видеть всадников, только общие их очертания сказали, что это драгуны: рядом с ними торчали высокие древки пик. Смятенные выстрелами, они отшатнулись, опять не сумев завязать общей битвы, но в это время на левое их крыло налетели конники Бобы.
   — Стой! стой! Своих бьете! Ведь вы запорожцы, собачьи дети! — гневно воскликнул Боба. — Хиба ж запорожцам тут место, в боярском скопе, гадюки?!
   Всадники сгрудились, услыхав украинскую речь, сабли вдруг опустились. Казаки отпрукивали, осаживая разъяренных коней. Два отряда остановились почти вплотную, стена на стену.
   — А ты кто такий? — раздался вопрос из рядов запорожцев, которых Разин принял сперва за драгун.
   — Запориський полковник Боба — вот кто я! Панов да бояр побивать наша справа, як ваша. Идитемо к нам, в наше войско, Панове товарищи!
   — Бунтивник! — крикнули из рядов боярских запорожцев.
   — Продажники! Зрадники! — грянули им в ответ сотни глоток из полка Бобы.
   — Рубаймо их, Боба! Чего с них дывиться! Рубай!..
   — За волю! Неча-ай! — призвал своих Боба, кинувшись в схватку.
   И запорожские сабли скрестились с саблями запорожцев, ряды их смешались… Тысяча всадников, посланных гетманом Многогрешным[42] в помощь боярам, колола и секла братьев своих украинцев, восставших за братский народ. Это были отборные всадники из украинской шляхты, дворяне, искавшие царских милостей и поместий в пролитии народной крови. Они не ждали, что будут побиты рукой украинского холопства и «быдла», как от польских панов научились они называть свой народ…
   — Бунтивники! Быдло! — вопила шляхта.
   — Зрадники! Ляховы диты! — кричали казаки Бобы, рубя и кроша их в бою.
   Но в общем гвалте, пальбе и криках их слов больше уже никто не слыхал.
   Пехота Лазаря сошлась грудь с грудью с пехотой Барятинского. Рубились, кололись, били в лицо из пищалей.
   Конница Еремеева крепко схватилась с драгунами. Протакин теснил стремянных стрельцов…
   Но воеводских пушек было никак не достать. Разин держал еще в засаде три тысячи войска: тысячу конных донских казаков под началом Наумова и две тысячи лапотников, вооруженных косами, пиками и рожнами. Эта засада была оставлена им у моста на случай, если дворяне ринутся к переправе через Свиягу.
   Держать наготове большие силы до последней минуты Степан любил сам, и тому же вчера учил своего молодого товарища Боба, когда Степан их застал за игрой в Карты.
   «Береги, козаче, засадную силу к остатнему часу, тогда переможешь врага», — вспомнил Разин слова Старика полковника.
   Но сейчас ему были нужны пушки, взять же их без этой засады было нечем. Когда Барятинский выкатит пушки к мосту, перейдет с ними вместе Свиягу и зажмет казаков у острожка, тогда не поможет засада. «Да и сам воевода небось все засады свои уже ныне истратил. Небось уже последнюю вывел, когда послал в бой своих запорожцев, — подумал Разин, — а у меня тут три тысячи свежих людей. Если сильно ударим — дорвемся до пушек…»
   Атаман уж представил себе, как он, овладев двадцатью воеводскими пушками, поставит их возле моста на горке, подпустит к себе воеводские силы и грянет по ним изо всех двадцати жерл…
   Держать заветы отцов да хранить засаду в три тысячи человек, когда эти люди могли бы решить разом исход всей битвы, показалось Степану смешным и ненужным… Он обернулся к посыльному казаку, скакавшему о бок с ним.