Страница:
25 февраля 1995 года, суббота, 19-15 по Киеву, Город.
Словно в мареве мимо меня проходили бесцветные силуэты. Все было совершенно неважно. Малейший толчок – и я судорожно сглатывал свой обед в который раз подряд. Женский голос по радио объявил очередную станцию метро, и я, не выдержав, пулей вылетел из вагона. Мне предстояло ехать еще две остановки, но физически это становилось проблематично. У меня еще хватило ясности мышления для того, чтобы выйти из метро не к вечернему рынку, а к жилым домам. Там я едва успел сделать два десятка шагов. Потом меня согнуло вдвое. Мерзкое ощущение и чувство полной беспомощности. Очень тянуло стать на колени, но такого я себе не мог позволить даже в нынешнем положении.
– Нажрался! – констатировал женский голос сзади.
– Не нужно было смешивать, мужик, – посоветовал молодой мужской голос.
Несмотря на то, что мне полегчало, я не отвечал, а отплевывался и вытирал губы носовым платком.
– Закурить есть? – спросил тот же мужской голос. – Слышь, мужик?
– А он не хочет с тобой разговаривать, – прокомментировала женщина.
– Я к тебе обращаюсь, – настаивал мужской голос, и меня довольно болезненно стукнули в спину.
«Сразу же бежать, бежать и бежать!» – или как там говорил Паша Ковальчук? Но оказалось гораздо проще повернуться, чем бежать – ноги держали не очень уверенно. Возле меня стояли трое: два парня лет двадцати и, мягко говоря, дама лет тридцати. Так мне, по крайней мере, показалось в темноте. Немного позже, вспоминая всю эту историю, я понял, что их ввело в заблуждение мое состояние. Со стороны мои неуверенные шаги от метро можно было действительно принять за признаки приличного алкогольного опьянения. А пьяные – иногда неплохое развлечение. Но не в данном случае. Во мне почти сто девяносто сантиметров роста и веса больше ста килограммов. Спортом я давненько не занимаюсь, но в старших классах играл в регби. Драться не люблю и даже очень. Мне неприятно, что на лице могут остаться синяки или ссадины. Потом каждому придется объяснять, что победа осталась за тобой, синяк ясно свидетельствовал бы о недостаточной расторопности в драке. Брюс Ли, например, из всех драк выходил без синяков.
– Ребята, – как можно мягче сказал я, – я не курю.
– От тебя воняет! – заявил один из парней и подошел ко мне ближе. – Тебе говорили, что пить – нехорошо?
– Да что ты с ним разговариваешь? – подключился второй и попытался приблизиться ко мне справа. Такие штучки я знаю. В наставлении американских пехотинцев, которое я нашел в каком-то журнале, всем, дерущимся против одного врага, рекомендуется постараться поставить его между двух огней. И там же, кстати, говорилось, что если вам в одиночку выпало разбираться с двумя, то просто жизненно необходимо поставить одного из противников между собой и вторым противником. Так сказать, разделяй и властвуй в масштабах драки. Драться мне никак не хотелось, особенно после наставлений Паши и знакомства по милицейским сводкам с содержанием карманов вечерних гуляк. Но и бежать здесь явно не выходило. Тот, что был слева от меня, принял позу, напоминающую стойку, но, к счастью, не боксерскую. В уличных разборках, как мне объяснил в свое время Сережа Венгер, боксер выглядит гораздо круче, чем представители восточных единоборств. Да и квалифицированного боксера на улице гораздо легче встретить, чем каратиста. Противник слева явно мнил себя Джеки Чаном и, похоже, планировал начать разборку с удара левой ногой. Его напарник в стойку не становился, доверяя начало приятелю. Делая шаг в его сторону, я ясно ощутил под ногами лед и понял, что основной проблемой будет необходимость удержаться на ногах. Каратист на лед внимания не обратил, как не успел пересмотреть своих планов из-за моего отсутствия на линии удара. Тем более, что за ходом разборки наблюдала дама. Он попытался изменить направление удара, но его подвел февральский лед. Каратист рухнул как подкошенный и, как мне показалось, ударился о тротуар локтем правой руки. Как он заорал! Второго я зацепил за лацканы пальто и снес подсечкой. Закричала дама и, что самое обидное, раздался милицейский свисток.
А вот тут, как мне совершенно правильно говорили знающие люди, необходимо «сделать ноги» в максимально быстром темпе. Милиция сгоряча могла набуцкать дубинками, потом начать разбираться и составлять протоколы. Исход сегодняшнего конфликта меня, в общем, устраивал, и вносить в его финал разборку с представителями закона не входило в мои планы. И я побежал в проход между девятиэтажками. Сзади погони слышно не было, но я на всякий случай пересек по диагонали весь микрорайон и выбрался к автобусной остановке. Сердце колотилось, и все конечности тряслись. А если они подошли не просто так, не случайно? Я прислонился к киоску и попытался унять сердце. Куда только подевалась головная боль. «Хулиганье!» – с чувством произнес я себе под нос. Ситуацию я пережил и даже вышел без потерь, но в дальнейшем темных мест придется избегать. Лед даже на наших неубираемых улицах попадается под ноги нападающих далеко не всегда. Подошел мой автобус.
Глава 10
26 февраля 1995 года, воскресенье, 10-15 по Киеву, Город.
Сколько раз я обещал себе начать новую, правильную жизнь, жизнь, наполненную правильными поступками и верными мыслями. Проблема заключается в том, что разумные мысли, с моей точки зрения, не всегда выглядят таковыми с точки зрения моей жены и практически никогда не совпадают с точкой зрения тещи.
Если отбросить все мелочи, то я действительно счастлив в браке. Я уже одиннадцать лет женат на самой красивой из женщин, которые попадались мне на жизненном пути. До сих пор я вижу в ней ту самую восемнадцатилетнюю девочку, которой я, совершенно неожиданно для себя, предложил выйти замуж. Потом я долго не мог поверить в свое счастье. А потом очень долго не мог поверить в то, что это счастье закончилось. Самое обидное то, что я продолжаю ее любить не смотря ни на что. Например, на ее нежелание прислушиваться к моему мнению, на полный приоритет мнения ее матери над здравым смыслом, не смотря даже на то, что Таня неоднократно уже говорила мне: «Не люблю». А я не верю. Особенно мне не хочется верить в это сегодня, в день одиннадцатой годовщины нашей свадьбы. Сегодня придут друзья, теща и Татьяна возятся на кухне, а я мужественно пролежал в постели до десяти часов, игнорируя попытки сыновей поднять меня на ноги. Но вставать все равно придется, на моей совести выбивание ковров и помощь на кухне. У нас есть пылесос, но мама жены считает, что палас нужно обязательно выколачивать. Может быть, она и права, но в ее присутствии любая, даже самая простая операция превращается в мучительную борьбу, преодоление вселенских трудностей. Деревья должны быть обязательно посажены на расстоянии двух метров пятнадцати сантиметров друг от друга. Изменение дистанции подобно смерти. «Мне умные люди сказали!» – с потрясающей убежденностью отвергает она всякие попытки внести зерно разума в некоторые догмы, одновременно исключая из числа умных людей и себя, и меня.
Дорожки мы выбиваем со старшим сыном. Сан Саныч перенял у меня нежелание методично трудиться, дополнив его отрицанием всех и всяческих экспромтов, присущим его матери. Младший, Сева, подвижен и напорист. Пять лет разницы совершенно не мешают ему одерживать победы над Сашкой. Так что, когда эта парочка собирается вместе, скучать не приходится.
Но пути Господни неисповедимы, мне было отдано распоряжение навести порядок в своей комнате, аккуратно расставить книги и убрать бумаги.
Раскладывая по ящикам и папкам накопившиеся за две недели бумаги, я вдруг остро захотел упорядочить, наконец, свой архив. То, что брошюра Белого братства так долго не привлекала моего внимания, подогрело это желание. Завести себе архив, в маркированные папочки сложить вырезки и свои старые материалы по темам и время от времени просматривать их, обновляя и подыскивая новые связи и сюжетные линии. Просто так, для себя. Даже если я не смогу этого опубликовать, то, во всяком случае, всегда можно будет оправдаться перед собой: «Я сделал все, что мог!» Как в истории с «Электроном». Сколько ведь разных историй прошло через мои руки, сколько грязного белья пришлось перетряхнуть на глазах изумленной публики!
Нужно будет завести себе для начала три папочки: «Армия», «Экономика», «Политика». Нет, лучше четыре. Нужна еще папка «Криминал». Хотя в этом случае материалы всех остальных папочек можно будет упрятать в четвертую. Попробуй отличи экономический материал от политического или криминального. Куда прикажете сунуть «Электрон»? Сколько интересов одновременно тут смешалось, причем, на первый взгляд, самых противоречивых.
В дверях появилась жена и предложила весь хлам сложить в одно место и заняться делом. Она тоже работает в «Еженедельнике», но газета для нее – только повод пройтись по улице. Все больше и больше мои супружеские обязанности сводятся к написанию за нее статей и заметок. Она снисходительно разрешает ставить свою подпись под написанным мною. Это приносит нашей семье дополнительные деньги, но приводит к недоразумениям. В последние два года супружества все приводит к недоразумениям. Теща, натолкнувшись на мое активное нежелание признавать за ней исключительные права главы нашей семьи, добивается своих целей, воздействуя на Таню. Я не желаю стоять раком в огороде, и мне кажется, что зарабатываю я достаточно, чтобы картошку покупать на базаре. Но в случае моего отказа Тане придется самой носить тяжелые ведра, и я отправляюсь на огород не как подневольный зять, а как любящий муж. Я называю это методом непрямого воздействия. Это устраивает всех: тещу, жену, которая жаждет переложить ответственность на меня, а право решать – на свою маму, и, в конечном итоге, меня, пытающегося хоть как-то заслужить одобрительный взгляд супруги. А в конечном итоге выигрывает кто-то другой, как это было два года назад. Я подрабатывал ночным сторожем, приносил домой деньги, меньше виделся с тещей, встречался с женой как после столетнего расставания и не мешал этому сопляку Сереже замещать себя в ночи дежурств. «Вы рогоносец, Бонасье!» – я честно терпел это из чувства справедливости. В конце концов, как и большинство мужиков, я достаточно виноват перед своей женой. Но настал момент, и мне пришлось вытягивать жену из этой кучи дерьма. Сережа начал относиться ко мне, как к досадной помехе для своего приятного времяпрепровождения, и высказывал это вслух. Все закончилось небольшой потасовкой. Это тогда мне показалось, что все закончено. Я простил Татьяну, но весь фокус был в том, что она мне не простила этого. Я встал на пути ее любви. Она не слышала, как в разговоре со мной отзывался о ней это ничтожество, но если бы даже и слышала, мне кажется, что и тогда она нашла бы способ оправдать его. Так мы и жили с тех пор. Завидная пара для окружающих, любимая женщина для меня и досадная помеха в жизни для нее. Но снаружи все выглядело очень добропорядочно.
Добропорядочно. Вот то самое слово, которое наиболее точно характеризует нынешние требования к семейной жизни и политике. Мой дурацкий мозг умеет удивительно непоследовательно перескакивать с одной мысли на другую, причем не связанную с первой.
Я имею на руках два дела, совершенно не схожих друг с другом. Убийство в поезде и дело с «Электроном». Но ведь и дело по «Электрону» тоже состоит из целого набора фактов, никак не связанных, на первый взгляд. Только несколько ракурсов, объединенных вместе, позволили мне увидеть за этим общую закономерность. И случайность.
Что же связало для меня две эти истории, что притягивает меня в брошюре Белого братства?
Разные масштабы, разные персонажи, разные уровни. Но за всем этим мерещится что-то общее. Словно рука одного автора написала и рассказ, и повесть, и роман. «Виновен тот, кому выгодно!» – так или почти так звучит одно из правил римского права. И именно виновного невозможно вычислить во всех трех историях. Такое чувство, что собралась большая конференция и после многодневных прений решила, какой именно ход действий окажется выгодным максимальному количеству людей и организаций. А так не бывает. Обязательно должен быть кто-то, кто извлекает основную выгоду.
Когда лошадь выигрывает скачки, венок достается жокею, приз – владельцу лошади, кассовые сборы – владельцу ипподрома, а сверхприбыли – тому, кто контролирует букмекеров.
Во всех трех историях есть некто, все контролирующий и получающий сверхприбыли. Я недостаточно информирован для того, чтобы его вычислить.
Все мы наделены даром предвидения. Только не все доверяют этому своему дару. Я давно понял, что нужно прислушиваться к этому странному чувству предвосхищения будущего. Отпускаешь воображение на волю, и оно неожиданно приносит видение, которое никак невозможно объяснить, пока не столкнешься с ним наяву. Хотя и после этого не всегда можешь объяснить пути своего предсказания.
Так и сейчас, я чувствовал, что все это как-то связано. У меня рождалась уверенность в том, что я случайно увидел некий узел, пучок проблем, который пока никак не могу объяснить, но ясно вижу нити, тянущиеся от этого узла в разные стороны, а мое разгулявшееся воображение дорисовывает связи между разными узлами.
Я все-таки умудрился сделать первый шаг к вершинам архивного искусства. Сам еще не зная зачем, я тщательно уложил вторые экземпляры всех записей по поводу «Электрона» – «Скарба» и АО Па в старый желтый конверт и аккуратно положил его поверх остальных бумаг в верхний ящик письменного стола.
А потом приступил к исполнению супружеских обязанностей по подготовке празднования годовщины совместной жизни. Как оказалось, последней годовщины. Но этого я тогда не предвидел, несмотря на врожденную склонность к логическому мышлению. Может быть, просто не хотел об этом думать. Хотя, на тот момент это не было моей основной проблемой.
27 февраля 1995 года, понедельник, 10-00 по Киеву, Город.
Когда в дверь позвонили, сын выглянул из ванной и крикнул: «Папа, открой, это, наверное, ко мне!» Отец, Андрей Олегович Лушниченко, подошел к входной двери и спросил: «Кто там?»
– Як Владиславу, – ответил молодой голос.
– Одну секунду, – Андрей Олегович щелкнул замком и распахнул дверь. На пороге стояли двое: парень лет двадцати трех и мужчина лет сорока.
– Здравствуйте, – сказал тот, что старше, – нам нужен Слава.
– Проходите, он в ванной, сейчас выйдет.
Пришедшие аккуратно разулись и прошли в гостиную.
– Вы извините, у нас тут беспорядок – жена уехала к родственникам.
– Обычная история, – улыбнулся старший. Молодой подошел к окну и отодвинул занавеску.
В ванной перестала шуметь вода, щелкнул крючок на двери. Молодой отошел от окна и остановился возле двери в комнату.
Андрей Олегович обернулся к вышедшему сыну: «Это к тебе, Слава!»
– Мы к тебе, Слава! – сказал старший. Владислав, продолжая вытирать голову полотенцем, шагнул в комнату. На его лице появилось недоумение, но сказать он ничего не успел – младший из вошедших, оказавшийся у него за спиной, коротко, почти без замаха ударил.
– Что это значит? – Андрей Олегович обернулся к старшему, и взгляд его наткнулся на дуло пистолета.
Выстрел одновременно услышали соседи Лушниченко по лестничной площадке и соседи снизу.. Сосед по лестничной клетке на минуту прислушался и вернулся к ремонту телевизора. Сосед снизу позвонил в милицию.
27 февраля 1995 года, понедельник, 10-00 по Киеву, Город.
«Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро». Особенно, когда точно знает, во сколько прийти. Меня, например, наверняка можно застать дома только около десяти. Потом я могу исчезнуть до самого вечера, а то и до полуночи. Тем, кто вдруг пожелал бы меня увидеть, лучше всего сначала позвонить по телефону и предупредить о своем приходе. Можно попытаться меня поймать еще в редакции, но туда, обычно, лучше приходить наугад – телефон занят намертво.
Есть один человек, который практически никогда не звонит мне по телефону предварительно, но, тем не менее, регулярно застает меня дома. Мне даже иногда становится досадно, что есть на свете человек, который вычислил меня с такой точностью. Утешает то, что Юра Швец таким же образом просчитал и весь окружающий мир. Сколько я его знаю (где-то с весны восемьдесят первого), Юра всегда наперед ведает, где и что происходит. Другой на его месте уже давно стал бы миллионером или президентом. Но Швец – философ и максимум его усилий направлен на то, чтобы свести жизненные хлопоты к минимуму.
Я получил массу удовольствия, когда ротный попытался из ефрейтора и старшего стрелка Юрия Швеца сделать сержанта и командира отделения. Отмеченный столь явным расположением командира, Юрка сделал финт хвостом и как-то в караульном городке заявил капитану во всеуслышанье, что сержантом быть не собирается. Схватка длилась месяца полтора, пока ротный не смирился. Юрка уехал на дембель ефрейтором. Когда кто-то проезжался по поводу его ефрейторства, Швец с высокомерным выражением говорил: «Все вокруг – собаки, один я ефрейтор».
После армии он благополучно проскочил мимо поступления в институт, а потом и мимо женитьбы. Свое нежелание окольцеваться он объяснил отсутствием острой необходимости спать каждую ночь с одной и той же женщиной. «Она просто не поймет моих принципов существования!» – заявил в приступе откровенности Швец. И был совершенно прав. Ни одна женщина никогда не сможет понять Юрку. Он всегда остается на уровне достаточного, и если лучшее действительно враг хорошего, то Юрку устраивает победа хорошего. «Деньги должны заканчиваться перед следующей получкой – и не днем позже!» – сформулировал Швец свою финансовую политику. И придерживался ее неукоснительно. При этом на моей памяти у него еще ни разу деньги не заканчивались до срока. Даже праздники и необходимость дарить подарки не заставляли его выйти из состояния финансовой стабильности – он все рассчитывал предварительно. «Жизнь настолько однообразна и циклична, что ее совершенно не трудно просчитать заранее!» – эта фраза Швеца однажды поразила меня настолько, что я целую неделю пытался вычислять последствия своих поступков, чем привел свои дела в полное расстройство.
«Нельзя, чтобы денег было мало, и совершенно недопустимо, чтобы их было много. Денег должно быть достаточно!» – когда меня выпрут из газеты, я запишу Все высказывания Юрки и опубликую. Но до этого, слава Богу, далеко. И хотя жена и теща считают, что денег у нас мало, на свежий чай для Швеца у меня пока хватает.
Как обычно, Швец появился без предварительного звонка. Ровно в десять ноль-ноль он возник у меня на пороге и я сразу же повел его на кухню.
– Во первых словах своего выступления, – заявил с ходу Швец, – я хочу поздравить тебя с одиннадцатой годовщиной твоего брака.
– Мог бы прийти вчера, поздравить, заодно и повеселиться.
– Честно говоря, я был занят. Между прочим, стою на рынке время от времени. И воскресенье – совершенно необходимый для этого день.
– Во-вторых, – продолжил за него я, – вчера нужно было принести подарок, а это не есть жизненно необходимо.
– Не есть, ой, не есть! – согласился Швец, вытаскивая у меня из шкафа свежую заварку, чайник и сахарницу. Я организовал тем временем завтрак из остатков вчерашнего изобилия. Швец поставил на огонь чайник и уселся на мое место возле окна. – В-третьих, – продолжил он перечисление, – мое поздравление вчера затерялось бы в толпе других.
– А угощение?
– А что угощение? Вчера я был сыт. И почему ты полагаешь, что сегодня я съем меньше, чем съел бы вчера? И опять же, я не испортил праздник твоей жене. Это мой лучший подарок твоей супруге.
Тут он совершенно прав. Татьяна на дух его не переносит, хотя и старается не подавать виду. Она вообще старается демонстрировать свое хорошее отношение и радушие даже тем, кого не особенно любит. Но Юрка в таких вещах разбирается с первого взгляда.
– У тебя ко мне дело или ты просто так пришел?
– Я пришел к тебе с приветом…
– Можно подумать, что вообще живешь без привета, – съязвил я.
– С ним, родимым, а время сейчас какое? Без привета или без полной шизы сейчас можно запросто сойти с ума. Куда ни ткнись – полно нашего брата чокнутого. Да и ты сам не без легкой придури.
– Спасибо, родной. Это с чего же я придурок?
– Ты не придурок, слава Аллаху, ты с придурью. Могу доказать с ходу и совершенно однозначно.
– Давай, давай, только не забывай кушать, – подбодрил я философа. Как ни странно, но мне нравилось выслушивать от него нравоучения. Где-то с восьмого класса я повадился спрашивать у приятелей, как они ко мне относятся. Юрка излагает свое видение проблем совершенно откровенно. И процентов пятьдесят его суждений я принимаю сразу, а еще процентов двадцать после размышлений.
– Твоя основная проблема, Саша, что никак не можешь понять, чего же ты конкретно хочешь от жизни. Славы? Ты за нее не сражаешься. Денег? Так чего же ты до сих пор не заработал? Власти? Почему ты не выступаешь на митингах? Может, ты хочешь успеха у женщин?..
– Чайник закипел, заваривай, – буркнул я.
– И заварю. Слушай, ты всегда иронизировал над моим образом жизни – я-де ни к чему не стремлюсь. А сам? Только не надо мне рассказывать о семейных ценностях и служении обществу. Дети вырастут и уйдут. Обществу наплевать и на тебя, и на твое служение. Твои статьи через месяц никто не вспомнит, а сам ты превратишься в прах, не прожив и ста лет.
– Спасибо.
– Носи на здоровье. Господи, да ты, в принципе, можешь горы своротить, если захочешь. Но ты не хочешь. А вот чего ты хочешь – ты и сам не знаешь. Твое занятие прессой…
– Мое занятие прессой ничуть не хуже твоего занятия рынком в качестве способа заработать деньги.
– Не хуже, но и не лучше. Грабежом ты бы заработал гораздо больше. Более того, что-то я не слышал о писаках, которые получали бы большие деньги за написание криминальных очерков. Сам ведь говорил, что даже ваш молодняк на втором месяце работы понимает – заработать можно только на заказных материалах и на рекламе.
– Говорил. И сейчас скажу.
– А вы, подсудимый, помолчите. Вам слово еще никто не давал. Зная все это, ты продолжаешь методично ковыряться в криминально-преступном дерьме и пытаешься получить от этого удовольствие. Если ты хочешь вынести на общественное осуждение пороки, то почему ты их не выносишь? И, кстати, разрешит ли тебе это главный редактор и одобрит ли это решение спонсор? Я бы еще понял, если бы ты жаждал богемной жизни и тщательно посещал бы все тусовки. Но ты хочешь быть выше их. Ты хочешь сказать, что иначе ты заработать не сможешь? Чушь. Сможешь. Тебе нравится запах опасности? Стань рокером, лазь по скалам. О чем ты пишешь?
– О чем хочу – о том пишу, – Швец, наконец, начал меня доставать. Именно тем, что говорил правду.
– Врешь, ты пишешь, о чем можно. Иногда, только иногда, ты пишешь что-нибудь действительно важное. И снова возвращаешься на проторенную тропинку. Собрался бороться со злом – борись изо всех сил, не обращая внимания на потери и опасности. Собрался зарабатывать деньги – тоже нужно упереться. А ты хочешь все сразу и так, чтобы не менять своего образа жизни. Тебя всегда тянуло к военно-политической тематике, но ты даже не попытался попасть в Чечню. Ах, наш фотограф туда поехал.
– Его тормознули на контрольно-пропускном пункте.
– Но он попытался, а ты – нет. Я знаю, что ты писал о некоторых болезненных моментах. Но ты же их описывал не потому, что очень хотел их искоренить. Это был интересный материал – вот и все. Сколько раз ты мне рассказывал о разных аферах, как милицейских, так и уголовных. А сколько раз ты об этом написал?
– Что ты в меня вцепился? На себя посмотри! – не выдержал я.
Юрка помолчал немного, потом отодвинул тарелку и задумчиво посмотрел на меня.
– Я с тобой совершенно согласен. Я тоже не герой. Я – обыватель. Но я и не ношу почетного звания представителя четвертой власти.
– Знаешь, Юра, я, может быть, не очень подробно разъяснял тебе взаимоотношения между прессой и государством. Не знаю, как там в столицах и других странах, но у вас в городе самым мощным оружием против умников из прессы являются даже не репрессии, а полное безразличие. Ты можешь писать все, что угодно, на это просто не обратят внимания. И кроме всего прочего – наши газеты время от времени разоблачают аферы.
– С чем я вас и поздравляю. Вот именно из-за этого я и имел смелость заявить о том, что ты не без придури. Сам ведь все знаешь, сам устроил себе такой образ жизни, сам организовал себе милую семейную жизнь и теперь жалуешься. Вы кокетничаете, милостивый государь, кокетничаете.
– Да пошел ты…
– Сам дурак.
– Не дурак, а с придурью.
– Ладно, с придурью. Но согласитесь – я прав.
– Я тебе ничего не скажу. Я тебе просто покажу сейчас одну штуку, а ты мне подскажешь, что с ней делать. – И я сделал то, чего обещал себе не делать. Я вынул из стола желтый конверт. Потом подумал и добавил к нему брошюру о конце славянских народов. – Ты посмотри, а я пока помою посуду!