Страница:
Стрелок заметил движение в другом оконном проеме и выстрелил туда из винтовки «макмиллан». Всякое движение в доме прекратилось.
Старший антиснайперской команды сделал заметку в журнале.
Из домов на улицу высыпали зеваки, однако быстро разошлись. Убит снайпером – этим в Сараево поразить трудно. Минут через тридцать подъехала «скорая помощь» и тело увезли. Хозяин кафе вышел на улицу с ведерком песка и аккуратно присыпал лужу крови, чтобы никто не испачкался.
Стрелок из бронетранспортера постучал костяшками пальцев по каске старшего: «Думаешь, попали?»
– Сходи посмотри, – ответил старший.
– Я думаю – попали, – сам себе ответил стрелок удовлетворенно и был прав. В двухстах метрах от них, на восьмом этаже дома лежал снайпер. Первая же пуля разнесла ему грудь, осколки снарядов и бетона рвали уже мертвое тело. Помощник снайпера был еще жив, когда в проеме двери появился силуэт. Помощник попытался позвать, он не заметил автомат. Вошедший и приставил автомат к груди, поэтому выстрел получился негромкий, снаружи его не услышали.
3 марта 1995 года, пятница.
3 марта 1995 года в 15-10 по местному времени в Сараево снайпером был убит человек, описание которого сходно с внешностью связного Доктора. Пуля попала в голову, поэтому точная идентификация возможна только после получения отпечатков пальцев. Местные источники сообщают, что при убитом не было обнаружено ни денег, ни документов, позволяющих установить его личность.
Предлагаю провести тщательный осмотр тела и вещей убитого в городском морге, одновременно получить отпечатки пальцев. Произвести осмотр места расположения снайперов.
О результатах немедленно доложить. О предполагаемой гибели Доктора сообщить Скату.
3 марта 1995 года, пятница, 14-25, Москва, Останкино.
Все складывалось относительно благополучно. Мы расстались на вокзале с попутчиками, встретились с Парамоновым и поселились в «Кузьминках». Все под общим лозунгом: «Бегом-бегом!». На ходу я успевал только рассматривать газеты на лотках и время от времени переругивался с Носалевичем. Все газеты вышли с фотографиями Листьева. Траурные рамки, некрологи. Поддавшись настроению, я высматривал вокруг признаки общенародного горя, но, как ни странно, их не находил.
Люди как люди, у всех свои проблемы, все куда-то, как обычно, торопятся. И плакаты через улицу – с пожеланиями счастливой масленицы. Мы вынырнули из метро, и на троллейбусной остановке я заметил первые признаки траура. Некоторые из старающихся влезть в троллейбус были с цветами. И у всех в букетах было четное количество цветков. Траур.
И серое мрачное небо. Носалевич расчехлил камеру в троллейбусе и, оказалось, был совершенно прав. Четыре остановки перед Останкино мы проехали не останавливаясь. От Останкино, вдоль пруда, на протяжении всех четырех остановок тянулась очередь. Я не особенно силен в подсчете голов, но несколько тысяч там было наверняка. Люди стояли в несколько рядов. Вся очередь была заботливо огорожена металлическими ограждениями, стояли милиционеры. Было похоже, что сюда пригнали всю милицию Москвы. Они стояли вдоль ограждения, редкой цепочкой разместились на противоположной стороне улицы и группами перекрывали оставленные в ограждении проходы.
– Украинское телевидение! – кричали мы, размахивая удостоверениями, и нас пропустили ко входу.
Собственно, входов в Останкино было несколько. Тот, через который шла основная масса людей, нам, естественно, не подходил. И ежу было понятно, что раньше, чем через несколько часов, к гробу нам не попасть. Был еще один вход – служебный. Вот туда-то мы и рванули. Оказалось, что не одни мы такие умные. Туда почти никого не пускали. Нас, например, не пустили. На Носалевича, который попытался поснимать в вестибюле возле бюро пропусков, кинулся милиционер в бронежилете и с автоматом: «Нельзя снимать, выйдите на улицу!»
Не помогли ни ссылки на свою принадлежность к украинскому телевидению, ни удостоверения прессы.
Здесь пропускали только работников студии, родственников и близких работников студии, близких родственников и родственников близких. У дверей, перед самым входом в вестибюль, стояла большая фотография Листьева, лежали цветы. Носалевич снимал входящих и выходящих. Мимо нас мелькнул Александр Буйнов, еще пара знакомых лиц. «Не попадем мы вовнутрь!» – пессимистически тянул Парамонов, но от нас не отходил. Кроме всего прочего, он пообещал отвести нас в Дом кино, на премьеру. Так что судьба у него была на этот вечер с нами общая.
– Стоит кто-то известный, – сообщил, не отрываясь от видоискателя, Ваня. Он принципиально не запоминал имена и фамилии нынешних звезд. Возле фотографии Листьева курил Вадим Козаченко. Если бы кто-нибудь меня попросил сейчас вспомнить что-нибудь из его песен, я бы попал в затруднительное положение, но он был один из тех, кого легко опознают зрители. А значит, его можно интервьюировать. От интервью Козаченко не отказался. Лично с Листьевым он знаком не был, но уважал его за то, что тот делал. Он просто пришел. Так отвечали еще многие известные и неизвестные, проходившие мимо нас. Просто пришел.
– Как вы считаете – найдут убийц? – спросил я.
– По аналогии со всем происходящим, по всей видимости, не найдут, – не задумываясь, ответил Козаченко.
– Вам не кажется, что последнее время слишком часто стали убивать журналистов?
– Не наше дело рассуждать, часто или не часто, но это происходит. И пока жизнь не стабилизируется, наверное, так и будет происходить.
Банальные вопросы, банальные ответы. Я ругал себя последними словами, обещал найти сильные вопросы, но их не было. Что спросить у человека, лично не знакомого с Листьевым? И как это спросить у его друзей? На ходу, в сутолоке, в совершенно деловой атмосфере прорыва в траурный зал. Общее настроение выразил Носалевич, заявивший, что даже на панихиду одни попадают в порядке общей очереди, а другие – слева.
Не знаю, зачем шли люди. Некоторые наверняка прибыли только для того, чтобы увидеть несколько знаменитостей. Их ожидания полностью оправдались. Здесь прошли все звезды. Мы удостоились лицезреть Аллу Борисовну с супругом, прошел Макаревич.
Нанайцев, вынырнувших уже из Останкино, я решил все-таки остановить. Четверка артистов рассыпалась полукругом, а на вопросы отвечал Алибасов. Все какое-то ненастоящее. Концертные костюмы вместо траурных, изумительно белый и длинный лимузин. И не поймешь, может, так и надо, может, на всех светских мероприятиях царит теперь такая деловая обстановка, или только нанайцы так заняты, всегда на посту. Алибасов был краток, помимо всего прочего, он продемонстрировал трезвый взгляд на обстановку в стране:
– Как можно оценивать убийство? Как и все: нет государства, нет страны.
– Это исключение или правило?
– На сегодняшний день это правило. Нанайцы раздали немного автографов и убыли.
– Нам надо вовнутрь, – сказал Носалевич.
– Еще бы, – подтвердил я, – но как?
– Сколько здесь милиции! Как на фронте – в бронежилетах и с автоматами.
– У них сегодня день особый, – вмешался Сережа Парамонов. – По телефону выступал Ельцин и сообщил, что начальник московской милиции снят с занимаемой должности. За неэффективную работу. Так что новый начальник должен продемонстрировать оперативность и компетентность.
– Давай попробуем быть логичными, для разнообразия, – предложил Ваня.
– Давай! – согласился я.
– Люди идут через главный вход, но у них мало шансов туда попасть.
– Логично.
– Те, кто имеет некоторый вес в обществе, идут чуть левее.
– Очевидно.
– Может быть, стоит поискать вход еще более специальный? Самый левый из всех входов в Останкино.
– Еще левее есть служебный вход, от автостоянки, – раздался у меня из-за спины голос.
Пока мы решали стратегические вопросы, к нам подошел парень лет двадцати восьми—тридцати, кожанка, джинсы. И какое-то чувство общности взглядов. По глазам читалось, что он из нашей дурацкой братии журналистов, что телевизионных, что газетных.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – присоединился Иван Носалевич,
– Привет, я так понял, что вам нужно в зал? Вы откуда?
– Украинское телевидение, – привычно сообщил Носалевич.
– Нам нужно быть там, а мы все еще здесь, – сказал я честно.
– Я тут работаю, на «ВИДе», – сказал парень. – Святослав.
– Саша, – представился я.
– Иван, – присоединился Носалевич.
– Бумаг у вас нет никаких? – констатировал Святослав.
– Ясный штепсель! – заявил Носалевич.
– Я не могу вас провести по своему удостоверению. Давайте сделаем так. Идем к служебному входу, я показываю свою ксиву, а вы идете вслед за мной, будто и у вас точно такие же.
– Я вас жду здесь, – сказал осторожный Парамонов.
– Интересно, ментозавр будет сразу стрелять или все-таки даст предупредительный выстрел? – задумчиво сказал Носалевич.
Первым мимо часового в неизменном бронежилете и с автоматом прошел Святослав. Следом с видеокамерой наперевес двинулся Носалевич. Замыкал группу прорыва я, с фотоаппаратом Парамонова в руках. Но, судя по всему, милиционеру за целый день так примелькались телевизионщики, что он смог только заглянуть в протянутое Святославом удостоверение.
Мы нырнули в подвал и через подземный тоннель пошли к залу. Оказалось, что и внутри телестудии тоже соблюдается очередность доступа. Возле лифта имел место небольшой ажиотаж. На этот раз формировалась группа телеведущих. Мы втроем присоединились к ним и, прибыв на третий этаж, вклинились вместе с остальными в общий поток. Музыка, тихий говор и масса всяческих камер – от фото до видео. Мне удалось впихнуть Носалевича за ограждение, и он, мгновенно приняв деловой вид, стал искать необходимые точки съемки и ракурсы.
– Иван, если что – тебя возле входа будет ждать Парамонов, – шепотом сказал я. Вместе с потоком прощающихся мы прошли мимо гроба и отправились к выходу.
3 марта 1995 года.
При осмотре тела в городском морге Сараево установлено, что смерть наступила в результате трех пулевых ранений. Одна пуля попала в область сердца, одна – в позвоночник и одна – в голову. По мнению врача, все три ранения были смертельны. На руках убитого обнаружены следы от веревки. На правом плече – родимое пятно круглой формы диаметром пять сантиметров. Отпечатки пальцев сняты.
По нашему мнению, действия снайпера в данном случае нехарактерны для местных условий, особенно при наличии антиснайперских команд ООН.
В результате на месте выстрела снайпер подвергся обстрелу со стороны специальной группы сил ООН по поддержанию мира и, предположительно, был уничтожено. Подробное обследование места расположения снайпера невозможно в результате противостояния боевых групп конфликтующих сторон.
3 марта 1995 года.
Полученные сведения позволяют с большой степенью достоверности предположить, что убитый в Сараево и связник Доктора – одно и то же лицо. Вызывает сомнение тот факт, что связной был убит случайно. Предлагаю информировать Ската о возможном провале цепочки связи и представить ему самому определить целесообразность контакта с источником информации. Продолжать действовать по программе «Интерпол-Пресса». Передать Скату всю информацию о расположении опорных точек схемы отхода «Север».
3 марта 1995 года, пятница, 18-00, Москва, Дом кино.
Получилось как-то само собой, что Святослав отправился с нами в Дом кино. Обычно я пресекаю все попытки садиться нам на хвост, но в данном случае долг платежом красен. Если я человеку должен, то должен. Тем более, что особой конкуренции Святослав не представлял – у нас разные рынки сбыта. И нет на свете ничего более бесполезного, чем тележурналист без телекамеры.
В Доме кино был праздник. По контрасту с Останкино вообще показалось, что люди просто прожигают жизнь. В здание вальяжно входили виновники торжества, веселые и счастливые. Их нельзя ни в чем обвинять. Премьера была назначена уже давно, стол для банкета накрыт – нужно праздновать, а траур… Как бы телевидение и пресса ни старались в те дни пред ставить траур всенародным, не то что весь мир – вся Москва жила обычной жизнью.
Мои сомнения подтвердил Святослав, которого я поил кофе в баре на первом этаже Дома кино. Парамонов с Носалевичем отправились на свободную охоту, намереваясь разжиться интервью, а мы сели за столик в полумраке и пили кофе, наблюдая за тем, как возле стойки ест Евгений Моргунов.
– Запомни, Саша, – со снисходительностью столичного жителя к провинциалу говорил Святослав, – когда говорят, что пришла вся Москва – это значит, что мероприятие посетили родные и близкие плюс постоянная тусовка. Актерская или там музыкальная. Если упоминают, что не осталось ни одного равнодушного – желающих попасть на мероприятие было больше чем мест в зале. Ну, а если пользуются такими словами: «всенародный», скажем, отклик – ну, тут в дело пошли двадцать тысяч политически активных жителей Москвы и Подмосковья. Заговор кровавого ГКЧП против всенародно избранного парламента, равно как и заговор кровавого парламента против всенародно избранного президента, вызвал на улицы те же самые двадцать тысяч. Эти же люди пришли сегодня к Останкино, чтобы принять участие и поглазеть. Когда ты находишься внутри этой толпы – все в порядке, – ощущаешь себя в самой гуще жизни народной. А когда сравнишь эти цифры с количеством населения в Москве и ближнем Подмосковье – понимаешь, что страшно узок их круг и страшно далеки они от народа. И в результате побеждает не тот, кто защищает права народа и пользуется его поддержкой, а тот, кто лучше организован и лучше подготовлен ко всякого рода неожиданностям.
– Или в лучших отношениях с армией.
– Ничего подобного. Суди сам. В девяносто первом году несколько сотен единиц бронетехники, или даже несколько тысяч, не смогли взять Белый дом. В девяносто третьем году тот же Белый дом был взят при поддержке десятка танков. Побеждает тот, кто лучше усвоил правила. Кто знает, когда нужно выступать поборником демократии, а когда применить силу.
– Это ты о вашем президенте?
– И о нем в том числе. Но фокус заключается в том, что, в принципе, на его месте мог быть кто угодно.
Если толком взяться, то убедить толпу можно в чем угодно. Хочешь пример?
– Хочу, – сказал я и пошел еще за кофе. Местные цены наносили тяжелые удары по моему бюджету, но тут уж было дело принципа. Похоже, я нашел родственную душу.
– Итак, пример. Помнишь революцию в Румынии?
– Я там не был. Разве что по телевизору.
– Пусть по телевизору. Вспомни, сколько всяких слов было сказано в адрес проклятого Чаушеску! Сколько народу погибло от рук его боевиков. Служба безопасности просто утыкала все крыши Бухареста своими снайперами и расстреливала героев-антикоммунистов. Вспомнил? Что-то около трех тысяч тогда погибло в Румынии. Чаушеску с супругой грохнули без суда и следствия. А потом, через пару лет, оказалось, что не было никаких коммунистических снайперов. Несчастная госбезопасность пряталась по норам, чтобы не попасть под горячую руку освобожденного народа. А все эти перестрелки происходили, как было заявлено по телевидению, между различными группами восставшего народа. Понимаешь?
– Понимаю, – подтвердил я и решил подколоть красноречивого москвича. – Ты мне лучше объясни, куда подевались ваши собственные снайперы, которые в девяносто третьем проливали кровь на московских улицах? О них столько говорили. Скольких из них поймали и судили?
– Я не знаю точной цифры.
– Ну-ну…
– Ну хорошо, нет такой цифры вообще. Нет, – Святослав допил вторую чашку кофе, но из-за стола вставать не собирался. – Знаешь, я и в девяносто первом, и в девяносто третьем немного занялся расследованием, чисто для себя. Даже не расследованием, так, выяснением некоторых моментов. И получились забавные вещи.
– Ты знаешь, я тоже для себя провел сеанс вычислений, пообщался с некоторыми участниками и военными. Получились действительно забавные моменты. Может, сравним?
– Поехали. Девяносто первый год – на улицы Москвы въезжают танки, но не стреляют танки три дня стоят на тротуарах, а потом и вовсе отказываются выполнять приказы. И нет никаких снайперов на крышах.
В сторону Белого дома не произведено ни одного выстрела.
– И, что самое странное, со стороны Белого дома тоже, а там было полно возбужденных молодых людей с оружием в руках.
Святослав покрутил в руках пустую чашку, и я расценил это как прозрачный намек. Святослав дождался моего возвращения с новой порцией кофе и продолжил.
– Кстати, о молодых возбужденных людях. Единственным эпизодом зверства правительственных войск в те дни был инцидент с БМП. Когда боевая машина пехоты преодолевала баррикаду, а один из борцов за демократию открыл сзади десантный люк и получил пулю. Я разговаривал с несколькими военными…
– Представь себе, я тоже. Все в один голос говорят, что тоже выстрелили бы в любого, кто сунулся бы в БМП через заднюю дверь.
Святослав неторопливо пил кофе. И говорил медленно, словно тщательно взвешивая слова. И тут мне пришла в голову мысль. Сначала она только замаячила глубине мозга, а потом полезла на передний план, нагло распихивая все остальные мысли. До меня вдруг дошло, что напротив меня сидит не просто любитель кофе за чужой счет. Рядом находится человек, способный помочь мне пристроить информацию из моего желтого конверта где-нибудь в московской прессе. Эта мысль показалась мне вполне реальной. Действительно, насколько я себе представляю, россияне с удовольствием посмакуют подробности распродажи украинского военно-промышленного комплекса. Тем более, что украинская пресса тоже с удовольствием полощет при случае Россию в грязной воде. И почти никакой опасности. Мало ли откуда может получить информацию российский писака. Может, вообще, от своих спецслужб. Тем более, что по сведениям, полученным неофициально от сотрудника СБУ, активнее всего на территории Украины работают разведки России и Польши. И пока я прикидывал, как лучше начать этот разговор, вдруг оказалось, что Святослав тоже молчит и очень сосредоточенно смотрит в чашку. «У меня к тебе есть одно дело», – решил начать я, но Святослав успел это произнести раньше.
– У меня к тебе есть одно дело. Несколько странное, но я надеюсь – ты мне поможешь.
– Ты будешь смеяться, но я тебе хотел сказать почти то же самое. Но раз ты начал первый – первый и говори.
– Понимаешь, Саша. Когда мы вошли в Чечню… в смысле, наши войска, мне пришла в голову дурацкая мысль покопаться вокруг этого. Ну, там, поискать на фоне всех наших неудач и потерь чего-нибудь сенсационного. Поговорил с некоторыми ребятами, которые были там, кое с кем из теоретиков. Вышел случайно на одного парня из военной разведки. И стал накапливаться неплохой материал. А потом внезапно количество перешло в качество. Я получил на руки материалы, которые никак не смогу опубликовать здесь. Я имею в виду Россию.
Я присвистнул, но, скорее, чтобы подбодрить Святослава. В конце концов у меня тоже материал, который я не могу опубликовать. Даже госбезопасность от него отказалась.
– Чтобы не вдаваться в подробности – произошла небольшая утечка информации из Министерства обороны. И эти документы, вернее, их копии попали ко мне в руки.
Теперь уже я присвистнул совершенно искренне. И я таки понимаю Святослава. В конце концов, утверждают, что Холодов работал именно с материалами из Министерства обороны.
– Может быть, я совсем сошел с ума, но выводы, которые я сделал на основании этих документов, меня несколько насторожили, выражаясь аккуратно. Я попытался их уточнить, но тот источник, через который я копию получил, исчез.
– Это как?
– Ну, уехал в длительную командировку, а я искать его по вполне понятным причинам не могу. Чтобы и самому не засветиться и его не подставить. Когда я после этого попытался прозондировать почву на предмет обнародования документов, мне знающие люди посоветовали не умничать и поберечь здоровье.
– Видно, действительно, знающие люди, – сказал я и удивился, насколько сходно мы действуем в экстремальных ситуациях. Вначале – набор информации без всякой опаски, затем проверка выводов, осознание опасности и консультация у знающих людей. Потом – решение следовать умному совету и дикое желание все-таки опубликовать полученную информацию.
– Можешь назвать это глупостью, можешь назвать это патриотизмом, но я считаю, что эти документы стоит обнародовать. Такую документированную информацию получают раз в жизни.
– Угу, после чего жизнь сразу заканчивается. Чем я могу тебе помочь?
– Если я не могу опубликовать всего у нас, то на Украине, мне кажется, это опубликуют с удовольствием. Понимаешь, это касается высшего армейского руководства и, не исключено, кое-кого из руководства политического.
– Ты хочешь чтобы я?..
– Может быть, ты сможешь? Нет – и я плюну на все это. Можно, конечно, передать информацию «за бугор», но мне почему-то кажется, что там ее не опубликуют.
Мы помолчали. С одной стороны, очень интересно. С другой стороны, наш «Еженедельник» республиканским называем только мы. Обычная городская газета с амбициями. Не уверен, что публикация этих документов у нас произведет нужное Святославу впечатление. И я изложил ему все это.
– Если честно, то мне не приходится выбирать. Опубликуете у себя, а там, глядишь, еще кто-нибудь перепечатает.
– Тогда так – я тебе отдаю свои бумаги, с моими проблемами такого же рода, а ты мне показываешь свои документы. По рукам?
Святослав замялся. Потер ладони, нервно огляделся по сторонам.
– Я не смогу тебе сразу дать документы. Давай завтра встретимся где-нибудь, и я отдам тебе свои наброски по поводу их содержания. Если тебя заинтересуют мои выводы, отдам копии документов. Если ты решишь, что подобные документы не заинтересуют, – разойдемся миром.
В бар ввалились Носалевич с Парамоновым. Они уже были сыты по горло околокиношной тусовкой и вообще проголодались. А вот кормить их в этом баре у меня не было никакого желания. Мне вообще начало казаться, что, приучив себя питаться по московским расценкам, я совершенно спокойно смогу воспринимать цены на Манхеттене.
– Все, идем в гостиницу, – сказал я.
– Это вы идете в гостиницу, а я иду домой, – заявил Парамонов. – Вы тут, между прочим, на работе, а что здесь делаю я, никому не понятно.
– Ты оказываешь нам традиционное российское гостеприимство, радушие и заботу, – успокоил его я.
– Тогда давай отложим его дальнейшие проявления на завтра. Ты, если я не ошибаюсь, собирался на Ваганьковское. Похороны, кажется, в три. Я заезжаю за вами в гостиницу с самого утра, часов в девять.
– В десять, – сказал Носалевич.
– В десять, – согласился Парамонов.
Я обернулся к Святославу, который молча следовал за нами к раздевалке, а затем к выходу: «Как мы завтра встретимся?»
– Вы где остановились? В «Кузьминках»?
– Номер 602.
– Я тогда тоже заеду где-то около девяти тридцати. Вы когда собираетесь обратно?
– В воскресенье.
– Успеем, – сказал Святослав. И мы разошлись. Он отправился к Белорусскому вокзалу в метро, а мы двинулись по Тверской вниз. Причем, я получал два удовольствия – просто гулял и одновременно наблюдал, как Носалевич тянет на себе сумку с телекамерой.
Глава 3
3 марта 1995 года, пятница, 23-50, Москва, гостиница «Кузьминки», № 602а.
Носалевич уснул быстро. Сказались предыдущая бессонная ночь, день на ногах и полбутылки коньяка, купленного за счет газеты. А у меня включился режим бессонницы. После напряженных дней я, обычно, сразу же «вырубаюсь» или не могу уснуть всю ночь. И что самое очаровательное – просыпаюсь на следующее утро я одинаково разбитый, как в первом случае, так и во втором.
Телевизионные программы настраивают философски. Снова контраст: рассказ о погибшем Листьеве по одним каналам и боевики – по другим.
Грешно смеяться, но нас с Носалевичем повеселили портреты предполагаемых убийц. Это кто же умудрился в темном дворе рассмотреть лица убийц настолько, что смог составить портрет? «С таким зрением – и до сих пор живой!» – съязвил Носалевич. А меня насторожило другое. Предъявленные портреты совершенно могли сойти за описание внешности жителей Кавказа, той же Чечни. Слишком все быстро получается. Парамонов не соврал: начальника московской милиции действительно сняли. Причем, так торопливо, что у меня сложилось подозрение: смерть Листьева не причина, а повод. Мгновенно появляются портреты убийц, с обыском отправляются опять-таки мгновенно, но не ко всем учредителям ОРТ, а только к одному. Причем, никаких обвинений и роются почему-то в бумагах. Может, ищут квитанцию на законное убийство? И вот уж совершенно непонятно, почему выступающие стараются объявить убийство покушением на гласность и демократию. В кого бы тогда ни стреляли, а убили-то чиновника. Да и не олицетворял никогда Листьев гласность и свободу слова. Да – отличный менеджер, да – неплохой шоумен, да – классный организатор. И спасибо уроку Паши Ковальчука. Если хотят просто убрать неудобного человека – его убирают. Сердечный приступ, авария, ограбление. А тут действовали очень целенаправленно. Расстреляли на ступеньках собственного дома и при этом даже не попытались изобразить ограбления. Если бы не было запланировано именно громкое убийство, совершенно свободно могли бы в том же подъезде ткнуть ножом после небольшой потасовки и вытащить из карманов деньги. Ничего подобного. Если бы мне пришлось писать сценарий фильма на тему такого убийства, то скорее всего я бы преподнес его, как предупреждение одной группы – другой. «Мы настроены очень серьезно!» – говорит один крутой мафиози другому крутому мафиози. А убирать нужно не самого главного в конкурирующей организации, а самого яркого и заметного. И сразу же на память пришел «Крестный отец». Там убили лошадь и подложили ее голову в постель хозяину. И тот понял, что Церемониться не станут. Главных убивать не нужно – с главными придется договариваться после небольшого обмена пулями и минами.
Старший антиснайперской команды сделал заметку в журнале.
Из домов на улицу высыпали зеваки, однако быстро разошлись. Убит снайпером – этим в Сараево поразить трудно. Минут через тридцать подъехала «скорая помощь» и тело увезли. Хозяин кафе вышел на улицу с ведерком песка и аккуратно присыпал лужу крови, чтобы никто не испачкался.
Стрелок из бронетранспортера постучал костяшками пальцев по каске старшего: «Думаешь, попали?»
– Сходи посмотри, – ответил старший.
– Я думаю – попали, – сам себе ответил стрелок удовлетворенно и был прав. В двухстах метрах от них, на восьмом этаже дома лежал снайпер. Первая же пуля разнесла ему грудь, осколки снарядов и бетона рвали уже мертвое тело. Помощник снайпера был еще жив, когда в проеме двери появился силуэт. Помощник попытался позвать, он не заметил автомат. Вошедший и приставил автомат к груди, поэтому выстрел получился негромкий, снаружи его не услышали.
3 марта 1995 года, пятница.
3 марта 1995 года в 15-10 по местному времени в Сараево снайпером был убит человек, описание которого сходно с внешностью связного Доктора. Пуля попала в голову, поэтому точная идентификация возможна только после получения отпечатков пальцев. Местные источники сообщают, что при убитом не было обнаружено ни денег, ни документов, позволяющих установить его личность.
Предлагаю провести тщательный осмотр тела и вещей убитого в городском морге, одновременно получить отпечатки пальцев. Произвести осмотр места расположения снайперов.
О результатах немедленно доложить. О предполагаемой гибели Доктора сообщить Скату.
3 марта 1995 года, пятница, 14-25, Москва, Останкино.
Все складывалось относительно благополучно. Мы расстались на вокзале с попутчиками, встретились с Парамоновым и поселились в «Кузьминках». Все под общим лозунгом: «Бегом-бегом!». На ходу я успевал только рассматривать газеты на лотках и время от времени переругивался с Носалевичем. Все газеты вышли с фотографиями Листьева. Траурные рамки, некрологи. Поддавшись настроению, я высматривал вокруг признаки общенародного горя, но, как ни странно, их не находил.
Люди как люди, у всех свои проблемы, все куда-то, как обычно, торопятся. И плакаты через улицу – с пожеланиями счастливой масленицы. Мы вынырнули из метро, и на троллейбусной остановке я заметил первые признаки траура. Некоторые из старающихся влезть в троллейбус были с цветами. И у всех в букетах было четное количество цветков. Траур.
И серое мрачное небо. Носалевич расчехлил камеру в троллейбусе и, оказалось, был совершенно прав. Четыре остановки перед Останкино мы проехали не останавливаясь. От Останкино, вдоль пруда, на протяжении всех четырех остановок тянулась очередь. Я не особенно силен в подсчете голов, но несколько тысяч там было наверняка. Люди стояли в несколько рядов. Вся очередь была заботливо огорожена металлическими ограждениями, стояли милиционеры. Было похоже, что сюда пригнали всю милицию Москвы. Они стояли вдоль ограждения, редкой цепочкой разместились на противоположной стороне улицы и группами перекрывали оставленные в ограждении проходы.
– Украинское телевидение! – кричали мы, размахивая удостоверениями, и нас пропустили ко входу.
Собственно, входов в Останкино было несколько. Тот, через который шла основная масса людей, нам, естественно, не подходил. И ежу было понятно, что раньше, чем через несколько часов, к гробу нам не попасть. Был еще один вход – служебный. Вот туда-то мы и рванули. Оказалось, что не одни мы такие умные. Туда почти никого не пускали. Нас, например, не пустили. На Носалевича, который попытался поснимать в вестибюле возле бюро пропусков, кинулся милиционер в бронежилете и с автоматом: «Нельзя снимать, выйдите на улицу!»
Не помогли ни ссылки на свою принадлежность к украинскому телевидению, ни удостоверения прессы.
Здесь пропускали только работников студии, родственников и близких работников студии, близких родственников и родственников близких. У дверей, перед самым входом в вестибюль, стояла большая фотография Листьева, лежали цветы. Носалевич снимал входящих и выходящих. Мимо нас мелькнул Александр Буйнов, еще пара знакомых лиц. «Не попадем мы вовнутрь!» – пессимистически тянул Парамонов, но от нас не отходил. Кроме всего прочего, он пообещал отвести нас в Дом кино, на премьеру. Так что судьба у него была на этот вечер с нами общая.
– Стоит кто-то известный, – сообщил, не отрываясь от видоискателя, Ваня. Он принципиально не запоминал имена и фамилии нынешних звезд. Возле фотографии Листьева курил Вадим Козаченко. Если бы кто-нибудь меня попросил сейчас вспомнить что-нибудь из его песен, я бы попал в затруднительное положение, но он был один из тех, кого легко опознают зрители. А значит, его можно интервьюировать. От интервью Козаченко не отказался. Лично с Листьевым он знаком не был, но уважал его за то, что тот делал. Он просто пришел. Так отвечали еще многие известные и неизвестные, проходившие мимо нас. Просто пришел.
– Как вы считаете – найдут убийц? – спросил я.
– По аналогии со всем происходящим, по всей видимости, не найдут, – не задумываясь, ответил Козаченко.
– Вам не кажется, что последнее время слишком часто стали убивать журналистов?
– Не наше дело рассуждать, часто или не часто, но это происходит. И пока жизнь не стабилизируется, наверное, так и будет происходить.
Банальные вопросы, банальные ответы. Я ругал себя последними словами, обещал найти сильные вопросы, но их не было. Что спросить у человека, лично не знакомого с Листьевым? И как это спросить у его друзей? На ходу, в сутолоке, в совершенно деловой атмосфере прорыва в траурный зал. Общее настроение выразил Носалевич, заявивший, что даже на панихиду одни попадают в порядке общей очереди, а другие – слева.
Не знаю, зачем шли люди. Некоторые наверняка прибыли только для того, чтобы увидеть несколько знаменитостей. Их ожидания полностью оправдались. Здесь прошли все звезды. Мы удостоились лицезреть Аллу Борисовну с супругом, прошел Макаревич.
Нанайцев, вынырнувших уже из Останкино, я решил все-таки остановить. Четверка артистов рассыпалась полукругом, а на вопросы отвечал Алибасов. Все какое-то ненастоящее. Концертные костюмы вместо траурных, изумительно белый и длинный лимузин. И не поймешь, может, так и надо, может, на всех светских мероприятиях царит теперь такая деловая обстановка, или только нанайцы так заняты, всегда на посту. Алибасов был краток, помимо всего прочего, он продемонстрировал трезвый взгляд на обстановку в стране:
– Как можно оценивать убийство? Как и все: нет государства, нет страны.
– Это исключение или правило?
– На сегодняшний день это правило. Нанайцы раздали немного автографов и убыли.
– Нам надо вовнутрь, – сказал Носалевич.
– Еще бы, – подтвердил я, – но как?
– Сколько здесь милиции! Как на фронте – в бронежилетах и с автоматами.
– У них сегодня день особый, – вмешался Сережа Парамонов. – По телефону выступал Ельцин и сообщил, что начальник московской милиции снят с занимаемой должности. За неэффективную работу. Так что новый начальник должен продемонстрировать оперативность и компетентность.
– Давай попробуем быть логичными, для разнообразия, – предложил Ваня.
– Давай! – согласился я.
– Люди идут через главный вход, но у них мало шансов туда попасть.
– Логично.
– Те, кто имеет некоторый вес в обществе, идут чуть левее.
– Очевидно.
– Может быть, стоит поискать вход еще более специальный? Самый левый из всех входов в Останкино.
– Еще левее есть служебный вход, от автостоянки, – раздался у меня из-за спины голос.
Пока мы решали стратегические вопросы, к нам подошел парень лет двадцати восьми—тридцати, кожанка, джинсы. И какое-то чувство общности взглядов. По глазам читалось, что он из нашей дурацкой братии журналистов, что телевизионных, что газетных.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – присоединился Иван Носалевич,
– Привет, я так понял, что вам нужно в зал? Вы откуда?
– Украинское телевидение, – привычно сообщил Носалевич.
– Нам нужно быть там, а мы все еще здесь, – сказал я честно.
– Я тут работаю, на «ВИДе», – сказал парень. – Святослав.
– Саша, – представился я.
– Иван, – присоединился Носалевич.
– Бумаг у вас нет никаких? – констатировал Святослав.
– Ясный штепсель! – заявил Носалевич.
– Я не могу вас провести по своему удостоверению. Давайте сделаем так. Идем к служебному входу, я показываю свою ксиву, а вы идете вслед за мной, будто и у вас точно такие же.
– Я вас жду здесь, – сказал осторожный Парамонов.
– Интересно, ментозавр будет сразу стрелять или все-таки даст предупредительный выстрел? – задумчиво сказал Носалевич.
Первым мимо часового в неизменном бронежилете и с автоматом прошел Святослав. Следом с видеокамерой наперевес двинулся Носалевич. Замыкал группу прорыва я, с фотоаппаратом Парамонова в руках. Но, судя по всему, милиционеру за целый день так примелькались телевизионщики, что он смог только заглянуть в протянутое Святославом удостоверение.
Мы нырнули в подвал и через подземный тоннель пошли к залу. Оказалось, что и внутри телестудии тоже соблюдается очередность доступа. Возле лифта имел место небольшой ажиотаж. На этот раз формировалась группа телеведущих. Мы втроем присоединились к ним и, прибыв на третий этаж, вклинились вместе с остальными в общий поток. Музыка, тихий говор и масса всяческих камер – от фото до видео. Мне удалось впихнуть Носалевича за ограждение, и он, мгновенно приняв деловой вид, стал искать необходимые точки съемки и ракурсы.
– Иван, если что – тебя возле входа будет ждать Парамонов, – шепотом сказал я. Вместе с потоком прощающихся мы прошли мимо гроба и отправились к выходу.
3 марта 1995 года.
При осмотре тела в городском морге Сараево установлено, что смерть наступила в результате трех пулевых ранений. Одна пуля попала в область сердца, одна – в позвоночник и одна – в голову. По мнению врача, все три ранения были смертельны. На руках убитого обнаружены следы от веревки. На правом плече – родимое пятно круглой формы диаметром пять сантиметров. Отпечатки пальцев сняты.
По нашему мнению, действия снайпера в данном случае нехарактерны для местных условий, особенно при наличии антиснайперских команд ООН.
В результате на месте выстрела снайпер подвергся обстрелу со стороны специальной группы сил ООН по поддержанию мира и, предположительно, был уничтожено. Подробное обследование места расположения снайпера невозможно в результате противостояния боевых групп конфликтующих сторон.
3 марта 1995 года.
Полученные сведения позволяют с большой степенью достоверности предположить, что убитый в Сараево и связник Доктора – одно и то же лицо. Вызывает сомнение тот факт, что связной был убит случайно. Предлагаю информировать Ската о возможном провале цепочки связи и представить ему самому определить целесообразность контакта с источником информации. Продолжать действовать по программе «Интерпол-Пресса». Передать Скату всю информацию о расположении опорных точек схемы отхода «Север».
3 марта 1995 года, пятница, 18-00, Москва, Дом кино.
Получилось как-то само собой, что Святослав отправился с нами в Дом кино. Обычно я пресекаю все попытки садиться нам на хвост, но в данном случае долг платежом красен. Если я человеку должен, то должен. Тем более, что особой конкуренции Святослав не представлял – у нас разные рынки сбыта. И нет на свете ничего более бесполезного, чем тележурналист без телекамеры.
В Доме кино был праздник. По контрасту с Останкино вообще показалось, что люди просто прожигают жизнь. В здание вальяжно входили виновники торжества, веселые и счастливые. Их нельзя ни в чем обвинять. Премьера была назначена уже давно, стол для банкета накрыт – нужно праздновать, а траур… Как бы телевидение и пресса ни старались в те дни пред ставить траур всенародным, не то что весь мир – вся Москва жила обычной жизнью.
Мои сомнения подтвердил Святослав, которого я поил кофе в баре на первом этаже Дома кино. Парамонов с Носалевичем отправились на свободную охоту, намереваясь разжиться интервью, а мы сели за столик в полумраке и пили кофе, наблюдая за тем, как возле стойки ест Евгений Моргунов.
– Запомни, Саша, – со снисходительностью столичного жителя к провинциалу говорил Святослав, – когда говорят, что пришла вся Москва – это значит, что мероприятие посетили родные и близкие плюс постоянная тусовка. Актерская или там музыкальная. Если упоминают, что не осталось ни одного равнодушного – желающих попасть на мероприятие было больше чем мест в зале. Ну, а если пользуются такими словами: «всенародный», скажем, отклик – ну, тут в дело пошли двадцать тысяч политически активных жителей Москвы и Подмосковья. Заговор кровавого ГКЧП против всенародно избранного парламента, равно как и заговор кровавого парламента против всенародно избранного президента, вызвал на улицы те же самые двадцать тысяч. Эти же люди пришли сегодня к Останкино, чтобы принять участие и поглазеть. Когда ты находишься внутри этой толпы – все в порядке, – ощущаешь себя в самой гуще жизни народной. А когда сравнишь эти цифры с количеством населения в Москве и ближнем Подмосковье – понимаешь, что страшно узок их круг и страшно далеки они от народа. И в результате побеждает не тот, кто защищает права народа и пользуется его поддержкой, а тот, кто лучше организован и лучше подготовлен ко всякого рода неожиданностям.
– Или в лучших отношениях с армией.
– Ничего подобного. Суди сам. В девяносто первом году несколько сотен единиц бронетехники, или даже несколько тысяч, не смогли взять Белый дом. В девяносто третьем году тот же Белый дом был взят при поддержке десятка танков. Побеждает тот, кто лучше усвоил правила. Кто знает, когда нужно выступать поборником демократии, а когда применить силу.
– Это ты о вашем президенте?
– И о нем в том числе. Но фокус заключается в том, что, в принципе, на его месте мог быть кто угодно.
Если толком взяться, то убедить толпу можно в чем угодно. Хочешь пример?
– Хочу, – сказал я и пошел еще за кофе. Местные цены наносили тяжелые удары по моему бюджету, но тут уж было дело принципа. Похоже, я нашел родственную душу.
– Итак, пример. Помнишь революцию в Румынии?
– Я там не был. Разве что по телевизору.
– Пусть по телевизору. Вспомни, сколько всяких слов было сказано в адрес проклятого Чаушеску! Сколько народу погибло от рук его боевиков. Служба безопасности просто утыкала все крыши Бухареста своими снайперами и расстреливала героев-антикоммунистов. Вспомнил? Что-то около трех тысяч тогда погибло в Румынии. Чаушеску с супругой грохнули без суда и следствия. А потом, через пару лет, оказалось, что не было никаких коммунистических снайперов. Несчастная госбезопасность пряталась по норам, чтобы не попасть под горячую руку освобожденного народа. А все эти перестрелки происходили, как было заявлено по телевидению, между различными группами восставшего народа. Понимаешь?
– Понимаю, – подтвердил я и решил подколоть красноречивого москвича. – Ты мне лучше объясни, куда подевались ваши собственные снайперы, которые в девяносто третьем проливали кровь на московских улицах? О них столько говорили. Скольких из них поймали и судили?
– Я не знаю точной цифры.
– Ну-ну…
– Ну хорошо, нет такой цифры вообще. Нет, – Святослав допил вторую чашку кофе, но из-за стола вставать не собирался. – Знаешь, я и в девяносто первом, и в девяносто третьем немного занялся расследованием, чисто для себя. Даже не расследованием, так, выяснением некоторых моментов. И получились забавные вещи.
– Ты знаешь, я тоже для себя провел сеанс вычислений, пообщался с некоторыми участниками и военными. Получились действительно забавные моменты. Может, сравним?
– Поехали. Девяносто первый год – на улицы Москвы въезжают танки, но не стреляют танки три дня стоят на тротуарах, а потом и вовсе отказываются выполнять приказы. И нет никаких снайперов на крышах.
В сторону Белого дома не произведено ни одного выстрела.
– И, что самое странное, со стороны Белого дома тоже, а там было полно возбужденных молодых людей с оружием в руках.
Святослав покрутил в руках пустую чашку, и я расценил это как прозрачный намек. Святослав дождался моего возвращения с новой порцией кофе и продолжил.
– Кстати, о молодых возбужденных людях. Единственным эпизодом зверства правительственных войск в те дни был инцидент с БМП. Когда боевая машина пехоты преодолевала баррикаду, а один из борцов за демократию открыл сзади десантный люк и получил пулю. Я разговаривал с несколькими военными…
– Представь себе, я тоже. Все в один голос говорят, что тоже выстрелили бы в любого, кто сунулся бы в БМП через заднюю дверь.
Святослав неторопливо пил кофе. И говорил медленно, словно тщательно взвешивая слова. И тут мне пришла в голову мысль. Сначала она только замаячила глубине мозга, а потом полезла на передний план, нагло распихивая все остальные мысли. До меня вдруг дошло, что напротив меня сидит не просто любитель кофе за чужой счет. Рядом находится человек, способный помочь мне пристроить информацию из моего желтого конверта где-нибудь в московской прессе. Эта мысль показалась мне вполне реальной. Действительно, насколько я себе представляю, россияне с удовольствием посмакуют подробности распродажи украинского военно-промышленного комплекса. Тем более, что украинская пресса тоже с удовольствием полощет при случае Россию в грязной воде. И почти никакой опасности. Мало ли откуда может получить информацию российский писака. Может, вообще, от своих спецслужб. Тем более, что по сведениям, полученным неофициально от сотрудника СБУ, активнее всего на территории Украины работают разведки России и Польши. И пока я прикидывал, как лучше начать этот разговор, вдруг оказалось, что Святослав тоже молчит и очень сосредоточенно смотрит в чашку. «У меня к тебе есть одно дело», – решил начать я, но Святослав успел это произнести раньше.
– У меня к тебе есть одно дело. Несколько странное, но я надеюсь – ты мне поможешь.
– Ты будешь смеяться, но я тебе хотел сказать почти то же самое. Но раз ты начал первый – первый и говори.
– Понимаешь, Саша. Когда мы вошли в Чечню… в смысле, наши войска, мне пришла в голову дурацкая мысль покопаться вокруг этого. Ну, там, поискать на фоне всех наших неудач и потерь чего-нибудь сенсационного. Поговорил с некоторыми ребятами, которые были там, кое с кем из теоретиков. Вышел случайно на одного парня из военной разведки. И стал накапливаться неплохой материал. А потом внезапно количество перешло в качество. Я получил на руки материалы, которые никак не смогу опубликовать здесь. Я имею в виду Россию.
Я присвистнул, но, скорее, чтобы подбодрить Святослава. В конце концов у меня тоже материал, который я не могу опубликовать. Даже госбезопасность от него отказалась.
– Чтобы не вдаваться в подробности – произошла небольшая утечка информации из Министерства обороны. И эти документы, вернее, их копии попали ко мне в руки.
Теперь уже я присвистнул совершенно искренне. И я таки понимаю Святослава. В конце концов, утверждают, что Холодов работал именно с материалами из Министерства обороны.
– Может быть, я совсем сошел с ума, но выводы, которые я сделал на основании этих документов, меня несколько насторожили, выражаясь аккуратно. Я попытался их уточнить, но тот источник, через который я копию получил, исчез.
– Это как?
– Ну, уехал в длительную командировку, а я искать его по вполне понятным причинам не могу. Чтобы и самому не засветиться и его не подставить. Когда я после этого попытался прозондировать почву на предмет обнародования документов, мне знающие люди посоветовали не умничать и поберечь здоровье.
– Видно, действительно, знающие люди, – сказал я и удивился, насколько сходно мы действуем в экстремальных ситуациях. Вначале – набор информации без всякой опаски, затем проверка выводов, осознание опасности и консультация у знающих людей. Потом – решение следовать умному совету и дикое желание все-таки опубликовать полученную информацию.
– Можешь назвать это глупостью, можешь назвать это патриотизмом, но я считаю, что эти документы стоит обнародовать. Такую документированную информацию получают раз в жизни.
– Угу, после чего жизнь сразу заканчивается. Чем я могу тебе помочь?
– Если я не могу опубликовать всего у нас, то на Украине, мне кажется, это опубликуют с удовольствием. Понимаешь, это касается высшего армейского руководства и, не исключено, кое-кого из руководства политического.
– Ты хочешь чтобы я?..
– Может быть, ты сможешь? Нет – и я плюну на все это. Можно, конечно, передать информацию «за бугор», но мне почему-то кажется, что там ее не опубликуют.
Мы помолчали. С одной стороны, очень интересно. С другой стороны, наш «Еженедельник» республиканским называем только мы. Обычная городская газета с амбициями. Не уверен, что публикация этих документов у нас произведет нужное Святославу впечатление. И я изложил ему все это.
– Если честно, то мне не приходится выбирать. Опубликуете у себя, а там, глядишь, еще кто-нибудь перепечатает.
– Тогда так – я тебе отдаю свои бумаги, с моими проблемами такого же рода, а ты мне показываешь свои документы. По рукам?
Святослав замялся. Потер ладони, нервно огляделся по сторонам.
– Я не смогу тебе сразу дать документы. Давай завтра встретимся где-нибудь, и я отдам тебе свои наброски по поводу их содержания. Если тебя заинтересуют мои выводы, отдам копии документов. Если ты решишь, что подобные документы не заинтересуют, – разойдемся миром.
В бар ввалились Носалевич с Парамоновым. Они уже были сыты по горло околокиношной тусовкой и вообще проголодались. А вот кормить их в этом баре у меня не было никакого желания. Мне вообще начало казаться, что, приучив себя питаться по московским расценкам, я совершенно спокойно смогу воспринимать цены на Манхеттене.
– Все, идем в гостиницу, – сказал я.
– Это вы идете в гостиницу, а я иду домой, – заявил Парамонов. – Вы тут, между прочим, на работе, а что здесь делаю я, никому не понятно.
– Ты оказываешь нам традиционное российское гостеприимство, радушие и заботу, – успокоил его я.
– Тогда давай отложим его дальнейшие проявления на завтра. Ты, если я не ошибаюсь, собирался на Ваганьковское. Похороны, кажется, в три. Я заезжаю за вами в гостиницу с самого утра, часов в девять.
– В десять, – сказал Носалевич.
– В десять, – согласился Парамонов.
Я обернулся к Святославу, который молча следовал за нами к раздевалке, а затем к выходу: «Как мы завтра встретимся?»
– Вы где остановились? В «Кузьминках»?
– Номер 602.
– Я тогда тоже заеду где-то около девяти тридцати. Вы когда собираетесь обратно?
– В воскресенье.
– Успеем, – сказал Святослав. И мы разошлись. Он отправился к Белорусскому вокзалу в метро, а мы двинулись по Тверской вниз. Причем, я получал два удовольствия – просто гулял и одновременно наблюдал, как Носалевич тянет на себе сумку с телекамерой.
Глава 3
3 марта 1995 года, пятница, 23-50, Москва, гостиница «Кузьминки», № 602а.
Носалевич уснул быстро. Сказались предыдущая бессонная ночь, день на ногах и полбутылки коньяка, купленного за счет газеты. А у меня включился режим бессонницы. После напряженных дней я, обычно, сразу же «вырубаюсь» или не могу уснуть всю ночь. И что самое очаровательное – просыпаюсь на следующее утро я одинаково разбитый, как в первом случае, так и во втором.
Телевизионные программы настраивают философски. Снова контраст: рассказ о погибшем Листьеве по одним каналам и боевики – по другим.
Грешно смеяться, но нас с Носалевичем повеселили портреты предполагаемых убийц. Это кто же умудрился в темном дворе рассмотреть лица убийц настолько, что смог составить портрет? «С таким зрением – и до сих пор живой!» – съязвил Носалевич. А меня насторожило другое. Предъявленные портреты совершенно могли сойти за описание внешности жителей Кавказа, той же Чечни. Слишком все быстро получается. Парамонов не соврал: начальника московской милиции действительно сняли. Причем, так торопливо, что у меня сложилось подозрение: смерть Листьева не причина, а повод. Мгновенно появляются портреты убийц, с обыском отправляются опять-таки мгновенно, но не ко всем учредителям ОРТ, а только к одному. Причем, никаких обвинений и роются почему-то в бумагах. Может, ищут квитанцию на законное убийство? И вот уж совершенно непонятно, почему выступающие стараются объявить убийство покушением на гласность и демократию. В кого бы тогда ни стреляли, а убили-то чиновника. Да и не олицетворял никогда Листьев гласность и свободу слова. Да – отличный менеджер, да – неплохой шоумен, да – классный организатор. И спасибо уроку Паши Ковальчука. Если хотят просто убрать неудобного человека – его убирают. Сердечный приступ, авария, ограбление. А тут действовали очень целенаправленно. Расстреляли на ступеньках собственного дома и при этом даже не попытались изобразить ограбления. Если бы не было запланировано именно громкое убийство, совершенно свободно могли бы в том же подъезде ткнуть ножом после небольшой потасовки и вытащить из карманов деньги. Ничего подобного. Если бы мне пришлось писать сценарий фильма на тему такого убийства, то скорее всего я бы преподнес его, как предупреждение одной группы – другой. «Мы настроены очень серьезно!» – говорит один крутой мафиози другому крутому мафиози. А убирать нужно не самого главного в конкурирующей организации, а самого яркого и заметного. И сразу же на память пришел «Крестный отец». Там убили лошадь и подложили ее голову в постель хозяину. И тот понял, что Церемониться не станут. Главных убивать не нужно – с главными придется договариваться после небольшого обмена пулями и минами.