Золотько Александр. Игра втемную

   Наконец, было объявлено, что наш поезд отправляется, проводник загнал меня в вагон и я отправился на свое место. И там меня немного тряхнуло от неожиданности. Кроме Носалевича и мужчины лет сорока – сорока пяти в купе находилась наша попутчица Нина. Иван заливался соловьем по поводу судьбы, весьма и весьма к нам снисходительной, а Нина молча улыбалась, не давая возможности понять, насколько она счастлива или огорчена видеть нас снова.
   – Очень рад видеть вас снова, – выдавил я с трудом. В другое время я бы и сам выразил восторг по поводу неожиданной встречи, но в тот вечер я болезненно воспринимал всякие неожиданности. Я не особенно приглядывался к ней по дороге в Москву и как-то пропустил мимо ушей то, что она говорила Носалевичу о себе и своей жизни. У меня вообще осталось впечатление, будто она ничего и не говорила, кроме того, что ее зовут Нина.
   Я замер в дверях купе и ощутил, что если проклятый меморандум останется у меня еще пять минут – я сойду с ума. Мания преследования прогрессировала с каждой секундой, и я был почти уверен в том, что Нина за мной следит. В ту минуту мне не нужно было никаких доказательств. Она следит, а наш второй попутчик – наемный убийца. Носалевича уже подкупили или запугали и, вообще, надо бежать. Потом мне все это показалось смешным, но в тот момент главной моей мыслью было избавиться от опасных бумаг, даже если эта опасность только воображаемая. Буркнув что-то невразумительное, я двинулся было к туалету, но вовремя вспомнил, что он будет закрыт, пока не выйдем из санитарной зоны. Окна в коридоре по причине марта еще были закрыты, а засовывать листки в мусорное ведро мне показалось неосторожным. Оставался еще один выход – сунуть проклятые бумаги в щель в переходе между вагонами. Я открыл дверь в тамбур вагона, там, слава Богу, никто не курил, и уже между вагонами меня посетила замечательная мысль порвать меморандум, прежде чем выбросить. Если бы в тот момент кто-нибудь проходил из одного вагона в другой, я бы выглядел далеко не лучшим образом, – с порванной бумагой в руках, согнувшись в три погибели, я лихорадочно засовываю клочки бумаги в щель. Если честно, то это выглядело, как попытка справить естественные надобности в несоответственном месте, и я даже предположить не могу, что бы я говорил проводнику в таком случае. Но встречи избежать удалось, чему я был несказанно рад. Вспотевший от напряжения, я ввалился в купе.
   – Фу, жарко и душно, – с ходу заявил я и только потом понял, что вступил в разговор несколько не в лад. Разговор в купе завязался вокруг столь популярного в наше время зомбирования. Мало о чем другом сейчас говорят с таким воодушевлением и знанием дела. Еще пять лет назад многие и слов таких не знали, а те, что знали, относили все это в область вымысла, литературы и кино. Причем, литературы далеко не первосортной, а кино – не самого элитарного. Но все изменилось, антикоммунисты обвиняют в зомбировании коммунистов, те – своих оппонентов, а все вместе, при активной поддержке остальных граждан, обвиняют в этом грехе спецслужбы. Спецслужбы хранят молчание, которое все вольны понимать как угодно. Нашему соседу по купе, Олегу Юрьевичу, угодно было понимать их молчание как подтверждение.
   – Все очень просто, – продолжил свою мысль Олег Юрьевич, после того как я замолчал, – никто никого не принуждает. Давно всем известно, что даже под гипнозом человек просто неспособен сделать того, чего он не хочет совершать в нормальном состоянии. Если вам кто-нибудь скажет, что можно заставить человека под гипнозом просто так пойти и кого-нибудь убить – не верьте.
   – Не поверим, – заявил Носалевич, – я даже могу плюнуть ему в глаза.
   – Извините, – вмешался я. После того, как бумаги были выброшены, я обрел некоторое душевное равновесие, которое неизбежно привело к тому, что я встрял в спор. – Но ведь хорошо известно, что человек под гипнозом может даже убить. Нужно только правильно ему этот приказ подать.
   – Сказать, что это игра, например, – подтвердил Олег Юрьевич. – Вы совершенно правы, только согласитесь, что верно направить человека даже таким окольным путем – задача достаточно сложная. К человеку нужно подобрать ключик, а это уже сложный процесс. Вот этим зомбирование и отличается от гипнотизирования. Психика человека – очень хитрая штука. Не нужно на него давить, достаточно слегка подправлять легкими прикосновениями. Вы наверняка знаете этот старый фокус с лишним кадром в кино.
   – Знаем, ясный штепсель, – за всех ответил Носалевич.
   Судя по всему, пиво, которое они в изобилии принимали с Парамоновым, оказало свое действие, и Носалевич был бодр и весел, к особым умственным упражнениям не склонен. Понял это и Олег Юрьевич, переключивший свое внимание полностью на меня.
   – Вы, как я понял, журналист и должны бы знать некоторые простейшие приемы зомбирования публики. Подобранная лексика, определенным образом построенная фраза неизбежно программируют реакцию читателя. Или вот еще классический пример того, как средства массовой информации формируют, причем на уровне подсознания, общественное мнение. Война во Вьетнаме. Американские телевизионщики очень редко снимали крупные планы, все больше панорамы и общие планы. А на этих планах все выглядело очень мелким и малозначимым – взрывы, люди, огни, вся эта война.
   – Ну, в Афгане тоже неплохо телевидение поработало, – вставил Носалевич. – Наши там или строили что-нибудь, или раздавали народу подарки, ну, или, в крайнем случае, добивали остатки банды на заднем плане.
   – Совершенно верно. Более свежий пример вторжения в массовое сознание – Белое Братство. Но тут вам, как украинцам, виднее.
   Я промолчал по поводу Братства, но в голове уже включился опознаватель опасных тем. Пусть надолго моей осторожности не хватит, но я решил быть поосмотрительней.
   – Все это понятно, – выручил Носалевич. – Но это не зомбирование, это, скорее, профилактика, правда, Ниночка?
   Ниночка промолчала, улыбнувшись, а на вопрос ответил Олег Юрьевич:
   – Правда. А что тогда называть зомбированием? Оживление трупов? Вы журнал «Техника – молодежи» читали раньше? – неожиданно сменил тему Олег Юрьевич.
   – Нет, не читал, – ответил Носалевич.
   – Смотря что, – ответил я.
   – Незадолго перед известными событиями августа девяносто первого в журнале кто-то поместил маленькую заметку с заголовком, упоминающим золото партии. Любимейшая тема того времени. Кто-то иронизировал по поводу слухов, пробежавших по Москве, о том, что золото партии, на самом деле, переплавлено в статую Дзержинского перед зданием КГБ. Более надежное место придумать просто невозможно. Написано было с иронией, – Олег Юрьевич сделал мастерскую паузу, выдававшую в нем некоторый опыт выступлений перед аудиторией. С полминуты и я, и Носалевич, и даже Нина молча смотрели на то, как оратор выкладывает из сумки на столик пакетики с едой.
   – Ну, и в чем тут зомбирование? – решил уважить Олега Юрьевича я.
   – Может быть, зомбирование здесь и не при чем, но одним из немногих памятников, снесенных в тот август, оказался памятник «железному Феликсу». Вы можете гарантировать, что ни у кого из тогдашних низвергателей не было в голове заложенных слухов о золоте? Такой махонький логический мостик: снести памятник – выгодно.
   – Достаточно смелое утверждение, – заметил я.
   – Согласен, только в таких делах, обычно, самые смелые утверждения оказываются мелочью по сравнению с реальным положением вещей. Вы рыбак?
   – Бог миловал.
   – Ну все равно поймете. Вот вы сидите на берегу реки и видите, как мелочь выпрыгивает из воды. Играет. Потом вы слышите, как в камышах что-то тяжело плеснуло, замечаете, как по поверхности воды идут круги. И вам совершенно невдомек, что на самом деле происходит там в глубине. Кто кого, извиняюсь, жрет, кто кого насилует. Вообще, рыбалка – один из самых драматических видов спорта. И, кстати, охоты. В лесу все более-менее ясно – у охотника задача подстрелить, у загонщика – загнать, а у собаки, в крайнем случае, – облаять. А зверь бежит или прячется. Рыбалка – совершенно другое дело.
   – Ничего особенного – рыба и рыбак, – перебил Носалевич. – И никакой философии.
   – Неверно. Вы упускаете из виду такое важнейшее, действующее в рыбной ловле лицо, как червяк на крючке. С его точки зрения, все затеяно ради того, чтобы помучить его особу. Вначале сажают на крючок, потом пытаются утопить и скормить хищным рыбам. И ему совершенно невдомек, что на самом деле он никому не нужен и что против него лично рыбак не имеет ничего. На него ловят кое-кого большого и вкусного. Ну, а червяк при этом – неизбежные потери. И вообще, давайте кушать, – подвел черту Олег Юрьевич. – У меня как раз рыбка.
   Я так и не понял в тот момент, на самом деле или мне это только показалось, но я поймал на себе прищуренный взгляд попутчика. Испуг просто так не проходит, это известно каждому. Я понимал, что мне теперь еще долго будут мерещиться ужасы, но когда Олег Юрьевич разглагольствовал о философском значении червяка на крючке, я был готов поклясться, что смотрел он на меня. Начавшееся было исправляться, настроение было испорчено еще раз и на этот раз на весь оставшийся вечер. Мы с Носалевичем потянули из-под полок сумки и стали вытаскивать купленное в дорогу питание, но тут Нина потребовала, чтобы все мужчины убирались из купе и дали ей возможность переодеться. Мы стояли в коридоре, за окном мелькали огни. Попытку Олега Юрьевича вернуться к разговору о зомби я не поддержал, а с Носалевичем говорить на такие возвышенные темы он не решился. Мы помолчали минут десять, пока Нина переодевалась. И только когда она открыла дверь купе, Олег Юрьевич как-то с нажимом сказал, глядя в пространство:
   – Напрасно вы так несерьезно относитесь к проблемам программирования мозга. В вашем Городе в свое время работала очень интересная группа. Вы бы полюбопытствовали.

Глава 5

 
   6 марта 1995 года, понедельник, 0-35 по местному времени, северно-западная окраина Сараево.
 
   Силуэт человека на фоне светлой скалы возник настолько неожиданно, что наблюдатель пару секунд не реагировал на его движение. Потом, не оборачиваясь, толкнул локтем напарника, который дремал рядом. Напарник проснулся и потянулся к автомату.
   – Видишь? – еле слышно спросил наблюдатель. – На той стороне?
   – Может, наши?
   – Нас бы предупредили.
   – Голубые каски здесь тоже не появляются в такое время.
   Наблюдатель не отрывал взгляда от силуэта, боясь, что тот может раствориться в темноте. Он уже неоднократно намекал командиру на то, что с прибором ночного видения, как у ООНовцев, было бы значительно удобнее, но командир всякий раз переводил разговор на другое или просто высмеивал. В свои восемнадцать лет наблюдатель воспринимал многие вопросы слишком серьезно и к ночному сидению возле тропы относился с преувеличенной ответственностью. Командир, конечно, был прав – у них в отряде даже патронов иногда не хватало, не то что ночных биноклей. Но вот сейчас нужно было принимать решение. Помощник, на год младше наблюдателя, начал осторожно подтягивать автомат к плечу.
   – Стреляем? – шепотом спросил у старшего.
   – По моей команде! – ответил тот.
   Помощник осторожно снял автомат с предохранителя и тут вспомнил, что патрона в патроннике нет.
   – Слушай, мне нужно передернуть затвор, – виновато прошептал он.
   – Мне тоже, – так же тихо ответил наблюдатель.
   – Что делать?
   – Давай вначале ты, только как можно тише.
   Помощник осторожно потянул затвор своего АКМа и плавно, чтобы затвор не стукнул, проводил его рукой. И он, и его напарник забыли, что в этом случае безотказный обычно АКМ перекашивает патрон. Затвор замер, не дойдя до конца.
   – У меня заклинило! – запаниковал помощник. И умер. Одновременно с наблюдателем. Старшего ударили ножом в сердце, а его помощнику плавным движением перерезали горло.
   Силуэт на той стороне расщелины замер.
   – Мы орлы, – раздался голос, – ты кто?
   – Барин приехал, – тихо ответил силуэт.
   – Заждались уже, Барин.
   – Пришлось задержаться. Что у вас здесь?
   – А у нас здесь мусульманский пост. Был. Барин подошел к убитым.
   – Чисто сделано. Как вас звать, орлы?
   – Сашка Черный и Аспирант.
   – Вы, ребята, оружие и патроны заберите и карманы выверните – пусть думают, что сербы работали.
   – Уже почистили. Нужно уходить, до группы еще часа четыре хода.
   Трое скрылись в темноте. Убитых нашли только утром, когда пришли сменять. Особых эмоций это не вызвало – к таким вещам привыкли уже давно. Война есть война. Ни следов, ни убийц искать не стали, только сообщили в штаб. Там отметили потери в сводке, а в качестве ответа было принято решение снять сербский патруль. Спокойно и по-деловому.
 
   6 марта 1995 года, понедельник, 5-30 по Москве, вагон № 12.
 
   Я так, наверное, никогда и не пойму, какой черт поднял меня в такую рань. И Олег Юрьевич, и Нина высадились в Курске, мы что-то буркнули им на прощание, а потом мне зачем-то понадобилось залезть в карман куртки. До того, как я засунул руку в карман, я точно помнил, что именно ищу, но в тот момент, как мои пальцы нащупали там что-то постороннее, из головы все вылетело разом: и сон, и мысли. Некоторое время я тупо рассматривал маленький такой полиэтиленовый пакетик с белым порошком, которого я себе в карман не клал. Мысль о том, что это может быть лекарство мне даже не пришла в голову. Мне ни разу не доводилось видеть наркотики, но благодаря телевизионному образованию сразу же мелькнуло одно: «Наркота».
   Применяя методы физического насилия, я поднял Носалевича. Он несколько секунд вертел пакетик, а потом спросил:
   – Это что, проводник разносил? Или ты с собой привез?
   – С ума сошел? Это ведь…
   – Ясный красный. Один мой знакомый наркоман за такую дозу свободно может пришить.
   – А один мой знакомый таможенник за такую дозу может и посадить. Таможня скоро, что, не соображаешь?
   – В кармане нашел? – наконец проснулся окончательно Иван.
   – В кармане.
   – А в другом кармане смотрел?
   – Твою мать! – я бросился перетряхивать остальные карманы куртки.
   – И в сумке посмотри! – сказал Носалевич.
   – А ты в своих не хочешь посмотреть?
   – Ясный штуцер, – сказал Носалевич и стал тщательно проверять свой багаж и вещи.
   Результаты были весьма обнадеживающие. У себя в сумке я обнаружил еще пять таких пакетиков. Один из них был вложен в паспорт, и если бы я стал его предъявлять, то сцена была бы еще та. И Носалевич, и его багаж были девственно чисты.
   На всякий случай мы тщательно проверили все полки и почти каждый сантиметр пола. Чисто.
   – У тебя есть тайные доброжелатели, – сказал Носалевич. – Такие подарки тебе делают – просто умираю от зависти. Мой знакомый наркоман…
   – Если мы сейчас это добро куда-нибудь не выбросим, то своего знакомого наркомана ты увидишь еще очень не скоро. Я ведь скажу, что мы вместе все это везем.
   – Доверься мне, – сказал Носалевич, сунул пакетики в карман белых джинсов и убыл в сторону туалета.
   Вернулся он минут через пятнадцать, тщательно вытер мокрые руки и лег на свое место.
   – Все в порядке? – спросил я.
   Носалевич помахал в воздухе рукой и закинул ногу на ногу.
   – Я умен и быстр, – заявил он. – Я успел все завершить до того, как проводник закрыл сортир перед въездом на границу. Так что скоро таможня.
   И мы стали ждать таможенников с пограничниками. Если все шло как положено, то нам предстояла встреча с российским таможенником, через некоторое время, с украинским пограничником. Чтобы успокоиться, я попытался читать, но получалось это слабо. И даже не просто слабо, а вообще не получалось. Как бы тщательно мы ни обыскали купе, никто ведь не мог гарантировать, что проклятый порошок не лежит где-нибудь еще. И ведь никому ничего не докажешь. Во мне плескалось столько адреналина, что я даже не попытался решить, откуда все это взялось. Просто сидел и тупо ждал контроля. И только когда в коридоре послышался разговор таможенников, наступило спокойствие.
   – Ко мне как-то менты прицепились, им показалось, что снял что-то секретное. Пришлось в видеокамере специально для них пленку засвечивать.
   – С ума сошел? – спросил я и от неожиданности перестал думать о контроле. – Видеопленку засвечивал?
   – Ага, вынул кассету, открыл крышку. Сержант был безумно счастлив.
   – Здравствуйте, – сказал появившийся в дверях таможенник и быстро скороговоркой перечислил то, что мы не имели права везти через границу. – Откройте сумки.
   Я открыл свою, продемонстрировал ее содержимое и собрался было сумку закрыть.
   – Что у вас за бумаги? – неожиданно спросил таможенник.
   – Рабочие записи, личные записи, а что?
   – Разрешите взглянуть, – потребовал таможенник и позвал из коридора своего коллегу. – Вы знаете, что нельзя вывозить из страны некоторые виды информации.
   И таможенники углубились в изучение текстов. А я смотрел на них, у меня по желудку ползало нечто ужасно холодное, просто ледяное. И слабость стала разливаться по всему телу, когда я вспомнил, что мой желтый конверт остался у Святослава, а его меморандум разлетелся где-то по Подмосковью. А остальные бумаги пусть они читают на здоровье. Когда официальные лица перевернули последнюю страницу, на их официальных лицах ясно проступило некоторое неудовлетворение и они перевели взгляд на Носалевича. Иван же, пока контролеры перетряхивали меня, выложил все из своих сумок в один ряд на полке. Сам встал рядом во фрунт. Когда таможенники обернулись к нему, Носалевич широким гостеприимным жестом пригласил их к своим вещам.
   – Не стесняйтесь, ройтесь как в своем. Бумаг, извините, нет – по причине полной неграмотности. Могу предложить только туалетную.
   И таможенники ушли.
   На украинской стороне проблем не возникло никаких. Мы позавтракали остатками ужина. У Носалевича настроение было просто великолепное, а я был погружен в самые мрачные мысли.
   То, что таможенники у меня искали бумаги Святослава, ни малейшего сомнения не вызывало. Я далеко не первый раз езжу через границу, и впервые кто-то из людей в форме поинтересовался содержанием рукописей. И мое воображение было совершенно бессильно представить себе, что произошло бы со мной, если бы меморандум Святослава оказался у меня. А если бы он успел передать мне копии документов? Я представил себя в роли украинского шпиона, арестованного российскими спецслужбами. «Кто дал вам эти документы?» – спросили бы у меня. И что бы я им ответил? Святослав, по фамилии Иванов, редкая такая русская фамилия. Где живет – не знаю. Работает, кажется, в телекомпании «ВИД», хотя в документы я не смотрел. Интересно, думал я, а в российской Службе безопасности пытают или нет? Вспомнил старый, еще студенческий анекдот. Кто-то из офицеров военной кафедры, не получив от студента ответа на вопрос о тактико-технических данных пистолета Макарова, громогласно заявил:
   – Курсант Петров, начнется война, вас возьмут в плен и спросят: «Расскажите ТТХ пистолета Макарова». А курсант Петров не сможет, и его будут пытать.
   И курсанта Заренко будут пытать. Кто-то меня вел и очень серьезно. Странно только, что решили задержать курсанта на границе. Куда эффективнее было бы арестовать его в момент получения бумаг от изменника родины в гостиничном номере. Тут же подозреваемого крутили как-то не совсем по правилам, с какого-то странного ракурса зашли официальные структуры. А тут еще наркотики в сумке и кармане. Факт совершенно не влезал ни в какие ворота. Если меня решили подставить, то понять это можно. Не понятно только, за что именно. И кто конкретно. Ясно, Нина или Олег Юрьевич свободно могли обеспечить меня наркотиками, особенно Нина, когда оставалась одна в купе для переодевания. Более того, ехала она вместе с нами в Москву и случайно оказалась вместе с нами на обратном пути. Тогда она могла все сделать еще по пути в Россию. Никто ей не мешал провернуть эту операцию. И если действовала она от имени моих друзей из банка и фонда, тогда понятно, почему… Хотя, опять ничего не понятно. Не стоило ей ехать туда и обратно – слишком подозрительно. И не могла она знать о том, что я получу бумаги от Святослава. По бумагам, это уж скорее Олег Юрьевич мог постараться. Правда, подсаживать человека в купе вместо того, чтобы просто позвонить на таможню, – чувствуется во всем этом некоторое излишество.
   Не исключено, что бумаги здесь вообще не при чем. Ну, заклинило у таможенника башню, а может, лицо ему мое не понравилось. Но нет никакой возможности дать простое, не криминальное объяснение появлению наркотиков. Букет получился бы с этими наркотиками просто восхитительный – шпион был задержан из-за того, что при паспортном контроле в паспорте у него была найдена доза героина, или чего там еще. И в жизни не отмоешься. Сидел бы я вместо того, чтобы жить и наслаждаться жизнью. В этом месте рассуждений меня стал бить озноб и перед глазами замелькали белые мотыльки. В таком состоянии я прибыл на перрон, в таком виде на такси был доставлен домой. Но самое большое потрясение за этот день я испытал в тот момент, когда мне уже поздно вечером позвонил Носалевич и сказал: – Некоторые шутят совершенно по-дурацки. В тех пакетиках, знаешь, что было? Сахарная пудра. Мой знакомый наркоман меня чуть не зарезал. Я ему пакетики в унитазе провез. С сахарной пудрой.

Глава 6

 
   6 марта 1995 года, понедельник, 14-03, Москва.
 
   – Таким образом, Александр Павлович, мы имеем прямое указание на то, что у нас где-то образовалась громадная дыра и через нее уходит информация.
   – Случайность вы совсем исключаете, Виктор Николаевич? – Александр Павлович говорил спокойно и даже несколько лениво. – По моим сведениям, хозяин квартиры имел какие-то связи с тамошними криминальными кругами. Вы не просчитали такого варианта?
   Виктор Николаевич молча крутил в руках свой «паркер» и не торопился обсуждать версию начальника.
   – Я вас слушаю, Виктор Николаевич, – напомнил Александр Павлович.
   – После всех ваших приключений в Чечне я готов поверить во все, что угодно, – хоть в немедленное начало второго пришествия. Но в то, что на квартире в Сараево произошла уголовная разборка, я не поверю никогда.
   – И все-таки я бы вас попросил проверить и эту версию. Заодно прикиньте сами и озадачьте своих аналитиков вопросом – не работал ли хозяин квартиры заодно и на сербскую разведку? Пошлите туда еще группу – мне нужна полная информация.
   – Хорошо, Александр Павлович, я проверю эти варианты…
   – Но?..
   – Но в первую очередь, мне кажется, нужно проверить возможность, во-первых, утечки, а во-вторых, противодействия.
   Александр Павлович встал из-за стола и прошелся по комнате, подошел к окну.
   – Погода мерзкая, прямо-таки мартовская. Вам какая погода больше всего нравится?
   – Осень, октябрь, самое начало. Но только не в Москве.
   – Не в Москве. Не патриотично, Виктор Николаевич, совсем не патриотично. А рассуждения на эту тему утечки и противодействия давайте предоставим Игорю Петровичу. Это по его части. Вы ему передайте всю информацию по этому вопросу и спокойно занимайтесь Скатом и его операцией. И, как я Понимаю, с вас не сняли до сих пор работы по Украине. Слышал, у вас довольно большие достижения. Я вам даже завидую, Виктор Николаевич. Я совершенно закис в кабинете, а у вас такой простор для деятельности. Честное слово, завидую.
   – Я, Александр Павлович, как вы наверняка знаете, вынужден работать сразу по нескольким направлениям. Не могу сказать, что я очень счастлив такой загруженностью. Может быть, у вас появилась возможность разгрузить мой отдел?
   – Ну, Виктор Николаевич, от кого я мог этого ожидать, так только не от вас. Если я не ошибаюсь, вы у нас дважды отказывались от отпуска. Неужели даже вы начали уставать? Наверное, время.
   – Скорее, его отсутствие.
   – Ну вот и договорились. Передайте информацию Игорю Петровичу, а сами сосредоточьтесь на Югославии, Полностью.
   Виктор Николаевич поднялся из кресла и, коротко попрощавшись, вышел из кабинета.
   Александр Павлович поднял телефонную трубку, набрал номер.
   – Как и договорились, я его немного придавил и намекнул на его украинские дела.
   – Посмотрим, как наш друг будет реагировать. Слишком уж он стал скрытным.
   – Может быть, установить наблюдение?
   – Непременно, но пусть это будут люди Игоря Петровича, в рамках, так сказать, внутреннего расследования. За самим Виктором Николаевичем и за кем-нибудь из его людей, по вашему усмотрению. И было бы совсем неплохо, если бы действия Игоря Петровича натолкнулись на противодействия прямо здесь, в Москве.
 
   7 марта 1995 года, вторник, 10-15 по Киеву, Город.
 
   Меня поразило то, что я смог уснуть и спал без сновидений. До самого утра, до тех пор, как за мной пришел Севка, мой младший. Вообще, он четко понимает, что когда папа спит, то будить его нельзя. Поэтому он использует свои методы, ненавязчивые, но точные. Вначале он открывает дверь в мою комнату и некоторое время молча смотрит на меня. Потом заходит и смотрит на меня уже поближе. А потом тихо-тихо спрашивает: «Папа, ты уже не спишь?» Иногда я нахожу в себе достаточно сил, чтобы заявить: «Да, сплю!», и Сева убегает, громко стукнув дверью, чем будит меня окончательно. Чаще всего я признаюсь, что уже проснулся, и выполняю просьбу включить телевизор.