Страница:
2 марта 1995 года, четверг, 10-00 по местному времени, аэропорт восточнее Сараево.
Прибывшего русского сопровождал офицер из штаба сил по поддержанию мира в бывшей Югославии. За два часа до его появления штаб выходил на связь и предложил оказывать всяческое содействие корреспонденту из России. Сопровождать корреспондента было поручено офицеру по связи с прессой из штаба 8-го парашютно-десантного полка морской пехоты, и лейтенант сразу же проводил гостя к бронеавтомобилю «панард», обменявшись с русским рукопожатием. За время общения с представителями средств массовой информации лейтенант Антуан Тома научился с первого взгляда относить приехавших к той или иной категории по своей классификации. У русского сразу чувствовалась уверенность в себе, уравновешенность и опыт. Спокойно разместив свою дорожную сумку, корреспондент молча одел предложенный бронежилет и белую каску. Потом оглянулся на сопровождающего из штаба сил ООН и кивнул. Сопровождающий отдал честь. Тома терпеливо ждал. Русский сел в бронеавтомобиль, лейтенант – следом, захлопнул дверцу.
КПП на выезде проехали не останавливаясь – солдаты знали машину французских парашютистов. Ехали молча, неподалеку от двух сербских танков, сгоревших еще во время первого штурма, русский обернулся к лейтенанту:
– Где сейчас находится полковник?
– Полковник в штабе четвертого батальона, – ответил Тома. Русский говорил на французском чисто. У него чувствовался даже характерный нормандский выговор.
– Штаб все еще в «Скандарии»? – уточнил русский.
– Да, как и прежде. Это в центре города, – начал было пояснять Тома, но русский уже отвернулся от него и снова сосредоточил свое внимание на дороге.
Через все КПП бронеавтомобиль прошел без приключений. Тома приветствовали как старого знакомого, документы русского проверяли внимательно, но не долго. На чей-то вопрос он ответил на английском, как показалось Тома, чисто и без акцента.
«Панард» выехал на Воеводе Путника – длинную прямую магистраль с четырехрядным движением. Высотные дома вдоль шоссе были новыми, но носили на себе явные следы войны. Оспины от пуль и осколков густо покрыли фасады многих из них, а там, где в дома попадали ракеты, зияли закопченные проемы.
– Скоро «Аллея снайперов»? – снова нарушил молчание русский.
– Километр-два, – ответил Тома и усмехнулся про себя. Русский оказался все-таки не железным, и его проняла слава «аллеи». Собственно, опасаться было чего – снайперы обеих сторон с особым удовольствием простреливали этот участок Воеводе Путника.
– Особенно часто снайперы работают вон из тех четырех высотных домов, – сказал Тома, показывая пальцем.
– Четыре белых высотных дома, – не глядя в окно, сказал русский.
«Панард» разогнался, чтобы побыстрее выйти из зоны обстрела. Когда «аллея» закончилась, Тома почувствовал, как помимо воли затаил дыхание, и с облегчением выдохнул. Водитель-капрал оглянулся на пассажиров, понимающе взглянул на лейтенанта и слегка пожал плечами, натолкнувшись на спокойный взгляд корреспондента.
«Будь я проклят, – подумал капрал, – он такой же корреспондент, как я балерина». На балерину капрал Жак Бри из Марселя был похож меньше всего.
2 марта 1995 года, четверг, 18-55 по Киеву, граница Украины и России.
Только на самой таможне я наконец понял, что успел на поезд и вообще еду в Москву. Со всеми этими переездами и обменами редакционная машина выбросила нас возле вокзала в 18-03. На наше счастье, московский поезд отправляется с первого пути и отпадает необходимость бегать по подземным переходам. Дверь в вагон, правда, уже была закрыта, но мы врезались в нее с такой силой, что проводница предпочла дверь открыть. Поезд тронулся, а мы стали искать запропастившиеся куда-то билеты, одновременно оттаскивая проводницу от стоп-крана. Второй раз нам пришлось загораживать от нее красную ручку после того, как оказалось, что на билетах у нас стоят не те фамилии. Вернее, моя была переврана, а вместо фамилии оператора стояла совершенно «левая». И я, и оператор Ваня Носалевич размахивали удостоверениями, клялись в своей порядочности и требовали бригадира. А тот милостиво разрешил следовать до пункта назначения.
Потом мы прибыли в свое купе, рассовали сумки и видеокамеру под полки, снова доставали сумки из-под полок, чтобы вынуть забытые зубные щетки и ужины, а затем снова рассовывали все это по местам. Наконец, стали знакомиться с нашими попутчиками, которые все это время наблюдали за нашими манипуляциями. С нами в купе ехала дама. Причем, не просто дама, а Дама, с большой буквы. Из той категории женщин, которые не меняются в интервале от двадцати пяти до сорока пяти лет. Не то, чтобы красавица, но внешность впечатляющая. И, что особенно приятно, не собирающаяся играть роль ни дурочки, ни умницы. Полку над ней занимал парень в неизбежном спортивном костюме лет тридцати-тридцати пяти. Сам он представился Володей, а даму – Ниной.
Все время, пока мы ехали до границы, Носалевич пытался произвести впечатление на Нину.
Что-что, а это у него получается особенно успешно. Он просто создан для того, чтобы производить впечатление как на женщин, так и на мужчин. Но далеко не всегда хорошее. Лично на меня в свое время произвели впечатление его белые джинсы. Он умудрялся каждый день ходить в джинсах, причем в белых, и они у него оставались белыми. Загадка решилась случайно.
Он проболтался, что джинсов у него на самом деле шесть пар, и он их меняет по мере необходимости. Основной темой его рассказов обычно является то, как он «вот этими самыми руками хипповал». А хиппи у нас до сих пор не любит никто.
– Сейчас припрется пограничник и начнет лазить по сумкам, – мрачно сообщил Носалевич, выглянув в коридор.
– Не пограничник, а таможенник.
– Один перец, – сказал Ваня, испытывавший к людям в форме непреодолимое отвращение.
– Не один, – назидательно сказал я. – Если припрется пограничник, то смотреть он будет только документы. По сумкам будет лазить таможенник. А если это захочет сделать пограничник, то можешь смело послать его на фиг.
– Это почему? – заинтересовался Володя, который все это время предпочитал молча читать газету на верхней полке.
– Я писал на эту тему материал, – ловко ввернул я, заявив тем самым о своей журналистской профессии, и покосился на Нину. – Так вот, согласно правилам и законам, пограничник только документы проверяет. Если он прицепится к тому, что у тебя в сумках, то выйдет за пределы своих полномочий. Одного вот так повязали на взятке. С челнока требовал за провоз товара. И судили не за взятку, а за использование служебного положения.
– Не один палец? – сказал Ваня, решивший в этот вечер быть не особенно вежливым.
– Не один, – сказал я. – За использование служебного положения осуждают без конфискации. А вот таможенника бы судили за взятку.
– Так им, сволочам, и надо, – заявил Носалевич.
В купе вошел таможенник.
– Саша, ты наркотики куда спрятал? – спросил Ваня.
– Дома забыл, – ответил я.
– Оружие, взрывоопасные предметы, наркотики, валюту, предметы старины, произведения искусства везете? – глядя перед собой, спросил таможенник.
– К сожалению, не имеем возможности, – ответил Носалевич.
– Поднимите, пожалуйста, полки, опустите, откройте сумку, можете закрывать, – и таможенник двинулся дальше по вагону.
– Саша, пойдем покурим, – с загадочным видом сказал Носалевич, великолепно знающий, что я не курю.
На перроне было темно и холодно. На каждую фигуру, появившуюся в дверях вагона бросились торговцы, наперебой предлагая выпить, закусить, покурить и вообще раскошелиться.
– Саша, нам просто необходимо шампанское.
– Вам – это тебе и еще кому?
– И тебе!
– Носалевич, прекрати юлить и называй вещи своими именами. Похоже, что ты собирался закадрить Нину.
– Ну почему сразу закадрить? Что за дикие отношения с женщинами. Кадрить или не кадрить. Просто общаться, как с приятной собеседницей.
– И со всеми приятными собеседниками ты пьешь шампанское? – я мог позволить себе язвить, потому что все деньги были пока у меня.
– С остальными я пью пиво.
Уловив в разговоре волшебные слова «шампанское» и «пиво», торговцы стали подтягиваться к нам.
– Тогда я куплю шампанское для твоей утехи и жареную курочку для своей.
На самом деле судьба курицы была мной решена давно. Это была не просто курица, это была неизбежная Приграничная Курица, и отказаться от нее было выше моих сил.
Мы купили все эти «излишества» и отправились в купе. Там нас подстерегала неожиданность: на столике уже лежала курица, еще что-то из еды и стояла бутылка шампанского. Нас ждали.
Дальнейшее путешествие прошло в теплой дружественной обстановке. Появление российского пограничника прошло почти незамеченным. Под шампанское шли обычные анекдоты. За компанию я тоже принял чуть-чуть, в нарушение правил. Нина молча слушала Носалевича, а мы разговорились с Володей. И сразу же потянуло запахом родных неурядиц. Ничего особенного – инженер на заводе. Делал танки, неплохо зарабатывал. Сейчас ездит в Россию за товаром.
– На заводе осталось процентов тридцать рабочих. После девяносто первого года исчезли заказы, не стало денег. Мы еще кое-как вертелись. Даже разработали новый танк.
– Военные тайны раскрываешь?
– Ага, совершенно секретная информация. Мы их даже две штуки построили. По нашим прикидкам, мы были лет на пять впереди планеты всей. Все эти «леопарды» и «абрамсы» не дотягивали до наших разработок на целую пятилетку.
– Ну и?..
– А у Украины нет денег на новые танки – это раз. Россия производит танки для себя сама – это два. А в-третьих, мы у себя производили только железо. Начинку всю нам присылали из той же России. Наших запасов хватило только на два танка. И все.
– И нигде нельзя больше эту начинку производить?
– Можно, на оптико-механическом. Только на его переоборудование уйдет пять-шесть лет. И наш танк будет уже не самым-самым в мире.
– А России новые танки не нужны?
– Не знаю. Может быть, и нужны. Только вот нужна ли нам Россия? Это ведь заграница, – Володя разлил по стаканам шампанское.
– Я слышал, вы теперь начали выпускать ковры?
– Ковры. В Нижнем Тагиле выпускают Т-72, в Ленинграде, пардон, Санкт-Петербурге, выпускают Т-80, с нашей башней, кстати. А мы выпускаем ковры. По слухам, наши два танка купили американцы через подставную иорданскую фирму. И их сейчас гоняют на полигонах.
– Может быть, еще все изменится? – предпринял я слабую попытку внести в разговор нотку оптимизма.
– Поздно уже. Недавно директор сказал: раньше мы не могли работать без денег, а теперь даже при наличии заказов не сможем ничего выпускать. Кадров нет, разбежался пролетариат, по рынкам. Вот такие дела.
– Такие дела, – повторил я за ним следом. И засмеялся от неожиданно пришедшей в голову мысли.
– Это сколько бы понадобилось бомб или взрывчатки, чтобы уничтожить такой завод, как ваш?
– Мало что взрывчатки. Еще бы пришлось инженеров отстреливать. Я недавно с парнем из КБ разговаривал. Наши попытались разработать новую башню. Исходя из нынешних финансовых и технических возможностей, пришлось заложить в проект сварную башню. Мы после войны ни разу не делали сварных, только литые. А сейчас уже не под силу. Убей, не пойму, это все выгодно. Что там наверху думают? Или не думают вовсе?
И такой безысходностью вдруг повеяло. Я вспомнил свой желтый конверт в сумке и вспомнил слова Юрки Швеца: «А где у нас сейчас порядок? Все развивается по твоей схеме, все по ней разваливается». И остается подвешенным в воздухе вопрос о том, кому это выгодно. Римское право совершенно перестало действовать в современном мире. Абсолютно. Или, может, просто я не владею всей информацией? Или, может, кому-то все-таки это надо?
2 марта 1995 года, четверг, 16-00 по местному времени, штаб 4-го батальона парашютно-десантного полка морской пехоты Франции, спорткомплекс «СКАНДАРИЯ», Сараево.
Лейтенант Антуан Тома был сильно удивлен, когда, после доклада полковнику о прибытии корреспондента, тот отложил в сторону бумаги и приказал пригласить капитана Шарля Рено из разведки, а потом встал, поправил ремень и сам вышел встречать русского в приемную. Мгновение рассматривал пришедшего, и вдруг неожиданно шагнул вперед и обнял русского. Тома, шедший за капитаном Рено, готов был поклясться, что полковник назвал русского по имени. И это было не русское имя. Хосе. «У русских не бывает такого имени», – подумал Тома. По дороге в кабинет Рено и тогда, когда вместе с капитаном шли к кабинету полковника, Тома раздумывал над всем тем странным, что окружало русского. Некоммуникабельность, во всяком случае, так показалось лейтенанту и так ему продолжает казаться, неплохая осведомленность в местных делах, но, что самое странное – полковник для встречи корреспондента не только решил потратить свое личное время, но и вызвал разведчика. Тома хорошо запомнил: его должность придумана для того, чтобы держать прессу подальше от командования. Впервые на его памяти полковник отказался от услуг Тома как буфера между собой и представителем средств массовой информации.
Изумление лейтенанта стало еще большим, когда в кабинете полковника он обнаружил, кроме русского корреспондента, старшего сержанта Франсуа Лану. Старший сержант стоял и что-то тихо говорил, показывая объекты на карте. Русский внимательно слушал, иногда уточняя детали. Полковник не вмешивался.
Лейтенант и капитан остановились в дверях. Полковник жестом пригласил их пройти и указал на стулья.
Тома, как зачарованный, смотрел на старшего сержанта – одного из самых крепких орешков в четвертом батальоне. Несмотря на прекрасный послужной список и боевой опыт, неуживчивый характер Лану делал его малоприятным собеседником для большинства офицеров. Только полковник был для него непререкаемым авторитетом, да еще два-три офицера во всем полку могли рассчитывать на уважение старшего сержанта. Но то, как Лану говорил со штатским, – не лезло ни в какие рамки его обычного поведения. Он не просто внимательно выслушивал замечания корреспондента, но делал это с таким неподдельным уважением, что Тома не знал, что и думать. Наконец, обсуждение было закончено, старший сержант выпрямился и отошел от стола.
– Вы закончили? – спросил полковник.
– Да, – подтвердил русский, – все более или менее ясно.
– Тогда лейтенант Тома проводит вас в вашу комнату.
– Я схожу за вещами, – сказал Лану, чем поверг Тома в состояние шока. Непримиримый сержант в роли носильщика – такого на памяти Тома не было ни разу.
– Спасибо, – сказал русский, – я схожу сам.
В приемной Тома тронул идущего впереди сержанта и тихо спросил:
– Откуда такая любовь к штатскому? Решили прославиться в прессе, Лану?
Лану с высоты своего роста окинул лейтенанта взглядом и, наклонившись, тихо сказал:
– За отдельных штатских можно отдать дюжину иных лейтенантов. Вы у нас недавно, а те, кто был в Чаде, хорошо помнят Хосе… Я хотел сказать, русского корреспондента, очень хорошо. Если он попросит, чтобы я отнес не его вещи, а его самого – я это сделаю с удовольствием. И не рекомендую вам шутить по этому поводу. При всем должном уважении, мой лейтенант!
Сержант вышел из приемной, оставив лейтенанта переваривать услышанное.
Глава 2
Из выступления президента России Бориса Ельцина на вечере памяти Влада Листьева в Останкино. 2 марта 1995 года.
Произошла трагедия, трагедия для всего «Останкино», для всех журналистов России, для всей России. Трагедия бандитского убийства, трусливого, злобного убийства одного из талантливейших телевизионщиков. Я не мог не прийти к вам в эту минуту и склоняю голову как один из виновников – руководителей, которые недостаточно приняли мер для борьбы с бандитизмом, коррупцией, взяточничеством и преступностью.
Из интервью Андрея Макаревича информационному телевизионному агентству России. 2 марта 1995 года.
Каждый раз после очередного убийства – набившая оскомину фраза: «По мнению экспертов, здесь работали профессионалы». Ну, хорошо, они – профессионалы, а вы кто? Я не знаю, что делать, – ощущения два: надо нормальным людям отсюда бежать, или вместо того, чтобы платить налоги, надо на эти деньги купить стволы и начать стрелять первыми. Может, нас тогда больше окажется.
3 марта 1995 года, пятница, 11-00, Москва.
– Чуть свет я на ногах, и я у ваших ног, – вместо приветствия сказал Михаил и протянул руку Виктору Николаевичу. Тот ответил на рукопожатие и предложил стул.
– Как съездили, Миша? Что нового в свете?
– В свете вот такое диво! – начал Миша, но был прерван Виктором Николаевичем.
– Миша, несмотря на всю мою загруженность, я иногда перечитываю «Сказку о царе Салтане» и могу вам сказать, что цитируете вы ее с большими погрешностями. Давайте будем краткими.
– Я могу просто подготовить доклад в письменном виде, если необходимо.
Виктор Николаевич недовольно поморщился.
– Извините, Миша, я не по вашему поводу выражаю недовольство. Это я по своему поводу злюсь. Еще раз извините.
– Какие-то проблемы в Чечне?
– В Чечне у нас больше нет проблем. Нет Центра – нет проблем.
– Вы хотите сказать, что Центр мы уничтожили?
– Я хочу сказать, что в результате операции выяснилось, что никакого Центра и никаких лабораторий там не было. Был просто базовый лагерь. И его благополучно уничтожили.
Миша присвистнул. Ему казалось, что он готов к любому развитию сюжета, но этот финал застал его врасплох.
– Это, судя по всему, сказано в официальных сводках? А что по этому поводу сказал Александр Павлович?
– Александр Павлович по этому поводу сказал, что весьма недоволен нашей работой и собранной нами информацией. По нашей милости дезинформация была принята как святая правда. Заодно выяснилось, зачем наши братья по крови так усиленно прятали от всех пакет Тупчинского. Он и сам не знал, что все это было заварено только с одной целью – всучить нам совершенно точную информацию на совершенно поддельных носителях. А мы еще голову ломали – зачем. Вот такие вот пироги. Но что самое странное, по нашим сведениям, никакой задержки операции по «Союзу» не предвидится. Такое чувство, что и не было разгрома Чеченского центра. Не было, и все. Те же самые сроки акции, что и месяц назад.
Михаил полез в карман за сигаретой, но потом вспомнил, что Виктор Николаевич не любит табачного дыма, передумал.
– Куда же, в таком случае, делся научный персонал и подопытные? Или их тоже списали в расход?
– И меня этот вопрос заинтересовал. Оказывается, пленных россиян, освобожденных в ходе операции, направили в самые разные госпитали для реабилитации. А потом – неизвестно, кого куда. Боевиков пока держат в лагере для пленных, но вчера произошел небольшой инцидент и несколько десятков захваченных чеченцев были освобождены их отрядом при транспортировке. Красиво?
– Просто сказочно. Чем Александр Павлович объяснил такую торопливость в проведении операции?
– Желанием наших политиков продемонстрировать всему миру, какая угроза для безопасности многих стран вызревала на территории всеми любимой Чечни.
– А после проведения операции такая необходимость, естественно, отпала. А ведь очень красиво получается – мы тщательно наблюдаем за всеми передвижениями возможных пациентов Центра, следим, чтобы обработанные люди не просочились на нашу территорию, а наши коллеги их транспортировку на себя берут. Случайно?
– Тогда совершенно необъяснимо, как это на эвакопункте не записали тщательно фамилий, имен и адресов большинства освобожденных. Общее число освобожденных составило двести пятнадцать человек. Сколько Из них могут составлять потенциальную угрозу, я подсчитывать не берусь. И похоже на то, что узнать, «кто из них есть кто», кто на самом деле, будет очень и очень трудно. А официально мы не можем этого выяснить, так как не было Центра и лаборатории. Не было. Остается только центр в Боснии. Гипотетический центр. И нас всячески нацеливают на его поиски. А потом вдруг произойдет нечто подобное тому, что произошло в Чечне. А нам, пока, совершенно не понятно, что именно происходит вокруг «Союза» и вокруг останков «Сверхрежима». Ну да ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Что в Украине?
Миша набрал воздуха и медленно выдохнул. Последняя информация несколько отвлекла его от мыслей о своей командировке. Еще несколько минут назад они казались ему столь важными.
– В Украине происходят события интересные и странные. Мне не удалось даже предположительно установить, откуда именно он мог получить информацию о том, что действительно произошло в поезде. Я начинаю склоняться к мысли, что это он действительно все сам вычислил. В этом случае наша паника несколько безосновательна. Есть пара нюансов, правда, но в общем…
– Мы все равно его используем. Нам просто необходимо его засветить. И покопайтесь в нюансах. Я внимательно ознакомился с его биографией – интересные совпадения в ней имеют место.
– Хоть так, хоть этак, но этот самый журналист все равно получит свою порцию неприятностей. Один из упомянутых мной нюансов заключается в том, что господин Заренко по уши увяз в одном очень забавном деле. Тут уж сработал «Спектр». Наш подопечный широкими шагами движется в разборке международного уровня. И снова в скандал он влип очень странно. Подробнее я изложу все письменно. Общее впечатление от поездки – «Спектр» уже в нынешнем состоянии может выполнять ряд интересных задач.
– Очень хорошо. Вы поставили задачи по прикрытию этого Заренко? У меня есть веские основания предполагать, что в ближайшее время, буквально на днях, он примет участие и в событиях, связанных со «Сверхрежимом». Информация получена при помощи «Спектра» и подтверждена здесь, на месте. Как вам нравится такой расклад?
– Если это правда, то все выглядит еще загадочнее, чем вначале. Как вы можете это объяснить?
Виктор Николаевич рассеянно передвинул папку с бумагами с места на место, поправил карандаши, стоящие перед ним:
– «Есть многое на свете, друг Горацио…», если что-то выглядит слишком загадочным, то лучше всего подождать и дать ему немного развиться. Было бы очень неплохо пообщаться с журналистом поближе. Как бы это устроить?
– Вы будете смеяться, Виктор Николаевич, но я приехал вместе с Александром Заренко в одном поезде. Он сейчас в Москве. Насколько я понял, в связи с убийством Листьева.
Виктор Николаевич удивленно поднял бровь:
– Все просто невероятно удачно складывается.
Прикиньте возможность войти с ним в контакт или даже провести работу по вербовке. Пусть Александр Павлович понервничает. Но сделайте это мягко и ненавязчиво.
Михаил встал и, попрощавшись, направился к двери.
– Миша! – окликнул его Виктор Николаевич.
– Да?
– С вербовкой, пожалуй, не нужно. Просто поводите его. И ни во что не вмешивайтесь. Пусть все идет так, как должно идти.
Михаил кивнул и вышел из кабинета. Виктор Николаевич поднял телефонную трубку и набрал номер:
– Игорь, ты в курсе передвижений нашего подопечного? Отлично. О всех неожиданностях меня информируй, пожалуйста. И еще, за ним будут ходить мои люди – не столкнитесь. И, кстати, не они одни.
3 марта 1995 года, пятница, 15-00 по местному времени, Сараево.
Темно-синий «фиат» притормозил на углу улицы, метрах в пятидесяти от кафе. В «фиате» сидели четыре человека: двое спереди и двое сзади. Один из тех, что сидел сзади, казалось, дремал, сдвинув шляпу на глаза. Второй внимательно огляделся по сторонам и вышел из машины. Прошел несколько шагов в сторону кафе, посмотрел вниз по улице. Затем кивнул тому, что сидел возле водителя. Тот обернулся к сидящему сзади, снял с него шляпу. Глаза сидящего сзади были залеплены пластырем, руки спереди связаны шнурком.
– Ты меня слышишь, Здравко? – спросил обернувшийся.
Здравко кивнул.
– Сейчас я тебя освобожу и ты пойдешь на все четыре стороны, как мы и обещали. Но чтобы к утру тебя в Сараево не было. Увидим – умрешь.
Со Здравко сорвали пластырь, разрезали шнур. Тот, что осматривал улицу, вернулся и помог Здравко вылезти из машины, подтолкнул в спину: «Пошел!»
Мотор взревел, и «фиат» скрылся за поворотом. Освобожденный потер затекшие руки, одернул ярко-желтую куртку и неуверенно пошел в кафе. За столиками сидело человека три, они не заметили, как подошел новый посетитель, оглянулись только тогда, когда услышали характерный звук выстрела мощной винтовки. Парень в желтой куртке стремительно взмахнул руками и упал на мостовую лицом вниз. На помощь ему никто не бросился – снайпер мог подстрелить и других, к этому уже привыкли. Однако на этот раз снайпер повел себя странно – еще одна пуля ударила в спину лежащему, разрывая ткань куртки. Третья пуля выбила искру из камня, четвертая попала в голову.
Стоявший на перекрестке французский бронетранспортер отреагировал быстро. Вначале его стрелок, прицелившись, всадил разрывную пулю калибром 12,7 в окно на восьмом этаже, откуда стрелял снайпер. Дом был нежилой и поэтому антиснайперская команда не была связана в выборе средств. Двадцатимиллиметровая автоматическая пушка с бронетранспортера несколькими очередями обработала соседние окна. С десяток снарядов прошили комнату, из которой стрелял снайпер.