Золотько Александр. Молчание бога

   Ловчий снова стал писать перед собой в воздухе пальцем.
   Хозяин присмотрелся.
   – Иероглифами пишешь? – спросил Хозяин.
   – Чего?
   – Я говорю, иероглифами пишешь? Я не могу разобрать...
   – Разобрать он не может, скотина, – Ловчий снова сплюнул. – А то что только здесь, вокруг Средиземного моря, творится вся эта кровавая фигня. А там... На востоке, куда мы с тобой не добираемся, там все нормально... Нет, режут друг друга по-всякому, но по-человечески, не обвиняя друг друга в ереси... Или почти не обвиняя. А вот наши с тобой любимые христиане... или мусульмане...
   Ловчий понизил голос и прижал палец к губам.
   – Ты никому только не говори, но это ведь одно и то же. Люди Книги... А какого, кстати, хрена, нас с тобой угораздило связаться с этим Богом? С чего мы с тобой решили, что он правильный, а не Волкоголовый? Или не бог-акула? Мы с тобой решили... Бог, Дьявол... Вон, на Юго-Востоке... – Ловчий оглянулся, прикинул и ткнул пальцем. – Там, что было при богах, то и осталось. И ничего, живут. И поговаривают, между прочим, о любви к ближнему... А два идиота перевернули целый мир... Изнасиловали здравый смысл... Ради того, чтобы признать собственную глупость?
   Хозяин чуть улыбнулся. Уголками губ.
   – Скалишься, скотина... Скалься-скалься. Я вот еще немного выпью и наваляю тебе... Ты же знаешь, как я могу... Что богу, что человеку – все перед договором одинаковы. Равны.
   Ловчий стремительно трезвел. И понимал это с ужасом. Понимал это и Хозяин. С жалостью. К Ловчему. К себе. К остальным обитателям этого мира: суетливому в сиоей жестокости и жестокому в своей суетливости.
   – Ты просто боишься, – сказал Хозяин еле слышно.
   – Я? – переспросил Ловчий. – Я?!
   – Ты, – подтвердил Хозяин.
   Ловчий рывком протянул руку к массивному золотому блюду, потом замер. Откинулся на спинку кресла.
   – Боюсь, – сказал Ловчий. – До судорог. До поноса. Боюсь... А? Смешно? Такой взрослый мальчик, бессмертный – и боится, Боится умереть. Тебе не слышится в этом заявлении некая парадоксальность? Противоречивость. Если я бессмертный, то, получается, не имею смерти. Нету у меня смерти, хоть ты тресни. А тот, у кого нет смерти, не может умереть. Не так? Где логика? И ты, между прочим, можешь не выпендриваться. Ты тоже боишься. Мы с тобой слишком давно знакомы. Мы очень похожи друг на друга. Очень. Настолько, насколько это вообще возможно.
   Хозяин улыбнулся.
   – И ты прячешься в этом замке. Прячешься от всех. От себя тоже. И от меня, от людей, от Бога, от Дьявола... Могу поспорить, что ты бродишь по этим комнатам, по пещерам под замком... бродишь, пытаясь отогнать от себя призраков... И я тоже прячусь. Только немного по-другому. Б суете, в толпе, в попойках. Нету меня... я только часть толпы... Тупой, пьяной толпы, которая способна только жрать, размножаться, убивать... Слушай, а может, мы стали искать Бога для того, чтобы убедиться в его отсутствии? Убедиться, что нет никого там... – Ловчий ткнул пальцем в потолок зала. – Что мы свободны в своих поступках... И нет никакого предназначения...
   – Не забывай о свободе воли, – сказал Хозяин.
   – Что? Свобода воли? Верить в Бога или нет? Очень правильно. Толково. Хочешь – верь. Не хочешь... Не обессудь. Свобода воли... Это ты расскажи тем, кого крестят огнем и мечом. Им расскажи. Расскажи тем, кого рвут в клочья фанатики. Свобода воли... Какая есть свобода воли у человека, укушенного оборотнем? Ах да – убивать или быть убитым... Блеск! Какая свобода воли у тех, кого Толстый Али по повелению Старца собирает по всему Востоку, вырывает им языки и зачем-то отправляет в наши края? – Ловчий встал с кресла и прошел по залу. – Мы сами себя загоняем в клетки. Или позволяем загнать в клетки. А потом заявляем, что у каждого есть право выбора. Вспомни о мухе и философе. Это же твоя любимая история!
   История действительно была забавная... Казалась забавной первые пятьсот лет.
   Вышел спор у Хозяина... тогда он, правда, этого прозвища не носил, именовался совсем по-другому, но к истории это отношения не имело. Вышел у Хозяина спор с философом настолько известным, что его пригласили наставником к молодому царевичу, будущему завоевателю, будущему Великому, будущему властелину половины мира. И был философ отчего-то уверен в постижимости мироздания и сам кропотливо собирал факты и фактики – о звездах и земле, о людях и животных.
   – Мир постижим, если ты так считаешь, – сказал ему Хозяин как-то за чашей вина. – Только вот, хотят ли люди его постигать? Хотят ли они правды? Или им достаточно придумать красивую сказку, подкрепленную авторитетом?
   Философ, хоть и был изрядно выпивши, очень логично доказал, что истина интересует каждого, что достижение ее...
   – Хорошо, – сказал Хозяин.
   И предложил провести эксперимент. Философ, следуя совету Хозяина, в одной из своих книг написал, что у мухи – восемь лап. Ничего более банального и нелепого они тогда просто не смогли придумать. И так просто проверяемого. Этих мух вокруг человека всегда было и будет предостаточно.
   Философ от бессмертия отказался, чем еще раз в глазах Хозяина подтвердил свою мудрость.
   Я до конца своих дней – это Хозяин знал наверняка – не мог поверить, что никто не усомнился в восьминогости мух. Никто. И после его смерти, век за веком, умные люди, философы, ученые, повторяли – восемь...
   ...В дверь зала постучали.
   – Кто? – спросил Ловчий.
   Дверь открылась, и на пороге появился Хорек. С его одежды стекала вода. Мокрые волосы облепили бледное лицо.
   – Здравствуйте, святой отец, – сказал Хозяин.
   – Сколько ног у мухи? – спросил Ловчий.
   – Восемь, – ответил Хорек, не задумываясь.
   – Вот такие интеллектуальные игры, – засмеялся Ловчий. – К огню, батя, к огню. Рано или поздно все там будем. Так лучше всё это без простуды.
   Священник медленно вошел в зал. Трещали дрова в камине. Капала вода с одежды на пол. Стучал в ставень дождь.
   Хорек прижимал к груди сверток.
   – Книгу принесли, – сказал Хозяин. – Проходите, присаживайтесь.
   – Я принес вашу книгу, – сказал священник, развернул несколько слоев ткани, положил книгу на стол, на самый край. – Я прочел вашу книгу.
   Священник опустил руки и стоял неподвижно, словно изваяние.
   – И? – сказал Ловчий, когда пауза стала уже неприлично долгой.
   – Зачем вы дали мне эту книгу? – спросил священник. Тихо спросил, даже жалобно, как мог бы спросить калека у своего обидчика, – зачем ты меня ударил?
   Ловчий внимательно посмотрел в лицо Хорька, перевел взгляд на книгу, а с книги – на лицо Хозяина. Хозяин хмыкнул и отвернулся к огню. Смущенно, как показалось Ловчему, отвернулся.
   – Если я правильно понял, это та книга, – сказал Ловчий, вставая с табурета.
   – Это книга Младшего Дракона, – сказал Хозяин, не отрывая взгляда от огня. – Ее привез на корабле посланник Старца С Горы.
   – Вот как...
   Ловчий подошел к столу, протянул руку к книге, но не дотронулся. Держал пальцы над исцарапанным переплетом, словно пытался понять, а не обожжет ли старая кожа.
   Кончики пальцев осторожно коснулись переплета. Кожа скрипнула, когда открылась книга. Ловчий перевернул несколько страниц. Листы шуршали, словно песок пересыпался из одной ладони в другую.
   – Помнишь пустыню? – спросил Ловчий.
   – Помню, – ответил Хозяин.
   – И ту ночь...
   – И ту ночь.
   Они перебрасывались словами, словно стеклянным мячом в полдень, лениво, но осторожно, чтобы не уронить мяч. Не ради того, чтобы превзойти друг друга в ловкости, а просто чтобы не прекратить игру. И Хорек следил за полетом мяча. Провожал его глазами. Изо всех сил стараясь не поверить.
   – Знаешь, – сказал Хозяин, – а ведь, похоже, Младший дракон один из немногих, кого мы сделали счастливым... Чуть ли не единственный.
   Ловчий медленно переворачивал листы, не отрывая взгляда от книги, и Хорьку вдруг показалось, что мяч сейчас упадет, что разговор разлетится вдребезги, и останется только уйти, забрав с собой свои сомнения и страхи.
   Но Ловчий ответил.
   – И ведь что самое странное, – сказал Ловчий, – мы не собирались делать его счастливее, мы даже не думали о нем. Так, пустынный разбойник.
   Рука Ловчего замерла над страницей.
   – Опаньки... А этого комментария я никогда не читал, – Ловчий посмотрел на Хозяина. – Твоя работа?
   – Это о чем? – продолжая смотреть в огонь, спросил Хозяин.
   – О Кровавой Жертве и Разрушителе, – сказал Ловчий.
   – О Проклятом городе?
   – Да нет, не о Городе, а именно о жертве. И довольно подробно о Силе... – Ловчий ткнул указательным пальцем в строку, словно собирался читать вслух. – Вот...
   – Земля словно сочится Силой, и Сила, будто капли росы или капли пота, появляется на поверхности, туманом висит в воздухе, проникая в грудь человека с каждым вздохом, – тихо проговорил Хозяин. – И только в людях Сила становится Силой, как в пчелах превращается нектар в мед. Но не сознают люди Силы, не способны они познать ее и использовать, а могут только отдать ее, молясь или жертвуя. И отдавали люди ее языческим идолам, обменивали ее на благосклонность ложных богов. А к истинному Богу несут они не Силу, но просьбу. Не отдать хотят, но получить... И Сила, не находящая выхода из тела человеческого, начинает сжигать душу его, превращая человека в чудовище...
   Хозяин замолчал. Ловчий осторожно закрыл книгу. Шум дождя, треск горящих дров. И – стон.
   – Вы не договорили, – выкрикнул Хорек. – Не договорили! Превращая человека в чудовище или бога! Бога!
   Ловчий хмыкнул.
   – Чему вы смеетесь? – Хорек шагнул вперед, замахнулся, словно, забывшись, решил ударить Ловчего. – Что вам кажется здесь смешным?
   – Вы полагаете, что чудовище чем-то отличается от бога? – спросил Ловчий. – Не от Бога, поймите меня правильно, а от бога. Божества. Божка... Вы, святой отец, никогда не обращали внимания на тот факт, что чудовищами – оборотнями, упырями, демонами – никогда не становятся люди занятые?
   Ловчий погладил рукой переплет книги.
   – Художник, кузнец, ткач, тот, кто умеет что-то делать своими руками или мыслью своей, – они никогда не становятся чудовищами... Это я вам говорю, Ловчий, охотник на монстров. Нет, если их кусанет оборотень или упырь – да, ничто не спасет, но так чтобы вдруг проснуться зверем... Никогда. Душа, она, брат... – Ловчий пошевелил пальцами в воздухе, – она если горит, то сжигает всё. Всё сжигает. И Сила тогда как топливо, как хворост в камине... Не понимаешь?
   Хорек схватился за край стола, словно боялся упасть.
   – Хорошо, – сказал Ловчий, – я объясню. Обычный человек. Человечек. Спит. Ест. Любится, если подвернется случай. Работает, если без этого нельзя. Обычный. И чувствует он, что зудит что-то внутри, что скребется и жжет. Плохо становится человечку. Начинает он ненавидеть. Тихо, внутри себя. Чтобы никто не услышал, не попил... Даже те, кого он ненавидит.
   Особенно те, кого он ненавидит. Или кому завидует. Если не сможет такой человечек задавить в себе это – становится убийцей или вором... Насильником... А если сможет... Сгорит. Хотел отобрать что-то у другого – станет упырем, кровососущим. И будет выцеживать Силу из людей вместе с кровью... Чтобы не подохнуть. Ибо в нем самом Сила уже не задерживается, как в дырявой посудине. А хотел убить – станет оборотнем. И будет рвать в клочья свои жертвы, чтобы отобрать у них Силу. А если страхом питаться – станет демоном, а если...
   Хорек зажал уши и рухнул на колени.
   – Не хочу! – выкрикнул священник. И добавил тихо, очень тихо:
   – Не хочу... Я...
   Ловчий вернулся к столу. Сел на табурет, скрестив руки на груди.
   Хозяин укоризненно посмотрел на него.
   – Все, чем я жил... Во что верил... Бог. Сила, – Хорек запрокинул голову так, будто собирался завыть, – Это не может быть правдой. Не может!
   – Это может быть рассуждениями некоего идиота, свихнувшегося в постоянной погоне за нечистью, – сказал Хозяин.
   – И основанных на болтовне другого идиота, потерявшего мозги в погоне за чудом, – сказал Ловчий.
   – Мы не знаем, – сказал Хозяин.
   – Но вы... – Хорек попытался встать с колен, покачнулся, но упасть ему не дал Ловчий.
   Он оказался вдруг возле священника, подхватил его под руки и усадил на скамью.
   – А что мы? – спросил Ловчий. – Мы только живем долго. И у нас слишком много времени. Прикидываешь, сколько ошибок может сделать бессмертный? Может, например, вписать в чужую книгу то, чего писать не стоило ни под каким видом. Распирает его, бессмертного. Пучит правдой. Обидно, что могут люди забыть, какой он замечательный и умный. Так, Хозяин?
   Хозяин ответить не успел.
   И Левша не успел рассказать пацанам из деревень про то, как сам стал Охотником. Кузнец не успел разогреть в горне подкову, Дедюк, подкравшийся к самому дому соседки, чтобы стибрить забытый ею за дверью горшок, не успел совершить кражу. Бабник-младший, совсем уболтавший было внучку Злодея, не успел даже разложить ее толком на сеновале. Да и как тут успеешь, если вдруг ударил колокол у церкви. Не на молитву созывал, а кричал, предупреждая об опасности.
   И хоть кричал сейчас колокол неправильно, не три частых удара после двух долгих, а просто беспорядочно частил, все понимали, что играться с колоколом не полезет никто – ни свои, ни чужие...
   Хозяин и Ловчий пришли к колоколу последними. Охотники явились чуть раньше, вместе с мальчишками, и теперь стояли в мокрой вооруженной толпе, не совсем понимая, что именно происходит.
   Нет, то, что под столбом с колоколом стоит какой-то мужик и продолжает в него звонить, не обращая внимания на собравшихся, было понятно. Смущало другое. Никто из деревенских, выбежавших под ливень из теплых домов, даже не пытался остановить мужика, не выражал ни возмущения, ни раздражения. Все просто стояли и молча смотрели.
   Ливень лупил в пузырящуюся грязь, язык колокола ударял в стенки, вода мельчайшей пылью взлетала в воздух, и казалось, что колокол окутан паром, что капли дождя закипают, едва попав на его поверхность.
   .Звонивший с остервенением дергал веревку, словно старался ее оборвать. И смотрел прямо перед собой. Сквозь людей. Сквозь дождь. Сквозь скалы. И то, что он видел, казалось, пугало его.
   Перед Хозяином люди расступились. Хозяин пришел. Вес теперь будет нормально. Он разберется. Хозяин – может. И, если честно, просто обязан. На то он и Хозяин.
   Хозяин шагнул вперед. Ноги проваливались в грязь по щиколотку. Хозяин протянул руку и положил ее на плечо звонящему. Тот замер. Замолчал колокол.
   Мужик выпустил веревку из рук и повернул лицо к Хозяину.
   – Это ж Слепой, – сказал Кузнец. – Слепой с Хутора.
   Слепой оглянулся на голос. На лице у Слепого проступила слабая улыбка.
   – Я вижу, – сказал Слепой. – Вижу.
   – Ну и какого... – начал было Ворюга, но осекся, увили; выражение лиц жителей Трех деревень.
   Кто-то даже перекрестился, чего за несколько дней пребывания в деревнях охотники не видели ни разу.
   Хозяин наклонился к лицу Слепого, словно принюхиваясь. Оглянулся на Ловчего и кивнул.
   – Чудо! – вскрикнула Злодеиха, всплеснув руками, посмотрела себе под ноги, потом на почти новую юбку – и на колени падать не стала. – Чудо...
   Хорек всхлипнул за спиной Ловчего. Ловчий оглянулся.
   – Что случилось? – громко спросил Левша и дернул Длинного за край плаща.
   – Это Слепой, с Хуторов. Его года два назад молнией шандарахнуло так, что он ослеп. А теперь вон – видит. Чудо.
   Хозяин обвел взглядом всех собравшихся, терпеливо ждущих его решения. На лицах жителей деревень читалось любопытство, на физиономиях охотников – интерес, смешанный с раздражением. С готовностью сорваться, если причина, вытащившая их под дождь, окажется не слишком весомой. А чудо...
   Чудес они насмотрелись в свой жизни столько, что уже даже и считать перестали. И не прозревшего мужика, а конкретных, с клыками и когтями. С кровью и плотью, С рваной плотью и разлитой кровью.
   – Открывайте храм Божий, святой отец, – сказал Хозяин. – Народ хочет знать всё о чуде. Хотя, как мне кажется, чудо может оказаться не божьим.
 
   ...Его с детства почему-то называли Счастливчиком. И когда гроза застала его посреди пустоши, а молния ударила точно в него, поначалу показалось, что Счастливчику снова повезло. Остался живым. Но потом оказалось, что Счастливчик ослеп. И его стали называть Слепым.
   И верно – чего уж тут счастливого, ходить по собственному подворью, держась рукой за ограду или за стену дома. Слепой и Слепой... Мир вдруг стал пустым и пугающим. Мир стал необыкновенно большим, но при этом заполненным всяким хламом, постоянно попадающимся под ноги.
   Слепой и не догадывался раньше, как много всякой всячины валяется под ногами, какая неровная земля... Какие странные звуки издает этот мир, погруженный в темноту.
   Слепой быстро привык к тому, что лучше не выходить со двора, что нужно прислушиваться к малейшему звуку, чтобы снова не свалиться или не стать в очередной раз жертвой розыгрыша. Хуторским казалось, что подсунуть Слепому в чашку что-нибудь несъедобное – это очень смешно. Или идти за ним, передразнивая... Просто поставить ему подножку – и то уже здорово скрашивало однообразие повседневной жизни.
   Или вот еще: улучить момент, когда Слепой выйдет со двора, раскрутить его, запутать, а потом поспорить, доберется он до калитки сразу или будет долго искать свой дом. Смешно.
   Правда, он за год научился неплохо ориентироваться в доме и на дворе, а к концу второго года мог уже уверенно двигаться от халупы к халупе, ощупывая землю перед собой палкой. Эта же палка, пару раз попав по спинам шутников, здорово охладила их задор, а однажды – Слепой этим особо гордился – палка чуть не лишила глаза соседа, очень уж любившего подшучивать над бывшим счастливчиком.
   Когда зарядил дождь, Слепой все больше сидел перед печью, ловя лицом тепло от огня. В такие мгновения ему казалось, что он видит языки пламени. Видит...
   Он первым уловил что-то неправильное в звуках за стеной дома. Что-то такое... Сквозь шум дождя пробился странный шелестящий звук... словно кто-то перебирал хворост... или шел по рассыпанной соломе. Шорох... Похрустывание...
   Слепой не сразу понял, что это за звук. Два года назад он и не обращал на такое внимание, а за два года слепоты он просто ни разу еще не слышал этого звука. Звука пожара.
   Послышался чей-то вскрик. Слепому показалось, что ого кричала жена Седого. Только странно кричала, не так, как обычно, когда сзывала своих пятерых детей или жаловалась соседям на снова напившегося до свинского состояния мужа.
   Боль? Страх? Безысходность?
   Слепой повернул лицо к двери, словно ожидая что-то увидеть. Что там, спросила его жена – не знаю, ответил он, вроде кричит Малая.
   И дети. Теперь стало понятно, что кричат и дети. Вернее, только дети и кричат. Их мать голоса больше не подавала.
   – Да что же это такое? – всполошилась жена Слепого.
   Он услышал, как жена встала с лавки и пошла к двери.
   Пол был устлан тростником, и Слепой слышал каждый шаг жены. А еще он слышал, что крик усилился, что теперь кричали несколько человек, усилился тот странный, непонятный звук. И теперь казалось, что он доносится уже с двух сторон... С трех.
   Заскрипела дверь на кожаных ремнях. Жена вышла из дома. В лицо потянуло стылой влагой, дождь забарабанил по тростнику. В другое время жена сама бы закричала на забывшего прикрыть дверь. Замочишь тростник, потом вонять будет гнилью, сказала бы жена. Но на этот раз она сама оставила дверь открытой.
   Что-то потрясло ее настолько, что она замерла на пороге. Мимо в нее в дом ворвался запах гари и крики жителей хуторов. И смерть чуть не ворвалась в дом. Чуть не ворвалась. Натолкнулась на жену слепого. Ударила ее в грудь, зло причмокнув.
   Слепой вскочил. Запах крови. И еле слышный стон. И рев пламени. И ржание коня. И детский крик. И...
   Слепой шагнул к двери, пригнувшись, шаря руками над полом. Жена. Она упала. Жена. – Жена, – позвал Слепой. – Жена... Что-то прошуршало над самой головой и звонко щелкнуло о камни печки. Пальцы Слепого нащупали волосы жены. Жена всегда гордилась своими густыми золотистыми волосами. Слепой помнил, что они были золотистыми.
   Слепой ощупал лицо жены. Шею. По ее телу пробежала дрожь, слабая, еле ощутимая. Пальцы наткнулись на холодное дерево. Стрела.
   Крики вокруг стали стихать. С хрустом рухнул дом, стоявший рядом с домом Слепого. Конь всхрапнул почти над головой Слепого. Всадник остановился возле самого порога. Запахло мокрой кожей, конским потом, кровью и смертью.
   Что-то звякнуло. Будто металл чиркнул о металл. Скрипнуло седло.
   – Он слепой, – сказал чей-то голос.
   – Не повезло бедняге, – сказал другой голос. – Не видел такого представления.
   – С другой стороны... – первый голос замер, будто его обладатель задумался. – С другой стороны, Ворон говорил, что можно и немного...
   – И не жалко тебе? – второй голос звучал справа, со стороны.
   Слепой оглянулся на него. Повернул лицо в сторону говорившего.
   – Ну как хочешь, – сказал второй голос.
   Скрип седла, звякнуло стремя. Кто-то тяжело спрыгнул в грязь. Чавкающие шаги приблизились к Слепому. Рука схватила Слепого за волосы, рванула вверх. Слепой поднялся с колен.
   Голосов уже не было слышно. Только горели дома. И фыркал конь, тот, что был справа.
   Странный запах, манящий и туманящий сознание... и грубое прикосновение чужих пальцев к его, Слепого, глазам. И голос.
   – Сходишь в Три деревни... Передашь привет. И похвастаешься.
   Словно теплый поток хлынул в Слепого через глаза. Но понять, что зрение вернулось к нему, Слепой не успел. Удар швырнул его на землю.
   Все понял Слепой только тогда, когда вернулось сознание. Он лежал в грязи на спине, дождь настойчиво хлестал его по щекам, словно стараясь разбудить.
   Остальное смешалось. Его дом тоже горел. Дом, видно, подожгли совсем недавно. Слепой смог вытащить под дождь тело своей жены. Красная кровь на синей, выцветшей блузе. Слепой привез ее с ярмарки как раз за месяц до той грозы... Как она выцвела за два года, почему-то подумал Слепой.
   Слепой поискал сухое место, чтобы положить жену, но не нашел, опустил прямо так, в грязь. Медленно пошел за лом, чтобы взглянуть на дорогу. Хутора стояли возле дороги, которая шла с востока на запад.
   Четыре всадника. Четыре конных изваяния стояли посреди дороги, словно дожидаясь, пока Слепой их увидит. Один всадник, тот что сидел на черном коне, поднял над головой руку, взмахнул ею, словно приветствуя. Потом указал пальцем за спину Слепого. Слепой не сразу понял, потом сообразил. Три деревни. Всадник напоминает.
   Слепой поднял с размокшей земли валявшиеся там деревянные вилы. Шагнул к всадникам.
   Черный всадник засмеялся. Он хохотал так, будто увидел нечто смешное. Уморительно смешное. Внезапно оборвав смех, черный всадник дернул коня за узду.
   Слепой стоял и смотрел, как четыре всадника растаяли за завесой дождя. Потом оглянулся на то, что было его домом, на мертвую жену.
   Сходи в Три деревни, сказал голос. Похвастайся, сказал голос.
   Вот и все. Слепой закончил рассказ и замер неподвижно посреди храма. Жители Трех деревень молчали. Молчали и охотники.
   Ничего особо нового в сожженных Хуторах для охотников не было – дело житейское. Иногда охотникам даже начинало казаться, что все эти деревни и выселки, собственно, созданы для таких вот катастроф. Потому-то сами охотники, подумывая о выходе на покой, о житье в деревне и не помышляли.
   Сами посудите, движется вооруженный отряд, жрать хочется, по девкам, опять же, соскучились с прошлой недели, а тут – десяток хибар, запах домашней еды, кудахтанье кур... Ну как тут не разнести все эти халабуды? А уж после этого – красный петух. Как положено.
   Сам отряд Ловчего так не развлекался, но не потому, что состоял из гуманистов. Ловчий за такими делами следил строго, и без особой причины подобных развлечений не допускал.
   Смутила охотников вовсе не гибель людей и домов. И даже не то, что прозрел этот самый Слепой.
   Тоже мне чудо, подумали одновременно Левша, Стук... да все охотники одновременно и подумали. А вот то, что четыре всадника – всего четыре – так ладно со всем управились, – это да. Это действительно необычно. Это пажу из замка можно повесить на уши все что угодно о рыцарском превосходстве над простым селянином. О том, как один конник в полном вооружении может до завтрака разогнать сотню пейзан, а после обеда вырубить еще сотни полторы.
   Слов нет, кольчуга и шлем, да щит, да поножи с латными перчатками – вещи полезные, но если по всему этому богатству вломить, скажем, цепом, то... Или вот вилы с косами. Лошади ноги подрезать, а потом дрекольем...
   Конным лезть в деревню – смерть и глупость. Нет, проскочить весело, бросая факелы и цепляя мечом неудачников – можно. Но...
   А тут, на Хуторах, если не врет Слепой, четверо аккуратно вырезали всех. Твою мать, подумал Левша. Остальные охотники также подумали нечто подобное, каждый по-своему, но очень похоже.
   Ловчий и Хозяин переглянулись. Обменялись понимающими взглядами. Снова сома. Она же амброзия. Пища богов. Будь она неладна.
   – Пойду я, – сказал Слепой. – Я всё сказал, теперь наших схоронить нужно. А то холодно им в грязи...
   Люди расступились, и Слепой вышел под дождь.
   – Левша, – тихо окликнул Ловчий, – возьми с собой еще двоих наших и с десяток местных. И двигайте на Хутора. Прибрать там все надо и... Посмотри внимательно. Хорошо посмотри.