Золотько Александр. Молчание бога

   Аббат встал. Обвел взглядом лица стоящих вокруг.
   – В этом ваш грех. В страхе. В неправильном выборе. И не Бог оттолкнул вас, а вы сами сделали свой выбор. И только вы сами... Только вы сами решаете – уйти или остаться. Но в любом случае... – Аббат взглянул на Волка и быстро отвел взгляд. – У нас нет больше звонаря.
   Брат Волк скрипнул зубами. Бывший звонарь застонал и отошел... все вначале подумали, что к воротам, но он свернул к своей келье.
   – Я буду звонарем, – сказал вдруг Корень, и стоявшие рядом с ним отступили в стороны. – Я...
   Корень осекся.
   – Я постараюсь... – тихо сказал Корень.
   – Иди, – сказал аббат.
   До колокольни оказалось десять шагов. И еще сотня ступеней винтовой лестницы до площадки.
   Все ждали.
   Бом-м-м!
   И еще раз – бом-м-м!
   И снова!
   Вороны, жившие на чердаке, разом взлетели к свинцовому небу над монастырем, разом вскричали, будто и они испытывали боль и страх. А, может быть, это они пытались заглушить крик брата Корня, нового звонаря?
   Где-то далеко на востоке полыхнула молния.
 
   ...И гром ударил над самым замком.
   – Я прошу, – повторил Хозяин, стоя на коленях перед Громовержцем.
   – С ума сошел? – растерянно спросил Громовержец. Хозяин на коленях. Перед ним. Хозяин, который никогда... Который мог заставить любого, который...
   – Ты же хотел, чтобы я стал на колени, – сказал Хозяин. – Я стою. Что дальше? Целовать колени? Ублажить каким-то другим способом? Чего ты хочешь? Зачем тебе было нужно, чтобы я стал на колени? Соображай быстрее, моим коленям холодно и твердо.
   Громовержец попятился. Хозяин сел на пол и засмеялся.
   – Видишь, как оно? Ты хотел меня унизить. Тебе нужно было поставить меня на колени. Поставил? И тебе стало легче? Что дальше? Теперь отказать мне? – Хозяин лег на спину, раскинув руки.
   – Давай, Громовержец, не стесняйся, – подбодрил Ловчий, поудобнее устраиваясь на сундуке в углу, – Возьми да и пни его. Ногой. Ты верно это сказал – богу богово!
   Снова полыхнула молния, и снова ударил гром.
   – Да не нервничай ты так! – улыбнулся Хозяин, глядя в потолок. – Не расходуй столько Силы! Она тебе еще может понадобиться.
   И еще одна молния осветила зал. Порывом ветра сорвало ставень, и в зал влетел ослепительно-оранжевый шарик.
   – О, – восхитился Ловчий, – давно не видел. А когда-то это у тебя ловко получалось. Рванешь или только попугаешь?
   Очнувшийся было священник открыл глаза, вскрикнул – и снова потерял сознание. Всю свою жизнь он имел дело со старинными – и не очень – книгами. О демонах он только читал и слышал. И не очень верил в них. И не был готов к тому, что в нескольких шагах от него покрытый дьявольскими рисунками посланец ада будет светиться голубым огнем и ронять на пол искры.
   – Шутишь? – дрожащим от ярости голосом спросил Громовержец, встряхнул рукой, и несколько небольших молний простучали по полу зала возле самой головы лежащего Хозяина.
   – Предлагаю подумать, – сказал Хозяин. – Может быть – поторговаться. Мы ведь замечательно умеем торговаться. Нам ведь всегда что-то нужно. И мы всегда имеем, что предложить друг другу.
   Одним прыжком Хозяин встал на ноги, стряхнул с плаща приставшие стебли тростника.
   – Мне нужно, чтобы ты собрал нескольких богов понадежнее и тщательно осмотрел океан. Найди корабль. Потом найди Певца. Выясни у него...
   Громовержец сжал кулаки, сминая и гася в них молнии. Голубое свечение, словно сок раздавленного плода, потекло у него между пальцев. Несколько голубых капель упали на пол, зашипев.
   – А что ты можешь предложить взамен? – спросил Громовержец.
   Хозяину угодно вести себя подобно уличному жонглеру – пожалуйста. Он хочет предложить торг? Можно торговаться. Понять, зачем это Хозяину, можно и позже. На досуге.
   – Что взамен?
   – Взамен... – протянул Хозяин. – Взамен я скажу тебе, что, кажется, наш Договор скоро будет отменен. И я пущу вас сюда.
   Хозяин обвел руками вокруг себя.
   – В замок? – спросил Громовержец.
   Он слишком часто ловил в старые времена людей на подобные штуки, чтобы поверить в невозможное.
   – Давай я сформулирую, – Ловчий встал с сундука и подошел к Громовержцу. – Если вы – ты и остальные боги – в течение месяца будете беспрекословно...
   Ловчий вдруг замолчал и хлопнул себя по губам:
   – Извини, не так, дырочка получилась. Правильнее будет – если вы, бессмертные боги, в течение тридцати дней, начиная с сегодняшнего, будете честно выполнять приказы и требования Хозяина и мои, то ровно через тридцать дней, начиная с сегодняшнего, мы прекратим действие Договора, если вы подтвердите свое желание, и люди, другая сторона Договора, не изменят своего желания. В общем, бля буду!
   – Будем, – подтвердил Хозяин. – А воля людей по этому поводу тебе известна.
 
   – Они все еще думают, что от них что-то зависит, – сказал Кардинал.
   Епископ кивнул. Он привык верить Кардиналу, и даже считал, что это выгодно – верить Кардиналу и подчиняться его приказам. То, что до этой ночи епископу не доводилось видеть Кардинала и даже знать, что это именно его приказы приходится выполнять, ничего не Меняло. Вначале были письма, помеченные двумя буквами. Только эти две буквы вверху пергамента, сухие строчки инструкций без подписи и то, что лучше всего укрепляет доверие, – золото. А еще карьера – стремительная и легкая. Что также свидетельствовало о силе и влиянии того, кто сегодня утром представился просто – Кардинал.
   Утром? Епископ боялся, что успел потерять счет времена. Если судить по тому, сколько раз его кормили в лгнх катакомбах, то он провел здесь двое суток. И, возможно, именно утром в его спальню вошел этот человек.
   Или днем.
   Епископ спал, когда что-то прикоснулось к его лицу. Что-то холодное. Епископ вскрикнул и сел на постели. В помещении горела масляная лампа, рождая больше тепла, чем света. Одна из теней заговорила.
   – Ты никогда не задумывался – что значат эти две буквы на моих письмах? – спросила тень.
   – Кто вы? – епископ прижался спиной к стене.
   – Это не важно. Но если тебе действительно интересно – я Кардинал. Для тебя, как и для очень узкого круга избранных, это мое имя. И ранг. И моя воля. И волю мою ты будешь исполнять так же неукоснительно, как делал это раньше. Иначе...
   Епископ не стал спрашивать, что именно означает это иначе. Сколько раз он сам отправлял людей на смерть и на то, что страшнее смерти, выполняя волю, начертанную под этими двумя буквами.
   – Я не смог найти разгадку, – сказал епископ. – Думал даже, что это инициалы. Что за буквами скрывается имя.
   Кардинал тихо засмеялся. Очень тихо. Настолько тихо. что епископу захотелось замолчать, чтобы не пропустить ни звука. Так тихо смеяться и говорить могут только люди, наделенные абсолютной властью. Каждое слово которых имеет великую ценность. Или таит громадную опасность. Как движение змеи или шаг дикой кошки.
   – Это не имя. Нет, – сказал Кардинал, присаживаясь к столу, аккуратно отодвинув оставшуюся с ужина посуду. – Это... Впрочем, это не важно. Символ, он и есть символ. Для того чтобы в символ верить, вовсе не обязательно его понимать. Я пригласил тебя поболтать. Поговорить.
   Ты составлял очень толковые отчеты, но личная беседа, сам понимаешь... Ну и еще я хотел просить твоей помощи в одном небольшом, но очень важном деле...
   – Все что угодно, – поспешил заверить епископ, – Все что прикажете...
   – И что будет служить Господу нашему и святой церкви, – в тон ему подхватил Кардинал.
   – Да. Конечно.
   Епископ встал с постели, но Кардинал махнул рукой:
   – Сиди. У нас будет долгий разговор. Сиди.
   Огонек в светильнике вздрогнул, замер, прикидывая, умереть или нет, но потом успокоился – время смерти еще не пришло.
   – Расскажи, – Кардинал похлопал по столешнице ладонью. – Спокойно и подробно. Я постараюсь тебя не перебивать.
   Епископ откашлялся.
   – Как вы... э-э... приказывали...
   Кардинал слушал, прикрыв глаза рукой. Слушать он умел. Малейшие интонации в голосе говорили ему куда больше, чем гримасы на лице рассказчика. Все эти ужимки... А голос невозможно подделать.
   Вот епископ заговорил о ловле оборотней, упырей и ведьм, и голос его зазвучал уверенно и даже жестко. Сколько именно их прошло через епископский двор, что сказали под пытками, сколько из них умерло, сколько до сих пор находятся в клетках, покрытых серебром. Об Отрядах также сказано деловито и точно: кого и где.
   – И весь Черный крест... – епископ понизил голос, перешел почти на шепот. – Практически все готово и ждет вашего распоряжения.
   – Моего распоряжения... – повторил за ним Кардинал.
   Странно, подумал Кардинал, ведь не дурак, ведь уже много лет работает на меня, а все еще не понял: когда решение принято – все происходит как бы само собой. Как песчинки, падающие в песчаных часах.
   Ничего от них не зависит. Кто-то имеющий власть перевернул часы, и... И нет никакой необходимости приказывать каждой новой песчинке падать вниз. Все предрешено и подготовлено. Подготовлено и предрешено им, Кардиналом.
   И только он, Кардинал, знает точно, какая роль кому отведена в готовящемся представлении.
   Толпа похожа на ребенка.
   Толпа искренне верит в то, что кукла живет своей собственной жизнью, что она суетится, кричит, смеется, плачет и умирает по собственной воле. А, то что этой куклой кто-то управляет...
   Наигравшись старой куклой, ребенок может отшвырнуть ее прочь, увидев новую. Отшвырнуть, оторвав предварительно голову.
   Это, вообще, так весело – ломать куклу.
   Кардинал посмотрел вверх, на низкий потолок, словно действительно мог увидеть сквозь камни и землю здания и людей Вечного города. Руины былого величия и жалких наследников былой славы.
   Как они кичатся своей родословной! Как любят называть себя римлянами! Патриции в драных плащах. И им невдомек, что веками они воюют против обычной куклы. Что веками они прославляют обычную куклу. Странную куклу, с глупой шапкой на голове и со странным посохом в руке. Сколько таких кукол толпа уже сломала и вышвырнула, сколько заменила такими же точно куклами...
   – Надеюсь, – Кардинал посмотрел на епископа, – надеюсь, вы не забыли предупредить вашего герцога о своем отбытии.
   – Естественно... Конечно. Как вы и просили... приказывали. Я сообщил, что вынужден немедленно отправиться в Рим, – епископ зачастил, голос стал немного растерянным и виноватым.
   Епископ не понимал, почему его так внезапно вызвали. Перед самым началом важных... важнейших событий. Того, что должно изменить весь мир. Он и не должен был понимать.
   Он должен был провести переговоры с герцогом.
   И блестяще их провел.
   Это, кстати, было не слишком трудно, если учесть приграничные проблемы. Ересь еще терпима, когда она в хибарах и пещерах. Но если она проникает в дворцы и замки... Если сам граф оказывает покровительство и защиту еретикам. Хотя графа тоже можно понять – большая часть его подданных верит чистым, видит только то, что чистые хотят им показать. Плоть от дьявола, лишь душа от бога.
   Очень удобно. Если бы это не противоречило Библии и не вело к гибели Церкви.
   Хотя герцогу, положим, наплевать на Церковь и Библию. Но то, что буйные соседи с юга под замечательные призывы бороться за духовную чистоту вырезают деревни и уничтожают церкви, эти кучи камней, как они их называют...
   Герцогу просто предложили возможность поправить свои дела и совершить богоугодное дело.
   Почти крестовый поход, усмехнулся Кардинал. Никто еще не догадался объявлять внутренние крестовые походы. И слава Богу. Все будет решено иначе.
   Еще епископ должен был позаботиться о наборе наемников. Решено было не привлекать рыцарство... Без особой нужды, естественно. Сотней-другой славных благородных воинов придется пожертвовать, но это не страшно. У них такое предназначение – умирать в грязи, смешанной с навозом и кровью.
   – Ты никогда не задумывался – зачем мне колдуны и ведьмы? – спросил внезапно Кардинал.
   Епископ замолчал на полуслове, вздрогнул. Задумывался? Конечно, задумывался. Ночами думал, когда только получил такой приказ – брать нечисть живьем и... Оборотней и упырей допрашивали специальные люди на месте. Один раз епископ видел, как допрашивают оборотней и упырей. Только один раз смог преодолеть свою брезгливость. А ведьмы и колдуны...
   – Задумывался... – с довольной интонацией протянул Кардинал. – И что придумал?
   – Я...
   – Ничего ты не придумал, бедняга. Ибо избран был из толпы не за свои качества мыслителя, а за исполнительность и жадность, – Кардинал тихо засмеялся.
   Любил он в разговорах вот так поставить на место собеседника, забывшегося на мгновение.
   – Хочешь встретиться с одним из тех, которого послал ко мне? – спросил Кардинал.
   Епископ неопределенно пожал плечами.
   – Правильно, не твое желание здесь валено, а моя воля. И ты встретишься с одним... как минимум, с одним из них. Скоро. А сейчас...
   Из темноты коридора появилась еще одна тень. Приблизилась к столу. Епископ в ужасе смотрел на нее, пытаясь понять – человек это или действительно ожившая тень.
   – Ты хорошо служил, – сказал Кардинал. – Точно выполнял мои приказы. Преодолевал соблазны... Тебе ведь очень хотелось отхлебнуть немного вечной жизни...
   Ведь хотелось?
   Епископ кивнул. Этот дразнящий запах... И раны, затягивавшиеся от одной только капли снадобья. Сколько раз он был готов наплевать на все и... И снова сдерживался. Невозможно скрыть это преступление, было сказано в письме, помеченном двумя буквами. И совершивший его будет настигнут либо карой Божьей, либо местью дьявольской.
   – Ты заслужил, – сказал Кардинал. – Теперь – ты заслужил.
   Тень возле стола шевельнулась, и епископ увидел кувшин. И ощутил наконец тот самый запах.
   Тень исчезла за дверью.
   – Сидеть! – как собаке приказал Кардинал, увидев, что епископ потянулся к кувшину. – Ты так долго ждал... Подождешь и еще немного.
   – Хорошо, – хрипло прошептал епископ, не сводя глаз с кувшина.
   Вот оно! Еще немного и... Он будет среди избранных. Среди тех, кого не коснется мор... Среди тех, кто получит жизнь долгую, почти вечную. Кто будет повелевать миром... Кто принесет слово Божье...
   – Ты отправил людей встречать корабль? – спросил Кардинал, делая огромные паузы между словами, словно специально тянул время, словно специально дразнил...
   – Да. Два десятка человек ждут корабль в условленном месте на побережье.
   – И они...
   – Они знают только, что должен прибыть корабль, что всех на этом корабле нужно убить, забрать с корабля одежды, лежащие в закрытых сундуках, и развезти одежды эти в разные города и раздать там нищим, – а кувшин манил к себе, притягивал, звал.
   – Я все сделал... – сказал епископ.
   – Да, – кивнул Кардинал, – теперь можешь... Стоп. Я чуть не забыл, я же обещал тебе объяснить, кто такие колдуны и ведьмы... И познакомить тебя...
   Кардинал повернулся к двери:
   – Иди сюда, маленький.
   На пороге появился силуэт. Епископ присмотрелся – карлик. Уродец с лицом обезьяны. Его, кажется, изловили два месяца назад. И даже не Охотники, а крестьяне, которым он досаждал... Епископ и не помнил сейчас, чем именно провинился карлик. Лицо с глупой улыбкой и вечной капелькой слюны в уголке искривленного рта – помнил, фигуру искореженную – помнил. И помнил, что уродец был идиотом, не способным связать больше трех слов зараз.
   Карлик подошел к столу, схватил с тарелки кость и принялся ее грызть.
   – Он все время хочет кушать, – сказал голосом заботливого воспитателя Кардинал. – Все время. Грызет и грызет...
   – Грызет, – подтвердил уродец и одним движением руки сгреб со стола все объедки. – Кушает.
   – А еще он любит слушать истории, – сказал Кардинал. – Правда?
   – Истории, – рот карлика был занят, но ответить он смог. – Слушать.
   – Про домовых любишь слушать? – спросил Кардинал. – О маленьком народце?
   – Народце, – сказал карлик, заглядывая под стол. Но на полу еды не было.
   – Они совсем крохотные, – сказал Кардинал. – С ладонь высотой.
   – Такие, – карлик показал рукой. – Высотой.
   – Покрыты шерстью, – сказал Кардинал. – Шерсткой, как выдры.
   – Шерсткой, – карлик встал на цыпочки, потянул со стола тарелку, принюхался и лизнул ее. – Вкусно.
   – И у них большие глазки, большие круглые уши, – Кардинал, как показалось епископу, весь подобрался, напрягся, словно перед прыжком.
   Сам епископ с трудом следил за происходящим. Он видел только кувшин. Только его. Вечная жизнь.
   – Они медленно ходят, – сказал Кардинал. Карлик разочарованно поставил пустую тарелку на стол.
   – Вон, – внезапно выкрикнул Кардинал. – Смотри, в углу. Смотри! Видишь?
   Епископ вздрогнул от неожиданности и посмотрел туда, куда показывал пальцем Кардинал.
   Угол возле его постели. Пустой угол, заполненный тенью. Дрожащей от озноба тенью.
   – Вижу, – сказал карлик. – Вон там.
   Тень в углу вдруг заклубилась, как туча под порывом ветра, дернулась... Стала черной и плотной. А потом вдруг...
   – Маленький народец! – крикнул карлик и захлопал в ладоши. – Маленький народец!
   Маленькое, в ладонь высотой, существо медленно ковыляло к двери, в спасительную темноту. Епископ замер, – Маленькое! – карлик махнул рукой и отвернулся. Ему уже было не интересно. Он хотел кушать. Он всегда хотел кушать.
   Существо уже почти добралось до порога, когда что-то блеснуло в неверном свете лампы.
   Меч, понял епископ. Клинок. Две половинки существа упали на пол... и истаяли. Епископ так и не заметил, кто именно стоит за дверью. Просто взмах меча, легкий хлопок и...
   – Иди, маленький, – сказал Кардинал. – Тебя покормят.
   Карлик выбежал, исчез в темноте.
   – Он умеет вызывать демонов... – произнес епископ. Он слышал о таком, но видел впервые. И это было не то чтобы страшно. Необычно... Неприятно.
   – Он его не вызывал, – голос Кардинала стал строгим. – Он раньше никогда не слышал о таком существе. Я только что придумал этого представителя маленького народца. Я придумал, а Маленький... Маленький его создал. Слепил из того, что имел. Он очень доверчивый, наш Маленький. И очень талантливый.
   – Можешь пить, – сказал Кардинал. – Приступай. Сколько выпьешь – все твое.
   Епископ потянулся к кувшину. Пальцы почти коснулись ручки. Рука замерла.
   – Смелее, – подбодрил Кардинал. – Смелее. Епископ взял кувшин, поднес его к губам.
   – Это раньше было нельзя, – сказал Кардинал. – Раньше по запаху они могли узнать тебя и добраться до меня. А теперь...
   Запах, казалось, заполнил голову и все тело епископа. Только запах. Только будущее наслаждение...
   – Теперь они не смогут тебя найти, – голос Кардинала долетал словно издалека. – Тебя больше никто не найдет.
   Епископ не смог остановиться. Понял вдруг, что что-то не так, что кроется что-то в словах Кардинала, но остановиться не успел. Не смог.
   Глоток.
   Кардинал успел подхватить падающий кувшин. Епископ рухнул навзничь, ударившись головой о стену.
   Кардинал осторожно поставил кувшин на стол. Встал. Повернулся к двери.
   – Он придет в себя к утру, – сказал Кардинал темноте за дверью, – И утром он будет значительно сильнее, чем был. И будет значительно более ловким. А, значит, опасным. Имей это в виду.
   Кардинал оглянулся мельком на епископа и вышел. Нет, не сразу. Он остановился у самого порога, присел, подобрав плащ, и провел рукой в воздухе там, где клинок разрубил порождение ущербного мозга карлика.
   – Покалывает, – тихо пробормотал Кардинал.
   И снова оглянулся на епископа. Бедняга очень удивится завтра утром. Вообще, в ближайшее время удивятся очень многие.
   Кардиналу предстоял долгий путь в лабиринте подъемных коридоров. Темные извилистые пути под Вечным городом, в его утробе. В кишках Вечного города. Именно здесь понимаешь, что человек – всего лишь дерьмо. Всего лишь...
   Кардинал жестом отправил прочь охранника, двинувшегося было следом. Не нужно. Эти коридоры пройдены не одну сотню раз. В юности, когда он впервые попал сюда...
   Ему не повезло в тот день. В очередной раз резались добрые христиане. От города оставалось уже скопище руин и обломков памятников, замешанных в жиже окружающих болот, а христиане все пытались доказать, что Господь поддерживает хоть кого-то из них.
   Чушь, как оказалось.
   Но Кардиналу, который тогда не был Кардиналом, не повезло особенно. Он оказался один перед целой толпой врагов. Сейчас он уже и сам не помнил, что именно выкрикнул тогда сгоряча, но толпа взъярилась, взвыла... И пришлось бежать.
   Даже сейчас, когда он вспоминал тот зимний день, в горле начинало жечь, дыхание становилось хриплым... Кардинал остановился, сделал несколько глубоких вдохов. Тогда он остановиться, естественно, не мог. Тогда он бежал. Бежал. Бежал. Бежал-бежал-бежал-бежал...
   Сердце билось уже где-то в горле, глаза застилала темнота, а крики сзади не отставали. Его хотели убить. То ли давно никого не убивали, то ли просто привыкли убивать.
   Поворот – он свернул в первую попавшуюся арку, сбежал по крошащимся ступеням вниз – ступени наверх были разрушены – больно ударился плечом о кусок мрамора, который раньше, возможно, был прекрасной статуей... Он понимал, что бежит в тупик. Что выхода здесь не может быть, что впереди только темнота и смерть. Темнота...
   И темнота приняла его.
   Он и сам не понял, как оказался в катакомбах. И даже не сразу понял, что оказался в катакомбах. Просто его вдруг охватила бархатная темнота. Мягкая и упругая. Делающая шаги бесшумными, а дыхание ровным. Обертывающая все звуки в тишину.
   Испуганный мальчишка замер от неожиданности, мелькнула даже мысль вернуться к свету... Но потом он сжал зубы и шагнул в темноту. Он слышал раньше истории о том, что из катакомб можно не найти выхода. Слышал о чудовищах, живущих там еще с языческих времен. Слышал о призраках рабов, до сих пор рисующих рыб на стенах подземных коридоров. И все-таки пошел.
   Под открытое небо он вышел через три дня. Как Иисус из гроба. Почему-то именно так подумал мальчишка, оказавшись на истертой мостовой у подножия одного из семи холмов. Как Иисус из гроба. Как Иисус из гроба. Как...
   Кардинал невесело улыбнулся, вспомнив это. Из трех дней скитаний по катакомбам, он вынес два урока. Первый – он научился видеть в полной темноте. Он и сам не смог бы объяснить этого никому, даже если бы решил попытаться. Он научился становиться темнотой, становиться ее центром и чувствовать все, что происходит в нем и в темноте...
   Кардинал досадливо махнул рукой. Снова ничего не получилось. Он так и не научился выражать словами эти свои ощущения. А вот второй урок...
   Чтобы выжить, нужно уйти в темноту. Чтобы выжить – утонуть в темноте, слиться с ней, стать ее частью...
   Это он запомнил накрепко. С этим прожил всю свою жизнь. И, возможно, именно за это его умение была открыта ему тайна Договора.
   Они думали, что он продолжит их дело. И только один из старцев понял, что именно ему, Кардиналу, суждено это дело... дело... закончить.
   Осталось совсем немного. И, странно, сейчас, когда до завершения оставалось всего несколько шагов, он вспомнил, что самым трудным поначалу было не ощущать себя еретиком, произнося слово «бог» во множественном числе.
   Коридор закончился деревянной окованной железом дверью. Возле двери стояли два охранника. Стояли, как и всегда, в кромешной темноте и полной тишине. Кардинала они почувствовали всего в двух шагах от себя.
   Молча открыли дверь.
   Кардинал вошел в низкую галерею. Запах страха, боля, грязных тел и разлагающейся плоти. Кардинал запретил выносить труп. Пусть все видят, что ждет непокорного.
   С десяток факелов горели на стенах, неверными мазками обрисовывая лица прикованных.
   Пятнадцать человек.
   Кардинал тряхнул головой. Не люди были заключены здесь. Вон тот, с краю, был купцом. Имел дом и семью.
   Всегда заключал выгодные... выгоднейшие сделки и ни разу не был обманут. Допустил всего лишь одну ошибку – предупредил горожан о готовящемся нападении. Ему, конечно, не поверили, а когда баронский отряд выжег предместье и только чудом был отброшен от городских ворот, купцу все припомнили.
   Он просто читал мысли, сказал купец под пыткой на второй день. Ему еще, наверное, повезло. Если бы его разоблачили раньше, то просто убили бы. Братья-купцы не простили бы ему удачи в делах. Дьявольской удачи. А так он остался жив. Единственный из семьи. И будет жив еще некоторое время.
   Жаль, что среди его детей не оказалось больше таких же колдунов. Очень жаль.
   Дальше сидела ведьма. Они с дочками любили окручивать путников. И все три оказались очень сильными ведьмами. Очень. К счастью.
   Ему удалось собрать два десятка таких вот талантов. Мало. Очень мало. Но для последнего аккорда должно хватить. Хватит наверняка.
   Когда все они будут израсходованы, как стрелы в схватке, у него появятся новые орудия. Куда крепче и надежнее.
   Старуха-ведьма застонала. Ее соседи по цепи прижались к стене, подавшись в стороны. Они знали, что могло... Что последует за этим.