Страница:
– Вернитесь! – крикнул Лжец. – Вы не можете!.. Мальчишка впился зубами в ладонь Хозяина. Как больно, подумал Хозяин. У бессмертных вообще странные отношения с болью. Смертные переносят ее значительно лучше. Они знают, что боль не может длиться вечно. Бессмертным в этом смысле значительно хуже.
Лжец закричал что-то нечленораздельное, задыхаясь от напряжения. Хозяин представил себе, как бьется в каменных оковах Лжец, как пытается разбить их, как изо всех сил пытается разрушить ловушку, построенную им самим...
Крик заполонил всю пещеру, сжал Хозяина и парня, словно намереваясь их раздавить. Показалось, что еще немного – и гора разлетится вдребезги, открыв северному небу яму, заполненную болью и ужасом.
И все стихло.
Хозяин отпустил мальчишку, встряхнул рукой. Капельки крови шлепнули по камню.
– Всё, – сказал Хозяин. – Всё.
Мальчишка бросился назад, к каменному ложу. И замер потрясенно.
– Надежда, брат, – сказал тихо Хозяин, – штука страшная. Если прицепится – не оторвешь. Разве что с кровью. А избавишься от нее и, считай, умер.
– Ты убил его, – сказал мальчишка.
– Я отпустил его, – сказал Хозяин.
– Ты его убил. Он не хотел умирать, ты же сам слышал. Он не хотел... – мальчишка подошел к Хозяину. – Ты убийца.
– Ты бы хотел, чтобы он вечно испытывал муки?
– Если такова его судьба. Нет ничего сильнее судьбы, только она имеет смысл, – сказал мальчишка дрогнувшим голосом. – Он ведь зачем-то оказался здесь. В этом был какой-то смысл.
– Чтобы мы его здесь увидели, – сказал Хозяин, положив руку на плечо мальчишке.
Хотя, подумал Хозяин, какой он мальчишка. Двадцать лет для смертных – это очень много.
– Я сложу об этом повесть, – сказал смертный, сбросив руку со своего плеча. – И в ней будет все, как должно быть.
– Не так, как было, а как должно, – сказал Хозяин.
– Да. Я сложу повесть, запишу ее, и эта книга переживет меня.
Хозяин пошел к выходу. «И переживет тебя», – показалось ему, но он не оглянулся.
– И что бы ты хотела, чтобы я ему сказал? – спросил Хозяин у Птицы, когда рассказ был закончен.
– Правду, – сказала Птица.
– Какую правду? – спросил Хозяин. – Нет ничего сильнее судьбы, только она имеет смысл. Как ты полагаешь, если бы он услышал эту историю, он стал бы поступать по-другому? И думаешь, ему было бы легче?
Птица молча встала из-за стола.
– А теперь представь себе, он вдруг оказывается один на один с болью или страхом и понимает, что на самом деле просто достаточно... Какой соблазн для бессмертного. Ион...
Птица молча пошла к выходу.
Какая же она красивая, подумал Хозяин. И как глупо они рассорились с Ловчим.
– Ему очень не хватало тебя, – сказал Хозяин. Птица вышла из зала, медленно спустилась во двор.
Проходя ворота, она оглянулась на замок. Хозяин стоял на башне, и ветер рвал плащ с его плеч. На Птицу он не смотрел. Он смотрел на море.
Птицу за Холмами ждали трое конных. Мальчишки на Дозорной Скале переглянулись, когда Птица садилась на коня.
– Классная телка, – восхищенно сказал сын Кузнеца. – Я б ее...
– Ага, – сказал второй, – дорасти еще, трахальщик. Мальчишка был на целых два года старше, имел опыт близкого общения с соседской дочкой и смотрел на приятеля с высоты этого опыта весьма иронично. Даже этот самый опыт позволял ему понять, что баба, блин, существо непредсказуемое и хитрое, как...
– Как, стерва, крутится, – сказал Ловчий, оглядываясь на Гвоздя. – Все как бы ясно – колдун, тварь седая, этого долбаного дракона из Силы лепил по мере необходимости. И колдуна этого холили и лелеяли. Все ведь поил I но. Нишкни и проси прощения, пока Охотники не разозлились. Ан нет.
Действительно баронская дочка оказалась девкой крученой. Ай, спасибо, доброму рыцарю, за то, что избавил ее от злого дракона, который осаждал ее и сестер в замке, норовя пожрать всех троих бедных сироток. Она веси расскажет, как он ее благородно спас, но вот через замок пропустить не сможет, так как боится за свое доброе имя. Не стоит порядочным девушкам в замок пускать посторонних. Это может плохо сказаться на их, порядочных девушек, добром имени.
– Может, запалим халупу, к чертовой матери, – предложил Левша. – Из-за нее, блин, чуть Стука не потеряли. И вон сколько народу полегло. Даже рыцаря, и того жалко, засранца.
Младшему не повезло. На нем не было ни единой раны. Только капелька крови в углу рта. И сломанная шея.
– Сколько ж еще она людей угробит, если сейчас вот такое выкидывает, – вздохнул Гвоздь, поправляя на спящем Стуке плащ.
С неба снова текло, с противной размеренностью капли летели на землю, словно лень им было падать. Или противно.
– Недолго ей осталось, – сказал вдруг Коряга. – Вот спорим, что еще до вечера я сделаю так, что нас не только пропустят через мост, но далее...
Коряга огляделся, взгляд его упал на Стука.
– И вот Стук женится на хозяйке замка. Охотники заржали.
– Нет, серьезно, – сказал Коряга. – Бьемся об заклад?
Ловчий улыбнулся. Почему, собственно, и нет? Хуже не будет.
– А ты что хочешь? – спросил Ловчий Корягу. Тот почесал в затылке.
– Хочу, чтобы Стука вы посвятили в рыцари, а меня вместе с ним оставили в этом замке. Уволили, типа, со службы.
Охотники перестали смеяться. Интуиции Коряги они верили, он обычно чувствовал опасность чуть ли не нюхом. И то что он сейчас решил уйти из Отряда, пусть даже таким странным способом... А еще и Ворюга ушел, ни с кем не попрощавшись.
Ловчий обвел взглядом Отряд:
– Согласимся?
– Ну и хрен с ним, – махнул рукой Левша. – Если он нас до вечера хотя бы в замок этот речной проведет, так хоть в грязи и воде ночевать не придется.
Коряга встал с бревна, на котором сидел, потянулся:
– Сходить, что ли, к добрым сестричкам тряпок на перевязки попросить? Оно ведь как, в замок она, мать ее так, может и не пустить, право имеет, а вот отказать в помощи славным воинам, что кровь пролили в битве с драконом, ее вызволяя, не сможет. Так что – тряпок, выпивки и пожрать. Двое со мной, тяжести переносить.
Безымянные братья встали вслед за Корягой. Ни имени, ни права голоса эти парни в Отряде пока не имели, посему всякая тяжелая и непонятная работа была их уделом. А в связи с уходом трех ветеранов и возможным набором новобранцев, статус Безымянных братьев мог значительно вырасти.
– И пива, если есть, – сказал Отшельник.
Отшельник вечно пил всякую гадость. Коряга с братьями отправились к замку, Охотники некоторое время наблюдали, как они перекрикиваются с обитателями замка через стену. Потом Ловчий приказал Охотникам заняться ранеными разбойниками. Сволочи, конечно, но все-таки люди.
А к вечеру все – и Охотники, и разбойники – располагались на ночевку уже в Замке на мосту. Чем удивлены были сильно.
Мог к вечеру удивиться и Хозяин. Но не удивился, хотя удивленное выражение на лице у него появилось. Он как раз сидел у камина рядом с новым священником и вел неторопливый разговор.
Священник со вкусом рассказывал о том, как многие слуги церкви ищут в монастырских и университетских библиотеках книги и переписывают, подправляя, а иногда и почти полностью переделывая. Сам священник в этом деле приобрел даже некоторую известность среди специалистов.
Тексты древних греков из-под его руки выходили почти как настоящие, даже хроники и поэмы меняли свой смысл, не теряя увлекательности, зато приобретая полезность и благонравие.
Священник как раз добрался до истории о славном Роланде и его гибели, демонстрируя, как безнравственная, в общем, история о драке с христианами-горцами под чуткий рукой переписчика превратилась в повесть о борьбе с язычниками и самопожертвовании ради императора и христианского мира.
В этот самый момент в дверь зала постучали.
– Войди, – сказал Хозяин.
На пороге появился Ворюга. Одежда в грязи, местами Порвана. На руках кровь. Ворюга качнулся, уцепился рукой за дверь.
На лице Хозяина появилось удивление.
– Помогите, – сказал Ворюга, цепляясь за дверь. Хозяин подошел к нему, протянул руки, чтобы поддержать падающего Охотника.
Священник подумал, что, может, тоже следует встать и помочь благородному человеку, но не успел. Хозяин поддерживал слабеющего Ворюгу, тот левой рукой обратил его за шею.
Священник увидел вдруг, как Хозяин вздрогнул, покачнулся. Отпустил Ворюгу, обеими руками схватился за свою шею, и в этом момент в руке Охотника откуда-то появилось узкое лезвие.
Клинок вошел в грудь Хозяина. Оставив оружие в ране, Ворюга отпрыгнул в сторону, прижался спиной к стене. Правой рукой, не отводя взгляда от Хозяина, нашарил за голенищем сапога длинный, в три ладони, кинжал, замер, держа кинжал перед собой.
Хозяин дотронулся до раны. Кровь окрасила пальцы. Хозяин перевел взгляд на Ворюгу.
– Быстрый, – сказал Хозяин. И рухнул на пол.
Ворюга метнулся к нему, взмахнул своим кинжалом, ударил Хозяина снова в грудь, возле первой раны. Оглянулся на священника, дико оскалившись.
– Вот такие дела, батя, такие вот дела... – выдохнул Ворюга. – И на бессмертных управа найдется. Если взяться с Божьим именем по Божьей воле.
Он взял из камина горящее полено, подошел к окну, сорвал с него ставень и высунул факел наружу.
– Такие дела. Никто не мог. Один я смог... И тебе, батя, спасибо... Хорошее винцо привез. И вовремя.
Со двора донесся стук копыт и неясные выкрики. Ворюга отбросил полено, снова подбежал к лежащему Хозяину, торопливо достал из-за пазухи какой-то металлический флакон, вытащил пробку. Оглянулся, потом оторвал от плаща кусок ткани, вылил на нее из флакона жидкость. Обтер влажной тканью лезвие своего кинжала. Приставил оружие к груди Хозяина. Кровь уже из раны не текла, и рана начинала затягиваться.
Священник сидел за столом, глядя на происходящее, и мелко-мелко крестился. Мысль о том, что нужно вскочить и бежать, возникла, но ноги не слушались.
Веки Хозяина дрогнули, и Ворюга ударил кинжалом.
В зал вбежал человек, одетый во все черное.
– Получилось? – спросил он.
– Нормально, Пес, – сказал Ворюга. – Но быстро в себя приходит.
– Бессмертный, чего ж ты хочешь, – засмеялся Пес – Потащили его наружу. Давай быстрее. Нужно торопиться.
– Нужно торопиться, давайте быстрее, – сказал Ловчий, выезжая из Замка на мосту.
Он решил не ночевать в замке. Времени было в обрез. И оставшиеся с ним Охотники на этот раз даже не ворчали.
Они ехали молча в ночной тишине. И на душе у каждого было муторно. Хотя, конечно, они всякое повидали в своей жизни. И не только повидали, но и отягощали свои души деяниями не слишком благородными. С другой стороны, с чего это Охотнику проявлять благородство и нравственность?
Охотник утром не знает, доживет ли до вечера. И то что его могут убить – не самая страшная перспектива из возможных.
Беглый монашек, прибившийся как-то к Отряду, сказал, что лучше уж грешная душа, чем совсем без нее. Монаха через месяц заел оборотень. И что потрясло Охотников – монах долго умирал, хрипя и суча ногами, но так и не начал превращаться в оборотня.
Иному и царапины хватало, а этот, чаморошный, до самого утра боролся за свою душу и умер только с восходом солнца.
А вот восемнадцатилетняя дочь барона...
Все таки Коряга – сволочь, решили Охотники. Умный, но, слава Богу, остался он в замке. Это ж надо было такое придумать...
Старшая сестра долго думала, когда Коряга стал требовать перевязки для раненых. Был у нее соблазн в очередной раз послать мужиков подальше и спокойно ждать своего избранника. Но...
Из-за истории с драконом ситуация получилась неприятная. Можно, конечно, изображать счастливое избавление и дальше, но Охотники прекрасно знают, как это было на самом деле, а убедить остальных, особенно при герцогском дворе, куда вполне могли потащить на следствие и суд, будет непросто.
И каждая мелочь может лечь на одну из чаш весов.
Нужно будет откупиться. Пусть хоть тканью для перевязки, вином, едой и какими-нибудь лекарствами. Можно было даже послать в лагерь осаждавших цирюльника. Соблюдая при этом максимальную осторожность и дистанцию.
Ей, хозяйке замка, не к лицу самой возиться с такими мелочами. И заниматься этой ерундой было поручено средней сестре.
Дальше...
Коряга сказал средней сестре только пару фраз. Помимо, естественно, «Здравствуйте, благородная дама» и «До свидания, красавица!». Коряга умел найти подход к женщинам.
Средняя сестра внимательно посмотрела в глаза Охотника, кивнула еле заметно и ушла.
Коряга, отправив Безымянных братьев назад к Ловчему, стоял на опущенном мосту, прислонившись плечом к стене замка, и насвистывал что-то затейливое.
Посреди моста зиял пролом от камня, брошенного Ловчим. С реки тянуло промозглой сыростью.
Средняя сестра подошла к старшей и сказала, что, кажется, эти уроды задумали какую-то пакость.
– Где? – всполошилась старшая.
– Возле моста, – ответила средняя. – Сама посмотри.
Старшая посмотрела. Ничего там не было, только тот самый горластый Охотник насвистывал что-то.
– Ничего такого, – сказала старшая.
Средняя перегнулась через парапет и указала пальцем:
– Да вот же!
Коряга услышал голоса, посмотрел наверх и как раз увидел, как старшая, даже не вскрикнув, упала со стены. Глухо ударилась о доски моста,
– Бог в помощь! – крикнул Коряга средней сестре и помахал рукой.
Та поправила волосы, выбившиеся из-под шапочки, и даже улыбнулась.
– Давайте поскорее! – крикнул Коряга. – Холодно. Средняя сестра ушла в замок. Старшая застонала.
Стена была не слишком высокая. Наверное, у старшей сестры был шанс остаться в живых.
Коряга стал возле нее на одно колено, будто собирался присягнуть в верности.
– Что, сука, хреново? – спросил Коряга.
От палаток что-то кричали. Они видели падение.
– Пожалуйста... – прошептала старшая сестра, хозяйка замка.
– Я тебе вот что скажу, – Коряга наклонился к самому лицу девушки. – Не нужно было тебе...
За воротами послышался шум, загремел засов.
Коряга оглянулся на ворота, усмехнулся и сломал умирающей шею. Имел право, между прочим. Связавшийся с нечистью мог быть осужден любым Охотником и им же казнен.
С этой точки зрения, Коряга был чист. А то что средняя сестра убила вначале старшую, а потом, на всякий случай, и младшую – дело, в общем, житейское. И Коряга никого на это преступление не подбивал. Он только сказал средней, спросил...
– А ведь если ваша старшая вдруг помрет, вы хозяйкой останетесь? – спросил Коряга и добавил, не делая паузы. – Жениху ведь все равно кто, ему бы лишь хозяйка замка. Оно ведь так – либо у тебя есть замок, либо идешь в монастырь. Сестра вступительный взнос обеспечит?
И всё.
Пока открывали ворота, чтобы посмотреть, что там с хозяйкой замка, поскользнувшейся на стене, младшая сестра, как потом решили, неудачно упала на кухонный нож. Может, зацепилась платьем за что-то, услышав о беде со старшей сестрой. Средняя, во всяком случае, говорила именно так. Ей виднее, она при этом присутствовала.
Священник, прихваченный Младшим для венчания, отпел двух сестер и обвенчал-таки третью со Стуком, как раз к вечеру пришедшим в себя. Плохо соображая, что именно происходит, Стук получил шлепок мечом по шее, затем ошарашенно ответил «да» на вопрос священника в замковой часовне и неожиданно для себя стал благородным хозяином Замка – на мосту, да еще и женатым.
– Твою мать, – пробормотал Стук, когда все наконец до него дошло.
– Нормально-нормально, – хлопнул его по плечу Коряга, покосившись на Ловчего. – Все хорошо.
А праздничный ужин не получился. Один Коряга пытался шутить, но его не поддерживали. Стук, усаженный на главное место, слабо улыбался, глядя по сторонам и на свою неожиданную супругу, а та пила, не переставая, вино, словно стараясь что-то утопить в себе.
Священник сидел тихонько в уголке и время от времени бормотал что-то о посте, о приближающейся Пасхе, но его не слушали.
Тягостный получился вечер, поэтому, когда Ловчий вдруг приказал собираться, никто не возразил, даже Коряга. Он, казалось, тоже был не прочь спровадить своих бывших товарищей по Отряду.
Луны почти не было, только тонюсенький серпик время от времени мелькал в разрывах облаков. Ловчий ехал первым, Отряд следом – то что Ловчий хорошо видит в темноте, в Отряде знали всегда и не удивлялись. Еще все знали, что он прекрасно слышит, поэтому ехали молча, хотя очень хотелось поболтать, обговорить события последнего дня.
Замок, сестры, дракон – все это ерунда. С такими делами они сталкивались неоднократно, так или иначе. И то что колдуны могут из ничего слепить чудовище и заставить людской страх подпитывать это чудовище силой – знал каждый. И большинство из Охотников, за исключением разве что Безымянных братьев, сталкивались с порождениями колдовской силы.
Не это беспокоило Охотников.
Здоровенный камень, пролетевший полторы сотни саженей и проломивший доски в ладонь толщиной. Кинжал, брошенный за сотню шагов и убивший колдуна на стене. Волшебное исцеление Стука, пораженного драконьим ядом.
А потом всплыли воспоминания об арбалетных стрелах, пойманных Ловчим, о чуть было не перевернутой засеке, о ночи с ведьмой, о десятках и сотнях случаев, которые поначалу казались забавными, а теперь приобретали странный, неприятный оттенок.
Ночные февральские дороги навевают самые темные мысли. И шум голого леса приобретает в темноте звучание угрозы.
Они уважали Ловчего. Может быть, даже любили. Но они были Охотниками. Они были готовы к столкновению с нечистью, И еще они были готовы к тому, что любой из них может вдруг превратиться в эту самую нечисть. Любой и в любое мгновение.
И тогда только быстрота и решительность могла спасти остальных. Только решительность и быстрота. Охотники знали, как нужно действовать в такой ситуации, но ведь это был Ловчий.
Охотники думали. Они не переговаривались, но каждый понимал, что именно думает сейчас каждый. И понимали, почему так быстро ушел из Отряда Коряга. И им казалось, что они понимают, почему исчез Ворюга. Нужно что-то делать. Это, конечно, Ловчий, который неоднократно спасал их жизни, но...
Лучше грешная душа, чем вообще без души.
– Стоять! – приказал вдруг Ловчий.
Отряд остановился. Всхрапнули кони. И тишина.
– Что? – не выдержал Левша.
– Тяжело вам сейчас? – не то спросил, не то просто сказал Ловчий.
Охотники не видели его, только светло-серый плащ чуть выделялся на черном.
Гвоздь осторожно повернул свой арбалет в сторону этого светлого пятна.
– Нехорошо, Гвоздь, – сказал печально Ловчий, – целиться в своего командира.
Гвоздь сглотнул.
– И если уж целишься, то хоть точно. Вон, как Молчун. А то ведь промажешь на полсажени влево, – Ловчий вроде как тихо засмеялся, у Гвоздя по спине пробежал холодок.
Налетевший внезапно порыв холодного ветра стегнул по лицу Гвоздя с такой силой, что Охотник чуть не нажал на скобу.
– И даже поговорить не хотите? – спросил Ловчий, чуть повысив голос, чтобы перекричать ветер и шум леса. – Перетереть перед разборкой?
– Об чем тут тереть? – пробормотал Отшельник еле слышно, но Ловчий его услышал.
– Не хочешь, Отшельник? А я думал, ты рассудительный. Что вы теряете, если мы просто поговорим?
– Может, душу... – прошептал Гвоздь.
– Оставь свою душу при себе, – голос Ловчего на этот раз прозвучал зло. – Тоже мне, большая ценность. Вы не понимаете, что ничего не сможете мне сделать? Не понимаете? У вас мозги отказали? Мы на лесной дороге, справа и слева – лес. Вы почти ни хрена не видите. А я... Малый вцепился в свой двуручник, Левша пытается тихонько зарядить арбалет, Братья прикидывают, как им с рогатинами пробиться вперед, мимо Гвоздя и Молчуна... Если начнется свалка, ведь у вас нет шансов.
Отшельник нашарил левой рукой на груди крест, сжал его в кулаке.
– Вовремя молиться надумал! – крикнул Ловчий. Ветер усиливался. Облака куда-то унесло, и звезды усеяли небо.
– Давайте просто разъедемся, – предложил Ловчий. – Я не хочу вас убивать. И я не слуга дьявола. Я...
А кто я, подумал Ловчий. Кто? Что им сказать? Назваться человеком? Богом? Это прозвучит очень успокаивающе – спокойно, ребята, я бессмертный. Щелкнут арбалеты, с криком рванутся вперед Безымянные братья, провоцируя встречный бросок на рогатины, и нужно будет убивать их, потому что Охотники не отступают. Они знают, что убежать нельзя. Молено только победить или умереть.
Самым неприятным было то, что их действительно нужно убить. Если он хочет, чтобы сейчас не пошли слухи о нем и о Хозяине, – их нужно убить. Пресечь слухи сразу. Убить Левшу, Гвоздя, Малого... Их всех убить.
Ловчий мотнул головой. Если это правильное решение – к черту правильные решения.
– Я не смогу вас уговорить, что я каким был, таким и остался, – сказал Ловчий. – Вы мне не поверите. Превращенный и сам может не понимать, что уже стал тварью. Все правильно. Я предложу вам подумать.
Он замолчал. Молчали и Охотники. И это было хорошим знаком.
– Вы видели меня в бою, – сказал Ловчий. – И понимаете, что шансов у вас мало. Особенно ночью. Я мог бы вас всех... Сейчас, в темноте. Никто бы не ушел. И арбалеты ваши с рогатинами меня не остановили бы...
Так?
– Так, – выдавил из себя Левша.
– Я просто уйду. Вы не сможете меня остановить. Вы сможете только предупредить обо мне остальные Отряды, организовать охоту на меня. Тогда у вас появится шанс меня грохнуть. Верно?
– Верно... – сказал Левша. Остальные молчали.
– Я хочу дать последний совет. Если хотите – послушайтесь его. Не хотите – не нужно, – Ловчему вдруг стало холодно, он запахнул плащ. – Не нужно ехать к месту сбора. Просто поворачивайтесь и уезжайте. В замок, в Святую землю – куда хотите. Черный крест уже умер.
Последние недели – это его агония, не жизнь. У вас есть шанс спастись. Уезжайте и забудьте, что были Охотниками. И тогда, может быть, выживете. Может быть.
Ловчий отвернулся и молча тронул коня.
Молчали Охотники.
Не так он хотел с ними расстаться. Не так. Ловчий сжал кулаки. Действительно все движется к развязке. И похоже, что от него и от Хозяина уже ничего не зависит. Нужно просто ждать.
Завтра к вечеру он будет на месте сбора. По дороге выполнив просьбу Егеря. Деревня, в которой жила семья Егеря, как раз по пути. Он должен сдержать слово.
Он всегда держал слово.
VIII
– И не хрен тут рассуждать! Чего думать – можно не можно... Нужно. И идешь, и глотки режешь, и под стрелы, блин, лезешь, потому что нужно. Не тебе нужно, не мне нужно. Нам нужно. Мне самому, может, на хрен нужно за реку ходить. И тебе не нужно. Но ежели мы не пойдем за реку, то они, уроды, к нам из-за реки припрутся. И что? Они, суки, ловко устроились... Они, видишь ли, чистые, а мы? Я, значит, грязный. Они, значит, от бога, а я, значит, из дерьма слеплен? Евангелие они святое, вишь ли, читают, а я не могу по серости своей... Ну не могу... Не учился. Я, может, с ранней юности за святое дело кровь проливал. Вот этими руками. Крест на своей одеже носил. Ну не сподобился я благородным родиться, чтобы шпоры носить. Был, правда, случай, когда меня чуть на поле брани сам король... – староста поднял палец вверх, – сам король чуть не посвятил. Почти уж собрался, даже меч вынул из ножен, как тут сарацины снова полезли, а потом я уже к нему не подходил. Зачем мне звание?
Ловчий закрыл глаза. Староста мог заболтать любого, трещал не переставая. Хотя – его молено было понять – он все еще не отошел от стычки за околицей деревни.
Огонь в очаге посреди хижины освещал лица сидящих крестьян, отражался в остекленелых глазах. Не то чтобы крестьяне боялись смерти. Они всё еще не привыкли к мысли, что вот сейчас, этой ночью, умерли не они, а другие. Что те, кого они знали, сейчас лежат в сарае, прикрытые рогожей, а дверь сарая приперта бревном, чтобы какая-нибудь звериная мелочь не покусилась на дармовое угощение.
– Они думали, что я испугаюсь, сволочи антихристовы. Не на того напали! Я в Святой земле караваны сопровождал. Знаешь, что такое в тамошних горах караваны вести? Не знаешь. Я знаю! Дорога узкая, телеги одна за одной, переднюю зажжешь – никто из каравана не выберется. И назад – хрен упряжку волов развернешь. И тогда черным нужно только подождать, пока вода не кончится в караване. Когда жара всех доконает – спускайся и собирай. Я сам видел, как рыцарь плакал и шпоры с себя сдирал, чтобы его в караван не посылали... А я ходил с двумя десятками... – староста сделал паузу, давая возможность слушателям оценить, – с двумя десятками караванов. Ежели совсем точно – двадцать три. Я сам считать не шибко умею, ни к чему мне это, но я зарубки на щите делал. Потом, когда мне локоть раздолбали, и рука отнялась, я попросил монаха зарубки сосчитать. Он и сказал – двадцать три.
Ловчего цифра не поразила. Хоть сотня, какая разница. А остальные, видимо, эту историю слушали уже в который раз, и она их уже не потрясала. Ею сейчас не нужно было восхищаться, ее нужно было просто переждать, как внезапный дождь.
– Они поначалу вроде с добром приходили... Сю-сю, ля-ля... Бога нашего, Иисуса любим, душа от него... И наши слюни распустили, тоже начали в переведенное Евангелие заглядывать и вслух читать. Я и сам чуть не поверил.
Хорошо, священник наш тогдашний, царство ему небесное, большого ума был, мог пять кувшинов вина выпить, но соображения не терял. Он чего сказал? Он сказал... – Староста перевел дыхание и отпил из кувшина. – Он сказал, что эти чистые Бога-отца дьяволом называют и что коли тебя посвятили, то, согрешивши, ты больше прощения не получишь. Усек?
Лжец закричал что-то нечленораздельное, задыхаясь от напряжения. Хозяин представил себе, как бьется в каменных оковах Лжец, как пытается разбить их, как изо всех сил пытается разрушить ловушку, построенную им самим...
Крик заполонил всю пещеру, сжал Хозяина и парня, словно намереваясь их раздавить. Показалось, что еще немного – и гора разлетится вдребезги, открыв северному небу яму, заполненную болью и ужасом.
И все стихло.
Хозяин отпустил мальчишку, встряхнул рукой. Капельки крови шлепнули по камню.
– Всё, – сказал Хозяин. – Всё.
Мальчишка бросился назад, к каменному ложу. И замер потрясенно.
– Надежда, брат, – сказал тихо Хозяин, – штука страшная. Если прицепится – не оторвешь. Разве что с кровью. А избавишься от нее и, считай, умер.
– Ты убил его, – сказал мальчишка.
– Я отпустил его, – сказал Хозяин.
– Ты его убил. Он не хотел умирать, ты же сам слышал. Он не хотел... – мальчишка подошел к Хозяину. – Ты убийца.
– Ты бы хотел, чтобы он вечно испытывал муки?
– Если такова его судьба. Нет ничего сильнее судьбы, только она имеет смысл, – сказал мальчишка дрогнувшим голосом. – Он ведь зачем-то оказался здесь. В этом был какой-то смысл.
– Чтобы мы его здесь увидели, – сказал Хозяин, положив руку на плечо мальчишке.
Хотя, подумал Хозяин, какой он мальчишка. Двадцать лет для смертных – это очень много.
– Я сложу об этом повесть, – сказал смертный, сбросив руку со своего плеча. – И в ней будет все, как должно быть.
– Не так, как было, а как должно, – сказал Хозяин.
– Да. Я сложу повесть, запишу ее, и эта книга переживет меня.
Хозяин пошел к выходу. «И переживет тебя», – показалось ему, но он не оглянулся.
– И что бы ты хотела, чтобы я ему сказал? – спросил Хозяин у Птицы, когда рассказ был закончен.
– Правду, – сказала Птица.
– Какую правду? – спросил Хозяин. – Нет ничего сильнее судьбы, только она имеет смысл. Как ты полагаешь, если бы он услышал эту историю, он стал бы поступать по-другому? И думаешь, ему было бы легче?
Птица молча встала из-за стола.
– А теперь представь себе, он вдруг оказывается один на один с болью или страхом и понимает, что на самом деле просто достаточно... Какой соблазн для бессмертного. Ион...
Птица молча пошла к выходу.
Какая же она красивая, подумал Хозяин. И как глупо они рассорились с Ловчим.
– Ему очень не хватало тебя, – сказал Хозяин. Птица вышла из зала, медленно спустилась во двор.
Проходя ворота, она оглянулась на замок. Хозяин стоял на башне, и ветер рвал плащ с его плеч. На Птицу он не смотрел. Он смотрел на море.
Птицу за Холмами ждали трое конных. Мальчишки на Дозорной Скале переглянулись, когда Птица садилась на коня.
– Классная телка, – восхищенно сказал сын Кузнеца. – Я б ее...
– Ага, – сказал второй, – дорасти еще, трахальщик. Мальчишка был на целых два года старше, имел опыт близкого общения с соседской дочкой и смотрел на приятеля с высоты этого опыта весьма иронично. Даже этот самый опыт позволял ему понять, что баба, блин, существо непредсказуемое и хитрое, как...
– Как, стерва, крутится, – сказал Ловчий, оглядываясь на Гвоздя. – Все как бы ясно – колдун, тварь седая, этого долбаного дракона из Силы лепил по мере необходимости. И колдуна этого холили и лелеяли. Все ведь поил I но. Нишкни и проси прощения, пока Охотники не разозлились. Ан нет.
Действительно баронская дочка оказалась девкой крученой. Ай, спасибо, доброму рыцарю, за то, что избавил ее от злого дракона, который осаждал ее и сестер в замке, норовя пожрать всех троих бедных сироток. Она веси расскажет, как он ее благородно спас, но вот через замок пропустить не сможет, так как боится за свое доброе имя. Не стоит порядочным девушкам в замок пускать посторонних. Это может плохо сказаться на их, порядочных девушек, добром имени.
– Может, запалим халупу, к чертовой матери, – предложил Левша. – Из-за нее, блин, чуть Стука не потеряли. И вон сколько народу полегло. Даже рыцаря, и того жалко, засранца.
Младшему не повезло. На нем не было ни единой раны. Только капелька крови в углу рта. И сломанная шея.
– Сколько ж еще она людей угробит, если сейчас вот такое выкидывает, – вздохнул Гвоздь, поправляя на спящем Стуке плащ.
С неба снова текло, с противной размеренностью капли летели на землю, словно лень им было падать. Или противно.
– Недолго ей осталось, – сказал вдруг Коряга. – Вот спорим, что еще до вечера я сделаю так, что нас не только пропустят через мост, но далее...
Коряга огляделся, взгляд его упал на Стука.
– И вот Стук женится на хозяйке замка. Охотники заржали.
– Нет, серьезно, – сказал Коряга. – Бьемся об заклад?
Ловчий улыбнулся. Почему, собственно, и нет? Хуже не будет.
– А ты что хочешь? – спросил Ловчий Корягу. Тот почесал в затылке.
– Хочу, чтобы Стука вы посвятили в рыцари, а меня вместе с ним оставили в этом замке. Уволили, типа, со службы.
Охотники перестали смеяться. Интуиции Коряги они верили, он обычно чувствовал опасность чуть ли не нюхом. И то что он сейчас решил уйти из Отряда, пусть даже таким странным способом... А еще и Ворюга ушел, ни с кем не попрощавшись.
Ловчий обвел взглядом Отряд:
– Согласимся?
– Ну и хрен с ним, – махнул рукой Левша. – Если он нас до вечера хотя бы в замок этот речной проведет, так хоть в грязи и воде ночевать не придется.
Коряга встал с бревна, на котором сидел, потянулся:
– Сходить, что ли, к добрым сестричкам тряпок на перевязки попросить? Оно ведь как, в замок она, мать ее так, может и не пустить, право имеет, а вот отказать в помощи славным воинам, что кровь пролили в битве с драконом, ее вызволяя, не сможет. Так что – тряпок, выпивки и пожрать. Двое со мной, тяжести переносить.
Безымянные братья встали вслед за Корягой. Ни имени, ни права голоса эти парни в Отряде пока не имели, посему всякая тяжелая и непонятная работа была их уделом. А в связи с уходом трех ветеранов и возможным набором новобранцев, статус Безымянных братьев мог значительно вырасти.
– И пива, если есть, – сказал Отшельник.
Отшельник вечно пил всякую гадость. Коряга с братьями отправились к замку, Охотники некоторое время наблюдали, как они перекрикиваются с обитателями замка через стену. Потом Ловчий приказал Охотникам заняться ранеными разбойниками. Сволочи, конечно, но все-таки люди.
А к вечеру все – и Охотники, и разбойники – располагались на ночевку уже в Замке на мосту. Чем удивлены были сильно.
Мог к вечеру удивиться и Хозяин. Но не удивился, хотя удивленное выражение на лице у него появилось. Он как раз сидел у камина рядом с новым священником и вел неторопливый разговор.
Священник со вкусом рассказывал о том, как многие слуги церкви ищут в монастырских и университетских библиотеках книги и переписывают, подправляя, а иногда и почти полностью переделывая. Сам священник в этом деле приобрел даже некоторую известность среди специалистов.
Тексты древних греков из-под его руки выходили почти как настоящие, даже хроники и поэмы меняли свой смысл, не теряя увлекательности, зато приобретая полезность и благонравие.
Священник как раз добрался до истории о славном Роланде и его гибели, демонстрируя, как безнравственная, в общем, история о драке с христианами-горцами под чуткий рукой переписчика превратилась в повесть о борьбе с язычниками и самопожертвовании ради императора и христианского мира.
В этот самый момент в дверь зала постучали.
– Войди, – сказал Хозяин.
На пороге появился Ворюга. Одежда в грязи, местами Порвана. На руках кровь. Ворюга качнулся, уцепился рукой за дверь.
На лице Хозяина появилось удивление.
– Помогите, – сказал Ворюга, цепляясь за дверь. Хозяин подошел к нему, протянул руки, чтобы поддержать падающего Охотника.
Священник подумал, что, может, тоже следует встать и помочь благородному человеку, но не успел. Хозяин поддерживал слабеющего Ворюгу, тот левой рукой обратил его за шею.
Священник увидел вдруг, как Хозяин вздрогнул, покачнулся. Отпустил Ворюгу, обеими руками схватился за свою шею, и в этом момент в руке Охотника откуда-то появилось узкое лезвие.
Клинок вошел в грудь Хозяина. Оставив оружие в ране, Ворюга отпрыгнул в сторону, прижался спиной к стене. Правой рукой, не отводя взгляда от Хозяина, нашарил за голенищем сапога длинный, в три ладони, кинжал, замер, держа кинжал перед собой.
Хозяин дотронулся до раны. Кровь окрасила пальцы. Хозяин перевел взгляд на Ворюгу.
– Быстрый, – сказал Хозяин. И рухнул на пол.
Ворюга метнулся к нему, взмахнул своим кинжалом, ударил Хозяина снова в грудь, возле первой раны. Оглянулся на священника, дико оскалившись.
– Вот такие дела, батя, такие вот дела... – выдохнул Ворюга. – И на бессмертных управа найдется. Если взяться с Божьим именем по Божьей воле.
Он взял из камина горящее полено, подошел к окну, сорвал с него ставень и высунул факел наружу.
– Такие дела. Никто не мог. Один я смог... И тебе, батя, спасибо... Хорошее винцо привез. И вовремя.
Со двора донесся стук копыт и неясные выкрики. Ворюга отбросил полено, снова подбежал к лежащему Хозяину, торопливо достал из-за пазухи какой-то металлический флакон, вытащил пробку. Оглянулся, потом оторвал от плаща кусок ткани, вылил на нее из флакона жидкость. Обтер влажной тканью лезвие своего кинжала. Приставил оружие к груди Хозяина. Кровь уже из раны не текла, и рана начинала затягиваться.
Священник сидел за столом, глядя на происходящее, и мелко-мелко крестился. Мысль о том, что нужно вскочить и бежать, возникла, но ноги не слушались.
Веки Хозяина дрогнули, и Ворюга ударил кинжалом.
В зал вбежал человек, одетый во все черное.
– Получилось? – спросил он.
– Нормально, Пес, – сказал Ворюга. – Но быстро в себя приходит.
– Бессмертный, чего ж ты хочешь, – засмеялся Пес – Потащили его наружу. Давай быстрее. Нужно торопиться.
– Нужно торопиться, давайте быстрее, – сказал Ловчий, выезжая из Замка на мосту.
Он решил не ночевать в замке. Времени было в обрез. И оставшиеся с ним Охотники на этот раз даже не ворчали.
Они ехали молча в ночной тишине. И на душе у каждого было муторно. Хотя, конечно, они всякое повидали в своей жизни. И не только повидали, но и отягощали свои души деяниями не слишком благородными. С другой стороны, с чего это Охотнику проявлять благородство и нравственность?
Охотник утром не знает, доживет ли до вечера. И то что его могут убить – не самая страшная перспектива из возможных.
Беглый монашек, прибившийся как-то к Отряду, сказал, что лучше уж грешная душа, чем совсем без нее. Монаха через месяц заел оборотень. И что потрясло Охотников – монах долго умирал, хрипя и суча ногами, но так и не начал превращаться в оборотня.
Иному и царапины хватало, а этот, чаморошный, до самого утра боролся за свою душу и умер только с восходом солнца.
А вот восемнадцатилетняя дочь барона...
Все таки Коряга – сволочь, решили Охотники. Умный, но, слава Богу, остался он в замке. Это ж надо было такое придумать...
Старшая сестра долго думала, когда Коряга стал требовать перевязки для раненых. Был у нее соблазн в очередной раз послать мужиков подальше и спокойно ждать своего избранника. Но...
Из-за истории с драконом ситуация получилась неприятная. Можно, конечно, изображать счастливое избавление и дальше, но Охотники прекрасно знают, как это было на самом деле, а убедить остальных, особенно при герцогском дворе, куда вполне могли потащить на следствие и суд, будет непросто.
И каждая мелочь может лечь на одну из чаш весов.
Нужно будет откупиться. Пусть хоть тканью для перевязки, вином, едой и какими-нибудь лекарствами. Можно было даже послать в лагерь осаждавших цирюльника. Соблюдая при этом максимальную осторожность и дистанцию.
Ей, хозяйке замка, не к лицу самой возиться с такими мелочами. И заниматься этой ерундой было поручено средней сестре.
Дальше...
Коряга сказал средней сестре только пару фраз. Помимо, естественно, «Здравствуйте, благородная дама» и «До свидания, красавица!». Коряга умел найти подход к женщинам.
Средняя сестра внимательно посмотрела в глаза Охотника, кивнула еле заметно и ушла.
Коряга, отправив Безымянных братьев назад к Ловчему, стоял на опущенном мосту, прислонившись плечом к стене замка, и насвистывал что-то затейливое.
Посреди моста зиял пролом от камня, брошенного Ловчим. С реки тянуло промозглой сыростью.
Средняя сестра подошла к старшей и сказала, что, кажется, эти уроды задумали какую-то пакость.
– Где? – всполошилась старшая.
– Возле моста, – ответила средняя. – Сама посмотри.
Старшая посмотрела. Ничего там не было, только тот самый горластый Охотник насвистывал что-то.
– Ничего такого, – сказала старшая.
Средняя перегнулась через парапет и указала пальцем:
– Да вот же!
Коряга услышал голоса, посмотрел наверх и как раз увидел, как старшая, даже не вскрикнув, упала со стены. Глухо ударилась о доски моста,
– Бог в помощь! – крикнул Коряга средней сестре и помахал рукой.
Та поправила волосы, выбившиеся из-под шапочки, и даже улыбнулась.
– Давайте поскорее! – крикнул Коряга. – Холодно. Средняя сестра ушла в замок. Старшая застонала.
Стена была не слишком высокая. Наверное, у старшей сестры был шанс остаться в живых.
Коряга стал возле нее на одно колено, будто собирался присягнуть в верности.
– Что, сука, хреново? – спросил Коряга.
От палаток что-то кричали. Они видели падение.
– Пожалуйста... – прошептала старшая сестра, хозяйка замка.
– Я тебе вот что скажу, – Коряга наклонился к самому лицу девушки. – Не нужно было тебе...
За воротами послышался шум, загремел засов.
Коряга оглянулся на ворота, усмехнулся и сломал умирающей шею. Имел право, между прочим. Связавшийся с нечистью мог быть осужден любым Охотником и им же казнен.
С этой точки зрения, Коряга был чист. А то что средняя сестра убила вначале старшую, а потом, на всякий случай, и младшую – дело, в общем, житейское. И Коряга никого на это преступление не подбивал. Он только сказал средней, спросил...
– А ведь если ваша старшая вдруг помрет, вы хозяйкой останетесь? – спросил Коряга и добавил, не делая паузы. – Жениху ведь все равно кто, ему бы лишь хозяйка замка. Оно ведь так – либо у тебя есть замок, либо идешь в монастырь. Сестра вступительный взнос обеспечит?
И всё.
Пока открывали ворота, чтобы посмотреть, что там с хозяйкой замка, поскользнувшейся на стене, младшая сестра, как потом решили, неудачно упала на кухонный нож. Может, зацепилась платьем за что-то, услышав о беде со старшей сестрой. Средняя, во всяком случае, говорила именно так. Ей виднее, она при этом присутствовала.
Священник, прихваченный Младшим для венчания, отпел двух сестер и обвенчал-таки третью со Стуком, как раз к вечеру пришедшим в себя. Плохо соображая, что именно происходит, Стук получил шлепок мечом по шее, затем ошарашенно ответил «да» на вопрос священника в замковой часовне и неожиданно для себя стал благородным хозяином Замка – на мосту, да еще и женатым.
– Твою мать, – пробормотал Стук, когда все наконец до него дошло.
– Нормально-нормально, – хлопнул его по плечу Коряга, покосившись на Ловчего. – Все хорошо.
А праздничный ужин не получился. Один Коряга пытался шутить, но его не поддерживали. Стук, усаженный на главное место, слабо улыбался, глядя по сторонам и на свою неожиданную супругу, а та пила, не переставая, вино, словно стараясь что-то утопить в себе.
Священник сидел тихонько в уголке и время от времени бормотал что-то о посте, о приближающейся Пасхе, но его не слушали.
Тягостный получился вечер, поэтому, когда Ловчий вдруг приказал собираться, никто не возразил, даже Коряга. Он, казалось, тоже был не прочь спровадить своих бывших товарищей по Отряду.
Луны почти не было, только тонюсенький серпик время от времени мелькал в разрывах облаков. Ловчий ехал первым, Отряд следом – то что Ловчий хорошо видит в темноте, в Отряде знали всегда и не удивлялись. Еще все знали, что он прекрасно слышит, поэтому ехали молча, хотя очень хотелось поболтать, обговорить события последнего дня.
Замок, сестры, дракон – все это ерунда. С такими делами они сталкивались неоднократно, так или иначе. И то что колдуны могут из ничего слепить чудовище и заставить людской страх подпитывать это чудовище силой – знал каждый. И большинство из Охотников, за исключением разве что Безымянных братьев, сталкивались с порождениями колдовской силы.
Не это беспокоило Охотников.
Здоровенный камень, пролетевший полторы сотни саженей и проломивший доски в ладонь толщиной. Кинжал, брошенный за сотню шагов и убивший колдуна на стене. Волшебное исцеление Стука, пораженного драконьим ядом.
А потом всплыли воспоминания об арбалетных стрелах, пойманных Ловчим, о чуть было не перевернутой засеке, о ночи с ведьмой, о десятках и сотнях случаев, которые поначалу казались забавными, а теперь приобретали странный, неприятный оттенок.
Ночные февральские дороги навевают самые темные мысли. И шум голого леса приобретает в темноте звучание угрозы.
Они уважали Ловчего. Может быть, даже любили. Но они были Охотниками. Они были готовы к столкновению с нечистью, И еще они были готовы к тому, что любой из них может вдруг превратиться в эту самую нечисть. Любой и в любое мгновение.
И тогда только быстрота и решительность могла спасти остальных. Только решительность и быстрота. Охотники знали, как нужно действовать в такой ситуации, но ведь это был Ловчий.
Охотники думали. Они не переговаривались, но каждый понимал, что именно думает сейчас каждый. И понимали, почему так быстро ушел из Отряда Коряга. И им казалось, что они понимают, почему исчез Ворюга. Нужно что-то делать. Это, конечно, Ловчий, который неоднократно спасал их жизни, но...
Лучше грешная душа, чем вообще без души.
– Стоять! – приказал вдруг Ловчий.
Отряд остановился. Всхрапнули кони. И тишина.
– Что? – не выдержал Левша.
– Тяжело вам сейчас? – не то спросил, не то просто сказал Ловчий.
Охотники не видели его, только светло-серый плащ чуть выделялся на черном.
Гвоздь осторожно повернул свой арбалет в сторону этого светлого пятна.
– Нехорошо, Гвоздь, – сказал печально Ловчий, – целиться в своего командира.
Гвоздь сглотнул.
– И если уж целишься, то хоть точно. Вон, как Молчун. А то ведь промажешь на полсажени влево, – Ловчий вроде как тихо засмеялся, у Гвоздя по спине пробежал холодок.
Налетевший внезапно порыв холодного ветра стегнул по лицу Гвоздя с такой силой, что Охотник чуть не нажал на скобу.
– И даже поговорить не хотите? – спросил Ловчий, чуть повысив голос, чтобы перекричать ветер и шум леса. – Перетереть перед разборкой?
– Об чем тут тереть? – пробормотал Отшельник еле слышно, но Ловчий его услышал.
– Не хочешь, Отшельник? А я думал, ты рассудительный. Что вы теряете, если мы просто поговорим?
– Может, душу... – прошептал Гвоздь.
– Оставь свою душу при себе, – голос Ловчего на этот раз прозвучал зло. – Тоже мне, большая ценность. Вы не понимаете, что ничего не сможете мне сделать? Не понимаете? У вас мозги отказали? Мы на лесной дороге, справа и слева – лес. Вы почти ни хрена не видите. А я... Малый вцепился в свой двуручник, Левша пытается тихонько зарядить арбалет, Братья прикидывают, как им с рогатинами пробиться вперед, мимо Гвоздя и Молчуна... Если начнется свалка, ведь у вас нет шансов.
Отшельник нашарил левой рукой на груди крест, сжал его в кулаке.
– Вовремя молиться надумал! – крикнул Ловчий. Ветер усиливался. Облака куда-то унесло, и звезды усеяли небо.
– Давайте просто разъедемся, – предложил Ловчий. – Я не хочу вас убивать. И я не слуга дьявола. Я...
А кто я, подумал Ловчий. Кто? Что им сказать? Назваться человеком? Богом? Это прозвучит очень успокаивающе – спокойно, ребята, я бессмертный. Щелкнут арбалеты, с криком рванутся вперед Безымянные братья, провоцируя встречный бросок на рогатины, и нужно будет убивать их, потому что Охотники не отступают. Они знают, что убежать нельзя. Молено только победить или умереть.
Самым неприятным было то, что их действительно нужно убить. Если он хочет, чтобы сейчас не пошли слухи о нем и о Хозяине, – их нужно убить. Пресечь слухи сразу. Убить Левшу, Гвоздя, Малого... Их всех убить.
Ловчий мотнул головой. Если это правильное решение – к черту правильные решения.
– Я не смогу вас уговорить, что я каким был, таким и остался, – сказал Ловчий. – Вы мне не поверите. Превращенный и сам может не понимать, что уже стал тварью. Все правильно. Я предложу вам подумать.
Он замолчал. Молчали и Охотники. И это было хорошим знаком.
– Вы видели меня в бою, – сказал Ловчий. – И понимаете, что шансов у вас мало. Особенно ночью. Я мог бы вас всех... Сейчас, в темноте. Никто бы не ушел. И арбалеты ваши с рогатинами меня не остановили бы...
Так?
– Так, – выдавил из себя Левша.
– Я просто уйду. Вы не сможете меня остановить. Вы сможете только предупредить обо мне остальные Отряды, организовать охоту на меня. Тогда у вас появится шанс меня грохнуть. Верно?
– Верно... – сказал Левша. Остальные молчали.
– Я хочу дать последний совет. Если хотите – послушайтесь его. Не хотите – не нужно, – Ловчему вдруг стало холодно, он запахнул плащ. – Не нужно ехать к месту сбора. Просто поворачивайтесь и уезжайте. В замок, в Святую землю – куда хотите. Черный крест уже умер.
Последние недели – это его агония, не жизнь. У вас есть шанс спастись. Уезжайте и забудьте, что были Охотниками. И тогда, может быть, выживете. Может быть.
Ловчий отвернулся и молча тронул коня.
Молчали Охотники.
Не так он хотел с ними расстаться. Не так. Ловчий сжал кулаки. Действительно все движется к развязке. И похоже, что от него и от Хозяина уже ничего не зависит. Нужно просто ждать.
Завтра к вечеру он будет на месте сбора. По дороге выполнив просьбу Егеря. Деревня, в которой жила семья Егеря, как раз по пути. Он должен сдержать слово.
Он всегда держал слово.
VIII
Ничто не меняется так часто, как прошлое.Жан Поль Сартр
– И не хрен тут рассуждать! Чего думать – можно не можно... Нужно. И идешь, и глотки режешь, и под стрелы, блин, лезешь, потому что нужно. Не тебе нужно, не мне нужно. Нам нужно. Мне самому, может, на хрен нужно за реку ходить. И тебе не нужно. Но ежели мы не пойдем за реку, то они, уроды, к нам из-за реки припрутся. И что? Они, суки, ловко устроились... Они, видишь ли, чистые, а мы? Я, значит, грязный. Они, значит, от бога, а я, значит, из дерьма слеплен? Евангелие они святое, вишь ли, читают, а я не могу по серости своей... Ну не могу... Не учился. Я, может, с ранней юности за святое дело кровь проливал. Вот этими руками. Крест на своей одеже носил. Ну не сподобился я благородным родиться, чтобы шпоры носить. Был, правда, случай, когда меня чуть на поле брани сам король... – староста поднял палец вверх, – сам король чуть не посвятил. Почти уж собрался, даже меч вынул из ножен, как тут сарацины снова полезли, а потом я уже к нему не подходил. Зачем мне звание?
Ловчий закрыл глаза. Староста мог заболтать любого, трещал не переставая. Хотя – его молено было понять – он все еще не отошел от стычки за околицей деревни.
Огонь в очаге посреди хижины освещал лица сидящих крестьян, отражался в остекленелых глазах. Не то чтобы крестьяне боялись смерти. Они всё еще не привыкли к мысли, что вот сейчас, этой ночью, умерли не они, а другие. Что те, кого они знали, сейчас лежат в сарае, прикрытые рогожей, а дверь сарая приперта бревном, чтобы какая-нибудь звериная мелочь не покусилась на дармовое угощение.
– Они думали, что я испугаюсь, сволочи антихристовы. Не на того напали! Я в Святой земле караваны сопровождал. Знаешь, что такое в тамошних горах караваны вести? Не знаешь. Я знаю! Дорога узкая, телеги одна за одной, переднюю зажжешь – никто из каравана не выберется. И назад – хрен упряжку волов развернешь. И тогда черным нужно только подождать, пока вода не кончится в караване. Когда жара всех доконает – спускайся и собирай. Я сам видел, как рыцарь плакал и шпоры с себя сдирал, чтобы его в караван не посылали... А я ходил с двумя десятками... – староста сделал паузу, давая возможность слушателям оценить, – с двумя десятками караванов. Ежели совсем точно – двадцать три. Я сам считать не шибко умею, ни к чему мне это, но я зарубки на щите делал. Потом, когда мне локоть раздолбали, и рука отнялась, я попросил монаха зарубки сосчитать. Он и сказал – двадцать три.
Ловчего цифра не поразила. Хоть сотня, какая разница. А остальные, видимо, эту историю слушали уже в который раз, и она их уже не потрясала. Ею сейчас не нужно было восхищаться, ее нужно было просто переждать, как внезапный дождь.
– Они поначалу вроде с добром приходили... Сю-сю, ля-ля... Бога нашего, Иисуса любим, душа от него... И наши слюни распустили, тоже начали в переведенное Евангелие заглядывать и вслух читать. Я и сам чуть не поверил.
Хорошо, священник наш тогдашний, царство ему небесное, большого ума был, мог пять кувшинов вина выпить, но соображения не терял. Он чего сказал? Он сказал... – Староста перевел дыхание и отпил из кувшина. – Он сказал, что эти чистые Бога-отца дьяволом называют и что коли тебя посвятили, то, согрешивши, ты больше прощения не получишь. Усек?