Страница:
– Что?
– В кафе было убито девять человек.
Гаврилин поймал себя на том, что чуть не выдал фразу пастора Шлага из бессмертного фильма: «А мне казалось, что вы меня не слушаете!». Потом Штирлиц еще сказал: «Ну что вы, я вас очень внимательно слушаю, продолжайте.» Вместо этого Гаврилин сжал руки в кулаки и заявил:
– Ну, это вам виднее.
Пауза. Гаврилин и сам толком не знал, на какую именно реакцию рассчитывал. Ну, может быть, фразу типа «а что вы имеете в виду?» или афоризм «не твоего ума дела», но Александр Иванович молчал. И молчал до тех пор, пока машина не въехала в аллею недалеко от набережной. Там Александр Иванович заглушил мотор и обернулся к Гаврилину:
– А ты с чего взял, что нам должно быть виднее?
– Мне так показалось.
– Интуиция?
– Интуиция.
– А ведь мог бы куда изящнее выкрутиться. Например непробиваемо-логичной фразой: « Начальству виднее».
– Так то начальству, – решил хамить до упора Гаврилин. Хамство – это конечно нехорошо и даже не в стиле Гаврилина. Тем более при исполнении и в присутствии. Вот теперь пусть ему этот любитель пива и прессы об этом и скажет.
– Провоцирование собеседника с целью выявления его намерений. В учебном пособии, если не ошибаюсь, разъяснение этого способа размещается на пяти страницах, от двадцать восьмой до тридцать третьей.
– До тридцать четвертой, на ней расположена диаграмма, – подтвердил Гаврилин обреченно.
– Точно, старею и память стала подводить, – согласился Александр Иванович. – Могу дать совершенно бесплатный совет – в разговоре с неизвестный старайся избегать слишком точного исполнения инструкций и рекомендаций.
– Постараюсь.
– Вот именно, постарайся, потому что в характеристике слишком много места отводится анализу твоей склонности к бездумному исполнению.
Спасибо. Вот за откровенность – спасибо. В характеристике, значит, бездумное исполнение? Это после того, как целая куча преподавателей потратила столько усилий и нервов, в первую очередь его нервов, на то, чтобы вбить в него именно это бездумное исполнение. Интересненький, судя по всему, получился документик в его личном деле. Что они там еще понаписывали о нем? Гаврилин покосился на собеседника и уловил на его лице ироничную улыбку.
Мать. В смысле, черт побери. Как гласит народная поговорка, с суконным рылом – в калашный ряд. Вам, товарищ Гаврилин, еще расти и расти. Вы, товарищ Гаврилин, решили проверить на мужике один из рекомендованных способов выведения из душевного равновесия, а он быстренько загнал вас в нижний партер, и это уже вам приходится думать о сохранении своего. Спасибо за урок.
– Не обижайтесь, Саша, – снова перешел на «вы» Александр Иванович, – работа у нас такая, постоянно приходится ожидать подвоха. И от своих, в том числе.
– Это вы имеете в виду тот небольшой, э – э, инцидент в кафе? Неужели меня нельзя было хотя бы предупредить, хотя бы намекнуть?
– Ну, тезка, это вы как-то очень странно представляете себе нашу работу. Предупреждать и информировать вас будут в доме для престарелых шпионов и провокаторов. Вам во время занятий говорили, что возможно в вашей работе все, что угодно?
– Говорили.
– Ну, так считайте это предупреждением на всю оставшуюся жизнь, которая, кстати, дается только раз.
– И прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно…
– Это вы по Николаю Островскому цитируете?
– Естественно.
– Больше не цитируйте.
– Демонстрирует мое коммунистическое воспитание?
– Демонстрирует ваше слабое знание русской литературы. Фраза: «Жизнь дается человеку только раз…» принадлежит Антону Павловичу Чехову. И звучит гораздо веселее и жизнерадостнее. Вы поищите ее на досуге у классика. А мы пока вернемся к делу.
Вернемся. И нечего меня так в дерьмо макать. Не люблю я этого. И никто не любит. Знаток литературы выискался.
Интеллигент сраный. Настоящий интеллигент в жизни такого неуважения к собеседнику не позволит. Пока Гаврилин злобствовал в уме, Александр Иванович не торопясь достал из портфеля папку и положил ее на колени Гаврилина.
– Ознакомьтесь с содержанием данного вместилища и учтите, что получили вы его в руки всего на двадцать минут. И я не уверен, что вам в ближайшее время удастся освежить его в памяти.
– У меня такое впечатление, что начальство почему-то резко изменило ко мне отношение.
– И с чего же такое впечатление?
– В течение двух последних недель меня заботливо оберегали от какой-либо информации. Еще немного и мне приказали бы заткнуть уши и ходить с завязанными глазами.
– Вот это вряд ли. Нашу контору можно обвинить в чем угодно, но в неэффективном использовании своих людей контору подозревать не стоит. Все происходит так, как запланировано.
Гаврилин позволил себе хмыкнуть в качестве компенсации за пережитые неудобства, но собеседник не обиделся.
– Как запланировано, – повторил он, – правильно или нет – вопрос отдельный. Самое главное – так как запланировано. А планируют у нас с трехкратным запасом прочности. И вам стоит об этом помнить постоянно.
– Я постараюсь, – сказал Гаврилин, ощущая как растет напряжение. Возникло и стало разрастаться чувство приближающегося изменения в жизни, неприятного и катастрофического.
Будто все вдруг отодвинулось от Гаврилина, и он остался в гулкой пустоте. Вот сейчас. Вот сейчас, наконец, он получит приказ, и этот приказ превратит всю его предыдущую жизнь всего лишь в эпизод, в подготовку для настоящего дела. Все, что было перед этим разговором, все, что происходило с ним с самого рождение – окажется только тщательно спланированным включением его в некий механизм, работу которого Гаврилин до этого момента только предполагал.
Что бы там ни говорили ему инструктора, что бы ни передавали друг другу курсанты, и что бы там ни возникало в душе – все это неизбежно превратится только в отвлеченные рассуждения на тему.
Гаврилину никогда не доводилось бывать под пулями в боевой ситуации. То, что с ними со всеми делали инструкторы – в счет не шло, каким бы опасным это ни выглядело на занятиях. Гаврилину вдруг пришло в голову, что именно так должен ощущать себя солдат в первом бою. Уставы, наставления, учения – все это вдруг оказывается зыбким и нереальным, когда нужно просто встать и пойти вперед под пули, которые выпущены не для того, чтобы мерзко свистнуть у тебя над ухом, а для того, чтобы…
Гаврилин вдруг обнаружил, что сидит в машине с закрытыми глазами, и на соседнем сидении находится Александр Иванович, и он тоже почему-то молчит. Гаврилин открыл глаза и вздохнул:
– У вас бывало?..
– Бывало. И бывает. И не только у меня. Наличие подобных чувств является обязательным условием для таких как мы с вами.
– Каких?
– Вы это поймете сами. И очень скоро. Все то, что вам довелось испытать при окончании нашего уважаемого учебного заведения, – это только экзамены. Выпускные экзамены. Вы же, наверняка, помните, как отличались выпускные экзамены в школе от вступительных экзаменов в университет? Помните? Ну, вот теперь вам предстоит экзамен вступительный. Нечто вроде дефлорации.
– И вам предоставлено право первой ночи.
– Скорее, это вам предоставлено право последней. У нас осталось всего несколько минут. Я сообщу вам только самое необходимое. А потом – исчезну. И вам придется действовать самостоятельно. В идеальном случае – в течение последующего времени вы испытаете сильный стресс. Во всех остальных вариантах развития сюжета – не исключено, что могут появиться желающие пролить вашу кровь, извините за некоторую высокопарность изложения.
Гаврилин промолчал, не смотря на явное приглашение к диалогу, прозвучавшее в голосе собеседника.
– Так вот, иногда в нашей работе возникает необходимость кого-нибудь убить. Или устранить, если вы предаете особое значение терминам. Для подобных акций существуют специальные люди и даже группы людей. Они получают приказы и чаще всего эти приказы выполняют. Вы, наверняка, понимаете, что к таким специалистам предъявляются особые требования. Это не специальные подразделения, натасканные для боя. Там все более-менее понятно. Эти люди… – Александр Иванович сделал небольшую, едва заметную паузу, – должны убивать. Не участвовать в бою, не проявлять героизм и самопожертвование, а убивать. Не важно кого – женщину, ребенка, старика. Кого угодно.
Гаврилин продолжал молчать. Он понимал, что ему лучше всего будет промолчать.
– Вы должны себе представлять, что такую работу могут выполнять очень специфические люди, – снова пауза, – и их нужно контролировать, за ними нужно наблюдать, их нужно просчитывать и чувствовать их желания и потребности. И для того, чтобы за ними наблюдать, тоже нужны особые люди. Люди со специфическим складом характера, который, кстати, тоже весьма редко встречается. Тут нам с вами повезло.
– Повезло, – эхом откликнулся Гаврилин.
– Я передаю вам группу. Минимум двух ее членов вы видели. В папке информация о них и их послужном списке. Ознакомьтесь.
Гаврилин взял в руки папку, но открывать не стал:
– Что, все группы передают в такой спешке и таким странным способом?
– Группы вообще редко передают. Это всегда очень индивидуально.
– Ну, вам эту группу передали не в такой обстановке?
– Мне ее не передавали. Я ее создавал.
Если бы Азалия Семеновна не была столь увлечена самим фактом поездки, то она бы обратила внимание на то, что следом за их «волгой» от пансионата отъехали неприметные «жигули». В них находилось три человека из бригады Грека. «Жигуленок» опоздал с отъездом из-за того, что в него пришлось погрузить вещи Азалии Семеновны.
Столь вольное обращение со своими вещами Азалия Семеновна не одобрила бы никогда, но с определенного момента ее одобрение перестало быть решающим фактором.
В пансионате Азалия Семеновна еще могла бы поднять шум, или, во всяком случае, попытаться это сделать. После посадки в машину у нее не было даже этой призрачной возможности.
Поначалу Грек хотел привезти свидетельницу в пещеру и поговорить с ней на фоне стен, забрызганных кровью. Он даже начал в уме строить схему беседы, но потом ему пришла в голову простая мысль – баба может поехать крышей. С ней лучше начинать исподволь, припрятав угрозу в рукаве. То, что приезжая дура была с дочкой, дело даже облегчало. Какой бы идиоткой ни была мама (а именно так охарактеризовал ее следователь), вольное обращение с дочкой должно было подхлестнуть ее мыслительные способности.
Все было рассчитано достаточно точно. Не учтено было только то, чего учесть не было никакой возможности, – сама Азалия Семеновна.
Она спокойно прошла через двор дома на окраине, демонстративно вытерла ноги о половик у входа и прошла в дом. Преисполненная непривычным чувством выполняемого общественного долга Азалия Семеновна никак не отреагировала на выгоревшие обои коридора и на плохо выкрашенный пол комнаты. Грек, ожидавший ее в комнате, произвел достаточно приятное впечатление.
Азалия Семеновна проследила за тем, как ее дочь села на стул, после чего разместила на другом стуле свою сумку и только после этого села сама, предварительно проверив сидение стула на наличие пыли.
Пока она размещалась, Грек внимательно ее рассматривал и пришел к выводу, что тут особых проблем быть не должно. Такую дамочку разговорить, а тем более уговорить, будет не трудно. Поэтому беседу Грек решил начать просто:
– Добрый вечер, Азалия Семеновна, я вам очень признателен за то, что вы приехали к нам.
– Я собиралась прогуляться вместе с дочкой, и ваш посланец пообещал, что все это о-по-зна-ние, – Азалия Семеновна произнесла это официальное слово по слогам, – займет не больше получаса. Дело в том, что мы хотели прогуляться. Сами понимаете, как важно для детей гулять на свежем воздухе, да и не только детям, но и нам, взрослым. Вы наверняка меня понимаете.
– Да, я…
– Вот именно, я где-то читала о полезности прогулок перед сном, это хорошо отражается на нервной системе. Эта жара… вы ведь обратили внимание, какая стоит ужасная жара на дворе. Мы приехали только вчера, и должна вам сказать, что акклиматизироваться мы еще не успели. Это солнце, эта духота. И еще эти дыры в озоновом слое… – Азалия Семеновна всплеснула руками, – я вам скажу честно, у меня возникло такое впечатление, что одна из этих дыр расположена прямо над городом, как будто нам духоты не хватало. А этот озон, он что, действительно так вреден? Вы знаете, я просто чувствую, как через эти дыры уходит воздух! Здесь просто невозможно дышать, даже возле моря.
– Азалия Семеновна, я хотел с вами поговорить о сегодняшнем происшествии в кафе, – Грек старался говорить ровно и уверенно, хотя чувствовал, как его заполняет раздражение.
– Вы об этой кошмарной стрельбе в кафе? Это ужас какой то, просто невозможно никуда скрыться от этого насилия. Я, кстати, слышала, что все эти вспышки не-мо-ти-ви-ро-ван-ной жестокости, – Азалия Семеновна очень любила вставлять в свою речь научные термины и произносила их для большей значимости по слогам, – тоже связаны с дырами в озоновом слое.
– Мы хотели, чтобы вы посмотрели на фотографию и сказали, не этот ли человек был тем самым убийцей в кафе, – Грек протянул Азалии Семеновне паспорт Карася, раскрытый на странице с фотографией.
Азалия Семеновна мельком посмотрела на снимок и отрицательно покачала головой.
– Не знаю. Не знаю, но, по-моему, тот был в другой одежде. Я вообще не рассматриваю на улице мужчин, поймите меня правильно, – Азалия Семеновна назидательно посмотрела на сидящую в стороне дочь. – Этот вообще не похож на убийцу. Тот в кафе был с автоматом, ужас, с таким большим, железным.
– Может быть, все-таки этот был там в кафе? Подумайте, – с нажимом сказал Грек.
– Не знаю, но мне кажется, что не этот. Нет, наверняка, не этот, я бы вспомнила. У меня очень хорошая память на лица, я однажды случайно встретила на улице женщину и практически сразу вспомнила, что мы с ней учились в параллельных классах. Это ведь, сколько лет прошло! Или вот еще…
– Азалия Семеновна, – Грек легонько хлопнул ладонью по столу, – и все-таки это фотография убийцы.
– Иду я по улице и вдруг вижу – очень знакомое лицо, просто очень знакомое. Я задумалась…
– Азалия Семеновна! – повысил голос Грек. Обычно он умел сдерживать свои эмоции столько, сколько было нужно. Обычно. Сегодня он слишком отпустил себя, во время допроса в пещере. Во рту все еще был привкус крови. Кроме этого, обстановка заставляла действовать быстро. Карась уже был в больнице, в сознание еще не пришел, но это могло произойти в любой момент. Любая другая на месте Азалии Семеновны уже поняла бы, что все происходящее не укладывается в обычные взаимоотношения с милицией. Грек слушал ее болтовню и все больше убеждался в том, что по-хорошему решить дело не получится. Действительно, какого черта? Чего возиться с дурой?
Не понимает – и не нужно. Он и не надеялся особенно на ее сотрудничество. Пусть Король рассуждает как угодно, но он будет действовать так, как ему кажется правильным. Нет у них времени на психологические изыскания и слушанье болтовни этой дуры.
– …Оказалось, что это была моя соседка по старой квартире. Вы представляете?
Грек перегнулся через стол и ударил Азалию Семеновну по лицу тыльной стороной ладони. Удар пришелся по губам. Кожа лопнула, и две или три капли крови полетели в сторону.
– А?.. – Азалия Семеновна не поняла, что произошло. Она видела, как мужчина приятной наружности привстал со стула, замахнулся, она даже почувствовала удар и боль, но все это не связалось в ее мозгу. Ударили. Ударили ее, а не кого-нибудь другого. Произошло нечто невозможное, нечто неправильное и нереальное. С ней такого произойти просто не могло.
Азалия Семеновна дотронулась до лица, ощупала губы и поднесла руку к глазам. Кровь. Азалия Семеновна опустила глаза и увидела, что кровь капает на ее блузку, оставляя пятна. Азалия Семеновна автоматически потянулась к сумке и осторожно, стараясь не запачкать вещей, стала искать носовой платок. Она вся сосредоточилась на этом – нужно спасти одежду. Они ведь с Маргаритой собирались гулять по набережной, а в испорченной блузке этого нельзя будет сделать.
Азалия Семеновна, копаясь в сумке, не обратила внимания на то, что Грек встал и обошел стол. Он перестал существовать, не было его удара, была только кровь, текущая на блузку, и нужен был платок, чтобы эту кровь остановить, и нужно было подумать, как же они пойдут на набережную, и…
Прическа. Когда рука Грека коснулась ее волос, Азалия Семеновна подумала только о прическе. Он испортит ей прическу. Азалия Семеновна даже начала что-то говорить, но поверхность стола стремительно приблизилась к ее лицу. Удар.
Азалия Семеновна снова не поняла, что же произошло. Она все еще думала о внешности, и никакие другие мысли не могли пробиться в ее мозг. Азалия Семеновна только поняла, что крови стало больше, теперь она текла еще из носа, на полировке стола появились кровавые полосы – это Грек с силой провел ее лицом по столу. Прическа испорчена. И еще эта кровь. И еще крик. Только после того, как Азалия Семеновна поняла, что кричит ее дочь, мысли о необходимости защиты одежды от крови стали отступать.
Маргарита кричит. У нее что-то произошло. Азалия Семеновна подняла голову от стола и увидела ужас в глазах дочери. Азалия Семеновна попыталась что-то сказать. Может быть, о том, что нельзя так кричать в обществе чужих людей, но что-то сверкнуло у нее перед глазами, стул качнулся, и Азалия Семеновна упала.
Это происходит с ней. Не с кем-то, а именно с ней и с ее дочкой. С ними никогда ничего не происходило такого. Это невозможно, но это было именно так. Азалия Семеновна шарила вокруг себя по полу руками. Нужно встать, пол грязный, одежда будет испорчена окончательно, нужно встать и успокоить дочь. Ей должны помочь встать. Ей должны…
Это происходит с ней. С ней. С ней. С ней.
Азалия Семеновна закричала. Страх и обида заполнили ее мозг, вытеснив все остальные чувства. Она перестала видеть и слышать. Ей уже не могло быть хуже. Просто не могло. Чтобы не происходило дальше – это уже не могло пробиться сквозь темную завесу ужаса в сознании Азалии Семеновны.
И Грек это понял. Он еще раз ударил ее по лицу, залитому кровью, брезгливо отряхнул с руки капли крови. Поморщился. Услышать этот крик никто не мог, но он неприятно резал уши и не давал вставить хоть одно слово. И было понятно, что замолчит она только вместе со смертью.
– Не повезло тебе с мамой, – сказал Грек Маргарите, – если бы она была чуть-чуть умнее – вы бы выбрались из этой передряги. Если бы она вспомнила, что именно этот парень был в кафе…
– Не этот был, – неожиданно сказала Маргарита, – не тот, что на фотографии. Тому было около тридцати лет, он был в белой рубашке, черных брюках. Чуть-чуть выше вас, такой… сильный. Волосы русые. У него еще шрам на лице был, возле левого глаза.
– Что?
– Вы маму не бейте, пожалуйста, я вам сама все расскажу, я запомнила. Пожалуйста. С ним девушка была еще, я и ее запомнила, я расскажу, честно, только не бейте больше маму.
Азалия Семеновна продолжала кричать. Грек нагнулся к девочке:
– Рассказывай, маленькая, рассказывай.
– Я… хорошо, только мама…
– Мама сейчас перестанет плакать, сейчас, ты выйди на минуту из комнаты, сейчас, – Грек подтолкнул Маргариту к двери. Не вовремя. Если бы ты все это в милиции рассказала. А теперь – все! Теперь настоящий убийца нас уже почти не интересует. Теперь нам нужно только одно – чтобы все можно было свалить на другого. Теперь у нас как бы и выхода нет. Теперь вы нам только мешать будете. Если бы ты, дура, смогла понять. Просто понять, что нужно ткнуть пальцем в Карася и подтвердить, что это именно он был в кафе. А теперь…
Грек наклонился над Азалией Семеновной и ударил. Крик стих, и тело обмякло. Стало слышно, как за дверью кто-то разговаривает с Маргаритой.
Грек сел на стул и вынул из кармана сотовый телефон. Тут все понятно, но решение придется принимать Королю. И он его примет. Такое как нужно.
Все вокруг воняло. Король, Мастер, Лазарь и им подобные всегда распространяют вокруг себя вонь. Вышестоящее начальство и политики могут сколько угодно прикидываться, что носы у них заложены, и они не ощущают этого смрада. Пусть прикидываются.
Он, подполковник милиции Симоненко, всегда ощущал этот запах. Как бы не старались они отмыть руки – ничего у них не выходило. Стоило только раз принять что-нибудь из их рук – и твои руки тоже начинали источать смрад крови и грязи. Симоненко всегда гордился тем, что его руки чисты. Насколько это, естественно, возможно при его работе.
Насколько возможно. Потом он стал ощущать и от своих рук этот запах. И терпел. Насколько было возможно. Он вообще оказался слишком терпеливым, подполковник милиции Симоненко.
Он даже смог терпеть себя нынешнего. Долго, очень долго. Слишком долго, для того, чтобы сохранить к себе уважение.
Как он хотел не видеть себя, не ощущать себя деталькой механизма, управляемого Королем. Самое паскудное в том, что никто и не ждет от него ничего другого. Ни его руководство, ни его подчиненные – никто не хотел бы нарушения сложившегося равновесия.
Даже он сам не хотел бы этого. Король решает свои вопросы сам. Те, кто в его делах не участвует – решают свои проблемы при помощи милиции и закона. И все это оказалось слишком тонким и непрочным. Стоило кому-то решить внести в ситуацию изменения, и равновесие стало захлебываться кровью.
Девять человек убитых в кафе, несколько искалеченных парней из бригады Мастера, минимум один из них уже умер. Что дальше? Симоненко знал, что напряжение еще не достигло своего пика. Это пока завязка. Плюс внутренние разборки, чистка.
Симоненко по своим каналам попытался выяснить, что будут предпринимать друзья Лазаря и ему сообщили, что там идет обсуждение. Уже несколько часов авторитеты решают, как поступить. Несколько часов решается судьба Короля и, по большому счету, судьба города.
Симоненко пообещали сообщить сразу же, как только что-то прояснится. И у Симоненко появится возможность подготовиться. Принять меры. Например, бросить все и помчаться к Королю с сообщением.
Симоненко встал и прошелся по темному кабинету. Ему предложили расхлебывать кашу самостоятельно. Король очень хочет, чтобы Симоненко занимался поиском убийц и не лез в дела Короля. Этого же хотят наверху. Все понятно, все видно как на ладони. Только существуют махонькие такие неувязочки, совсем крохотные. Кто-то нашел в горах парня и вызвал «скорую». Симоненко об этом сообщили сразу же, потому что у парня обнаружили деньги и ствол. Парень очень сильно побился, видно упал со скалы, а потом его волокло по осыпи.
К чьим делам относится он? К делам Симоненко или к делам Короля? Это выяснится, когда парень придет в себя.
Ствол у него чистый, это уже выяснить успели, в кафе стреляли из другого. Из другого. И слишком все это маловероятно – найти разыскиваемого убийцу прямо возле дороги. Слишком. С другой стороны – чего только не бывает на свете. Вот, например, сейчас начальник городской милиции поедет на доклад к человеку, которого следует именовать главарем преступной группы, а именуют мэром города.
Симоненко включил свет, собрал со стола в портфель бумаги. Постоял минуту посреди кабинета, словно вспоминая что-то, затем выключил свет и вышел. Он чувствовал, что теперь воняет и от его рук. И это ему очень не нравилось.
А разве можно так поступать с ним и его группой? Палач снова потянулся за бумагами левой рукой и поморщился от тянущей боли. Он забыл о разбитых костяшках пальцев. Да что же с ним такое? Что же такое с ними всеми?
В самом задании ничего особенного нет – обычная операция устрашения. Как ничего особенного не было в операции по устранению в кафе. Все элементарно просто, почти как в учебнике. Все дело только в том, что сценарий расписан очень подробно и роли распределены неправильно.
Еще в гостинице, возле Даши, в голову Палача впервые пришла эта мысль, о неправильном, ошибочном распределении ролей. Мелькнула даже мысль о том, что их подставили. И там же, в гостинице он попытался убедить себя в обратном. Вышла ошибка.
– В кафе было убито девять человек.
Гаврилин поймал себя на том, что чуть не выдал фразу пастора Шлага из бессмертного фильма: «А мне казалось, что вы меня не слушаете!». Потом Штирлиц еще сказал: «Ну что вы, я вас очень внимательно слушаю, продолжайте.» Вместо этого Гаврилин сжал руки в кулаки и заявил:
– Ну, это вам виднее.
Пауза. Гаврилин и сам толком не знал, на какую именно реакцию рассчитывал. Ну, может быть, фразу типа «а что вы имеете в виду?» или афоризм «не твоего ума дела», но Александр Иванович молчал. И молчал до тех пор, пока машина не въехала в аллею недалеко от набережной. Там Александр Иванович заглушил мотор и обернулся к Гаврилину:
– А ты с чего взял, что нам должно быть виднее?
– Мне так показалось.
– Интуиция?
– Интуиция.
– А ведь мог бы куда изящнее выкрутиться. Например непробиваемо-логичной фразой: « Начальству виднее».
– Так то начальству, – решил хамить до упора Гаврилин. Хамство – это конечно нехорошо и даже не в стиле Гаврилина. Тем более при исполнении и в присутствии. Вот теперь пусть ему этот любитель пива и прессы об этом и скажет.
– Провоцирование собеседника с целью выявления его намерений. В учебном пособии, если не ошибаюсь, разъяснение этого способа размещается на пяти страницах, от двадцать восьмой до тридцать третьей.
– До тридцать четвертой, на ней расположена диаграмма, – подтвердил Гаврилин обреченно.
– Точно, старею и память стала подводить, – согласился Александр Иванович. – Могу дать совершенно бесплатный совет – в разговоре с неизвестный старайся избегать слишком точного исполнения инструкций и рекомендаций.
– Постараюсь.
– Вот именно, постарайся, потому что в характеристике слишком много места отводится анализу твоей склонности к бездумному исполнению.
Спасибо. Вот за откровенность – спасибо. В характеристике, значит, бездумное исполнение? Это после того, как целая куча преподавателей потратила столько усилий и нервов, в первую очередь его нервов, на то, чтобы вбить в него именно это бездумное исполнение. Интересненький, судя по всему, получился документик в его личном деле. Что они там еще понаписывали о нем? Гаврилин покосился на собеседника и уловил на его лице ироничную улыбку.
Мать. В смысле, черт побери. Как гласит народная поговорка, с суконным рылом – в калашный ряд. Вам, товарищ Гаврилин, еще расти и расти. Вы, товарищ Гаврилин, решили проверить на мужике один из рекомендованных способов выведения из душевного равновесия, а он быстренько загнал вас в нижний партер, и это уже вам приходится думать о сохранении своего. Спасибо за урок.
– Не обижайтесь, Саша, – снова перешел на «вы» Александр Иванович, – работа у нас такая, постоянно приходится ожидать подвоха. И от своих, в том числе.
– Это вы имеете в виду тот небольшой, э – э, инцидент в кафе? Неужели меня нельзя было хотя бы предупредить, хотя бы намекнуть?
– Ну, тезка, это вы как-то очень странно представляете себе нашу работу. Предупреждать и информировать вас будут в доме для престарелых шпионов и провокаторов. Вам во время занятий говорили, что возможно в вашей работе все, что угодно?
– Говорили.
– Ну, так считайте это предупреждением на всю оставшуюся жизнь, которая, кстати, дается только раз.
– И прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно…
– Это вы по Николаю Островскому цитируете?
– Естественно.
– Больше не цитируйте.
– Демонстрирует мое коммунистическое воспитание?
– Демонстрирует ваше слабое знание русской литературы. Фраза: «Жизнь дается человеку только раз…» принадлежит Антону Павловичу Чехову. И звучит гораздо веселее и жизнерадостнее. Вы поищите ее на досуге у классика. А мы пока вернемся к делу.
Вернемся. И нечего меня так в дерьмо макать. Не люблю я этого. И никто не любит. Знаток литературы выискался.
Интеллигент сраный. Настоящий интеллигент в жизни такого неуважения к собеседнику не позволит. Пока Гаврилин злобствовал в уме, Александр Иванович не торопясь достал из портфеля папку и положил ее на колени Гаврилина.
– Ознакомьтесь с содержанием данного вместилища и учтите, что получили вы его в руки всего на двадцать минут. И я не уверен, что вам в ближайшее время удастся освежить его в памяти.
– У меня такое впечатление, что начальство почему-то резко изменило ко мне отношение.
– И с чего же такое впечатление?
– В течение двух последних недель меня заботливо оберегали от какой-либо информации. Еще немного и мне приказали бы заткнуть уши и ходить с завязанными глазами.
– Вот это вряд ли. Нашу контору можно обвинить в чем угодно, но в неэффективном использовании своих людей контору подозревать не стоит. Все происходит так, как запланировано.
Гаврилин позволил себе хмыкнуть в качестве компенсации за пережитые неудобства, но собеседник не обиделся.
– Как запланировано, – повторил он, – правильно или нет – вопрос отдельный. Самое главное – так как запланировано. А планируют у нас с трехкратным запасом прочности. И вам стоит об этом помнить постоянно.
– Я постараюсь, – сказал Гаврилин, ощущая как растет напряжение. Возникло и стало разрастаться чувство приближающегося изменения в жизни, неприятного и катастрофического.
Будто все вдруг отодвинулось от Гаврилина, и он остался в гулкой пустоте. Вот сейчас. Вот сейчас, наконец, он получит приказ, и этот приказ превратит всю его предыдущую жизнь всего лишь в эпизод, в подготовку для настоящего дела. Все, что было перед этим разговором, все, что происходило с ним с самого рождение – окажется только тщательно спланированным включением его в некий механизм, работу которого Гаврилин до этого момента только предполагал.
Что бы там ни говорили ему инструктора, что бы ни передавали друг другу курсанты, и что бы там ни возникало в душе – все это неизбежно превратится только в отвлеченные рассуждения на тему.
Гаврилину никогда не доводилось бывать под пулями в боевой ситуации. То, что с ними со всеми делали инструкторы – в счет не шло, каким бы опасным это ни выглядело на занятиях. Гаврилину вдруг пришло в голову, что именно так должен ощущать себя солдат в первом бою. Уставы, наставления, учения – все это вдруг оказывается зыбким и нереальным, когда нужно просто встать и пойти вперед под пули, которые выпущены не для того, чтобы мерзко свистнуть у тебя над ухом, а для того, чтобы…
Гаврилин вдруг обнаружил, что сидит в машине с закрытыми глазами, и на соседнем сидении находится Александр Иванович, и он тоже почему-то молчит. Гаврилин открыл глаза и вздохнул:
– У вас бывало?..
– Бывало. И бывает. И не только у меня. Наличие подобных чувств является обязательным условием для таких как мы с вами.
– Каких?
– Вы это поймете сами. И очень скоро. Все то, что вам довелось испытать при окончании нашего уважаемого учебного заведения, – это только экзамены. Выпускные экзамены. Вы же, наверняка, помните, как отличались выпускные экзамены в школе от вступительных экзаменов в университет? Помните? Ну, вот теперь вам предстоит экзамен вступительный. Нечто вроде дефлорации.
– И вам предоставлено право первой ночи.
– Скорее, это вам предоставлено право последней. У нас осталось всего несколько минут. Я сообщу вам только самое необходимое. А потом – исчезну. И вам придется действовать самостоятельно. В идеальном случае – в течение последующего времени вы испытаете сильный стресс. Во всех остальных вариантах развития сюжета – не исключено, что могут появиться желающие пролить вашу кровь, извините за некоторую высокопарность изложения.
Гаврилин промолчал, не смотря на явное приглашение к диалогу, прозвучавшее в голосе собеседника.
– Так вот, иногда в нашей работе возникает необходимость кого-нибудь убить. Или устранить, если вы предаете особое значение терминам. Для подобных акций существуют специальные люди и даже группы людей. Они получают приказы и чаще всего эти приказы выполняют. Вы, наверняка, понимаете, что к таким специалистам предъявляются особые требования. Это не специальные подразделения, натасканные для боя. Там все более-менее понятно. Эти люди… – Александр Иванович сделал небольшую, едва заметную паузу, – должны убивать. Не участвовать в бою, не проявлять героизм и самопожертвование, а убивать. Не важно кого – женщину, ребенка, старика. Кого угодно.
Гаврилин продолжал молчать. Он понимал, что ему лучше всего будет промолчать.
– Вы должны себе представлять, что такую работу могут выполнять очень специфические люди, – снова пауза, – и их нужно контролировать, за ними нужно наблюдать, их нужно просчитывать и чувствовать их желания и потребности. И для того, чтобы за ними наблюдать, тоже нужны особые люди. Люди со специфическим складом характера, который, кстати, тоже весьма редко встречается. Тут нам с вами повезло.
– Повезло, – эхом откликнулся Гаврилин.
– Я передаю вам группу. Минимум двух ее членов вы видели. В папке информация о них и их послужном списке. Ознакомьтесь.
Гаврилин взял в руки папку, но открывать не стал:
– Что, все группы передают в такой спешке и таким странным способом?
– Группы вообще редко передают. Это всегда очень индивидуально.
– Ну, вам эту группу передали не в такой обстановке?
– Мне ее не передавали. Я ее создавал.
Кровь
Поездку на «волге» Азалия Семеновна, в общем, одобрила. Она была немного разочарована отсутствием сирены и мигалки, но молодой человек, пригласивший ее на опознание, и водитель выглядели достаточно представительно и внушительно. Чехлы на сидениях были достаточно аккуратными, стекла – немного опущены, чтобы обеспечить приток воздуха, но не бить в лицо. И не растрепывать прическу.Если бы Азалия Семеновна не была столь увлечена самим фактом поездки, то она бы обратила внимание на то, что следом за их «волгой» от пансионата отъехали неприметные «жигули». В них находилось три человека из бригады Грека. «Жигуленок» опоздал с отъездом из-за того, что в него пришлось погрузить вещи Азалии Семеновны.
Столь вольное обращение со своими вещами Азалия Семеновна не одобрила бы никогда, но с определенного момента ее одобрение перестало быть решающим фактором.
В пансионате Азалия Семеновна еще могла бы поднять шум, или, во всяком случае, попытаться это сделать. После посадки в машину у нее не было даже этой призрачной возможности.
Поначалу Грек хотел привезти свидетельницу в пещеру и поговорить с ней на фоне стен, забрызганных кровью. Он даже начал в уме строить схему беседы, но потом ему пришла в голову простая мысль – баба может поехать крышей. С ней лучше начинать исподволь, припрятав угрозу в рукаве. То, что приезжая дура была с дочкой, дело даже облегчало. Какой бы идиоткой ни была мама (а именно так охарактеризовал ее следователь), вольное обращение с дочкой должно было подхлестнуть ее мыслительные способности.
Все было рассчитано достаточно точно. Не учтено было только то, чего учесть не было никакой возможности, – сама Азалия Семеновна.
Она спокойно прошла через двор дома на окраине, демонстративно вытерла ноги о половик у входа и прошла в дом. Преисполненная непривычным чувством выполняемого общественного долга Азалия Семеновна никак не отреагировала на выгоревшие обои коридора и на плохо выкрашенный пол комнаты. Грек, ожидавший ее в комнате, произвел достаточно приятное впечатление.
Азалия Семеновна проследила за тем, как ее дочь села на стул, после чего разместила на другом стуле свою сумку и только после этого села сама, предварительно проверив сидение стула на наличие пыли.
Пока она размещалась, Грек внимательно ее рассматривал и пришел к выводу, что тут особых проблем быть не должно. Такую дамочку разговорить, а тем более уговорить, будет не трудно. Поэтому беседу Грек решил начать просто:
– Добрый вечер, Азалия Семеновна, я вам очень признателен за то, что вы приехали к нам.
– Я собиралась прогуляться вместе с дочкой, и ваш посланец пообещал, что все это о-по-зна-ние, – Азалия Семеновна произнесла это официальное слово по слогам, – займет не больше получаса. Дело в том, что мы хотели прогуляться. Сами понимаете, как важно для детей гулять на свежем воздухе, да и не только детям, но и нам, взрослым. Вы наверняка меня понимаете.
– Да, я…
– Вот именно, я где-то читала о полезности прогулок перед сном, это хорошо отражается на нервной системе. Эта жара… вы ведь обратили внимание, какая стоит ужасная жара на дворе. Мы приехали только вчера, и должна вам сказать, что акклиматизироваться мы еще не успели. Это солнце, эта духота. И еще эти дыры в озоновом слое… – Азалия Семеновна всплеснула руками, – я вам скажу честно, у меня возникло такое впечатление, что одна из этих дыр расположена прямо над городом, как будто нам духоты не хватало. А этот озон, он что, действительно так вреден? Вы знаете, я просто чувствую, как через эти дыры уходит воздух! Здесь просто невозможно дышать, даже возле моря.
– Азалия Семеновна, я хотел с вами поговорить о сегодняшнем происшествии в кафе, – Грек старался говорить ровно и уверенно, хотя чувствовал, как его заполняет раздражение.
– Вы об этой кошмарной стрельбе в кафе? Это ужас какой то, просто невозможно никуда скрыться от этого насилия. Я, кстати, слышала, что все эти вспышки не-мо-ти-ви-ро-ван-ной жестокости, – Азалия Семеновна очень любила вставлять в свою речь научные термины и произносила их для большей значимости по слогам, – тоже связаны с дырами в озоновом слое.
– Мы хотели, чтобы вы посмотрели на фотографию и сказали, не этот ли человек был тем самым убийцей в кафе, – Грек протянул Азалии Семеновне паспорт Карася, раскрытый на странице с фотографией.
Азалия Семеновна мельком посмотрела на снимок и отрицательно покачала головой.
– Не знаю. Не знаю, но, по-моему, тот был в другой одежде. Я вообще не рассматриваю на улице мужчин, поймите меня правильно, – Азалия Семеновна назидательно посмотрела на сидящую в стороне дочь. – Этот вообще не похож на убийцу. Тот в кафе был с автоматом, ужас, с таким большим, железным.
– Может быть, все-таки этот был там в кафе? Подумайте, – с нажимом сказал Грек.
– Не знаю, но мне кажется, что не этот. Нет, наверняка, не этот, я бы вспомнила. У меня очень хорошая память на лица, я однажды случайно встретила на улице женщину и практически сразу вспомнила, что мы с ней учились в параллельных классах. Это ведь, сколько лет прошло! Или вот еще…
– Азалия Семеновна, – Грек легонько хлопнул ладонью по столу, – и все-таки это фотография убийцы.
– Иду я по улице и вдруг вижу – очень знакомое лицо, просто очень знакомое. Я задумалась…
– Азалия Семеновна! – повысил голос Грек. Обычно он умел сдерживать свои эмоции столько, сколько было нужно. Обычно. Сегодня он слишком отпустил себя, во время допроса в пещере. Во рту все еще был привкус крови. Кроме этого, обстановка заставляла действовать быстро. Карась уже был в больнице, в сознание еще не пришел, но это могло произойти в любой момент. Любая другая на месте Азалии Семеновны уже поняла бы, что все происходящее не укладывается в обычные взаимоотношения с милицией. Грек слушал ее болтовню и все больше убеждался в том, что по-хорошему решить дело не получится. Действительно, какого черта? Чего возиться с дурой?
Не понимает – и не нужно. Он и не надеялся особенно на ее сотрудничество. Пусть Король рассуждает как угодно, но он будет действовать так, как ему кажется правильным. Нет у них времени на психологические изыскания и слушанье болтовни этой дуры.
– …Оказалось, что это была моя соседка по старой квартире. Вы представляете?
Грек перегнулся через стол и ударил Азалию Семеновну по лицу тыльной стороной ладони. Удар пришелся по губам. Кожа лопнула, и две или три капли крови полетели в сторону.
– А?.. – Азалия Семеновна не поняла, что произошло. Она видела, как мужчина приятной наружности привстал со стула, замахнулся, она даже почувствовала удар и боль, но все это не связалось в ее мозгу. Ударили. Ударили ее, а не кого-нибудь другого. Произошло нечто невозможное, нечто неправильное и нереальное. С ней такого произойти просто не могло.
Азалия Семеновна дотронулась до лица, ощупала губы и поднесла руку к глазам. Кровь. Азалия Семеновна опустила глаза и увидела, что кровь капает на ее блузку, оставляя пятна. Азалия Семеновна автоматически потянулась к сумке и осторожно, стараясь не запачкать вещей, стала искать носовой платок. Она вся сосредоточилась на этом – нужно спасти одежду. Они ведь с Маргаритой собирались гулять по набережной, а в испорченной блузке этого нельзя будет сделать.
Азалия Семеновна, копаясь в сумке, не обратила внимания на то, что Грек встал и обошел стол. Он перестал существовать, не было его удара, была только кровь, текущая на блузку, и нужен был платок, чтобы эту кровь остановить, и нужно было подумать, как же они пойдут на набережную, и…
Прическа. Когда рука Грека коснулась ее волос, Азалия Семеновна подумала только о прическе. Он испортит ей прическу. Азалия Семеновна даже начала что-то говорить, но поверхность стола стремительно приблизилась к ее лицу. Удар.
Азалия Семеновна снова не поняла, что же произошло. Она все еще думала о внешности, и никакие другие мысли не могли пробиться в ее мозг. Азалия Семеновна только поняла, что крови стало больше, теперь она текла еще из носа, на полировке стола появились кровавые полосы – это Грек с силой провел ее лицом по столу. Прическа испорчена. И еще эта кровь. И еще крик. Только после того, как Азалия Семеновна поняла, что кричит ее дочь, мысли о необходимости защиты одежды от крови стали отступать.
Маргарита кричит. У нее что-то произошло. Азалия Семеновна подняла голову от стола и увидела ужас в глазах дочери. Азалия Семеновна попыталась что-то сказать. Может быть, о том, что нельзя так кричать в обществе чужих людей, но что-то сверкнуло у нее перед глазами, стул качнулся, и Азалия Семеновна упала.
Это происходит с ней. Не с кем-то, а именно с ней и с ее дочкой. С ними никогда ничего не происходило такого. Это невозможно, но это было именно так. Азалия Семеновна шарила вокруг себя по полу руками. Нужно встать, пол грязный, одежда будет испорчена окончательно, нужно встать и успокоить дочь. Ей должны помочь встать. Ей должны…
Это происходит с ней. С ней. С ней. С ней.
Азалия Семеновна закричала. Страх и обида заполнили ее мозг, вытеснив все остальные чувства. Она перестала видеть и слышать. Ей уже не могло быть хуже. Просто не могло. Чтобы не происходило дальше – это уже не могло пробиться сквозь темную завесу ужаса в сознании Азалии Семеновны.
И Грек это понял. Он еще раз ударил ее по лицу, залитому кровью, брезгливо отряхнул с руки капли крови. Поморщился. Услышать этот крик никто не мог, но он неприятно резал уши и не давал вставить хоть одно слово. И было понятно, что замолчит она только вместе со смертью.
– Не повезло тебе с мамой, – сказал Грек Маргарите, – если бы она была чуть-чуть умнее – вы бы выбрались из этой передряги. Если бы она вспомнила, что именно этот парень был в кафе…
– Не этот был, – неожиданно сказала Маргарита, – не тот, что на фотографии. Тому было около тридцати лет, он был в белой рубашке, черных брюках. Чуть-чуть выше вас, такой… сильный. Волосы русые. У него еще шрам на лице был, возле левого глаза.
– Что?
– Вы маму не бейте, пожалуйста, я вам сама все расскажу, я запомнила. Пожалуйста. С ним девушка была еще, я и ее запомнила, я расскажу, честно, только не бейте больше маму.
Азалия Семеновна продолжала кричать. Грек нагнулся к девочке:
– Рассказывай, маленькая, рассказывай.
– Я… хорошо, только мама…
– Мама сейчас перестанет плакать, сейчас, ты выйди на минуту из комнаты, сейчас, – Грек подтолкнул Маргариту к двери. Не вовремя. Если бы ты все это в милиции рассказала. А теперь – все! Теперь настоящий убийца нас уже почти не интересует. Теперь нам нужно только одно – чтобы все можно было свалить на другого. Теперь у нас как бы и выхода нет. Теперь вы нам только мешать будете. Если бы ты, дура, смогла понять. Просто понять, что нужно ткнуть пальцем в Карася и подтвердить, что это именно он был в кафе. А теперь…
Грек наклонился над Азалией Семеновной и ударил. Крик стих, и тело обмякло. Стало слышно, как за дверью кто-то разговаривает с Маргаритой.
Грек сел на стул и вынул из кармана сотовый телефон. Тут все понятно, но решение придется принимать Королю. И он его примет. Такое как нужно.
Суета
Темнело. Подполковник Симоненко не стал включать в кабинете свет, а сидел в полумраке, откинувшись на спинку кресла и заложив руки за голову.Все вокруг воняло. Король, Мастер, Лазарь и им подобные всегда распространяют вокруг себя вонь. Вышестоящее начальство и политики могут сколько угодно прикидываться, что носы у них заложены, и они не ощущают этого смрада. Пусть прикидываются.
Он, подполковник милиции Симоненко, всегда ощущал этот запах. Как бы не старались они отмыть руки – ничего у них не выходило. Стоило только раз принять что-нибудь из их рук – и твои руки тоже начинали источать смрад крови и грязи. Симоненко всегда гордился тем, что его руки чисты. Насколько это, естественно, возможно при его работе.
Насколько возможно. Потом он стал ощущать и от своих рук этот запах. И терпел. Насколько было возможно. Он вообще оказался слишком терпеливым, подполковник милиции Симоненко.
Он даже смог терпеть себя нынешнего. Долго, очень долго. Слишком долго, для того, чтобы сохранить к себе уважение.
Как он хотел не видеть себя, не ощущать себя деталькой механизма, управляемого Королем. Самое паскудное в том, что никто и не ждет от него ничего другого. Ни его руководство, ни его подчиненные – никто не хотел бы нарушения сложившегося равновесия.
Даже он сам не хотел бы этого. Король решает свои вопросы сам. Те, кто в его делах не участвует – решают свои проблемы при помощи милиции и закона. И все это оказалось слишком тонким и непрочным. Стоило кому-то решить внести в ситуацию изменения, и равновесие стало захлебываться кровью.
Девять человек убитых в кафе, несколько искалеченных парней из бригады Мастера, минимум один из них уже умер. Что дальше? Симоненко знал, что напряжение еще не достигло своего пика. Это пока завязка. Плюс внутренние разборки, чистка.
Симоненко по своим каналам попытался выяснить, что будут предпринимать друзья Лазаря и ему сообщили, что там идет обсуждение. Уже несколько часов авторитеты решают, как поступить. Несколько часов решается судьба Короля и, по большому счету, судьба города.
Симоненко пообещали сообщить сразу же, как только что-то прояснится. И у Симоненко появится возможность подготовиться. Принять меры. Например, бросить все и помчаться к Королю с сообщением.
Симоненко встал и прошелся по темному кабинету. Ему предложили расхлебывать кашу самостоятельно. Король очень хочет, чтобы Симоненко занимался поиском убийц и не лез в дела Короля. Этого же хотят наверху. Все понятно, все видно как на ладони. Только существуют махонькие такие неувязочки, совсем крохотные. Кто-то нашел в горах парня и вызвал «скорую». Симоненко об этом сообщили сразу же, потому что у парня обнаружили деньги и ствол. Парень очень сильно побился, видно упал со скалы, а потом его волокло по осыпи.
К чьим делам относится он? К делам Симоненко или к делам Короля? Это выяснится, когда парень придет в себя.
Ствол у него чистый, это уже выяснить успели, в кафе стреляли из другого. Из другого. И слишком все это маловероятно – найти разыскиваемого убийцу прямо возле дороги. Слишком. С другой стороны – чего только не бывает на свете. Вот, например, сейчас начальник городской милиции поедет на доклад к человеку, которого следует именовать главарем преступной группы, а именуют мэром города.
Симоненко включил свет, собрал со стола в портфель бумаги. Постоял минуту посреди кабинета, словно вспоминая что-то, затем выключил свет и вышел. Он чувствовал, что теперь воняет и от его рук. И это ему очень не нравилось.
Палач
Этого не может быть. Вернее, этого не должно быть. Не могут они совершить две такие ошибки подряд. Палач отбросил бумаги с заданием на край стола и поймал на себе удивленный взгляд Володи. Нельзя так демонстрировать свои чувства и эмоции. Нельзя.А разве можно так поступать с ним и его группой? Палач снова потянулся за бумагами левой рукой и поморщился от тянущей боли. Он забыл о разбитых костяшках пальцев. Да что же с ним такое? Что же такое с ними всеми?
В самом задании ничего особенного нет – обычная операция устрашения. Как ничего особенного не было в операции по устранению в кафе. Все элементарно просто, почти как в учебнике. Все дело только в том, что сценарий расписан очень подробно и роли распределены неправильно.
Еще в гостинице, возле Даши, в голову Палача впервые пришла эта мысль, о неправильном, ошибочном распределении ролей. Мелькнула даже мысль о том, что их подставили. И там же, в гостинице он попытался убедить себя в обратном. Вышла ошибка.