Страница:
А сейчас он выпил коньяка именно для того, чтобызабыться, хоть немного. Он просто устал осознавать все и контролировать себя и окружающих. Вот Симоненко сегодня чуть не отказался подать ему руку. Не хочет марать свои руки о Короля. И он, наверное, прав. Король сам не хотел бы пачкаться о руки Короля.
Я пьяный, подумал Король, я пьяный. Я почти не различаю проклятую секундную стрелку на часах, и она теперь не может в кровь исцарапать мой мозг. И Грек больше не сможет меня заставить отдавать приказы об убийстве. Не сможет. И нечего на меня коситься. Сам то, между прочим, почти не выпил. Интересно, подумал Король, а если я сейчас у него спрошу – уважает он меня или нет, что он мне ответит, этот хитрый Грек. И вообще, чего это он тут сидит возле меня? Селезнев и Качур не сидят, а этот сидит.
Король налил себе еще немного коньяка. На самое дно. Почему так мало? Надо полный стакан. Он же пьяный, в конце концов.
Грек нажал кнопку на своем сотовом телефоне и поднес его к уху:
– Да. Понял. Без осложнений? Едь ко мне. Все.
– Это по поводу свидетельницы?
– Да, все прошло без осложнений.
– Можно радоваться?
Грек промолчал. Умный и хитрый Грек. Он не станет влазить в спор с пьяным Королем, он даже с трезвым Королем не спорит. Он все делает правильно и трезво. Вот именно, трезво. И Король все делает трезво. Когда не пьяный. А сегодня он пьяный, потому что этого хочет. Может, все-таки, спросить у Грека, уважает или не уважает? Интересно, как изменится выражение его лица? И что он ответит.
Подал голос телефон. На этот раз личный телефон Короля.
– Да, – сказал Король и почувствовал, как его голова становится ясной и трезвой. Этот голос действует лучше нашатырного спирта. Калач.
– Здравствуй, Олег Анатольевич.
– Здравствуй, Калач, – ответил Король и увидел, как весь подобрался Грек.
– Мы тут посоветовались с людьми.
– И что? – с людьми они посоветовались, перегрызть Королю глотку или нет.
– По-моему, тут просто какое-то недоразумение.
Понятно, недоразумение. Не получилось у Лазаря и у Мастера убрать Короля, теперь вот еще и этот бедняга в больнице назвал Калача. Конечно, недоразумение. Теперь Калач, чтобы снять с себя поклеп, должен правду сказать, а по правде выходит, что это он Лазаря послал против Короля. Хоть так, хоть так – плохо Калачу.
– Нам, по-моему, просто нужно повидаться и все полюбовно решить, – сказал Калач, не дождавшись ответа Короля, – и люди так считают.
Люди, как же. Это вы себя людьми называете.
– Что? – одними губами спросил Грек.
– Предлагает встречу, – прикрыв трубку, рукой ответил Король.
– Когда?
– Когда? – спросил в трубку Король.
– Завтра, чем раньше мы это все решим, тем лучше.
– Где?
– Если хочешь – на твоей территории. Где скажешь.
– Не боишься? – спросил Король.
– А чего мне тебя бояться? Это тот, кто между нами хотел кошку пустить, должен бояться. А нам с тобой делить нечего.
Тоже верно, делить им нечего, их обоих части не устроят. Только все сразу.
– Хорошо, мы тут все обдумаем, и я перезвоню, – Король взглянул на часы, – сегодня, как можно скорее, и назову место.
– Тогда – до связи, – сказал Калач.
Король положил телефон на стол и посмотрел на Грека.
– Люди хотят, чтобы я встретился с Калачом и договорился.
– Это Калач сказал.
– Ему нет смысла врать, тем более что место назначаем мы.
– Что будем делать?
– Нужно вызвать Качура и Селезнева и все обсудить.
– Думаешь, с Калачом можно договориться? – неожиданно спросил Грек.
– Договориться можно с кем угодно, – медленно проговорил Король.
– Ты будешь с ним договариваться? – уточнил свой вопрос Грек.
– Вызывай Селезнева и Качура, обсудим.
Щелкнул селектор на столе перед Королем.
– Звонит подполковник Симоненко, – сказал секретарь бесстрастным, как обычно, тоном.
– Соедини, – Король поднял трубку.
– Это Симоненко.
– Что-то новое?
– Не без того, Олег Анатольевич, не без того. Ваши люди нашли «форд».
– Мои люди?
– Ну, ладно, человек Грека и человек Мастера.
– И почему вы звоните мне, – Король так произнес эту фразу, что ударение упало сразу на два слова «вы» и «мне».
– Дело в том, что мои люди, – Симоненко подчеркнул «мои», словно с издевкой, – нашли ваших людей.
– В каком смысле – «нашли»?
– Мертвыми нашли. Вам разве не сообщили, тут целая перестрелка состоялась? И у нас с вами теперь на три трупа больше.
– Спасибо.
– Мне то за что? Я в перестрелке участия не принимал, а настоящий именинник пожелал остаться неизвестным. А вот в машине мы нашли оружие. Так что, если позвонит кто-нибудь из друзей – смело можете ссылаться на меня – Лазарь сюда приехал как на войну, полный багажник оружия. Если что-нибудь произойдет новое – я немедленно сообщу.
Король положил трубку и перевел взгляд на Грека, который положил в этот момент трубку параллельного телефона.
– Ты что-нибудь понимаешь?
Палач, отправив Володю, больше на часы не смотрел. Ему не нужно было следить за движением стрелок, чтобы чувствовать, как идет время, как подтягивают за собой секунды время принятия решения и время начала действий. Палач, не торопясь, подготовил оружие, подогнал одежду и спокойно снаряжал пулеметный магазин патронами.
На операции он обычно брал автомат, но его магазин на тридцать патронов заменял пулеметным – на сорок пять. Палач высыпал на стол перед собой отсвечивающие латунью патроны, взял магазин в левую руку и, взяв в правую руку несколько патронов, стал аккуратно вправлять их в магазин.
Это стало своеобразным ритуалом для него перед операцией, еще с армии. Щелк – и патрон подается вправо или влево, укладывается в шахматном порядке в текстолитовом корпусе магазина. Щелк – за ним укладывается другой патрон. Они похожи друг на друга, их невозможно отличить ни на ощупь, ни по весу, но у каждого из них своя судьба.
Пуля одного патрона обречена вылететь вверх, а потом упасть простым камешком, повинуясь земному притяжению. Пуле другого патрона суждено высечь искру из камня и отлететь в сторону смятым кусочком металла. А какой-то из этих пуль выпадет встреча с человеческим сердцем.
У каждого патрона своя судьба, не смотря на то, что патроны похожи друг на друга. И совершенно ничего не зависит от их желаний. И все равно патроны сосредоточено ждут решения своей судьбы.
Для Палача патроны в магазина стали символом порядка и сосредоточенности. В оружии много движущихся деталей, затвор, который нужно отводить перед выстрелом, боек, который наносит удар по капсюлю патрона – все это целесообразно и надежно, но спокойное ожидание патронов, неторопливое движение вверх, к затвору, туда, где произойдет удар, и где кончится жизнь патрона, – всегда завораживали его.
Всего одно мгновение жизни и неторопливое ожидание своей очереди. Палач не был фаталистом, вернее, не считал себя фаталистом. То, что ему приходилось делать, и то, что когда-нибудь его жизнь должна была закончиться – Палач воспринимал спокойно.
Он знал, что рано или поздно наступит его очередь, что настанет момент, когда для выполнения задания ему придется умереть, или сработает случайность, та случайность, которую не сможет предусмотреть даже он, и – все.
Случайность. Палач ненавидел случайности, он рассматривал их как проявление человеческой слабости. Только тогда может произойти случайность, когда кто-то ослабит внимание, кто-то проявит небрежность, кто-то не сможет побороть слабость. Но Палач и за оружием оставлял право на ошибку, единственную, после которой оружие приходило в негодность, и причиной этой ошибки могли стать либо усталость металла, либо внутренние трещины и каверны.
Самое надежное на вид оружие могло прийти в негодность если его использовали неправильно, но даже при правильном использовании оружие могло подвести. Если это было заложено в нем изначально.
Изначально. От этого слова веяло роком и Палач сразу же заменил его приземленно – нейтральным – при изготовлении. Что-то не так произошло в тот момент, когда кусок металла превращался в оружие, и в результате это самое оружие носит в себе собственную гибель и часто даже не осознает этого.
Все они носят в себе собственную смерть. И Даша, и Володя, и сам Палач – все. Палач понял, что играет с собой в прятки, старательно не замечая, делая вид, что не почувствовал тогда в гостиничном номере именно обреченности. Не Дашины слова привели его в ярость, а нахлынувшее внезапно осознание того, что для Даши наступил момент… момент… Он мог назвать это только моментом ожидания смерти, но не хотел даже думать об этом.
Палач постарался подавить в себе это чувство обреченности, чувство будущей потери. И он смог бы загнать эту мысль глубоко в подсознание, но Палач вдруг понял, что и Володя несет на себе знак гибели. И даже не потому, что сам Палач готов убить его, в случае неповиновения.
Странно, но только сейчас Палач стал понимать, что с момента возникновения его группа была обречена, и то, что до сегодняшнего задания, группа не получала невыполнимых задач, то, что до сегодняшнего задания удары не приходились в болевые точки – это было либо совпадение, в которые Палач не верил, либо политикой людей, управляющих им и его группой.
Палач отложил в сторону снаряженный магазин и взял в руку другой. Володя опаздывал, это было необычно, но сегодня был такой день, день, когда его группа должна была погибнуть. Палач подумал об этом отстраненно, как о ком-то постороннем. Его группа была обречена, не смотря на то, что все пока проходило спокойно. И обреченность эта исходила не извне, не действия врага угрожали им.
Они несли собственную гибель внутри себя. Когда Палач уходил от Даши он почувствовал это, но не смог до конца осознать, откуда же это чувство пришло. Сейчас он понял, что та Даша, которую он оставил в номере, перестала быть оружием, его оружием. Она не сможет убивать, потому что исчезло то, что заставляло ее быть такой. Это произошло у него на глазах, но он не дал себе возможности это понять.
Если Володя ее привезет… Он подумал «если», неправильно, КОГДА Володя привезет Дашу, то нужно будет решить, как ее отправить из города, он не сможет взять ее на операцию в таком состоянии. Проклятье, он не сможет ее взять на операцию не потому, что она в каком-то «состоянии», а потому что она вышла, наконец, из состояния медленной смерти, она снова стала семнадцатилетней девчонкой, и любое столкновение с проявлением грязного мира людей может ее уничтожить.
Рука Палача дрогнула, и патрон покатился по полу, но Палач за ним не наклонился. Даша снова стала уязвима для мира людей, но это значит, что она ушла из его мира, она перестала быть оружием, а это значило, что он к ней не может испытывать ничего, кроме отвращения. Не может, но, тем не менее, испытывает.
Он не может любить! Он не может любить, оружие, которое любит, перестает быть оружием. И чем же становится оружие, которое начинает любить? Неужели он нащупал трещину в себе, неужели он понял, ЧТО может его уничтожить? Неправда, он – оружие и ему нужно оставаться оружием хотя бы для того, чтобы спасти Дашу и Володю.
Мысли Палача постоянно возвращались к Володе, и это Палача беспокоило. Даша – да, с Дашей понятно, она действительно в опасности, и от него зависит, будет ли она жить. Володя же не проявил слабости, он внешне такой, каким был всегда с момента знакомства с Палачом. С момента знакомства.
Палач узнал о существовании Володи на следующий день после того, как с тем произошла трагедия. Один вечер поставил крест на карьере молодого милиционера, на его жизни и на могиле его жены. Володю вышвырнули из органов только потому, что нужно было защитить честь мундира, только потому, что другое решение требовало наказать не только трех патрульных, но и начальника райотдела милиции. Проще было признать, что один сотрудник милиции дебоширил в пьяном состоянии, чем начать копаться во всей системе.
Но Володю подкосило даже не это, он был сильным парнем и смог бы выдержать этот удар. Если бы не смерть жены. Ее тогда долго не отправляли в больницу, а когда привезли, оказалось, что дежурный врач не может оказать ей помощь. Дежурный врач был просто пьян, и Володина жена лежала в ожидании помощи до утра, а утром выяснилось, что ребенка спасти не удастся, а потом выяснилось, что началось заражение крови, а потом…
Потом Палач нашел Володю на кладбище. Он сидел возле могилы жены уже сутки, и все понимали, что увести его оттуда можно только силой. Палач тогда не сказал ни слова, он просидел молча возле Володи три часа, а когда стемнело, встал со скамейки и позвал за собой Володю.
В ту ночь три патрульных сержанта умерли, и Володя видел, как они ползали у него в ногах и умоляли простить. Но Володя их не простил. И еще через неделю он сам уже в присутствии Палача убил врача, напившегося в ту ночь. И после этого они всегда были вместе – Палач, Володя и Даша. И всегда знал Палач, что Володя готов умереть за него и Дашу. И всегда Палач знал, что никогда Володя не сможет поднять руку на женщину и ребенка.
Знали это и те, кто принимал решения. И до последнего момента они щадили Дашу и Володю. Палачу удалось отстоять их обоих и даже считать, что это его победа над людьми. Победа оружия над людьми.
Оказалось, что все это не так. Не так. И ему предстояло сегодня выяснить, что же в нем самом скрыто, как трещина в металле, что скрыто в нем, недоступное для его понимания и такое понятное для тех, кто ему приказывал. Для людей. Для тех, кого он ненавидел.
Все как в комедийных шпионских фильмах – наблюдение за наблюдающим за наблюдателями. И нечего тут смеяться. Гаврилин, осознав расклад, даже начал оглядываться в ожидании обнаружить наблюдение еще и за собой. Все может быть, все может статься, судьба нам может изменить, карета может обломаться… Зачем могло понадобиться профессиональной убийце гулять по ночной, забитой народом набережной?
Водит за собой хвост? Этот хвост уже давно можно было вычислить и потерять. Гаврилин уже и сам чуть пару раз не потерялся, закрученный резвящейся молодежью. Первый раз на правильный путь его вернул человек Грека, мелькнувший в толпе, а второй раз – интуиция. Девушка двигалась по не особенно сложной траектории и, похоже, просто переходила от одного очага веселья к другому.
Гаврилин мог бы поклясться, что она просто гуляет, без всякой причины и не имея определенной цели. Так бы гуляла молодая девушка, попавшая на курорт. Но не могла она гулять просто так! Люди ее профессии ничего не делают просто так. Или действительно права была Марина, и эта девушка не могла убить. Может, соврали Гаврилину и глаза, и документы из досье группы.
Ладненько, не такая уж это и проблема. Гораздо интереснее то, что это за типы бредут за ней и, кстати, все время сокращают дистанцию. Теперь они крутятся всего метрах в пяти от нее, а она на это не обращает внимания. Не притворяется, что не обращает, а именно не обращает.
Это открытие немного удивило Гаврилина. По его сведениям, в группе было всего три человека, а если к ним прикрепили наружное наблюдение, то не в исполнении же этих кретинов. Тем более что они явно связаны с местными уголовниками. Их в ресторан привез человек Грека, да и сейчас вся троица явно сознает, что этот парень идет за ними. Вот и опять менее крупный из них бросил косяк в сторону сопровождающего.
Вообще, в троице роли распределены странным образом. Все внимание двух быков сосредоточено на Даше и на бутылках водки, из которых они время от времени освежаются. Теплая водка на почти тридцатиградусной жаре – эстетами этих ребят не назовешь. Правда, и держатся они неплохо. Ноги ставят твердо, зигзагов не выписывают, в людей не врезаются. Почти.
Некоторым все-таки не удается от них увернуться. Бедняги, мало приятного в том, что тебе приходиться метров пять собственной спиной раздвигать плотные ряды курортников.
И что самое показательное – никто из пострадавших не пытается потребовать от ребят извинения. Для прекращения конфликта достаточно взглянуть в лица быков.
На всякий случай Гаврилин прикинул свои шансы против любого из бритоголовых и оценил их как слабые, даже исходя из своих специфических навыков рукопашных дел.
Кафе. Открытая площадка, ничем не отличающаяся от других. Даша зашла вовнутрь и присела на табурет возле стойки. Трое из ближнего сопровождения уселись за свободный столик недалеко от бара, их контролер расположился за столиком возле выхода, а Гаврилин, решив не рисковать, уселся на парапет напротив кафе, предварительно купив бутылочку колы на стоящем рядом лотке. Кола, слава Богу, была холодная, место для наблюдения – удобное, а устроившаяся рядом на парапете компания обеспечивала достаточную маскировку.
Даша заказала коктейль. Как в лучших барах международных курортов – высокий стакан с зонтиком наверху. Троица у подбежавшего официанта приняла литровую бутылку водки. Постоянство привычек свидетельствует о постоянстве характеров. Ребята, по-видимому, раз и навсегда установили свои привычки – водка и бабы. И Гаврилин не мог одобрить их выбор ни в том случае, ни в другом.
Не стал бы он на их месте цепляться к Даше. Он бы и на своем месте не стал к ней цепляться. И если бы ему пришлось по какой-либо причине с ней общаться, он бы постарался не поворачиваться к ней спиной. Просто на всякий случай.
А быки начали спорить. И спорить серьезно. Силы распределись не поровну. Два крупных против того, что поменьше. О чем они спорят – понять из-за расстояния и гама невозможно, но если бы здесь было эхо, оно бы с ума сошло, бесконечно повторяя «уй», «ать» и «ец», во всяком случае, эти окончания слов и фраз на губах спорящихся читались свободно.
Не надо, похоже втолковывает меньший из троицы, не стоит, ну его на хрен. А двое ему наперебой – да пошел ты, и они, и вообще, все пошли. И водочкой без закусочки запивают это дело. И взгляды свои распределили между дамой и своим сопровождающим уже поровну. А сопровождающего это, похоже, не беспокоит. Сидит себе, пиво потягивает, извращенец.
Кулаком по столу – бац. Правильно, эмоции подавлять не стоит. Можно еще в морду собеседнику, но что-то быков сдерживает. Не исключено – старая дружба. Соотношение взглядов резко изменяется в пользу сопровождающего, даме уже почти внимания не уделяется. На наружное наблюдение ребята совсем не похожи. Больше всего они похожи на пьяную сявоту за пять минут до разборки. Интересно, где они начнут?
Если прямо в кафе, то популярность среди отдыхающих и милиции им обеспечена. Патрули мелькают с периодичностью в десять-пятнадцать минут, и лица у бравых ментозавров особо расслабленными не назовешь.
На колени Гаврилина кто-то внезапно сел. Здравствуйте, только вас здесь и не хватало. Хотя, при другом раскладе, Гаврилин не стал бы сгонять это создание со своих колен. Тем более что создание уже находилось в том состоянии, когда уже все равно на чьи колени садиться.
– Привет! – сказал Гаврилин.
– Привет, – ответило создание и сочно поцеловало его в щеку, – дай хлебнуть.
– А ты меня ни с кем не спутала, маленькая?
– Чего?
– Ты меня ни с кем не спутала? – крикнул Гаврилин ей в самое ухо.
– Если ты не педик, то не спутала, дай хлебнуть! На брудершафт.
– На, глотни, – Гаврилин отдал ей бутылку.
– Класс, – заявила девуля, отхлебнув из бутылки, – ты спас мне жизнь. Дай я тебя поцелую.
Увернуться от поцелуя Гаврилин не смог, создание обхватило его обеими руками за шею и впечатало свой рот в его губы. Мама родная, на вид, насколько успел определить Гаврилин, еще мокрощелка, лет пятнадцать, а техника исполнения весьма и весьма. Гаврилин попытался аккуратно отстранить ее от себя, но рука его наткнулась бюст на девочки, и Гаврилин взял тайм-аут на несколько секунд. На вид – пятнадцать, на ощупь – двадцать пять. Он сегодня решительно пользуется популярностью у прекрасного пола. Ну, их к черту, этих алкоголиков. Бросить все – и по девочкам. Хотя, несовершеннолетние – это почти противозаконно.
Гаврилин решил прийти в себя. Если эта малолетка еще немного поелозит ягодицами по его ногам, то его чувства станут слишком заметными. Спокойно, только спокойно, надо ей сказать что-нибудь успокаивающее, только аккуратно, чтобы не откусить ее язык. Нет, ну как работает!
Все-таки он герой. Он умудрился отодвинуть от себя девицу и ничего никому не повредил. И после этого вдруг подумал, что опять у него все происходит слишком быстро. Ведь никогда не пользовался такой сногсшибательной популярностью у женщин.
– Пойдем, погуляем! – переведя дыхание, сказала малолетка.
Вот сейчас все брошу и пойду, а компания будет без его внимания предаваться радостям жизни. Гаврилин перевел взгляд на кафе и обнаружил, что актеров стало меньше. Исчезли трое бритоголовых и их приятель. Гаврилин не сорвался с места, но взгляд его пробежал по стаям отдыхающих. Нету, нету, нет… есть. Как хорошо, что человек Грека вырядился в такую приметную рубашечку. Гаврилин успел заметить, как ярко-желтая рубашка скрывается за киоском.
Ну и скатертью дорога. Надоело парням за Дашей ходить, вот и ушли. Наблюдатель ушел за ними. Все в порядке, теперь можно не ломать голову и прислушаться к тому, что говорит новая подруга.
– …вут?
– Что?
– Зовут тебя как?
– Саша.
– А меня – Динка. Нравится?
– С ума сойти.
– Честно?
– Честно.
– Честно-честно?
– Чтоб я сдох!
– Это ты как в кино про Штирлица отвечаешь!
Точно, это он как в кино. Как бы отвязаться от внезапной подруги, у которой явно далеко идущие и глубоко проникающие планы на его счет. Хватит с него на сегодня кино. Хорошо еще, что Даша не торопится уходить из кафе.
– А ты мне сразу понравился, честно.
– А тебе сколько лет, красавица? – такой вопрос обычно на женщин и девочек действует неплохо. Во всяком случае, дает шанс обидится.
– Пятнадцать, а что?
– А не слишком ли я для тебя стар?
– Слушай, давай я тебя еще поцелую? – и Динка попыталась осуществить свое предложение.
– Давай, ты вначале сбегаешь и купишь мне еще колы и что-нибудь себе, – предложил Гаврилин и вынул из кармана первую попавшуюся купюру. Он рассчитал, что красавица, получив деньги, точно не вернется. Тем более что по всем законам жанра под руку ему подвернулась именно пятидесятидолларовая купюра. Ну и хрен с ней. Туда ей и дорога.
– Баксы у вас тут принимают?
– Принимают.
– Тогда разменяй и принеси сдачу. Лады?
Динка покрутила в руках купюру и покосилась на Гаврилина. Он легко ссадил ее с колен и шлепнул по заду:
– Давай – очень пить хочется.
Он мудр и тонок. Теперь эту мокрощелку он не увидит никогда, а если увидит, то она никогда не признается, что знакома с ним. Гаврилин облегченно вздохнул – хоть что-то у него сегодня получилось. Даша спокойно пьет еще один коктейль, столик возле нее… А вот столик возле нее снова занят и снова той же компанией. Вернулись, значит.
Молодцы. Однолюбы. Постоянство привычек… Не надо ля-ля, как любил говорить его приятель. Троица-то вернулась, но место их сопровождающего пустует. Странно, он все время вел себя очень настойчиво. Гаврилин снова прошелся взглядом по набережной и нигде не приметил рубашки. Не смотря на то, что народу на набережной стало значительно меньше.
Это уже интересно. Четверо уходят за киоск, а возвращаются трое. Без хвоста. Или день сегодня рыбный и хвосты рубятся? Гаврилин прикинул, что для посещения места за киоском ему понадобится минут пять от силы. Что эти пять минут будет делать Даша? Коктейль ей только что подали. Похоже, у него есть эти пять минут, чтобы проявить любопытство.
Гаврилин поставил пустую бутылку на парапет на то место, где только что сидел и прогулочным шагом прошел к киоску. Сюда не зарастет народная тропа. Тропинка за киоск была протоптана. Значит, ходят сюда люди. Блестящее логическое заключение. И запах, стоящий возле кустов за киоском ясно говорит о том, зачем именно люди сюда ходят.
Я пьяный, подумал Король, я пьяный. Я почти не различаю проклятую секундную стрелку на часах, и она теперь не может в кровь исцарапать мой мозг. И Грек больше не сможет меня заставить отдавать приказы об убийстве. Не сможет. И нечего на меня коситься. Сам то, между прочим, почти не выпил. Интересно, подумал Король, а если я сейчас у него спрошу – уважает он меня или нет, что он мне ответит, этот хитрый Грек. И вообще, чего это он тут сидит возле меня? Селезнев и Качур не сидят, а этот сидит.
Король налил себе еще немного коньяка. На самое дно. Почему так мало? Надо полный стакан. Он же пьяный, в конце концов.
Грек нажал кнопку на своем сотовом телефоне и поднес его к уху:
– Да. Понял. Без осложнений? Едь ко мне. Все.
– Это по поводу свидетельницы?
– Да, все прошло без осложнений.
– Можно радоваться?
Грек промолчал. Умный и хитрый Грек. Он не станет влазить в спор с пьяным Королем, он даже с трезвым Королем не спорит. Он все делает правильно и трезво. Вот именно, трезво. И Король все делает трезво. Когда не пьяный. А сегодня он пьяный, потому что этого хочет. Может, все-таки, спросить у Грека, уважает или не уважает? Интересно, как изменится выражение его лица? И что он ответит.
Подал голос телефон. На этот раз личный телефон Короля.
– Да, – сказал Король и почувствовал, как его голова становится ясной и трезвой. Этот голос действует лучше нашатырного спирта. Калач.
– Здравствуй, Олег Анатольевич.
– Здравствуй, Калач, – ответил Король и увидел, как весь подобрался Грек.
– Мы тут посоветовались с людьми.
– И что? – с людьми они посоветовались, перегрызть Королю глотку или нет.
– По-моему, тут просто какое-то недоразумение.
Понятно, недоразумение. Не получилось у Лазаря и у Мастера убрать Короля, теперь вот еще и этот бедняга в больнице назвал Калача. Конечно, недоразумение. Теперь Калач, чтобы снять с себя поклеп, должен правду сказать, а по правде выходит, что это он Лазаря послал против Короля. Хоть так, хоть так – плохо Калачу.
– Нам, по-моему, просто нужно повидаться и все полюбовно решить, – сказал Калач, не дождавшись ответа Короля, – и люди так считают.
Люди, как же. Это вы себя людьми называете.
– Что? – одними губами спросил Грек.
– Предлагает встречу, – прикрыв трубку, рукой ответил Король.
– Когда?
– Когда? – спросил в трубку Король.
– Завтра, чем раньше мы это все решим, тем лучше.
– Где?
– Если хочешь – на твоей территории. Где скажешь.
– Не боишься? – спросил Король.
– А чего мне тебя бояться? Это тот, кто между нами хотел кошку пустить, должен бояться. А нам с тобой делить нечего.
Тоже верно, делить им нечего, их обоих части не устроят. Только все сразу.
– Хорошо, мы тут все обдумаем, и я перезвоню, – Король взглянул на часы, – сегодня, как можно скорее, и назову место.
– Тогда – до связи, – сказал Калач.
Король положил телефон на стол и посмотрел на Грека.
– Люди хотят, чтобы я встретился с Калачом и договорился.
– Это Калач сказал.
– Ему нет смысла врать, тем более что место назначаем мы.
– Что будем делать?
– Нужно вызвать Качура и Селезнева и все обсудить.
– Думаешь, с Калачом можно договориться? – неожиданно спросил Грек.
– Договориться можно с кем угодно, – медленно проговорил Король.
– Ты будешь с ним договариваться? – уточнил свой вопрос Грек.
– Вызывай Селезнева и Качура, обсудим.
Щелкнул селектор на столе перед Королем.
– Звонит подполковник Симоненко, – сказал секретарь бесстрастным, как обычно, тоном.
– Соедини, – Король поднял трубку.
– Это Симоненко.
– Что-то новое?
– Не без того, Олег Анатольевич, не без того. Ваши люди нашли «форд».
– Мои люди?
– Ну, ладно, человек Грека и человек Мастера.
– И почему вы звоните мне, – Король так произнес эту фразу, что ударение упало сразу на два слова «вы» и «мне».
– Дело в том, что мои люди, – Симоненко подчеркнул «мои», словно с издевкой, – нашли ваших людей.
– В каком смысле – «нашли»?
– Мертвыми нашли. Вам разве не сообщили, тут целая перестрелка состоялась? И у нас с вами теперь на три трупа больше.
– Спасибо.
– Мне то за что? Я в перестрелке участия не принимал, а настоящий именинник пожелал остаться неизвестным. А вот в машине мы нашли оружие. Так что, если позвонит кто-нибудь из друзей – смело можете ссылаться на меня – Лазарь сюда приехал как на войну, полный багажник оружия. Если что-нибудь произойдет новое – я немедленно сообщу.
Король положил трубку и перевел взгляд на Грека, который положил в этот момент трубку параллельного телефона.
– Ты что-нибудь понимаешь?
Палач
Он никогда не понимал и не признавал словесных фигур о том, что время может течь быстрее или медленнее. Для него время было постоянной величиной, за которой нужно следить только для того, чтобы не нарушить планов или графиков.Палач, отправив Володю, больше на часы не смотрел. Ему не нужно было следить за движением стрелок, чтобы чувствовать, как идет время, как подтягивают за собой секунды время принятия решения и время начала действий. Палач, не торопясь, подготовил оружие, подогнал одежду и спокойно снаряжал пулеметный магазин патронами.
На операции он обычно брал автомат, но его магазин на тридцать патронов заменял пулеметным – на сорок пять. Палач высыпал на стол перед собой отсвечивающие латунью патроны, взял магазин в левую руку и, взяв в правую руку несколько патронов, стал аккуратно вправлять их в магазин.
Это стало своеобразным ритуалом для него перед операцией, еще с армии. Щелк – и патрон подается вправо или влево, укладывается в шахматном порядке в текстолитовом корпусе магазина. Щелк – за ним укладывается другой патрон. Они похожи друг на друга, их невозможно отличить ни на ощупь, ни по весу, но у каждого из них своя судьба.
Пуля одного патрона обречена вылететь вверх, а потом упасть простым камешком, повинуясь земному притяжению. Пуле другого патрона суждено высечь искру из камня и отлететь в сторону смятым кусочком металла. А какой-то из этих пуль выпадет встреча с человеческим сердцем.
У каждого патрона своя судьба, не смотря на то, что патроны похожи друг на друга. И совершенно ничего не зависит от их желаний. И все равно патроны сосредоточено ждут решения своей судьбы.
Для Палача патроны в магазина стали символом порядка и сосредоточенности. В оружии много движущихся деталей, затвор, который нужно отводить перед выстрелом, боек, который наносит удар по капсюлю патрона – все это целесообразно и надежно, но спокойное ожидание патронов, неторопливое движение вверх, к затвору, туда, где произойдет удар, и где кончится жизнь патрона, – всегда завораживали его.
Всего одно мгновение жизни и неторопливое ожидание своей очереди. Палач не был фаталистом, вернее, не считал себя фаталистом. То, что ему приходилось делать, и то, что когда-нибудь его жизнь должна была закончиться – Палач воспринимал спокойно.
Он знал, что рано или поздно наступит его очередь, что настанет момент, когда для выполнения задания ему придется умереть, или сработает случайность, та случайность, которую не сможет предусмотреть даже он, и – все.
Случайность. Палач ненавидел случайности, он рассматривал их как проявление человеческой слабости. Только тогда может произойти случайность, когда кто-то ослабит внимание, кто-то проявит небрежность, кто-то не сможет побороть слабость. Но Палач и за оружием оставлял право на ошибку, единственную, после которой оружие приходило в негодность, и причиной этой ошибки могли стать либо усталость металла, либо внутренние трещины и каверны.
Самое надежное на вид оружие могло прийти в негодность если его использовали неправильно, но даже при правильном использовании оружие могло подвести. Если это было заложено в нем изначально.
Изначально. От этого слова веяло роком и Палач сразу же заменил его приземленно – нейтральным – при изготовлении. Что-то не так произошло в тот момент, когда кусок металла превращался в оружие, и в результате это самое оружие носит в себе собственную гибель и часто даже не осознает этого.
Все они носят в себе собственную смерть. И Даша, и Володя, и сам Палач – все. Палач понял, что играет с собой в прятки, старательно не замечая, делая вид, что не почувствовал тогда в гостиничном номере именно обреченности. Не Дашины слова привели его в ярость, а нахлынувшее внезапно осознание того, что для Даши наступил момент… момент… Он мог назвать это только моментом ожидания смерти, но не хотел даже думать об этом.
Палач постарался подавить в себе это чувство обреченности, чувство будущей потери. И он смог бы загнать эту мысль глубоко в подсознание, но Палач вдруг понял, что и Володя несет на себе знак гибели. И даже не потому, что сам Палач готов убить его, в случае неповиновения.
Странно, но только сейчас Палач стал понимать, что с момента возникновения его группа была обречена, и то, что до сегодняшнего задания, группа не получала невыполнимых задач, то, что до сегодняшнего задания удары не приходились в болевые точки – это было либо совпадение, в которые Палач не верил, либо политикой людей, управляющих им и его группой.
Палач отложил в сторону снаряженный магазин и взял в руку другой. Володя опаздывал, это было необычно, но сегодня был такой день, день, когда его группа должна была погибнуть. Палач подумал об этом отстраненно, как о ком-то постороннем. Его группа была обречена, не смотря на то, что все пока проходило спокойно. И обреченность эта исходила не извне, не действия врага угрожали им.
Они несли собственную гибель внутри себя. Когда Палач уходил от Даши он почувствовал это, но не смог до конца осознать, откуда же это чувство пришло. Сейчас он понял, что та Даша, которую он оставил в номере, перестала быть оружием, его оружием. Она не сможет убивать, потому что исчезло то, что заставляло ее быть такой. Это произошло у него на глазах, но он не дал себе возможности это понять.
Если Володя ее привезет… Он подумал «если», неправильно, КОГДА Володя привезет Дашу, то нужно будет решить, как ее отправить из города, он не сможет взять ее на операцию в таком состоянии. Проклятье, он не сможет ее взять на операцию не потому, что она в каком-то «состоянии», а потому что она вышла, наконец, из состояния медленной смерти, она снова стала семнадцатилетней девчонкой, и любое столкновение с проявлением грязного мира людей может ее уничтожить.
Рука Палача дрогнула, и патрон покатился по полу, но Палач за ним не наклонился. Даша снова стала уязвима для мира людей, но это значит, что она ушла из его мира, она перестала быть оружием, а это значило, что он к ней не может испытывать ничего, кроме отвращения. Не может, но, тем не менее, испытывает.
Он не может любить! Он не может любить, оружие, которое любит, перестает быть оружием. И чем же становится оружие, которое начинает любить? Неужели он нащупал трещину в себе, неужели он понял, ЧТО может его уничтожить? Неправда, он – оружие и ему нужно оставаться оружием хотя бы для того, чтобы спасти Дашу и Володю.
Мысли Палача постоянно возвращались к Володе, и это Палача беспокоило. Даша – да, с Дашей понятно, она действительно в опасности, и от него зависит, будет ли она жить. Володя же не проявил слабости, он внешне такой, каким был всегда с момента знакомства с Палачом. С момента знакомства.
Палач узнал о существовании Володи на следующий день после того, как с тем произошла трагедия. Один вечер поставил крест на карьере молодого милиционера, на его жизни и на могиле его жены. Володю вышвырнули из органов только потому, что нужно было защитить честь мундира, только потому, что другое решение требовало наказать не только трех патрульных, но и начальника райотдела милиции. Проще было признать, что один сотрудник милиции дебоширил в пьяном состоянии, чем начать копаться во всей системе.
Но Володю подкосило даже не это, он был сильным парнем и смог бы выдержать этот удар. Если бы не смерть жены. Ее тогда долго не отправляли в больницу, а когда привезли, оказалось, что дежурный врач не может оказать ей помощь. Дежурный врач был просто пьян, и Володина жена лежала в ожидании помощи до утра, а утром выяснилось, что ребенка спасти не удастся, а потом выяснилось, что началось заражение крови, а потом…
Потом Палач нашел Володю на кладбище. Он сидел возле могилы жены уже сутки, и все понимали, что увести его оттуда можно только силой. Палач тогда не сказал ни слова, он просидел молча возле Володи три часа, а когда стемнело, встал со скамейки и позвал за собой Володю.
В ту ночь три патрульных сержанта умерли, и Володя видел, как они ползали у него в ногах и умоляли простить. Но Володя их не простил. И еще через неделю он сам уже в присутствии Палача убил врача, напившегося в ту ночь. И после этого они всегда были вместе – Палач, Володя и Даша. И всегда знал Палач, что Володя готов умереть за него и Дашу. И всегда Палач знал, что никогда Володя не сможет поднять руку на женщину и ребенка.
Знали это и те, кто принимал решения. И до последнего момента они щадили Дашу и Володю. Палачу удалось отстоять их обоих и даже считать, что это его победа над людьми. Победа оружия над людьми.
Оказалось, что все это не так. Не так. И ему предстояло сегодня выяснить, что же в нем самом скрыто, как трещина в металле, что скрыто в нем, недоступное для его понимания и такое понятное для тех, кто ему приказывал. Для людей. Для тех, кого он ненавидел.
Наблюдатель
Если бы Даша хотела уйти от наблюдения – она могла сделать это сто раз. Толпа, сполохи света и неосвещенные боковые улицы давали ей такую возможность, но она, похоже, не собиралась этой возможностью пользоваться. Она вообще не замечала, что за ней следует целая толпа: трое бритых приятеля, их дружок, человек Грека, и сам Гаврилин.Все как в комедийных шпионских фильмах – наблюдение за наблюдающим за наблюдателями. И нечего тут смеяться. Гаврилин, осознав расклад, даже начал оглядываться в ожидании обнаружить наблюдение еще и за собой. Все может быть, все может статься, судьба нам может изменить, карета может обломаться… Зачем могло понадобиться профессиональной убийце гулять по ночной, забитой народом набережной?
Водит за собой хвост? Этот хвост уже давно можно было вычислить и потерять. Гаврилин уже и сам чуть пару раз не потерялся, закрученный резвящейся молодежью. Первый раз на правильный путь его вернул человек Грека, мелькнувший в толпе, а второй раз – интуиция. Девушка двигалась по не особенно сложной траектории и, похоже, просто переходила от одного очага веселья к другому.
Гаврилин мог бы поклясться, что она просто гуляет, без всякой причины и не имея определенной цели. Так бы гуляла молодая девушка, попавшая на курорт. Но не могла она гулять просто так! Люди ее профессии ничего не делают просто так. Или действительно права была Марина, и эта девушка не могла убить. Может, соврали Гаврилину и глаза, и документы из досье группы.
Ладненько, не такая уж это и проблема. Гораздо интереснее то, что это за типы бредут за ней и, кстати, все время сокращают дистанцию. Теперь они крутятся всего метрах в пяти от нее, а она на это не обращает внимания. Не притворяется, что не обращает, а именно не обращает.
Это открытие немного удивило Гаврилина. По его сведениям, в группе было всего три человека, а если к ним прикрепили наружное наблюдение, то не в исполнении же этих кретинов. Тем более что они явно связаны с местными уголовниками. Их в ресторан привез человек Грека, да и сейчас вся троица явно сознает, что этот парень идет за ними. Вот и опять менее крупный из них бросил косяк в сторону сопровождающего.
Вообще, в троице роли распределены странным образом. Все внимание двух быков сосредоточено на Даше и на бутылках водки, из которых они время от времени освежаются. Теплая водка на почти тридцатиградусной жаре – эстетами этих ребят не назовешь. Правда, и держатся они неплохо. Ноги ставят твердо, зигзагов не выписывают, в людей не врезаются. Почти.
Некоторым все-таки не удается от них увернуться. Бедняги, мало приятного в том, что тебе приходиться метров пять собственной спиной раздвигать плотные ряды курортников.
И что самое показательное – никто из пострадавших не пытается потребовать от ребят извинения. Для прекращения конфликта достаточно взглянуть в лица быков.
На всякий случай Гаврилин прикинул свои шансы против любого из бритоголовых и оценил их как слабые, даже исходя из своих специфических навыков рукопашных дел.
Кафе. Открытая площадка, ничем не отличающаяся от других. Даша зашла вовнутрь и присела на табурет возле стойки. Трое из ближнего сопровождения уселись за свободный столик недалеко от бара, их контролер расположился за столиком возле выхода, а Гаврилин, решив не рисковать, уселся на парапет напротив кафе, предварительно купив бутылочку колы на стоящем рядом лотке. Кола, слава Богу, была холодная, место для наблюдения – удобное, а устроившаяся рядом на парапете компания обеспечивала достаточную маскировку.
Даша заказала коктейль. Как в лучших барах международных курортов – высокий стакан с зонтиком наверху. Троица у подбежавшего официанта приняла литровую бутылку водки. Постоянство привычек свидетельствует о постоянстве характеров. Ребята, по-видимому, раз и навсегда установили свои привычки – водка и бабы. И Гаврилин не мог одобрить их выбор ни в том случае, ни в другом.
Не стал бы он на их месте цепляться к Даше. Он бы и на своем месте не стал к ней цепляться. И если бы ему пришлось по какой-либо причине с ней общаться, он бы постарался не поворачиваться к ней спиной. Просто на всякий случай.
А быки начали спорить. И спорить серьезно. Силы распределись не поровну. Два крупных против того, что поменьше. О чем они спорят – понять из-за расстояния и гама невозможно, но если бы здесь было эхо, оно бы с ума сошло, бесконечно повторяя «уй», «ать» и «ец», во всяком случае, эти окончания слов и фраз на губах спорящихся читались свободно.
Не надо, похоже втолковывает меньший из троицы, не стоит, ну его на хрен. А двое ему наперебой – да пошел ты, и они, и вообще, все пошли. И водочкой без закусочки запивают это дело. И взгляды свои распределили между дамой и своим сопровождающим уже поровну. А сопровождающего это, похоже, не беспокоит. Сидит себе, пиво потягивает, извращенец.
Кулаком по столу – бац. Правильно, эмоции подавлять не стоит. Можно еще в морду собеседнику, но что-то быков сдерживает. Не исключено – старая дружба. Соотношение взглядов резко изменяется в пользу сопровождающего, даме уже почти внимания не уделяется. На наружное наблюдение ребята совсем не похожи. Больше всего они похожи на пьяную сявоту за пять минут до разборки. Интересно, где они начнут?
Если прямо в кафе, то популярность среди отдыхающих и милиции им обеспечена. Патрули мелькают с периодичностью в десять-пятнадцать минут, и лица у бравых ментозавров особо расслабленными не назовешь.
На колени Гаврилина кто-то внезапно сел. Здравствуйте, только вас здесь и не хватало. Хотя, при другом раскладе, Гаврилин не стал бы сгонять это создание со своих колен. Тем более что создание уже находилось в том состоянии, когда уже все равно на чьи колени садиться.
– Привет! – сказал Гаврилин.
– Привет, – ответило создание и сочно поцеловало его в щеку, – дай хлебнуть.
– А ты меня ни с кем не спутала, маленькая?
– Чего?
– Ты меня ни с кем не спутала? – крикнул Гаврилин ей в самое ухо.
– Если ты не педик, то не спутала, дай хлебнуть! На брудершафт.
– На, глотни, – Гаврилин отдал ей бутылку.
– Класс, – заявила девуля, отхлебнув из бутылки, – ты спас мне жизнь. Дай я тебя поцелую.
Увернуться от поцелуя Гаврилин не смог, создание обхватило его обеими руками за шею и впечатало свой рот в его губы. Мама родная, на вид, насколько успел определить Гаврилин, еще мокрощелка, лет пятнадцать, а техника исполнения весьма и весьма. Гаврилин попытался аккуратно отстранить ее от себя, но рука его наткнулась бюст на девочки, и Гаврилин взял тайм-аут на несколько секунд. На вид – пятнадцать, на ощупь – двадцать пять. Он сегодня решительно пользуется популярностью у прекрасного пола. Ну, их к черту, этих алкоголиков. Бросить все – и по девочкам. Хотя, несовершеннолетние – это почти противозаконно.
Гаврилин решил прийти в себя. Если эта малолетка еще немного поелозит ягодицами по его ногам, то его чувства станут слишком заметными. Спокойно, только спокойно, надо ей сказать что-нибудь успокаивающее, только аккуратно, чтобы не откусить ее язык. Нет, ну как работает!
Все-таки он герой. Он умудрился отодвинуть от себя девицу и ничего никому не повредил. И после этого вдруг подумал, что опять у него все происходит слишком быстро. Ведь никогда не пользовался такой сногсшибательной популярностью у женщин.
– Пойдем, погуляем! – переведя дыхание, сказала малолетка.
Вот сейчас все брошу и пойду, а компания будет без его внимания предаваться радостям жизни. Гаврилин перевел взгляд на кафе и обнаружил, что актеров стало меньше. Исчезли трое бритоголовых и их приятель. Гаврилин не сорвался с места, но взгляд его пробежал по стаям отдыхающих. Нету, нету, нет… есть. Как хорошо, что человек Грека вырядился в такую приметную рубашечку. Гаврилин успел заметить, как ярко-желтая рубашка скрывается за киоском.
Ну и скатертью дорога. Надоело парням за Дашей ходить, вот и ушли. Наблюдатель ушел за ними. Все в порядке, теперь можно не ломать голову и прислушаться к тому, что говорит новая подруга.
– …вут?
– Что?
– Зовут тебя как?
– Саша.
– А меня – Динка. Нравится?
– С ума сойти.
– Честно?
– Честно.
– Честно-честно?
– Чтоб я сдох!
– Это ты как в кино про Штирлица отвечаешь!
Точно, это он как в кино. Как бы отвязаться от внезапной подруги, у которой явно далеко идущие и глубоко проникающие планы на его счет. Хватит с него на сегодня кино. Хорошо еще, что Даша не торопится уходить из кафе.
– А ты мне сразу понравился, честно.
– А тебе сколько лет, красавица? – такой вопрос обычно на женщин и девочек действует неплохо. Во всяком случае, дает шанс обидится.
– Пятнадцать, а что?
– А не слишком ли я для тебя стар?
– Слушай, давай я тебя еще поцелую? – и Динка попыталась осуществить свое предложение.
– Давай, ты вначале сбегаешь и купишь мне еще колы и что-нибудь себе, – предложил Гаврилин и вынул из кармана первую попавшуюся купюру. Он рассчитал, что красавица, получив деньги, точно не вернется. Тем более что по всем законам жанра под руку ему подвернулась именно пятидесятидолларовая купюра. Ну и хрен с ней. Туда ей и дорога.
– Баксы у вас тут принимают?
– Принимают.
– Тогда разменяй и принеси сдачу. Лады?
Динка покрутила в руках купюру и покосилась на Гаврилина. Он легко ссадил ее с колен и шлепнул по заду:
– Давай – очень пить хочется.
Он мудр и тонок. Теперь эту мокрощелку он не увидит никогда, а если увидит, то она никогда не признается, что знакома с ним. Гаврилин облегченно вздохнул – хоть что-то у него сегодня получилось. Даша спокойно пьет еще один коктейль, столик возле нее… А вот столик возле нее снова занят и снова той же компанией. Вернулись, значит.
Молодцы. Однолюбы. Постоянство привычек… Не надо ля-ля, как любил говорить его приятель. Троица-то вернулась, но место их сопровождающего пустует. Странно, он все время вел себя очень настойчиво. Гаврилин снова прошелся взглядом по набережной и нигде не приметил рубашки. Не смотря на то, что народу на набережной стало значительно меньше.
Это уже интересно. Четверо уходят за киоск, а возвращаются трое. Без хвоста. Или день сегодня рыбный и хвосты рубятся? Гаврилин прикинул, что для посещения места за киоском ему понадобится минут пять от силы. Что эти пять минут будет делать Даша? Коктейль ей только что подали. Похоже, у него есть эти пять минут, чтобы проявить любопытство.
Гаврилин поставил пустую бутылку на парапет на то место, где только что сидел и прогулочным шагом прошел к киоску. Сюда не зарастет народная тропа. Тропинка за киоск была протоптана. Значит, ходят сюда люди. Блестящее логическое заключение. И запах, стоящий возле кустов за киоском ясно говорит о том, зачем именно люди сюда ходят.