Страница:
– Говори, – сказал Мусор, наклонившись к ней, к самому лицу.
– Я-я-я…
– Что ты?
– Я видела Малявку, за десять минут… до того как вы… ну это, ночью пришли. Он у меня пива просил.
– И?
– Я ему сказала, что вы его ищете, что очень злые.
Твою мать! Мусор сильнее надавил коленом, Нинка выдохнула и забилась под его ногой.
– Кто ж тебя за язык тянул?
И попробуй теперь сказать, что предчувствий не бывает. Ведь еще возле кафе почувствовал, что будет от Малявки какая-то неприятность. Падла мелкая.
Кровь застучала в висках Мусора. Надавить посильнее, так чтобы ребра хрустнули у дуры, чтобы захлебнулась кровью – так нельзя. Мусор ударил Нинку затылком о землю. Податливое женское тело под руками распаляло Мусора, хотелось терзать его и рвать в клочья. В горле клокотал, стараясь вырваться наружу звериный крик.
Нельзя, нельзя, нельзя. Мусор с трудом разжал руки и встал с колен. Нинкино лицо смутно белело у него под ногами, было слышно, как со всхлипом дышит Нинка, как скребет она руками по земле. Мусор поставил ногу ей на грудь и надавил, чуть-чуть, так, чтобы почувствовала Нинка тяжесть, чтобы прервалось дыхание.
– Слушай меня внимательно, Ниночка. Если хочешь жить – будешь молчать. Сейчас ты пойдешь домой, только ключи от киоска отдашь мне. У тебя дома есть запасные ключи?
Нинка что-то прохрипела, но Мусор не разобрал. Он немного ослабил нажим:
– Есть или нет?
– Есть.
– Завтра, часов в шесть, прейдешь в киоск и возьмешь мою сумку, за ящиками. Я ее туда поставлю сегодня. В сумку тебе лучше не заглядывать. Возьмешь сумку и принесешь ее в Дыру. Еще помнишь, где тебя парни дрючили? Помнишь?
– Да.
– Так что ты должна сделать завтра? – Мусор убрал ногу.
– Сумку, в шесть часов вечера, в дыру, принести, – Нинкин голос звучал глухо, говорила она через силу и это тоже возбуждало Мусора. Покорность, полная покорность звучала в голосе женщины, она совершенно смирилась и полностью была в его власти. Мусор почувствовал, как волна жара прошла по телу к лицу и обратно, к пояснице.
Мусор облизал губы:
– А может нам, Ниночка, вспомнить, как мы повеселились в киоске?
Руки Нинки скользнули по его ногам к ширинке, Мусор почувствовал, как пальцы нащупывают пуговицы. Она сделает все, что скажу, все сделает сама. Сломалась Нинка, совсем сломалась.
Мусор рванул ее за волосы, отбросил от себя:
– Ладно, верю! Не забудь, что я тебе сказал. Домой иди.
Нинка отползла в сторону, с трудом встала, опираясь о дерево. Она не верила, что все пока закончилось. Она не верила, что Мусор разрешил ей уйти. Она стояла, пока Мусор не двинулся с места. Уходит, наконец-то уходит!
Нинка тоже двинулась, было, к дому, но вдруг ее словно огнем обожгло – ключи, она не отдала ключи от киоска.
– Игорь Иванович, Игорь Иванович! – срывающимся голосом крикнула она в темноту.
– Не ори дура, – зло сказал, возвращаясь, Мусор, – чего тебе?
– Ключи вы не взяли.
– Давай и смотри – не забудь. Если что не так – изуродую.
– Хорошо, я все сделаю, правда, сделаю.
Мусор посмотрел ей вдогонку. Поживи еще сегодня немного. Совсем немного поживи. А ему нужно найти Малявку. И решить все для себя. Похоже, что ему придется уходить из города завтра. Если не удастся найти Малявку.
Мусор почувствовал, что у него дрожат руки. Это не от страха, это уходит возбуждение, вытекает из него напряжение и остается в нем только холодная пустота ярости.
Найти Малявку. Найти и убить.
Очень жаль, что инструктора не выработали и не вбили в голову Гаврилину такую же емкую и глубокомысленную фразу о тяготах и лишениях для бойцов невидимого фронта. Все, что говорилось на эту тему, звучало почти пионерским призывом – будь готов.
Будь готов, друг Гаврилин. Ко всему на свете. Об этом говорил и папин приятель. Будь готов к тому, что тебя врежут по ребрам, будь готов, что у тебя на глазах кого-нибудь убьют, будь готов… На всякий случай. А случаи – они разные бывают. Либо ты поимеешь, либо тебя поимеют.
Первые десять минут после событий на набережной Гаврилин покорно шел за Динкой, которая вела его уверенно и решительно. И не переставая говорить.
Только содержание ее монолога ускользало от внимания Гаврилина – он старательно приходил в себя. Дыхание, координация движений, картинка перед глазами – все это потихоньку приходило в норму.
Вот это, слава аллаху, у него поставлено хорошо. Тяжело на тренировке – легко, когда бьют. Это инструктор по рукопашному так однажды пошутил. Студенты смеялись осторожно, потому что бил инструктор постоянно, и легче от этого не становилось. И на пляже особенно легко не было.
Тем более что не очень хочется ощущать себя полным идиотом. Ощущать не хочется, но никуда от этого ощущения не деться.
Не так, не так все происходит, как должно. Не так. Гаврилин помотал головой. А как?
Для начала могло быть немного прохладнее. Градусов на двадцать. И дышать стало бы легче и жить. И не истекал бы потом. И не пришлось бы идти, опираясь, время от времени, на плечо малолетки. Соблазнительное плече, приятно округлое и возбуждающе упругое, но все-таки.
Кстати о малолетках. Гаврилин покосился на щебечущую Динку. С ней тоже что-то не в порядке.
Если она проститутка из начинающих – почему не сбежала с деньгами, когда имела возможность. Если решила снять приезжего из чисто спортивного интереса – почему не сбежала во время потасовки. Но и это тоже как-то можно объяснить.
Пьяная девушка, очень хочется, море по колено. Стоп. Эта мысль у него уже мелькала. Как раз перед тем, как он обнаружил труп за киоском. Он тогда как раз целовался с Динкой, и в голову ему пришло, ну, помимо мыслей неприличных и похотливых, еще и какое-то наблюдение. Осмыслить его времени уже не нашлось. Некогда было.
Поздравляю вас, Сашенька, уже у вас времени и на то, чтобы подумать не остается. Отлично, сказочно, просто волшебно. А еще не остается времени на то, чтобы понять, а куда это, собственно, они движутся.
А двигались, они, собственно, по темной улице, между темными домами. Оглушительно трещали цикады. Им даже иногда удавалось перекрыть щебетание дамы.
– …думаю – все, полный тебе писец. Тогда я бутылку в него ка-ак… блин, хотела по голове, жалко – промазала. А он как побежал, я к тебе, ты знаешь, какое у тебя было выражение лица?
– Какое? – спросил Гаврилин понимая, что пора превращать монолог в диалог, если он рассчитывает получить хоть какую-нибудь информацию.
– Как будто тебя кто-то в задницу…
– Попрошу выбирать выражения. Тем более что вряд ли ты хорошо знакома с выражением лица мужчины в таком случае.
– Это девки так говорят. Правда, класс? – Динка довольно засмеялась.
– Твоим девкам рот с мылом надо помыть. И тебе, кстати, тоже.
– Можно подумать, ты сам не материшься. Знаю я вас, приличный интеллигентный, а как заведется – такое говорит! Или хочет, чтоб девки говорили.
– Богатый у тебя опыт, – сказал Гаврилин и подумал, что девчонка – таки проститутка.
– У меня не очень, – с сожалением ответила Динка, – а вот девки рассказывают. Знаешь, что некоторые мужики в постели вытворяют?
– Курортники?
– Курортники… – передразнила Динка, – местные.
– Блатные?
– Блатные ничего не выдумывают. Напился, вставил, кончил и спать. Им девки нужны, чтобы отдохнуть и расслабиться. А вот те, что от жены своей на пару часов сбежал – эти как вцепятся…
– Девки рассказывали? – дурацкий разговор, но Гаврилин почему-то не хотел его прерывать.
– И девки тоже. – Динка вдруг оживилась. – В прошлом году прикололись, девки чуть не обоссались от смеха.
– Диана! – ханжески сказал Гаврилин.
– Просто кипятком по ногам. Прикинь, сижу я в «Конфетке», подлетает ко мне Милка, просто угорает. Я ей, мол, чего ржешь? А она говорит, что только что девку снял физик из нашей школы и пошел к ней. Физик этот – сука редкая. «Ни один человек из бездельников у меня больше тройки не получит!» – противным голосом сказала Динка, очевидно передразнивая. Ну, думаю, падла, я тебе сейчас устрою. И бегом с Милкой к той девке. Она дверь не закрыла. Окна у нее завешены, темно. Ну, она ему нагрузила, что подмыться надо и такое прочее, она вышла, а я зашла.
Бедный физик, подумал Гаврилин.
– Оттрахала его как следует, чего он только не делал! А потом Милка с той девкой свет как включат! А Милка еще и «поляроидом» щелкнула.
– Физик был счастлив? – поинтересовался Гаврилин.
– Ага, он потом меня до конца учебного года просил, чтобы я ему фотку отдала.
– И ты?
– Отдала, когда он мне пять в году поставил.
Да, подумал Гаврилин, а ведь если бы не пошел я после университета в шпионы, сейчас бы тоже, наверное, в школе работал. Пятерки бы за год ставил.
И опять первой сумела отреагировать Динка. Вначале Гаврилин понял, что его тянут к дереву, потом почувствовал, как ему в рот вдавились чужие губы и только потом услышал, что по улице, навстречу их с Динкой движению, идет группа людей.
– Кто это тут? – вспыхнул луч фонаря, неторопливо прошелся по веткам и листьям и остановился на Гаврилине.
– Это… – оторвавшись от Динки, Гаврилин обернулся лицом к свету и попытался рассмотреть подошедших.
Как там у нее с физиком было? Осветили, «поляроидом» и чуть от смеха не обоссались? Вот будет смеху, если Диночка решила его чуть-чуть пошантажировать, и его сейчас заберут в ментовку за совращение малолетней.
– Развлекаешься? – спросили из-за фонаря.
Гаврилин ответить не успел, Динка вынырнула из-за него на свет. Да, подумал Гаврилин, зрелище еще то – юбка задрана по самые некуда, нижнее белье достаточно стянуто книзу, помада размазана на поллица. Если бы он сам увидел все это со стороны, то никакого сомнения о том, что пару спугнули за пять минут до начала процесса, у него бы не осталось.
– Фонарь убери, придурок, – щурясь, решительно сказала Динка, – не видишь – отдыхаем?
Фонарь погас, и у Гаврилина перед глазами поплыли пятна.
– Это с тобой кто?
Динка подошла к спросившему, и они о чем-то оживленно заговорили. Гаврилин разобрал, что с ним Динка трется с самого утра, что он парень ничего и не жадный, и что она планирует его раскрутить по полной программе.
Молодец девка, умница. А еще малолетняя и пьяная. Ага, наконец-то до него, проницательного и наблюдательного, дошло. Какая она, к бесу, пьяная, если от нее совершенно не тянет спиртным. Абсолютно. И жвачкой тоже, и сигаретами – ничем запах выпивки не замаскирован. И понадобилось Гаврилину на то, чтобы все это осознать, каких-нибудь сорок минут.
– Потом поговорим! – крикнула напоследок уже вдогонку уходящим Динка и подошла к Гаврилину, на ходу приводя в порядок свою одежду. – Помаду с лица сотри.
Гаврилин провел рукой по лицу.
– Кто это был?
– Наши ребята.
– С гулянки?
– С поминок, тут у нас беспредел пошел полный. Трех человек неподалеку пристрелили. Менты ищут и ребята тоже.
– И менты, и ребята.
– Ага, может сходим? В жизни покойника не видела простреленного.
– Счастливая, – Гаврилин вспомнил разлетающийся в брызги затылок охранника из кафе и сплюнул.
– Ну, так сходим? – спросила снова Динка.
– Без меня.
Динка разочаровано вздохнула:
– Тогда двинулись.
Гаврилин взял Динку за плече и осторожно развернул ее к себе.
– Ты только пойми меня правильно…
– Чего?
– Я тебе, конечно, за все благодарен, за пляж и сейчас…
– Ты мне еще должен одно желание и шампанское. Я из-за тебя бутылку разбила.
– Хорошо, шампанское и желание.
– Любое.
– Любое.
– И шампанское любое?
– Какое захочешь!
– Класс, я тебя поцелую.
Гаврилин успел остановить бросившуюся на шею малолетку.
– Ты только мне скажи – куда это ты меня с таким упорством тянешь?
– Как куда? – искренне удивилась Динка, – к Марине, конечно.
Просто хочется рвать и метать. Не бывает случайностей. Не бывает. Какого черта он повторяет это себе уже почти сутки и все время попадается на этом. Ну, естественно, к нему на шею каждый день вешаются малолетки. Каждый день они заботливо его опекают. И, кроме этого, как же это он мог поверить, что Марина отпустит его без контроля.
То есть, хорошо бы он выглядел, если бы попытался просто сбежать. Уже в который раз он забывал, что наблюдение за наблюдателем в публичных домах стоят даже дороже чем рандеву с проституткой. Наблюдатель хренов.
– Тебе было поручено следить за мной? – как можно спокойнее спросил Гаврилин.
– Да, мне и девкам.
– И сколько же вас за мной следило?
– Я, Милка и Светка.
– Если это не секрет, что же вам Марина сказала?
– А она нас часто так посылает. Говорит, для тренировки. Ну, и чтобы мы учились снимать мужика. Я тебя сняла?
– Более чем. А где твои подруги? Эти Милка и Светка.
– А они на набережной остались, чтобы там посмотреть что случилось.
Гаврилину вдруг стало весело, не смотря ни на что. Этот детский публичный дом его даже не раздражал. Теперь Динка наверняка завидует своим подругам. Они смогли посмотреть на место преступления, а ей достался всего лишь мужик.
– Бедняга, – сказал Гаврилин.
– Это кто?
– Ну, ты.
– Чего это?
– Девки твои сейчас, может, на трупы смотрят, а ты тут со мной фигней занимаешься.
– На трупы? – в голосе Динки явно проступило сомнение.
– Ну, а вдруг?
– Вдруг бывает только пук, – сказала Динка и решительно двинулась к проходу между домами.
– Так что, к Марине ближе? – спросил Гаврилин.
– Ага.
Коротко ответила и вроде бы недовольным голосом. Гаврилин догнал, ее легко обнял за плечи. Динка стряхнула его руку. Гаврилин попытался удержать ее за руку.
– По яйцам получишь.
– Ты чего, сердишься?
– Было бы на кого.
Гаврилин засмеялся. Кем бы она ни была, но девчонка всегда остается девчонкой. Обиделась. Вот только непонятно на что.
– Ну, хочешь, шампанского купим? Тут есть какой-нибудь киоск?
– Ага, легко хочешь отделаться. В киосках шампанское дешевое иряженое. Тем более что возле киоска сейчас полно всякого народа. Там убили, я ж тебе говорила.
– Говорила, – согласился Гаврилин. – Тогда пошли к Марине?
– Пошли.
Вика нырнула в кусты, Гаврилин двинулся следом за ней, но через несколько шагов ткнулся в ее спину.
– Тихо, – еле слышно сказала Динка.
– Игорь Иванович, Игорь Иванович! – Гаврилин услышал негромкий женский крик, и ему пришло в голову, что в этом городе женщины кричат только испуганными голосами. В голосе этой и в голосе Даши на набережной слышался не только страх, но и безысходное отчаяние.
– Не ори, дура, чего тебе? – в ответившем мужском голосе не было ничего, кроме раздражения. Или почти ничего – Гаврилину послышалась скрытая угроза.
– Ключи вы не взяли… – словно побитая собака проскулила женщина, словно собака, которая пытается от безысходности покорностью остановить бьющую руку хозяина.
– Давай и смотри – не забудь. Сделаешь что не так – изуродую.
– Хорошо, я все сделаю, правда, сделаю.
Она сделает, женщина, говорящая таким голосом сделает все, подумал Гаврилин, а мужчина… его слова не были угрозой, они были обещанием. Гаврилин даже вздрогнул, как от озноба, когда понял, что этот мужчина, так уверенно говоривший в темноте, готов выполнить свою угрозу и, более того, выполнит, как бы не повела себя женщина. Самое большее чего она сможет добиться – это отсрочки.
Судя по звукам, мужчина ушел сразу, а женщина постояла еще минуту, всхлипывая, и пошла в другую сторону.
Гаврилин подождал несколько секунд, а потом тронул Динку за плече:
– Ты их знаешь?
– Угу.
– Это что – кто-то из урок на женщину наехал?
– Каких урок? Это Мусор, понял.
– Не совсем.
– Ну и пошел в жопу, – настроение Динки испортилось окончательно, – идем, Марина уже ждет.
Мусор. Это не мент, а мусор, вспомнил Гаврилин слова Марины и тон, которым они были произнесены. И вспомнил старшего лейтенанта возле столиков кафе утром. Гаврилин и сам не испытывал особо нежных чувств к милиции, но голос этого милиционера вызвал в нем чувство гадливости.
Надо будет спросить у Марины о нем и заодно выяснить у Динки, с кем это Мусор разговаривал.
Он уже ничего не видит вокруг, перед глазами темнота, испятнанная цветными кругами, он бы давно остановился или просто сбился бы с пути, если б его не окружали черными тенями тела других людей. Они бегут плотной группой, и те, кто бегут в середине, не могут остановиться без команды. Их словно несет чья-то воля, подталкивает вперед, в неизвестность, притаившуюся в ночи.
Хрип, хрип загнанных животных и тошнотворный запах пота, смешанного со страхом. Тяжесть ранца уже давно перестала ощущаться как нечто отдельное – на плечи давит все небо, все бесконечное черное небо. На его плечи.
Ему уже давно кажется, что все вокруг исчезло, кроме песка под ногами, тяжести на плечах и усталости, подгибающей ноги. Даже пот уже не стекает по лицу, даже пот кончился в его теле. Остался только огонь, при каждом вздохе сжигающий легкие, и мысль, что нужно добежать. Нужно добежать.
Добежать. Добежать. Странное слово, он успел забыть даже его смысл. Это слово для него просто стало пустым символом того, что нужно двигать ноги, что нужно преодолевать вязкую хватку песка и проталкивать в обожженные легкие еще порцию пересушенного воздуха.
Из темноты доносится какой-то звук. Он не может заставить себя даже вслушаться в него, просто мозг вяло отметил этот звук и снова занялся передвижением ног и проталкиванием воздуха через горло. Это сейчас самое важное. Только это.
Вспышка и удар. Пламя вспухло среди людей бежавших впереди него, расшвырнуло тела в стороны и опрокинуло его навзничь. Что-то полыхнуло над головой, и все вокруг стало черно-белым. Черные тела извиваются на белом песке, некоторые из них пытаются бежать, падают и остаются лежать.
Яркий безжалостный свет сверху впечатал его в песок. Этот нестерпимый свет режет его глаза даже после того, как он зажмурился. Это взрывом разорвало небо, и на песок обрушился весь огонь, прятавшийся за ночной темнотой. Сейчас этот огонь испепелит его, сожжет в прах и смешает с песком. Ничто не сможет устоять перед этим слепящим жаром.
И ни звука не пробивается к нему. Тишина. Полыхающая безжизненная тишина вокруг него и внутри. И ужас, заполняющий душу. Даже своего крика он не слышит. Даже удивился, когда понял, что пытается кричать, что напрягает голос, на этот раз пытаясь вытолкнуть из груди отвердевший комок воздуха, свое дыхание, замороженное ужасом.
Он пытался ползти, вслепую шаря руками вокруг себя, наталкиваясь на бесформенные, скользкие кучи тряпья и старательно отгоняя от себя мысль, что еще несколько мгновений назад кучи эти были людьми, которых он знал.
Свет погас так же внезапно, как и вспыхнул. Темнота больно впилась в его лицо, и он открыл глаза. Черные пятна неясно проступали на белом песке и совершенно исчезали на фоне черного неба. Только звезды вели себя странно – некоторые из них неслись над землей выстроившись в длинные цепочки, иногда упираясь в песок и тела, лежащие на песке. Вместе со светом исчезла глухота, и он слышал шуршание, с которым цепочки звезд проносились над ним и влажное хлюпанье, с которым они натыкались на тела лежащих и бегущих.
Бегущих. Нужно бежать. Нужно встать и бежать, иначе огоньки звезд нащупают и его. Встать. Встать. Он приказывал себе, но тело не слушается, его держит песок, внезапно превратившийся в трясину.
Он встает на колени, встает медленно и неуверенно. Звуки выстрелов и криков замедляются, медленно и как бы не торопясь, из темноты выныривает новая цепочка трассирующих пуль. Это за ним, эта очередь прилетела за ним. Он пытается сдвинуться с места, но воздух застыл вокруг него и держит, подставляет его прикосновению цепочки огоньков.
Это длится вечность. Потом еще вечность. Потом огонек мягко касается его тела, и ночь взрывается болью. Песок наотмаш ударил в лицо. Прилетевшие из ночи звезды гаснут перед его глазами, поднимая фонтанчики песка. Не может быть. Этого не может быть с ним, он не может остаться вот так на песке один. Только не одиночество, только не одиночество…
Палач вздрогнул и открыл глаза. Давно не возвращался к нему этот сон. Так давно, что Палачу даже показалось, что сон ушел от него навсегда. И еще он очень давно не засыпал вот так неожиданно за столом. Проспал он немного. Всего несколько минут, но это не он решал, что нужно уснуть. Это его тело приняло такое решение, и это Палачу не нравилось. Как не нравилось возвращение сна.
Он снова ощутил в себе слабость и неуверенность. Оружие не может ощущать слабость и неуверенность. Это человеческие качества. Только люди способны нести в себе неуверенность.
Что же это происходит с ним? Ему ведь показалось, что он уже преодолел себя, что в гостиничном номере все закончилось. Выходит, что нет, не закончилось.
Палач взглянул на часы. Володя и Даша опаздывали. Они никогда не подводили его, они просто не могли опоздать без причины. И если сейчас они не пришли вовремя, значит, произошло что-то серьезное. Палач ощутил почти забытое чувство. Странное и неприятное чувство, оно тоже не могло возникнуть у оружия, это чувство, которое называют страхом. Это было так, но, тем не менее, Палач начал ощущать именно страх.
Палач оттолкнул стул и через небольшой коридор вышел на крыльцо. Сладкие запахи ночи опустились на его лицо словно паутина. Палач брезгливо передернул плечами. Он ненавидел эту душную ночь, он ненавидел небо и звезды. Он ненавидел все это после той ночи, которая потом стала его кошмарным сном. Палач запрокинул голову к небу и взглянул на звезды. Пусть говорят что угодно, пусть называют эти светлые пятнышки огненными шарами, затерянными во Вселенной, он знает точно – звезды – это всего лишь отверстия, оставленные в небе пулями. Палач знает это точно, потому что и сам неоднократно пробивал пулями ночное небо и видел, как после его выстрелов звезд на небе все прибавлялось и прибавлялось.
Палач поискал в небе луну и удивился. Он знал точно, что луна должна светить, но на небе не было привычного глупого круга. Потом Палач заметил, что все небо как бы поделено на две части – там, где звезды есть и там, где на их месте зияет темнота.
Тучи. Откуда-то взялись тучи. Без ветра, без малейшего движения воздуха они уже закрыли луну и половину звезд. Духота усилилась.
Палач повернулся, чтобы войти в дом, но тут скрипнула калитка.
– Володя? – не оборачиваясь, спросил Палач.
– Я. – голос Володи странно безжизнен и тускл.
– Один?
– Да.
– Заходи в дом.
Палач, не оборачиваясь, вернулся в комнату и сел на свое место у стола. Стоп. Он вдруг вспомнил, что сейчас ему предстоит рассказать Володе, кого тому нужно будет убить, и вспомнил, что Володя может отказаться. Может попытаться отказаться. Палач быстро вынул из кобуры, висевшей на стуле, пистолет и положил его на стол, сняв с предохранителя.
– Где Даша? – спросил Палач, как только Володя вошел.
– Нам нужно собираться.
– Это я знаю, мы и так отстаем от плана.
– Ты не понял – нам нужно собираться за Дашей.
– Ты можешь объяснить все толком? Где Даша и что с ней?
– Я все расскажу – только давай скорее. Даше очень плохо.
Даше плохо. У Палача в груди что-то сжалось. Не нужно было оставлять Дашу одну в гостинице, нужно было забрать ее сразу и везти сюда. У него мелькнула такая мысль тогда, но привычка следовать намеченным планам и то, что вдвоем они могли вызвать подозрение, остановило его.
Надо было плюнуть на все и забрать ее из гостиницы. Плюнуть на все правила и привычки и уйти вместе с Дашей, подумал Палач. Сейчас бы она была вместе с ними, готовилась бы к операции, или, нет, зачем обманывать самого себя, ведь еще там, в номере он почувствовал, что в Даше что-то изменилось.
– Я-я-я…
– Что ты?
– Я видела Малявку, за десять минут… до того как вы… ну это, ночью пришли. Он у меня пива просил.
– И?
– Я ему сказала, что вы его ищете, что очень злые.
Твою мать! Мусор сильнее надавил коленом, Нинка выдохнула и забилась под его ногой.
– Кто ж тебя за язык тянул?
И попробуй теперь сказать, что предчувствий не бывает. Ведь еще возле кафе почувствовал, что будет от Малявки какая-то неприятность. Падла мелкая.
Кровь застучала в висках Мусора. Надавить посильнее, так чтобы ребра хрустнули у дуры, чтобы захлебнулась кровью – так нельзя. Мусор ударил Нинку затылком о землю. Податливое женское тело под руками распаляло Мусора, хотелось терзать его и рвать в клочья. В горле клокотал, стараясь вырваться наружу звериный крик.
Нельзя, нельзя, нельзя. Мусор с трудом разжал руки и встал с колен. Нинкино лицо смутно белело у него под ногами, было слышно, как со всхлипом дышит Нинка, как скребет она руками по земле. Мусор поставил ногу ей на грудь и надавил, чуть-чуть, так, чтобы почувствовала Нинка тяжесть, чтобы прервалось дыхание.
– Слушай меня внимательно, Ниночка. Если хочешь жить – будешь молчать. Сейчас ты пойдешь домой, только ключи от киоска отдашь мне. У тебя дома есть запасные ключи?
Нинка что-то прохрипела, но Мусор не разобрал. Он немного ослабил нажим:
– Есть или нет?
– Есть.
– Завтра, часов в шесть, прейдешь в киоск и возьмешь мою сумку, за ящиками. Я ее туда поставлю сегодня. В сумку тебе лучше не заглядывать. Возьмешь сумку и принесешь ее в Дыру. Еще помнишь, где тебя парни дрючили? Помнишь?
– Да.
– Так что ты должна сделать завтра? – Мусор убрал ногу.
– Сумку, в шесть часов вечера, в дыру, принести, – Нинкин голос звучал глухо, говорила она через силу и это тоже возбуждало Мусора. Покорность, полная покорность звучала в голосе женщины, она совершенно смирилась и полностью была в его власти. Мусор почувствовал, как волна жара прошла по телу к лицу и обратно, к пояснице.
Мусор облизал губы:
– А может нам, Ниночка, вспомнить, как мы повеселились в киоске?
Руки Нинки скользнули по его ногам к ширинке, Мусор почувствовал, как пальцы нащупывают пуговицы. Она сделает все, что скажу, все сделает сама. Сломалась Нинка, совсем сломалась.
Мусор рванул ее за волосы, отбросил от себя:
– Ладно, верю! Не забудь, что я тебе сказал. Домой иди.
Нинка отползла в сторону, с трудом встала, опираясь о дерево. Она не верила, что все пока закончилось. Она не верила, что Мусор разрешил ей уйти. Она стояла, пока Мусор не двинулся с места. Уходит, наконец-то уходит!
Нинка тоже двинулась, было, к дому, но вдруг ее словно огнем обожгло – ключи, она не отдала ключи от киоска.
– Игорь Иванович, Игорь Иванович! – срывающимся голосом крикнула она в темноту.
– Не ори дура, – зло сказал, возвращаясь, Мусор, – чего тебе?
– Ключи вы не взяли.
– Давай и смотри – не забудь. Если что не так – изуродую.
– Хорошо, я все сделаю, правда, сделаю.
Мусор посмотрел ей вдогонку. Поживи еще сегодня немного. Совсем немного поживи. А ему нужно найти Малявку. И решить все для себя. Похоже, что ему придется уходить из города завтра. Если не удастся найти Малявку.
Мусор почувствовал, что у него дрожат руки. Это не от страха, это уходит возбуждение, вытекает из него напряжение и остается в нем только холодная пустота ярости.
Найти Малявку. Найти и убить.
Наблюдатель
С какого момента он перестал контролировать ситуацию? И вообще, контролировал ли он ее когда-нибудь? В уставе Советской Армии было написано, что солдат должен стойко переносить тяготы и лишения воинской службы, и эта фраза все объясняла. Надоела перловка – стойко переносить, сержант придурок – стойко переносить, убили приятеля – стойко переносить. В конце концов это превращалось в штамп, лозунг, знамя, и солдат действительно начинал стойко переносить. И тяготы, и лишения, и идиотизм воинской службы.Очень жаль, что инструктора не выработали и не вбили в голову Гаврилину такую же емкую и глубокомысленную фразу о тяготах и лишениях для бойцов невидимого фронта. Все, что говорилось на эту тему, звучало почти пионерским призывом – будь готов.
Будь готов, друг Гаврилин. Ко всему на свете. Об этом говорил и папин приятель. Будь готов к тому, что тебя врежут по ребрам, будь готов, что у тебя на глазах кого-нибудь убьют, будь готов… На всякий случай. А случаи – они разные бывают. Либо ты поимеешь, либо тебя поимеют.
Первые десять минут после событий на набережной Гаврилин покорно шел за Динкой, которая вела его уверенно и решительно. И не переставая говорить.
Только содержание ее монолога ускользало от внимания Гаврилина – он старательно приходил в себя. Дыхание, координация движений, картинка перед глазами – все это потихоньку приходило в норму.
Вот это, слава аллаху, у него поставлено хорошо. Тяжело на тренировке – легко, когда бьют. Это инструктор по рукопашному так однажды пошутил. Студенты смеялись осторожно, потому что бил инструктор постоянно, и легче от этого не становилось. И на пляже особенно легко не было.
Тем более что не очень хочется ощущать себя полным идиотом. Ощущать не хочется, но никуда от этого ощущения не деться.
Не так, не так все происходит, как должно. Не так. Гаврилин помотал головой. А как?
Для начала могло быть немного прохладнее. Градусов на двадцать. И дышать стало бы легче и жить. И не истекал бы потом. И не пришлось бы идти, опираясь, время от времени, на плечо малолетки. Соблазнительное плече, приятно округлое и возбуждающе упругое, но все-таки.
Кстати о малолетках. Гаврилин покосился на щебечущую Динку. С ней тоже что-то не в порядке.
Если она проститутка из начинающих – почему не сбежала с деньгами, когда имела возможность. Если решила снять приезжего из чисто спортивного интереса – почему не сбежала во время потасовки. Но и это тоже как-то можно объяснить.
Пьяная девушка, очень хочется, море по колено. Стоп. Эта мысль у него уже мелькала. Как раз перед тем, как он обнаружил труп за киоском. Он тогда как раз целовался с Динкой, и в голову ему пришло, ну, помимо мыслей неприличных и похотливых, еще и какое-то наблюдение. Осмыслить его времени уже не нашлось. Некогда было.
Поздравляю вас, Сашенька, уже у вас времени и на то, чтобы подумать не остается. Отлично, сказочно, просто волшебно. А еще не остается времени на то, чтобы понять, а куда это, собственно, они движутся.
А двигались, они, собственно, по темной улице, между темными домами. Оглушительно трещали цикады. Им даже иногда удавалось перекрыть щебетание дамы.
– …думаю – все, полный тебе писец. Тогда я бутылку в него ка-ак… блин, хотела по голове, жалко – промазала. А он как побежал, я к тебе, ты знаешь, какое у тебя было выражение лица?
– Какое? – спросил Гаврилин понимая, что пора превращать монолог в диалог, если он рассчитывает получить хоть какую-нибудь информацию.
– Как будто тебя кто-то в задницу…
– Попрошу выбирать выражения. Тем более что вряд ли ты хорошо знакома с выражением лица мужчины в таком случае.
– Это девки так говорят. Правда, класс? – Динка довольно засмеялась.
– Твоим девкам рот с мылом надо помыть. И тебе, кстати, тоже.
– Можно подумать, ты сам не материшься. Знаю я вас, приличный интеллигентный, а как заведется – такое говорит! Или хочет, чтоб девки говорили.
– Богатый у тебя опыт, – сказал Гаврилин и подумал, что девчонка – таки проститутка.
– У меня не очень, – с сожалением ответила Динка, – а вот девки рассказывают. Знаешь, что некоторые мужики в постели вытворяют?
– Курортники?
– Курортники… – передразнила Динка, – местные.
– Блатные?
– Блатные ничего не выдумывают. Напился, вставил, кончил и спать. Им девки нужны, чтобы отдохнуть и расслабиться. А вот те, что от жены своей на пару часов сбежал – эти как вцепятся…
– Девки рассказывали? – дурацкий разговор, но Гаврилин почему-то не хотел его прерывать.
– И девки тоже. – Динка вдруг оживилась. – В прошлом году прикололись, девки чуть не обоссались от смеха.
– Диана! – ханжески сказал Гаврилин.
– Просто кипятком по ногам. Прикинь, сижу я в «Конфетке», подлетает ко мне Милка, просто угорает. Я ей, мол, чего ржешь? А она говорит, что только что девку снял физик из нашей школы и пошел к ней. Физик этот – сука редкая. «Ни один человек из бездельников у меня больше тройки не получит!» – противным голосом сказала Динка, очевидно передразнивая. Ну, думаю, падла, я тебе сейчас устрою. И бегом с Милкой к той девке. Она дверь не закрыла. Окна у нее завешены, темно. Ну, она ему нагрузила, что подмыться надо и такое прочее, она вышла, а я зашла.
Бедный физик, подумал Гаврилин.
– Оттрахала его как следует, чего он только не делал! А потом Милка с той девкой свет как включат! А Милка еще и «поляроидом» щелкнула.
– Физик был счастлив? – поинтересовался Гаврилин.
– Ага, он потом меня до конца учебного года просил, чтобы я ему фотку отдала.
– И ты?
– Отдала, когда он мне пять в году поставил.
Да, подумал Гаврилин, а ведь если бы не пошел я после университета в шпионы, сейчас бы тоже, наверное, в школе работал. Пятерки бы за год ставил.
И опять первой сумела отреагировать Динка. Вначале Гаврилин понял, что его тянут к дереву, потом почувствовал, как ему в рот вдавились чужие губы и только потом услышал, что по улице, навстречу их с Динкой движению, идет группа людей.
– Кто это тут? – вспыхнул луч фонаря, неторопливо прошелся по веткам и листьям и остановился на Гаврилине.
– Это… – оторвавшись от Динки, Гаврилин обернулся лицом к свету и попытался рассмотреть подошедших.
Как там у нее с физиком было? Осветили, «поляроидом» и чуть от смеха не обоссались? Вот будет смеху, если Диночка решила его чуть-чуть пошантажировать, и его сейчас заберут в ментовку за совращение малолетней.
– Развлекаешься? – спросили из-за фонаря.
Гаврилин ответить не успел, Динка вынырнула из-за него на свет. Да, подумал Гаврилин, зрелище еще то – юбка задрана по самые некуда, нижнее белье достаточно стянуто книзу, помада размазана на поллица. Если бы он сам увидел все это со стороны, то никакого сомнения о том, что пару спугнули за пять минут до начала процесса, у него бы не осталось.
– Фонарь убери, придурок, – щурясь, решительно сказала Динка, – не видишь – отдыхаем?
Фонарь погас, и у Гаврилина перед глазами поплыли пятна.
– Это с тобой кто?
Динка подошла к спросившему, и они о чем-то оживленно заговорили. Гаврилин разобрал, что с ним Динка трется с самого утра, что он парень ничего и не жадный, и что она планирует его раскрутить по полной программе.
Молодец девка, умница. А еще малолетняя и пьяная. Ага, наконец-то до него, проницательного и наблюдательного, дошло. Какая она, к бесу, пьяная, если от нее совершенно не тянет спиртным. Абсолютно. И жвачкой тоже, и сигаретами – ничем запах выпивки не замаскирован. И понадобилось Гаврилину на то, чтобы все это осознать, каких-нибудь сорок минут.
– Потом поговорим! – крикнула напоследок уже вдогонку уходящим Динка и подошла к Гаврилину, на ходу приводя в порядок свою одежду. – Помаду с лица сотри.
Гаврилин провел рукой по лицу.
– Кто это был?
– Наши ребята.
– С гулянки?
– С поминок, тут у нас беспредел пошел полный. Трех человек неподалеку пристрелили. Менты ищут и ребята тоже.
– И менты, и ребята.
– Ага, может сходим? В жизни покойника не видела простреленного.
– Счастливая, – Гаврилин вспомнил разлетающийся в брызги затылок охранника из кафе и сплюнул.
– Ну, так сходим? – спросила снова Динка.
– Без меня.
Динка разочаровано вздохнула:
– Тогда двинулись.
Гаврилин взял Динку за плече и осторожно развернул ее к себе.
– Ты только пойми меня правильно…
– Чего?
– Я тебе, конечно, за все благодарен, за пляж и сейчас…
– Ты мне еще должен одно желание и шампанское. Я из-за тебя бутылку разбила.
– Хорошо, шампанское и желание.
– Любое.
– Любое.
– И шампанское любое?
– Какое захочешь!
– Класс, я тебя поцелую.
Гаврилин успел остановить бросившуюся на шею малолетку.
– Ты только мне скажи – куда это ты меня с таким упорством тянешь?
– Как куда? – искренне удивилась Динка, – к Марине, конечно.
Просто хочется рвать и метать. Не бывает случайностей. Не бывает. Какого черта он повторяет это себе уже почти сутки и все время попадается на этом. Ну, естественно, к нему на шею каждый день вешаются малолетки. Каждый день они заботливо его опекают. И, кроме этого, как же это он мог поверить, что Марина отпустит его без контроля.
То есть, хорошо бы он выглядел, если бы попытался просто сбежать. Уже в который раз он забывал, что наблюдение за наблюдателем в публичных домах стоят даже дороже чем рандеву с проституткой. Наблюдатель хренов.
– Тебе было поручено следить за мной? – как можно спокойнее спросил Гаврилин.
– Да, мне и девкам.
– И сколько же вас за мной следило?
– Я, Милка и Светка.
– Если это не секрет, что же вам Марина сказала?
– А она нас часто так посылает. Говорит, для тренировки. Ну, и чтобы мы учились снимать мужика. Я тебя сняла?
– Более чем. А где твои подруги? Эти Милка и Светка.
– А они на набережной остались, чтобы там посмотреть что случилось.
Гаврилину вдруг стало весело, не смотря ни на что. Этот детский публичный дом его даже не раздражал. Теперь Динка наверняка завидует своим подругам. Они смогли посмотреть на место преступления, а ей достался всего лишь мужик.
– Бедняга, – сказал Гаврилин.
– Это кто?
– Ну, ты.
– Чего это?
– Девки твои сейчас, может, на трупы смотрят, а ты тут со мной фигней занимаешься.
– На трупы? – в голосе Динки явно проступило сомнение.
– Ну, а вдруг?
– Вдруг бывает только пук, – сказала Динка и решительно двинулась к проходу между домами.
– Так что, к Марине ближе? – спросил Гаврилин.
– Ага.
Коротко ответила и вроде бы недовольным голосом. Гаврилин догнал, ее легко обнял за плечи. Динка стряхнула его руку. Гаврилин попытался удержать ее за руку.
– По яйцам получишь.
– Ты чего, сердишься?
– Было бы на кого.
Гаврилин засмеялся. Кем бы она ни была, но девчонка всегда остается девчонкой. Обиделась. Вот только непонятно на что.
– Ну, хочешь, шампанского купим? Тут есть какой-нибудь киоск?
– Ага, легко хочешь отделаться. В киосках шампанское дешевое иряженое. Тем более что возле киоска сейчас полно всякого народа. Там убили, я ж тебе говорила.
– Говорила, – согласился Гаврилин. – Тогда пошли к Марине?
– Пошли.
Вика нырнула в кусты, Гаврилин двинулся следом за ней, но через несколько шагов ткнулся в ее спину.
– Тихо, – еле слышно сказала Динка.
– Игорь Иванович, Игорь Иванович! – Гаврилин услышал негромкий женский крик, и ему пришло в голову, что в этом городе женщины кричат только испуганными голосами. В голосе этой и в голосе Даши на набережной слышался не только страх, но и безысходное отчаяние.
– Не ори, дура, чего тебе? – в ответившем мужском голосе не было ничего, кроме раздражения. Или почти ничего – Гаврилину послышалась скрытая угроза.
– Ключи вы не взяли… – словно побитая собака проскулила женщина, словно собака, которая пытается от безысходности покорностью остановить бьющую руку хозяина.
– Давай и смотри – не забудь. Сделаешь что не так – изуродую.
– Хорошо, я все сделаю, правда, сделаю.
Она сделает, женщина, говорящая таким голосом сделает все, подумал Гаврилин, а мужчина… его слова не были угрозой, они были обещанием. Гаврилин даже вздрогнул, как от озноба, когда понял, что этот мужчина, так уверенно говоривший в темноте, готов выполнить свою угрозу и, более того, выполнит, как бы не повела себя женщина. Самое большее чего она сможет добиться – это отсрочки.
Судя по звукам, мужчина ушел сразу, а женщина постояла еще минуту, всхлипывая, и пошла в другую сторону.
Гаврилин подождал несколько секунд, а потом тронул Динку за плече:
– Ты их знаешь?
– Угу.
– Это что – кто-то из урок на женщину наехал?
– Каких урок? Это Мусор, понял.
– Не совсем.
– Ну и пошел в жопу, – настроение Динки испортилось окончательно, – идем, Марина уже ждет.
Мусор. Это не мент, а мусор, вспомнил Гаврилин слова Марины и тон, которым они были произнесены. И вспомнил старшего лейтенанта возле столиков кафе утром. Гаврилин и сам не испытывал особо нежных чувств к милиции, но голос этого милиционера вызвал в нем чувство гадливости.
Надо будет спросить у Марины о нем и заодно выяснить у Динки, с кем это Мусор разговаривал.
Палач
Ночь. Под ногами песок, а вокруг ночь. Темнота, которую звезды только подчеркивают. Песок под ногами сухой, ноги вязнут в нем по щиколотку, трудно уже даже не бежать, трудно просто вытаскивать из песка ноги, для того, чтобы сделать еще хотя бы шаг. Маленький шаг.Он уже ничего не видит вокруг, перед глазами темнота, испятнанная цветными кругами, он бы давно остановился или просто сбился бы с пути, если б его не окружали черными тенями тела других людей. Они бегут плотной группой, и те, кто бегут в середине, не могут остановиться без команды. Их словно несет чья-то воля, подталкивает вперед, в неизвестность, притаившуюся в ночи.
Хрип, хрип загнанных животных и тошнотворный запах пота, смешанного со страхом. Тяжесть ранца уже давно перестала ощущаться как нечто отдельное – на плечи давит все небо, все бесконечное черное небо. На его плечи.
Ему уже давно кажется, что все вокруг исчезло, кроме песка под ногами, тяжести на плечах и усталости, подгибающей ноги. Даже пот уже не стекает по лицу, даже пот кончился в его теле. Остался только огонь, при каждом вздохе сжигающий легкие, и мысль, что нужно добежать. Нужно добежать.
Добежать. Добежать. Странное слово, он успел забыть даже его смысл. Это слово для него просто стало пустым символом того, что нужно двигать ноги, что нужно преодолевать вязкую хватку песка и проталкивать в обожженные легкие еще порцию пересушенного воздуха.
Из темноты доносится какой-то звук. Он не может заставить себя даже вслушаться в него, просто мозг вяло отметил этот звук и снова занялся передвижением ног и проталкиванием воздуха через горло. Это сейчас самое важное. Только это.
Вспышка и удар. Пламя вспухло среди людей бежавших впереди него, расшвырнуло тела в стороны и опрокинуло его навзничь. Что-то полыхнуло над головой, и все вокруг стало черно-белым. Черные тела извиваются на белом песке, некоторые из них пытаются бежать, падают и остаются лежать.
Яркий безжалостный свет сверху впечатал его в песок. Этот нестерпимый свет режет его глаза даже после того, как он зажмурился. Это взрывом разорвало небо, и на песок обрушился весь огонь, прятавшийся за ночной темнотой. Сейчас этот огонь испепелит его, сожжет в прах и смешает с песком. Ничто не сможет устоять перед этим слепящим жаром.
И ни звука не пробивается к нему. Тишина. Полыхающая безжизненная тишина вокруг него и внутри. И ужас, заполняющий душу. Даже своего крика он не слышит. Даже удивился, когда понял, что пытается кричать, что напрягает голос, на этот раз пытаясь вытолкнуть из груди отвердевший комок воздуха, свое дыхание, замороженное ужасом.
Он пытался ползти, вслепую шаря руками вокруг себя, наталкиваясь на бесформенные, скользкие кучи тряпья и старательно отгоняя от себя мысль, что еще несколько мгновений назад кучи эти были людьми, которых он знал.
Свет погас так же внезапно, как и вспыхнул. Темнота больно впилась в его лицо, и он открыл глаза. Черные пятна неясно проступали на белом песке и совершенно исчезали на фоне черного неба. Только звезды вели себя странно – некоторые из них неслись над землей выстроившись в длинные цепочки, иногда упираясь в песок и тела, лежащие на песке. Вместе со светом исчезла глухота, и он слышал шуршание, с которым цепочки звезд проносились над ним и влажное хлюпанье, с которым они натыкались на тела лежащих и бегущих.
Бегущих. Нужно бежать. Нужно встать и бежать, иначе огоньки звезд нащупают и его. Встать. Встать. Он приказывал себе, но тело не слушается, его держит песок, внезапно превратившийся в трясину.
Он встает на колени, встает медленно и неуверенно. Звуки выстрелов и криков замедляются, медленно и как бы не торопясь, из темноты выныривает новая цепочка трассирующих пуль. Это за ним, эта очередь прилетела за ним. Он пытается сдвинуться с места, но воздух застыл вокруг него и держит, подставляет его прикосновению цепочки огоньков.
Это длится вечность. Потом еще вечность. Потом огонек мягко касается его тела, и ночь взрывается болью. Песок наотмаш ударил в лицо. Прилетевшие из ночи звезды гаснут перед его глазами, поднимая фонтанчики песка. Не может быть. Этого не может быть с ним, он не может остаться вот так на песке один. Только не одиночество, только не одиночество…
Палач вздрогнул и открыл глаза. Давно не возвращался к нему этот сон. Так давно, что Палачу даже показалось, что сон ушел от него навсегда. И еще он очень давно не засыпал вот так неожиданно за столом. Проспал он немного. Всего несколько минут, но это не он решал, что нужно уснуть. Это его тело приняло такое решение, и это Палачу не нравилось. Как не нравилось возвращение сна.
Он снова ощутил в себе слабость и неуверенность. Оружие не может ощущать слабость и неуверенность. Это человеческие качества. Только люди способны нести в себе неуверенность.
Что же это происходит с ним? Ему ведь показалось, что он уже преодолел себя, что в гостиничном номере все закончилось. Выходит, что нет, не закончилось.
Палач взглянул на часы. Володя и Даша опаздывали. Они никогда не подводили его, они просто не могли опоздать без причины. И если сейчас они не пришли вовремя, значит, произошло что-то серьезное. Палач ощутил почти забытое чувство. Странное и неприятное чувство, оно тоже не могло возникнуть у оружия, это чувство, которое называют страхом. Это было так, но, тем не менее, Палач начал ощущать именно страх.
Палач оттолкнул стул и через небольшой коридор вышел на крыльцо. Сладкие запахи ночи опустились на его лицо словно паутина. Палач брезгливо передернул плечами. Он ненавидел эту душную ночь, он ненавидел небо и звезды. Он ненавидел все это после той ночи, которая потом стала его кошмарным сном. Палач запрокинул голову к небу и взглянул на звезды. Пусть говорят что угодно, пусть называют эти светлые пятнышки огненными шарами, затерянными во Вселенной, он знает точно – звезды – это всего лишь отверстия, оставленные в небе пулями. Палач знает это точно, потому что и сам неоднократно пробивал пулями ночное небо и видел, как после его выстрелов звезд на небе все прибавлялось и прибавлялось.
Палач поискал в небе луну и удивился. Он знал точно, что луна должна светить, но на небе не было привычного глупого круга. Потом Палач заметил, что все небо как бы поделено на две части – там, где звезды есть и там, где на их месте зияет темнота.
Тучи. Откуда-то взялись тучи. Без ветра, без малейшего движения воздуха они уже закрыли луну и половину звезд. Духота усилилась.
Палач повернулся, чтобы войти в дом, но тут скрипнула калитка.
– Володя? – не оборачиваясь, спросил Палач.
– Я. – голос Володи странно безжизнен и тускл.
– Один?
– Да.
– Заходи в дом.
Палач, не оборачиваясь, вернулся в комнату и сел на свое место у стола. Стоп. Он вдруг вспомнил, что сейчас ему предстоит рассказать Володе, кого тому нужно будет убить, и вспомнил, что Володя может отказаться. Может попытаться отказаться. Палач быстро вынул из кобуры, висевшей на стуле, пистолет и положил его на стол, сняв с предохранителя.
– Где Даша? – спросил Палач, как только Володя вошел.
– Нам нужно собираться.
– Это я знаю, мы и так отстаем от плана.
– Ты не понял – нам нужно собираться за Дашей.
– Ты можешь объяснить все толком? Где Даша и что с ней?
– Я все расскажу – только давай скорее. Даше очень плохо.
Даше плохо. У Палача в груди что-то сжалось. Не нужно было оставлять Дашу одну в гостинице, нужно было забрать ее сразу и везти сюда. У него мелькнула такая мысль тогда, но привычка следовать намеченным планам и то, что вдвоем они могли вызвать подозрение, остановило его.
Надо было плюнуть на все и забрать ее из гостиницы. Плюнуть на все правила и привычки и уйти вместе с Дашей, подумал Палач. Сейчас бы она была вместе с ними, готовилась бы к операции, или, нет, зачем обманывать самого себя, ведь еще там, в номере он почувствовал, что в Даше что-то изменилось.