Страница:
Ошибки бывают даже в их деле. Но не две же ошибки подряд! Теперь Володя должен совершить то, чего он не сможет сделать.
Палач взглянул на Володю поверх листа бумаги. Дремлет. Или делает вид, что дремлет. Он вообще производит впечатление очень спокойного человека. И обладает способностью мгновенно переходить из состояния обманчивого спокойствия к мгновенным и решительным действиям. В нем скрыта пружина, умеющая мгновенно распрямляться от малейшего прикосновения. Как ударник в гранате. Кольцо сорвано и… взрыв.
Палач знал эту способность Володи и всегда умел ее использовать максимально эффективно. Но даже Палач не знал как поведет себя Володя, получив новое задание. Нельзя ему делать этого.
План разработан очень подробно, подходы к дому, планы самого дома, фотографии тех, кто должен пострадать и тех, кого нельзя трогать ни под каким предлогом. И даже роли расписаны с соблюдением внешней логики. Из них троих действительно Палач лучше всего подходит на роль снайпера, обеспечивающего прикрытие. А Володя лучше всего справится с проникновением в дом и непосредственной работой по целям.
Все логично. И правильно. Только вот цель, по которой Володе назначено работать непосредственно – не его цель. Сам Палач уже давно преодолел ту грань, за которой все равно кто в прорези прицела. Он выполняет приказ, и это снимает с него всякую ответственность. С Володей все сложнее. Он не переставал чувствовать себя человеком. Он не утратил способность любить и сопереживать, просто круг людей, которым он мог сопереживать и которых мог любить, сузился до двух человек. Палач и Даша.
За этих людей Володя готов умереть. Это были не пустые слова. Палач знал, что это действительно так, и у него были возможности убедиться в Володиной готовности к самопожертвованию. Но так же точно он знал, что для Володи существует запрет. Женщины и дети. Дети и женщины, по мнению Володи, не могут быть настолько виновны, чтобы заслужить смерть.
Этого не мог не знать тот, кто планировал акцию. Не мог не знать. И, тем не менее, спланировал все таким образом. На что он рассчитывал? Или в его планы входит именно провал акции? В таком случае он ошибся. Палач выполнит это задание, и Володя тоже его выполнит. Даже если ему придется умереть.
Сейчас ему достаточно изучить только место операции и план дома. О том, в кого ему придется стрелять, он узнает только перед самым началом. И если он откажется… Если он вдруг откажется, у Палача будет право его устранить.
Поломанное оружие выбрасывают.
Палач сжал левую руку в кулак. Тонкая корочка на ранах треснула, и из трещин выступили капли крови. Поломанное оружие выбрасывают. Только вначале он сделает все, чтобы заставить его сработать, заставить его преодолеть эту слабость. Это для Палача единственный выход. Он всегда выполняет приказы. Всегда. Чего бы ему это не стоило.
– Познакомься с планом, – Палач протянул Володе пачку бумаг, предварительно отложив в сторону фотографии и описания мишеней. – Я займусь снаряжением. Чтобы нам все успеть – нужно будет стартовать не позднее часа ночи. В двадцать три ноль-ноль ты заберешь Дашу из гостиницы. Вместе с вещами.
– Хорошо, – сказал Володя. Он давно уже научился не выдавать своего удивления. Палач нервничал. Это было очень странно и непривычно. Но Володя Палачу верил. Только Палачу и Даше. Ему больше некому было верить.
Глава 7
Пень молчал. Он не собирался напоминать быкам, что именно они настояли на этом. Для Локтя и Сявки вообще только то препятствие, что нельзя пробить кулаком или головой. Они не привыкли сдерживать себя ни в развлечениях, ни в желании попсиховать. Тем более что это именно им приказали местные спустить Карася по острому гравию осыпи. Пня передернуло.
Он не мог забыть, как окровавленное тело Карася вначале сползает по осыпи, потом, зацепившись ногой за дерево, переворачивается раз, другой, потом осыпь резко оседает и вместе с телом Карася в клубах пыли обрушивается на дорогу.
Потом их отвезли к месту жительства и приказали ждать.
– Не вздумайте делать ноги, – спокойно глядя на них сказал тот, который назвался Женей, – вы нам еще можете понадобиться.
– Бля… – начал было заводиться Локоть, но Женя его перебил.
– Жить хотите? Тогда сидите и ждите. Либо я приду, либо кто-нибудь от меня. За вами присмотрят. Дернетесь – пулю схлопочете. Сидеть и ждать.
– Чего ждать? – спросил Пень, – пока замочите?
– Хотели бы замочить – не выпустили бы из горы. Вник?
– Вник.
– Будете себя хорошо вести – еще и заработаете. У вас кто-нибудь тачку водить умеет?
Тачку водить умели все, но Графину было не до разговоров – его время от времени рвало желчью, после удара в живот, а Локоть и Сявка и в обычном состоянии говорили мало. Пень попытался было тоже отмолчаться, но Женя не сводил с него глаз.
– У меня прав нет, – выдавил из себя Пень.
– Но водить умеешь?
– Умею.
– Вот и ладушки.
Ладушки. На хрен такие манцы. Сразу после ухода Жени Пень вышел на крыльцо и увидел, что с противоположной стороны улицы стоит тот самый микроавтобус, на котором их увезли с набережной. Водитель помахал Пню рукой.
– Влипли, – констатировал Графин в паузе между позывами к рвоте. – Как ударил, сука.
– Били толково, – со знанием дела подтвердил Локоть.
– Карася особенно.
Упоминание Карася прозвучало некстати. Никто не хотел вспоминать, как с ним разговаривали в пещере.
– У этого гада просто мозги поехали – такое с человеком сотворить. Какого они так на уши встали?
– А ты чего у них сам не спросил? Они бы тебе объяснили.
– Пошел ты на хер!
– Да я тебе хлебало порву!
Локоть и Сявка ссорились редко, но сейчас они готовы были драться. Их опозорили, и кроме этого, каждый из них ощущал страх и бессилие, которые могла бы испытывать драчливая собака столкнувшись с настоящим волком. Им хотелось чем ни будь стереть это неприятное чувство, и они знали только один способ справиться с ним – это выплеснуть свою агрессию на кого-нибудь другого, смять, унизить, растерзать кого-нибудь, чтобы хоть в собственных глазах снова стать сильными и опасными.
– Заткнитесь, – вмешался Графин, – я сказал, пасти позакрывайте.
– Ты еще здесь…
– Надо было крутизну показывать, когда Карася с горы бросали. А сейчас сидите молча и думайте, как живыми остаться, – Графин снова согнулся над ведром.
– А что тут думать – сидеть и ждать, – обреченно сказал Пень. Он уже решил довериться местным мужикам. Действительно, думал он, хотели бы замочить – замочили бы в пещере.
– Давайте я вам головы промою, водкой, – предложил он, – а то вон в крови головы.
– Давай, – согласился Сявка. – А как стемнеет – решим, что дальше делать.
– Если ничего нового не произойдет, – продолжил Графин и увидев, как Локоть собирается хлебнуть из бутылки со стоном сказал – да не пей ты, козел, еще неизвестно, что будет.
Шло время, его время, время отведенное ему на размышление. Время его жизни. Король чувствовал, как внутри у него что-то стягивается в тугой узел. Человек действия, Король был обречен на ожидание наедине с секундной стрелкой.
Нужно найти решение. Нужно пробиться сквозь глыбу оцепенения и победить. Как бы ни был выбит из привычной колеи Король, у него даже и мысли не появилось о том, что он может проиграть. Никогда. Проигрыш – удел слабых. Король не такой. Он думал только о возможности победы в этой ситуации, и чувство неуверенности у него возникало не от предчувствия поражения – он не мог найти пути к победе.
Более того, он даже не мог себе представить, что именно может быть победой в этом случае. Когда ему пришлось драться за власть в городе, тут все было понятно. Все должны были признать его право на трон. Его слово должно было стать решающим. Те, кто противился этому, были врагами. Тогда он взвесил свои силы, оценил обстановку и понял, что враги должны погибнуть. Это было самым правильным в той ситуации.
А сейчас… Совершенно понятно, что его решили уничтожить. Пусть это решение принял только один человек. Он попытался это решение выполнить, и не его вина в том, что все сорвалось. Король вспомнил лицо Калача.
Гиена. Калач все время старался выглядеть уверенным в себе, но его выдавали глаза. Даже вступая в спор, Калач был настойчив только тогда, когда не наталкивался на возражения. Но как только звучало несогласие – Калач отдергивал руки и соглашался. Нет так нет, Бог с ним, я только хотел как лучше. И только глаза, спрятавшиеся в узких глазницах, смотрели с угрозой, даже нет, не с угрозой, а с уверенностью в том, что все будет, как хочет Калач. Не сегодня так завтра. И все знали, что с Калачом лучше соглашаться. Если он чего-либо захотел – он это получит.
И вот теперь Калач захотел город Короля. И получит его. Получит, если Король не найдет решения этой задачи. Самое простое было на поверхности, более того, Король начал его обдумывать задолго до того, как грянул кризис.
Устранить Калача. Пуля или взрывчатка. Грек несколько раз заводил об этом разговор с глазу на глаз. Убить. Так просто взять и убить. А потом держать ответ перед остальными. Калач поступил мудрее. Он решил все сделать руками Мастера. Даже проигрыш не сулил ему ничего особенно страшного. За все должен был расплатиться Мастер. И расплатился.
Часы тикали уже в голове Короля. Стрелка описывала круги, царапая острием его мозг. Впервые за несколько лет Король был вынужден сидеть и ждать решения своей судьбы. От него не потребовали объяснений. Просто дали срок для поиска убийцы, а сами собрались, чтобы решить его судьбу. И даже не попытались позвать его, чтобы дать возможность защищаться.
А если бы они его вызвали? Поехал бы он на эту разборку? В том-то и дело, что никто ничего сейчас не мог гарантировать. Всем придется действовать экспромтом, а это увеличивает вероятность ошибки. А ошибка, любая ошибка может стать роковой.
Подал голос сотовый телефон. Король медленно взял трубку:
– Да.
– Это Грек.
– Да.
– У меня небольшая проблема со свидетельницей.
– Проблема?
– Она не будет опознавать убийцу.
– Что значит «не будет»?
– Не желает, у нее мозгов не хватает на это.
– Чего она хочет?
– Да ничего она не хочет, абсолютно ничего. Она просто не может понять, чего от нее хотят. То просто начинает трепаться, то бьется в истерике.
– Я ведь просил все решить по-хорошему.
– Я и пытался. Не веришь – сам приедь и посмотри.
Король не успел ответить – загудел селектор.
– Подожди, – в трубку сказал Король и нажал кнопку на пульте.
– К вам приехал подполковник Симоненко.
– Впусти его через пару минут. – Король выключил селектор и снова взял телефонную трубку. – Ко мне приехал Симоненко.
– Так что мне делать? – спросил Грек.
– Действуй. Минут через сорок приезжай ко мне – все обсудим подробнее.
– Через сорок минут? Это будет начало одиннадцатого. Тогда я заеду в больницу, к убийце, а потом – к тебе.
Король молча отключил связь. Грек хочет крови. Греку очень хочется крови, но при этом ему хочется, чтобы Король одобрил эту кровь. Кровь ни в чем не повинной женщины. И Король не стал его останавливать. Он только что обрек на смерть человека, который был вне его закона. Он только что отступил от своего принципа и с удивлением заметил, что все это произошло очень буднично, как бы само собой. Действуй.
Король встал из-за стола и пошел к двери кабинета. Дверь открылась, и вошел Симоненко. Они встретились на полпути, словно репетировали. Король протянул руку. Подполковник протянул свою, но после паузы, после небольшой, совсем крохотной паузы, секундная стрелка успела только один раз болезненно чиркнуть в мозгу Короля. Он задержал руку Симоненко в своей руке, словно в отместку, внимательно посмотрел в глаза начальника милиции. Симоненко выдержал взгляд и осторожно высвободил руку.
– Присаживайтесь в кресло, – предложил Король, – чай, кофе? Может быть, поесть?
– Может быть, поесть – глухо ответил Симоненко.
Король вернулся к столу и, нажав кнопку селектора, отдал распоряжение. Симоненко выглядит напряженным и недовольным. Его можно понять. Всех можно понять. Так уж все сложилось, что наиболее естественно сейчас быть напряженным и недовольным. Всем, но не Королю. Он умеет сдерживать свои эмоции и управлять обстоятельствами. Он – Король. Если бы не проклятая секундная стрелка в голове, это было бы проще, намного проще.
Король обернулся в Симоненко и спокойным, до боли спокойным голосом спросил:
– Что у нас нового?
– Если вы о трупах, то новых пока нет.
– Я о ходе вашего расследования.
– Ход нашего расследования близок к предполагаемому. Результат около нуля. Или, если хотите, равен нулю.
– У вас нет даже предположений?
– Ну почему, предположения у нас есть. Я, например, совершенно точно уверен, что найти нам ничего не удастся. Можете считать это моим предположением. Если бы я знал результаты ваших исследований на эту тему, то мне было бы гораздо проще, – Симоненко говорил негромко, старательно глядя мимо Короля.
Король механически проследил направление взгляда подполковника и вздрогнул. Часы. Проклятые часы, Симоненко как завороженый смотрел на них. Король обернулся к Симоненко, и ему показалось, что ресницы начальника милиции подрагивают в такт скачкам секундной стрелки.
– Какие исследования?
– Ваши, Олег Анатольевич, ваши. Те, которые вы проводили в пещере. О том, что вы их там проводите, я узнал сразу, а вот результаты… – Симоненко развел руками.
– Результаты близки к нулю.
– К нулю… Получается у нас с вами два нуля. Как в шашках – сортир. Глубокий и вонючий сортир.
– Мне не нравится ваше настроение, Андрей Николаевич.
– А у вас что, другое настроение? Или вам ситуация видится по-другому? – Симоненко упорно смотрел на часы и говорил бесцветным голосом.
Пауза. Слишком большая пауза, понял Король, но чем ее прервать придумать не смог. Сказать, что уверен в нормальном исходе, и потребовать более решительных действий? Каких?
– Но хоть что-то вы делаете? Или весь день провели в рассуждениях по поводу глубокого и вонючего сортира? – Король сознательно сказал это резко. Симоненко надо расшевелить, во что бы то ни стало. Расшевелить. Но добиться удалось только того, что Симоненко оторвал взгляд от циферблата и взглянул в лицо Короля:
– Сейчас мы разыскиваем машину, – голос бесцветный и медленный.
– Какую машину?
– Легковую. Если судить по ключам, найденным у одного из убитых, он прибыл в наш город на «форде». Вот этот самый «форд» мы и разыскиваем. Что, неужели вам еще не успели доложить? Мы уже успели проверить практически все стоянки. Вы хотите знать результат? Ровно половина сортира. Овальный такой ноль. Может быть, машина стоит у кого-нибудь во дворе, в частном секторе. Мы начали ориентировать участковых.
– А не проще послать по дворам ваши патрули?
– Проще. Дадим им в руки автоматы, и пусть до самого рассвета выбивают ворота и двери. Веселья будет – до самой смерти не перехохочем. Завтра с утра.
– Завтра утром может быть поздно.
– Завтра с утра. Мои люди пойдут по дворам только завтра с утра. – Симоненко ударил рукой по ручке кресла.
– Завтра с утра… – повторил за ним Король. Он не сразу расслышал ударение на фразе «мои люди». Действительно. Если милиция не сможет ходить ночью, то его, Короля, люди спокойно могут проверить все подозрительные места до рассвета. Это шанс, хотя и очень хлипкий.
– Я понял, – сказал Король, – только завтра с утра.
– Вот именно, и я бы хотел сразу же узнавать всю новую информацию. Всю.
– Я вам обещаю, – сказал Король и осекся. Он не сможет рассказать Симоненко действительно всего, а, значит, дал обещание, которого не только не сможет выполнить, но даже и не собирается выполнять. Как там он говорил? Если у меня не будет моего слова, что же у меня будет? Что у меня будет?
В кабинет без стука вошел секретарь с подносом. Кофе и бутерброды. Король посмотрел на то, как секретарь сервирует журнальный столик, и вспомнил, что сегодня не обедал. И не ужинал. Господи, подумал Король, как мало оказывается нужно, чтобы ко всем чертям полетел порядок жизни установленный, казалось, навсегда. Как мало. И как мало ему потребовалось сражаться с собой, прежде чем он отправил на плаху женщину и девочку. Только одним словом – действуй.
Король сглотнул липкую слюну и положил бутерброд обратно на тарелку. Сейчас Грек уже в больнице. Он уже, наверное, готовит все для того, чтобы подполковник Симоненко из уст убийцы услышал имя Калача. И тогда те, кто поддерживает Калача, потребуют ответа у него. Они поверят. Они поверят в это, если в это поверит Симоненко. А для этого еще нужно, чтобы погибли двое – мать и дочь. А потом еще мнимый убийца. А потом… Кто еще погибнет, прежде чем будет отведена угроза от него и его города?
Симоненко отставил в сторону пустую чашку, аккуратно стряхнул с колен крошки:
– Кстати, об информации. Вы ничего не слышали о сорвавшемся со скалы парне?
– Сорвавшемся со скалы? – Король удивился почти искренне. – Когда?
– Сегодня, около семнадцати ноль-ноль. И, кстати, неподалеку от той самой пещеры. Я уж, было, подумал, уж не отходы ли это ваших исследований.
Король изобразил на лице искреннее изумление и вдруг понял, что отличает этот их разговор от всех предыдущих. Симоненко впервые разговаривал с ним не как с мэром города, не как с высокопоставленным чиновником, а как с главой преступной группировки. Действительно, до этого времени им удавалось поддерживать чисто официальные отношения. Оба понимали, что подразумевается под всеми корректными разговорами о порядке в городе и о взаимодействии милиции с городскими властями, но это было как бы вынесено за скобки.
А сегодня Симоненко не скрывает своего отношения к нему. Почувствовал, что трон шатается? Вряд ли, для него это тоже катастрофа. Симоненко не может не сознавать всех тех последствий, которые это может иметь для города.
И вдруг как вспышка. Король даже закрыл глаза. А вдруг все это произошло с ведома Симоненко. Вдруг Калач связался с ним и уговорил. Купил неподкупного? И тогда все эти ухищрения с ложным следом, убийство свидетельницы – все это впустую? Король открыл глаза. Этого не может быть. Симоненко не может сделать такого, он просто не способен на такое. Не способен.
Как был не способен Король на то, чтобы позволить убить невиновных. Все меняется. Король внимательно, даже чуть наклонившись, посмотрел в глаза Симоненко. Тот дернул углом рта. В его глазах не было скрытого торжества. Там была ненависть и презрение. Презрение и ненависть. И понимание.
– Вы не бойтесь, Олег Анатольевич, я не с ними. И никогда с ними не буду. Я вам обещаю.
В кабинет заглянул секретарь:
– Извините, подполковника Симоненко просят к телефону.
Симоненко встал, не торопясь подошел к столу, взял телефонную трубку.
– Слушаю. Да. Понял. Выезжаю. – обернулся к напрягшемуся Королю, – пришел в себя мой скалолаз. Я в больницу.
– Вы полагаете, что он может быть связан с нашим делом?
– Я не знаю, связан ли он с вашим делом, я знаю только, что при нем был найден пистолет и почти штука баксов. Тысяча долларов. Сейчас попытаюсь узнать, может ли он говорить.
– Пистолет, деньги. Может быть все–таки…
Симоненко взялся за ручку двери, обернулся к Королю:
– А вы бы поверили в возможность такой случайности? Вероятность такого равна нулю. Двум нулям.
И Симоненко, не прощаясь, вышел из кабинета. Секундная стрелка в голове щелкнула и впилась в висок. Король прижал руку к голове. Проклятые часы. Они исполосуют его всего.
Она не пульсировала, не накатывала приступами и не пыталась смять его тело спазмами. Она достигла своего пика и полыхала у него внутри.
Когда Сявка и Локоть на руках отнесли его к осыпи и неловко качнув бросили на камни, он не испытал ничего кроме своей слепящей боли. Ни камни, разрывающие его тело, ни удар об асфальт дороги к его боли ничего не добавили. В нем просто не осталось места для новой боли. Не осталось ни малейшего кусочка в его мозгу не занятого этой болью.
Карась не мог ни шевелиться, ни кричать. Его рецепторы, его нервы были перегружены жгучими сигналами настолько, что больше ничего не могло втиснуться в этот хаос. Некоторое время мозг еще пытался управлять телом, но потом захлебнулся болью.
Он ничего не видел и ничего не слышал, кроме стены, стены, возведенной вокруг него болью. Даже страха не было. Для него не было места. Даже сердце дало сбой, сжатое болевым шоком. И оно бы остановилось, если бы врач не ввел в тело Карася иглу.
Но даже тогда боль не отступила. Под действием лекарства она просто застыла в мозгу и теле Карася, словно замерзший огонь. Глыба заледеневшей боли, и его тело, натянутое на эту глыбу. Он не испытал облегчения. Он не смог его ощутить и оценить. Кто-то нажал на стоп, фильм замер, зрители смогли отдохнуть, а потом кто-то снова запустил пленку.
И снова боль, и снова холодное волшебство иглы, и снова кнопка стоп, и снова… Карась так и не почувствовал, сколько раз замирала в нем боль. Он не знал, что врач после разговора с человеком Грека держит его в бессознательном состоянии, до особого распоряжения, он не знал, что им интересуется много очень влиятельных людей. Он ничего это не знал и не ощущал. До тех пор, пока в больницу не приехал сам Грек. Но даже тогда Карась не смог осознать, что с ним происходит. Просто завеса боли немного раздвинулась.
Совсем немного, ровно настолько, чтобы пропустить в мозг Карася тихий голос. Тихий знакомый голос.
– Здравствуй, рыбка. Помнишь меня? Помнишь, меня не забывают.
Ужас всплыл из глубины его мозга, оттуда, где все, казалось, уже было выжжено. Нет, не надо, только не это, только не этот голос! Все это осталось в его мозгу. Тело дернулось и ослабло. Его кишечник и мочевой пузырь не выдержали.
– Да ты никак, паренек, обделался весь. Это хорошо, значит узнал. Тебя сейчас будут спрашивать, что ты делал в городе. А ты скажешь, что был в кафе «Южанка». Слышишь? В каком кафе ты был?
Карась напрягся и тут как бы со стороны услышал, как кто-то его губами шепчет: «Кафе «Южанка»«. Это его боль шевелила разбитыми губами, его боль и страх. Он просто не мог не подчиниться этому голосу, этому тихому голосу, медленно пробирающемуся к его обожженному мозгу сквозь клубы боли.
– Умница, а когда тебя спросят о том, кто тебе приказал всех убить, ты скажешь – Калач. Калач. Калач. Повтори, рыбка.
– Ка-калач…
– Умница. А стрелял ты из автомата.
– Автомата…
– И больше ни на какие вопросы ты отвечать не будешь, пока я тебе не прикажу. Если ты ответишь правильно и вовремя замолчишь – получишь укол. И сможешь уснуть. Тебе не будет больно.
Ему не будет больно. Эта мысль ворвалась в тот участок его сознания, который освободился после исчезновения голоса. Боли не будет. Боли не будет. Боли не будет. Боли не будет. Кафе «Южанка»… Боли не будет… Автомат… Боли не будет… Калач… Мне приказал Калач…
Он шептал эти слова как заклинания, как молитву. Пусть боли не будет. Он не кричал только потому, что не было сил и потому, что тихий голос не приказал ему этого делать. Тихий голос всегда выполняет то, что говорит. Когда он шептал ему миллион лет назад о том, что сейчас придет боль, то боль пришла. Теперь она может уйти, нужно только сказать эти слова. Неважно, что их смысл не понятен, неважно, что он не понимает, кому их говорит. Боль должна отступить. Ему пообещал голос.
И Карась отвечал на вопросы подполковника Симоненко. А потом, ответив на три важных вопроса, замер в ожидании того момента, когда боль отступит. И боль отступила. Врач, тщательно проинструктированный Греком, потребовал, чтобы подполковник вышел из палаты и прекратил допрос. Симоненко вышел из палаты, а врач сделал Карасю укол.
Палач взглянул на Володю поверх листа бумаги. Дремлет. Или делает вид, что дремлет. Он вообще производит впечатление очень спокойного человека. И обладает способностью мгновенно переходить из состояния обманчивого спокойствия к мгновенным и решительным действиям. В нем скрыта пружина, умеющая мгновенно распрямляться от малейшего прикосновения. Как ударник в гранате. Кольцо сорвано и… взрыв.
Палач знал эту способность Володи и всегда умел ее использовать максимально эффективно. Но даже Палач не знал как поведет себя Володя, получив новое задание. Нельзя ему делать этого.
План разработан очень подробно, подходы к дому, планы самого дома, фотографии тех, кто должен пострадать и тех, кого нельзя трогать ни под каким предлогом. И даже роли расписаны с соблюдением внешней логики. Из них троих действительно Палач лучше всего подходит на роль снайпера, обеспечивающего прикрытие. А Володя лучше всего справится с проникновением в дом и непосредственной работой по целям.
Все логично. И правильно. Только вот цель, по которой Володе назначено работать непосредственно – не его цель. Сам Палач уже давно преодолел ту грань, за которой все равно кто в прорези прицела. Он выполняет приказ, и это снимает с него всякую ответственность. С Володей все сложнее. Он не переставал чувствовать себя человеком. Он не утратил способность любить и сопереживать, просто круг людей, которым он мог сопереживать и которых мог любить, сузился до двух человек. Палач и Даша.
За этих людей Володя готов умереть. Это были не пустые слова. Палач знал, что это действительно так, и у него были возможности убедиться в Володиной готовности к самопожертвованию. Но так же точно он знал, что для Володи существует запрет. Женщины и дети. Дети и женщины, по мнению Володи, не могут быть настолько виновны, чтобы заслужить смерть.
Этого не мог не знать тот, кто планировал акцию. Не мог не знать. И, тем не менее, спланировал все таким образом. На что он рассчитывал? Или в его планы входит именно провал акции? В таком случае он ошибся. Палач выполнит это задание, и Володя тоже его выполнит. Даже если ему придется умереть.
Сейчас ему достаточно изучить только место операции и план дома. О том, в кого ему придется стрелять, он узнает только перед самым началом. И если он откажется… Если он вдруг откажется, у Палача будет право его устранить.
Поломанное оружие выбрасывают.
Палач сжал левую руку в кулак. Тонкая корочка на ранах треснула, и из трещин выступили капли крови. Поломанное оружие выбрасывают. Только вначале он сделает все, чтобы заставить его сработать, заставить его преодолеть эту слабость. Это для Палача единственный выход. Он всегда выполняет приказы. Всегда. Чего бы ему это не стоило.
– Познакомься с планом, – Палач протянул Володе пачку бумаг, предварительно отложив в сторону фотографии и описания мишеней. – Я займусь снаряжением. Чтобы нам все успеть – нужно будет стартовать не позднее часа ночи. В двадцать три ноль-ноль ты заберешь Дашу из гостиницы. Вместе с вещами.
– Хорошо, – сказал Володя. Он давно уже научился не выдавать своего удивления. Палач нервничал. Это было очень странно и непривычно. Но Володя Палачу верил. Только Палачу и Даше. Ему больше некому было верить.
Глава 7
Суета
Локоть и Сявка психовали. Влипли, как последние мудаки. Какого рожна им было нужно бомбить лохов? Прав был Карась – не дело это – путать работу с отдыхом. Бабок было мало?Пень молчал. Он не собирался напоминать быкам, что именно они настояли на этом. Для Локтя и Сявки вообще только то препятствие, что нельзя пробить кулаком или головой. Они не привыкли сдерживать себя ни в развлечениях, ни в желании попсиховать. Тем более что это именно им приказали местные спустить Карася по острому гравию осыпи. Пня передернуло.
Он не мог забыть, как окровавленное тело Карася вначале сползает по осыпи, потом, зацепившись ногой за дерево, переворачивается раз, другой, потом осыпь резко оседает и вместе с телом Карася в клубах пыли обрушивается на дорогу.
Потом их отвезли к месту жительства и приказали ждать.
– Не вздумайте делать ноги, – спокойно глядя на них сказал тот, который назвался Женей, – вы нам еще можете понадобиться.
– Бля… – начал было заводиться Локоть, но Женя его перебил.
– Жить хотите? Тогда сидите и ждите. Либо я приду, либо кто-нибудь от меня. За вами присмотрят. Дернетесь – пулю схлопочете. Сидеть и ждать.
– Чего ждать? – спросил Пень, – пока замочите?
– Хотели бы замочить – не выпустили бы из горы. Вник?
– Вник.
– Будете себя хорошо вести – еще и заработаете. У вас кто-нибудь тачку водить умеет?
Тачку водить умели все, но Графину было не до разговоров – его время от времени рвало желчью, после удара в живот, а Локоть и Сявка и в обычном состоянии говорили мало. Пень попытался было тоже отмолчаться, но Женя не сводил с него глаз.
– У меня прав нет, – выдавил из себя Пень.
– Но водить умеешь?
– Умею.
– Вот и ладушки.
Ладушки. На хрен такие манцы. Сразу после ухода Жени Пень вышел на крыльцо и увидел, что с противоположной стороны улицы стоит тот самый микроавтобус, на котором их увезли с набережной. Водитель помахал Пню рукой.
– Влипли, – констатировал Графин в паузе между позывами к рвоте. – Как ударил, сука.
– Били толково, – со знанием дела подтвердил Локоть.
– Карася особенно.
Упоминание Карася прозвучало некстати. Никто не хотел вспоминать, как с ним разговаривали в пещере.
– У этого гада просто мозги поехали – такое с человеком сотворить. Какого они так на уши встали?
– А ты чего у них сам не спросил? Они бы тебе объяснили.
– Пошел ты на хер!
– Да я тебе хлебало порву!
Локоть и Сявка ссорились редко, но сейчас они готовы были драться. Их опозорили, и кроме этого, каждый из них ощущал страх и бессилие, которые могла бы испытывать драчливая собака столкнувшись с настоящим волком. Им хотелось чем ни будь стереть это неприятное чувство, и они знали только один способ справиться с ним – это выплеснуть свою агрессию на кого-нибудь другого, смять, унизить, растерзать кого-нибудь, чтобы хоть в собственных глазах снова стать сильными и опасными.
– Заткнитесь, – вмешался Графин, – я сказал, пасти позакрывайте.
– Ты еще здесь…
– Надо было крутизну показывать, когда Карася с горы бросали. А сейчас сидите молча и думайте, как живыми остаться, – Графин снова согнулся над ведром.
– А что тут думать – сидеть и ждать, – обреченно сказал Пень. Он уже решил довериться местным мужикам. Действительно, думал он, хотели бы замочить – замочили бы в пещере.
– Давайте я вам головы промою, водкой, – предложил он, – а то вон в крови головы.
– Давай, – согласился Сявка. – А как стемнеет – решим, что дальше делать.
– Если ничего нового не произойдет, – продолжил Графин и увидев, как Локоть собирается хлебнуть из бутылки со стоном сказал – да не пей ты, козел, еще неизвестно, что будет.
Король
Секундная стрелка, нервно перепрыгивающая с одного деления на другое, постоянно притягивала к себе взгляд Короля. Как он не пытался забыть о циферблате настенных часов, как ни пытался отвлечься от мысли об идущем времени – все было напрасно, время перестало быть абстрактной категорией, и секунды проносились сквозь мозг Короля, словно ледяные иглы. Даже музыка, которую включил Король, не скрывала звука тикающих часов.Шло время, его время, время отведенное ему на размышление. Время его жизни. Король чувствовал, как внутри у него что-то стягивается в тугой узел. Человек действия, Король был обречен на ожидание наедине с секундной стрелкой.
Нужно найти решение. Нужно пробиться сквозь глыбу оцепенения и победить. Как бы ни был выбит из привычной колеи Король, у него даже и мысли не появилось о том, что он может проиграть. Никогда. Проигрыш – удел слабых. Король не такой. Он думал только о возможности победы в этой ситуации, и чувство неуверенности у него возникало не от предчувствия поражения – он не мог найти пути к победе.
Более того, он даже не мог себе представить, что именно может быть победой в этом случае. Когда ему пришлось драться за власть в городе, тут все было понятно. Все должны были признать его право на трон. Его слово должно было стать решающим. Те, кто противился этому, были врагами. Тогда он взвесил свои силы, оценил обстановку и понял, что враги должны погибнуть. Это было самым правильным в той ситуации.
А сейчас… Совершенно понятно, что его решили уничтожить. Пусть это решение принял только один человек. Он попытался это решение выполнить, и не его вина в том, что все сорвалось. Король вспомнил лицо Калача.
Гиена. Калач все время старался выглядеть уверенным в себе, но его выдавали глаза. Даже вступая в спор, Калач был настойчив только тогда, когда не наталкивался на возражения. Но как только звучало несогласие – Калач отдергивал руки и соглашался. Нет так нет, Бог с ним, я только хотел как лучше. И только глаза, спрятавшиеся в узких глазницах, смотрели с угрозой, даже нет, не с угрозой, а с уверенностью в том, что все будет, как хочет Калач. Не сегодня так завтра. И все знали, что с Калачом лучше соглашаться. Если он чего-либо захотел – он это получит.
И вот теперь Калач захотел город Короля. И получит его. Получит, если Король не найдет решения этой задачи. Самое простое было на поверхности, более того, Король начал его обдумывать задолго до того, как грянул кризис.
Устранить Калача. Пуля или взрывчатка. Грек несколько раз заводил об этом разговор с глазу на глаз. Убить. Так просто взять и убить. А потом держать ответ перед остальными. Калач поступил мудрее. Он решил все сделать руками Мастера. Даже проигрыш не сулил ему ничего особенно страшного. За все должен был расплатиться Мастер. И расплатился.
Часы тикали уже в голове Короля. Стрелка описывала круги, царапая острием его мозг. Впервые за несколько лет Король был вынужден сидеть и ждать решения своей судьбы. От него не потребовали объяснений. Просто дали срок для поиска убийцы, а сами собрались, чтобы решить его судьбу. И даже не попытались позвать его, чтобы дать возможность защищаться.
А если бы они его вызвали? Поехал бы он на эту разборку? В том-то и дело, что никто ничего сейчас не мог гарантировать. Всем придется действовать экспромтом, а это увеличивает вероятность ошибки. А ошибка, любая ошибка может стать роковой.
Подал голос сотовый телефон. Король медленно взял трубку:
– Да.
– Это Грек.
– Да.
– У меня небольшая проблема со свидетельницей.
– Проблема?
– Она не будет опознавать убийцу.
– Что значит «не будет»?
– Не желает, у нее мозгов не хватает на это.
– Чего она хочет?
– Да ничего она не хочет, абсолютно ничего. Она просто не может понять, чего от нее хотят. То просто начинает трепаться, то бьется в истерике.
– Я ведь просил все решить по-хорошему.
– Я и пытался. Не веришь – сам приедь и посмотри.
Король не успел ответить – загудел селектор.
– Подожди, – в трубку сказал Король и нажал кнопку на пульте.
– К вам приехал подполковник Симоненко.
– Впусти его через пару минут. – Король выключил селектор и снова взял телефонную трубку. – Ко мне приехал Симоненко.
– Так что мне делать? – спросил Грек.
– Действуй. Минут через сорок приезжай ко мне – все обсудим подробнее.
– Через сорок минут? Это будет начало одиннадцатого. Тогда я заеду в больницу, к убийце, а потом – к тебе.
Король молча отключил связь. Грек хочет крови. Греку очень хочется крови, но при этом ему хочется, чтобы Король одобрил эту кровь. Кровь ни в чем не повинной женщины. И Король не стал его останавливать. Он только что обрек на смерть человека, который был вне его закона. Он только что отступил от своего принципа и с удивлением заметил, что все это произошло очень буднично, как бы само собой. Действуй.
Король встал из-за стола и пошел к двери кабинета. Дверь открылась, и вошел Симоненко. Они встретились на полпути, словно репетировали. Король протянул руку. Подполковник протянул свою, но после паузы, после небольшой, совсем крохотной паузы, секундная стрелка успела только один раз болезненно чиркнуть в мозгу Короля. Он задержал руку Симоненко в своей руке, словно в отместку, внимательно посмотрел в глаза начальника милиции. Симоненко выдержал взгляд и осторожно высвободил руку.
– Присаживайтесь в кресло, – предложил Король, – чай, кофе? Может быть, поесть?
– Может быть, поесть – глухо ответил Симоненко.
Король вернулся к столу и, нажав кнопку селектора, отдал распоряжение. Симоненко выглядит напряженным и недовольным. Его можно понять. Всех можно понять. Так уж все сложилось, что наиболее естественно сейчас быть напряженным и недовольным. Всем, но не Королю. Он умеет сдерживать свои эмоции и управлять обстоятельствами. Он – Король. Если бы не проклятая секундная стрелка в голове, это было бы проще, намного проще.
Король обернулся в Симоненко и спокойным, до боли спокойным голосом спросил:
– Что у нас нового?
– Если вы о трупах, то новых пока нет.
– Я о ходе вашего расследования.
– Ход нашего расследования близок к предполагаемому. Результат около нуля. Или, если хотите, равен нулю.
– У вас нет даже предположений?
– Ну почему, предположения у нас есть. Я, например, совершенно точно уверен, что найти нам ничего не удастся. Можете считать это моим предположением. Если бы я знал результаты ваших исследований на эту тему, то мне было бы гораздо проще, – Симоненко говорил негромко, старательно глядя мимо Короля.
Король механически проследил направление взгляда подполковника и вздрогнул. Часы. Проклятые часы, Симоненко как завороженый смотрел на них. Король обернулся к Симоненко, и ему показалось, что ресницы начальника милиции подрагивают в такт скачкам секундной стрелки.
– Какие исследования?
– Ваши, Олег Анатольевич, ваши. Те, которые вы проводили в пещере. О том, что вы их там проводите, я узнал сразу, а вот результаты… – Симоненко развел руками.
– Результаты близки к нулю.
– К нулю… Получается у нас с вами два нуля. Как в шашках – сортир. Глубокий и вонючий сортир.
– Мне не нравится ваше настроение, Андрей Николаевич.
– А у вас что, другое настроение? Или вам ситуация видится по-другому? – Симоненко упорно смотрел на часы и говорил бесцветным голосом.
Пауза. Слишком большая пауза, понял Король, но чем ее прервать придумать не смог. Сказать, что уверен в нормальном исходе, и потребовать более решительных действий? Каких?
– Но хоть что-то вы делаете? Или весь день провели в рассуждениях по поводу глубокого и вонючего сортира? – Король сознательно сказал это резко. Симоненко надо расшевелить, во что бы то ни стало. Расшевелить. Но добиться удалось только того, что Симоненко оторвал взгляд от циферблата и взглянул в лицо Короля:
– Сейчас мы разыскиваем машину, – голос бесцветный и медленный.
– Какую машину?
– Легковую. Если судить по ключам, найденным у одного из убитых, он прибыл в наш город на «форде». Вот этот самый «форд» мы и разыскиваем. Что, неужели вам еще не успели доложить? Мы уже успели проверить практически все стоянки. Вы хотите знать результат? Ровно половина сортира. Овальный такой ноль. Может быть, машина стоит у кого-нибудь во дворе, в частном секторе. Мы начали ориентировать участковых.
– А не проще послать по дворам ваши патрули?
– Проще. Дадим им в руки автоматы, и пусть до самого рассвета выбивают ворота и двери. Веселья будет – до самой смерти не перехохочем. Завтра с утра.
– Завтра утром может быть поздно.
– Завтра с утра. Мои люди пойдут по дворам только завтра с утра. – Симоненко ударил рукой по ручке кресла.
– Завтра с утра… – повторил за ним Король. Он не сразу расслышал ударение на фразе «мои люди». Действительно. Если милиция не сможет ходить ночью, то его, Короля, люди спокойно могут проверить все подозрительные места до рассвета. Это шанс, хотя и очень хлипкий.
– Я понял, – сказал Король, – только завтра с утра.
– Вот именно, и я бы хотел сразу же узнавать всю новую информацию. Всю.
– Я вам обещаю, – сказал Король и осекся. Он не сможет рассказать Симоненко действительно всего, а, значит, дал обещание, которого не только не сможет выполнить, но даже и не собирается выполнять. Как там он говорил? Если у меня не будет моего слова, что же у меня будет? Что у меня будет?
В кабинет без стука вошел секретарь с подносом. Кофе и бутерброды. Король посмотрел на то, как секретарь сервирует журнальный столик, и вспомнил, что сегодня не обедал. И не ужинал. Господи, подумал Король, как мало оказывается нужно, чтобы ко всем чертям полетел порядок жизни установленный, казалось, навсегда. Как мало. И как мало ему потребовалось сражаться с собой, прежде чем он отправил на плаху женщину и девочку. Только одним словом – действуй.
Король сглотнул липкую слюну и положил бутерброд обратно на тарелку. Сейчас Грек уже в больнице. Он уже, наверное, готовит все для того, чтобы подполковник Симоненко из уст убийцы услышал имя Калача. И тогда те, кто поддерживает Калача, потребуют ответа у него. Они поверят. Они поверят в это, если в это поверит Симоненко. А для этого еще нужно, чтобы погибли двое – мать и дочь. А потом еще мнимый убийца. А потом… Кто еще погибнет, прежде чем будет отведена угроза от него и его города?
Симоненко отставил в сторону пустую чашку, аккуратно стряхнул с колен крошки:
– Кстати, об информации. Вы ничего не слышали о сорвавшемся со скалы парне?
– Сорвавшемся со скалы? – Король удивился почти искренне. – Когда?
– Сегодня, около семнадцати ноль-ноль. И, кстати, неподалеку от той самой пещеры. Я уж, было, подумал, уж не отходы ли это ваших исследований.
Король изобразил на лице искреннее изумление и вдруг понял, что отличает этот их разговор от всех предыдущих. Симоненко впервые разговаривал с ним не как с мэром города, не как с высокопоставленным чиновником, а как с главой преступной группировки. Действительно, до этого времени им удавалось поддерживать чисто официальные отношения. Оба понимали, что подразумевается под всеми корректными разговорами о порядке в городе и о взаимодействии милиции с городскими властями, но это было как бы вынесено за скобки.
А сегодня Симоненко не скрывает своего отношения к нему. Почувствовал, что трон шатается? Вряд ли, для него это тоже катастрофа. Симоненко не может не сознавать всех тех последствий, которые это может иметь для города.
И вдруг как вспышка. Король даже закрыл глаза. А вдруг все это произошло с ведома Симоненко. Вдруг Калач связался с ним и уговорил. Купил неподкупного? И тогда все эти ухищрения с ложным следом, убийство свидетельницы – все это впустую? Король открыл глаза. Этого не может быть. Симоненко не может сделать такого, он просто не способен на такое. Не способен.
Как был не способен Король на то, чтобы позволить убить невиновных. Все меняется. Король внимательно, даже чуть наклонившись, посмотрел в глаза Симоненко. Тот дернул углом рта. В его глазах не было скрытого торжества. Там была ненависть и презрение. Презрение и ненависть. И понимание.
– Вы не бойтесь, Олег Анатольевич, я не с ними. И никогда с ними не буду. Я вам обещаю.
В кабинет заглянул секретарь:
– Извините, подполковника Симоненко просят к телефону.
Симоненко встал, не торопясь подошел к столу, взял телефонную трубку.
– Слушаю. Да. Понял. Выезжаю. – обернулся к напрягшемуся Королю, – пришел в себя мой скалолаз. Я в больницу.
– Вы полагаете, что он может быть связан с нашим делом?
– Я не знаю, связан ли он с вашим делом, я знаю только, что при нем был найден пистолет и почти штука баксов. Тысяча долларов. Сейчас попытаюсь узнать, может ли он говорить.
– Пистолет, деньги. Может быть все–таки…
Симоненко взялся за ручку двери, обернулся к Королю:
– А вы бы поверили в возможность такой случайности? Вероятность такого равна нулю. Двум нулям.
И Симоненко, не прощаясь, вышел из кабинета. Секундная стрелка в голове щелкнула и впилась в висок. Король прижал руку к голове. Проклятые часы. Они исполосуют его всего.
Суета
Боль не оставила Карася ни на мгновение. Когда он перестал кричать, это вовсе не значило, что боль перестала его терзать. У него просто кончились силы, чтобы на нее реагировать. Боль отрезала его от всего мира и захлестнула все внутри его, вытеснив все чувства и мысли, заменив их собой, необъятной и всепоглощающей.Она не пульсировала, не накатывала приступами и не пыталась смять его тело спазмами. Она достигла своего пика и полыхала у него внутри.
Когда Сявка и Локоть на руках отнесли его к осыпи и неловко качнув бросили на камни, он не испытал ничего кроме своей слепящей боли. Ни камни, разрывающие его тело, ни удар об асфальт дороги к его боли ничего не добавили. В нем просто не осталось места для новой боли. Не осталось ни малейшего кусочка в его мозгу не занятого этой болью.
Карась не мог ни шевелиться, ни кричать. Его рецепторы, его нервы были перегружены жгучими сигналами настолько, что больше ничего не могло втиснуться в этот хаос. Некоторое время мозг еще пытался управлять телом, но потом захлебнулся болью.
Он ничего не видел и ничего не слышал, кроме стены, стены, возведенной вокруг него болью. Даже страха не было. Для него не было места. Даже сердце дало сбой, сжатое болевым шоком. И оно бы остановилось, если бы врач не ввел в тело Карася иглу.
Но даже тогда боль не отступила. Под действием лекарства она просто застыла в мозгу и теле Карася, словно замерзший огонь. Глыба заледеневшей боли, и его тело, натянутое на эту глыбу. Он не испытал облегчения. Он не смог его ощутить и оценить. Кто-то нажал на стоп, фильм замер, зрители смогли отдохнуть, а потом кто-то снова запустил пленку.
И снова боль, и снова холодное волшебство иглы, и снова кнопка стоп, и снова… Карась так и не почувствовал, сколько раз замирала в нем боль. Он не знал, что врач после разговора с человеком Грека держит его в бессознательном состоянии, до особого распоряжения, он не знал, что им интересуется много очень влиятельных людей. Он ничего это не знал и не ощущал. До тех пор, пока в больницу не приехал сам Грек. Но даже тогда Карась не смог осознать, что с ним происходит. Просто завеса боли немного раздвинулась.
Совсем немного, ровно настолько, чтобы пропустить в мозг Карася тихий голос. Тихий знакомый голос.
– Здравствуй, рыбка. Помнишь меня? Помнишь, меня не забывают.
Ужас всплыл из глубины его мозга, оттуда, где все, казалось, уже было выжжено. Нет, не надо, только не это, только не этот голос! Все это осталось в его мозгу. Тело дернулось и ослабло. Его кишечник и мочевой пузырь не выдержали.
– Да ты никак, паренек, обделался весь. Это хорошо, значит узнал. Тебя сейчас будут спрашивать, что ты делал в городе. А ты скажешь, что был в кафе «Южанка». Слышишь? В каком кафе ты был?
Карась напрягся и тут как бы со стороны услышал, как кто-то его губами шепчет: «Кафе «Южанка»«. Это его боль шевелила разбитыми губами, его боль и страх. Он просто не мог не подчиниться этому голосу, этому тихому голосу, медленно пробирающемуся к его обожженному мозгу сквозь клубы боли.
– Умница, а когда тебя спросят о том, кто тебе приказал всех убить, ты скажешь – Калач. Калач. Калач. Повтори, рыбка.
– Ка-калач…
– Умница. А стрелял ты из автомата.
– Автомата…
– И больше ни на какие вопросы ты отвечать не будешь, пока я тебе не прикажу. Если ты ответишь правильно и вовремя замолчишь – получишь укол. И сможешь уснуть. Тебе не будет больно.
Ему не будет больно. Эта мысль ворвалась в тот участок его сознания, который освободился после исчезновения голоса. Боли не будет. Боли не будет. Боли не будет. Боли не будет. Кафе «Южанка»… Боли не будет… Автомат… Боли не будет… Калач… Мне приказал Калач…
Он шептал эти слова как заклинания, как молитву. Пусть боли не будет. Он не кричал только потому, что не было сил и потому, что тихий голос не приказал ему этого делать. Тихий голос всегда выполняет то, что говорит. Когда он шептал ему миллион лет назад о том, что сейчас придет боль, то боль пришла. Теперь она может уйти, нужно только сказать эти слова. Неважно, что их смысл не понятен, неважно, что он не понимает, кому их говорит. Боль должна отступить. Ему пообещал голос.
И Карась отвечал на вопросы подполковника Симоненко. А потом, ответив на три важных вопроса, замер в ожидании того момента, когда боль отступит. И боль отступила. Врач, тщательно проинструктированный Греком, потребовал, чтобы подполковник вышел из палаты и прекратил допрос. Симоненко вышел из палаты, а врач сделал Карасю укол.