Страница:
Палач перечеркнул свое отражение очередью, осколки посыпались на пол. Хорошо. Максимальный разгром в доме, это тоже было указано в задании. В глубине холла – аквариум, в пол стены. Выстрел – и потоки воды обрушились на ковер.
Длинной очередью по окнам, пусть подбегающие видят, что в доме стреляют. Их это притормозит, пусть всего на секунду, но притормозит. Палач выглянул в выбитое окно. Несколько человек бежало к крыльцу. Среди них был тот, кого ни в коем случае, даже при угрозе жизни, нельзя убивать. Палач нажал на спуск, пули высекли искры из камней у самых ног этого человека.
Еще очередь – и упал человек, ближе всего подбежавший к дому. И никто не стрелял в ответ. Правильно, в доме женщина и дети. И ему сейчас предстоит решить, кто именно из них сегодня умрет.
Палач услышал детский крик и одновременно уловил движение в глубине дома. Мать отреагировала быстро. Только с двумя маленькими дочками, испуганными грохотом, нельзя быстро бежать.
Надо отдать женщине должное, молодец. Она не стала закрываться в спальне, не попыталась открывать заднюю дверь. Она просто выбила стулом окно на кухне. Большое окно, от самого пола. И ей бы возможно удалось вывести дочерей во двор, даже, может быть, удалось спрятаться за беседкой, заросшей виноградом, но она слишком поздно поняла, что девочки, которых она впопыхах подняла из постелей, не смогут босые бежать по осколкам выбитого окна. Женщина подхватила обеих девочек, сделала несколько шагов, обернулась и натолкнулась на взгляд Палача.
Нога женщины зацепилась за камень, она сделала еще один шаг, и почувствовала что падает.
Она уронит детей, подумал Палач. Уронит. И решил, что убьет ту девочку, которую мать уронит первой. И удивился этой своей попытке переложить ответственность за принятие решения. Оружие так не может поступать. Так может поступать только человек.
Даже падая, мать не выпускала детей, она пыталась удержаться на ногах и одновременно не дать упасть девочкам.
Не получится, почти с сожалением подумал Палач. Он терял время, которого и так почти не было. Левая рука женщины, наконец, разжалась, и девочка упала на колени. Мать что-то закричала. Ей удалось оттолкнуть одну дочь за беседку, а теперь она тянулась за второй дочерью, но уже не успевала. Палач поднял автомат.
– Даша, Даша! – мать звала дочь, а та, напуганная всем происходящим, тянулась не к ней, а к котенку, которого захватила с собой из спальни.
Палец лег на спуск. Даша? Палец словно свело судорогой. Даша? Этого не может быть. Только не это и только не сейчас. Это имя словно бритвой резануло Палача. Он уже обрек сегодня одну Дашу на страдания. На его совести уже есть одна Даша, жизнь которой он искалечил, думая, что можно насилием вылечить душу.
Даша? Ствол автомата дернулся чуть в сторону, и Палач нажал на спуск. Пуля разорвала котенка в клочья возле самого лица девочки. Это было единственное, что мог сделать Палач. Мать, наконец, дотянулась до дочери и скрылась с ней за беседкой.
Палач, не целясь, выпустил очередь по посуде в кухонных шкафах, выпрыгнул на улицу. По нему начали стрелять. Он перекатился, пуля ударила в землю совсем рядом с головой. Палач перепрыгнул куст, выпустил остаток магазина по окнам второго этажа и побежал. Теперь ему предстояло попытаться остаться живым.
Гаврилин умудрился не растеряться, и совершенно спокойно подтвердил в том смысле, что да, пора, труба зовет, и вообще он засиделся на Юге, а его ждут дела, и вообще, он ничего не видел, не слышал, и его ценность как свидетеля равна полному нулю.
Слова Гаврилина не произвели бы на следователя никакого действия, получил бы он предписание никуда из города не выезжать, но дело в свои руки взяла баба Агата. В результате Гаврилин исчез. В смысле юридическом. Не было в больнице никогда племянника бабы Агаты. Не было и все.
– Уезжай, – сказала баба Агата на прощание.
– Спасибо.
– Не надо. Если ты уедешь, может быть в городе хоть кто-нибудь живым останется. Иди. – Неожиданно баба Агата ткнулась губами в его щеку.
Гаврилину хватило спокойствия, чтобы не торопясь дойти до дома Марины и даже удивиться тому, что Марины нет дома.
– Уехала. Поговорила тут с одним, – Динка передернула плечами, – и уехала. Сказала, чтобы ты ее дождался.
– Обязательно, – ответил Гаврилин и, уловив, как изменилось выражение глаз Динки, торопливо зевнул, и, пробормотав что-то на счет усталости, убыл в ванную.
Динка не стала ныть и упрашивать. Когда Гаврилин вышел из ванной, Динка уже спала или талантливо изображала спящую.
Гаврилин лег на диван, и его охватило обычное после напряженной и бессонной ночи состояние невесомости. Голова кружилась немного, перед глазами мелькали цветные пятна, а потом, когда он уже окончательно уверился в том, что не сможет заснуть, что колотящееся сердце не даст уснуть, услышал как голос Марины над самым ухом холодно сказал:
– Пора вставать. Честно говоря – удивлена, обнаружив вас в разных постелях.
– Не очень и хотелось, – заявила Динка откуда-то издалека.
Фигушки, сумрачно подумал Гаврилин не открывая глаз, спать нужно, это вы под пулеметом меня только поднимите. И, как стало уже традиционным, ошибся.
Ровно через пять минут он уже сидел в Марининой машине. Марина молчала, и у Гаврилина вовсе не было желания начинать разговор.
Совершенно незнакомая и холодная женщина. Будто это не ее он целовал, и будто не она рассказывала ему о девочке, которая дразнила своих подруг. Позолота вся сотрется. На этот раз Марина вела машину уверенно и агрессивно. Да и улицы были пустыми, никто не мешал.
Странно, подумал Гаврилин, за меня продолжают все решать, а у меня даже нет по этому поводу чувства протеста. Даже баба Агата уже решила выпроводить его поскорее. Интересно, за кого она меня приняла? И еще более интересно то, что он и сам не сможет сказать, кто он такой. В лучшем случае – наблюдатель. Просто наблюдатель. Просто тот, кто наблюдает за жизнью и смертью.
Машина уже выехала из города и ехала по гравию между сосен. Марина сосредоточено смотрела перед собой.
Она побледнела, подумал Гаврилин отстраненно. Что там у нее внутри, под позолотой. Неужели свиная кожа?
Машина остановилась возле двух машин, стоявших возле тропинки, ведущей к бетонированному отверстию в скале.
Марина заглушила мотор, обернулась к Гаврилину.
– Ты просил меня тебе помочь найти твоего начальника…
– Ну это если получится, шансов мало… Может, он уже и уехал.
– Почти.
– Что почти?
– Почти уехал. Его по моей просьбе задержали на посту ГАИ, по номеру машины.
Гаврилину показалось, что по голове врезали чем-то тяжелым.
– И…
– Можешь с ним поговорить.
Гаврилин оглянулся – возле машины выросло два внушающих уважение силуэта.
– А у меня есть выбор?
– Не особенно.
Графину начало казаться, что солнце не взойдет никогда. Ему чудом удалось в темноте найти какую-то пещеру, всю ночь он сидел в глубине ее, прижавшись спиной к камню и глядя на вход. Вначале там были видны звезды, а потом звезды одна за другой исчезли.
Графин знал, что все это фигня, что никуда не денутся ни звезды, ни солнце. Но ничего не мог с собой поделать. Уже под самое утро он запсиховал. Светящийся циферблат часов показывал, что уже пора этому гребаному солнцу и вставать, а светлее на улице не становилось.
Потом слабый серый свет выманил Графина к самому выходу из пещеры. Все небо было затянуто тучами. Желто-серыми, словно гнойными, тучами. Ветра не было, но они словно перемешивались, опускаясь все ниже.
Графину показалось, что еще немного, и тучи треснут, из них потечет мерзкое месиво желто-зеленого цвета. Графин попятился назад, в пещеру, под прикрытие скалы. И тут услышал, как посыпались камни под чьей-то ногой.
Бежать, все бросить и бежать. Графин застонал, когда вспомнил, что к пещере ведет только одна тропинка. И именно по ней кто-то идет.
Перед глазами блеснула фикса Локтя. А еще он порезал местного. А еще принимал участие в изнасиловании, а еще… Курвы, еще он просто хотел жить, хотел бомбить лохов, харить девок, хотел просто ходить по этой долбанной земле и дышать воздухом.
Лезвие со щелчком вылетело из рукояти. Только суньтесь. Я, блядь, кого угодно порежу. В клочья.
Мент. Мент поднялся на площадку и оглянулся по сторонам. Точно ищет. Откуда же он мог узнать? Просто ткнулся наугад? На часы глянул. Неужели один?
Точно – один приперся сюда мент. Ему же хуже. Графин пригнулся и осторожно шагнул к милиционеру. Под ногами скрипнули камни, но мент не оглянулся. Глухой что ли? Все-таки начал поворачиваться.
Графин прыжком преодолел оставшееся расстояние и сильно ударил ножом в живот, почувствовал, как лезвие с хрустом вошло в тело, и с силой рванул нож в сторону.
Глаза мента полезли из орбит, словно он сильно удивился, что-то вякнул, но Графин не прислушивался.
– Что взяли? Взяли, мусора поганые? – крикнул Графин, увидев глаза мента.
Мент упал лицом вниз, Графин еле успел отступить в сторону. Нож остался в теле. Бежать, делать ноги, как можно быстрее. И Графин побежал. Через несколько секунд сзади послышался крик.
Мусор закричал от боли и от ужаса. Он увидел, что из раны, расталкивая разрезанную кожу, выпирает что-то скользкое на вид. Он видел свои внутренности, и это зрелище заставило его закричать. Он попытался удержать выпадающие кишки, но руки почти не слушались.
Как же так? Этого не может быть. Такого не могло случиться с ним, Игорем Ивановичем Мусоргским. А еще он увидел грязь на своих внутренностях, и первым его желанием было стереть эти черные комки. Может быть заражение крови. А он хотел жить. Жить.
Захрипев от боли, Мусор перевернулся на спину. Кричать он уже не мог, силы уходили быстро. Тучи опустились к самому лицу Мусора. Кто-нибудь! Хоть бы кто-нибудь подошел сейчас к нему. Может быть еще не поздно, может быть еще смогут его спасти.
Пистолет. Мусор нашарил пистолет. Если бы нож ударил всего на несколько сантиметров ниже, то попал бы в пистолет. За что? И кто его ударил ножом? Мусор никогда не видел этого лица.
Пистолет был скользок от крови, его крови. Мусор нащупал предохранитель и испугался, что не хватит сил его отжать. Есть. Предохранитель поддался легко. Мусор не стал поднимать пистолет над собой – сил на это уже не осталось. Он просто отвел ствол чуть в сторону и нажал на спуск. И не услышал выстрела. Так, словно в ладоши хлопнули. Он забыл про глушитель.
Если бы он взял свой табельный пистолет Макарова, гремящий словно пушка. Все рассчитал, все подготовил и теперь это обернулось против него.
Мусор, судорожно сжав пальцы, поднял пистолет. Тяжелый и скользкий. Левой рукой обхватив глушитель, попытался повернуть его, но пальцы только скользнули. Мусор судорожным движением вытер левую руку о рубашку, попытался открутить глушитель снова.
Заклинило. Еще вчера он с трудом привинтил глушитель к стволу, еще даже испугался, что ничего не получится. Если бы у него тогда ничего не получилось!
Если бы… Он бы все равно пошел к Васе и стрелял бы без глушителя. Мусор застонал.
Не может быть, чтобы все вот так кончилось. Не может быть. Сейчас должна прийти Нинка. Точно, сейчас должна прийти Нинка, которую он собирался убить. И она позовет… Кого она позовет?
Симоненко? Подполковник сразу все поймет. Врачей? Опять таки, у него обнаружат деньги и оружие. Все равно, ему теперь все равно. Ему теперь просто хочется выжить.
– Игорь Иванович? – пришла, сука, все-таки пришла.
– Что с вами, Игорь Иванович?
– Иди сюда, – с трудом выдавил из себя Мусор, язык тоже уже не слушался.
Нинка замерла. Голос заставлял ее подчиниться, но она видела, что участковый лежит весь в крови, увидела окровавленные внутренности и страх парализовал ее.
– Сюда…
Нинка попыталась выполнить приказ, но ноги ее не слушались. Нинка выронила сумку. Она так и не отважилась заглянуть в нее. Еще с ночи в голове у нее крутилось одно и то же, отнести сумку и не заглядывать в нее. Что будет дальше – Нинка не задумывалась.
– Сюда… ты, блядь…
– Нет, – еле слышно сказала Нинка.
– Су…ка…
– Нет!
Нинка увидела, как в ее сторону повернулся пистолет.
– По – мо – ги…
– Нет, нет, нет… Не-ет! – закричала Нинка и бросилась бежать.
Мусор несколько раз нажал на спуск. Не попал. Пистолет выпал из руки. Теперь – все. Теперь уже никто не сможет ему помочь. По щеке потекла слеза.
Деньги лежали всего в двух шагах. Таких денег у него никогда в жизни не было. Никогда. И не будет. Никогда. Пересохли губы. Огонь, горевший в животе, высушивал все тело.
Мусор услышал жужжание и понял, что появились мухи, привлеченные запахом крови. Он попытался отмахнуться, но жирная черная муха, проигнорировав его слабое движение, поползла по ране.
Мусор закрыл глаза. Боль, страх и унижение. Мусор вспомнил, как роились мухи вчера в кафе, как облепили они раны убитых. Так и он будет лежать и кормит мух. Жарко. Если он умрет, а его не найдут сразу, то через несколько часов… Мусор вспомнил, как давно присутствовал при обнаружении давнего трупа. Он после этого почти неделю не мог есть.
Сколько времени прошло – Мусор не знал. На сколько минут он закрывал глаза, впадая в забытье – тоже. Боль притупилась, а может быть, он к ней просто привык.
Все-таки он проиграл. Проиграл. Он уже знал, что умрет, оставалось только лежать и ждать, когда смерть наступит. Уже несколько десятков мух кружилось над ним, ползали по ране и по лицу. Мусор уже даже не пытался понять, это шумит у него в ушах, или жужжат мухи.
А потом он открыл глаза и увидел, что кто-то стоит недалеко. Мусор напряг глаза. Симоненко?
– Жарко сегодня, – сказал подполковник, – быть грозе. Ишь, как парит!
Мусор застонал.
– Хреново тебе, наверное, старший лейтенант. Ой, как хреново.
– Я…
– Не повезло тебе, Мусор.
Слабеющим сознанием Мусоргский уловил, что подполковник называет его прозвище. Почему? А, Малявка.
Симоненко толкнул ногой уже открытую сумку:
– Это все из-за них? Много здесь. Из «форда» достал. Ты всех троих из этого пистолета положил? Кто же это тебя так? Не люди Короля часом? Нет?
– Н-не…
– Ну, нет так нет. Нинку зачем сюда звал? Убить хотел? – Симоненко наклонился над Мусором. – Что же ты, падла, ей сказал, что мы с тобой в паре работаем? Зачем? Хотя, с другой стороны, если бы Нинка не думала, что я все знаю, не стала бы меня с утра пораньше искать в управлении. Жаль, что ты подыхаешь. Я бы…
Симоненко выпрямился.
– От тебя воняет дерьмом, – сказал он Мусору. – Ты еще и Малявку убить собирался?
Малявку? Мусор напрягся, пальцы его скользнули по лежащему рядом пистолету. Выстрелить. Поднять пистолет и выстрелить. Мусор попытался, но силы кончились.
– Ты сейчас подохнешь, – сказал Симоненко. – Жаль, что я не могу продлить твои муки. Ненавижу таких, как ты. Ненавижу.
– А сам?.. – прошептал Мусор и глаза его остекленели.
Если бы Калач… Король сжал кулаки. Калач даже не успел толком испугаться. Завидев подходящего Короля, он встал с лавки и даже улыбнулся. Откуда ему было знать, что всего за пятнадцать минут до этого Король прижимал к груди бьющуюся в истерике Дашу, забрызганную кровью.
Откуда было знать Калачу? Ведь кто, кроме него мог послать этого ублюдка с автоматом? На что надеялся Калач? На то, что Король вначале поедет на встречу и только потом приедет домой. И там обнаружит…
Что он должен был обнаружить? Три трупа? Или только один? Или два? Или он просто собирался похитить его дочь, чтобы заставить Короля отступить?
Не все смог рассчитать Калач, не успел даже стереть свою улыбку с лица…
Король взял стоявший перед ним стакан. Не действует. Коньяк уже не действует. Да и ни какой коньяк не поможет забыть, как свалил Король одним ударом Калача на землю, как наступил ногой на горло, как на змею, и как хрустнуло у Короля под ногой, словно сухую ветку сломал. И охранники Калача тоже опоздали.
Только один попытался выстрелить и тоже не успел. А Король давил ногой и давил, пока его не оттащили от Калача, потом почти силой втолкнули в машину.
Он что-то кричал, пытался приказывать, а Грек, Селезнев и Качур говорили ему что-то успокаивающее. Кто-то сунул в руку Короля стакан.
– Всех, – сказал Король, выпив, – всех до одного. Грек, сделаешь все как надо – отдам тот город тебе.
И Король помнил, как улыбка появилась на лице у Грека. И как кивнули Качур и Селезнев, когда им тоже Король пообещал…
Что он им пообещал? Того, чего они хотели. Войну за новые территории. Словно озарение нашло на Короля. Для того чтобы выжить, чтобы никто не посмел больше поднять руку на его семью, нужно уничтожать врагов еще до того, как они подготовятся.
И плевать ему, что законники будут недовольны. Они называли его беспредельщиком только потому, что он не ходил в зону? Теперь они поймут, что такое беспредел.
Убить. Всех. И еще Король знал, что его поддержат бригадиры того же Калача. Или ему об этом сказал Грек? Не важно.
Короля секретарь привез в расстрелянный дом. Расставил вокруг охрану. Жену и детей под усиленным конвоем отправили в небольшой частный пансионат. Даше пришлось сделать укол, только уснув, она перестала кричать.
Вначале Король хотел поехать к ним, но потом решил остаться дома. Не мог он показаться на глаза своей жене, тем более что не мог забыть сухой хруст под ногой.
Одна из пуль попала в настенные часы. Пять часов двадцать пять минут. И стрелка больше не ходила по кругу, и боль ушла из головы Короля. Плохо было, правда, что коньяк не помогал забыться. Король отбросил стакан в сторону. В комнату, на звук бьющегося стекла заглянул охранник.
– Все в порядке, – сказал Король, – осколком больше, осколком меньше.
Хорошо, что его оставили в покое. Пусть они там сейчас делают дело. Он скоро придет в себя и сможет взять управление на себя. Завтра.
Король прикрыл глаза и тут же их открыл. Даша, кричит и вырывается из его рук, глаза жены и напряженная улыбка Вики, старшей дочери.
Калач сам виноват. Сам. Если бы он не сел за тот стол… Или нет, это бы ничего не изменило. Увидев, что произошло в его доме, Король уже принял решение. Все изменилось.
В дверях снова появился охранник.
– Чего тебе?
– Там приехал подполковник Симоненко, хочет поговорить.
Симоненко хочет поговорить? Очень вовремя. Очень.
– Пусть заходит, добро пожаловать.
Король с трудом поднялся из кресла и шагнул навстречу вошедшему Симоненко:
– Здравствуйте, уважаемый Андрей Николаевич, добро пожаловать. Извините, у меня несколько не прибрано.
Симоненко молча постоял на пороге, осматривая комнату, покачал головой. Потом молча прошел к креслу, стоявшему в глубине комнаты, возле камина. Сел.
– Слышал о том, что произошло.
– Слышали? А я вот видел. Прямо у меня на глазах. Но вы не беспокойтесь, вас это не касается, это чисто семейное дело. Все в порядке. Вы приехали просто посмотреть, или у вас есть какие-нибудь новости. Есть?
– Есть. Как же без новостей, – казалось, что Симоненко колеблется.
– Может быть вам налить? – спросил Король.
– Не нужно. И тебе, Король, тоже хватит.
– Вот как, мы перешли на ты?
– Слушай меня внимательно, – тихо сказал Симоненко, – слушай и не перебивай.
– Я весь внимание, – Король взял стул и сел на него верхом, положив подбородок на спинку стула.
Симоненко взял в руки спортивную сумку, которую перед этим поставил возле своих ног:
– Вот за эти деньги тебя сдал Мастер. Можешь забрать.
Король поймал брошенную ему сумку, открыл молнию:
– Неплохо, совсем неплохо. Вы что, нашли того, кто устроил стрельбу на улице?
– Да.
– И кто же это?
– Я не об этом. Я очень давно хотел сказать тебе. Трусил. Это, во-первых. А во-вторых…
Симоненко сцепил пальцы рук.
– Мы всегда знали цену друг другу и никогда не питали иллюзий. Мы ладили только потому, что нам нужно было одно и то же – порядок в городе и безопасность для людей. И только благодаря тебе я мог все это сохранять. Весело. Только благодаря преступнику в нашем городе можно было жить.
Мне даже начало казаться, что так будет продолжаться всегда. И тебе тоже, наверное, так казалось. А ведь не дураки, кажись. И такие наивные.
Симоненко обвел руками комнату:
– Такие штуки здорово меняют взгляды на жизнь. Я вот всегда был уверен, что наказание всегда должно следовать за преступлением. Всегда. Мне жалко твою семью, но, может быть, ты во всем виноват? Может, если бы ты не приказал убить свидетельницу – тебя бы минула чаша сия?
– Не нужно о семье, – сквозь зубы сказал Король.
– А то что, убьешь меня? – прищурился Симоненко, – Давай – давай, у тебя это неплохо выходит. Или позовешь кого? Может быть, Женю, который свидетельницу, ее дочь и водителя убил? Тут у тебя проблемка небольшая – он у меня, и все рассказал. Не о тебе, о Греке. Но какая тут разница? Если только узнают все о том, что вы подставили Калача, что тот урод в больнице оговорил его, как ты думаешь, долго вы проживете? Такое не простят. И не надейся.
Симоненко встал и прошел по комнате, под ногами хрустело битое стекло:
– Но я буду молчать. И не потому, что тебя боюсь. Уже не боюсь. Просто ты меньшее из зол. У тебя в голове сидит мысль о том, что должен быть порядок, что законы должны выполняться. И ты готов за это драться. И тебе придется драться за это, иначе тебя сомнут и раздавят. Если бы тебя убрали, первое что сделали бы твои бригадиры, это вцепились бы друг другу в глотку, и рвали бы друг друга до тех пор, пока сюда не пришли бы звери… Старею я, становлюсь болтливым. – Симоненко устал потер лицо.
Король молчал. Симоненко встал у него за спиной:
– Вот такие вот пироги. А теперь – о делах наших скорбных. Кинутого, Серого и Гопу убил старший лейтенант милиции Мусоргский. Он же забрал из машины вот эти самые деньги. Свидетельницу убил Женя по твоему приказу. Кто перебил народ в «Южанке», кто устроил бойню в больнице и кто убил тех троих на набережной – не знаю. Как не знаю, кто выпустил кишки Мусору. И что-то мне подсказывает, что ни мне, ни тебе не стоит интересоваться, кто всю эту кашу заварил.
– Калач, – не поднимая головы ,сказал Король.
– Вряд ли, он, конечно, сволочь, но не идиот. Кто-то его тоже подставил. Но и этим я не рекомендую интересоваться. Слушай, как все было. И это должно стать единственной версией, если ты хочешь выжить.
Калач, отправив сюда Лазаря на переговоры с Мастером, одновременно послал сюда и группу убийц. Пять человек. И командовал этой группой участковый Игорь Иванович Мусоргский, по прозвищу Мусор. И он же должен был убрать свидетелей. Помогал ему в этом, тоже продавшийся, Женя. Это он организовал нападение на больницу. Сегодня утром, два часа назад, Мусор попытался убрать Женю, у них завязалась драка, Мусор получил ножом в живот и застрелил Женю.
Все. И Боже тебя упаси копаться во всем этом глубже. У меня нехорошее предчувствие.
– И где я возьму Женю? И почему именно он?
– А потому он, что это его руками вы убили женщину и ребенка. Я не стал об него мараться, он прикован браслетами в больничном морге, вот ключ. Мусор лежит возле Дыры, знаешь где это. Там же пистолет и нож, – Симоненко бросил на пол перед Королем ключ от больничного подвала.
– Что вы за это хотите? – глухо спросил Король.
– Что?
– Да, сколько это стоит?
– Это стоит моей отставки. По состоянию здоровья. Я больше не смогу улыбаться, глядя в ваши физиономии, и больше не смогу терпеть вашей вони. Понятно?
Длинной очередью по окнам, пусть подбегающие видят, что в доме стреляют. Их это притормозит, пусть всего на секунду, но притормозит. Палач выглянул в выбитое окно. Несколько человек бежало к крыльцу. Среди них был тот, кого ни в коем случае, даже при угрозе жизни, нельзя убивать. Палач нажал на спуск, пули высекли искры из камней у самых ног этого человека.
Еще очередь – и упал человек, ближе всего подбежавший к дому. И никто не стрелял в ответ. Правильно, в доме женщина и дети. И ему сейчас предстоит решить, кто именно из них сегодня умрет.
Палач услышал детский крик и одновременно уловил движение в глубине дома. Мать отреагировала быстро. Только с двумя маленькими дочками, испуганными грохотом, нельзя быстро бежать.
Надо отдать женщине должное, молодец. Она не стала закрываться в спальне, не попыталась открывать заднюю дверь. Она просто выбила стулом окно на кухне. Большое окно, от самого пола. И ей бы возможно удалось вывести дочерей во двор, даже, может быть, удалось спрятаться за беседкой, заросшей виноградом, но она слишком поздно поняла, что девочки, которых она впопыхах подняла из постелей, не смогут босые бежать по осколкам выбитого окна. Женщина подхватила обеих девочек, сделала несколько шагов, обернулась и натолкнулась на взгляд Палача.
Нога женщины зацепилась за камень, она сделала еще один шаг, и почувствовала что падает.
Она уронит детей, подумал Палач. Уронит. И решил, что убьет ту девочку, которую мать уронит первой. И удивился этой своей попытке переложить ответственность за принятие решения. Оружие так не может поступать. Так может поступать только человек.
Даже падая, мать не выпускала детей, она пыталась удержаться на ногах и одновременно не дать упасть девочкам.
Не получится, почти с сожалением подумал Палач. Он терял время, которого и так почти не было. Левая рука женщины, наконец, разжалась, и девочка упала на колени. Мать что-то закричала. Ей удалось оттолкнуть одну дочь за беседку, а теперь она тянулась за второй дочерью, но уже не успевала. Палач поднял автомат.
– Даша, Даша! – мать звала дочь, а та, напуганная всем происходящим, тянулась не к ней, а к котенку, которого захватила с собой из спальни.
Палец лег на спуск. Даша? Палец словно свело судорогой. Даша? Этого не может быть. Только не это и только не сейчас. Это имя словно бритвой резануло Палача. Он уже обрек сегодня одну Дашу на страдания. На его совести уже есть одна Даша, жизнь которой он искалечил, думая, что можно насилием вылечить душу.
Даша? Ствол автомата дернулся чуть в сторону, и Палач нажал на спуск. Пуля разорвала котенка в клочья возле самого лица девочки. Это было единственное, что мог сделать Палач. Мать, наконец, дотянулась до дочери и скрылась с ней за беседкой.
Палач, не целясь, выпустил очередь по посуде в кухонных шкафах, выпрыгнул на улицу. По нему начали стрелять. Он перекатился, пуля ударила в землю совсем рядом с головой. Палач перепрыгнул куст, выпустил остаток магазина по окнам второго этажа и побежал. Теперь ему предстояло попытаться остаться живым.
Наблюдатель
Крепкая нервная система у Саши Гаврилина. Железная, местами даже железо – бетонная. Даже в характеристике это должно быть отмечено. За последние сутки у него на глазах, без всякого предупреждения и подготовки, было убито кучу народа, его самого чуть не покалечили, потом, подозрительно глядя ему в глаза, следователь записывал его биографические данные, интересовался его планами на будущее, а вынырнувшая из-за плеча Гаврилина баба Агата, неожиданно для самого Гаврилина, сообщила, что он уже завтра, то есть сегодня, с утра пораньше уезжает.Гаврилин умудрился не растеряться, и совершенно спокойно подтвердил в том смысле, что да, пора, труба зовет, и вообще он засиделся на Юге, а его ждут дела, и вообще, он ничего не видел, не слышал, и его ценность как свидетеля равна полному нулю.
Слова Гаврилина не произвели бы на следователя никакого действия, получил бы он предписание никуда из города не выезжать, но дело в свои руки взяла баба Агата. В результате Гаврилин исчез. В смысле юридическом. Не было в больнице никогда племянника бабы Агаты. Не было и все.
– Уезжай, – сказала баба Агата на прощание.
– Спасибо.
– Не надо. Если ты уедешь, может быть в городе хоть кто-нибудь живым останется. Иди. – Неожиданно баба Агата ткнулась губами в его щеку.
Гаврилину хватило спокойствия, чтобы не торопясь дойти до дома Марины и даже удивиться тому, что Марины нет дома.
– Уехала. Поговорила тут с одним, – Динка передернула плечами, – и уехала. Сказала, чтобы ты ее дождался.
– Обязательно, – ответил Гаврилин и, уловив, как изменилось выражение глаз Динки, торопливо зевнул, и, пробормотав что-то на счет усталости, убыл в ванную.
Динка не стала ныть и упрашивать. Когда Гаврилин вышел из ванной, Динка уже спала или талантливо изображала спящую.
Гаврилин лег на диван, и его охватило обычное после напряженной и бессонной ночи состояние невесомости. Голова кружилась немного, перед глазами мелькали цветные пятна, а потом, когда он уже окончательно уверился в том, что не сможет заснуть, что колотящееся сердце не даст уснуть, услышал как голос Марины над самым ухом холодно сказал:
– Пора вставать. Честно говоря – удивлена, обнаружив вас в разных постелях.
– Не очень и хотелось, – заявила Динка откуда-то издалека.
Фигушки, сумрачно подумал Гаврилин не открывая глаз, спать нужно, это вы под пулеметом меня только поднимите. И, как стало уже традиционным, ошибся.
Ровно через пять минут он уже сидел в Марининой машине. Марина молчала, и у Гаврилина вовсе не было желания начинать разговор.
Совершенно незнакомая и холодная женщина. Будто это не ее он целовал, и будто не она рассказывала ему о девочке, которая дразнила своих подруг. Позолота вся сотрется. На этот раз Марина вела машину уверенно и агрессивно. Да и улицы были пустыми, никто не мешал.
Странно, подумал Гаврилин, за меня продолжают все решать, а у меня даже нет по этому поводу чувства протеста. Даже баба Агата уже решила выпроводить его поскорее. Интересно, за кого она меня приняла? И еще более интересно то, что он и сам не сможет сказать, кто он такой. В лучшем случае – наблюдатель. Просто наблюдатель. Просто тот, кто наблюдает за жизнью и смертью.
Машина уже выехала из города и ехала по гравию между сосен. Марина сосредоточено смотрела перед собой.
Она побледнела, подумал Гаврилин отстраненно. Что там у нее внутри, под позолотой. Неужели свиная кожа?
Машина остановилась возле двух машин, стоявших возле тропинки, ведущей к бетонированному отверстию в скале.
Марина заглушила мотор, обернулась к Гаврилину.
– Ты просил меня тебе помочь найти твоего начальника…
– Ну это если получится, шансов мало… Может, он уже и уехал.
– Почти.
– Что почти?
– Почти уехал. Его по моей просьбе задержали на посту ГАИ, по номеру машины.
Гаврилину показалось, что по голове врезали чем-то тяжелым.
– И…
– Можешь с ним поговорить.
Гаврилин оглянулся – возле машины выросло два внушающих уважение силуэта.
– А у меня есть выбор?
– Не особенно.
Кровь
Графин так и не смог за ночь сомкнуть глаз, дергался при малейшем шорохе. Нож он постоянно держал в руке. Перед глазами стояли Локоть и Сявка. Вот они идут по набережной, вот уходят за девкой, а потом сразу – залитые кровью… нет, не лица, а то, что от них осталось. Особенно врезался в память лунный отсвет на золотой фиксе Локтя. Головы не было, уцелела нижняя челюсть, и среди крови и обломков кости – тусклый золотой огонек.Графину начало казаться, что солнце не взойдет никогда. Ему чудом удалось в темноте найти какую-то пещеру, всю ночь он сидел в глубине ее, прижавшись спиной к камню и глядя на вход. Вначале там были видны звезды, а потом звезды одна за другой исчезли.
Графин знал, что все это фигня, что никуда не денутся ни звезды, ни солнце. Но ничего не мог с собой поделать. Уже под самое утро он запсиховал. Светящийся циферблат часов показывал, что уже пора этому гребаному солнцу и вставать, а светлее на улице не становилось.
Потом слабый серый свет выманил Графина к самому выходу из пещеры. Все небо было затянуто тучами. Желто-серыми, словно гнойными, тучами. Ветра не было, но они словно перемешивались, опускаясь все ниже.
Графину показалось, что еще немного, и тучи треснут, из них потечет мерзкое месиво желто-зеленого цвета. Графин попятился назад, в пещеру, под прикрытие скалы. И тут услышал, как посыпались камни под чьей-то ногой.
Бежать, все бросить и бежать. Графин застонал, когда вспомнил, что к пещере ведет только одна тропинка. И именно по ней кто-то идет.
Перед глазами блеснула фикса Локтя. А еще он порезал местного. А еще принимал участие в изнасиловании, а еще… Курвы, еще он просто хотел жить, хотел бомбить лохов, харить девок, хотел просто ходить по этой долбанной земле и дышать воздухом.
Лезвие со щелчком вылетело из рукояти. Только суньтесь. Я, блядь, кого угодно порежу. В клочья.
Мент. Мент поднялся на площадку и оглянулся по сторонам. Точно ищет. Откуда же он мог узнать? Просто ткнулся наугад? На часы глянул. Неужели один?
Точно – один приперся сюда мент. Ему же хуже. Графин пригнулся и осторожно шагнул к милиционеру. Под ногами скрипнули камни, но мент не оглянулся. Глухой что ли? Все-таки начал поворачиваться.
Графин прыжком преодолел оставшееся расстояние и сильно ударил ножом в живот, почувствовал, как лезвие с хрустом вошло в тело, и с силой рванул нож в сторону.
Глаза мента полезли из орбит, словно он сильно удивился, что-то вякнул, но Графин не прислушивался.
– Что взяли? Взяли, мусора поганые? – крикнул Графин, увидев глаза мента.
Мент упал лицом вниз, Графин еле успел отступить в сторону. Нож остался в теле. Бежать, делать ноги, как можно быстрее. И Графин побежал. Через несколько секунд сзади послышался крик.
Мусор закричал от боли и от ужаса. Он увидел, что из раны, расталкивая разрезанную кожу, выпирает что-то скользкое на вид. Он видел свои внутренности, и это зрелище заставило его закричать. Он попытался удержать выпадающие кишки, но руки почти не слушались.
Как же так? Этого не может быть. Такого не могло случиться с ним, Игорем Ивановичем Мусоргским. А еще он увидел грязь на своих внутренностях, и первым его желанием было стереть эти черные комки. Может быть заражение крови. А он хотел жить. Жить.
Захрипев от боли, Мусор перевернулся на спину. Кричать он уже не мог, силы уходили быстро. Тучи опустились к самому лицу Мусора. Кто-нибудь! Хоть бы кто-нибудь подошел сейчас к нему. Может быть еще не поздно, может быть еще смогут его спасти.
Пистолет. Мусор нашарил пистолет. Если бы нож ударил всего на несколько сантиметров ниже, то попал бы в пистолет. За что? И кто его ударил ножом? Мусор никогда не видел этого лица.
Пистолет был скользок от крови, его крови. Мусор нащупал предохранитель и испугался, что не хватит сил его отжать. Есть. Предохранитель поддался легко. Мусор не стал поднимать пистолет над собой – сил на это уже не осталось. Он просто отвел ствол чуть в сторону и нажал на спуск. И не услышал выстрела. Так, словно в ладоши хлопнули. Он забыл про глушитель.
Если бы он взял свой табельный пистолет Макарова, гремящий словно пушка. Все рассчитал, все подготовил и теперь это обернулось против него.
Мусор, судорожно сжав пальцы, поднял пистолет. Тяжелый и скользкий. Левой рукой обхватив глушитель, попытался повернуть его, но пальцы только скользнули. Мусор судорожным движением вытер левую руку о рубашку, попытался открутить глушитель снова.
Заклинило. Еще вчера он с трудом привинтил глушитель к стволу, еще даже испугался, что ничего не получится. Если бы у него тогда ничего не получилось!
Если бы… Он бы все равно пошел к Васе и стрелял бы без глушителя. Мусор застонал.
Не может быть, чтобы все вот так кончилось. Не может быть. Сейчас должна прийти Нинка. Точно, сейчас должна прийти Нинка, которую он собирался убить. И она позовет… Кого она позовет?
Симоненко? Подполковник сразу все поймет. Врачей? Опять таки, у него обнаружат деньги и оружие. Все равно, ему теперь все равно. Ему теперь просто хочется выжить.
– Игорь Иванович? – пришла, сука, все-таки пришла.
– Что с вами, Игорь Иванович?
– Иди сюда, – с трудом выдавил из себя Мусор, язык тоже уже не слушался.
Нинка замерла. Голос заставлял ее подчиниться, но она видела, что участковый лежит весь в крови, увидела окровавленные внутренности и страх парализовал ее.
– Сюда…
Нинка попыталась выполнить приказ, но ноги ее не слушались. Нинка выронила сумку. Она так и не отважилась заглянуть в нее. Еще с ночи в голове у нее крутилось одно и то же, отнести сумку и не заглядывать в нее. Что будет дальше – Нинка не задумывалась.
– Сюда… ты, блядь…
– Нет, – еле слышно сказала Нинка.
– Су…ка…
– Нет!
Нинка увидела, как в ее сторону повернулся пистолет.
– По – мо – ги…
– Нет, нет, нет… Не-ет! – закричала Нинка и бросилась бежать.
Мусор несколько раз нажал на спуск. Не попал. Пистолет выпал из руки. Теперь – все. Теперь уже никто не сможет ему помочь. По щеке потекла слеза.
Деньги лежали всего в двух шагах. Таких денег у него никогда в жизни не было. Никогда. И не будет. Никогда. Пересохли губы. Огонь, горевший в животе, высушивал все тело.
Мусор услышал жужжание и понял, что появились мухи, привлеченные запахом крови. Он попытался отмахнуться, но жирная черная муха, проигнорировав его слабое движение, поползла по ране.
Мусор закрыл глаза. Боль, страх и унижение. Мусор вспомнил, как роились мухи вчера в кафе, как облепили они раны убитых. Так и он будет лежать и кормит мух. Жарко. Если он умрет, а его не найдут сразу, то через несколько часов… Мусор вспомнил, как давно присутствовал при обнаружении давнего трупа. Он после этого почти неделю не мог есть.
Сколько времени прошло – Мусор не знал. На сколько минут он закрывал глаза, впадая в забытье – тоже. Боль притупилась, а может быть, он к ней просто привык.
Все-таки он проиграл. Проиграл. Он уже знал, что умрет, оставалось только лежать и ждать, когда смерть наступит. Уже несколько десятков мух кружилось над ним, ползали по ране и по лицу. Мусор уже даже не пытался понять, это шумит у него в ушах, или жужжат мухи.
А потом он открыл глаза и увидел, что кто-то стоит недалеко. Мусор напряг глаза. Симоненко?
– Жарко сегодня, – сказал подполковник, – быть грозе. Ишь, как парит!
Мусор застонал.
– Хреново тебе, наверное, старший лейтенант. Ой, как хреново.
– Я…
– Не повезло тебе, Мусор.
Слабеющим сознанием Мусоргский уловил, что подполковник называет его прозвище. Почему? А, Малявка.
Симоненко толкнул ногой уже открытую сумку:
– Это все из-за них? Много здесь. Из «форда» достал. Ты всех троих из этого пистолета положил? Кто же это тебя так? Не люди Короля часом? Нет?
– Н-не…
– Ну, нет так нет. Нинку зачем сюда звал? Убить хотел? – Симоненко наклонился над Мусором. – Что же ты, падла, ей сказал, что мы с тобой в паре работаем? Зачем? Хотя, с другой стороны, если бы Нинка не думала, что я все знаю, не стала бы меня с утра пораньше искать в управлении. Жаль, что ты подыхаешь. Я бы…
Симоненко выпрямился.
– От тебя воняет дерьмом, – сказал он Мусору. – Ты еще и Малявку убить собирался?
Малявку? Мусор напрягся, пальцы его скользнули по лежащему рядом пистолету. Выстрелить. Поднять пистолет и выстрелить. Мусор попытался, но силы кончились.
– Ты сейчас подохнешь, – сказал Симоненко. – Жаль, что я не могу продлить твои муки. Ненавижу таких, как ты. Ненавижу.
– А сам?.. – прошептал Мусор и глаза его остекленели.
Король
Не нужно было Калачу садиться за тот стол. Пусть за любой другой, тогда, может, Король успел бы сдержаться, остановить ярость. Тот самый стол, за которым они прошлой осенью сидели все вчетвером, и дочки накрывали, как мама. Особенно старалась младшая, Даша.Если бы Калач… Король сжал кулаки. Калач даже не успел толком испугаться. Завидев подходящего Короля, он встал с лавки и даже улыбнулся. Откуда ему было знать, что всего за пятнадцать минут до этого Король прижимал к груди бьющуюся в истерике Дашу, забрызганную кровью.
Откуда было знать Калачу? Ведь кто, кроме него мог послать этого ублюдка с автоматом? На что надеялся Калач? На то, что Король вначале поедет на встречу и только потом приедет домой. И там обнаружит…
Что он должен был обнаружить? Три трупа? Или только один? Или два? Или он просто собирался похитить его дочь, чтобы заставить Короля отступить?
Не все смог рассчитать Калач, не успел даже стереть свою улыбку с лица…
Король взял стоявший перед ним стакан. Не действует. Коньяк уже не действует. Да и ни какой коньяк не поможет забыть, как свалил Король одним ударом Калача на землю, как наступил ногой на горло, как на змею, и как хрустнуло у Короля под ногой, словно сухую ветку сломал. И охранники Калача тоже опоздали.
Только один попытался выстрелить и тоже не успел. А Король давил ногой и давил, пока его не оттащили от Калача, потом почти силой втолкнули в машину.
Он что-то кричал, пытался приказывать, а Грек, Селезнев и Качур говорили ему что-то успокаивающее. Кто-то сунул в руку Короля стакан.
– Всех, – сказал Король, выпив, – всех до одного. Грек, сделаешь все как надо – отдам тот город тебе.
И Король помнил, как улыбка появилась на лице у Грека. И как кивнули Качур и Селезнев, когда им тоже Король пообещал…
Что он им пообещал? Того, чего они хотели. Войну за новые территории. Словно озарение нашло на Короля. Для того чтобы выжить, чтобы никто не посмел больше поднять руку на его семью, нужно уничтожать врагов еще до того, как они подготовятся.
И плевать ему, что законники будут недовольны. Они называли его беспредельщиком только потому, что он не ходил в зону? Теперь они поймут, что такое беспредел.
Убить. Всех. И еще Король знал, что его поддержат бригадиры того же Калача. Или ему об этом сказал Грек? Не важно.
Короля секретарь привез в расстрелянный дом. Расставил вокруг охрану. Жену и детей под усиленным конвоем отправили в небольшой частный пансионат. Даше пришлось сделать укол, только уснув, она перестала кричать.
Вначале Король хотел поехать к ним, но потом решил остаться дома. Не мог он показаться на глаза своей жене, тем более что не мог забыть сухой хруст под ногой.
Одна из пуль попала в настенные часы. Пять часов двадцать пять минут. И стрелка больше не ходила по кругу, и боль ушла из головы Короля. Плохо было, правда, что коньяк не помогал забыться. Король отбросил стакан в сторону. В комнату, на звук бьющегося стекла заглянул охранник.
– Все в порядке, – сказал Король, – осколком больше, осколком меньше.
Хорошо, что его оставили в покое. Пусть они там сейчас делают дело. Он скоро придет в себя и сможет взять управление на себя. Завтра.
Король прикрыл глаза и тут же их открыл. Даша, кричит и вырывается из его рук, глаза жены и напряженная улыбка Вики, старшей дочери.
Калач сам виноват. Сам. Если бы он не сел за тот стол… Или нет, это бы ничего не изменило. Увидев, что произошло в его доме, Король уже принял решение. Все изменилось.
В дверях снова появился охранник.
– Чего тебе?
– Там приехал подполковник Симоненко, хочет поговорить.
Симоненко хочет поговорить? Очень вовремя. Очень.
– Пусть заходит, добро пожаловать.
Король с трудом поднялся из кресла и шагнул навстречу вошедшему Симоненко:
– Здравствуйте, уважаемый Андрей Николаевич, добро пожаловать. Извините, у меня несколько не прибрано.
Симоненко молча постоял на пороге, осматривая комнату, покачал головой. Потом молча прошел к креслу, стоявшему в глубине комнаты, возле камина. Сел.
– Слышал о том, что произошло.
– Слышали? А я вот видел. Прямо у меня на глазах. Но вы не беспокойтесь, вас это не касается, это чисто семейное дело. Все в порядке. Вы приехали просто посмотреть, или у вас есть какие-нибудь новости. Есть?
– Есть. Как же без новостей, – казалось, что Симоненко колеблется.
– Может быть вам налить? – спросил Король.
– Не нужно. И тебе, Король, тоже хватит.
– Вот как, мы перешли на ты?
– Слушай меня внимательно, – тихо сказал Симоненко, – слушай и не перебивай.
– Я весь внимание, – Король взял стул и сел на него верхом, положив подбородок на спинку стула.
Симоненко взял в руки спортивную сумку, которую перед этим поставил возле своих ног:
– Вот за эти деньги тебя сдал Мастер. Можешь забрать.
Король поймал брошенную ему сумку, открыл молнию:
– Неплохо, совсем неплохо. Вы что, нашли того, кто устроил стрельбу на улице?
– Да.
– И кто же это?
– Я не об этом. Я очень давно хотел сказать тебе. Трусил. Это, во-первых. А во-вторых…
Симоненко сцепил пальцы рук.
– Мы всегда знали цену друг другу и никогда не питали иллюзий. Мы ладили только потому, что нам нужно было одно и то же – порядок в городе и безопасность для людей. И только благодаря тебе я мог все это сохранять. Весело. Только благодаря преступнику в нашем городе можно было жить.
Мне даже начало казаться, что так будет продолжаться всегда. И тебе тоже, наверное, так казалось. А ведь не дураки, кажись. И такие наивные.
Симоненко обвел руками комнату:
– Такие штуки здорово меняют взгляды на жизнь. Я вот всегда был уверен, что наказание всегда должно следовать за преступлением. Всегда. Мне жалко твою семью, но, может быть, ты во всем виноват? Может, если бы ты не приказал убить свидетельницу – тебя бы минула чаша сия?
– Не нужно о семье, – сквозь зубы сказал Король.
– А то что, убьешь меня? – прищурился Симоненко, – Давай – давай, у тебя это неплохо выходит. Или позовешь кого? Может быть, Женю, который свидетельницу, ее дочь и водителя убил? Тут у тебя проблемка небольшая – он у меня, и все рассказал. Не о тебе, о Греке. Но какая тут разница? Если только узнают все о том, что вы подставили Калача, что тот урод в больнице оговорил его, как ты думаешь, долго вы проживете? Такое не простят. И не надейся.
Симоненко встал и прошел по комнате, под ногами хрустело битое стекло:
– Но я буду молчать. И не потому, что тебя боюсь. Уже не боюсь. Просто ты меньшее из зол. У тебя в голове сидит мысль о том, что должен быть порядок, что законы должны выполняться. И ты готов за это драться. И тебе придется драться за это, иначе тебя сомнут и раздавят. Если бы тебя убрали, первое что сделали бы твои бригадиры, это вцепились бы друг другу в глотку, и рвали бы друг друга до тех пор, пока сюда не пришли бы звери… Старею я, становлюсь болтливым. – Симоненко устал потер лицо.
Король молчал. Симоненко встал у него за спиной:
– Вот такие вот пироги. А теперь – о делах наших скорбных. Кинутого, Серого и Гопу убил старший лейтенант милиции Мусоргский. Он же забрал из машины вот эти самые деньги. Свидетельницу убил Женя по твоему приказу. Кто перебил народ в «Южанке», кто устроил бойню в больнице и кто убил тех троих на набережной – не знаю. Как не знаю, кто выпустил кишки Мусору. И что-то мне подсказывает, что ни мне, ни тебе не стоит интересоваться, кто всю эту кашу заварил.
– Калач, – не поднимая головы ,сказал Король.
– Вряд ли, он, конечно, сволочь, но не идиот. Кто-то его тоже подставил. Но и этим я не рекомендую интересоваться. Слушай, как все было. И это должно стать единственной версией, если ты хочешь выжить.
Калач, отправив сюда Лазаря на переговоры с Мастером, одновременно послал сюда и группу убийц. Пять человек. И командовал этой группой участковый Игорь Иванович Мусоргский, по прозвищу Мусор. И он же должен был убрать свидетелей. Помогал ему в этом, тоже продавшийся, Женя. Это он организовал нападение на больницу. Сегодня утром, два часа назад, Мусор попытался убрать Женю, у них завязалась драка, Мусор получил ножом в живот и застрелил Женю.
Все. И Боже тебя упаси копаться во всем этом глубже. У меня нехорошее предчувствие.
– И где я возьму Женю? И почему именно он?
– А потому он, что это его руками вы убили женщину и ребенка. Я не стал об него мараться, он прикован браслетами в больничном морге, вот ключ. Мусор лежит возле Дыры, знаешь где это. Там же пистолет и нож, – Симоненко бросил на пол перед Королем ключ от больничного подвала.
– Что вы за это хотите? – глухо спросил Король.
– Что?
– Да, сколько это стоит?
– Это стоит моей отставки. По состоянию здоровья. Я больше не смогу улыбаться, глядя в ваши физиономии, и больше не смогу терпеть вашей вони. Понятно?