Черри Кэролайн. Иноземец

   Впереди бахнуло. Пуля ударила в человека, с которым он говорил, тот покачнулся и оперся на стену. Посыпались новые выстрелы, пули свистели, били в стены вдоль дороги, рикошетировали с визгом, а охранник, схватившись за бок, втащил Брена в укрытие - какой-то дверной проем или арку навалился сверху и пригнул ему голову, потому что стреляли теперь со всех сторон.
   - Надо выбираться отсюда, - прохрипел Брен, но охранник упал, а огонь не прекращался. Брен начал на ощупь искать, куда попала пуля, нашел мокрое от крови место, попытался прощупать пульс и не нашел. Но тело было обмякшее, Брен такого никогда не видел, - убит, решил он, и его передернуло; звуки выстрелов отдавались от стен, непонятно было, откуда стреляют, непонятно даже, где свои, где чужие.
   Банитчи и Чжейго взбирались по лестнице. Человек, который сейчас лежал без движения у него на колене, успел затащить его в надежное убежище арка, за ней проход, который вроде бы тянется куда-то между бурьянами, и Брен подумал, что это, может быть, кружной путь вниз с холма и тут можно пройти, не выходя снова на дорогу.
   Брен пошевелился, мертвое тело соскользнуло с его колена на землю, он ещё постарался придержать голову, чтобы не ударилась о камни - что за глупость! - приподнялся немного и, оставшись на корточках, начал на ощупь пробираться вдоль стены; он был испуган, взволнован, он не знал, куда девались Илисиди и Сенеди и кто стрелял - люди Табини, мятежники или кто-то еще.
   Он двигался дальше вдоль стены, она повернула углом и пошла вниз наверное, добрых пятьдесят футов спуска - а там уперлась в другую стену; угол был завален старыми листьями. Брен отступил, двинулся в другом направлении - и уткнулся в ещё одну стену.
   Стрельба тем временем прекратилась. Все прекратилось. Он сполз пониже, прижимаясь спиной к стене тупика и прислушиваясь, стараясь унять сиплое дыхание и перестать трястись.
   Стало так тихо, что слышно было, как ветер гоняет листья среди развалин.
   Что же это за место? - спрашивал он себя; повернув взгляд вдоль прохода, он не увидел ничего, кроме полоски ночного неба над головой, кроме старых кирпичей, едва заметных в свете звезд, кроме травы да мостовой под ногами. Он прислушивался, прислушивался, он все спрашивал себя: куда же это привела нас Илисиди, и почему же Банитчи и Чжейго не понимали, что это просто старые развалины. Ощущение такое, словно провалился сквозь дыру во времени - в какую-то личную дыру, где не слышно движений, которые, как ему казалось, он должен слышать, только время от времени сиплый звук собственного дыхания да шелест листика, скользящего по мостовой.
   Ни звука самолетного мотора.
   Ни звука человеческих шагов.
   Но не могли же все погибнуть. Они наверняка прячутся, так же как я. Если двинусь дальше, могут услышать в такой тишине, а сейчас не поймешь, кто устроил засаду, - только, очень похоже, раз те просто начали стрелять, то им неважно, убьют они или не убьют пайдхи, а вот это уже больше похоже на людей из аэропорта Майдинги, которые несколько часов назад сбрасывали бомбы.
   Значит, Илисиди и Сенеди ошибались, а Банитчи был прав, и враги уже заняли здешний аэродром, если тут вообще есть какой-то аэродром.
   Сию минуту никого нигде не слышно. Это может означать большие потери, а может означать, что просто все сидят тихо и ждут, пока шевельнется противник.
   Атеви видят в темноте лучше, чем люди. Для атевийских глаз в этом проходе вполне достаточно света - если кто-то сюда смотрит.
   Он перекатился на четвереньки, встал и тихо-тихо прошел в глухой конец прохода, в тупик; снова сел и попытался думать - потому что если добраться до Банитчи, до Сенеди или любого из охранников и если принять, что это не только мои враги, но и враги Илисиди, - тогда есть надежда, что кто-то знает, куда идти (сам-то я ни черта не знаю); и имеет оружие, которого у меня нет; и обладает военным искусством, которым я не обладаю, а потому сможет вывести нас отсюда.
   Можно попробовать двинуться вниз, выбраться обратно в лес - но дураки они будут, если не следят за воротами.
   Допустим, удастся сбежать в дикую местность... нет, есть ещё городок, о котором они упоминали, Фагиони - только мне никак не выдать себя за атеви, а Сенеди - или Илисиди, кто-то из них, - говорил, что если мятежники захватят Уигайриин, то и Фагиони окажется опасным местом.
   Можно попробовать выжить на подножном корму и просто идти, пока не доберешься до какой-нибудь политически прочной границы - но ботанику я изучал черт-те сколько лет назад, попробую одну ягодку, другую - а после нарвусь на что-то неподходящее и отравлюсь.
   И все же, если ничего лучшего не подвернется, это какой-то шанс человек может некоторое время жить без пищи, пока есть вода для питья, и наверное, придется рискнуть - но у атеви ночное зрение намного лучше, и слух довольно острый, так что сейчас даже шелохнуться рискованно.
   Дальше: Банитчи должен был видеть меня впереди, на лестнице, и если Банитчи и Чжейго ещё живы, есть хотя бы небольшая надежда, что они меня найдут. В конце концов, следует помнить, что я представляю ценность для всех - и для тех, кого сам хочу найти, и для тех, с кем встречаться никак не желаю.
   А мои собственные ценности... к сожалению, ничего не удалось. Компьютер я потерял. Куда девался человек с моими вещами - понятия не имею, не знаю даже, жив он или мертв, а пойти искать не могу. Что за чертова каша...
   Он обхватил себя руками под дождевиком, который хоть немного сберегает тепло, но совершенно не греет в тех местах, где тело опирается на холодные от дождя кирпичи и булыжник.
   Чертова каша, и во всей этой неразберихе несчастный пайдхи не представляет из себя ничего, кроме обузы, - и для Илисиди, и для Табини.
   И сидит сейчас несчастный пайдхи, морозит себе задницу в тупике какого-то древнего прохода, откуда некуда деваться, даже если услышишь приближающуюся облаву, и спрятаться некуда, и систематическое прочесывание территории наверняка тебя обнаружит, если так и будешь сидеть и ничего не делать, - может, попробовать хотя бы вернуться назад, спуститься к тому месту, где в последний раз видел Банитчи и Чжейго... и где наверняка охраняет ворота одна сторона или другая.
   С атеви даже один на один голыми руками не справиться. Найти бы где-нибудь отвалившийся от стены кирпич...
   Если...
   Он услышал, что кто-то двигается. Застыл, затаив дыхание, пока через несколько секунд звук не прекратился.
   Завернул дождевик вокруг себя поплотнее - не дай Бог, пластик зашелестит. Потом, придерживаясь рукой за стену, чтобы не скользнули и не шаркнули онемевшие от холода ноги, он поднялся и пошел, тихо и быстро относительно быстро, ноги как ватные, не побегаешь - пошел к выходу из прохода, больше тут идти некуда.
   У выхода по-прежнему лежало тело охранника. Брен потрогал его, чтобы удостовериться, что не бросил раненого, но тот уже был холодный.
   Мертвец - вот мой единственный товарищ. Но все же в этом проеме старинная кладка образует укрытый уголок, где достаточно места, чтобы втиснуться и спрятаться мелкому по здешним меркам землянину, и есть трещина, через которую можно видеть дорогу за чахлыми сорняками.
   Он не понял, откуда донесся легкий шум, от вершины холма или снизу. Не успел задуматься - а уже застыл камнем и затаил дыхание.
   И вот тогда он увидел через трещину человека - в руке у того было оружие, он обыскивал дорогу и внимательно поглядывал по сторонам - и был этот человек без дождевика и не в такой куртке, как носили люди Сенеди.
   Кто-то из оппозиции, точно. Осматривает каждый закоулок. И вот-вот доберется до моего.
   Брен глубоко-глубоко вдохнул, откинул голову назад, уперся затылком в кладку и отвернул лицо в сторону, в тень. Спрятал белые человеческие руки под мышки. Он слышал, как шаги приблизились, подошли очень близко, остановились - чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. Брен догадался: обыскивает труп охранника.
   Господи, ведь у охранника было оружие - а я даже не подумал... С той стороны, где мятежник обыскивал тело, слышалась негромкая возня, потом раздался какой-то щелчок. Брен не решался повернуть голову. Сидел совершенно неподвижно, пока мятежник не осмотрел проход до самого конца. Луч фонарика прошелся по стенам в тупике, где совсем недавно прятался Брен... Он сидел в своем узком укрытии, тихо, неподвижно, и старался не дрожать - а мятежник тем временем возвращался обратно, только теперь присвечивал себе фонариком.
   Луч погас совсем недалеко от Брена. Мятежник выключил фонарик - может, боялся снайперов - и, переступив через труп охранника, пошел дальше вниз.
   Пронесло, подумал Брен и сделал глубокий неровный вдох. Когда удалось уговорить себя, что мятежник далеко, он присел и поискал на убитом охраннике оружие.
   Кобура была пуста. Пистолета не оказалось ни возле рук, ни под телом.
   Вот черт, подумал он. Конечно, я ведь не привык думать об оружии, это не моя стихия, а потому допустил глупую и, не исключено, роковую ошибку. Я действую против профессионалов и, наверное, продолжаю совершать ошибки, например, сидел в тупике, из которого невозможно выбраться, и даже не подумал о пистолете убитого, пока его не забрал мятежник; они все делают правильно, а я до сих пор все делал неправильно, кроме того, что успел спрятаться и они меня не поймали.
   Я не знаю, куда идти, не представляю себе, где что, кроме вот этого места, но теперь буду умнее, решил он, по крайней мере, выберусь из тупика; и, пожалуй, быть за спиной у облавы лучше, чем впереди.
   Он встал, плотно закутался в дождевик, чтобы быть темнее, и пошел.
   Однако в тот же миг услышал голоса дальше по дороге и с колотящимся сердцем нырнул обратно в свою щель.
   Он не знал, куда девался тот одиночный мятежник. Совершенно не представлял, что творится сейчас там, снаружи - то ли облава повернула в обратную сторону, то ли изменила цели. Он не знал простых вещей, прекрасно известных профессионалу вроде Банитчи, не умел подкрадываться и двигаться бесшумно, а потому решил, что единственное доступное ему преимущество - это терпение; просто оказаться терпеливее их и отсидеться в укрытии, которого один обыск уже не обнаружил. Приборов ночного видения у них нет - земляне не передавали атеви технику, которую те наверняка сразу применили бы как оружие. Атеви не используют животных-ищеек, кроме метчейти, и Брен понадеялся, что у противника метчейти нет. Он уже видел, как был разорван в куски человек.
   Он стоял в тени, пока мимо прошла вторая, более многочисленная облава, пока они тоже обыскали убитого почти у него под ногами и тоже послали человека осмотреть проход до самого конца. Они негромко говорили между собой, некоторые слишком тихо, не расслышать, остальные громче - и речь шла о численности их врагов, и они согласились, что вот этот - третий убитый.
   Потом они ушли вниз по склону, в сторону ворот.
   Намного позже Брен услышал какие-то голоса в той стороне, потом, судя по тону, приказы. Голоса смолкли; какое-то время ещё слышалось движение людей, и в конце концов он увидел ещё нескольких, чужих, идущих к воротам.
   Так. Этот путь закрыт. За ворота уже не выйти. Если кто-то из отряда Илисиди ещё жив, то наверняка не задержался там, внизу, это можно понять. Там концентрируются силы для броска вперед, и Брен представил - в пределах своей неподготовленности и наивности, - что сделал бы он сам: продержал ворота на запоре до утра, а потом прочесал всю территорию при дневном свете.
   Он набрал побольше воздуха, ещё раз посмотрел сквозь сетку травы, растущей в щелях стены, и снова выбрался на дорогу, кутаясь в пластиковый дождевик, и устремился к следующему подходящему укрытию, проему в стене немного дальше.
   Там оказался другой переулочек. Он свернул туда, выискивая где-нибудь небольшую темную нору, в которую обыскивающим не придет в голову заглянуть даже при дневном свете. Человек ведь может влезть туда, где взрослый атеви просто не поместится. Можно забраться в такое место, куда мятежник не пролезет, - и, может быть, не сообразит, что для землянина там достаточно просторно.
   Он прошел по переулку, два раза повернул, опасаясь, что вот-вот уткнется в тупик, как в том, первом проходе, а потом увидел впереди открытое место - ровную площадку, синие огни, холм и большой дом, раскинувшийся террасами на этом холме, со своей собственной стеной и белыми огнями.
   Уигайриин, сказал он себе, а потом разглядел и самолет в дальнем конце полосы, в тени, с темными иллюминаторами и выключенными двигателями.
   Значит, Илисиди не лгала. И Сенеди тоже. Действительно был самолет и ждал их. Но где-то что-то сорвалось, враг ворвался в Уигайриин и захватил его, как и предполагал Банитчи. Да, Банитчи был прав, а его никто не послушал, и вот теперь я здесь, в этой каше.
   Банитчи сказал, что Табини выступит против мятежников, - но в небе висит корабль, а Табини не может поговорить с Мосфейрой, если только оттуда не прислали Диану Хэнкс, а Хэнкс, будь проклята эта баба, ничем не сумеет помочь ни айчжи, который сражается за сплочение своих сторонников, ни населению, которое видит, как распадаются в тревоге привычные ассоциации, ни айчжиин меньшего ранга, которые пытаются занять такое место, чтобы пережить падение шечиданского айчжи. Хэнкс прямо говорила Брену, что деревенские ассоциации не имеют значения, он доказывал обратное, а Хэнкс отказывалась понимать, почему он так твердокаменно убежден, что с ними надо считаться.
   Ну так вот вокруг доказательство, что считаться ой как надо.
   Илисиди и Сенеди не лгали! Самолет существует - выходит, в конечном счете никто не лгал, и никто не виноват, что мятежники разгадали их план. И тут до Брена дошло, что атеви, среди которых он находится, его не предали до сих пор, по крайней мере. Илисиди, может быть, все время собиралась ехать в Шечидан - пока не произошло что-то смертельно опасное... Он привалился к стене - в горле комок, голова кружится - он пытался рассуждать: все равно, это вовсе не значит, что они не собирались отправиться куда-то в другое место... но теперь, когда последние часы убедили, что их заманили в ловушку, приятно знать по крайней мере, что ловушка не была подстроена людьми, которые, он чувствовал, относились к нему с дружеским чувством...
   С дружеским чувством. Дружеский. Чувство... Два слова, которых пайдхи не должен использовать, но пайдхи явно уже переступил через грань личного и профессионального здравомыслия.
   Трясущейся рукой он вытер глаза и с предельной осторожностью двинулся вдоль строя заброшенных зданий, среди зарослей сорной травы, мимо каких-то старых машин, все ещё высматривая подходящее укрытие, не представляя, сколько времени ему надо будет продержаться, не зная, сколько времени он сможет продержаться, живя надеждой, что Табини захватит Майдинги и двинет свои силы на Уигайриин по тому же маршруту, каким они сюда пришли.
   Несколько дней - а то и несколько недель, если сумею столько остаться на свободе. Дождливый сезон. От жажды не умру, даже если все время буду отсиживаться среди развалин. Человек может прожить без пищи неделю, даже больше, если не двигаться. Просто нужно найти место - любое место, но лучше такое, откуда хоть немного видно, кто прилетает и улетает.
   Он увидел впереди, возле летного поля, какие-то старые цистерны, то ли для масла, то ли для топлива, он не мог сказать, но вся земля вокруг заросла бурьяном - судя по всему, цистернами давно не пользовались. Вот тут, может быть, удастся спрятаться, в том месте, где они подходят к стене - враги будут ожидать, что он где-то внизу, ближе к воротам, а не сидит на самом краю аэродрома и наблюдает за ними, прямо возле места, где они, наверное, работают...
   Очередная безумная вспышка, снова подземная камера. Он видел не то место, где находится на самом деле, а лишь пыльный подвал, но понимал, что это - видение. Он вытянул руку и оперся на стену - немного восстановил присутствие духа, сообразил, что надо смотреть под ноги, тут может валяться всякий мусор, хотя такой беспорядок нехарактерен для атеви. Ржавые детали каких-то старых машин, старые бревна и доски, старый строительный камень да, за этим участком Уигайриин явно не следил.
   Снесли древнюю стену, чтобы построить взлетную полосу, сказала Илисиди. Их здесь давние времена мало волнуют.
   А Илисиди волнуют. Тут она несогласна с властителями Уигайриина.
   Мы с ней говорили о дракончиках и сохранении национальных сокровищ. А теперь сокровища поднимают на воздух взрывчаткой и атеви убивают друг друга - из страха перед землянами, во имя Табини-айчжи, сидящего на том месте, которого всю жизнь добивалась Илисиди...
   Дракончики, пикирующие с утесов.
   Атевийские древности, которые сровняли с землей, чтобы построить аэродром, дабы передовая местная айчжи не тряслась на поезде до Майдинги.
   Он добрался до цистерн, ощутил на руках хлопья ржавчины - слепой в темноте, опустился на землю и, извиваясь, заполз в узкую щель между цистерной и стеной - а там улегся в сырой траве под растяжками.
   На минуту он вдруг потерял представление, где находится. Не от боли болело теперь не так сильно. Просто из этой норы плохо видно, только бурьян торчит перед глазами. Сердце билось тяжело, словно колотилось о ребра. Он никогда такого не ощущал раньше. Но, строго говоря, больно не было, вообще ни в каком месте не болело сильнее, чем в любом другом. С одного боку холодно, с другого - нет, спасибо дождевику.
   Все, нашел укрытие. И никуда не надо уходить отсюда. Можно закрыть глаза.
   И думать не надо тоже, просто лежать и отдыхать, пусть понемногу притупится боль.
   Жаль, конечно, что не удалось справиться лучше.
   Только непонятно, как можно было справиться лучше. В конце концов, ты живой и в руки им не попался. В этом смысле справился лучше, чем кое-кто из профессионалов. Больше повезло, чем бедняге Гири, он был все-таки приличный мужик.
   Больше повезло, чем тому парню, который перед самой смертью успел затащить тебя в укрытие, - наверное, он ни о чем таком и не думал, просто действовал машинально. Хотя, пожалуй, тем и определяется вся разница - что человек делает машинально, в первую очередь, не задумываясь. Можно назвать это любовью. Можно - долгом. Можно - инстинктом, которому подчиняются метчейти: вокруг падают бомбы, а они все равно скачут за вожаком, метчейти-айчжи.
   Ман'тчи. Это не значит "долг". Такой перевод дается в книгах. Но то, что заставило этого парня схватить тебя и спрятать в последний миг перед смертью, - это тоже был ман'тчи. Импульс. Порыв. Сила, которая держала вашу команду вместе.
   Говорят, у Илисиди нет никакого ман'тчи. У айчжиин его не бывает. Вселенское одиночество. Абсолютная свобода. Таковы все айчжи. Бабс. Илисиди. Табини.
   Я посылаю к вам человека, 'Сиди-чжи...
   Есть ли на свете такое, чего Табини не сделал бы? Есть ли что-то или кто-то, кем Табини не пожертвовал бы? И все же, чисто по-человечески, я все равно люблю этого негодника.
   И все равно люблю Банитчи.
   Если кто-то уцелел, то наверняка Банитчи. И Банитчи сделал бы то же самое, что сделал тот парень, испуская дух, - только Банитчи не стал бы спешить умирать: он сперва заставил бы тех ублюдков заплатить за жизнь Банитчи и за жизнь Чжейго.
   Можно на что угодно спорить, они на свободе. Это люди Табини, но Табини здесь нет, чтобы надо было о нем тревожиться больше, чем о себе.
   Здесь только я.
   Они меня найдут, если смогут.
   В уголках глаз скопились слезы. Одна скатилась вниз и расплылась по носу. Другая сбежала по щеке и капнула в траву. Атеви не плачут. Еще одна совершенно недостойная черта, от которой природа избавила атеви.
   И все же, самое главное - порядочный народ, вроде той старой пары с их внуками, внутренние импульсы не складываются в любовь, но оставляют что-то глубокое, чего, между прочим, земляне не чувствуют. Что-то такое, к чему я, может быть, подошел ближе, чем все пайдхи до меня...
   Не ожидай, что атеви почувствуют любовь. Пайдхи тренирует себя, чтобы навести мост через пропасть. Оставь в покое слова. Попробуй ощутить ман'тчи.
   Попробуй почувствовать, почему Сенеди отлупил тебя, когда ты кинулся за Банитчи на простреливаемую дорогу, попробуй ощутить, что думал Сенеди, мысль ясная, как крик: все тот же ман'тчи, заранее выбранный вариант. Старый вопрос: дом горит, кого будешь спасать в первую очередь...
   Люди Табини, со своим собственным ман'тчи, вместе, в обществе Илисиди.
   Чтобы Чжейго нарушила ман'тчи?
   Нет, кто-кто, но не напарница Банитчи.
   "Я не предам вас, Брен-чжи..."
   "Заткнитесь, нади Брен".
   Верь в Чжейго, даже когда не понимаешь её. Ощущай душевное тепло можешь назвать его, как тебе угодно; она на твоей стороне, так же как и Банитчи.
   Душевное тепло. Это - все.
   * * *
   Первый утренний свет отражался от мостовой. И кто-то бежал. Кто-то кричал. Брен попытался шевельнуться - шея застыла, как деревянная. Он не мог вытащить левую руку из-под себя, а правая рука, и ноги, и спина - все болело и ныло, и все по-своему. Он спал, не помнил, как принял эту позу, а теперь не мог шевельнуться.
   - Держи! - донеслось откуда-то.
   Он протянул руку и осторожно пригнул траву перед носом. Огромная тень цистерны над головой, а сзади стена, под углом, не дает разогнуть ногу.
   Он не увидел ничего, кроме нескольких строений вдоль взлетной полосы. Он не знал, как выбрался сюда ночью из развалин. Строения современные. Дешевый модерн, сборный железобетон - два здания, вышка с "колбасой"-ветроуказателем. Посадочные огни, должно быть, электрические, сообразил он; ещё что-то - то ли зал ожидания, то ли мастерская. И эта стена возле цистерн тоже оказалась современной - он рассмотрел, когда опустил голову, чтобы шея передохнула.
   Ох и болит левая рука, будь она проклята... Совсем отлежал. И ноги не лучше. Одну вообще не выпрямишь, некуда вытянуть, а когда так болит плечо, то и не повернешься удобнее, чтобы места хватило.
   Выстрелы. Несколько.
   Там кто-то из наших, живой! Он вслушивался в наступившую тишину, уговаривая себя, что это не его дело, и гадая, кого же это поймали последним... или убили последним - и никак не мог отделаться от мысли, что это вполне мог быть Банитчи или Чжейго... а я тут прячусь, трясусь - и понимаю, что ни черта поделать не могу.
   Он чувствовал... Сам не знал, что. Вину за то, что прячется. Злость из-за того, что атеви должны умирать ради него. Что другие атеви рвутся убивать из-за дурацких ошибок, а люди занимаются делами, которые никакого касательства к атеви не имеют - по человеческим понятиям.
   Кто-то закричал - он не расслышал слов. Снова, извиваясь, перевернулся на локоть, тыльной стороной ладони пригнул траву перед глазами, чтобы хоть что-нибудь разглядеть в промежутке между домами.
   Он увидел Сенеди и Илисиди: вдова опиралась на руку Сенеди и сильно хромала, они шли под конвоем четверых грубого вида мужчин в кожаных куртках, у одного, который как раз повернулся спиной к Брену, в косе была сине-красная лента...
   Синий и красный. Синий и красный. Это провинция Броминанди.
   Будь ты проклят, подумал он, и увидел, как они толкнули Сенеди к стене здания, как дернули за руку Илисиди, и она выронила трость. Сенеди рванулся вперед, пытаясь остановить их, но они сами остановили его - прикладом винтовки.
   Второй удар, когда Сенеди пытался встать. Да, Сенеди уже не молодой человек.
   - Где пайдхи? - спрашивали они. - Где он?
   - Теперь уже в Шечидане, - донесся до Брена ответ Илисиди.
   Но они на это не клюнули. Они ударили Илисиди, и Сенеди бросился на этих ублюдков, успел заехать одному ногой в голову, но тут же получил прикладом винтовки в спину, а потом ещё раз, в бок, - этот удар сбил его с ног, он упал на одно колено.
   А тем временем они приставили пистолет к голове Илисиди и крикнули ему:
   - Стой!
   Сенеди застыл, его ударили снова, потом ещё раз.
   - Где пайдхи! - повторяли они раз за разом и дергали Сенеди за ворот. - Говори, а то пристрелим ее!
   Но Сенеди не знал. Он не может выдать меня, даже ради спасения Илисиди, потому что не знает.
   - Ты нас слышишь? - спросили они и ударили Сенеди в лицо, так что голова стукнулась о стену.
   Они не врут. Они в самом деле собираются пристрелить её. Брен шевельнулся - и ударился головой о нависшую над ним цистерну, так ударился, что слезы брызнули из глаз, - а потом нашел в траве камень и бросил.
   Звук спугнул мятежников. Они оттолкнули Сенеди и Илисиди куда-то назад и принялись выяснять, кто это сделал, расспрашивая своих ассоциатов по радио.
   Брен всерьез надеялся, что Сенеди сумеет воспользоваться передышкой, но они по-прежнему не отводили пистолетов от Илисиди, и Сенеди не собирался бросить её или рискнуть её жизнью, пока шел обыск соседних домов и закоулков.
   Брен слышал приближающийся стук сапог. Прижался к земле, сердце стучало, он задыхался, боясь вздохнуть поглубже.
   Сапоги протопали мимо, но тут приблизилась вторая пара.
   - Здесь! - крикнул кто-то.
   О черт, подумал Брен.
   - Эй ты! - взревел тот же голос, Брен поднял голову - и уставился прямо в дуло винтовки, просунутой через траву, а по другую сторону редкого травяного заслона лежал человек, смотрел на него вдоль ствола, и на лице его был нескрываемый страх.
   Никогда не видел вблизи землянина, подумал Брен - вечно ему действовали на нервы эти потрясенные физиономии. Особенно когда знаешь, что, кроме физиономии, есть ещё палец на спусковом крючке.
   - Вылезай оттуда!
   Брен начал выбираться из своей норы, отнюдь не благородно, и никакой отваги не было в том брошенном камне и вообще во всей ситуации. Чертовски глупо, говорил он себе. Наверняка можно было придумать что-нибудь поумнее, но у меня бы кишки не выдержали смотреть, как забивают до смерти мужчину или стреляют в голову смелой старой женщине: просто не так я устроен.