Страница:
99
«Обломов». Титульный лист второго отдельного издания.
1862 г.
100
в главе V, самое существенное, касается рисуемого Ильей Ильичом «в уме» «узора его будущности» (наст. изд., т. 5, с. 449, вариант к с. 55, строки 20-23). В этой же главе из описания ученья Илюши в школе снимается общая фраза: «Всё это вообще считал он за наказание, ниспосланное небом за наши грехи» (там же, с. 450, вариант к с. 61, строки 10-11), находившаяся в тексте, в котором говорится о вынужденной дисциплинированности мальчика, даже не пытающегося заглядывать «дальше той строки, под которой учитель, задавая урок, проводил ногтем черту…», – возможно, писателю показалось, что эта фраза нарушает целостность фрагмента (наст. изд., т. 4, с. 61, строки 6-9 и 12-13). Из главы VI был снят объемистый текст, в котором шла речь о принципах ведения хозяйства Ильей Ивановичем, который действовал так, как было «при дедушке», и вообще «не любил выдумок и натяжек к приобретению денег» (там же, с. 64); это текст: «- Отцы и деды не глупее нас были ~ Он уж был не в отца и не в деда» (наст. изд., т. 5, с. 450, варианты к с. 64, строки 12-14, и к с. 64-65, строки 15-1). Из глав VI и VIII снимаются фразы, относящиеся к «позам лежанья» Обломова (там же, вариант к с. 65, строки 27-29; с. 451, вариант к с. 76, строки 32-33); снимается сохранившаяся в тексте «натуралистическая» деталь: «…задвигаются мускулы его, напрягутся жилы» (там же, с. 450, вариант к с. 66, строки 1-2).
Отдельные сокращения были сделаны и в тексте, связанном с Алексеевым и Тарантьевым. Из авторских рассуждений по поводу людей, подобных первому из них, изымается, во-первых, фраза: «Впрочем, надо отдать им справедливость, что любовь их, если разделить ее на градусы, до степени жара никогда не доходит» (там же, с. 446, вариант к с. 30, строки 12-14) – а во-вторых, утверждение об отсутствии у Алексеева какого-либо интереса к службе, отсутствии «на лице его следа заботы, мечты» и о постоянной готовности пойти всюду, куда бы ни позвал его любой «знакомый на улице» (там же, вариант к с. 30-31, строки 34-7). Из текста, относящегося к Тарантьеву и ранее почти полностью переписанного,1 теперь снимается и сравнение силы, «запертой в нем враждебными обстоятельствами навсегда, без надежды на проявление», с тем,
101
«как бывали запираемы, по сказкам, в тесных заколдованных стенах духи зла, лишенные силы вредить» (там же, с. 447, вариант к с. 39, строки 28-30).
Сокращения в тексте, в котором говорилось о Захаре, появились в главах I, VII-VIII. Это прежде всего сокращение, которое касается его как последнего хранителя преданий, связанных с «отжившим величием» дома Обломовых, этой «единственной хроники, веденной старыми слугами, няньками, мамками и передаваемой из рода в род» (там же, с. 444, вариант к с. 9, строки 40-42). Кроме того, следует назвать и большой отрывок, в котором речь идет об ущербе, причиняемом Захаром мелким вещам и предметам в кабинете Обломова, если он вдруг «воспламенится» «усердием» (там же, с. 451, вариант к с. 69-70, строки 35-19), и фрагмент, содержащий повествование о невозможности вменить Захару в обязанность какую-либо «новую постоянную статью» (там же, вариант к с. 70-71, строки 40-3), и два отрывка, в которых излагается мысль об отсутствии у него каких-либо других теорий по поводу отношений барина и слуги, кроме полученных им «от отца, деда, братьев, дворни» (там же, варианты к с. 71, строки 14-22, и к с. 72, строки 23-26), и сравнение «сипенья и хрипенья» Захара с нотой, возможной только «для какого-нибудь китайского гонга или индийского там-тама» (там же, с. 453, вариант к с. 93, строки 11-15).
Из других сокращений отметим яркое описание листка серой бумаги и почерка старосты: «Огромные бледные буквы тянулись в торжественной процессии, не касаясь друг друга, по отвесной линии, от верхнего угла к нижнему. Шествие иногда нарушалось бледно-чернильным большим пятном» (там же, с. 447, вариант к с. 34, строки 36-40). Последнее сокращение, возможно, сделано в спешке.
Освобождается текст и от некоторых лишних слов. После упоминания начатого Обломовым «плана разных перемен и улучшений в порядке управления своим имением» следовали три фразы, и в каждой из них фигурировало слово «план»; из последней: «И Обломов сознавал необходимость до окончания плана предпринять что-нибудь решительное» – слова «до окончания плана» вычеркиваются (там же, с. 444, вариант к с. 8, строка 26). Из портрета Захара, который дается при первом появлении
102
его в романе: «…с необъятно широкими и густыми русыми с проседью бакенбардами, из которых каждой стало бы на три бороды» – снимается слово «необъятно» (там же, вариант к с. 9, строка 11). Из фразы: «А Обломов, лишь проснется утром, первый образ в воображении – образ Ольги, во весь рост, с веткой сирени в руках» – изымаются слова: «во весь рост» (там же, с. 469, вариант к с. 237, строка 8). Во фразе: «Он молча спрятал его (письмо. – Ред.) в карман и сидел подле нее, повесив голову» – Гончаров снимает слова «подле нее» (там же, с. 471, вариант к с. 256, строка 23). Обращают на себя внимание еще два случая сокращений. Первый – это удаленная из текста «натуралистическая» деталь после слов: «Обломов с вечера, по обыкновению, прислушивался к биению своего сердца» – до 1862 г. следовало: «потом ощупал его руками, поверил, увеличилась ли отверделость там…» (там же, с. 470, вариант к с. 248, строки 20-21). Второй – заключительные слова из письма Обломова к Ольге («с той ветки, на которую сели невзначай» – там же, вариант к с. 252, строки 43-44).
И наконец, в издании оказались снятыми даты в конце части второй («1857 года») и в конце всего романа («1857 и 1858 гг.»), присутствовавшие в отдельном издании 1859 г. Но не появилась и новая дата, заключающая роман, – «1862 г.», чего следовало бы ожидать, если бы Гончаров хотел подчеркнуть особый статус этого текста.
Но текст не только сокращался: в него введены и единичные дополнения. Новыми словами в главе VIII части первой дорисовывается картина шумной городской жизни, прерывающая мечты Обломова о сельской идиллии: помимо «крика рабочих» теперь «с улицы несется треск от езды. Везде говор, движение!» (там же, с. 451, вариант к с. 77, строка 17). В главе II части второй словами: «что человек вообще слишком испорчен и что нет еще настоящего воспитания» (там же, с. 463, вариант к с. 164, строка 2) – дополняется фрагмент текста, в котором Штольц раскрывает суть своего «пуританского фанатизма». В конце главы XII части третьей после фразы: «- Снег, снег, снег! – твердил он бессмысленно, глядя на снег…» – Гончаров вписал слова: «…густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. – Всё засыпал! – шепнул потом отчаянно…» (там же, с. 484, вариант к с. 373, строки 26-28).
103
Что же касается остальной правки, которую сам писатель охарактеризовал словами: «…кое-где сглажен слог…», то она достаточно обильна и за некоторыми исключениями ничем не отличается от обычной гончаровской стилистической правки. Совершенно естественно, что количество ее заметно уменьшается начиная с части второй романа, написанной, как и две следующие, уже после изменения первоначального замысла. При этом правка не только уменьшается, но становится мельче и единообразнее. Последнее, правда, не относится к некоторым не очень многочисленным заменам, разбросанным по всему тексту романа. В злом монологе Тарантьева, обрушившегося на Штольца, который уехал, по словам Обломова, за границу учиться, в тексте: «…не верь ему: он тебя в глаза обманывает, как малого ребенка» – слова: «как малого ребенка» (наст. изд., т. 4, с. 52) – заменяются словами: «как твой староста» (наст. изд., т. 5, с. 449, вариант к с. 52, строки 34-35). От замены «любовные интриги» на «любовные отношения» и изъятия слова «повести» приобрел другой оттенок фрагмент, характеризующий отношения Обломова с женщинами в ту пору, когда он еще бывал в свете, т. е. до встречи с Ольгой: все это были невинные кратковременные увлечения (там же, вариант к с. 58, строки 40-41, 43). В описании библиотеки Обломова, состоящей «из одних разрозненных томов по разным областям знаний», появляются слова: «по всем частям знаний» (там же, с. 450, вариант к с. 63, строка 13; тем самым Гончаров избегает близкого соседства созвучных слов: «разрозненных» и «разных»). Почти весь пространный ответ Захара на вопрос дворника, кто такие сочинители, которые ходят к Обломову: – «Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, – объяснил Захар.
– Что же они у вас делают? – спросил дворник.
– Что? Один трубку спросит, другой хересу… – сказал Захар…» – оказался замененным на текст более краткий и более органичный в устах слуги: «…которые всё валяются по диванам, пьют херес да курят трубки. Иной раз так натопчут, что не дай Бог… – сказал Захар» (там же, с. 462, вариант к с. 148, строки 24-28). В размышлениях Обломова, мучающегося от того, что исчезла «тайная прелесть» в его отношениях с Ольгой, опасающегося, что с ее стороны «пропадет та искра участия, которую он так неосторожно
104
погасил в самом начале», и намеревающегося «ее раздуть опять, тихо и осторожно», последнее слово заменяется на «незаметно» – вероятно, потому, что выше уже было слово «неосторожно» (там же, с. 468, вариант к с. 231, строка 25). Сцена с Обломовым, размышляющим о произошедшем накануне с Ольгой «нервическом расстройстве» и о своей сдержанности, не позволившей ему воспользоваться моментом, ранее завершалась словами: «А другой? Другие смотрят так дерзко…»; теперь же она заканчивается иначе: «А другой на его месте…» (там же, с. 473, вариант к с. 272, строки 17-18). В ответе Агафьи Матвеевны на вопрос Обломова о канцелярии, где служит «братец», последние слова: «…я не знаю, как она называется» – заменяются другими: «…я всё забываю, как она называется» (там же, с. 476, вариант к с. 298, строка 2).
Наиболее значительная стилистическая правка в издании 1862 г. была проведена в диалогах и сопровождающих их авторских ремарках. В диалогах или сокращаются отдельные фразы и слова (см., например: там же, с. 444, вариант к с. 11, строки 4-5; с. 445, варианты к с. 17, строка 37, и к с. 22, строки 29-36; с. 448, вариант к с. 44, строка 19), или снимаются многочисленные частицы, придающие речи разговорный, реже просторечный, характер (-то, -ка, -бишь), а словечко «коли» заменяется на «если» (см.: там же, с. 445, вариант к с. 15, строка 19; с. 446, варианты к с. 27, строка 27, к с. 31, строка 39, к с. 33, строка 9; с. 447, варианты к с. 34, строка 16, к с. 36, строка 3; с. 448, варианты к с. 45, строка 16, и к с. 51, строка 27; с. 493, вариант к с. 478, строка 41). Снимаются также многочисленные авторские ремарки вроде «заметил Обломов», «сказал Захар», «с изумлением говорил Волков», «говорил Обломов», «возразил Судьбинский», «яростно захрипел он», «хриплым шепотом прибавил Захар», «решила она», «с изумлением сказал Тарантьев», «спросила она с нетерпением» (там же, с. 444, вариант к с. 13, строки 1-2; с. 445, варианты к с. 15, строка 20, к с. 18, строка 6, к с. 20, строка 24, к с. 23, строка 25; с. 447, вариант к с. 42, строка 19; с. 451, вариант к с. 77, строки 39-40; с. 471, вариант к с. 261, строка 44; с. 483, вариант к с. 363, строка 39; с. 492, вариант к с. 459, строки 35-36).
В основном, как уже говорилось, правку составили более мелкие исправления. Например, упомянутая в двух
105
соседствующих фразах фамилия «Обломов» в последнем случае заменяется местоимением «он» (там же, с. 447, вариант к с. 34, строка 43); в одном из моментов описания «поз» Обломова: «привстанет до половины на постели» – снимаются слова «до половины» (там же, с. 450, вариант к с. 66, строка 5); фрагмент: «Он (Захар. – Ред.) вдруг начинал вычислять достоинства барина» – освобождается от слова «вдруг», присутствовавшего тремя строками выше (там же, с. 451, вариант к с. 72, строка 37); упрощается несколько выспренняя манера выражения мысли: «…картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта» (в тексте 1862 г.: «…картины, которыми так богато населил наше воображение Вальтер Скотт» – там же, с. 454, вариант к с. 102, строка 34); упрощается фраза: «Он то с восторгом, украдкой кидал взгляд на ее головку, на стан, на кудри, то сжимал ветку» – из нее изымаются обе частицы «то», причем вместо последнего «то» появляется слово «судорожно» (там же, с. 469, вариант к с. 235, строки 17-18).
Следует заметить, однако, что не всегда новая правка улучшала текст 1862 г. Например, явно не случайно в тексте собраний сочинений 1884 и 1887 гг. был сохранен прежний вариант портрета Обломова. Полностью переписанный уже для первопечатного текста1 и в таком же виде перешедший в текст первого отдельного издания, в издании 1862 г. он стал вдвое короче, утратив при этом характер живописного, художественного портрета и превратившись в простое описание внешности героя.2 К тому же Гончаров в очевидной спешке не заметил вызванной этой правкой «нестыковки»: теперь получалось, что слово «беспечно» относится к глазам, а не к лицу, как в прежнем тексте; тем не менее за новым текстом следовали «старые» слова: «С лица беспечность переходила…»
106
(см.: наст. изд., т. 4, с. 5; т. 5, с. 443, вариант к с. 5, строка 9). Но помимо утраченной живописности из-за новой правки исчез целый ряд «сцеплений»,1 существовавших, во-первых, между этим портретом и портретом пережившего разрыв с Ольгой Обломова из части четвертой романа (Илья Ильич «тихо погрузился в молчание и задумчивость. Эта задумчивость была не сон и не бдение: он беспечно пустил мысли бродить по воле, не сосредоточивая их ни на чем, покойно слушал мерное биение сердца и изредка ровно мигал, как человек, ни на что не устремляющий глаз» – наст. изд., т. 4, с. 479; ср.: ЛП «Обломов». С. 372) и, во-вторых, между тем же ранним портретом героя и портретом Агафьи Матвеевны также из части четвертой романа (она «…не по-прежнему смотрит вокруг беспечно перебегающими с предмета на предмет глазами, а с сосредоточенным выражением, с затаившимся внутренним смыслом в глазах. Мысль эта села невидимо на ее лицо, кажется, в то мгновение, когда она сознательно и долго вглядывалась в мертвое лицо своего мужа, и с тех пор не покидала ее. Она двигалась по дому, делала руками всё, что было нужно, но мысль ее не участвовала тут. Над трупом мужа, с потерею его, она, кажется, вдруг уразумела свою жизнь и задумалась над ее значением, и эта задумчивость легла навсегда тенью на ее лицо» – наст. изд., т. 4, с. 488 (курсив наш. – Ред.)).
Еще одним примером «нестыковки», произошедшей из-за новой правки, может служить следующий фрагмент из письма старосты. Вместо прежних слов: «и тогда всякое средствие будет исполнено водворить крестьян ко дворам на место жительства» – в 1862 г. стало: «и тогда будет исполнено, водворим крестьян ко дворам на место жительства» (наст. изд., т. 5, с. 447, вариант к с. 35, строки 17-18). Но несколькими страницами ниже в тексте 1862 г. слова из письма даны по неисправленному, прежнему тексту (см.: ЛП «Обломов». С. 42).
107
Не на пользу тексту пошло и почти механическое снятие везде частиц «-ко, -ка, -то», приведшее к тому, что, например, вопрос Тарантьева Обломову: «Ну, мадера-то куплена?» – без этого «-то» лишился оттенка, позволявшего воспринимать его так: «Ну, мадера-то (т. е. по крайней мере. – Ред.) куплена?» (там же, с. 448, вариант к с. 44, строка 12). А следующая немного ниже фраза с изъятыми теперь словами: «дай деньги» – просто теряет смысл: Тарантьев без денег никуда бы не пошел (там же, вариант к с. 44, строка 19). Стремление избавиться от второго слова «здесь» (первое было в предыдущей фразе) привело к тому, что вопрос Тарантьева: «Что тебе сладко кажется?» – тоже потерял всякий смысл (там же, вариант к с. 46, строки 1-2). Иначе как спешкой нельзя объяснить замену слов «о чем уже умолчать никак было нельзя» словами «о чем, о ужас, напечатано было даже в газетах» (там же, с. 453, вариант к с. 101, строки 27-28) во фрагменте, в котором говорится о крестьянской вдове Марине Кульковой, родившей сразу четырех младенцев; ведь с упоминания газет и начинался абзац, а та фраза, где была произведена замена, тоже начиналась со слов: «И никогда бы ничего и не было напечатано…» (наст. изд., т. 4, с. 101, строки 24-28). Был неловко исправлен конец фразы: «- Вы любите Андрея? – спросил ее Обломов и погрузил напряженный, испытующий взгляд в ее глаза» (вместо: «в ее глаза» – стало: «на ее глаза» – наст. изд., т. 5, с. 466, вариант к с. 200, строка 23). Явно лишними оказались новые слова в сцене последнего прощанья Обломова со Штольцем (после фразы: «- Не забудь моего Андрея!» – было прибавлено: «когда меня не будет!..» – там же, с. 494, вариант к с. 483, строка 39). Приписанное теперь Агафье Матвеевне «гордое молчание» вместо «покорного молчания» (там же, вариант к с. 488, строка 30) противоречит и характеру, и облику Пшеницыной, которая даже любимого сына Андрюшу ласкала «с нежной робостью» (см.: наст. изд., т. 4, с. 489, строка 15). И наконец, сокращение фрагмента: «Отцы и деды не глупее нас были ~ Он уж был не в отца и не в деда» (наст. изд., т. 5, с. 450, варианты к с. 64, строки 12-14, и к с. 64-65, строки 15-1) – повело к утрате связи между ним и несколькими фрагментами из главы «Сон Обломова», в которых содержались обобщения такого же рода: «Норма жизни была готова и преподана им родителями, а те приняли ее,
108
тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти ее целость и неприкосновенность, как огонь Весты. Как что делалось при дедах и отцах, так делалось при отце Ильи Ильича, так, может быть, делается еще и теперь в Обломовке» – и ниже: «Ничто не нарушало однообразия этой жизни, и сами обломовцы не тяготились ею, потому что и не представляли себе другого житья-бытья; а если б и смогли представить, то с ужасом отвернулись бы от него.
Другой жизни и не хотели, и не любили бы они» (наст. изд., т. 4, с. 122 и 132).
***
К концу 1870-х гг. роман «Обломов» стал недоступен читателям.1 С этого же времени с просьбами о новом издании всех трех романов к Гончарову обращались не только читатели, но и потенциальные издатели. Писатель то склонялся к намерению переиздать романы и даже, вероятно, время от времени возвращался к текстам своих произведений, то категорически отказывался от этого намерения. О его колебаниях достаточно определенно свидетельствует статья 1878 г. «Лучше поздно, чем никогда», задуманная, в частности, как своеобразное предисловие ко все-таки возможному переизданию. Здесь говорилось: «Если же бы, против моего ожидания, мне понадобилось издать вновь все мои сочинения, то этот же анализ может служить авторским предисловием к ним». Тем не менее намерение переиздать романы оставалось невыполненным – и не столько из-за болезненно воспринимаемой писателем критики «Обрыва», сколько из-за обострившихся мучительных переживаний, связанных с Тургеневым. Именно их Гончаров имеет в виду, когда пишет П. Г. Ганзену, что переиздание было бы для него «сопряжено с нравственною, большою ‹…› пыткою» (письмо от 7 июля 1878 г.). В относящейся к августу 1878 г. «‹Записке к «Необыкновенной истории»›» он писал о том и о другом сразу: «…новая пресса состоит не только изравно душных, но и враждебных старым писателям лиц, частию
109
из зависти же к ним, частию потому, что и литературные понятия и вкус много изменились, подчиняясь или утилитарному, или крайне реальному направлению. Критики нет вовсе, а если кое-где есть, то она задобрена ласковым и благодушным Тургеневым!
Я и молчу, даже не возобновляю нового издания своих романов, несмотря на просьбы издателей. Пусть лучше заглохну – чем поднимать эти толки, из которых Тургенев выйдет невредим, а пострадаю я, потому что против меня многие, почти все!» (ЛН Гончаров. С. 288; курсив наш. – Ред.).1 «Последний отголосок этого состояния, – вспоминал А. Ф. Кони, – видел и я, когда летом 1882 года в Дуббельне, ссылаясь на трудность приобретения и дороговизну ставшего редкостью „Обломова”, я уговаривал его издать полное собрание своих сочинений. „Такой совет мне мог бы дать, – сказал мне, мрачно потупясь, Гончаров, – лишь недруг: разве вы хотите, чтобы меня стали обвинять в том, что я обокрал Тургенева?!”» (Гончаров в воспоминаниях. С. 252).
Вскоре, однако, писатель уступил – но не просьбам издателей, а Александру III, у которого он имел две аудиенции,2 связанные с хлопотами об увеличении пенсии. Отвечая А. Ф. Кони (в письме от 11 ноября 1882 г.), узнавшего об этих аудиенциях из «Правительственного вестника», Гончаров рассказал ему: «…я удостоен был приема наедине и нескольких минут доброго, ласкового разговора. ‹…› Вы как будто угадали, говоря в письме, что мне надо бы „повелеть” издать мои книги:3 хотя повеления
110
не было, или если было, то в форме вопроса: „печатаю ли я свои сочинения?” Я, конечно, поспешил отвечать утвердительно. ‹…› Вследствие этого, неделю тому назад, я подписал контракт, которым уступаю мое авторское право на все сочинения Глазунову…».
Контракт с издателем был заключен 3 ноября 1882 г. (см.: Летопись. С. 262), а 7 декабря 1883 г. новое издание вышло в свет (тома 2 и 3 с «Обломовым» были помечены 1884 г.).1 Таким образом, на подготовку текстов «Обыкновенной истории» и «Обломова» в новом издании у Гончарова был почти год, вероятно выговоренный им у издателя для того, чтобы «кое-что исправить, переделать, сократить…» (см.: Гончаров в воспоминаниях. С. 160), без чего, как известно, писатель не выпускал в свет ни одного из своих произведений. Но известно также, что с конца 1882 г. у Гончарова обострилась болезнь глаз (более того, «правый глаз закрылся» – см. письмо к А. Ф. Кони от 7 декабря 1882 г.) и что болезнь продолжалась почти в течение всего 1883 г., о чем сам он не раз сообщал в письмах к разным лицам. И тем не менее текст обоих романов был действительно «пересмотрен», и болезнь глаз этому не смогла помешать (жалобы на почти полную потерю зрения подчас объяснялись другими причинами, в частности нежеланием участвовать в некоторых комиссиях (см. письмо к А. Н. Островскому от 14 декабря 1883 г.). Не случайно в этом же 1883 г. – как раз во время, на которое может приходиться подготовка романов к печати, Гончаров собственноручно в третий раз переписывает свое завещание (см. письмо к А. Ф. Кони от 18 мая 1883 г.), пишет из Дуббельна А. Ф. Кони и М. М. Стасюловичу два больших письма от 8 и 14 июня и два письма к А. Ф. Кони от 28 июня и 2 августа, а также читает «Рижский вестник» (см. об этом: ЛН Гончаров. С. 487).
Так же как в случае с «Обыкновенной историей»,2 текст «Обломова» готовился не по последнему изданию, т. е. изданию 1862 г., а по предшествующему изданию 1859 г., в которое были внесены отдельные мелкие исправления
111
«Обломов». Титульный лист третьего отдельного издания.
1883 г.
112
по изданию 1862 г.1 Все они отличались одной особенностью – кажущейся неприметностью, незначительностью и даже вроде бы необязательностью. Но именно такой их характер свидетельствует о том, что появились они в тексте нового издания романа отнюдь не случайно, т. е. о выборе писателя: вряд ли возможно, чтобы он мог просто повторить отдельные исправления из общей обильной правки, к тому же спустя почти четверть века. Это соображение не разделяет Л. С. Гейро, которая высказывает предположение, что издание 1862 г. при подготовке собраний сочинений 1884 и 1887 гг. было «просто забыто»; странно, что одновременно она же предполагает, будто появившийся именно в издании 1862 г. фрагмент: «…густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. – Всё засыпал! – шепнул потом отчаянно» – был введен в издание 1884 г. в заключительный текст главы XII части третьей: «Снег, снег, снег! – твердил он бессмысленно, глядя на снег ~ Но он не отвечал ничего: у него была горячка» (наст. изд., т. 4, с. 373) – «по памяти» (ЛП «Обломов» . С. 635, 636). Этот фрагмент имел в романе существенное значение. Без него переход от «живого горя» к «немому равнодушию», овладевшему Обломовым, не был бы так выразителен: «Потом мало-помалу место живого горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по целым часам смотрел, как падал снег и наносил сугробы на дворе и на улице, как покрыл дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как всё умерло и окуталось в саван» (наст. изд., т. 4, с. 375). Фрагмент усиливал общее впечатление, которое создавалось ключевыми словами: «бессмысленно», «горячка», «немое равнодушие», «всё умерло», «саван».
Характер исправлений в новом издании оставался в основном прежним: проводилось дальнейшее сокращение – уже не «длиннот», а отдельных выражений и слов;
113
появились два дополнения; вносились мелкие уточнения. Общее количество исправлений, естественно, было зна чительно меньшим, чем в предыдущих изданиях.
Сокращение проводилось по двум направлениям: в диалогах и в авторском тексте. Из диалога Обломова с Захаром убрано слово «завтра» во фразе: «- Э-э-э! слишком проворно! завтра!» (наст. изд., т. 5, с. 445, вариант к с. 15, строка 41), видимо не предполагавшей такого уточнения предыдущей фразы. В сцене последнего объяснения Обломова с Ольгой до 1884 г. после слов: «…за что ты терзаешь себя?» – следовала фраза, очевидно показавшаяся Гончарову лишней: «- Пусть я не стою счастья, но пощади себя» (там же, с. 484, вариант к с. 370, строки 13-14). В диалоге Обломова и Алексеева по поводу контракта на квартиру в Гороховой были авторские слова: «Оба задумались» (там же, с. 446, вариант к с. 34, строки 2-3). Очевидно, Гончаров заметил, что они также лишние, поскольку очередной вопрос Алексеева завершался авторской ремаркой со словами: «спросил, после некоторого молчания, Алексеев». После слов Агафьи Матвеевны, обращенных к Ване: «Утри лучше нос, не видишь?» – до 1884 г. была авторская ремарка: «заметила она, бросив ему платок» (там же, с. 489, вариант к с. 429, строка 34). Из отрывка: «…он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, теплее, искреннее» – вычеркивается слово «теплее»: Гончаров мог усомниться, можно ли «теплее» любить новости, свет и науку (там же, с. 447, вариант к с. 41, строка 30). До 1884 г. в тексте романа говорилось, что Обломов думал над планом «и ходя, и лежа, и дома, и в людях»; теперь слова «и дома» оказались снятыми (там же, с. 450, вариант к с. 65, строка 14): Гончарову могло не понравиться их соседство со словами «и лежа». Из фразы: «Не дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает вдруг всё убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок!» – было снято слово «вдруг», производившее впечатление лишнего рядом со словами «живо, разом» (там же, с. 451, вариант к с. 69, строка 27). После слов: «Ольга довоспиталась уже до строгого понимания жизни» – до 1884 г. было: «хотя еще счастливой жизни» (там же, с. 491, вариант к с. 452, строки 16-17), что усложняло и затемняло смысл, и Гончаров снимает уступительный оборот.
«Обломов». Титульный лист второго отдельного издания.
1862 г.
100
в главе V, самое существенное, касается рисуемого Ильей Ильичом «в уме» «узора его будущности» (наст. изд., т. 5, с. 449, вариант к с. 55, строки 20-23). В этой же главе из описания ученья Илюши в школе снимается общая фраза: «Всё это вообще считал он за наказание, ниспосланное небом за наши грехи» (там же, с. 450, вариант к с. 61, строки 10-11), находившаяся в тексте, в котором говорится о вынужденной дисциплинированности мальчика, даже не пытающегося заглядывать «дальше той строки, под которой учитель, задавая урок, проводил ногтем черту…», – возможно, писателю показалось, что эта фраза нарушает целостность фрагмента (наст. изд., т. 4, с. 61, строки 6-9 и 12-13). Из главы VI был снят объемистый текст, в котором шла речь о принципах ведения хозяйства Ильей Ивановичем, который действовал так, как было «при дедушке», и вообще «не любил выдумок и натяжек к приобретению денег» (там же, с. 64); это текст: «- Отцы и деды не глупее нас были ~ Он уж был не в отца и не в деда» (наст. изд., т. 5, с. 450, варианты к с. 64, строки 12-14, и к с. 64-65, строки 15-1). Из глав VI и VIII снимаются фразы, относящиеся к «позам лежанья» Обломова (там же, вариант к с. 65, строки 27-29; с. 451, вариант к с. 76, строки 32-33); снимается сохранившаяся в тексте «натуралистическая» деталь: «…задвигаются мускулы его, напрягутся жилы» (там же, с. 450, вариант к с. 66, строки 1-2).
Отдельные сокращения были сделаны и в тексте, связанном с Алексеевым и Тарантьевым. Из авторских рассуждений по поводу людей, подобных первому из них, изымается, во-первых, фраза: «Впрочем, надо отдать им справедливость, что любовь их, если разделить ее на градусы, до степени жара никогда не доходит» (там же, с. 446, вариант к с. 30, строки 12-14) – а во-вторых, утверждение об отсутствии у Алексеева какого-либо интереса к службе, отсутствии «на лице его следа заботы, мечты» и о постоянной готовности пойти всюду, куда бы ни позвал его любой «знакомый на улице» (там же, вариант к с. 30-31, строки 34-7). Из текста, относящегося к Тарантьеву и ранее почти полностью переписанного,1 теперь снимается и сравнение силы, «запертой в нем враждебными обстоятельствами навсегда, без надежды на проявление», с тем,
101
«как бывали запираемы, по сказкам, в тесных заколдованных стенах духи зла, лишенные силы вредить» (там же, с. 447, вариант к с. 39, строки 28-30).
Сокращения в тексте, в котором говорилось о Захаре, появились в главах I, VII-VIII. Это прежде всего сокращение, которое касается его как последнего хранителя преданий, связанных с «отжившим величием» дома Обломовых, этой «единственной хроники, веденной старыми слугами, няньками, мамками и передаваемой из рода в род» (там же, с. 444, вариант к с. 9, строки 40-42). Кроме того, следует назвать и большой отрывок, в котором речь идет об ущербе, причиняемом Захаром мелким вещам и предметам в кабинете Обломова, если он вдруг «воспламенится» «усердием» (там же, с. 451, вариант к с. 69-70, строки 35-19), и фрагмент, содержащий повествование о невозможности вменить Захару в обязанность какую-либо «новую постоянную статью» (там же, вариант к с. 70-71, строки 40-3), и два отрывка, в которых излагается мысль об отсутствии у него каких-либо других теорий по поводу отношений барина и слуги, кроме полученных им «от отца, деда, братьев, дворни» (там же, варианты к с. 71, строки 14-22, и к с. 72, строки 23-26), и сравнение «сипенья и хрипенья» Захара с нотой, возможной только «для какого-нибудь китайского гонга или индийского там-тама» (там же, с. 453, вариант к с. 93, строки 11-15).
Из других сокращений отметим яркое описание листка серой бумаги и почерка старосты: «Огромные бледные буквы тянулись в торжественной процессии, не касаясь друг друга, по отвесной линии, от верхнего угла к нижнему. Шествие иногда нарушалось бледно-чернильным большим пятном» (там же, с. 447, вариант к с. 34, строки 36-40). Последнее сокращение, возможно, сделано в спешке.
Освобождается текст и от некоторых лишних слов. После упоминания начатого Обломовым «плана разных перемен и улучшений в порядке управления своим имением» следовали три фразы, и в каждой из них фигурировало слово «план»; из последней: «И Обломов сознавал необходимость до окончания плана предпринять что-нибудь решительное» – слова «до окончания плана» вычеркиваются (там же, с. 444, вариант к с. 8, строка 26). Из портрета Захара, который дается при первом появлении
102
его в романе: «…с необъятно широкими и густыми русыми с проседью бакенбардами, из которых каждой стало бы на три бороды» – снимается слово «необъятно» (там же, вариант к с. 9, строка 11). Из фразы: «А Обломов, лишь проснется утром, первый образ в воображении – образ Ольги, во весь рост, с веткой сирени в руках» – изымаются слова: «во весь рост» (там же, с. 469, вариант к с. 237, строка 8). Во фразе: «Он молча спрятал его (письмо. – Ред.) в карман и сидел подле нее, повесив голову» – Гончаров снимает слова «подле нее» (там же, с. 471, вариант к с. 256, строка 23). Обращают на себя внимание еще два случая сокращений. Первый – это удаленная из текста «натуралистическая» деталь после слов: «Обломов с вечера, по обыкновению, прислушивался к биению своего сердца» – до 1862 г. следовало: «потом ощупал его руками, поверил, увеличилась ли отверделость там…» (там же, с. 470, вариант к с. 248, строки 20-21). Второй – заключительные слова из письма Обломова к Ольге («с той ветки, на которую сели невзначай» – там же, вариант к с. 252, строки 43-44).
И наконец, в издании оказались снятыми даты в конце части второй («1857 года») и в конце всего романа («1857 и 1858 гг.»), присутствовавшие в отдельном издании 1859 г. Но не появилась и новая дата, заключающая роман, – «1862 г.», чего следовало бы ожидать, если бы Гончаров хотел подчеркнуть особый статус этого текста.
Но текст не только сокращался: в него введены и единичные дополнения. Новыми словами в главе VIII части первой дорисовывается картина шумной городской жизни, прерывающая мечты Обломова о сельской идиллии: помимо «крика рабочих» теперь «с улицы несется треск от езды. Везде говор, движение!» (там же, с. 451, вариант к с. 77, строка 17). В главе II части второй словами: «что человек вообще слишком испорчен и что нет еще настоящего воспитания» (там же, с. 463, вариант к с. 164, строка 2) – дополняется фрагмент текста, в котором Штольц раскрывает суть своего «пуританского фанатизма». В конце главы XII части третьей после фразы: «- Снег, снег, снег! – твердил он бессмысленно, глядя на снег…» – Гончаров вписал слова: «…густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. – Всё засыпал! – шепнул потом отчаянно…» (там же, с. 484, вариант к с. 373, строки 26-28).
103
Что же касается остальной правки, которую сам писатель охарактеризовал словами: «…кое-где сглажен слог…», то она достаточно обильна и за некоторыми исключениями ничем не отличается от обычной гончаровской стилистической правки. Совершенно естественно, что количество ее заметно уменьшается начиная с части второй романа, написанной, как и две следующие, уже после изменения первоначального замысла. При этом правка не только уменьшается, но становится мельче и единообразнее. Последнее, правда, не относится к некоторым не очень многочисленным заменам, разбросанным по всему тексту романа. В злом монологе Тарантьева, обрушившегося на Штольца, который уехал, по словам Обломова, за границу учиться, в тексте: «…не верь ему: он тебя в глаза обманывает, как малого ребенка» – слова: «как малого ребенка» (наст. изд., т. 4, с. 52) – заменяются словами: «как твой староста» (наст. изд., т. 5, с. 449, вариант к с. 52, строки 34-35). От замены «любовные интриги» на «любовные отношения» и изъятия слова «повести» приобрел другой оттенок фрагмент, характеризующий отношения Обломова с женщинами в ту пору, когда он еще бывал в свете, т. е. до встречи с Ольгой: все это были невинные кратковременные увлечения (там же, вариант к с. 58, строки 40-41, 43). В описании библиотеки Обломова, состоящей «из одних разрозненных томов по разным областям знаний», появляются слова: «по всем частям знаний» (там же, с. 450, вариант к с. 63, строка 13; тем самым Гончаров избегает близкого соседства созвучных слов: «разрозненных» и «разных»). Почти весь пространный ответ Захара на вопрос дворника, кто такие сочинители, которые ходят к Обломову: – «Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, – объяснил Захар.
– Что же они у вас делают? – спросил дворник.
– Что? Один трубку спросит, другой хересу… – сказал Захар…» – оказался замененным на текст более краткий и более органичный в устах слуги: «…которые всё валяются по диванам, пьют херес да курят трубки. Иной раз так натопчут, что не дай Бог… – сказал Захар» (там же, с. 462, вариант к с. 148, строки 24-28). В размышлениях Обломова, мучающегося от того, что исчезла «тайная прелесть» в его отношениях с Ольгой, опасающегося, что с ее стороны «пропадет та искра участия, которую он так неосторожно
104
погасил в самом начале», и намеревающегося «ее раздуть опять, тихо и осторожно», последнее слово заменяется на «незаметно» – вероятно, потому, что выше уже было слово «неосторожно» (там же, с. 468, вариант к с. 231, строка 25). Сцена с Обломовым, размышляющим о произошедшем накануне с Ольгой «нервическом расстройстве» и о своей сдержанности, не позволившей ему воспользоваться моментом, ранее завершалась словами: «А другой? Другие смотрят так дерзко…»; теперь же она заканчивается иначе: «А другой на его месте…» (там же, с. 473, вариант к с. 272, строки 17-18). В ответе Агафьи Матвеевны на вопрос Обломова о канцелярии, где служит «братец», последние слова: «…я не знаю, как она называется» – заменяются другими: «…я всё забываю, как она называется» (там же, с. 476, вариант к с. 298, строка 2).
Наиболее значительная стилистическая правка в издании 1862 г. была проведена в диалогах и сопровождающих их авторских ремарках. В диалогах или сокращаются отдельные фразы и слова (см., например: там же, с. 444, вариант к с. 11, строки 4-5; с. 445, варианты к с. 17, строка 37, и к с. 22, строки 29-36; с. 448, вариант к с. 44, строка 19), или снимаются многочисленные частицы, придающие речи разговорный, реже просторечный, характер (-то, -ка, -бишь), а словечко «коли» заменяется на «если» (см.: там же, с. 445, вариант к с. 15, строка 19; с. 446, варианты к с. 27, строка 27, к с. 31, строка 39, к с. 33, строка 9; с. 447, варианты к с. 34, строка 16, к с. 36, строка 3; с. 448, варианты к с. 45, строка 16, и к с. 51, строка 27; с. 493, вариант к с. 478, строка 41). Снимаются также многочисленные авторские ремарки вроде «заметил Обломов», «сказал Захар», «с изумлением говорил Волков», «говорил Обломов», «возразил Судьбинский», «яростно захрипел он», «хриплым шепотом прибавил Захар», «решила она», «с изумлением сказал Тарантьев», «спросила она с нетерпением» (там же, с. 444, вариант к с. 13, строки 1-2; с. 445, варианты к с. 15, строка 20, к с. 18, строка 6, к с. 20, строка 24, к с. 23, строка 25; с. 447, вариант к с. 42, строка 19; с. 451, вариант к с. 77, строки 39-40; с. 471, вариант к с. 261, строка 44; с. 483, вариант к с. 363, строка 39; с. 492, вариант к с. 459, строки 35-36).
В основном, как уже говорилось, правку составили более мелкие исправления. Например, упомянутая в двух
105
соседствующих фразах фамилия «Обломов» в последнем случае заменяется местоимением «он» (там же, с. 447, вариант к с. 34, строка 43); в одном из моментов описания «поз» Обломова: «привстанет до половины на постели» – снимаются слова «до половины» (там же, с. 450, вариант к с. 66, строка 5); фрагмент: «Он (Захар. – Ред.) вдруг начинал вычислять достоинства барина» – освобождается от слова «вдруг», присутствовавшего тремя строками выше (там же, с. 451, вариант к с. 72, строка 37); упрощается несколько выспренняя манера выражения мысли: «…картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта» (в тексте 1862 г.: «…картины, которыми так богато населил наше воображение Вальтер Скотт» – там же, с. 454, вариант к с. 102, строка 34); упрощается фраза: «Он то с восторгом, украдкой кидал взгляд на ее головку, на стан, на кудри, то сжимал ветку» – из нее изымаются обе частицы «то», причем вместо последнего «то» появляется слово «судорожно» (там же, с. 469, вариант к с. 235, строки 17-18).
Следует заметить, однако, что не всегда новая правка улучшала текст 1862 г. Например, явно не случайно в тексте собраний сочинений 1884 и 1887 гг. был сохранен прежний вариант портрета Обломова. Полностью переписанный уже для первопечатного текста1 и в таком же виде перешедший в текст первого отдельного издания, в издании 1862 г. он стал вдвое короче, утратив при этом характер живописного, художественного портрета и превратившись в простое описание внешности героя.2 К тому же Гончаров в очевидной спешке не заметил вызванной этой правкой «нестыковки»: теперь получалось, что слово «беспечно» относится к глазам, а не к лицу, как в прежнем тексте; тем не менее за новым текстом следовали «старые» слова: «С лица беспечность переходила…»
106
(см.: наст. изд., т. 4, с. 5; т. 5, с. 443, вариант к с. 5, строка 9). Но помимо утраченной живописности из-за новой правки исчез целый ряд «сцеплений»,1 существовавших, во-первых, между этим портретом и портретом пережившего разрыв с Ольгой Обломова из части четвертой романа (Илья Ильич «тихо погрузился в молчание и задумчивость. Эта задумчивость была не сон и не бдение: он беспечно пустил мысли бродить по воле, не сосредоточивая их ни на чем, покойно слушал мерное биение сердца и изредка ровно мигал, как человек, ни на что не устремляющий глаз» – наст. изд., т. 4, с. 479; ср.: ЛП «Обломов». С. 372) и, во-вторых, между тем же ранним портретом героя и портретом Агафьи Матвеевны также из части четвертой романа (она «…не по-прежнему смотрит вокруг беспечно перебегающими с предмета на предмет глазами, а с сосредоточенным выражением, с затаившимся внутренним смыслом в глазах. Мысль эта села невидимо на ее лицо, кажется, в то мгновение, когда она сознательно и долго вглядывалась в мертвое лицо своего мужа, и с тех пор не покидала ее. Она двигалась по дому, делала руками всё, что было нужно, но мысль ее не участвовала тут. Над трупом мужа, с потерею его, она, кажется, вдруг уразумела свою жизнь и задумалась над ее значением, и эта задумчивость легла навсегда тенью на ее лицо» – наст. изд., т. 4, с. 488 (курсив наш. – Ред.)).
Еще одним примером «нестыковки», произошедшей из-за новой правки, может служить следующий фрагмент из письма старосты. Вместо прежних слов: «и тогда всякое средствие будет исполнено водворить крестьян ко дворам на место жительства» – в 1862 г. стало: «и тогда будет исполнено, водворим крестьян ко дворам на место жительства» (наст. изд., т. 5, с. 447, вариант к с. 35, строки 17-18). Но несколькими страницами ниже в тексте 1862 г. слова из письма даны по неисправленному, прежнему тексту (см.: ЛП «Обломов». С. 42).
107
Не на пользу тексту пошло и почти механическое снятие везде частиц «-ко, -ка, -то», приведшее к тому, что, например, вопрос Тарантьева Обломову: «Ну, мадера-то куплена?» – без этого «-то» лишился оттенка, позволявшего воспринимать его так: «Ну, мадера-то (т. е. по крайней мере. – Ред.) куплена?» (там же, с. 448, вариант к с. 44, строка 12). А следующая немного ниже фраза с изъятыми теперь словами: «дай деньги» – просто теряет смысл: Тарантьев без денег никуда бы не пошел (там же, вариант к с. 44, строка 19). Стремление избавиться от второго слова «здесь» (первое было в предыдущей фразе) привело к тому, что вопрос Тарантьева: «Что тебе сладко кажется?» – тоже потерял всякий смысл (там же, вариант к с. 46, строки 1-2). Иначе как спешкой нельзя объяснить замену слов «о чем уже умолчать никак было нельзя» словами «о чем, о ужас, напечатано было даже в газетах» (там же, с. 453, вариант к с. 101, строки 27-28) во фрагменте, в котором говорится о крестьянской вдове Марине Кульковой, родившей сразу четырех младенцев; ведь с упоминания газет и начинался абзац, а та фраза, где была произведена замена, тоже начиналась со слов: «И никогда бы ничего и не было напечатано…» (наст. изд., т. 4, с. 101, строки 24-28). Был неловко исправлен конец фразы: «- Вы любите Андрея? – спросил ее Обломов и погрузил напряженный, испытующий взгляд в ее глаза» (вместо: «в ее глаза» – стало: «на ее глаза» – наст. изд., т. 5, с. 466, вариант к с. 200, строка 23). Явно лишними оказались новые слова в сцене последнего прощанья Обломова со Штольцем (после фразы: «- Не забудь моего Андрея!» – было прибавлено: «когда меня не будет!..» – там же, с. 494, вариант к с. 483, строка 39). Приписанное теперь Агафье Матвеевне «гордое молчание» вместо «покорного молчания» (там же, вариант к с. 488, строка 30) противоречит и характеру, и облику Пшеницыной, которая даже любимого сына Андрюшу ласкала «с нежной робостью» (см.: наст. изд., т. 4, с. 489, строка 15). И наконец, сокращение фрагмента: «Отцы и деды не глупее нас были ~ Он уж был не в отца и не в деда» (наст. изд., т. 5, с. 450, варианты к с. 64, строки 12-14, и к с. 64-65, строки 15-1) – повело к утрате связи между ним и несколькими фрагментами из главы «Сон Обломова», в которых содержались обобщения такого же рода: «Норма жизни была готова и преподана им родителями, а те приняли ее,
108
тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти ее целость и неприкосновенность, как огонь Весты. Как что делалось при дедах и отцах, так делалось при отце Ильи Ильича, так, может быть, делается еще и теперь в Обломовке» – и ниже: «Ничто не нарушало однообразия этой жизни, и сами обломовцы не тяготились ею, потому что и не представляли себе другого житья-бытья; а если б и смогли представить, то с ужасом отвернулись бы от него.
Другой жизни и не хотели, и не любили бы они» (наст. изд., т. 4, с. 122 и 132).
***
К концу 1870-х гг. роман «Обломов» стал недоступен читателям.1 С этого же времени с просьбами о новом издании всех трех романов к Гончарову обращались не только читатели, но и потенциальные издатели. Писатель то склонялся к намерению переиздать романы и даже, вероятно, время от времени возвращался к текстам своих произведений, то категорически отказывался от этого намерения. О его колебаниях достаточно определенно свидетельствует статья 1878 г. «Лучше поздно, чем никогда», задуманная, в частности, как своеобразное предисловие ко все-таки возможному переизданию. Здесь говорилось: «Если же бы, против моего ожидания, мне понадобилось издать вновь все мои сочинения, то этот же анализ может служить авторским предисловием к ним». Тем не менее намерение переиздать романы оставалось невыполненным – и не столько из-за болезненно воспринимаемой писателем критики «Обрыва», сколько из-за обострившихся мучительных переживаний, связанных с Тургеневым. Именно их Гончаров имеет в виду, когда пишет П. Г. Ганзену, что переиздание было бы для него «сопряжено с нравственною, большою ‹…› пыткою» (письмо от 7 июля 1878 г.). В относящейся к августу 1878 г. «‹Записке к «Необыкновенной истории»›» он писал о том и о другом сразу: «…новая пресса состоит не только изравно душных, но и враждебных старым писателям лиц, частию
109
из зависти же к ним, частию потому, что и литературные понятия и вкус много изменились, подчиняясь или утилитарному, или крайне реальному направлению. Критики нет вовсе, а если кое-где есть, то она задобрена ласковым и благодушным Тургеневым!
Я и молчу, даже не возобновляю нового издания своих романов, несмотря на просьбы издателей. Пусть лучше заглохну – чем поднимать эти толки, из которых Тургенев выйдет невредим, а пострадаю я, потому что против меня многие, почти все!» (ЛН Гончаров. С. 288; курсив наш. – Ред.).1 «Последний отголосок этого состояния, – вспоминал А. Ф. Кони, – видел и я, когда летом 1882 года в Дуббельне, ссылаясь на трудность приобретения и дороговизну ставшего редкостью „Обломова”, я уговаривал его издать полное собрание своих сочинений. „Такой совет мне мог бы дать, – сказал мне, мрачно потупясь, Гончаров, – лишь недруг: разве вы хотите, чтобы меня стали обвинять в том, что я обокрал Тургенева?!”» (Гончаров в воспоминаниях. С. 252).
Вскоре, однако, писатель уступил – но не просьбам издателей, а Александру III, у которого он имел две аудиенции,2 связанные с хлопотами об увеличении пенсии. Отвечая А. Ф. Кони (в письме от 11 ноября 1882 г.), узнавшего об этих аудиенциях из «Правительственного вестника», Гончаров рассказал ему: «…я удостоен был приема наедине и нескольких минут доброго, ласкового разговора. ‹…› Вы как будто угадали, говоря в письме, что мне надо бы „повелеть” издать мои книги:3 хотя повеления
110
не было, или если было, то в форме вопроса: „печатаю ли я свои сочинения?” Я, конечно, поспешил отвечать утвердительно. ‹…› Вследствие этого, неделю тому назад, я подписал контракт, которым уступаю мое авторское право на все сочинения Глазунову…».
Контракт с издателем был заключен 3 ноября 1882 г. (см.: Летопись. С. 262), а 7 декабря 1883 г. новое издание вышло в свет (тома 2 и 3 с «Обломовым» были помечены 1884 г.).1 Таким образом, на подготовку текстов «Обыкновенной истории» и «Обломова» в новом издании у Гончарова был почти год, вероятно выговоренный им у издателя для того, чтобы «кое-что исправить, переделать, сократить…» (см.: Гончаров в воспоминаниях. С. 160), без чего, как известно, писатель не выпускал в свет ни одного из своих произведений. Но известно также, что с конца 1882 г. у Гончарова обострилась болезнь глаз (более того, «правый глаз закрылся» – см. письмо к А. Ф. Кони от 7 декабря 1882 г.) и что болезнь продолжалась почти в течение всего 1883 г., о чем сам он не раз сообщал в письмах к разным лицам. И тем не менее текст обоих романов был действительно «пересмотрен», и болезнь глаз этому не смогла помешать (жалобы на почти полную потерю зрения подчас объяснялись другими причинами, в частности нежеланием участвовать в некоторых комиссиях (см. письмо к А. Н. Островскому от 14 декабря 1883 г.). Не случайно в этом же 1883 г. – как раз во время, на которое может приходиться подготовка романов к печати, Гончаров собственноручно в третий раз переписывает свое завещание (см. письмо к А. Ф. Кони от 18 мая 1883 г.), пишет из Дуббельна А. Ф. Кони и М. М. Стасюловичу два больших письма от 8 и 14 июня и два письма к А. Ф. Кони от 28 июня и 2 августа, а также читает «Рижский вестник» (см. об этом: ЛН Гончаров. С. 487).
Так же как в случае с «Обыкновенной историей»,2 текст «Обломова» готовился не по последнему изданию, т. е. изданию 1862 г., а по предшествующему изданию 1859 г., в которое были внесены отдельные мелкие исправления
111
«Обломов». Титульный лист третьего отдельного издания.
1883 г.
112
по изданию 1862 г.1 Все они отличались одной особенностью – кажущейся неприметностью, незначительностью и даже вроде бы необязательностью. Но именно такой их характер свидетельствует о том, что появились они в тексте нового издания романа отнюдь не случайно, т. е. о выборе писателя: вряд ли возможно, чтобы он мог просто повторить отдельные исправления из общей обильной правки, к тому же спустя почти четверть века. Это соображение не разделяет Л. С. Гейро, которая высказывает предположение, что издание 1862 г. при подготовке собраний сочинений 1884 и 1887 гг. было «просто забыто»; странно, что одновременно она же предполагает, будто появившийся именно в издании 1862 г. фрагмент: «…густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. – Всё засыпал! – шепнул потом отчаянно» – был введен в издание 1884 г. в заключительный текст главы XII части третьей: «Снег, снег, снег! – твердил он бессмысленно, глядя на снег ~ Но он не отвечал ничего: у него была горячка» (наст. изд., т. 4, с. 373) – «по памяти» (ЛП «Обломов» . С. 635, 636). Этот фрагмент имел в романе существенное значение. Без него переход от «живого горя» к «немому равнодушию», овладевшему Обломовым, не был бы так выразителен: «Потом мало-помалу место живого горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по целым часам смотрел, как падал снег и наносил сугробы на дворе и на улице, как покрыл дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как всё умерло и окуталось в саван» (наст. изд., т. 4, с. 375). Фрагмент усиливал общее впечатление, которое создавалось ключевыми словами: «бессмысленно», «горячка», «немое равнодушие», «всё умерло», «саван».
Характер исправлений в новом издании оставался в основном прежним: проводилось дальнейшее сокращение – уже не «длиннот», а отдельных выражений и слов;
113
появились два дополнения; вносились мелкие уточнения. Общее количество исправлений, естественно, было зна чительно меньшим, чем в предыдущих изданиях.
Сокращение проводилось по двум направлениям: в диалогах и в авторском тексте. Из диалога Обломова с Захаром убрано слово «завтра» во фразе: «- Э-э-э! слишком проворно! завтра!» (наст. изд., т. 5, с. 445, вариант к с. 15, строка 41), видимо не предполагавшей такого уточнения предыдущей фразы. В сцене последнего объяснения Обломова с Ольгой до 1884 г. после слов: «…за что ты терзаешь себя?» – следовала фраза, очевидно показавшаяся Гончарову лишней: «- Пусть я не стою счастья, но пощади себя» (там же, с. 484, вариант к с. 370, строки 13-14). В диалоге Обломова и Алексеева по поводу контракта на квартиру в Гороховой были авторские слова: «Оба задумались» (там же, с. 446, вариант к с. 34, строки 2-3). Очевидно, Гончаров заметил, что они также лишние, поскольку очередной вопрос Алексеева завершался авторской ремаркой со словами: «спросил, после некоторого молчания, Алексеев». После слов Агафьи Матвеевны, обращенных к Ване: «Утри лучше нос, не видишь?» – до 1884 г. была авторская ремарка: «заметила она, бросив ему платок» (там же, с. 489, вариант к с. 429, строка 34). Из отрывка: «…он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, теплее, искреннее» – вычеркивается слово «теплее»: Гончаров мог усомниться, можно ли «теплее» любить новости, свет и науку (там же, с. 447, вариант к с. 41, строка 30). До 1884 г. в тексте романа говорилось, что Обломов думал над планом «и ходя, и лежа, и дома, и в людях»; теперь слова «и дома» оказались снятыми (там же, с. 450, вариант к с. 65, строка 14): Гончарову могло не понравиться их соседство со словами «и лежа». Из фразы: «Не дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает вдруг всё убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок!» – было снято слово «вдруг», производившее впечатление лишнего рядом со словами «живо, разом» (там же, с. 451, вариант к с. 69, строка 27). После слов: «Ольга довоспиталась уже до строгого понимания жизни» – до 1884 г. было: «хотя еще счастливой жизни» (там же, с. 491, вариант к с. 452, строки 16-17), что усложняло и затемняло смысл, и Гончаров снимает уступительный оборот.