Страница:
---------------------------------------------------------------
Издание подготовил В. М. КОЗОВОЙ
Предисловие А. А. ВИШНЕВСКОГО
Издательство "Искусство", М., 1976 г.
OCR -- Alex Prodan, alexpro@enteh.com
---------------------------------------------------------------
О ПОЛЕ ВАЛЕРИ. А. Вишневский
I
ВВЕДЕНИЕ В СИСТЕМУ ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ. Перевод В. Козового
ПРИМЕЧАНИЯ. Перевод В. Козового
ЗАМЕТКА И ОТСТУПЛЕНИЕ. Перевод С. Ромова
ПРИМЕЧАНИЯ. Перевод В. Козового
ВЕЧЕР С ГОСПОДИНОМ ТЭСТОМ. Перевод С. Ромова
КРИЗИС ДУХА. Перевод А. Эфроса
"ЭСТЕТИЧЕСКАЯ БЕСКОНЕЧНОСТЬ". Перевод В. Козового
ВСЕОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ИСКУССТВА. Перевод В. Козового
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО. Перевод В. Козового
ИЗ "ТЕТРАДЕЙ". Перевод В. Козового
СМЕСЬ. Перевод В. Козового
II
ЭВПАЛИНОС, ИЛИ АРХИТЕКТОР. Перевод В. Козового
ДУША И ТАНЕЦ. Перевод В. Козового
ПРОБЛЕМА МУЗЕЕВ. Перевод А. Эфроса
ФРЕСКИ ПАОЛО ВЕРОНЕЗЕ. Перевод В. Козового
ВОКРУГ КОРО. Перевод В. Козового
ТРИУМФ МАНЕ. Перевод А. Эфроса
БЕРТА МОРИЗО. Перевод В. Козового
ДЕГА, ТАНЕЦ, РИСУНОК. Перевод В. Козового
СЛОВО К ХУДОЖНИКАМ-ГРАВЕРАМ. Перевод В. Козового
МОИ ТЕАТРЫ. Перевод В. Козового
ВЗГЛЯД НА МОРЕ. Перевод В. Козового
III
ЛЮБИТЕЛЬ ПОЭЗИИ. Перевод В. Козового
ПИСЬМО О МИФАХ. Перевод В. Козового
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ К "ПОЗНАНИЮ БОГИНИ". Перевод В. Козового
ЧИСТАЯ ПОЭЗИЯ. Перевод В. Козового
ВОПРОСЫ ПОЭЗИИ. Перевод В. Козового
ПОЭЗИЯ И АБСТРАКТНАЯ МЫСЛЬ. Перевод В. Козового
ПОЛОЖЕНИЕ БОДЛЕРА. Перевод А. Эфроса
ПИСЬМО О МАЛЛАРМЕ. Перевод А. Эфроса
Я ГОВОРИЛ ПОРОЙ СТЕФАНУ МАЛЛАРМЕ... Перевод В. Козового
ПРЕДИСЛОВИЕ К "ПЕРСИДСКИМ ПИСЬМАМ". Перевод В. Козового
ИСКУШЕНИЕ (СВЯТОГО) ФЛОБЕРА. Перевод В. Козового
КОММЕНТАРИИ. В. Козовой
ПОЛЬ ВАЛЕРИ. (Хронологический очерк жизни и творчества). В. Козовой
БИБЛИОГРАФИЯ. Составил В. Козовой
Замедлил бледный луч заката
В высоком, невзначай, окне...
А. Блок
Цикл стихотворений Поля Валери, созданный на рубеже 20-х годов нашего
века, значил в литературе Франции больше, чем сотни страниц его прозы на
случай -- так думали наши старшие современники накануне второй мировой
войны. Тогда слава Валери-поэта была в зените. Но прошли годы, Валери-поэт
давно замолк, Валери-человек умер на следующий день после победы, и стало
очевидным, как высоко стоят в мнении читателей и критиков его произведения в
прозе -- эссе, диалоги, речи, статьи, комментарии -- свидетельства глубокого
проникновения писателя в духовные перипетии своего века, его сознательного
отпора помрачению искусства и мысли XX столетия на Западе. На первый план
вышел Валери -- моралист, критик, мыслитель.
Но путь его переоценок и сегодня не пройден до конца. Теперь "тайну"
Валери все усерднее ищут не в его произведениях в стихах и прозе, а в
опубликованных посмертно и пока еще не полностью разгаданных личных
"Тетрадях", куда в течение всей своей жизни он заносил для самого себя, без
строгой системы, мысли, наброски, наблюдения, выводы критического,
аналитического, экспериментального характера. В своих догадках и поисках, в
бесчисленных записях, образующих фрагменты любопытной летописи его
интеллектуальной жизни, уже объявленных кое-кем "главным произведением"
Валери, он то и дело совершал, как отметили новейшие критики, смелые
вторжения (позднее вошедшие в такую моду!) в сферы математики и физики,
современной логики и знаковых систем, семантики и анализа структур и т. п.
Мы не станем решать здесь предвзятый или попросту праздный вопрос: кем
был, в сущности, Валери -- лирическим поэтом, тонким эссеистом доброй
французской школы или не ведавшим того пророком некоторых духовных неврозов
нашего великого века? Тем более что предлагаемая читателю книга идет своим
путем: она не содержит ни переводов лирики Валери, ни систематического
собрания его трактатов и статей, а строится по свободному плану антологии,
охватывающей опыты и размышления писателя об искусстве и творчестве. И
пусть этот подлинный материал, становящийся впервые доступным на русском
языке, говорит сам за себя.
Далекий от претензии на полноту истины о Валери, а пуще от всякой
модернизации, автор этих строк хотел бы следовать по порядку за фактами.
Именно поэзия принесла Валери литературную известность, и в ней корень и
начало его личности и параболы его творчества.
Поэзия других стран, других языков -- трудный предмет для описания и
разбора. Он тем более труден, когда речь идет о времени коренных перемен,
целого стихийного переворота, каким было начало нынешнего века в судьбах
поэзии и каким оно отошло в литературное прошлое. Когда сегодня обращаешься
к Валери-поэту, испытываешь ощущение завершенного этапа, давно
перевернутой страницы. Среди гроз, крушений и конвульсий междувоенного
двадцатилетия на Западе эта страница хранила отблески более раннего
состояния буржуазной культуры -- того этапа, когда, за порогом декаданса в
его "мирной", романтической фазе, только начинали вырисовываться контуры
надвигавшейся вальпургиевой ночи модернизма, его крайних, судорожно
изменчивых форм.
К этому специфическому моменту рубежа между поэзией символизма конца
предыдущего века и атакой авангардизма XX столетия, между закатом
пресловутой "прекрасной эпохи" сытой буржуазной Франции "fin de siиcle" и
более поздними стадиями упадка целиком относится поэзия Валери. Все его
стихотворения, опубликованные к началу 20-х годов, составили томик в
какую-нибудь сотню страниц. На этом, собственно, поэтическое творчество
Валери прекратилось. Но во Франции и за ее рубежами оно заполнило своим эхом
все годы до начала второго мирового конфликта. Рильке, увлекавшийся в
последний период своей жизни переводом стихов Валери на немецкий язык, писал
при посылке этих переводов своим французским корреспондентам: "Как могло
быть, что я не знал о нем ничего столько лет... Я был один, я ожидал, все
мое творчество ожидало. Но вот я прочел Валери, и я понял, что ожидание мое
окончилось... ".
Но и французский литературный мир до этой поры, по существу, не знал
Валери. Когда были созданы и изданы его лучшие стихотворения, поэту
исполнилось пятьдесят лет. Среди избранных завсегдатаев литературных
салонов, среди писателей и поэтов -- друзей и просто знакомых, среди
издателей и критиков модернистского и консервативного толка, в публикациях
для немногих и в солидных буржуазных журналах поэтические опыты Валери
внезапно приобрели огромный престиж и признание. Поразительное сочетание в
этих лирических композициях строгой традиционной формы с глубоко затаенным
смыслом, мерцающим сквозь образно-языковую ткань, казалось почти
сенсационным. Одного этого было бы достаточно для объяснения литературного
успеха убеленного сединами "дебютанта", и не только в буржуазной Франции XX
века. Но чтобы понять по существу явление Валери-поэта, надо заглянуть и
дальше, и глубже.
Его путь к известности был невидим со стороны, но это был необычный
путь, не лишенный значительности.
Уроженец французского города Сэт на побережье Лангедока, по семейным
истокам, полуитальянец с примесью корсиканской крови, выходец из
чиновничьей буржуазной среды, Валери на пороге 90-х годов прошлого века
слушает курс юридических наук в Монпелье. Рано погрузившись в мир
французского символизма, в его пряную тепличную атмосферу, он пробует силы в
поэзии, завязывает дружеские отношения с молодыми столичными литераторами,
публикует с их помощью первые стихи. В двадцатитрехлетнем возрасте он
переезжает в Париж, где сближается с кругом Малларме и самим "мэтром",
который, втайне священнодействуя над своим последним замыслом "абсолютной
поэмы", ведет уединенную жизнь отставного преподавателя лицея и общается
только со своими "верными". Увлечения, связи, благосклонность "мэтра" --
все сулило молодому Валери карьеру келейного литератора, служителя модной
"магии слова", эпигона эпигонов символизма. Но духовные кризисы юности,
жестокие сомнения в себе самом и своих пристрастиях, взыскательность
интеллекта и вкуса, необычный для среды и возраста диапазон умственных
интересов сделали свое. Валери не стал литератором. "Когда мне минуло
двадцать лет, -- писал он впоследствии, -- я как бы преобразился вследствие
душевных и умственных терзаний... Отчаянный натиск этой внутренней
самозащиты разрывал мое сознание, противопоставляя меня самому себе и
приводя к самым суровым суждениям обо всем, что было до тех пор предметом
моего обожания, восхищения и страстного увлечения".
Перелом во всем его значении раскрылся не сразу. Как раз к этому
трудному, памятному на всю жизнь моменту личного развития -- середине
последнего десятилетия прошлого века -- относится трактат Валери,
озаглавленный "Введение в систему Леонардо да Винчи". В этом сочинении поры
страданий молодости -- страданий не сентиментального, а сугубо
интеллектуального свойства -- нашла отражение вся мятущаяся кризисная
проблематика, одолевавшая сознание двадцатипятилетнего писателя: диалектика
личного и сверхличного, эмоционального и рационального у художника, поиски
собственного "я" в ослепительном свете небывалых, дерзких абстракций.
Блестящие изыскания, содержащие квинтэссенцию многих разновидностей
идеализма, изложенные в изящной, хотя и трудной, загадочно-затемненной
форме, сохранили притягательную силу прообраза для литературы такого рода и
в наши дни, как можно судить по комментариям и принятым трактовкам этого
труда Валери на Западе. Спекулятивный замысел молодого Валери не был
порожден интересом к теории изобразительного искусства. Его трактат был
мировоззренческим исповеданием веры, зеркалом погружения автора в сферу
математических, логических, естественнонаучных штудий. Невозмутимо
серьезный тон и абстрактный язык этой умозрительной экзегезы были под стать
претензии молодого мыслителя -- охватить и выразить духовные основы
творческого акта, законы и отношения искусства и познания.
Тогда же он пишет "Вечер с господином Тэстом" -- парадоксальный
портрет воображаемого персонажа, некоего "чудовища интеллектуальности и
самосознания", замкнутого в собственном непроницаемом мире, -- своеобразный
недосказанный комментарий к "болезни века", исходу целого мира искусства,
будь то символизм в поэзии или импрессионизм в живописи, содержащий немалую
долю самоотрицания и скрытой иронии автора над собой, своими маниями и
кумирами, быть может даже (по догадкам некоторых критиков) над такими
фигурами, как Малларме или Дега. (Первое предположение Валери решительно
отвергал. )
Опубликованные в журналах узких литературных котерий, эти произведения
в свое время не привлекли к себе внимания. Однако они, как оказалось
впоследствии, знаменовали собой важный духовный этап -- прощание Валери с
литературными увлечениями и прегрешениями юности. За несколько лет до начала
нового века он надолго расстается с писательством -- и с поэзией и с прозой
-- в пользу интеллектуальной дисциплины точных и естественных наук.
Начинается период "молчания", период непрекращающейся работы саморазвития,
которая выливается в ежедневные записи в личных тетрадях. "Я работаю для
кого-то, кто придет потом", -- заносит он в тетрадь уже в 1898 году. Эта
огромная внутренняя черновая работа -- необычная замена принятых форм
литературной активности -- не прекращалась всю жизнь, до самой смерти
писателя. Она частично увидела свет только в недавнее время и еще ждет своих
исследователей.
Между тем для современников литературное молчание Валери продолжалось
по меньшей мере два десятилетия. Все это время он поддерживает прежние связи
в литературных кругах, где ценят его ум и взыскательность, хотя, быть может,
и побаиваются интеллектуального превосходства, смягчаемого, правда,
обаянием скромности и простоты в обращении с другими. К этим связям
добавляются новые -- в артистических кругах, среди живописцев и знатоков
искусства. Семья инженера и известного коллекционера Анри Руара, чьи сыновья
были близкими друзьями Валери, а дом -- одним из гнезд художественной жизни
Парижа на пороге нового века, ввела Валери в среду последних представителей
поколения импрессионистов. Он сам прилежно рисовал и гравировал. В 1900
году, женившись, Валери вошел в семью родных и наследников известной
художницы Берты Моризо, принадлежавшей к более раннему кругу соратников
главы школы -- Эдуарда Мане. Он встречался по-домашнему с Дега, знал лично
Ренуара и других мастеров тогдашней парижской школы, и живая память этих
встреч воскресает на многих страницах позднейшей прозы Валери.
Свою жизненную проблему Валери решает по-своему: он поступает на
службу, сначала в одну из канцелярий военного министерства, затем в
информационное агентство Гавас, где двадцать два года подряд выполняет
обязанности личного помощника одного из директоров-администраторов
агентства. Эта служба, оставлявшая много времени для личных занятий,
позволяла ему находиться в курсе мировых событий, что в какой-то мере
удовлетворяло его склонностям моралиста-созерцателя.
Надо было разразиться исторической буре XX века -- первой мировой
войне, чтобы вывести Валери из найденного им искусственного состояния
равновесия. Оказавшись в годы войны где-то в стороне от драмы века, не
призванный по возрасту на фронт, Валери неожиданно для самого себя
углубляется в свои старые поэтические опыты двадцатипятилетней давности и,
более того, обдумывает новые.
В чем состояла связь между событиями века и возвращением Валери к
поэзии? Ответ на этот вопрос не лежит на поверхности, и к нему стоит еще
вернуться. По настоянию друзей, которые давно убеждали его переиздать стихи
своей юности, он наконец занялся их пересмотром, но тем временем создал
новую поэму.
Так родилась "Юная Парка" (1917) -- пятьсот с лишним александрийских
стихов, чудо классической просодии, где музыкальные "модуляции" и наития на
грани сновидений сплетаются с фантазиями ума и предания, с тревожным
диалогом разума и чувственности в единую ткань некой "интеллектуальной
поэзии". "Представьте себе, -- объяснял он позднее, -- что кто-то
просыпается среди ночи и что вся жизнь пробуждается и говорит сама с собою и
о себе... ". Трудночитаемая поэма, признавался Валери; но "ее темнота
вывела меня на свет", шутил он, имея в виду ее нежданный успех и тот ореол,
каким она окружила его имя в литературной среде послевоенных лет.
Теперь Валери на время всерьез становится поэтом. Возвратившись на
какой-то момент к своим символистским истокам, он переиздает в несколько
обновленном виде два десятка из числа своих стихотворений начала 90-х годов
("Альбом старых стихов"). Тогда же, в течение каких-нибудь четырех лет
(1918-- 1921), создаются и сразу публикуются в журналах новые, самые
значительные произведения лирики Валери, которые вскоре образуют сборник
"Charmes" (1922). Это заглавие обычно переводится "чары" или "заклятия" --
по словарному значению французского слова; однако здесь оно выходит за рамки
такого смысла. В заглавии цикла преобладает этимологический оттенок: charme
от латинского carmen, то есть песнь, поэма, стихи. Не случайно сборник в
некоторых прижизненных изданиях назывался "Чары, или Поэмы" и был снабжен
эпиграфом "deducere carmen" -- классическим латинским оборотом, означающим
"писать в стихах".
Цикл, объединенный заглавием "Charmes", -- это подлинный кладезь
образности и музыки поэтического слова, классических метров и ритмов строго
традиционного регулярного стиха. Он содержит оды, сонеты, стансы, отрывки в
эпическом роде, заключенные в классическую оправу александрийского стиха или
какой-либо прекрасной, но забытой одической строфы из арсенала старых
французских поэтов XVI-- XVII веков. Драгоценные продукты таинственной
поэтической лаборатории, эти произведения проникнуты то лирическими, то
ораторскими интонациями, поражают необычными сочетаниями слова и смысла,
нередко далекими, как бы отрешенными от предметов, к которым они, казалось
бы, должны относиться. Среди поэтических тем или "доминант" этих
стихотворений фигурируют Заря, Пальма, Платан, Пчела, Поэзия, Нарцисс,
Пифия, Змея, Колонны храма, Спящая женщина, Гранаты, Гребец и т. д., --
здесь упомянуты лишь некоторые мотивы и образы, вокруг которых строятся
двадцать две пьесы этого цикла. Сюда относится и знаменитое "Морское
кладбище" -- пример высокой одической поэзии природы и мысли, душевного
томления и интеллектуального порыва, прихотливого сплава логики и музыки
слова, представляющий собою вершину лирического творчества Валери.
Конечно, художественный язык его поэзии несет на себе отпечаток
времени, кричащего разрыва между формой и предметом искусства, но в нем
сохраняются возвышенность и красота выражения, не сводимые ни к
субъективному произволу эстетизма, ни к общему месту поддельного
неоклассицизма, имевшего широкое хождение в 20-е годы XX века. Валери-поэт
стоит одиноко среди своих современников на Западе по гуманистической окраске
художественного содержания, по чистоте и строгости прекрасной поэтической
формы. Его сближали с Т. С. Элиотом. Но между этими двумя поэтами пролегают
глубочайшие языковые, идеальные и формальные рубежи, которые делают их
сопоставление беспредметным.
Двадцатый век создал в поэзии "несообщающиеся провинции", ограниченные
невиданными в прошлом веке национальными барьерами, и творчество Валери,
как, впрочем, и Элиота, не относилось к явлениям, помогавшим национальной
поэзии развиваться к слиянию в единую мировую. Наоборот, оно утверждало
непроницаемость собственного поэтического мира. Немногочисленные переводы
стихотворений Валери на русский язык мало говорят о природе его поэзии.
Причину этого попять нетрудно.
Русской поэзии, даже на ее модернистском этапе, не было свойственно
углубление в дебри квазиклассического сопряжения звучаний и смыслов,
отличавшего опыты Валери. Подобные крайности интеллектуализма в лирике,
сугубо французские по традиции и методу, чужды духу нашего языка и эволюции
русской поэзии -- при всем том, что и она в свое время пережила немало
удивительных превращений, подчас болезненных, на недолгом историческом
отрезке жизни чуть ли не одного поколения -- от Белого и Хлебникова до
Цветаевой и Пастернака.
Если искать в русских стихах подобие поэтического строя Валери
(точнее, его цикла "Чар"), то следует, пожалуй, вспомнить одно стихотворение
О. Мандельштама, правда стоящее особняком в творчестве этого поэта, -- его
мажорную и призрачную "Грифельную оду" (1923):
Звезда с звездой -- могучий стык,
Кремнистый путь из старой песни,
Кремня и воздуха язык,
Кремень с водой, с подковой перстень...
Ломаю ночь, горящий мел,
Для твердой записи мгновенной.
Меняю шум на пенье стрел,
Меняю строй на стрепет гневный...
Здесь не прямое соответствие и тем более не влияние, а именно подобие
-- совпадение исторической фазы, созвучие своенравной разрушительной работы
слова, идущей сходными путями на двух разных меридианах. В обоих случаях,
однако, эта роковая отрицательная работа включала в себя моменты сохранения
традиционных форм, что сообщало ее плодам особенный вкус и характер,
решительно отличный от наваждений сюрреалистского толка, распространявшихся
тогда на Западе. "Литература интересует меня глубоко, -- объяснял свою
поэтическую позицию Валери, -- только в той мере, в какой она упражняет ум
определенными трансформациями -- теми, в которых главная роль принадлежит
особенностям языка... Способность подчинять обычные слова непредвиденным
целям, не ломая освященных традициями форм, схватывание и передача
трудновыразимых вещей и в особенности одновременное проведение синтаксиса,
гармонического звучания и мысли (в чем и состоит чистейшая задача поэзии) --
все это образует, на мой взгляд, высший предмет нашего искусства".
Мы уже видели, что лирика Валери начала 20-х годов с ее строгой формой
и мудреным, отвлеченным смыслом сразу покорила искушенных современников. Не
заставило себя ждать и признание более широкой читающей публики. И все же
поражает быстрота, с какой воспользовалась новорожденной славой Валери
официальная Франция Третьей республики. Уже в 1925 году он был избран членом
Французской Академии и в 1927 году занял там освободившееся кресло Анатоля
Франса. Поэзия Валери приобрела отпечаток общепризнанной, была сразу
приобщена к национальному художественному достоянию. А сам Валери наконец
стал тем, кем он не был и не хотел быть до тех пор, -- литератором по
профессии.
На это у него было свое объяснение, не лишенное тона изящной
мистификации, в котором он любил обращаться к читателям. В 1922 году,
утверждал он, за смертью своего патрона он потерял работу в агентстве Гавас,
ему нечем стало жить и пришлось писать, писать, не давая себе отдыха, хотя и
поневоле.
Верить ли этим словам поэта? Существенным в его превращениях было то,
что среди книг, созданных Валери за последнюю четверть века его жизни, не
было больше ни одного сборника стихотворений. После начала 20-х годов
Валери уже не вернулся к поэзии.
Как бы очнувшись в XX веке от символистского полусна, поэзия Валери
приобрела в грозовые годы новой эпохи необщую художественную физиономию и с
нею некий отпечаток равновесия, возникшего в какой-то миг на крутой
траектории нисхождения модернистского искусства. Продлиться такое мгновение
не могло. Валери -- чуткий рецептор общественных и духовных перемен -- не
искал возвращения счастливого момента относительной гармонии и меры,
отметивших его кратковременный поэтический взлет.
К "поэтическому периоду" хронологически относятся два его знаменитых
диалога в "сократическом" роде -- "Эвпалинос, или Архитектор" и "Душа и
танец" (1921). Эти любопытные размышления об искусстве, артистические
"pastiches" (подражания) в излюбленном французском роде, овеянные
поэтической атмосферой античных образцов, стоят как бы на грани между
поэзией и музыкальной философской прозой. Но собственно поэтические опыты
Валери остались позади.
Теперь Поль Валери -- знаменитый писатель, "бессмертный", президент
французского Пен-клуба, председатель и оратор многих комитетов и
конференций, позднее профессор Коллеж де Франс, где специально для него была
учреждена кафедра "поэтики". Автор "Юной Парки" и "Чар" стал модной
литературной фигурой; его имя украшает литературные собрания, салоны и
обложки дорогих изданий для знатоков; он совершает поездки по Европе в
качестве "посла французской культуры". Из-под его пера выходят
многочисленные эссе об искусстве, о собственном поэтическом творчестве, о
природе поэзии, очерки и лекции о поэтах и художниках недавнего прошлого --
Бодлере, Верлене, Э. По, Малларме, Коро, Мане, Дега, введения к
произведениям Декарта, Расина, Лафонтена, Стендаля и других классиков,
академические юбилейные речи, журнальные статьи публицистического характера
на актуальные темы современности, -- труды, которых литературные сферы и
издатели наперебой добивались от нового кумира.
Большинство его произведений (вместе с трактатом о Леонардо и "Г-ном
Тэстом", воскрешенными им самим из забвения и снабженными авторскими
комментариями) много раз переиздавалось при жизни писателя, отдельно или в
составе сборников эссе и статей на темы искусства и на злободневные
политические темы. В 30-х годах вышел в свет том его публицистики "Взгляд на
современный мир"; эссе, статьи и очерки были собраны в книгах "Разные
статьи" (пять томов) и "Статьи об искусстве". Позднее Валери создал книги
особого жанра -- сборники фрагментов, афоризмов, парадоксов, размышлений,
частью почерпнутых из уже упомянутых личных тетрадей, частью возникших как
заготовки к новым, незавершенным замыслам. К такому роду книг конца 30-х --
начала 40-х годов относятся "Смесь", "Так, как есть" (два тома), "Скверные
мысли и прочее" -- все они содержат наброски и фрагменты, возникшие раньше,
в 30-х и даже 20-х годах.
По свидетельству Валери, все, что им написано в прозе, написано на
случай и по заказу, под давлением неумолимых обстоятельств и требований его
литературной карьеры. Можно ли верить без оговорок и этим его объяснениям?
Как бы ни обстояло дело в его собственном представлении, труды
Валери-литератора утвердили значение его критической и эстетической мысли,
раскрыли глубину и проницательность его позиций, только на первый взгляд
казавшихся отвлеченными от дел и страстей мира сего. В сущности, вся
эссеистика Валери, изящная и глубокомысленная, может быть понята в целом как
система отталкивания от современного искусства буржуазного упадка, его
произвола и мистификации, от его суррогатов новизны и погони за все более
шокирующими внешними формами, от методов психологической атаки на вкусы
публики и подмены сознательного содержания культом самовыражения.
Издание подготовил В. М. КОЗОВОЙ
Предисловие А. А. ВИШНЕВСКОГО
Издательство "Искусство", М., 1976 г.
OCR -- Alex Prodan, alexpro@enteh.com
---------------------------------------------------------------
О ПОЛЕ ВАЛЕРИ. А. Вишневский
I
ВВЕДЕНИЕ В СИСТЕМУ ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ. Перевод В. Козового
ПРИМЕЧАНИЯ. Перевод В. Козового
ЗАМЕТКА И ОТСТУПЛЕНИЕ. Перевод С. Ромова
ПРИМЕЧАНИЯ. Перевод В. Козового
ВЕЧЕР С ГОСПОДИНОМ ТЭСТОМ. Перевод С. Ромова
КРИЗИС ДУХА. Перевод А. Эфроса
"ЭСТЕТИЧЕСКАЯ БЕСКОНЕЧНОСТЬ". Перевод В. Козового
ВСЕОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ИСКУССТВА. Перевод В. Козового
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО. Перевод В. Козового
ИЗ "ТЕТРАДЕЙ". Перевод В. Козового
СМЕСЬ. Перевод В. Козового
II
ЭВПАЛИНОС, ИЛИ АРХИТЕКТОР. Перевод В. Козового
ДУША И ТАНЕЦ. Перевод В. Козового
ПРОБЛЕМА МУЗЕЕВ. Перевод А. Эфроса
ФРЕСКИ ПАОЛО ВЕРОНЕЗЕ. Перевод В. Козового
ВОКРУГ КОРО. Перевод В. Козового
ТРИУМФ МАНЕ. Перевод А. Эфроса
БЕРТА МОРИЗО. Перевод В. Козового
ДЕГА, ТАНЕЦ, РИСУНОК. Перевод В. Козового
СЛОВО К ХУДОЖНИКАМ-ГРАВЕРАМ. Перевод В. Козового
МОИ ТЕАТРЫ. Перевод В. Козового
ВЗГЛЯД НА МОРЕ. Перевод В. Козового
III
ЛЮБИТЕЛЬ ПОЭЗИИ. Перевод В. Козового
ПИСЬМО О МИФАХ. Перевод В. Козового
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ К "ПОЗНАНИЮ БОГИНИ". Перевод В. Козового
ЧИСТАЯ ПОЭЗИЯ. Перевод В. Козового
ВОПРОСЫ ПОЭЗИИ. Перевод В. Козового
ПОЭЗИЯ И АБСТРАКТНАЯ МЫСЛЬ. Перевод В. Козового
ПОЛОЖЕНИЕ БОДЛЕРА. Перевод А. Эфроса
ПИСЬМО О МАЛЛАРМЕ. Перевод А. Эфроса
Я ГОВОРИЛ ПОРОЙ СТЕФАНУ МАЛЛАРМЕ... Перевод В. Козового
ПРЕДИСЛОВИЕ К "ПЕРСИДСКИМ ПИСЬМАМ". Перевод В. Козового
ИСКУШЕНИЕ (СВЯТОГО) ФЛОБЕРА. Перевод В. Козового
КОММЕНТАРИИ. В. Козовой
ПОЛЬ ВАЛЕРИ. (Хронологический очерк жизни и творчества). В. Козовой
БИБЛИОГРАФИЯ. Составил В. Козовой
Замедлил бледный луч заката
В высоком, невзначай, окне...
А. Блок
Цикл стихотворений Поля Валери, созданный на рубеже 20-х годов нашего
века, значил в литературе Франции больше, чем сотни страниц его прозы на
случай -- так думали наши старшие современники накануне второй мировой
войны. Тогда слава Валери-поэта была в зените. Но прошли годы, Валери-поэт
давно замолк, Валери-человек умер на следующий день после победы, и стало
очевидным, как высоко стоят в мнении читателей и критиков его произведения в
прозе -- эссе, диалоги, речи, статьи, комментарии -- свидетельства глубокого
проникновения писателя в духовные перипетии своего века, его сознательного
отпора помрачению искусства и мысли XX столетия на Западе. На первый план
вышел Валери -- моралист, критик, мыслитель.
Но путь его переоценок и сегодня не пройден до конца. Теперь "тайну"
Валери все усерднее ищут не в его произведениях в стихах и прозе, а в
опубликованных посмертно и пока еще не полностью разгаданных личных
"Тетрадях", куда в течение всей своей жизни он заносил для самого себя, без
строгой системы, мысли, наброски, наблюдения, выводы критического,
аналитического, экспериментального характера. В своих догадках и поисках, в
бесчисленных записях, образующих фрагменты любопытной летописи его
интеллектуальной жизни, уже объявленных кое-кем "главным произведением"
Валери, он то и дело совершал, как отметили новейшие критики, смелые
вторжения (позднее вошедшие в такую моду!) в сферы математики и физики,
современной логики и знаковых систем, семантики и анализа структур и т. п.
Мы не станем решать здесь предвзятый или попросту праздный вопрос: кем
был, в сущности, Валери -- лирическим поэтом, тонким эссеистом доброй
французской школы или не ведавшим того пророком некоторых духовных неврозов
нашего великого века? Тем более что предлагаемая читателю книга идет своим
путем: она не содержит ни переводов лирики Валери, ни систематического
собрания его трактатов и статей, а строится по свободному плану антологии,
охватывающей опыты и размышления писателя об искусстве и творчестве. И
пусть этот подлинный материал, становящийся впервые доступным на русском
языке, говорит сам за себя.
Далекий от претензии на полноту истины о Валери, а пуще от всякой
модернизации, автор этих строк хотел бы следовать по порядку за фактами.
Именно поэзия принесла Валери литературную известность, и в ней корень и
начало его личности и параболы его творчества.
Поэзия других стран, других языков -- трудный предмет для описания и
разбора. Он тем более труден, когда речь идет о времени коренных перемен,
целого стихийного переворота, каким было начало нынешнего века в судьбах
поэзии и каким оно отошло в литературное прошлое. Когда сегодня обращаешься
к Валери-поэту, испытываешь ощущение завершенного этапа, давно
перевернутой страницы. Среди гроз, крушений и конвульсий междувоенного
двадцатилетия на Западе эта страница хранила отблески более раннего
состояния буржуазной культуры -- того этапа, когда, за порогом декаданса в
его "мирной", романтической фазе, только начинали вырисовываться контуры
надвигавшейся вальпургиевой ночи модернизма, его крайних, судорожно
изменчивых форм.
К этому специфическому моменту рубежа между поэзией символизма конца
предыдущего века и атакой авангардизма XX столетия, между закатом
пресловутой "прекрасной эпохи" сытой буржуазной Франции "fin de siиcle" и
более поздними стадиями упадка целиком относится поэзия Валери. Все его
стихотворения, опубликованные к началу 20-х годов, составили томик в
какую-нибудь сотню страниц. На этом, собственно, поэтическое творчество
Валери прекратилось. Но во Франции и за ее рубежами оно заполнило своим эхом
все годы до начала второго мирового конфликта. Рильке, увлекавшийся в
последний период своей жизни переводом стихов Валери на немецкий язык, писал
при посылке этих переводов своим французским корреспондентам: "Как могло
быть, что я не знал о нем ничего столько лет... Я был один, я ожидал, все
мое творчество ожидало. Но вот я прочел Валери, и я понял, что ожидание мое
окончилось... ".
Но и французский литературный мир до этой поры, по существу, не знал
Валери. Когда были созданы и изданы его лучшие стихотворения, поэту
исполнилось пятьдесят лет. Среди избранных завсегдатаев литературных
салонов, среди писателей и поэтов -- друзей и просто знакомых, среди
издателей и критиков модернистского и консервативного толка, в публикациях
для немногих и в солидных буржуазных журналах поэтические опыты Валери
внезапно приобрели огромный престиж и признание. Поразительное сочетание в
этих лирических композициях строгой традиционной формы с глубоко затаенным
смыслом, мерцающим сквозь образно-языковую ткань, казалось почти
сенсационным. Одного этого было бы достаточно для объяснения литературного
успеха убеленного сединами "дебютанта", и не только в буржуазной Франции XX
века. Но чтобы понять по существу явление Валери-поэта, надо заглянуть и
дальше, и глубже.
Его путь к известности был невидим со стороны, но это был необычный
путь, не лишенный значительности.
Уроженец французского города Сэт на побережье Лангедока, по семейным
истокам, полуитальянец с примесью корсиканской крови, выходец из
чиновничьей буржуазной среды, Валери на пороге 90-х годов прошлого века
слушает курс юридических наук в Монпелье. Рано погрузившись в мир
французского символизма, в его пряную тепличную атмосферу, он пробует силы в
поэзии, завязывает дружеские отношения с молодыми столичными литераторами,
публикует с их помощью первые стихи. В двадцатитрехлетнем возрасте он
переезжает в Париж, где сближается с кругом Малларме и самим "мэтром",
который, втайне священнодействуя над своим последним замыслом "абсолютной
поэмы", ведет уединенную жизнь отставного преподавателя лицея и общается
только со своими "верными". Увлечения, связи, благосклонность "мэтра" --
все сулило молодому Валери карьеру келейного литератора, служителя модной
"магии слова", эпигона эпигонов символизма. Но духовные кризисы юности,
жестокие сомнения в себе самом и своих пристрастиях, взыскательность
интеллекта и вкуса, необычный для среды и возраста диапазон умственных
интересов сделали свое. Валери не стал литератором. "Когда мне минуло
двадцать лет, -- писал он впоследствии, -- я как бы преобразился вследствие
душевных и умственных терзаний... Отчаянный натиск этой внутренней
самозащиты разрывал мое сознание, противопоставляя меня самому себе и
приводя к самым суровым суждениям обо всем, что было до тех пор предметом
моего обожания, восхищения и страстного увлечения".
Перелом во всем его значении раскрылся не сразу. Как раз к этому
трудному, памятному на всю жизнь моменту личного развития -- середине
последнего десятилетия прошлого века -- относится трактат Валери,
озаглавленный "Введение в систему Леонардо да Винчи". В этом сочинении поры
страданий молодости -- страданий не сентиментального, а сугубо
интеллектуального свойства -- нашла отражение вся мятущаяся кризисная
проблематика, одолевавшая сознание двадцатипятилетнего писателя: диалектика
личного и сверхличного, эмоционального и рационального у художника, поиски
собственного "я" в ослепительном свете небывалых, дерзких абстракций.
Блестящие изыскания, содержащие квинтэссенцию многих разновидностей
идеализма, изложенные в изящной, хотя и трудной, загадочно-затемненной
форме, сохранили притягательную силу прообраза для литературы такого рода и
в наши дни, как можно судить по комментариям и принятым трактовкам этого
труда Валери на Западе. Спекулятивный замысел молодого Валери не был
порожден интересом к теории изобразительного искусства. Его трактат был
мировоззренческим исповеданием веры, зеркалом погружения автора в сферу
математических, логических, естественнонаучных штудий. Невозмутимо
серьезный тон и абстрактный язык этой умозрительной экзегезы были под стать
претензии молодого мыслителя -- охватить и выразить духовные основы
творческого акта, законы и отношения искусства и познания.
Тогда же он пишет "Вечер с господином Тэстом" -- парадоксальный
портрет воображаемого персонажа, некоего "чудовища интеллектуальности и
самосознания", замкнутого в собственном непроницаемом мире, -- своеобразный
недосказанный комментарий к "болезни века", исходу целого мира искусства,
будь то символизм в поэзии или импрессионизм в живописи, содержащий немалую
долю самоотрицания и скрытой иронии автора над собой, своими маниями и
кумирами, быть может даже (по догадкам некоторых критиков) над такими
фигурами, как Малларме или Дега. (Первое предположение Валери решительно
отвергал. )
Опубликованные в журналах узких литературных котерий, эти произведения
в свое время не привлекли к себе внимания. Однако они, как оказалось
впоследствии, знаменовали собой важный духовный этап -- прощание Валери с
литературными увлечениями и прегрешениями юности. За несколько лет до начала
нового века он надолго расстается с писательством -- и с поэзией и с прозой
-- в пользу интеллектуальной дисциплины точных и естественных наук.
Начинается период "молчания", период непрекращающейся работы саморазвития,
которая выливается в ежедневные записи в личных тетрадях. "Я работаю для
кого-то, кто придет потом", -- заносит он в тетрадь уже в 1898 году. Эта
огромная внутренняя черновая работа -- необычная замена принятых форм
литературной активности -- не прекращалась всю жизнь, до самой смерти
писателя. Она частично увидела свет только в недавнее время и еще ждет своих
исследователей.
Между тем для современников литературное молчание Валери продолжалось
по меньшей мере два десятилетия. Все это время он поддерживает прежние связи
в литературных кругах, где ценят его ум и взыскательность, хотя, быть может,
и побаиваются интеллектуального превосходства, смягчаемого, правда,
обаянием скромности и простоты в обращении с другими. К этим связям
добавляются новые -- в артистических кругах, среди живописцев и знатоков
искусства. Семья инженера и известного коллекционера Анри Руара, чьи сыновья
были близкими друзьями Валери, а дом -- одним из гнезд художественной жизни
Парижа на пороге нового века, ввела Валери в среду последних представителей
поколения импрессионистов. Он сам прилежно рисовал и гравировал. В 1900
году, женившись, Валери вошел в семью родных и наследников известной
художницы Берты Моризо, принадлежавшей к более раннему кругу соратников
главы школы -- Эдуарда Мане. Он встречался по-домашнему с Дега, знал лично
Ренуара и других мастеров тогдашней парижской школы, и живая память этих
встреч воскресает на многих страницах позднейшей прозы Валери.
Свою жизненную проблему Валери решает по-своему: он поступает на
службу, сначала в одну из канцелярий военного министерства, затем в
информационное агентство Гавас, где двадцать два года подряд выполняет
обязанности личного помощника одного из директоров-администраторов
агентства. Эта служба, оставлявшая много времени для личных занятий,
позволяла ему находиться в курсе мировых событий, что в какой-то мере
удовлетворяло его склонностям моралиста-созерцателя.
Надо было разразиться исторической буре XX века -- первой мировой
войне, чтобы вывести Валери из найденного им искусственного состояния
равновесия. Оказавшись в годы войны где-то в стороне от драмы века, не
призванный по возрасту на фронт, Валери неожиданно для самого себя
углубляется в свои старые поэтические опыты двадцатипятилетней давности и,
более того, обдумывает новые.
В чем состояла связь между событиями века и возвращением Валери к
поэзии? Ответ на этот вопрос не лежит на поверхности, и к нему стоит еще
вернуться. По настоянию друзей, которые давно убеждали его переиздать стихи
своей юности, он наконец занялся их пересмотром, но тем временем создал
новую поэму.
Так родилась "Юная Парка" (1917) -- пятьсот с лишним александрийских
стихов, чудо классической просодии, где музыкальные "модуляции" и наития на
грани сновидений сплетаются с фантазиями ума и предания, с тревожным
диалогом разума и чувственности в единую ткань некой "интеллектуальной
поэзии". "Представьте себе, -- объяснял он позднее, -- что кто-то
просыпается среди ночи и что вся жизнь пробуждается и говорит сама с собою и
о себе... ". Трудночитаемая поэма, признавался Валери; но "ее темнота
вывела меня на свет", шутил он, имея в виду ее нежданный успех и тот ореол,
каким она окружила его имя в литературной среде послевоенных лет.
Теперь Валери на время всерьез становится поэтом. Возвратившись на
какой-то момент к своим символистским истокам, он переиздает в несколько
обновленном виде два десятка из числа своих стихотворений начала 90-х годов
("Альбом старых стихов"). Тогда же, в течение каких-нибудь четырех лет
(1918-- 1921), создаются и сразу публикуются в журналах новые, самые
значительные произведения лирики Валери, которые вскоре образуют сборник
"Charmes" (1922). Это заглавие обычно переводится "чары" или "заклятия" --
по словарному значению французского слова; однако здесь оно выходит за рамки
такого смысла. В заглавии цикла преобладает этимологический оттенок: charme
от латинского carmen, то есть песнь, поэма, стихи. Не случайно сборник в
некоторых прижизненных изданиях назывался "Чары, или Поэмы" и был снабжен
эпиграфом "deducere carmen" -- классическим латинским оборотом, означающим
"писать в стихах".
Цикл, объединенный заглавием "Charmes", -- это подлинный кладезь
образности и музыки поэтического слова, классических метров и ритмов строго
традиционного регулярного стиха. Он содержит оды, сонеты, стансы, отрывки в
эпическом роде, заключенные в классическую оправу александрийского стиха или
какой-либо прекрасной, но забытой одической строфы из арсенала старых
французских поэтов XVI-- XVII веков. Драгоценные продукты таинственной
поэтической лаборатории, эти произведения проникнуты то лирическими, то
ораторскими интонациями, поражают необычными сочетаниями слова и смысла,
нередко далекими, как бы отрешенными от предметов, к которым они, казалось
бы, должны относиться. Среди поэтических тем или "доминант" этих
стихотворений фигурируют Заря, Пальма, Платан, Пчела, Поэзия, Нарцисс,
Пифия, Змея, Колонны храма, Спящая женщина, Гранаты, Гребец и т. д., --
здесь упомянуты лишь некоторые мотивы и образы, вокруг которых строятся
двадцать две пьесы этого цикла. Сюда относится и знаменитое "Морское
кладбище" -- пример высокой одической поэзии природы и мысли, душевного
томления и интеллектуального порыва, прихотливого сплава логики и музыки
слова, представляющий собою вершину лирического творчества Валери.
Конечно, художественный язык его поэзии несет на себе отпечаток
времени, кричащего разрыва между формой и предметом искусства, но в нем
сохраняются возвышенность и красота выражения, не сводимые ни к
субъективному произволу эстетизма, ни к общему месту поддельного
неоклассицизма, имевшего широкое хождение в 20-е годы XX века. Валери-поэт
стоит одиноко среди своих современников на Западе по гуманистической окраске
художественного содержания, по чистоте и строгости прекрасной поэтической
формы. Его сближали с Т. С. Элиотом. Но между этими двумя поэтами пролегают
глубочайшие языковые, идеальные и формальные рубежи, которые делают их
сопоставление беспредметным.
Двадцатый век создал в поэзии "несообщающиеся провинции", ограниченные
невиданными в прошлом веке национальными барьерами, и творчество Валери,
как, впрочем, и Элиота, не относилось к явлениям, помогавшим национальной
поэзии развиваться к слиянию в единую мировую. Наоборот, оно утверждало
непроницаемость собственного поэтического мира. Немногочисленные переводы
стихотворений Валери на русский язык мало говорят о природе его поэзии.
Причину этого попять нетрудно.
Русской поэзии, даже на ее модернистском этапе, не было свойственно
углубление в дебри квазиклассического сопряжения звучаний и смыслов,
отличавшего опыты Валери. Подобные крайности интеллектуализма в лирике,
сугубо французские по традиции и методу, чужды духу нашего языка и эволюции
русской поэзии -- при всем том, что и она в свое время пережила немало
удивительных превращений, подчас болезненных, на недолгом историческом
отрезке жизни чуть ли не одного поколения -- от Белого и Хлебникова до
Цветаевой и Пастернака.
Если искать в русских стихах подобие поэтического строя Валери
(точнее, его цикла "Чар"), то следует, пожалуй, вспомнить одно стихотворение
О. Мандельштама, правда стоящее особняком в творчестве этого поэта, -- его
мажорную и призрачную "Грифельную оду" (1923):
Звезда с звездой -- могучий стык,
Кремнистый путь из старой песни,
Кремня и воздуха язык,
Кремень с водой, с подковой перстень...
Ломаю ночь, горящий мел,
Для твердой записи мгновенной.
Меняю шум на пенье стрел,
Меняю строй на стрепет гневный...
Здесь не прямое соответствие и тем более не влияние, а именно подобие
-- совпадение исторической фазы, созвучие своенравной разрушительной работы
слова, идущей сходными путями на двух разных меридианах. В обоих случаях,
однако, эта роковая отрицательная работа включала в себя моменты сохранения
традиционных форм, что сообщало ее плодам особенный вкус и характер,
решительно отличный от наваждений сюрреалистского толка, распространявшихся
тогда на Западе. "Литература интересует меня глубоко, -- объяснял свою
поэтическую позицию Валери, -- только в той мере, в какой она упражняет ум
определенными трансформациями -- теми, в которых главная роль принадлежит
особенностям языка... Способность подчинять обычные слова непредвиденным
целям, не ломая освященных традициями форм, схватывание и передача
трудновыразимых вещей и в особенности одновременное проведение синтаксиса,
гармонического звучания и мысли (в чем и состоит чистейшая задача поэзии) --
все это образует, на мой взгляд, высший предмет нашего искусства".
Мы уже видели, что лирика Валери начала 20-х годов с ее строгой формой
и мудреным, отвлеченным смыслом сразу покорила искушенных современников. Не
заставило себя ждать и признание более широкой читающей публики. И все же
поражает быстрота, с какой воспользовалась новорожденной славой Валери
официальная Франция Третьей республики. Уже в 1925 году он был избран членом
Французской Академии и в 1927 году занял там освободившееся кресло Анатоля
Франса. Поэзия Валери приобрела отпечаток общепризнанной, была сразу
приобщена к национальному художественному достоянию. А сам Валери наконец
стал тем, кем он не был и не хотел быть до тех пор, -- литератором по
профессии.
На это у него было свое объяснение, не лишенное тона изящной
мистификации, в котором он любил обращаться к читателям. В 1922 году,
утверждал он, за смертью своего патрона он потерял работу в агентстве Гавас,
ему нечем стало жить и пришлось писать, писать, не давая себе отдыха, хотя и
поневоле.
Верить ли этим словам поэта? Существенным в его превращениях было то,
что среди книг, созданных Валери за последнюю четверть века его жизни, не
было больше ни одного сборника стихотворений. После начала 20-х годов
Валери уже не вернулся к поэзии.
Как бы очнувшись в XX веке от символистского полусна, поэзия Валери
приобрела в грозовые годы новой эпохи необщую художественную физиономию и с
нею некий отпечаток равновесия, возникшего в какой-то миг на крутой
траектории нисхождения модернистского искусства. Продлиться такое мгновение
не могло. Валери -- чуткий рецептор общественных и духовных перемен -- не
искал возвращения счастливого момента относительной гармонии и меры,
отметивших его кратковременный поэтический взлет.
К "поэтическому периоду" хронологически относятся два его знаменитых
диалога в "сократическом" роде -- "Эвпалинос, или Архитектор" и "Душа и
танец" (1921). Эти любопытные размышления об искусстве, артистические
"pastiches" (подражания) в излюбленном французском роде, овеянные
поэтической атмосферой античных образцов, стоят как бы на грани между
поэзией и музыкальной философской прозой. Но собственно поэтические опыты
Валери остались позади.
Теперь Поль Валери -- знаменитый писатель, "бессмертный", президент
французского Пен-клуба, председатель и оратор многих комитетов и
конференций, позднее профессор Коллеж де Франс, где специально для него была
учреждена кафедра "поэтики". Автор "Юной Парки" и "Чар" стал модной
литературной фигурой; его имя украшает литературные собрания, салоны и
обложки дорогих изданий для знатоков; он совершает поездки по Европе в
качестве "посла французской культуры". Из-под его пера выходят
многочисленные эссе об искусстве, о собственном поэтическом творчестве, о
природе поэзии, очерки и лекции о поэтах и художниках недавнего прошлого --
Бодлере, Верлене, Э. По, Малларме, Коро, Мане, Дега, введения к
произведениям Декарта, Расина, Лафонтена, Стендаля и других классиков,
академические юбилейные речи, журнальные статьи публицистического характера
на актуальные темы современности, -- труды, которых литературные сферы и
издатели наперебой добивались от нового кумира.
Большинство его произведений (вместе с трактатом о Леонардо и "Г-ном
Тэстом", воскрешенными им самим из забвения и снабженными авторскими
комментариями) много раз переиздавалось при жизни писателя, отдельно или в
составе сборников эссе и статей на темы искусства и на злободневные
политические темы. В 30-х годах вышел в свет том его публицистики "Взгляд на
современный мир"; эссе, статьи и очерки были собраны в книгах "Разные
статьи" (пять томов) и "Статьи об искусстве". Позднее Валери создал книги
особого жанра -- сборники фрагментов, афоризмов, парадоксов, размышлений,
частью почерпнутых из уже упомянутых личных тетрадей, частью возникших как
заготовки к новым, незавершенным замыслам. К такому роду книг конца 30-х --
начала 40-х годов относятся "Смесь", "Так, как есть" (два тома), "Скверные
мысли и прочее" -- все они содержат наброски и фрагменты, возникшие раньше,
в 30-х и даже 20-х годах.
По свидетельству Валери, все, что им написано в прозе, написано на
случай и по заказу, под давлением неумолимых обстоятельств и требований его
литературной карьеры. Можно ли верить без оговорок и этим его объяснениям?
Как бы ни обстояло дело в его собственном представлении, труды
Валери-литератора утвердили значение его критической и эстетической мысли,
раскрыли глубину и проницательность его позиций, только на первый взгляд
казавшихся отвлеченными от дел и страстей мира сего. В сущности, вся
эссеистика Валери, изящная и глубокомысленная, может быть понята в целом как
система отталкивания от современного искусства буржуазного упадка, его
произвола и мистификации, от его суррогатов новизны и погони за все более
шокирующими внешними формами, от методов психологической атаки на вкусы
публики и подмены сознательного содержания культом самовыражения.