Агаев Самид Сахибович. Седьмой совершенный

   - Неудивительно, - отозвался Абу-л-Хасан, - он из семьи врачей.
   - Вы много знаете про него.
   - Да, - сказал дабир, - я иду за ним уже три года.
   - Довольны теперь?
   - Еще не осознал.
   - Дело сделано. Пойдемте ко мне, пообедаем вместе. Да и вина не мешает выпить по случаю завершения операции.
   - Надо еще обсудить кое-какие детали.
   - Вот за обедом и обсудим.
   Сахиб аш-шурта велел накрыть стол в саду под навесом.
   Гулам принес запеченную на углях куропатку, вареные овощи, хлебные лепешки, зелень, хурдази с белым вином и кубки.
   - Что-нибудь еще принести, господин? - осведомился слуга.
   - Принеси полотенца для рук, - приказал начальник полиции и уже в спину уходящему слуге бросил, - пусть Солмаз сядет у окна и играет на лютне.
   - Угощайтесь, прошу вас, - сказал он дабиру. Тот кивнул и принялся за еду. Ахмад Башир наполнил кубки и сказал:
   - За наше здоровье.
   Он выпил и стал разрывать куропатку на части.
   Абу-л-Хасан взял кусок куропатки и, попробовав, сказал:
   - Очень вкусно.
   - Да, - согласился Ахмад Башир, - повар у меня хороший. Как вы думаете, у меня не будет неприятностей?
   Абу-л-Хасан удивленно поднял брови.
   - Правитель не простит, что я действовал за его спиной и арестовал его гостя.
   - Не беспокойтесь, в рапорте я отдельно оговорю этот момент. Халиф не даст вас в обиду.
   - Халиф далеко, в Багдаде, а правитель здесь. Может быть, он переведет меня в Багдад?
   - Все возможно, - улыбнулся дабир, - халиф по достоинству награждает верных ему людей.
   - Хорошо жить в столице. Я бывал там, в юности, когда торговал пряжей. Я останавливался в Кайсаре рядом с Сук ал-газал. А где вы живете?
   - В квартале Баб ал-Басра, но собираюсь переехать в Баб ал-Маратиб.
   - Наверное, вас теперь ожидает повышение по службе.
   - Все в руках халифа, - сказал дабир.
   - Я обещал Имрану помилование.
   - Ну, что ж, он заслужил это. Отпустите его.
   - Нужен официальный документ. Я как-то об этом сразу не подумал. К правителю теперь с этим не пойдешь. Нужен фирман халифа.
   - Я напишу прошение на имя халифа, думаю, что он помилует его.
   - Как вино? - спросил Ахмад Башир.
   - Немного кислит, но в такую жару самый раз. Где вы его берете, если не секрет?
   - Конфискую у контрабандистов. Они привозят его из Сирии.
   Абу-л-Хасан засмеялся, затем спросил:
   - Вы помирились со своей женой?
   - Я дал ей развод, - резко сказал Ахмад Башир.
   Абу-л-Хасан удивленно поднял брови:
   - Вот как?
   - Да. Поверите, устраивала мне скандал всякий раз, когда я посещал рабыню. Куда это годится, мужчина я в своем доме или нет? Дрянь неблагодарная! У других людей по три, по четыре жены, а у она одна была, вот и села на голову. Представляете, раис, я - человек с таким положением и имел всего одну жену.
   - Вы правильно поступили, - сказал Абу-л-Хасан, выпитое вино усилило мужскую солидарность.
   - Да, но теперь не знаю, что делать. Видите ли, ее отец катиб у Аглабидов в Кайруане. У старика большие связи, он заведует диваном переписки. Начнет теперь козни строить против меня. К тому же здешний правитель затаил на меня зло. Вообразите, что будет. Одна надежда на вас, раис. Я вам помог, не думая ни о чем. Не оставьте меня.
   - Я попрошу вазира, чтобы он замолвил за вас слово перед Бадр-ал-Мутадидом. Я знаю, что должность начальника мауны сейчас свободна.
   - Благодарю вас, раис, - Ахмад Башир заметно повеселел. - Расскажите, как там при дворе? Интересная, наверное, жизнь - приемы, выезды.
   Абу -л-Хасан обглодал ножку куропатки, вытер губы и сказал:
   - Я бы поменялся с вами местами, если бы это было возможно.
   - Да что вы говорите?
   - А вот представьте, что сейчас, в эту жару вам назначена аудиенция. Так вы должны под свою одежду надеть джуббу, стеганую ватой.
   - Зачем?
   - Чтобы не выступал наружу пот. Да, да. Придворный в присутствии халифа должен как можно меньше смотреть по сторонам, оборачиваться, двигать руками или другими частями тела, переминаться с ноги на ногу, чтобы отдохнуть. Никто не имеет права шептаться с кем-либо, подавать соседу знаки. Стоя перед халифом, нельзя читать никаких записок, кроме тех, что нужно прочесть по его желанию. Придворный должен стоять, с того момента как он вошел, до того как уйти, на соответствующем его сану месте. Боже упаси встать на место, предназначенное высшему или низшему рангу, разве что халиф сам подзовет. Нельзя двигаться, пока говорит халиф, и нельзя продолжать стоять, когда беседа окончилась. Надо сдерживать смех. Совершенно запрещено сморкаться и плевать, кашлять и чихать. Таким образом, самый лучший придворный, который безгласен и бесплотен.
   - Как все сложно, - сказал озадаченный начальник полиции.
   - Сложно, - усмехнулся Абу-л-Хасан, - это, мой друг, несложно, это можно запомнить. Бывают ситуации, для которых нет предписаний. Я расскажу историю для наглядности. Вазир Убайдаллах ибн Сулайман стоял перед самим ал-Мутадидом би-иллах, да благословит его Аллах. В это время стороной проводили льва. Вдруг лев вырвался из рук надсмотрщика. Поднялся переполох, люди бросились врассыпную. Убайдаллах тоже бежал в испуге и забрался под трон, а ал-Мутадид остался сидеть на своем месте. Когда льва схватили, халиф сказал: "Как слаб ты духом, Убайдаллах. Лев не схватил бы тебя, ему бы не позволили..." Что, вы думаете, ответил вазир? Он сказал: "Мое сердце, о эмир верующих - сердце катиба, а душа - душа слуги, не хозяина". Когда он вышел, друзья стали укорять его за это, и он сказал им: "Я поступил правильно, а вы ошибаетесь. Клянусь Аллахом, я не боялся льва, ибо знал, что он не настигнет меня, но я решил, что халиф, видя мою нерешительность и нерасторопность, будет мне доверять, и не будет опасаться, что я причиню ему зло. Если бы он увидел мое мужество и отвагу, он бы задумался о той опасности, которую я могу для него представлять. И тогда над моим благополучием нависла бы угроза".
   Ахмад Башир наполнил кубки и сказал:
   - Как это неожиданно. Не сразу это может прийти в голову. А ведь он прав, этот вазир. Умнейший человек.
   - Он умер два года назад. Я начинал службу при нем.
   Абу-л-Хасан пригубил вино.
   - Да, друг мой, при дворе необходимо обдумывать каждый шаг. Особенно трудно проходится поэтам. Вот, к примеру, что случилось с Абу-л-Наджм ар-Раджизом? Знаете?
   - Нет.
   - Он прочел халифу Хишаму ибн Абу ал-Малику свою касыду, которая начинается словами: "Слава Аллаху, мудрому, дающему, он одаривает и не скупится..." А заканчивается словами: "Солнце стало подобным косоглазому". Хишам подумал, что поэт обругал его, и приказал отрубить ему голову... Да, а вы говорите. А на слова поэта, Зу-р-Руммы, который прочитал: "Почему льется вода из глаз твоих, как будто она течет из бурдюка" Хишам сказал: "Не из моих, а из твоих глаз сейчас польются слезы". Приказал повалить его и всыпать палок.
   - Пожалуй, я не буду меняться с вами местами, - сказал Ахмад Башир.
   - И это верно, - отозвался Абу-л-Хасан, прислушиваясь к звукам лютни, доносившимся с женской половины дома.
   - Хорошо играет, - заметил он.
   - Нравится? - одобрительно спросил Ахмад Башир. - Это рабыня играет, хотите, подарю ее вам?
   - А что я с ней буду делать?
   - Как что? - удивился начальник.
   - Да нет, не в этом смысле. Что я с ней здесь буду делать? Доставить ее в Багдад обойдется мне дороже, чем купить рабыню на Суке. Надо будет купить ей лошадь, дорожное платье, кормить, поить. Ведь еда в дороге обходится намного дороже, чем дома.
   - Да это верно. Я об этом как-то не подумал. Вот что значит государственный человек. Обо всем сразу подумал.
   Абул-Хасан поднялся из-за стола и стал раскланиваться. Начальник полиции стал его удерживать.
   - Посидите подольше. Когда еще увидимся. Вы такой приятный собеседник.
   - Нет, нет. Предстоит дальняя дорога, нужно как следует отдохнуть. Благодарю за угощение и отдельно за помощь, которую вы мне оказали в поимке Убайдаллаха. Обо всем будет подробно изложено в докладе моем на имя халифа ал-Муктафи би-иллах, да благословит его Аллах. Я уверен, что он вознаградит вас в той мере, которую вы заслуживаете.
   Сахиб аш-шурта крикнул дежурного мухтасиба и велел проводить Абу-л-Хасана в кайсару. На этом они и раскланялись.
   Абу-л-Хасан не уехал на следующий день. Проснувшись наутро, он вдруг подумал о превратностях судьбы. Мало ли что может произойти с Убайдаллахом за то время, пока повернется колесо правосудия. Он мог умереть от тюремных лишений, его могли освободить единомышленники. Необходимо было допросить его, а протокол доставить халифу и тем самым обезопасить себя.
   Когда Ахмад Баширу доложили чуть свет, что его хочет видеть некий дабир из Багдада, Сахиб аш-шурта спросонок подумал, что все это когда-то было, и он был немало удивлен, увидев перед собой вчерашнего гостя.
   - Что случилось? - встревожился он.
   - На радостях я забыл его допросить,- сказал Абул-Хасан. - Это необходимо сделать прямо сейчас. Вынужден вновь просить вас о помощи.
   - Ну что ж, - улыбнулся Ахмад Башир, он был рад возможности вновь услужить человеку, от которого зависела его дальнейшая судьба, - это мы сейчас устроим. Доставить его сюда или пойдем в тюрьму?
   - Мне нужно, чтобы он ответил на все мои вопросы, а не изображал из себя героя.
   - Понимаю, - сказал сахиб аш-шурта, - есть такой человек, ему все говорят правду. Прошу следовать за мной.
   - Нужен еще доверенный человек, который запишет все, что скажет арестованный.
   Ахмад Башир крикнул Бахтияра и приказал ему:
   - Найди мне доверенного человека, грамотного.
   Бахтияр на секунду задумался, улыбнулся и ответил:
   - Раис, там у меня сидит ходжа Кахмас, ну тот, кого мы засылали на собрании, богослов.
   - Что ему нужно?
   - С жалобой пришел, говорит, угрожают расправой.
   - Кто?
   - Не знаю раис. Возьмите его с собой, все равно я не знаю, что с ним делать.
   - Зови его.
   Комната для допросов находилась в подземелье. Это было сырое помещение со стенами, выложенными из неотесанного камня. У стены стояла лавка, стол для писаря. Стражники привели Убайдаллаха, привычными движениями подняли его связанные руки и зацепили за крюк, торчащий из потолка. Появился человек, держащий в руках небольшой ящик. Это был палач.
   - Что вам нужно от меня? - встревожено, спросил Убайдаллах.
   - Этот господин задаст тебе несколько вопросов, - сказал Ахмад Башир. Будь благоразумен и говори правду.
   - Я всегда говорю правду, - улыбнулся Убайдаллах.
   Пока он держался с достоинством. Ахмад Башир усмехнулся и посмотрел на Абу-л-Хасана. Тот кашлянул и приступил к допросу.
   - На каком основании вы провозгласили себя махди?
   - Я принадлежу к потомкам Фатимы.
   - К какой ветви?
   - Я не скажу вам этого.
   - Почему же?
   - Потому что не считаю это необходимым.
   - Это ваш окончательный ответ?
   - Да.
   Абу-л-Хасан посмотрел на Ахмад Башира. Тот кивнул и сказал человеку с завязанным лицом:
   - Приступай.
   Палач открыл свой ящик, достал из него плеть, размотал ее и спросил:
   - Как бить - с оттяжкой или без?
   - С оттяжкой, - приказал сахиб аш-шурта.
   Палач отвел руку, труся плетью и с неожиданной силой опустил ее на оголенную спину Убайдаллаха. Мессия захлебнулся в крике, голова его упала на грудь. Кожа в месте удара лопнула, показалась сукровица. Палач отвел руку для второго удара.
   - Подожди, - остановил его Абу-л-Хасан, морщась, он вглядывался в лицо махди, - кажется он в обмороке.
   - С одного-то удара? Слабоват, - покачал головой палач в маске.
   - А что же ты хотел, все-таки врач. Это ваш брат привычен к битью. Дай ему воды.
   Палач взял ведро воды и плеснул на Убайдаллаха. Махди очнулся и, часто дыша, испуганно смотрел на окружающих.
   - Послушай, - сказал ему сахиб аш-шурта,- вот в этом ящике (Убайдаллах затравлено проследил за его рукой) лежит много приспособлений, которые заставят тебя говорить. Тебе оторвут ногти на всех пальцах, отрежут уши, отобьют все внутренности. Ты же врач, знаешь, чем это грозит человеку. Все равно ты все расскажешь. Подумай, стоит ли причинять своему телу столько страданий. И главное, жертва будет напрасной, никто не оценит твоего мужества, потому что о тебе никто не узнает.
   - Хорошо, - хрипло сказал Убайдаллах.
   - Ну вот, прекрасно, я знал, что мы договоримся, - и, обращаясь к Абу-л-Хасану: - Прошу вас, раис.
   - Назови свое настоящее имя, - спросил дабир.
   - Саид, - после недолгого молчания произнес махди.
   - Откуда ты взялся, почему называешь себя потомком Фатимы и махди?
   - Мой дед Абдаллах - сын Маймуна Каддаха - глазного врача, известного операциями по удалению катаракт.
   - Да, я слышал о таком, - кивнул Абу-л-Хасан, - глазной врач Маймун, перс. Значит он был твоим прадедом?
   - Именно так. Мой дед Абдаллах был другом Мухаммада, сына седьмого имама Исмаила. После его смерти он стал проповедовать его веру. И мой отец делал это и завещал моему брату Ахмеду. Брат умер, а сын его еще мал, поэтому я заступил его место и отправился в Магриб, изменив свое имя.
   Допрашиваемый замолчал и опустил голову.
   - Вера у нас у всех одна, - заметил Абу-л-Хасан, - меня всегда удивляют люди, которые внутри одной веры что-то еще проповедуют, - и обращаясь к ходже Кахмасу, - вы все записали?
   - Да, - ответил ходжа Кахмас.
   - Припишите внизу: "Отрекаюсь и признаю, что я не махди, а самозванец", - теперь дайте ему, пусть подпишет своим настоящим именем.
   Узник подписал бумагу. Казалось, он потерял интерес к происходящему.
   - Он вам больше не нужен, - спросил Ахмад Башир.
   - Нет, - ответил Абу-л-Хасан, разглядывая подпись на бумаге.
   Сахиб аш-шурта вызвал стражу и приказал увести арестованного. Затем он отпустил палача.
   - Ходжа Кахмас, - обратился к богослову Абу-л-Хасан, - о том, что вы здесь слышали и записали, не должна узнать ни одна душа. Это государственная тайна. Вы свободны.
   Ходжа Кахмас поклонился. Как ученый, он обладал прекрасной памятью и поэтому, придя к себе домой, воспроизвел весь текст протокола допроса, скрепил его своей личной подписью и зашил в полу халата. На всякий случай. В жизни бывают всякие случаи.
   * * *
   Абу-л-Хасан въехал в Багдад через ворота Аш-шамасийа. Начиная от ворот, все базары, улицы, крыши и дороги были запружены простонародьем. На Тигре стояли шаза и таййары, забзабы и сумайрийи, празднично убранные и разукрашенные. В детстве Абу-л-Хасан мечтал стать моряком, и поэтому прекрасно разбирался во всех типах речных судов.
   - Эй! - крикнул Абу-л-Хасан, одному из зевак, свесившемуся с балкона. По какому случаю празднество?
   - Халиф отдает свою дочь замуж, - ответили ему сразу несколько голосов.
   Перед дворцом Ал-Дар-ал-Азиз были выстроены войска. Празднично одетые, они стояли по народностям: тюрки, дейлемиты, курды, гуззы-бахриты. Лошади под всадниками были с золотыми и серебряными сбруями. Сами всадники блистали многочисленным оружием и снаряжением. За ними стояли гуламы и хадимы, в чистом платье, перепоясанные мечами, украшенными драгоценными камнями.
   У Абу-л-Хасана был постоянный пропуск, поэтому он беспрепятственно проник во дворец. Идя по коридорам и галереям, где были выстроены хаджибы и их заместители, он чувствовал на себе их взгляды и стеснялся своей запыленной одежды. Праздничный прием происходил в открытом меджлисе, и поэтому в зале стояли слуги с рогатками в руках и иногда стреляли по пролетавшим воронам и другим птицам, чтобы они не каркали и не кричали.
   Прием вот-вот должен был начаться. Абу-л-Хасан прижался к стене и стал наблюдать церемонию. Это зрелище всегда вызывало в нем трепет и мысли о величии власти эмира верующих.
   Сам халиф восседал на троне, он сидел на подушке, обитой шелковой армянской тканью. Такие же подушки лежали на всех почетных местах. Халиф был одет в черный шелковый кафтан. Голову его венчала черная русафийа. На поясе его висел меч пророка. Между двух подушек, слева от трона лежал другой меч, в красных ножнах, а перед ним "Коран Османа". На плечи был, накинут плащ пророка, а в руках он держал посох пророка. Гуламы и телохранители стояли позади трона и вокруг него, вооруженные мечами, табарзинами и палицами. За троном и по обе стороны от него стояли саклабы и отгоняли от халифа мух опахалами.
   Хаджиб ал-худжаб дошел до центра зала и поцеловал землю, потом вышел и вызвал наследника престола. Это был сын халифа, ал-Му'тазза, за ним шли другие сыновья. Затем появился вазир ал-Аббас ибн ал-Хасан, хаджибы шли перед ним, до тех пор, пока не достигли трона, после этого они отступили, а вазир, поцеловав землю перед халифом, пятясь, пошел назад и остановился справа, в пяти локтях от трона. Следующим был Исфах-салар, поцеловав землю он остановился слева от трона, за ним появились главы диванов и катибы. Следом вели каидов , перед, которыми шли помощники хаджибов и расставляли их соответственно званиям. Затем провозгласили появление хашимитов. Они подошли к краю ковра и стали обособленной группой. После них появились кади ал-кудат. После этого разрешили войти всем остальным. Вместе с ними в сахн-ас-салам вошел и Абу-л-Хасан. Воины были выстроены в два ряда между двумя канатами, натянутыми в зале, чтобы не создавалась толчея. Увидев знакомого хаджиба, Абу-л-Хасан подозвал его и попросил передать вазиру записку.
   - Не могу, - ответил хаджиб, - это нарушение этикета, и ты прекрасно об этом знаешь. Где ты пропадал?
   - Ну, просто скажи, что я здесь.
   - Если хаджиб ал-худжаб увидит, что я шепчу вазиру без его или халифа повеления, он меня тут же выгонит.
   - Ладно, иди занимайся своим делом.
   Хаджиб отправился на свое место, а Абу-л-Хасан стал пристально смотреть на вазира, и тот, почувствовав взгляд, обернулся.
   Заметив Абу-л-Хасана, вазир подозвал одного из хаджибов и о чем-то распорядился. Хаджиб почтительно кивнул и направился к Абу-л-Хасану. Тот с улыбкой поджидал его, предвкушая долгожданную минуту, когда он сможет объявить об успешном завершении своей миссии. Но хаджиб быстро вернул его к реальности.
   - О, Абу-л-Хасан, вазир недоволен, что ты явился сюда в таком неприглядном виде. Он велел придти к нему с докладом завтра утром.
   Смущенный дабир пробормотал слова извинения, повернулся и пошел восвояси, чтобы не портить праздник своей грязной одеждой. Он несколько переоценил значение своей персоны или просто давно не был при дворе, отвык. Тая чувство обиды Абу-л-Хасан отправился домой, где потребовал от слуг, чтобы они нагрели воду, помыли его и переодели в домашнее платье. Затем он приказал принести в его спальню вина, закусок и привести наложницу. Но когда насурьмленная и нарумяненная наложница, держа в руках бубен, переступила порог его комнаты, Абу-л-Хасан спал, даже не притронувшись к еде.
   Утром, затемно, в сопровождении раба, несшего факел, Абу-л-Хасан отправился на аудиенцию к вазиру ал-Аббасу ибн ал-Хасану. Вазир начинал свой рабочий день рано, принимал посетителей, читал бумаги, подписывал приказы, отдавал распоряжения. Обычно он работал до полудня, затем отдыхал, а после обеденного сна отправлялся на ежедневный доклад к халифу.
   Когда Абу-л-Хасан со словами приветствия на устах вошел в приемный покой, вазир сидел со страдальческим выражением на лице и держал у виска мешочек, из которого капала жидкость, видимо там был лед.
   - С прибытием тебя, Абу-л-Хасан. Рад видеть тебя целым и невредимым. Какие вести ты привез? Только умоляю, не говори, что он опять ушел от тебя.
   Абу-л-Хасан улыбнулся - вазир не собирался отчитывать его за вчерашнее.
   - Убайдаллах арестован мной в Сиджильмасе и в настоящее время содержится в темнице.
   Вазир встал, обхватил руками катиба и поцеловал его в лоб.
   - Дорогой ты мой! Ты не обманул моих ожиданий. Напишешь на мое имя подробный отчет. Тебя ожидает награда, а от меня - тысяча динаров.
   - На ваше или на имя халифа?
   - Пиши на мое, а я напишу свой отчет халифу.
   "И припишешь все заслуги себе", - подумал Абу-л-Хасан.
   Вазир застонал, схватившись за голову, вернулся на свое место и поднес мешочек к виску.
   - Если бы ты знал, Абу-л-Хасан, как у меня болит голова. Ты думаешь, я спал этой ночью? Ни одной минуты. Из-за стола - прямо сюда. А сколько вина было выпито!
   - В поимке Убайдаллаха участвовал один заключенный, смертник. Ему было обещано помилование.
   - За что он приговорен к смерти?
   - За убийство налогового инспектора.
   - Это будет сложно.
   - Почему? Дело стоило того.
   - Это так. Но налоги - основа благополучия государства. Вот если бы он убил жену, допустим, из ревности.
   - Можно представить так, что он убил его из ревности к своей жене, а тот случайно оказался мутаккабилем.
   - Ну что ж, это совсем меняет дело. Попробую. А ты иди сейчас ко мне в канцелярию. На моем столе лежит бюджет. Его надо утвердить, и халиф поручил мне проверить его. Посмотри его.
   - Почему я, господин? Это по другому ведомству.
   - Я знаю, но ты должен понимать, дело очень важное. Ну, кому, кроме тебя я могу доверять? Сам подумай. Ты же работал в диване расходов.
   - Хорошо, я посмотрю, - сказал Абу-л-Хасан. -Вот так всегда! Спрашивается, какое отношение имею я к бюджету?
   - Ну, ну, не ворчи. Иди занимайся, а я полежу немного.
   Абу-л-Хасан поплелся в канцелярию. Там сидели несколько писцов и шуршали бумагами, один из них щелкал костяшками счетов. Катиб, ни слова не говоря, забрал у него счеты и сел за большой стол у окна, выходившего на Ал-Хайр. Подумав немного, Абу-л-Хасан пересел за другой свободный столик у окна, выходившего на Тигр.
   Вазир появился вечером, когда в канцелярии кроме Абу-л-Хасана, устало потиравшего глаза, никого уже не было. Вазир был навеселе.
   - Ну, могу я подписывать бюджет?
   - В статье расходов госпоже, да укрепит Аллах ее здоровье, эмирам, расходы на гарем и слуг: в месяц - 61930 за 12 месяцев указана цифра 743196 динаров, тогда как это должно составлять 743160 динаров. Далее, жалование лодочникам, обслуживающим халифа и четыре дежурных лодки, плюс пенсия детям павших за веру, 30 дней - 102 динара, за 12 месяцев - здесь указано 1280 динаров, а должно быть 1224 динара... Далее, статья непредвиденные расходы султана верующих занижена на 19420 динаров. Жалования внутренней охране дворца я не смог проверить, потому что не указан платежный месяц, а только годовой расход. Остальное сходится.
   - Хорошо, - сказал довольный вазир, - значит, я могу вернуть его на доработку. Важные документы, чем дольше не подписываешь, тем лучше. Иди отдыхай. Ты поработал на славу.
   - Как насчет помилования?
   - Все в порядке. Халиф согласился. Надо составить прошение, приложить к нему характеристику начальника тюрьмы и мое ходатайство.
   - Что же мне теперь в Сиджильмасу за характеристикой ехать?
   - Ну, зачем же ехать? Есть почта. Отправь туда запрос.
   - Но это же затянет дело надолго.
   - А что делать? Бумаги любят порядок. Не мне тебя учить. Ведь ты теперь глава дивана тайной службы.
   Абу-л-Хасан поклонился и поблагодарил вазира.
   - Ну иди, отдыхай, - добродушно сказал вазир.
   - У меня есть еще одна просьба.
   - Говори.
   - Сахиб аш-шурта Сиджильмасы из-за этого дела может потерять место.
   - Почему?
   - По моей просьбе он действовал тайно и поэтому настроил против себя местного правителя. Нельзя ли дать ему здесь должность. Ведь он защищал трон халифа.
   - Ты прав Абу-л-Хасан, я подумаю, что ему предложить. Не беспокойся, иди отдыхать. Ты хорошо потрудился.
   Абу-л-Хасан попрощался и ушел.
   Часть вторая Знаток фикха
   Дверь с грохотом закрылась за его спиной. Слышно было, как надзиратель задвигает тяжелый засов. Имран прошел вперед, опустился на пол и сел, привалившись спиной к стене. Именно в этой позе, несколько дней назад он встретил сахиб аш-шурта. На мгновенье Имрану показалось, что ничего не было: ни предложения сахиб аш-шурта, ни бегства, ни ночного собрания, ни знакомства с исмаилитским даи Ибрахимом, ни повторного ареста у северных городских ворот. Если бы не джуба серой шерсти, купленная им у старьевщика, на деньги сахиб аш-шурта, все произошедшее с ним можно было принять за наваждение. Острым воспоминаньем кольнуло обещание сахиб аш-шурта сохранить ему жизнь. Ни словом, ни жестом Имрану не дали знать, как скоро его освободят. Нехорошее предчувствие вдруг охватило его.
   Имран вскочил, бросился к двери и стал бить по ней кулаками.
   - Что случилось? - отозвался из-за двери стражник.
   - Передайте сахиб аш-шурта, чтобы он пришел ко мне, - крикнул Имран.
   - Кому-кому? - изумленно переспросил стражник.
   - Сахиб аш-шурта, - неуверенно повторил Имран.
   - А может сразу правителю передать? - ядовито сказал стражник - Чего уж там, - и захохотал.
   Имран втянул голову в плечи и, как побитая собака, вернулся на свое место. Каждый следующий день убеждал его в правоте собственных опасений. Он метался по камере, молотил в дверь, плакал, разодрал на себе одежду. Все было тщетно. Сахиб аш-шурта хранил молчание. Через неделю Имран смирился, но целыми днями лежал безучастно, глядя перед собой - на дверь, на стены, на потолок. О своих детях он старался не думать. В том, что его обманули, использовав, в грязной игре, сомнений не было. Вызывало недоумение лишь то, что его не торопились обезглавить. Этому он никак не мог найти объяснений. Время остановилось для него.
   Через месяц Имрана неожиданно перевели в другую камеру. Когда вошел надзиратель и объявил ему об этом, он обрадовался и счел это добрым знаком. По-видимому, какие-то рычаги пришли в ход. Затем он, заложив руки за спину, долго шел по извилистому узкому коридору, слыша за собой тяжелое дыхание конвоира. У одной из дверей ему велено было остановиться и повернуться лицом к стене. Лязг засовов и команда "пошел". Дверь за ним захлопнулась. Новое жилище было больше в площади и имело крошечное оконце, размером с кулак, под самым потолком, из которого в камеру проистекал солнечный свет.