Страница:
двигавшуюся к северу по этой дороге. Вы, должно быть, встретились с ними.
Будьте добры, скажите, какого цвета на них мундиры, я сам не мог этого
разглядеть,- и больше я не стану вас беспокоить.
- Вы совершенно уверены, что видели их?
- Уверен? Боже мой, сэр, да я мог бы пересчитать их!
- Вот как,- сказал врач, внутренне забавляясь собственным сходством с
болтливым цирюльником из "Тысяча и одной ночи",- это очень любопытно. Я не
видел никаких войск.
Человек посмотрел на него холодно, словно и он тоже заметил это
сходство с цирюльником.
- Видно, вы не хотите мне помочь,- сказал он.- Можете убираться ко всем
чертям, сэр!
Он повернулся и, не разбирая дороги, зашагал прямиком через росистые
поля, а его мучитель, начинавший уже раскаиваться, спокойно следил за ним со
своего наблюдательного поста в седле, пока тот не исчез за деревьями.
Свернув с дороги, путник замедлил шаг и теперь шел вперед, нетвердой
походкой, чувствуя сильную усталость. Он не мог понять, отчего он так устал,
хотя чрезмерная словоохотливость деревенского лекаря была сама по себе
утомительна. Усевшись на камень, он положил руку на колено, ладонью вниз, и
случайно взглянул на нее. Рука была исхудалая, морщинистая. Он поднял обе
руки к лицу. Лицо было все в глубоких морщинах: борозды чувствовались на
ощупь. Странно! Немогла же простая контузия и короткий обморок превратить
человека в развалину.
- Я, верно, очень долго пролежал в госпитале,- сказал он вслух.- Боже,
до чего я глуп! Ведь сражение было в декабре, а сейчас лето!- Он засмеялся.-
Не удивительно, что этот лекарь подумал, будто я сбежал из сумасшедшего
дома. Он ошибся: я сбежал всего-навсего из лазарета.
Его внимание привлек маленький клочок земли неподалеку, обнесенный
каменной оградой. Без всякой определенной цели он встал и подошел к ней.
Посредине стоял тяжелый монумент, сложенный из камня. Он потемнел от
времени, выкрошился по углам и был покрыт пятнами мха и лишайника. Между
массивными глыбами пробилась трава, и корни ее раздвинули глыбы камня. В
ответ на дерзкий вызов этого сооружения время наложило на него свою
разрушающую руку, и скоро оно сровняется с землей, "подобно Тиру и Ниневии".
В надписи на одной из сторон памятника взгляд его уловил знакомое имя.
Задрожав от волнения, он перегнулся всем телом через ограду и прочел:
Бригада генерала Газена.
солдатам,
павшим в бою
при Стон-ривер, 21 декабря 1862 года
Чувствуя слабость и головокружение, человек повалился на землю. Рядом с
ним - стоило только протянуть руку - было небольшое углубление в земле,
полное воды после недавнего дождя,- прозрачная лужица. Он подполз к ней,
чтобы освежиться, приподнялся, напрягая дрожащие руки, вытянул голову
впереди увидел свое отражение, как в зеркале. Он вскрикнул страшным голосом.
Руки его ослабели, он упал лицом вниз, прямо в лужу, и нить, связавшая на
миг начало и конец его существования, оборвалась навсегда.
перевод А.Елеонской
За грубым дощатым столом сидел человек и при свете сальной свечи читал
какие-то записи в книге. Это была старая записная книжка, сильно
потрепанная; и, по-видимому, почерк был не очень разборчивый, потому что
читавший то и дело подносил книгу к самому огню так, чтобы свет падал прямо
на страницу. Тогда тень от книги погружала во мрак половину комнаты,
затемняя лица и фигуры, ибо, кроме читавшего, в комнате было еще восемь
человек. Семеро из них сидели вдоль неотесанных бревенчатых стен, молча, не
шевелясь, почти у самого стола, и, так как комната была небольшая, протянув
руку, они могли бы дотянуться до восьмого, который лежал на столе, навзничь,
полуприкрытый простыней, с вытянутыми вдоль тела руками. Он был мертв.
Человек за столом читал про себя, и никто не говорил ни слова: казалось, все
чего-то ожидали, только мертвецу нечего было ждать. Снаружи из ночного
мрака, через служившее окном отверстие, доносились волнующие ночные звуки
пустыни: протяжный, на одной неопределенной ноте, вой далекого койота; тихо
вибрирующее стрекотанье неугомонных цикад в листве деревьев; странные крики
ночных птиц, столь не похожие на крики дневных: гуденье больших суетливых
жуков и весь тот таинственный хор звуков, настолько незаметных, что, когда
они внезапно умолкают, словно от смущения, кажется, что их почти и не было
слышно. Но никто из присутствующих не замечал этого: им не свойственно было
праздное любопытство к тому, что не имело практического значения; это ясно
было из каждой черточки их суровых лиц - ясно даже при тускло горевшей
одинокой свече. Очевидно, все это были местные жители - фермеры и дровосеки.
Человек, читавший книгу, несколько отличался от остальных, он,
казалось, принадлежал к людям другого круга - людям светским, хотя что-то в
его одежде указывало на сродство с находившимися в хижине. Сюртук его вряд
ли мог бы считаться приличным в Сан-Франциско; обувь была не городская, и
шляпа, лежавшая на полу подле него (он один сидел с непокрытой головой),
была такой, что всякий, предположивший, что она служит лишь для украшения
его особы, неправильно понял бы ее назначение. Лицо у него было приятное, с
некоторым оттенком суровости, хотя, возможно, суровость эта была напускная
или выработанная годами, как это подобало человеку, облеченному властью. Он
был следователем и в силу своей должности получил доступ к книге, которую
читал: ее нашли среди вещей умершего, в его хижине, где сейчас шло
следствие.
Окончив чтение, следователь спрятал книжку в боковой карман. В эту
минуту дверь распахнулась, и в комнату вошел молодей человек. По всей
видимости, он родился и вырос не в горах: он был одет как городской житель.
Платье его, однако, пропылилось, словно он проделал длинный путь. Он и в
самом деле скакал во весь опор, чтобы поспеть на следствие.
Следователь кивнул головой; больше никто не поклонился вновь
пришедшему.
- Мы вас поджидали,- сказал следователь.- С этим делом необходимо
покончить сегодня же.
Молодой человек улыбнулся.
- Очень сожалею, что задержал вас,- сказал он,- я уехал не для того,
чтобы уклониться от следствия: мне нужно было отправить в газету сообщение о
случившемся, и я полагаю, вы меня вызвали, чтобы я рассказал вам об этом.
Следователь улыбнулся.
- Сообщение, посланное вами в газету,- сказал он,- вероятно, сильно
разнится от того, что вы покажете здесь под присягой.
- Об этом судите сами,- запальчиво возразил молодой человек, заметно
покраснев.- Я писал через копировальную бумагу, и вот копия того, что я
послал. Это написано не в виде хроники, так как все случившееся слишком
неправдоподобно, а в виде рассказа. Он может войти в мои показания, данные
под присягой.
- Но вы говорите, что это неправдоподобно?
- Для вас, сэр, это не имеет никакого значения, если я присягну, что
это правда.
Следователь с минуту молчал, опустив глаза. Люди, сидевшие вдоль стен,
переговаривались шепотом, лишь изредка отводя взгляд от лица покойника.
Потом следователь поднял глаза и сказал:
- Будем продолжать следствие.
Все сняли шляпы. Свидетеля привели к присяге.
- Ваше имя?- спросил следователь.
- Уильям Харкер.
- Возраст?
- Двадцать семь лет.
- Вы знали покойного Хью Моргана?
- Да.
- Вы были при нем, когда он умер?
- Я был поблизости.
- Как это случилось? Я имею в виду то, что вы очутились здесь.
- Я приехал к нему поохотиться и половить рыбу; в мои намерения входило
также познакомиться поближе с ним и его странным, замкнутым образом жизни.
Мне казалось, из него может выйти неплохой литературный персонаж. Я иногда
пишу рассказы.
- Я иногда читаю их.
- Благодарю вас.
- Рассказы вообще-то - не ваши.
Кое-кто из присяжных засмеялся. На мрачном фоне веселая шутка
вспыхивает ярко. Солдаты на войне в минуту затишья охотно смеются, и острое
словцо в мертвецкой захватывает своей неожиданностью.
- Расскажите обстоятельства, сопровождавшие смерть этого человека,-
сказал следователь. - Если желаете, можете пользоваться любыми заметками или
записями.
Свидетель понял. Вынув из внутреннего кармана рукопись, он поднес ее к
свечке и стал перелистывать; найдя нужную страницу, он начал читать.
Солнце еще только всходило, когда мы вышли из дома, захватив с собой
дробовики. Мы хотели пострелять перепелов, но у нас была только одна собака.
Морган сказал, что лучшее место для охоты лежит за гребнем соседней горы, и
мы пошли по тропинке сквозь густые заросли кустарника. По ту сторону гребня
местность была сравнительно ровная, густо поросшая заячьим овсом. Когда мы
вышли из кустарника, Морган, был на несколько ярдов впереди меня. Вдруг
немного вправо от нас послышался шум: словно ворочалось какое-то животное, и
мы увидели, как кусты сильно заколыхались.
- Оленя вспугнули,- сказал я.- Жаль, что мы не захватили винтовки.
Морган, который остановился, напряженно всматриваясь в колыхавшийся
кустарник, ничего не сказал, но взвел оба курка и взял ружье на прицел. Он
показался мне немного взволнованным, что меня удивило, так как он слыл за
человека, умевшего сохранять исключительное хладнокровие даже в минуты
внезапной и неминуемой опасности.
- Ну, бросьте,- сказал я.- Уж не думаете ли вы уложить оленя одним
зарядом дроби, а?
Он ничего не ответил; но, когда он слегка обернулся ко мне и я увидел
его лицо, меня поразила напряженность его взгляда. Тогда я понял, что дело
нешуточное, и первое, что пришло мне в голову, это что мы напоролись на
гризли. Я двинулся к Моргану, на ходу взводя курок.
Кусты больше не шевелились, и шум прекратился, но Морган все так же
пристально смотрел в ту сторону.
- В чем дело? Что за чертовщина? - спросил я.
- Проклятая тварь,- ответил он, не поворачивая головы.
Голос его звучал хрипло и неестественно. Морган заметно дрожал. Я уже
хотел было заговорить с ним, как вдруг заметил, что заячий овес там, где
кончается кустарник, заволновался каким-то непонятным образом. Передать это
словами почти невозможно. Казалось, налетел порыв ветра, который не только
пригибал траву, но и придавливал ее, прижимал к земле так, что она не могла
подняться, и это движение медленно шло прямо на нас.
Никогда в жизни ничто так не поражало меня, как это необыкновенное и
необъяснимое явление, хотя, кажется, я не испытывал ни малейшего страха. Я
припоминаю,- и говорю об этом сейчас потому, что, как ни странно, я вспомнил
об этом тогда,- как однажды, глядя рассеянно в открытое окно, я на миг
принял небольшое деревцо под самым окном за одно из больших деревьев,
стоявших поодаль. Оно казалось одинаковой с ними величины, но отличалось от
них более четкими и резкими очертаниями. И хотя это всего-навсего было
искажением перспективы, я был поражен, почти испуган. Мы так привыкли
полагаться на незыблемость законов природы, что малейшее от них отклонение
воспринимаем как угрозу нашей безопасности, как предупреждение о неведомом
бедствии. Так и теперь, на первый взгляд беспричинное колыхание травы и
медленное, неуклонное ее движение вселяли явную тревогу. Мой спутник,
казалось, не на шутку испугался, и я глазам своим не поверил, когда он
приложился и выпалил из обоих стволов сразу по надвигавшейся траве! Не успел
еще рассеяться дым, как я услышал громкий, неистовый крик, словно рев дикого
зверя,- и Морган, отшвырнув ружье, прыгнул в сторону и стремглав бросился
прочь. В ту же минуту что-то скрытое в дыму резким толчком отбросило меня на
землю - что-то мягкое, тяжелое, налетевшее на меня со страшной силой.
Не успел я подняться и взять ружье, которое, по-видимому, было выбито у
меня из рук, как услышал крик Моргана - крик предсмертной агонии,
сливавшийся с хриплыми, дикими звуками: словно рычали и грызлись собаки.
Охваченный невыразимым ужасом, я вскочил на ноги и посмотрел в ту сторону,
куда бежал Морган; и не дай мне бог еще раз увидеть подобное зрелище! Ярдах
в тридцати от меня мой друг, опустившись на одно колено, запрокинув голову,
без шляпы, с разметавшимися длинными волосами, раскачивался всем телом влево
и вправо, вперед и назад. Правая рука была поднята, но кисти как будто не
было, по крайней мере я ее не видел. Другая рука совсем была не видна.
Временами - так мне теперь вспоминается вся эта непостижимая сцена - я
мог различить только часть его тела: словно остальное было стерто - иного
выражения я не могу подобрать,- и затем какое-то перемещение, и все тело
становилось видным.
Все это, вероятно, длилось лишь несколько секунд, и, однако, Морган за
это время успел проделать все движения борца в схватке с противником,
превосходящим его весом и силой. Мне виден был только он, и то не всегда
отчетливо. И до меня непрерывно доносились его крики и проклятья сквозь
заглушавший их рев, который звучал злобно и яростно,- мне никогда не
приходилось слышать, чтобы такие звуки вырывались из глотки зверя или
человека.
Нерешительность моя длилась лишь одну минуту, потом, бросив ружье, я
кинулся на помощь другу. У меня мелькнула догадка, что его сводит судорога
или с ним случился припадок. Прежде чем я успел добежать до него, он упал и
затих. Все звуки смолкли, но с ужасом, превосходящим тот, какой вызвало у
меня это страшное происшествие, я опять увидел то же таинственное движение
травы от места, истоптанного вокруг распростертого человека, к опушке леса.
И только когда оно достигло леса, я смог отвести глаза и взглянуть на своего
друга. Он был мертв".
Следователь встал и подошел к мертвецу. Приподняв край простыни, он
откинул ее, открыв все тело, обнаженное и казавшееся при свете сального
огарка грязно-желтым. Оно было покрыто большими синевато-черными пятнами,
по-видимому вызванными кровоизлиянием. Грудь и бока имели такой вид, словно
по ним колотили дубинкой. Повсюду были ужасные раны. Кожа была изодрана в
клочья.
Следователь перешел на другой конец стола и развязал шелковый платок,
который поддерживал подбородок и был завязан узлом на макушке. Когда платок
сняли, под ним обнаружилось то, что было когда-то горлом. .Кое-кто из
присяжных встал, чтобы лучше видеть, но тут же отвернулся, раскаявшись в
своем любопытстве. Свидетель Харкер отошел к открытому окну и облокотился на
подоконник, почувствовав тошноту и слабость. Набросив платок мертвецу на
шею, следователь отошел в угол комнаты и из кучи платья стал вытаскивать
одну вещь за другой, на несколько секунд поднимая ее к свету и осматривая.
Все было изорвано и заскорузло от крови. Присяжные не стали производить
более тщательного осмотра. По-видимому, это не интересовало их. Собственно
говоря, они все это уже видели; единственно, что было для них новым,- это
показания Харкера.
- Джентльмены,- сказал следователь,- очевидно, у нас нет других
свидетелей. Ваши обязанности вам известны; если вопросов больше нет, вы
можете удалиться, чтобы обсудить ваше решение.
Встал старшина присяжных - высокий, бородатый человек лет шестидесяти,
в грубой одежде.
- У меня есть только один вопрос, господин следователь,- сказал он.- Из
какого сумасшедшего дома сбежал этот ваш свидетель?
- Мистер Харкер,- сказал следователь совершенно серьезно и спокойно, из
какого сумасшедшего дома вы в последний раз сбежали?
Харкер снова густо покраснел, но ничего не сказал, и семеро присяжных
встали и торжественно один за другим вышли из хижины.
- Если вы не собираетесь продолжать ваши оскорбления, сэр,- сказал
Харкер, как только они со следователем остались одни возле мертвеца,- то,
полагаю, я могу удалиться?
- Да.
Харкер пошел к выходу, но, положив руку на щеколду, остановился.
Профессиональные привычки в нем были сильны - сильнее чувства собственного
достоинства. Он обернулся и сказал:
- Я узнал книжку, которую вы держали в руках: это дневник Моргана.
Кажется, он вас сильно заинтересовал: вы читали его все время, пока я давал
показания. Нельзя ли мне взглянуть на него? Читателям интересно будет...
- Дневник не будет фигурировать в деле,- возразил следователь, опуская
книжку в карман сюртука,- все записи в нем сделаны до смерти писавшего.
Когда Харкер вышел из хижины, присяжные вернулись и встали у стола, на
котором под простыней резко обрисовались контуры тела. Старшина сел около
свечи, вынул из бокового кармана карандаш и клочок бумаги и старательно
вывел следующее решение, которое с большей или меньшей затратой усилий
подписали все остальные:
"Мы, присяжные заседатели, установили, что останки подверглись смерти
от руки горного льва. Однако некоторые из нас все-таки полагают, что их
хватила кондрашка".
В дневнике покойного Хью Моргана содержатся интересные записи, имеющие
некоторое научное значение, возможно, как гипотеза. Во время следствия
дневник не был оглашен; видимо, следователь решил, что не стоило смущать умы
присяжных. Дата первой записи не может быть установлена: верхняя часть
страницы оторвана; сохранившаяся запись гласит:
"...бегала, описывая полукруг, все время держа голову повернутой к
центру, потом останавливалась и яростно лаяла. Наконец она стремительно
бросилась в кусты. Сначала я думал, что она взбесилась, но, вернувшись
домой, не заметил в ее поведении ничего необычного, кроме того, что можно
было объяснить страхом наказания.
Может ли собака видеть носом? Могут ли запахи вызвать в мозговом центре
какие-то отпечатки того предмета, от которого они исходят?
2 сентября. Вчера ночью, наблюдая за тем, как звезды восходят над
горным хребтом к востоку от дома. я заметил, что они исчезают одна за другой
- слева направо. Каждая затмевалась на секунду, и не все сразу, а одна или
даже несколько звезд на расстоянии градуса или двух над гребнем были как бы
стерты. Казалось, между ними и мною что-то двигалось, я не мог рассмотреть,
что это, а звезды были слишком редки, чтобы можно было определить контуры
предмета. Ух! не нравится мне это..."
Не хватает записей за несколько недель - из книжки вырвано три
страницы.
"27 сентября. Оно опять было здесь: я каждый день нахожу следы его
преступления. Вчера я снова всю ночь продежурил в том же месте с ружьем в
руках, зарядив оба ствола крупной дробью. Наутро я увидел свежие следы,
снова те же самые. А я могу поклясться, что не спал,- в сущности, я почти
совсем не сплю. Это ужасно! Невыносимо!
Если эти поразительные явления реальны, я сойду с ума; если же это плод
моего воображения, я уже сошел с ума.
3 октября. Я не уйду, оно не выгонит меня отсюда. Нет! это мой дом, моя
земля. Бог ненавидит трусов.
5 октября. Я больше не могу; я пригласил Харкера провести у меня
несколько недель - у него трезвая голова. По его поведению я узнаю, считает
ли он меня сумасшедшим.
7 октября. Я нашел решение загадки: это случилось сегодня ночью -
внезапно, как откровение. Как просто, как ужасно просто! Есть звуки, которых
мы не слышим. На концах гаммы есть ноты, которые не задевают струн такого
несовершенного инструмента, как человеческое ухо. Они слишком высоки или
слишком низки. Я не раз наблюдал за стаей дроздов, усевшихся на верхушке
дерева или даже на нескольких деревьях и распевавших во все горло. И вдруг в
одну минуту точно в одно и то же мгновение - все снимаются и улетают.
Почему? Они не могли видеть друг друга - мешали верхушки деревьев. Все птицы
разом не могли видеть вожака, где бы он ни был. Верно, был подан
какой-нибудь сигнал на высокой ноте, перекрывший все звуки, но не слышный
мне. Случалось, я наблюдал такой же одновременный и молчаливый отлет не
только дроздов, но и других птиц, например, перепелов, отделенных друг от
друга кустами или даже сидевших на противоположных склонах холма. Моряки
знают, что стадо китов, которые греются на солнце или резвятся на
поверхности океана, растянувшись на несколько миль друг от друга,
разделенные кривизной земли, иногда одновременно в одно мгновение-все
исчезают из вида. Дан был сигнал - слишком глухой для слуха матроса на
топ-матче и для его товарищей на палубе, тем не менее ощутивших его в
вибрации судна, подобно тому как своды собора отвечают на басовые ноты
органа. То же самое происходит не только со звуком, но и с цветом. На обоих
концах солнечного спектра химик может обнаружить то, что известно под именем
актинических лучей. Это тоже цвета-лучи, неотделимо входящие в состав
видимого света, которые мы не можем различить. Человеческий глаз
несовершенный инструмент; его диапазон всего несколько октав "хроматической
гаммы". Я не сошел с ума; есть цвета, которые мы не можем видеть.
И да поможет мне бог! Проклятая тварь как раз такого цвета".
перевод Ф.Золотаревской
Я родился от честных, а потому бедных родителей и до двадцати трех лет
не имел ни малейшего понятия о том, сколько счастливых возможностей таится
для человека в деньгах его ближнего. Но когда я достиг этого возраста,
провидение явило мне сон и раскрыло предо мною всю бессмысленность честного
труда.
- Взгляни на скудость и убожество своего жребия и внимай урокам
природы,- сказал привидевшийся мне святой отшельник.- По утрам ты встаешь со
своей соломенной подстилки и идешь на поля, чтобы вновь предаться ежедневным
грудам. По пути головки цветов дружески кивают тебе. Жаворонок приветствует
тебя звонкой песней. Утреннее солнце согревает тебя нежаркими лучами, и ты
вдыхаешь струящийся от росистых трав прохладный воздух, столь благодатный
для легких. Кажется, будто вся природа радостно встречает тебя, как верная
служанка своего доброго хозяина. Нежнейшие ее звучания находят в тебе
отклик, и в душе твоей все поет. Ты берешься за плуг в надежде, что чудесное
утро предвещает еще более чудесный день, когда в полном блеске предстанет
пред тобою красота природы и вызванное ею отрадное чувство упрочится в твоем
сердце. Ты идешь за плугом, пока усталость не заставит тебя сделать
передышку, а затем садишься в конце борозды, предполагая всецело насладиться
блаженством, которое тебе лишь едва-едва удалось вкусить поутру.
Но, увы! Солнце стоит высоко в раскаленном небе, посылая на землю целые
потоки жарких лучей. Цветы сомкнули лепестки, оберегая свой аромат и скрыв
от постороннего взора яркость своих красок. От трав уже не струится
прохлада; роса исчезла, и пересохшие поля, так же как и небо, пышут свирепым
жаром. Птицы больше не приветствуют тебя своими руладами, и лишь сойка на
опушке рощи хрипло бранит тебя за что-то. Несчастный! Природа лишила тебя
своего нежного и врачующего участия в наказании за твой грех. Ты нарушил
первую из ее десяти заповедей: ты трудился!
Пробудившись от этого сна, я собрал свои немногочисленные пожитки,
сказал "прости" заблудшим моим родителям и покинул страну, задержавшись лишь
ненадолго у могилы своего деда-священника, чтобы принести там торжественную
клятву, что отныне ни единого пенни не заработаю честным трудом, и да
поможет мне бог!
Не помню, долго ли я странствовал, но в конце концов очутился в большом
городе у моря и сделался там врачом. Я теперь уже не помню, как назывался
этот город до того, как я туда приехал. Мои успехи и популярность на новом
поприще были столь велики, что олдермены, по настоянию сограждан, вынуждены
были дать городу новое название, и он стал именоваться "Городом Почивших".
Нет нужды упоминать, что я отнюдь не обладал какими-либо познаниями в
медицине. Но с помощью видного специалиста по подделке документов я приобрел
диплом, якобы выданный мне Королевским Обществом Знахарей и Шарлатанов
города Идол-сити. Этот диплом в рамке из бессмертника был подвешен на
креповой ленточке к плакучей иве, растущей против моей приемной, и привлекал
к себе толпы страждущих. Я основал также черезвычайно крупный похоронный
комбинат, тесно связанный с моей врачебной практикой. Как только мне
позволили средства, я купил большой участок земли и устроил на нем кладбище,
по одну сторону которого находилась моя мастерская мраморных памятников, а
по другую - обширное цветоводство. Кокетство, мода и скорбь поставляли
покупателей в мой универсальный магазин "Все для скорбящих". Словом, дела
мои процветали, и уже через год я смог выписать своих родителей и устроить
старого отца на прекрасную должность скупщика краденых вещей. Поступок этот
никак нельзя было счесть постыдным актом сыновней признательности, потому
что я вытягивал у старика все доходы.
Но, к сожалению, лишь крайняя бедность может гарантировать нас от
превратностей судьбы; человек не в состоянии уберечь себя от зависти богов и
бесконечных козней фортуны. Богатство, разрастаясь вширь, теряет свою мощь,
в то время как антагонистические силы, которых оно оттесняет, накапливают
энергию по закону упругости и, в конце концов, наносят сокрушительный
ответный удар. Слава о моем врачебном искусстве все росла, и ко мне стали
привозить пациентов со всех концов земного шара. Лежачие больные, чье
упорное отлынивание от смерти служило постоянным источником огорчения для их
друзей; богатые завещатели, чьи наследники жаждали получить свои кровные
Будьте добры, скажите, какого цвета на них мундиры, я сам не мог этого
разглядеть,- и больше я не стану вас беспокоить.
- Вы совершенно уверены, что видели их?
- Уверен? Боже мой, сэр, да я мог бы пересчитать их!
- Вот как,- сказал врач, внутренне забавляясь собственным сходством с
болтливым цирюльником из "Тысяча и одной ночи",- это очень любопытно. Я не
видел никаких войск.
Человек посмотрел на него холодно, словно и он тоже заметил это
сходство с цирюльником.
- Видно, вы не хотите мне помочь,- сказал он.- Можете убираться ко всем
чертям, сэр!
Он повернулся и, не разбирая дороги, зашагал прямиком через росистые
поля, а его мучитель, начинавший уже раскаиваться, спокойно следил за ним со
своего наблюдательного поста в седле, пока тот не исчез за деревьями.
Свернув с дороги, путник замедлил шаг и теперь шел вперед, нетвердой
походкой, чувствуя сильную усталость. Он не мог понять, отчего он так устал,
хотя чрезмерная словоохотливость деревенского лекаря была сама по себе
утомительна. Усевшись на камень, он положил руку на колено, ладонью вниз, и
случайно взглянул на нее. Рука была исхудалая, морщинистая. Он поднял обе
руки к лицу. Лицо было все в глубоких морщинах: борозды чувствовались на
ощупь. Странно! Немогла же простая контузия и короткий обморок превратить
человека в развалину.
- Я, верно, очень долго пролежал в госпитале,- сказал он вслух.- Боже,
до чего я глуп! Ведь сражение было в декабре, а сейчас лето!- Он засмеялся.-
Не удивительно, что этот лекарь подумал, будто я сбежал из сумасшедшего
дома. Он ошибся: я сбежал всего-навсего из лазарета.
Его внимание привлек маленький клочок земли неподалеку, обнесенный
каменной оградой. Без всякой определенной цели он встал и подошел к ней.
Посредине стоял тяжелый монумент, сложенный из камня. Он потемнел от
времени, выкрошился по углам и был покрыт пятнами мха и лишайника. Между
массивными глыбами пробилась трава, и корни ее раздвинули глыбы камня. В
ответ на дерзкий вызов этого сооружения время наложило на него свою
разрушающую руку, и скоро оно сровняется с землей, "подобно Тиру и Ниневии".
В надписи на одной из сторон памятника взгляд его уловил знакомое имя.
Задрожав от волнения, он перегнулся всем телом через ограду и прочел:
Бригада генерала Газена.
солдатам,
павшим в бою
при Стон-ривер, 21 декабря 1862 года
Чувствуя слабость и головокружение, человек повалился на землю. Рядом с
ним - стоило только протянуть руку - было небольшое углубление в земле,
полное воды после недавнего дождя,- прозрачная лужица. Он подполз к ней,
чтобы освежиться, приподнялся, напрягая дрожащие руки, вытянул голову
впереди увидел свое отражение, как в зеркале. Он вскрикнул страшным голосом.
Руки его ослабели, он упал лицом вниз, прямо в лужу, и нить, связавшая на
миг начало и конец его существования, оборвалась навсегда.
перевод А.Елеонской
За грубым дощатым столом сидел человек и при свете сальной свечи читал
какие-то записи в книге. Это была старая записная книжка, сильно
потрепанная; и, по-видимому, почерк был не очень разборчивый, потому что
читавший то и дело подносил книгу к самому огню так, чтобы свет падал прямо
на страницу. Тогда тень от книги погружала во мрак половину комнаты,
затемняя лица и фигуры, ибо, кроме читавшего, в комнате было еще восемь
человек. Семеро из них сидели вдоль неотесанных бревенчатых стен, молча, не
шевелясь, почти у самого стола, и, так как комната была небольшая, протянув
руку, они могли бы дотянуться до восьмого, который лежал на столе, навзничь,
полуприкрытый простыней, с вытянутыми вдоль тела руками. Он был мертв.
Человек за столом читал про себя, и никто не говорил ни слова: казалось, все
чего-то ожидали, только мертвецу нечего было ждать. Снаружи из ночного
мрака, через служившее окном отверстие, доносились волнующие ночные звуки
пустыни: протяжный, на одной неопределенной ноте, вой далекого койота; тихо
вибрирующее стрекотанье неугомонных цикад в листве деревьев; странные крики
ночных птиц, столь не похожие на крики дневных: гуденье больших суетливых
жуков и весь тот таинственный хор звуков, настолько незаметных, что, когда
они внезапно умолкают, словно от смущения, кажется, что их почти и не было
слышно. Но никто из присутствующих не замечал этого: им не свойственно было
праздное любопытство к тому, что не имело практического значения; это ясно
было из каждой черточки их суровых лиц - ясно даже при тускло горевшей
одинокой свече. Очевидно, все это были местные жители - фермеры и дровосеки.
Человек, читавший книгу, несколько отличался от остальных, он,
казалось, принадлежал к людям другого круга - людям светским, хотя что-то в
его одежде указывало на сродство с находившимися в хижине. Сюртук его вряд
ли мог бы считаться приличным в Сан-Франциско; обувь была не городская, и
шляпа, лежавшая на полу подле него (он один сидел с непокрытой головой),
была такой, что всякий, предположивший, что она служит лишь для украшения
его особы, неправильно понял бы ее назначение. Лицо у него было приятное, с
некоторым оттенком суровости, хотя, возможно, суровость эта была напускная
или выработанная годами, как это подобало человеку, облеченному властью. Он
был следователем и в силу своей должности получил доступ к книге, которую
читал: ее нашли среди вещей умершего, в его хижине, где сейчас шло
следствие.
Окончив чтение, следователь спрятал книжку в боковой карман. В эту
минуту дверь распахнулась, и в комнату вошел молодей человек. По всей
видимости, он родился и вырос не в горах: он был одет как городской житель.
Платье его, однако, пропылилось, словно он проделал длинный путь. Он и в
самом деле скакал во весь опор, чтобы поспеть на следствие.
Следователь кивнул головой; больше никто не поклонился вновь
пришедшему.
- Мы вас поджидали,- сказал следователь.- С этим делом необходимо
покончить сегодня же.
Молодой человек улыбнулся.
- Очень сожалею, что задержал вас,- сказал он,- я уехал не для того,
чтобы уклониться от следствия: мне нужно было отправить в газету сообщение о
случившемся, и я полагаю, вы меня вызвали, чтобы я рассказал вам об этом.
Следователь улыбнулся.
- Сообщение, посланное вами в газету,- сказал он,- вероятно, сильно
разнится от того, что вы покажете здесь под присягой.
- Об этом судите сами,- запальчиво возразил молодой человек, заметно
покраснев.- Я писал через копировальную бумагу, и вот копия того, что я
послал. Это написано не в виде хроники, так как все случившееся слишком
неправдоподобно, а в виде рассказа. Он может войти в мои показания, данные
под присягой.
- Но вы говорите, что это неправдоподобно?
- Для вас, сэр, это не имеет никакого значения, если я присягну, что
это правда.
Следователь с минуту молчал, опустив глаза. Люди, сидевшие вдоль стен,
переговаривались шепотом, лишь изредка отводя взгляд от лица покойника.
Потом следователь поднял глаза и сказал:
- Будем продолжать следствие.
Все сняли шляпы. Свидетеля привели к присяге.
- Ваше имя?- спросил следователь.
- Уильям Харкер.
- Возраст?
- Двадцать семь лет.
- Вы знали покойного Хью Моргана?
- Да.
- Вы были при нем, когда он умер?
- Я был поблизости.
- Как это случилось? Я имею в виду то, что вы очутились здесь.
- Я приехал к нему поохотиться и половить рыбу; в мои намерения входило
также познакомиться поближе с ним и его странным, замкнутым образом жизни.
Мне казалось, из него может выйти неплохой литературный персонаж. Я иногда
пишу рассказы.
- Я иногда читаю их.
- Благодарю вас.
- Рассказы вообще-то - не ваши.
Кое-кто из присяжных засмеялся. На мрачном фоне веселая шутка
вспыхивает ярко. Солдаты на войне в минуту затишья охотно смеются, и острое
словцо в мертвецкой захватывает своей неожиданностью.
- Расскажите обстоятельства, сопровождавшие смерть этого человека,-
сказал следователь. - Если желаете, можете пользоваться любыми заметками или
записями.
Свидетель понял. Вынув из внутреннего кармана рукопись, он поднес ее к
свечке и стал перелистывать; найдя нужную страницу, он начал читать.
Солнце еще только всходило, когда мы вышли из дома, захватив с собой
дробовики. Мы хотели пострелять перепелов, но у нас была только одна собака.
Морган сказал, что лучшее место для охоты лежит за гребнем соседней горы, и
мы пошли по тропинке сквозь густые заросли кустарника. По ту сторону гребня
местность была сравнительно ровная, густо поросшая заячьим овсом. Когда мы
вышли из кустарника, Морган, был на несколько ярдов впереди меня. Вдруг
немного вправо от нас послышался шум: словно ворочалось какое-то животное, и
мы увидели, как кусты сильно заколыхались.
- Оленя вспугнули,- сказал я.- Жаль, что мы не захватили винтовки.
Морган, который остановился, напряженно всматриваясь в колыхавшийся
кустарник, ничего не сказал, но взвел оба курка и взял ружье на прицел. Он
показался мне немного взволнованным, что меня удивило, так как он слыл за
человека, умевшего сохранять исключительное хладнокровие даже в минуты
внезапной и неминуемой опасности.
- Ну, бросьте,- сказал я.- Уж не думаете ли вы уложить оленя одним
зарядом дроби, а?
Он ничего не ответил; но, когда он слегка обернулся ко мне и я увидел
его лицо, меня поразила напряженность его взгляда. Тогда я понял, что дело
нешуточное, и первое, что пришло мне в голову, это что мы напоролись на
гризли. Я двинулся к Моргану, на ходу взводя курок.
Кусты больше не шевелились, и шум прекратился, но Морган все так же
пристально смотрел в ту сторону.
- В чем дело? Что за чертовщина? - спросил я.
- Проклятая тварь,- ответил он, не поворачивая головы.
Голос его звучал хрипло и неестественно. Морган заметно дрожал. Я уже
хотел было заговорить с ним, как вдруг заметил, что заячий овес там, где
кончается кустарник, заволновался каким-то непонятным образом. Передать это
словами почти невозможно. Казалось, налетел порыв ветра, который не только
пригибал траву, но и придавливал ее, прижимал к земле так, что она не могла
подняться, и это движение медленно шло прямо на нас.
Никогда в жизни ничто так не поражало меня, как это необыкновенное и
необъяснимое явление, хотя, кажется, я не испытывал ни малейшего страха. Я
припоминаю,- и говорю об этом сейчас потому, что, как ни странно, я вспомнил
об этом тогда,- как однажды, глядя рассеянно в открытое окно, я на миг
принял небольшое деревцо под самым окном за одно из больших деревьев,
стоявших поодаль. Оно казалось одинаковой с ними величины, но отличалось от
них более четкими и резкими очертаниями. И хотя это всего-навсего было
искажением перспективы, я был поражен, почти испуган. Мы так привыкли
полагаться на незыблемость законов природы, что малейшее от них отклонение
воспринимаем как угрозу нашей безопасности, как предупреждение о неведомом
бедствии. Так и теперь, на первый взгляд беспричинное колыхание травы и
медленное, неуклонное ее движение вселяли явную тревогу. Мой спутник,
казалось, не на шутку испугался, и я глазам своим не поверил, когда он
приложился и выпалил из обоих стволов сразу по надвигавшейся траве! Не успел
еще рассеяться дым, как я услышал громкий, неистовый крик, словно рев дикого
зверя,- и Морган, отшвырнув ружье, прыгнул в сторону и стремглав бросился
прочь. В ту же минуту что-то скрытое в дыму резким толчком отбросило меня на
землю - что-то мягкое, тяжелое, налетевшее на меня со страшной силой.
Не успел я подняться и взять ружье, которое, по-видимому, было выбито у
меня из рук, как услышал крик Моргана - крик предсмертной агонии,
сливавшийся с хриплыми, дикими звуками: словно рычали и грызлись собаки.
Охваченный невыразимым ужасом, я вскочил на ноги и посмотрел в ту сторону,
куда бежал Морган; и не дай мне бог еще раз увидеть подобное зрелище! Ярдах
в тридцати от меня мой друг, опустившись на одно колено, запрокинув голову,
без шляпы, с разметавшимися длинными волосами, раскачивался всем телом влево
и вправо, вперед и назад. Правая рука была поднята, но кисти как будто не
было, по крайней мере я ее не видел. Другая рука совсем была не видна.
Временами - так мне теперь вспоминается вся эта непостижимая сцена - я
мог различить только часть его тела: словно остальное было стерто - иного
выражения я не могу подобрать,- и затем какое-то перемещение, и все тело
становилось видным.
Все это, вероятно, длилось лишь несколько секунд, и, однако, Морган за
это время успел проделать все движения борца в схватке с противником,
превосходящим его весом и силой. Мне виден был только он, и то не всегда
отчетливо. И до меня непрерывно доносились его крики и проклятья сквозь
заглушавший их рев, который звучал злобно и яростно,- мне никогда не
приходилось слышать, чтобы такие звуки вырывались из глотки зверя или
человека.
Нерешительность моя длилась лишь одну минуту, потом, бросив ружье, я
кинулся на помощь другу. У меня мелькнула догадка, что его сводит судорога
или с ним случился припадок. Прежде чем я успел добежать до него, он упал и
затих. Все звуки смолкли, но с ужасом, превосходящим тот, какой вызвало у
меня это страшное происшествие, я опять увидел то же таинственное движение
травы от места, истоптанного вокруг распростертого человека, к опушке леса.
И только когда оно достигло леса, я смог отвести глаза и взглянуть на своего
друга. Он был мертв".
Следователь встал и подошел к мертвецу. Приподняв край простыни, он
откинул ее, открыв все тело, обнаженное и казавшееся при свете сального
огарка грязно-желтым. Оно было покрыто большими синевато-черными пятнами,
по-видимому вызванными кровоизлиянием. Грудь и бока имели такой вид, словно
по ним колотили дубинкой. Повсюду были ужасные раны. Кожа была изодрана в
клочья.
Следователь перешел на другой конец стола и развязал шелковый платок,
который поддерживал подбородок и был завязан узлом на макушке. Когда платок
сняли, под ним обнаружилось то, что было когда-то горлом. .Кое-кто из
присяжных встал, чтобы лучше видеть, но тут же отвернулся, раскаявшись в
своем любопытстве. Свидетель Харкер отошел к открытому окну и облокотился на
подоконник, почувствовав тошноту и слабость. Набросив платок мертвецу на
шею, следователь отошел в угол комнаты и из кучи платья стал вытаскивать
одну вещь за другой, на несколько секунд поднимая ее к свету и осматривая.
Все было изорвано и заскорузло от крови. Присяжные не стали производить
более тщательного осмотра. По-видимому, это не интересовало их. Собственно
говоря, они все это уже видели; единственно, что было для них новым,- это
показания Харкера.
- Джентльмены,- сказал следователь,- очевидно, у нас нет других
свидетелей. Ваши обязанности вам известны; если вопросов больше нет, вы
можете удалиться, чтобы обсудить ваше решение.
Встал старшина присяжных - высокий, бородатый человек лет шестидесяти,
в грубой одежде.
- У меня есть только один вопрос, господин следователь,- сказал он.- Из
какого сумасшедшего дома сбежал этот ваш свидетель?
- Мистер Харкер,- сказал следователь совершенно серьезно и спокойно, из
какого сумасшедшего дома вы в последний раз сбежали?
Харкер снова густо покраснел, но ничего не сказал, и семеро присяжных
встали и торжественно один за другим вышли из хижины.
- Если вы не собираетесь продолжать ваши оскорбления, сэр,- сказал
Харкер, как только они со следователем остались одни возле мертвеца,- то,
полагаю, я могу удалиться?
- Да.
Харкер пошел к выходу, но, положив руку на щеколду, остановился.
Профессиональные привычки в нем были сильны - сильнее чувства собственного
достоинства. Он обернулся и сказал:
- Я узнал книжку, которую вы держали в руках: это дневник Моргана.
Кажется, он вас сильно заинтересовал: вы читали его все время, пока я давал
показания. Нельзя ли мне взглянуть на него? Читателям интересно будет...
- Дневник не будет фигурировать в деле,- возразил следователь, опуская
книжку в карман сюртука,- все записи в нем сделаны до смерти писавшего.
Когда Харкер вышел из хижины, присяжные вернулись и встали у стола, на
котором под простыней резко обрисовались контуры тела. Старшина сел около
свечи, вынул из бокового кармана карандаш и клочок бумаги и старательно
вывел следующее решение, которое с большей или меньшей затратой усилий
подписали все остальные:
"Мы, присяжные заседатели, установили, что останки подверглись смерти
от руки горного льва. Однако некоторые из нас все-таки полагают, что их
хватила кондрашка".
В дневнике покойного Хью Моргана содержатся интересные записи, имеющие
некоторое научное значение, возможно, как гипотеза. Во время следствия
дневник не был оглашен; видимо, следователь решил, что не стоило смущать умы
присяжных. Дата первой записи не может быть установлена: верхняя часть
страницы оторвана; сохранившаяся запись гласит:
"...бегала, описывая полукруг, все время держа голову повернутой к
центру, потом останавливалась и яростно лаяла. Наконец она стремительно
бросилась в кусты. Сначала я думал, что она взбесилась, но, вернувшись
домой, не заметил в ее поведении ничего необычного, кроме того, что можно
было объяснить страхом наказания.
Может ли собака видеть носом? Могут ли запахи вызвать в мозговом центре
какие-то отпечатки того предмета, от которого они исходят?
2 сентября. Вчера ночью, наблюдая за тем, как звезды восходят над
горным хребтом к востоку от дома. я заметил, что они исчезают одна за другой
- слева направо. Каждая затмевалась на секунду, и не все сразу, а одна или
даже несколько звезд на расстоянии градуса или двух над гребнем были как бы
стерты. Казалось, между ними и мною что-то двигалось, я не мог рассмотреть,
что это, а звезды были слишком редки, чтобы можно было определить контуры
предмета. Ух! не нравится мне это..."
Не хватает записей за несколько недель - из книжки вырвано три
страницы.
"27 сентября. Оно опять было здесь: я каждый день нахожу следы его
преступления. Вчера я снова всю ночь продежурил в том же месте с ружьем в
руках, зарядив оба ствола крупной дробью. Наутро я увидел свежие следы,
снова те же самые. А я могу поклясться, что не спал,- в сущности, я почти
совсем не сплю. Это ужасно! Невыносимо!
Если эти поразительные явления реальны, я сойду с ума; если же это плод
моего воображения, я уже сошел с ума.
3 октября. Я не уйду, оно не выгонит меня отсюда. Нет! это мой дом, моя
земля. Бог ненавидит трусов.
5 октября. Я больше не могу; я пригласил Харкера провести у меня
несколько недель - у него трезвая голова. По его поведению я узнаю, считает
ли он меня сумасшедшим.
7 октября. Я нашел решение загадки: это случилось сегодня ночью -
внезапно, как откровение. Как просто, как ужасно просто! Есть звуки, которых
мы не слышим. На концах гаммы есть ноты, которые не задевают струн такого
несовершенного инструмента, как человеческое ухо. Они слишком высоки или
слишком низки. Я не раз наблюдал за стаей дроздов, усевшихся на верхушке
дерева или даже на нескольких деревьях и распевавших во все горло. И вдруг в
одну минуту точно в одно и то же мгновение - все снимаются и улетают.
Почему? Они не могли видеть друг друга - мешали верхушки деревьев. Все птицы
разом не могли видеть вожака, где бы он ни был. Верно, был подан
какой-нибудь сигнал на высокой ноте, перекрывший все звуки, но не слышный
мне. Случалось, я наблюдал такой же одновременный и молчаливый отлет не
только дроздов, но и других птиц, например, перепелов, отделенных друг от
друга кустами или даже сидевших на противоположных склонах холма. Моряки
знают, что стадо китов, которые греются на солнце или резвятся на
поверхности океана, растянувшись на несколько миль друг от друга,
разделенные кривизной земли, иногда одновременно в одно мгновение-все
исчезают из вида. Дан был сигнал - слишком глухой для слуха матроса на
топ-матче и для его товарищей на палубе, тем не менее ощутивших его в
вибрации судна, подобно тому как своды собора отвечают на басовые ноты
органа. То же самое происходит не только со звуком, но и с цветом. На обоих
концах солнечного спектра химик может обнаружить то, что известно под именем
актинических лучей. Это тоже цвета-лучи, неотделимо входящие в состав
видимого света, которые мы не можем различить. Человеческий глаз
несовершенный инструмент; его диапазон всего несколько октав "хроматической
гаммы". Я не сошел с ума; есть цвета, которые мы не можем видеть.
И да поможет мне бог! Проклятая тварь как раз такого цвета".
перевод Ф.Золотаревской
Я родился от честных, а потому бедных родителей и до двадцати трех лет
не имел ни малейшего понятия о том, сколько счастливых возможностей таится
для человека в деньгах его ближнего. Но когда я достиг этого возраста,
провидение явило мне сон и раскрыло предо мною всю бессмысленность честного
труда.
- Взгляни на скудость и убожество своего жребия и внимай урокам
природы,- сказал привидевшийся мне святой отшельник.- По утрам ты встаешь со
своей соломенной подстилки и идешь на поля, чтобы вновь предаться ежедневным
грудам. По пути головки цветов дружески кивают тебе. Жаворонок приветствует
тебя звонкой песней. Утреннее солнце согревает тебя нежаркими лучами, и ты
вдыхаешь струящийся от росистых трав прохладный воздух, столь благодатный
для легких. Кажется, будто вся природа радостно встречает тебя, как верная
служанка своего доброго хозяина. Нежнейшие ее звучания находят в тебе
отклик, и в душе твоей все поет. Ты берешься за плуг в надежде, что чудесное
утро предвещает еще более чудесный день, когда в полном блеске предстанет
пред тобою красота природы и вызванное ею отрадное чувство упрочится в твоем
сердце. Ты идешь за плугом, пока усталость не заставит тебя сделать
передышку, а затем садишься в конце борозды, предполагая всецело насладиться
блаженством, которое тебе лишь едва-едва удалось вкусить поутру.
Но, увы! Солнце стоит высоко в раскаленном небе, посылая на землю целые
потоки жарких лучей. Цветы сомкнули лепестки, оберегая свой аромат и скрыв
от постороннего взора яркость своих красок. От трав уже не струится
прохлада; роса исчезла, и пересохшие поля, так же как и небо, пышут свирепым
жаром. Птицы больше не приветствуют тебя своими руладами, и лишь сойка на
опушке рощи хрипло бранит тебя за что-то. Несчастный! Природа лишила тебя
своего нежного и врачующего участия в наказании за твой грех. Ты нарушил
первую из ее десяти заповедей: ты трудился!
Пробудившись от этого сна, я собрал свои немногочисленные пожитки,
сказал "прости" заблудшим моим родителям и покинул страну, задержавшись лишь
ненадолго у могилы своего деда-священника, чтобы принести там торжественную
клятву, что отныне ни единого пенни не заработаю честным трудом, и да
поможет мне бог!
Не помню, долго ли я странствовал, но в конце концов очутился в большом
городе у моря и сделался там врачом. Я теперь уже не помню, как назывался
этот город до того, как я туда приехал. Мои успехи и популярность на новом
поприще были столь велики, что олдермены, по настоянию сограждан, вынуждены
были дать городу новое название, и он стал именоваться "Городом Почивших".
Нет нужды упоминать, что я отнюдь не обладал какими-либо познаниями в
медицине. Но с помощью видного специалиста по подделке документов я приобрел
диплом, якобы выданный мне Королевским Обществом Знахарей и Шарлатанов
города Идол-сити. Этот диплом в рамке из бессмертника был подвешен на
креповой ленточке к плакучей иве, растущей против моей приемной, и привлекал
к себе толпы страждущих. Я основал также черезвычайно крупный похоронный
комбинат, тесно связанный с моей врачебной практикой. Как только мне
позволили средства, я купил большой участок земли и устроил на нем кладбище,
по одну сторону которого находилась моя мастерская мраморных памятников, а
по другую - обширное цветоводство. Кокетство, мода и скорбь поставляли
покупателей в мой универсальный магазин "Все для скорбящих". Словом, дела
мои процветали, и уже через год я смог выписать своих родителей и устроить
старого отца на прекрасную должность скупщика краденых вещей. Поступок этот
никак нельзя было счесть постыдным актом сыновней признательности, потому
что я вытягивал у старика все доходы.
Но, к сожалению, лишь крайняя бедность может гарантировать нас от
превратностей судьбы; человек не в состоянии уберечь себя от зависти богов и
бесконечных козней фортуны. Богатство, разрастаясь вширь, теряет свою мощь,
в то время как антагонистические силы, которых оно оттесняет, накапливают
энергию по закону упругости и, в конце концов, наносят сокрушительный
ответный удар. Слава о моем врачебном искусстве все росла, и ко мне стали
привозить пациентов со всех концов земного шара. Лежачие больные, чье
упорное отлынивание от смерти служило постоянным источником огорчения для их
друзей; богатые завещатели, чьи наследники жаждали получить свои кровные