Амброз Бирс. Рассказы

наготове и может быть вызвано по заказу? Позвольте напомнить/вам, сэр, что
тот рассказ, который вы оказали мне честь прочитать, желая рассеять
трамвайную скуку, принадлежит к числу рассказов о привидениях.
- Что же из этого?
- Как что? Разве читатель, кроме прав, не имеет еще и обязанностей? Вы
заплатили за эту газету пять центов. Она ваша. Вы вольны читать ее, когда и
где вам угодно. Большая часть того, что в ней напечатано, воспринимается
независимо от времени, места и настроения читателя; есть даже такой
материал, который нужно читать немедленно, пока он не выдохся. Но мой
рассказ совсем иного рода. Это не последние новости из царства теней,
имеющие своей целью держать вас в курсе текущих событий потустороннего мира.
Рассказ может подождать, когда у вас найдется досуг, чтобы привести себя в
настроение, соответствующее его духу, а я позволю себе утверждать, что в
трамвае вам это не удастся, даже если вы единственный пассажир. Тут
требуется иное одиночество. У автора есть свои права, и читатель обязан
уважать их.
- Например?
-"Право на безраздельное внимание читателя. Отказывать писателю в этом
просто безнравственно. Делить свое внимание между ним и грохотом трамвая,
движущейся панорамой уличной толпы, домов, тротуаров - тысячей вещей, из
которых складывается наше повседневное окружение, - это значит совершать
величайшую несправедливость. Да что несправедливость - подлость!
Говоривший вскочил на ноги и теперь стоял, держась за ремень. Его
собеседник глядел на него в крайнем изумлении, недоумевая, как столь
ничтожная обида могла вызвать такую гневную речь. Он видел, что лицо его
друга бледнее обычного, а глаза горят, как раскаленные уголья.
- Вы знаете, что я хочу сказать, Марч, - продолжал писатель запальчивой
скороговоркой. - Вы это отлично знаете. В подзаголовке рассказа,
напечатанного в сегодняшнем номере "Вестника", черным по белому значится:
"Рассказ с привидениями". Смысл этого подзаголовка достаточно ясен. Каждый
порядочный читатель поймет это как указание на известного рода условия, при
которых он должен прочесть эту вещь.
Тот, кого назвали Марчем, чуть поморщился, затем улыбнулся и спросил:
- Что же это за условия? Я ведь, вы знаете, простой коммерсант и не
привык разбираться в подобных вещах. Где, когда и как нужно читать ваш
рассказ?
- Ночью - в одиночестве - при сальной свече. Есть ряд чувств, которые
автор без особого труда может вызвать у читателя - например, сострадание,
веселье. Я берусь почти в любой обстановке заставить вас плакать или
хохотать. Но для того, чтобы рассказ, подобный этому, произвел на вас
должное впечатление, нужно внушить вам страх -или по меньшей мере ощущение
сверхъестественного, а это уже не так просто. Я вправе рассчитывать, что,
если вы вообще хотите читать мои сочинения, вы пойдете мне навстречу и
постараетесь облегчить доступ тем чувствам, которые я стремлюсь в вас
вселить.
Тем временем трамвай прибыл на конечную станцию и остановился. Это был
его первый дневной рейс, и никто не мешал разговору двух ранних пассажиров.
Улицы были еще тихи и пустынны; гребни крыш едва позолотило встающее солнце.
Друзья вышли из вагона и зашагали по тротуару; на ходу Марч испытующе
поглядывал на своего спутника, которому, как это часто бывает с незаурядно
одаренными литераторами, молва приписала разные гибельные пороки. Для мелких
душонок - это способ отомстить выдающейся личности за ее превосходство.
Мистер Колстон слыл писателем большого таланта. Есть люди, которые в
простоте своей считают талант особой формой ненормальности. Известно было,
что Колстон не пьет спиртного, но говорили, будто он курит опиум. В это утро
было в нем нечто такое - странный блеск глаз, необычная бледность,
многословие и быстрота речи, - что вдруг заставило мистера Марча поверить
этим слухам. Однако хоть он и видел болезненное возбуждение писателя, он был
не столь бескорыстен, чтобы отказаться от разговора, который находил
занимательным.
- Итак, вы хотите сказать, - начал он, - что, если я не поленюсь
последовать вашим указаниям и все перечисленные условия -одиночество, ночь,
сальная свеча - будут соблюдены, вам удастся самым страшным из ваших
рассказов внушить мне неприятное ощущение сверхъестественного, как вы это
называете? Я стану пугаться каждого шороха, у меня участиться пульс, по
спине забегают ледяные мурашки, а волосы встанут дыбом?
Колстон внезапно обернулся и, не останавливаясь, пристально поглядел
ему в глаза.
- Нет, вы не осмелитесь, у вас не хватит мужества, - сказал он,
подчеркнув свои слова презрительным жестом. - Вы храбры, когда читаете мои
произведения в вагоне трамвая, но в заброшенном доме - один, среди леса,
ночью! Да у меня в кармане лежит рукопись, которая способна убить вас.
Марч рассердился. Он считал себя человеком мужественным, и эти слова
задели его.
- Если у вас есть на примете подходящее место, - сказал он, -отправимся
туда сегодня же вечером; вы дадите мне вашу рукопись и свечу и оставите меня
одного. Когда пройдет столько времени, сколько нужно, чтобы прочесть
рассказ, вы вернетесь за мной, и я перескажу вам его содержание - и дам вам
хорошую взбучку.
Вот как случилось, что мальчик с фермы, заглянув ночью в разбитое окно
дома Брида, увидел человека, сидевшего за столом перед огарком свечи.

Назавтра

На следующий день, когда солнце уже склонилось к западу, лесной дорогой
шли трое мужчин и мальчик. Они приближались к дому Брида с той стороны, куда
мальчик убежал минувшей ночью. Мужчины были, по-видимому, в самом веселом
расположении духа; громко разговаривали, смеялись и то и дело подшучивали
над мальчиком, добродушно высмеивая его ночное приключение, в которое,
очевидно, не склонны были верить. Мальчик невозмутимо слушал эти насмешки,
не пытаясь возражать. У него был трезвый взгляд на вещи, и он понимал, что
человек, утверждающий, будто он видел, как мертвец поднялся на ноги и задул
свечу, не может считаться надежным свидетелем. Подойдя к дому и убедившись,
что дверь не заперта, пришедшие, не мешкая, толкнули се и очутились в
коридоре, куда выходили две другие двери, - одна слева, другая справа. Они
вошли в комнату, расположенную слева, ту самую, где было разбито окно. Там
на полу лежал труп.
Он лежал на боку, подогнув под себя руку, щекой касаясь пола. Глаза
были широко раскрыты; не очень приятно было встретить их застывший взгляд.
Челюсть отвалилась, у самого рта застыла натекшая лужица слюны. Опрокинутый
стол, огарок свечи, стул и несколько исписанных листков бумаги - вот все,
что еще находилось в комнате. Мужчины осмотрели тело, по очереди
дотронувшись до лица. Мальчик с видом собственника стоял в головах. Никогда
еще он не испытывал такой гордости. Один из мужчин назвал его "молодцом", и
другие сочувственными кивками подтвердили его мнение. Это Скептицизм винился
перед Реальностью. Затем один из мужчин подобрал с полу листки рукописи и
подошел к окну, потому что в комнате сгущались уже вечерние тени. Послышался
где-то протяжный крик козодоя, огромный жук, гудя, пронесся мимо окна и
затих в отдалении. Державший рукопись начал читать.

Рукопись

"Прежде чем поступить согласно принятому решению - правильно оно или
нет - и предстать перед судом творца моего, я, Джеймс Р. Колстон, считаю
своим долгом журналиста сделать нижеследующее заявление. Мое имя, насколько
я знаю, пользуется довольно широкой известностью как имя автора трагических
повестей; но даже самому мрачному воображению недоступна та трагическая
повесть, которую представляет собой история моей собственной жизни. Не о
внешней стороне речь; жизнь моя была бедна делами и событиями. Но духовный
мой путь отягощен преступлениями и убийствами. Не стану пересказывать их
здесь - некоторые уже описаны, и о них можно будет прочесть в другом месте.
Цель этих строк объяснить всем, кому это может быть интересно, что я лишаю
себя жизни сам, по собственной воле. Я умру ровно в полночь пятнадцатого
июля -дата для меня знаменательная, ибо в этот именно день и час Чарлз Брид,
мой друг, навсегда и навеки, исполняя данную мне клятву, вступил на тот
самый путь, на который верность нашему обету призывает теперь и меня. Он
покончил с собой в своем домике в Коптонском лесу. Вердикт присяжных гласил,
как обычно: "временное помешательство". Если бы я давал показания на
следствии, если бы я рассказал все, что знаю, сумасшедшим сочли бы меня".
Здесь читавший сделал паузу, видимо для сокращения пробежав несколько
строк одними глазами. Затем он снова стал читать вслух:
- "Мне остается еще неделя жизни, чтобы привести в порядок свои земные
дела и приготовиться к великой перемене. Этого достаточно, так как дел у
меня немного, и вот уже четыре года, как смерть стала для меня непреложным
долгом.
Эту рукопись я буду носить при себе: обнаружившего ее на моем трупе
прошу передать ее следователю. Джеймс Р. Колстон. Р. З. Уиллард Марч,
сегодня в роковой день пятнадцатого июля, я передаю вам эту рукопись, с тем
чтобы вы вскрыли ее и прочли при оговоренных условиях, в назначенном мною
месте. Я отказываюсь от первоначального намерения хранить ее при себе в
объяснение причин моей смерти, что не так уж существенно. Пусть она послужит
объяснением вашей. По условию я должен прийти к вам среди ночи И
удостовериться, действительно ли вы прочитали рукопись. Вы достаточно меня
знаете, чтобы не сомневаться, что я сдержу слово. Но, друг мой, это будет
после полуночи. Да помилует господь наши души! Дж. Р. К. Кто-то поднял и
зажег свечу раньше, чем читавший дошел до конца рукописи. Покончив с
чтением, последний спокойно поднес бумагу к пламени и, несмотря на протесты
остальных, держал ее, пока она не сгорела дотла. Тот, кто это сделал и
невозмутимо выслушал затем строгий выговор следователя, приходится зятем
покойному Чарлзу Бриду. Следствию так и не удалось добиться от него связного
рассказа о содержании документа.

Заметка из "Таймс"

"Вчера по определению судебно-медицинской экспертизы, помещен в
лечебницу для душевнобольных мистер Джеймс Р. Колстон, популярный в
известных кругах писатель, сотрудник "Вестника".
Мистер Колстон был взят под стражу вечером пятнадцатого числа сего
месяца по настоянию одного из его соседей, который заметил, что он ведет
себя в высшей степени подозрительно - расстегивает ворот, точит бритву,
пробуя остроту лезвия у себя на руке и т. д. По прибытии полицейских властей
несчастный всячески пытался сопротивляться и впоследствии также продолжал
буйствовать, что вызвало необходимость надеть на него смирительную рубашку.
Прочие сотрудники этой уважаемой газеты пока находятся на свободе".

* СТРАЖ МЕРТВЕЦА *

1

В одной из верхних комнат необитаемого дома, расположенного в той части
Сан-Франциско, которая известна под названием Северного Берега, лежал
покрытый саваном труп. Было около девяти часов вечера, комнату слабо
освещала единственная свеча. Хотя погода стояла теплая, оба окна, вопреки
обычаю предоставлять покойнику как можно больше воздуха, были закрыты и
шторы опущены. Обстановка комнаты состояла всего из трех предметов: кресла,
пюпитра, на котором горела свеча, и кухонного стола, на котором лежало тело.
Окажись здесь человек наблюдательный, он заметил бы, что эти предметы, в том
числе и труп, внесены сюда лишь недавно, ибо на них не было пыли, тогда как
все остальное в комнате было густо покрыто ею, а в углах висела паутина. Под
простыней отчетливо вырисовывались контуры тела и даже угадывались черты
лица, отличавшиеся той неестественной заостренностью, которая, как полагают,
свойственна всем мертвецам, но на самом деле присуща лишь тем, кто перед
смертью был изнурен тяжелой болезнью. Судя по тишине, стоявшей в комнате,
можно было заключить, что окна выходят не на улицу. Они и в самом деле
упирались в высокую скалу, в которую был встроен дом. В тот момент, когда
часы на колокольне били девять, - так лениво и с таким безразличием к бегу
времени, что нельзя было не удивиться, зачем они вообще брали на себя этот
труд, - единственная дверь в комнате отворилась, и в комнату вошел человек.
Дверь немедленно захлопнулась, как бы сама собой, раздался скрежет с трудом
поворачиваемого ключа и щелканье замка, за дверью послышались удаляющиеся
шаги, и человек по-видимому, оказался в заключении. Подойдя к столу, он
постоял с минуту, глядя на тело, затем, слегка пожав плечами, отошел к
одному из окон и приподнял штору. Снаружи было совершенно темно; протерев
пыльное стекло, он обнаружит, что окно защищено прочной железной решеткой,
заделанной в кладку на расстоянии нескольких дюймов от стекла. Вошедший
осмотрел второе окно: то же самое. Это его нисколько не удивило он даже не
поднял створку.
Если он и был арестантом, то, видимо, арестантом покладистым. Покончив
с осмотром, человек уселся в кресло, вынул из кармана книгу, придвинул
пюпитр со свечой и начал читать.
Он был молод - не старше тридцати - смуглый, гладко выбритый, с
каштановыми волосами. Лицо у него было худощавое, горбоносое, с широким лбом
и твердым подбородком, являющимся, по мнению его обладателей, признаком
решительного характера. Глаза были серые, взгляд пристальный, не
перебегавший бесцельно с предмета на предмет. Сейчас его глаза были главным
образом прикованы к книге, но время от времени молодой человек отрывался от
чтения и устремлял взгляд на мертвое тело, очевидно не под влиянием какой-то
зловещей притягательной силы, которая могла бы одолеть при подобных
обстоятельствах и смельчака, и не из сознательного сопротивления страху,
заставляющему отворачивать голову человека робкого. Он глядел на труп так,
словно в книге ему попадалось что-то напоминающее о том, где он находится.
Ясно было, .что этот страж мертвеца исполняет свою обязанность как ему и
подобает, разумно и с самообладанием.
Примерно через полчаса он, казалось, закончил главу и спокойно отложил
книгу в сторону. Затем встал и, подняв пюпитр, перенес его в угол к окну,
взял свечу и вернулся к пустому камину, перед которым до этого сидел.
Немного спустя он подошел к покойнику, приподнял край простыни и откинул ее,
- показалась копна темных волос и темный платок, сквозь который черты
обозначились еще резче, чем прежде. Заслонив глаза от света свободной рукой,
он смотрел на своего неподвижного компаньона спокойно, серьезно и
почтительно. Удовлетворенный осмотром, он снова натянул простыню на лицо,
возвратился на прежнее место, взял несколько спичек с подсвечника, положил
их в боковой карман своего широкого пальто и сел в кресло. Затем, вынув
свечу из подсвечника, посмотрел на "ее критическим взглядом, как бы
подсчитывая, на сколько ее хватит: от нее оставалось меньше двух дюймов -
через час он очутится в темноте! Он вставил свечу обратно в подсвечник и
задул ее.

2

В кабинете врача на Кэрни-стрит за столом сидело трое мужчин. Они пили
пунш и курили. Приближалась полночь, пунша было выпито много. Старшему из
трех, д-ру Хелберсону, хозяину этой квартиры, было около тридцати лет,
другим еще меньше. Все трое были медики. - Суеверный страх, с которым живые
относятся к мертвым, -сказал д-р Хелберсон, - страх наследственный и
неизлечимый. Стыдиться его следует не больше, чем стыдятся, например,
наследственной неспособности, к математике или склонности ко лжи. Гости
засмеялись.
- Разве человек не должен стыдится того, что он лжет? - спросил младший
из трех, пока еще студент.
- Милый Харпер, об этом я ничего не сказал. Одно дело - наклонность ко
лжи, и совсем другое - сама ложь.
- Но вы думаете, - сказал третий, - что это суеверное чувство, этот
явно бессмысленный страх перед мертвым свойственен абсолютно всем? Я,
например, его не ощущаю.
- И все же "он в вас заложен", - возразил Хелберсон. - Требуются только
подходящие условия - "удобный миг", как говорит Шекспир,- чтобы этот страх
проявился самым неприятным образом. Разумеется, врачи и военные не так
подвержены этому чувству, как прочие.
- Врачи и военные... Почему вы не прибавите: и палачи? Давайте уж
вспомним все категории убийц.
- О нет, дорогой Мэнчер, суды присяжных не дают палачам свыкнуться со
смертью настолько, чтобы она перестала внушать им страх. Молодой Харпер,
взяв со столика сигару, снова сел на место.
- Какими, по-вашему, должны быть условия, чтобы любой человек,
рожденный женщиной, неминуемо осознал бы, что и он причастен нашей общей
слабости? - спросил он довольно замысловато.
- Ну, скажем, если бы человека заперли на всю ночь наедине с трупом - в
темной комнате - в пустом доме, - где нет даже одеяла, чтобы закутаться в
него с головой и не видеть страшного зрелища", и он пережил бы ночь, не
сойдя с ума, он был бы вправе похвалиться, что не рожден женщиной и даже не
является продуктом кесарева сечения, как Макдуф.<Макбет, как обещали ему
ведьмы, мог не бояться никого, кто рожден женщиной. Макдуф был вынут из
чрева матери, а следовательно, не был рожден женщиной и поэтому смог убить
Макбета. (Прим. перев.)>
- Я уж думал, что вы никогда не кончите перечислять условия, - сказал
Харпер. - Ну что ж, я знаю человека, который, не будучи ни врачом, ни
военным, сделает это на пари и примет все условия, какую бы вы ставку не
назначили.
- Кто он такой?
- Его зовут Джерет, он приехал сюда, в Калифорнию, из Нью-Йорка, как и
я. У меня нет денег, чтобы поставить на него, но сам он рискнет любой
суммой.
- Откуда вы знаете?
- Да его хлебом не корми, дай только побиться об заклад. Что же
касается страха, то, насколько мне известно, Джерет считает его какой-то
накожной болезнью или особого рода ересью.
- Как он выглядит? - Хелберсон понемногу начинал проявлять интерес.
- Немного похож на Мэнчера, - пожалуй мог бы даже сойти за его
близнеца.
- Я принимаю вызов, - не раздумывая, проговорил Хелберсон. -
Чрезвычайно обязан вам за лестное сравнение, - медленно произнес Мэнчер,
который уже начал дремать. - А не могу ли я войти в пари?
- Только не против меня, - сказал Хелберсон, - ваши деньги мне не
нужны.
- Ладно, - сказал Мэнчер, - я буду трупом. Все засмеялись. Последствия
этого сумасбродного разговора мы уже видели.

3

Мистер Джерет задул свечу, вернее сказать огарок, для того, чтобы
приберечь его на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств. Может
быть, он решил или хотя бы мельком подумал, что рано или поздно темнота все
равно наступит, так уж лучше, если ему станет совсем невмоготу, иметь в
запасе эту возможность рассеяться или даже успокоиться. Во всяком случае
разумно было сохранить огарок хотя бы для того, чтобы смотреть на часы.
Погасив свечу и поставив ее рядом с собой на пол, он удобно
расположился в кресле, откинулся назад и закрыл глаза, надеясь уснуть. Но
его постигло разочарование: никогда в своей жизни Джерет не был так далек от
сна, и через несколько минут он отказался от всяких попыток задремать. Но
чем же заняться? Не мог же он бродить ощупью в темноте, рискуя расшибиться
или, налетев на стол, потревожить покойника. Мы все признаем за мертвыми
право на покой и свободу от всего грубого и насильственного. Джерету почти
удалось убедить себя, что только такого рода соображения удержали его от
рискованных прогулок и приковали его к креслу.
В то время как он размышлял над этим, ему почудилось, что в той
стороне, где стоял стол, раздался слабый звук, но что это был за звук, он не
понял. Джерет не повернул головы - стоит ли это делать в темноте? Но он
слушал - почему бы и нет? И, прислушиваясь, он почувствовал головокружение и
ухватился за ручки кресла. В ушах у него стоял странный звон, голова,
казалось, вот-вот лопнет, одежда сдавливала грудь. Он недоумевал - что это?
Неужели признаки страха? Внезапно, с долгим мучительным выдохом, грудь его
опустилась. Он судорожно вздохнул, легкие его наполнились воздухом,
головокружение прекратилось, и он понял, что прислушивался так напряженно,
что, затаив дыхание, едва не задохнулся. Открытие раздосадовало его. Он
поднялся, оттолкнул кресло ногой и шагнул на середину комнаты. Но в темноте
далеко не уйдешь: он начал водить руками по воздуху и, нащупав стену, дошел
по ней до угла, повернулся, прошел мимо окон и в следующем углу сильно
стукнулся о пюпитр и опрокинул его. Раздался стук, и это напугало Джерета,
он вздрогнул. Это вызвало чувство раздражения. "Что за черт! Как я мог
забыть, где он стоит?" - пробормотал он, пробираясь вдоль третьей стены к
камину. "Я должен привести все в порядок". И он начал шарить по полу руками
в поисках свечи. Найдя свечу, Джерет зажег ее и сразу же взглянул на стол,
где, естественно ничто не изменилось. Пюпитр так и остался лежать на полу
незамеченным, - Джерет забыл "привести его в порядок". Он внимательно
осмотрел комнату, разгоняя густые тени движением руки, державшей свечу, и
наконец, подойдя к двери, попробовал ее открыть, поворачивая и дергая ручку
изо всей силы. Она не поддалась, и это, видимо, несколько успокоило его. Он
запер дверь еще прочнее на засов, которого раньше не заметил. Снова усевшись
в кресло, он посмотрел на часы: всего половина десятого. С изумлением он
поднес часы к уху. Они шли. Свеча была теперь заметно короче. Он снова задул
ее и поставил на пол рядом, как прежде. Мистеру Джерету было не по себе;
обстановка ему явно не нравилась, и он сердился на себя за это. "Чего мне
бояться? - думал он. - Это просто нелепо и постыдно. Да и не такой я дурак".
Но от того, что вы скажете: "Я не поддамся страху", смелости у вас не
прибавится. Чем больше Джерет презирал себя, тем больше давал себе оснований
для презрения; чем больше придумывал вариаций на простую тему о безобидности
мертвеца, тем сильнее становился разлад в его чувствах.
- Как же так! - воскликнул он вслух в душевном смятении. - Да ведь я не
капли не суеверен, не верю в бессмертие, знаю и сейчас лучше, чем
когда-либо, что загробная жизнь это просто неосуществимая мечта, - неужели
же я проиграю пари, потеряю честь, самоуважение и, возможно, рассудок только
из-за того, что какие-то дикие предки, обитавшие в пещерах и норах,
бессмысленно верили, будто мертвые встают по ночам, будто... - Ясно и
отчетливо Джерет услышал позади себя звук легких, мягких шагов, неторопливо,
равномерно и неуклонно приближающихся.

4

В предрассветном сумраке д-р Хелберсон медленно ехал в коляске со своим
молодым другом Харпером по улицам Северного Берега. - Ну как, юноша? Вы
по-прежнему верите в то, что ваш друг такой уж смелый или, скажем лучше,
толстокожий человек? -спросил старший. - Вы все еще думаете, что я проиграл?
- Уверен, что вы проиграли,- с подчеркнутой убежденностью ответил
другой.
- Клянусь, я буду рад, если это так.
Эти слова доктор произнес значительно, почти торжественно. Несколько
минут оба молчали.
- Харпер,- заговорил доктор, лицо которого в тусклом свете мелькавших
уличных фонарей казалось очень серьезным, - в этой истории меня многое
беспокоит. Ваш приятель так презрительно отнесся к моему сомнению в его
выдержке, - хотя это чисто физическое свойство и обижаться тут нечего, - и
так бестактно потребовал, чтобы труп был трупом врача, что задел меня за
живое, иначе я нс зашел бы так далеко. Если что-нибудь случится, мы погибли,
и, боюсь заслуженно.
- Но что может случиться? Даже если эта история примет дурной оборот -
чего я нисколько не опасаюсь, - Мэнчеру достаточно будет воскреснуть и
объяснить все Джерету. С настоящим трупом из прозекторской или с одним из
ваших умерших пациентов дело обстояло бы сложнее. Итак, д-р Мэнчер сдержал
свое обещание: он изображал труп.
Доктор Хелберсон долго молчал, пока коляска двигалась черепашьим шагом
по той же улице, по которой проезжала уже два или три раза. Затем он
произнес:
- Ну, будем надеяться, что Мэнчер, если ему пришлось восстать из
мертвых, вел себя осторожно. В таком положении любая ошибка могла все
испортить, вместо того чтобы исправить.
- Да,- сказан Харпер,- Джерет убил бы его. Однако смотрите, доктор, -
прибавил он, взглянув на часы в тот момент, когда на них упал свет фонаря, -
наконец-то скоро четыре.
Спустя мгновение они вышли из экипажа и быстро направились к давно
необитаемому дому, принадлежащему доктору, где, согласно условиям безумного
пари, был заперт Джерет. Недалеко от дома они увидели человека, бегущего им
навстречу.
- Вы не знаете, - закричал тот, приостановившись, - где найти врача? -
А в чем дело? - уклончиво спросил Хелберсон. - Идите и посмотрите, - ответил
человек и побежал дальше.
Они ускорили шаги. Подойдя к дому, они увидели, что туда один за другим
поспешно входят взволнованные люди. В домах рядом и напротив окна спален
были распахнуты, и из них торчали головы. Все наперебой задавали вопросы, но
никто на них не отвечал. Те немногие окна, где шторы оставались опущенными,
были освещены: видимо обитатели этих комнат одевались, намереваясь
спуститься вниз. Как раз напротив того дома, куда шли Хелберсон и Харпер,
стоял фонарь, бросавший неяркий желтый свет на происходящее, казалось
намекая, что многое мог бы порассказать, если бы только захотел. Харпер,
мертвенно бледный, помедлил у двери и дотронулся до руки своего друга.