Андронова Лора. Подняться на башню

   Хёльв натянуто улыбался и незаметно отодвигался в сторону. Иногда его настигал игривый шлепок.
   На улицах было уже бело. Снег шел почти непрерывно то крупный, мягкий, то мелкий и колючий. Становилось все холоднее — зима вступала в свои права.
   Был морозный темный вечер, когда Налун, вдохновленный безропотностью жертвы, перешел к более активным действиям. Хёльв безмятежно дремал в своей каморке, как вдруг сквозь сон ему послышался скрип двери. Он осторожно приоткрыл один глаз и обомлел. Прямо перед ним стоял его патрон, облаченный в кокетливую ночную рубашку с рюшечками и кружавчиками. Полупрозрачная ткань не скрывала ни колышущихся рыхлых телес, ни напрягшегося полового органа.
   — Любовь моя, — хрипло пролепетал Налун. — Приди в объятия.
   Откинув в сторону одеяло, Хёльв резво соскочил с кровати и бросился в сторону:
   Прошу вас, оставьте меня. Я… я не хочу.
   — Ты очарователен в своей невинности. Не волнуйся, тебе понравится. Неужели такой большой мальчик не хочет потерять девственность?
   Хёльва аж передернуло.
   — Хочет. Но не так.
   — Уверяю тебя, ты не пожалеешь…
   Одним стремительным движением Налун придвинулся к юноше и попытался впиться ему в губы. Тут Хёльва прорвало. Рыча от ярости, он сгреб Налуна за грудки, с размаху впечатал в стену и начал методично избивать. Неудачливый соблазнитель, ошеломленный таким натиском, истошно вопил, даже не пытаясь сопротивляться.
   — С-скотина, — сосредоточенно бормотал Хёльв, пиная его под ребра. — Жирная тварь. Я тебе п-покажу девственность. Я тебе п-покажу м-мальчика.
   — А-а-а! Спасите, не надо, не надо! — захлебывался криком Налун. Ему было не столько больно, сколько обидно и страшно.
   Надо, надо. Любовничек хренов.
   — Мама!
   — Сынок! Держись! — неожиданно раздалось откуда-то снизу.
   Дверь распахнулась, и в комнату влетела помятая со сна старушка-хозяйка с распущенными немытыми волосами. За ней следовал здоровенный клыкастый орк в просторных шароварах и кожаной тужурке — ночной сторож.
   — Мерзкий волчонок! — взвизгнула старушка, набрасываясь на Хёльва с кулаками. — Как ты посмел обидеть моего дорогого мальчика?! Мы тебя пригрели, кормили, поили! Такова твоя благодарность?!
   — За жилье я платил исправно, — дернул щекой Хёльв, — а вот вы мне ни монеты не дали за работу на кухне.
   — Да как ты смеешь? Вымогаешь? Эй ты, — хозяйка кивнула орку, — выставь его на улицу.
   Орк хмуро мотнул головой, легко забросил Хёльва на плечо и, полностью игнорируя его сопротивление, выкинул из окна прямо в сугроб. Сверху на юношу упал его мешок с вещами.
   — Чтобы духу твоего здесь не было! — надрывалась старуха, — Страже сдам ворюгу!
   — Мама, он мне все отшиб!
   — Не плачь, деточка, сейчас мы тебе компресс сделаем…
   Окно с грохотом захлопнулось, и Хёльв остался в полном одиночестве.
   — Ну и дела, — мрачно сказал он сам себе и потянулся к мешку. Ни лук, ни любимая флейта, ни фляга из толстого стекла — подарок сестры — от падения не пострадали. Зато исчез Фиников кошелек с остатками денег.
   Натянув на себя сапоги и старенький штопаный плащ, Хёльв прислонился к стене и тоскливо застонал.
   Положение было — хуже некуда. Ночной Брасьер выглядел мертвым: не горело ни одно окно, не слышно было голосов, не лаяли собаки. Только от храма Всемилостивой Амны доносился звон бубенцов. В студеной, неживой тишине звук казался потусторонним.
   — Не сидеть, только не сидеть на месте! — Хёльв живо вскочил на ноги и принялся колотить кулаками во входную дверь «Ветров странствий».
   Мороз щипал за лоб и щеки, кусал голые руки.
   — Отдайте мои деньги! Я пожалуюсь страже! Дом безмолвствовал.
   — Верните деньги! — надрывался Хёльв. — Верните мои деньги!
   С тихим щелчком приоткрылось чердачное окошко, и в нем показалась широкая физиономия орка.
   — Э! Шел бы ты, а? — просительно рыкнул он. — А то старая швабра услышит и мне придется тебе голову… это… отрывать.
   — Лучше хозяину своему это оторви! У меня и полгрошика не осталось! Ни комнату снять, ни миску супа горячего купить. Что мне теперь — подыхать?
   — Э? — Судя по всему, орк не отличался сообразительностью. — Ага… Похоже, что подыхать.
   Хёльв выругался. Орк сочувственно наблюдал за ним сверху, помаргивая большими выпуклыми глазами.
   — Э! Слушай…
   — Чего тебе?
   — Э… Баронесса наша-то. Добрая. — Орк задумчиво пошевелил кожей на лбу. — Приют у ей имеется. На Пеньковой. Для нищих всяких. Убогих. Там бы и заночевал, эге?
   — Это я-то убогий? — Хёльв возмущенно всплеснул руками и хотел было разразиться гневной тирадой, но порыв ледяного ветра опрокинул его в сугроб.
   — М-да, — проговорил юноша, вставая и отряхиваясь, — похоже, в этой идее есть рациональное зерно.
   — Ага! — подтвердил орк и заботливо добавил: — Не заблудись только. Сейчас все пряменько будет. Долго-долго. А возле каменной бабищи с крынкой поворотишься налево.
   Поудобнее уместив на спине мешок с пожитками, Хёльв слегка поклонился:
   — И на том спасибо.
   — Э? А, ну бывай.
 
   Приют, учрежденный стараниями юной баронессы, располагался на самой окраине города. Ветхий деревянный домишко по самые окна утопал в пушистом снегу, но из трубы валил дым, да и запахи вокруг питали очень аппетитные. Нерешительно потоптавшись возле входа, Хёльк дернул шнурок звонка.
   — Хтотакофбуишь? — скороговоркой осведомились из-за двери.
   — Пустите переночевать, люди добрые! — одним духом выпалил Хёльв.
   — Ты убогий?
   — Ну, не то чтобы…
   — Калека?
   — Амна миловала.
   — Какого ж лешего тебе надо? Молодым да здоровым тут не место.
   — Помираю, любезнейший! Замерзаю! Не губи! — Хёльв жалостливо всхлипнул.
   — Замерзает он! — Голос грозно заперхал. — Подумаешь, невидаль. Зима на улице, малец, потому и замерзаешь. Было б лето — не замерзал бы.
   — Пожалейте!
   — Если всех жалеть — никакого жаления недостанет.
   — Я вам пригожусь!
   — Чем же это?
   — Хотите — посуду вам всю вымою? Из-за двери раздался скрипучий смех:
   — Посуду! Посуду у нас каждый второй мыть умеет. Ежели руки есть.
   — Читать-писать могу!
   — Ты шо, малец, ума лишился? Думаешь, у нас тут академия какая?
   — Побойся греха, человек! На смерть выгоняешь!
   — Иди-иди. Амна подаст. Впрочем. — Голос вдруг понизился. — Ежели ты какие сказания знаешь или былины. Или песни… Слухай, парень, а ты не менестрель часом?
   — Да — разом оживился Хёльв. — Я менестрель! Я странствующий сказитель.
   Он пошарил в мешке, достал флейту и бегло проиграл известную разухабистую песенку. Дверь широко распахнулась, и на Хёльва пахнуло теплом, серым хозяйственным мылом и гороховой похлебкой. На пороге стоял тощий дед с длинной бурой бородой. Он был облачен в выцветший малиновый сюртук с чужого плеча и грязноватые портянки.
   — Флейтист! Да шо ж ты сразу не сказал? Под петлю невинных людей подводишь? Заходи давай! Кашу будешь?
   Хёльв проскользнул внутрь и облегченно вздохнул. В доме было жарко натоплено.
   — Шляются тут всякие. Род деятельности скрывают, — продолжал ворчать старик.
   — Что-то я…
   — Приказ не слышал — али как?
   — Какой приказ?
   — Баронессы нашей — да хранит ее всемилостивая Амна! — Бородач огладил себя по бокам. — Ты грамотностью вроде хвалился? Вон, на столе бумага лежит, можешь зачитать.
   Он махнул рукой в сторону больших козел, вокруг которых сидело несколько скрюченных калек. Хёльв подошел поближе. На козлах, гордо именуемых столом, лежал лист плотного пергамента, украшенный алой сургучной печатью.
   «Конкурс флейтистов. Я, баронесса Амель, благороднейшая и справедливейшая правительница Браеьера, созываю всех лиц, искусно владеющих флейтой, на честное состязание. Победитель будет принят мною на службу в качестве придворного музыканта. Состязание состоится второго зимохода, в полдень, в городской ратуше. До того времени строго повелеваю бродячим музыкантам оказывать всяческий почет и уважение».
   — Понял, малец? Почет и уважение. Так что можешь располагаться. — Старик широким жестом указал на ряды двухэтажных нар.
   — И куда этот мир катится? Что ни месяц, то новый конкурс. То библиотекарь нужен, то кондитер, то лекарь. И нет чтобы по протекции кого взять — куда там. Все состязание норовят устроить! — продолжал бормотать он, но Хёльв не слушал.
   Он стоял столбом, сжимая в руках указ. Перед его внутренним взором проносились картинки из жизни баронского двора — пышные покои, прекрасные дамы в шелках и частые пиры. Рекой лились тонкие вина и выдержанные коньяки, стаями порхали трюфеля, кремы и торты.
   — Эй! Малец! Лови покрывала. — Каркающий голос старика вырвал Хёльва из царства грез.
   — Ловлю, — согласился он и, сгибаясь под тяжестью пованивающих одеял, полез на нары.
 
   — Прекрасно, благодарим вас. Баронесса вам признательна. — Лысый распорядитель вежливо подал руку очередной конкурсантке — дородной щекастой девице — и под аккомпанемент редких хлопков проводил ее на место.
   Состязание длилось уже не первый час, и публика начала слегка уставать. Одна баронесса, восседающая на специальном возвышении, не проявляла ни малейших признаков нетерпения. Она одаривала всех участников одинаковой безразличной улыбкой и слегка качала зажатой в руке голубой лилией.
   — Просим господина Буклиса. Господин Буклис, пожалуйте показать свое мастерство. — Распорядитель отер кружевным платочком шею и украдкой зевнул.
   Хёльв тоже зевнул и снова прислонился к колонне. Церемониальный зал ратуши поражал роскошью. Потолки и стены украшала роспись, сияли зеркала, вощеный паркет блестел, как лед в мартовский день. Сквозь витражи струился волшебный сист. Большинство присутствующих было одето как на бал: дамы щеголяли жемчугами и бриллиантами, кавалеры — орденами. Лохматый и немытый Хёльв чувствовал себя сальным пятном на фоне всего этого великолепия.
   Тем временем господин Буклис поднес к губам флейту и заиграл. Зал замер. Чистая, нежная мелодия струилась из-под гибких пальцев музыканта. В ней было все — любовь, тоска по несбывшемуся и надежда на лучшее. Прозрачным облаком она окутала зал, околдовала, заворожила слушателей, унесла с собой в сказочные дали. Когда флейта стихла, слушатели словно проснулись от долгого сна. Никто не хлопал: аплодисменты казались слишком ничтожной наградой за чудо.
   Очарованный, уничтоженный музыкой Хёльв посмотрел на баронессу и не поверил собственным глазам. Ее холеное лицо не выражало ничего, кроме легкой скуки. Равнодушно скользнув взглядом по смущенному Буклису, она покачала головой и отвернулась. К ней подскочил порозовевший распорядитель и зашептал что-то на ушко.
   — Я же сказала — нет, — чуть громче, чем следовало, произнесла баронесса. — Кто у вас следующий?
   Стараясь не смотреть на бредущего к выходу Буклиса, распорядитель полистал свою тетрадку. Руки его дрожали.
   — Господин Хёльв из Гёднинга. Просим на сцену господина Хёльва.
   Пригладив рукой волосы, Хёльв поднялся на помост.
   «Если уж ей такой мастер не понравился, то у меня и подавно никаких шансов, И что ей надо, этой кукле?» — подумал он и заиграл веселую плясовую — любимую песню студентов. Простенький мотивчик, неумелое, но искреннее исполнение вызывали жидкие хлопки и вялое оживление зала: таких доморощенных музыкантов на каждой улице было с избытком. Однако сиятельная правительница Брасьера буквально впилась в Хёльва глазами.
   — Великолепно, — сказала она и встала. — Вы мне подходите.
   Публика зароптала:
   — Госпожа! Послушайте нашу Исочку! Чудо как хороша.
   — Нучу, Нучу Трехголосого!
   — Конкурс закончен. Всем спасибо за участие. — Баронесса была непреклонна.
   Она сошла с возвышения и, взяв оцепеневшего Хёльва за руку, направилась к выходу. Следом потянулись перешептывающиеся и недоумевающие придворные.
 
   Весь оставшийся день Хёльв бродил по замку. Огромное здание, расположенное на главной городской площади, было похоже на сам Брасьер: такое же несуразное, многоликое и полное жизни. Центральную его часть — тяжелую, грубоватую, с узкими окнами и дверьми — возвел еще сам Рубелиан, легендарный первый барон Брасийский. Потом рядом выросло несколько строении поизящней, протянувших к старому замку легкие галереи, что придало ансамблю несколько неряшливый вид. Довершил дело один из правнуков генерала, повелевший украсить чересчур мрачный фасад строения ажурными башенками, балкончиками и кариатидами. Горожанам, привыкшим каждый день видеть замок, он не казался странным, но многие приезжие не могли удержаться от смеха, разглядывая этого нелепого архитектурного монстра.
   Внутренние помещения замка были громадны и запутанны. Бесконечные коридоры, пересекающиеся под самыми неожиданными углами, переходили в лестницы — парадные белоснежно-мраморные или узкие деревянные, используемые слугами. Через два часа блужданий Хёльв потерял всякое представление о том, где находится. То он набредал на пышные золоченые покои, уставленные громоздкой вычурной мебелью, то на тесные, пахнущие мышами каморки и кладовки. Белая Зала (называемая баронскими подхалимами Тронной), где среди зеркал и хрустальных канделябров возвышался исторический пень, на котором восседал когда-то Рубелиан, потрясла воображение Хёльва. Никогда в жизни ему не доводилось видеть столь богатого убранства. Даже деревянная колода была украшена драгоценными камнями и задрапирована алым бархатом.
   Замковую кухню Хельв нашел хоть и случайно, но очень вовремя. Его желудок уже начал напоминать о себе скорбным урчанием, когда за очередным поворотом послышался запах специй и жареного лука; где-то совсем рядом громыхали кастрюли, шипели сковородки и стучали ножи. Мимо голодного юноши проносились ловкие поварята с подносами — очевидно, наступило время обеда. Потоптавшись на месте, Хёльв решительно двинулся к источнику шума и запахов — простой некрашеной двери. За дверью оказалось помещение, столь же разительно отличавшееся от кухни похотливого Налуна, как покосившийся скворечник отличается от садовой беседки. Несколько десятков раскрасневшихся кухарок жарили, парили, варили, тушили и резали. Между ними сновали мальчишки и девчонки на подхвате — мыли посуду, чистили овощи, подносили нужные приправы. Командовал этой армией женщин и детей худой как щепка старик в просторном белом халате. Он переходил от стола к столу, пробовал, хвалил, распекал, раздавал советы и подзатыльники. Хёльва он заметил сразу.
   — Посторонние на борту! — строго каркнул он, сверля юношу бесцветными водянистыми глазами.
   — Я только хотел немного перекусить, — робко прошептал Хёльв.
   — А кто ты такой, чтобы я тебя кормил? У нас тут не общественная питальня.
   Старика потянула за халат измазанная в муке девчушка.
   — Это новый музыкант госпожи баронессы.
   — Ага! — радостно подтвердил кто-то. — Флейтист, кажись. Первый день на службе.
   Хёльв скромно поклонился.
   — Ну, раз на службе, то милости просим, — Повар растянул губы в радушной улыбке. — Рыбки? Мяска? Овощей? Или супчик желаете?
   Хёльв желал всего этого и еще немного румяных сдобных булочек, бокал вина, четвертушку сыра и гроздь винограда. Насытившийся, сопровождаемый веселым шепотком кухарок, он снова отправился бродить по замку, и буквально через пять минут ноги занесли его в комнату, где отдыхала после смены или готовилась к дежурству баронская дружина. Здесь было шумно, жарко натоплено и заманчиво пахло пивом. На дубовых лежанках расположились могучие воины — кто-то сладко спал, положив под голову свернутую валиком тужурку, кто-то мечтательно смотрел в потолок, кто-то сочно хрустел зимним яблочком.
   За хлипким на вид столиком сидели четыре дружинника и сосредоточенно резались в какую-то сложную карточную игру.
   — Сдавай.
   — Два. Шесть. Восемь.
   — Не греби руками!
   — Сам не греби! Отрастил лопаты, понимаешь.
   — Слабо. Тоже слабо.
   — Вы что, сговорились, что ли?
   — Ты брать-то будешь? Или по кругу? Повисло напряженное молчание.
   — Беру. Помогай мне Ристаг.
   — Не поминал бы всуе..
   — Ну?
   — Миним!
   — Какой миним? Миним сразу заказывают!
   — Заткнись, гнида!
   — Это я гнида? Ах ты, шулер поганый!
   — Кто шулер? Я шулер? В зеркало посмотри. Морда поперек себя хитрее.
   — Ма-алчать всем! — Высокий жилистый дружинник грохнул пудовым кулаком по столу.
   — Разгалделись как бабы, честное слово.
   — Капитан Антор! Уймите своих бездельников! Спать невозможно, — недовольно проворчал кто-то с верхней лежанки.
   Антор поднялся, хмуря брови, и тут его взгляд наткнулся на стоящего в дверях Хёльва.
   — Здрасьте, — неловко сказал Хёльв.
   — Флейтист, что ль? — Антор криво усмехнулся — Проходи, чего ты там топчешься-то.
   Дружинники оживились. Очевидно, слухи о новом придворном музыканте уже достигли и их ушей.
   — Смотри-ка, молодой совсем.
   — Мальчишка!
   — Слушай, Борода, а ты на состязании-то был?
   — А как же! — Лежанка жалобно скрипнула под чьим-то богатырским телом. — Я по этой части первый ценитель.
   — Ну, ну? И как оно было?
   — И не спрашивай лучше. Баронесса столько аппетитных девиц восвояси отправила!
   — Сколько?!
   — Стаи! Стаи юных прелестниц…
   — А этого взяла, да?
   — А этого взяла.
   На Хёльва неодобрительно воззрились десятки глаз. Его ощупывали, оценивали, взвешивали и, кажется, даже пробовали на зуб.
   — Кхем, а мальчонка-то хлипковат, — высказал наконец общее мнение простуженный бас, — даже меча не носит.
   — Не носит, — подтвердил Антор, он стоял к Хёльву ближе всех и рассматривал его с брезгливым изумлением.
   Для капитана, как, впрочем, и для остальных дружинников, мужчина без меча представлялся каким-то досадным недоразумением, чем-то вроде соломенного кувшина с дыркой. Проводя целые дни с оружием в руках — по большей части неся стражу или тренируясь, — они искренне не представляли, чем же еще, кроме благородного боя, может интересоваться уважающий себя мужчина.
   — Я понимаю еще крестьян! Нужное у них дело, важное. Пищей обеспечивать армию и народонаселение. Или кузнецов — оружие ковать совершенно необходимо, — любил рассуждать прямолинейный Антор. — A вот эти все умники-книжники, арфисты-кларнетисты? Кому они нужны? Зачем?
   Под взглядом капитана — стройного, статного голубоглазого красавца — Хёльв почувствовал себя маленьким гадким сморчком — хрупким, тоненьким, который и раздавить-то противно.
   — А играл он хорошо?
   — Да как сказать… Не то чтобы плохо. Забавно так играл. Простенько, весело. Но Жуба наш, к слову сказать, не хуже играет.
   Кто-то — очевидно, Жуба — радостно загоготал. Хёльв покраснел.
   — Словом, не понял я чего-то. Там такие мастера были — заслушаешься. А баронесса всех разогнала, — поведал Борода.
   — Чего ж ты не понял, дубина? Посмотри на морду ему.
   — Кому?
   — Флейтисту! — прокашлял бас.
   — Смотрю.
   — Видишь?
   — Что вижу?
   — Морду видишь?
   — Вижу, — обиделся Борода. — Морда как морда. Молодая и небритая. Весьма приятная даже.
   — О! Именно! Парень без меча, но лицом пригож. Понял теперь?
   — Ах, ты в этом смысле…
   Дружинники захохотали. На Хёльва теперь поглядывали с сочувственным любопытством, что смутило его еще больше, чем выказанная до того неприязнь.
   — Я… это… пойду, пожалуй, — пробормотал он, — не смею вам мешать.
   — Не сердись. — Антор выглядел немного виноватым. — Мы вообще-то не злые. Просто грубые.
   — Да я не сержусь. Чего уж там, — Он направился к двери.
   — Парень! — позвал Антор. Хёльв неохотно обернулся.
   — Ты в «пирамиду» играешь?
   — Не доводилось.
   — Приходи, научим.
   — Да я…
   — Приходи-приходи. В свободное время. Пивка попьем, — Антор благожелательно улыбнулся.
   — И не только пивка, — подмигнул Борода.
   — С Жубой на пару что-нибудь на флейтах сообразите. Ну? Придешь?
   — По… постараюсь, — растерянно пробормотал Хёльв, выскочил за дверь и командорской поступью устремился прочь.
   Некоторое время он сосредоточенно шел вперед, стараясь не глядеть по сторонам. Ему было ужасно стыдно.
   «И правда, — думал он. — Почему она меня выбрала? Конечно, я играл не хуже всех, но лучше ли? Лучше? Нет. Не лучше. Что ей во мне понравилось? Что? Неужели я действительно столь красив?»
   Он остановился возле высокого зеркала и устремил испытующий взгляд на свое отражение.
   Зеркало не открыло ему ничего нового: на Хёльва смотрел ничем не примечательный, среднего роста юноша с прямыми светлыми волосами до плеч. Хёльв вздохнул и затравленно посмотрел по сторонам, намереваясь затаиться где-нибудь в тихом уголке.
   — Милейший, — робко поинтересовался он у несущегося по своим делам лакея, — а где у вас тут библиотека?
   Такого количества книг Хёльв не видел даже в публичном книгохранилище своего родного Гёднинга. Библиотека баронов Брасийских располагалась б отдельной пристройке и занимала ее целиком — от обширного подвала до чердака. Вдоль стен шли галереи, ряды этажерок упирались в потолок, у их подножий стояли удобные креслица и дивана низеньких столиках лежали каталоги имеющейся в наличии литературы и схемы размещения книг. Все было устроено заботливо, с любовью, с расчетом на то, что библиотекой будут пользоваться многие и многие, но помещение казалось если не заброшенным, то редко посещаемым, Было совершенно тихо, только откуда-то слева доносился невнятный шелест. Хёльв оглянулся. К одному из шкафов была приставлена стремянка, на которой виднелась худощавая фигура в сером одеянии. Фигура задумчиво покачивалась из стороны в сторону. Хёльв деликатно кашлянул. Неизвестный вздрогнул, взмахнул руками и тяжело обрушился вниз вместе со стремянкой. Послышалось ругательство.
   — Уважаемый! С вами все в порядке? — обеспокоено спросил Хёльв, подбегая к упавшему.
   — Растредитый оберфнык! — неразборчиво произнес тот, не оборачиваясь.
   — Позвольте мне помочь вам. Когда-то я учился у знаменитого массажиста… Возможно, ваша спина нуждается…
   Хёльв обошел пострадавшего с другой стороны, надеясь заглянуть ему в глаза, и остолбенел. Перед ним сидел тот самый эльф, которого они с Лукавым Фиником так неудачно разбудили в лесу несколько недель назад.
   — Ристаговы Подземелья! Опять ты! — вскричал эльф. Похоже, та встреча в лесу ему тоже запомнилась.
   — Я не хотел… Я просто зашел, вот…
   — Просто вот зашел? А чего орешь, как ошпаренный гном?
   — Из-звините… Я только… Прошу прощения…
   — Простите! Извините! Я чуть шею не сломал, — продолжал ворчать эльф, но было видно, что он уже не сердится. — Откуда ты тут?
   — Я теперь придворный музыкант… Флейтист. — Хёльв тяжело вздохнул. Ему почему-то было неприятно в этом признаваться. — А вы что здесь делаете?
   Эльф оправил балахон.
   — Храню сей кладезь знаний. По-простому говоря, слежу за порядком в этом помещении. Чтобы никто ничего не спер без ведома ее сиятельства баронессы.
   Хёльв сочувственно вздохнул, обводя глазами бесконечные ряды книг.
   — А, ерунда! — Библиотекарь заметил его взгляд и пренебрежительно махнул тонкой рукой. — Здесь и не бывает почти никого. Раньше Амель с шутом захаживала, хроники почитывала, летописи. А теперь и ее нет. Хотя Гнорик наведывается время от времени.
   — Поразительно. Но ведь ценность коллекции…
   — Юноша, ты наивен, как первая весенняя ромашка. Это дивным образом сочетается с твоей бесцеремонностью и наглостью. Кому нужны книги в Брасьере?
   — Разве книги могут быть не нужны? — удивился Хёльв.
   — Население Брасьера делится на толстопузых мерценариев, озабоченных лишь успехом своей торговлишки, и на сильно вшивых рыцарей с большими мечами и головами, звенящими как пустые латы.
   Эльф потер переносицу и спросил без особой связи с предыдущим;
   — Звать-то тебя как?
   Хёльв представился.
   — Лэррен Эрвалла, приятно познакомиться. — Библиотекарь протянул ему узкую ладонь.
   — Странное имя. Совершенно человеческое, — заметил Хёльв.
   — Странное! Ты бы видел, какие имена предлагала Книга Звезд в день моего рождения! — Лэррен сделал эффектную паузу. — Абуанзль и Дерманэль!
   Хёльв попытался сохранить серьезное выражение лица, но не слишком в этом преуспел и заливисто, с повизгиванием захохотал. Эльф улыбнулся.
   — Вот-вот. Моему отцу тоже не понравилось. Он был категорически против того, чтобы благородная фамилия Эрвалла произносилась вслед за имечком Дерманэль. Потому сделал вид, что принадлежит к клике прогрессивистов, отрицающих судьбоносное значение Книги Звезд, и придумал мне имя сам.
   — И как?
   — Что — как? Не прогневались ли на меня звезды? Сложно сказать… — Лэррен нахмурился. — Как говаривал великий мыслитель Теодорий Инна…
   — Ты знаешь Инну? — перебил его Хёльв.
   — Мне ли не знать Инну?! — В голосе библиотекаря послышались возмущенные нотки. — Я сам переводил собрание его сочинений на эйну!
   — И как же ты трактовал седьмую главу его предпоследнего труда «О Мироздании»?
   — Приятно видеть, что столь молодой человек, как ты, знает и ценит Теодория. Пойдем, я покажу тебе, — довольно произнес Лэррен, увлекая Хёльва в глубь библиотеки. — Легко видеть, что седьмая глава написана мудрым Инной как философская притча…
   В свои покои Хёльв вернулся только глубокой ночью. Торопливо раздевшись, он залез под чистое, пахнущее свежестью одеяло и блаженно вытянулся. «А тут не так уж и плохо», — успел подумать он и заснул.