Арбенин Сергей Борисович. Собачий бог

   – Феденька! Федя! – закричала Феклуша, и стала торопливо сползать с лавки.
   В то же мгновение пес, стоявший у дверей, стал меняться быстро и неуловимо. Он поднялся на задние лапы, начал вытягиваться вверх, расти вширь. Вот уже появились, вместо лап, руки и ноги, и странная полузвериная голова с человеческими глазами.
   Малыш заорал уже благим матом. Феклуша доползла на локтях и коленях до мальчика, схватила его в охапку, прижала к себе; села и стала отползать назад, за печь, изо всей силы отталкиваясь замотанными марлевыми повязками распухшими ногами. Она не кричала. Но рот у нее был открыт, и казалось, немой невыносимый вопль висел в избе.
   Окровавленный пес совершил громадный прыжок прямо к Феклуше. Еще миг – и он дотянулся бы окровавленной пастью до её ног, – и тут существо протянуло мохнатую руку.
   Рука схватила взбесившегося Полкана за загривок, легко оторвала от пола и с силой отшвырнула к дверям. Полкан ударился о дверь, упал, но тут же вскочил и без промедления снова кинулся к Феклуше. Из пасти у него текла розовая слюна.
   Мохнатый защитник снова перехватил его, на этот раз двумя руками. Одна держала пса за загривок, другая – за горло. Полкан, висевший в воздухе, изогнулся, бешено бил лапами. Существо издало горловой звук, и двинулось к дверям. Держа Полкана на весу, открыло двери и исчезло. В сенях опять что-то загремело, и жуткий голос произнес по слогам:
   – Са-ра-ма!
   Хлопнула дальняя входная дверь. На минуту стало тихо. А потом издалека, из-за овина, донесся жалобный предсмертный собачий визг. И стало тихо.
   Феклуша, прижав к себе мальчонку, в ужасе смотрела в дверь, рукой пыталась нащупать позади себя лавку – и не могла.
   Капли человеческой крови светились на полу там, где существо держало бешеного пса, цепочкой вели к порогу, и дальше, за порог.
   Феклуша быстро перекрестила судорожно всхлипывавшего мальчика, и стала креститься сама.
   В разбитое окно дунул пронзительный, невероятно холодный, почти неземной ветер.
 
   Кабинет губернатора. Комната для отдыха
   Коростылев довольно свободно сидел в огромном кресле бежевого цвета, с чашкой чая в руке.
   За столом брякал чайной ложечкой Густых. Рядом с ним сидел Ильин, а сам Максим Феофилактыч расположился во главе стола. На столе стояли вазы с пирожным, конфетами, шоколадом.
   – В так называемой «городовой» летописи села Десятское, – говорил Коростылев, – описан подобный случай. В несколько дней сбесились все собаки. Часть из них поймали, забили камнями и вилами, а часть скрылась в лесу.
   Губернатор слушал молча, нагнув беловолосую голову.
   – Так вот, жители ходили по селу с молебном, сжигали трупы собак и павшего скота. Это не помогло: людей тоже коснулась зараза, и в селе – а оно, надо сказать, было тогда едва ли не самым большим в Тобольской земле, – вымерло несколько семей. Стали ловить собак по окрестностям, пока не выловили всех. Или почти всех. А зараза все не уходила. И тогда обратились к местному колдуну из обрусевших татар. И вот какую любопытную вещь сказал этот татарин. Зараза, сказал он, не вне вас. Она – внутри вас. Ищите источник заразы в селе, среди тех, кто прячется, не любит выходить днем на улицу. Поймаете его, – и не станет заразы.
   Коростылев замолчал, брякнул ложечкой, проглотил конфету.
   – И что, – нетерпеливо спросил губернатор. – Нашли источник заразы?
   – Трудно сказать, – тотчас же отозвался Коростылев. – Прямых указаний в летописи нет. Только намеки. Оно и понятно: зараза-то исходила как бы от своего. То есть, я полагаю, завелся в селе пришлый человек, и стал жить. А от него – зараза идет. И пойди догадайся, отчего то лошадь падет, то ребятишки разболеются и помрут.
   – Так он, этот пришлый, – больной, что ли? – грубовато спросил губернатор.
   – Ну, как бы вам сказать… Наука сейчас на многое смотрит иначе, многое допускает из того, что еще недавно считалось чистой выдумкой. Так вот, этот человек будто бы обладал свойством менять свой облик.
   Коростылев замолк, надеясь насладиться всеобщим изумлением. Но Ильин насладиться не дал. Кивнул с серьезным видом:
   – Ну да. Оборотень, разумеется.
   Губернатор вздохнул.
   Коростылев понял, что забрался слишком далеко и слегка сменил тему.
   – Вот и у нас в городе. Собак, вроде, переловили, а происшествия продолжаются. Откуда зараза идет? От волков?
   – Ну да, от волков, – сказал Ильин, и было непонятно, то ли он шутит, подкалывая губернатора, то ли всерьез говорит, поддерживая эту нелепую беседу.
   – Волков в Калтайском лесничестве уже перестреляли, – хмуро отозвался губернатор.
   – А зараза, как выражается наш уважаемый ученый, все еще здесь. Среди нас, – сказал Ильин. – Надо бы всем нам провериться, анализы какие-нибудь сдать…
   На этот раз все поняли, что Ильин просто острит, подкалывая окружающих, и ни грамма не верит болтовне Коростылева. Впрочем, к шуточкам Ильина все давно уже привыкли.
   – Ты бы, Александр Сергеевич, чем шутить… – начал губернатор, и, не придумав продолжения, замолчал.
   Густых уткнулся в какие-то бумаги. Изредка что-то выписывал в блокнот. Ильин краем глаза заглянул в бумаги. Там было написано:
   «При внешнем осмотре на теле женщины обнаружено множество покусов. Большая часть покусов – в руки, ноги, лицо, голову. Мозг не задет». Это было, наверное, заключение судмедэкспертов о смерти начальницы «Верного друга» Эльвиры.. Видимо, судмедэксперты тоже любили пошутить. Конечно, работёнка у них пакостная. Только шутками да спиртом и спасаются…
   Размышление Ильина прервал губернатор.
   – Ну, ладно. Спасибо за беседу, – сказал Максим Феофилактыч, нарочно не называя Коростылева по имени-отчеству.
   Коростылев понял, поднялся из кресла со старческим кряхтеньем, поставил чашку на стол.
   – Премного благодарен за угощение, – по-старинному выразился он.
   «Тоже подкалывает, – раздраженно подумал губернатор. – Вот остряки собрались. Разогнать бы вас всех… По совхозам – технику к севу готовить. Тьфу!»
   А вслух сказал:
   – До свиданья. Спускайтесь, машина вас ждет внизу.
   – Премного, премного благодарен, – стал кланяться Коростылев. – А милиция меня там, внизу, на вахте, – пропустит?
   – Пропустит, – подал голос Густых. – Я сейчас позвоню.
   – Тогда до свиданьица. И за то, что выслушали, благодарен. Хотя это еще не всё, о чем я мог бы вам рассказать, – продолжал Коростылев, пятясь к дверям. – Главный источник заразы – существо вроде человека, но человека умного.
   («Не то, что мы», – в скобках подумал Ильин).
   – …Поэтому заразу он передает через собак, кошек, прочую домашнюю живность. Чтоб никто не догадался, никто его невзначай не вычислил…
   Губернатор сделал неопределенный жест рукой. Ильин жест понял: «Да иди ты отсюда к хренам собачьим, что ли!»
   Когда дверь за Коростылевым закрылась, губернатор обвел присутствующих тяжелым взглядом.
   – Ну, и зачем нам этот шут гороховый? – прямо спросил у Ильина.
   – Я думал, наведет на мысль. Интересный же человечек, – пожал плечами Ильин.
   – Если мы каждого интересного будем выслушивать, – такое услышим!..
   – А что? – подал голос Густых. – Может быть, он-то и есть этот самый «источник заразы», а? И собака у него, согласно показаниям соседей, имеется. Правда, показывается редко. Вроде, большая белая сука.
   – Что же, он нам про себя рассказывал, что ли? – спросил Ильин.
   – Конечно! Он же говорит – «человек умный»! Со следа сбивает. Приемчик известный.
   – Так вы за ним последите, – сказал Ильин.
   Губернатор задумчиво посмотрел на Густых, потом на Ильина. Поднялся. Взгляд явно выражал сакраментальную мысль: «Ну и дураки же вы оба!»
   Вздохнул рассеянно.
   – Ладно. Утром соберем комиссию. К нам замминистра едет.
   Ильин уже знал об этом, но сделал удивленное лицо.
   Густых тоже знал, но только молча кивнул. Для замминистра уже готовилась «культурная программа», сувениры и небольшой, но весомый чемоданчик.
   – На сегодня всё. Идите, заразу в себе ищите, – пошутил на прощанье Максим Феофилактыч. И сам почувствовал – шутка получилась неуклюжей. Прямо скажем, – дубовая шутка. Губернатор слегка порозовел, легонько прихлопнул ладонью по столу.
   – Поищем, – пообещал Ильин с глубокомысленным видом.
   Губернатор ничего не ответил. А то, что он подумал, Ильин догадался. Он подумал: «Ну и мэра мы избрали. То ли шут гороховый, то ли просто сволочь. А скорее – и то, и другое».

Черемошники

   Коростылев выбрался из машины, снова «благодарствуя» и передавая приветы. Машина укатила, Коростылев оглядел переулок, неторопливо открыл калитку. Зорко оглядел залитый луной двор, пошевелил носом, принюхиваясь. Тихо, почти бесшумно открыл дверь и вошел в дом.
   И сразу же подошел к окну.
   Из окна был виден двор и переулок почти до самой остановки автобуса.
   Он стоял долго, очень долго. Фонари на остановке поредели, только край луны, полузакрытой облаком, да неяркие звезды освещали пустой горбатый переулок.
   Внезапно старик напрягся. По переулку не спеша, от столба к столбу, бегала маленькая рыжая собачонка. Коростылев даже на расстоянии, сквозь стекло, узнал её отвратительный сучий запах.
   Он сказал негромко:
   – Ка!
   Через секунду огромная тень, бесшумно выскользнув из соседней комнаты, встала рядом с ним.
   – Пора, – сказал старик. – Видишь собаку? Может быть, это та самая. Иди.
   Ка молча открыл дверь, его тень на миг заслонила луну и звезды, шагнула к воротам – и растворилась во тьме.
 
   Рыжая не сразу осознала опасность. Сначала она только мельком глянула на прохожего, шедшего по переулку в сторону автобусной остановки. Потом, спустя секунду, ей вдруг почудилось что-то неладное в этой темной, прямой фигуре. Рыжая насторожилась. Выглянув из-за столба, принюхалась. Наконец, слабое дуновение ветерка донесло до нее запах. И этот запах не принадлежал человеку.
   Рыжая торчком подняла оба уха. Повертела головой. Темная фигура приближалась, и становилась все огромней и зловещей. Вот выплывшая из-за облака луна осветила его. Белый мертвенный свет облил опущенные плечи, непокрытую голову и мертвое, без выражения, лицо с пустыми глазами навыкат.
   Рыжая, осознав всю глубину опасности, прижала уши и со всех ног кинулась в освещенный конец переулка – к автобусному кольцу.
   Пулей вылетела на освещенный пятачок, где стояли несколько автобусов, отправлявшихся в последний, ночной рейс. Трое или четверо водителей сидели в одном из «пазиков», что-то ели, пили. Еще один курил, сидя у себя в кабине, и выставив наружу локоть.
   Ночной магазинчик был ярко освещен. Посетителей в нем не было, но на стуле дремал молодой парень-охранник в камуфляжной куртке.
   Рыжая обернулась. Темный шел прямо к ней ровной, механической походкой, словно автомат.
   Рыжая повертелась в поисках выхода. И внезапно увидела открытую дверцу автобуса. В салоне никого не было и было темно. Рыжая заскочила внутрь, пробежала в конец и замерла, забившись под сиденье. Некоторое время ничего не происходило.
   Потом автобус содрогнулся. Рыжая выглянула – и шерсть на ней поднялась дыбом: черный человек неторопливо поднимался по ступенькам в салон. Рыжая глянула в окно в надежде, что появится водитель. Но те, что закусывали в освещенном салоне, только мельком взглянули на темного; видимо, решили, что это обычный пассажир.
   Рыжая хотела заскулить, но поняла, что как раз этого делать не следует, и снова нырнула под сиденье.
   Тяжелые шаги раздавались все ближе. Черный человек, кажется, видел и в темноте. Он не спеша заглядывал под каждое сиденье. Потом вдруг остановился, прислушиваясь. Рыжая сжалась в комок, затаила дыхание.
   И внезапно послышался хруст: темный одной рукой сорвал спинку сиденья с болтов, ухватился за металлический трубчатый остов – и вырвал его из пола вместе с креплениями.
   Рыжая взвизгнула от ужаса, поднырнула под остов сиденья, который темный человек держал в руках, проскользнула мимо тяжелого, пахнущего гибелью ботинка и опрометью бросилась к выходу. Выскочила из автобуса и помчалась к освещенной трассе, держась поближе к заборам и кустам.
   Добежала. Здесь было почти светло, асфальт отливал синевой в свете фонарей. То и дело мимо проносились машины. Рыжая нырнула в тень, обернулась, вывалив язык и тяжело дыша.
   А на остановке началось странное. Темный человек вышел из автобуса, заглянул под колеса. А потом, ухватившись обеими руками за край днища, стал приподнимать и раскачивать автобус, – легко, словно это была его обычная забава.
   Наконец, побросав недоеденные пирожки, выбежали и водители.
   – Эй, мужик! Ты чего, рехнулся? Или в пятак захотел?
   Темный продолжал молча раскачивать автобус, отрывая колеса от земли.
   – Во, блин, гадство, дает. Эй ты, самодельный! Оставь автобус в покое! Силу девать некуда?
   Темный не отвечал. Казалось, он решил вообще положить автобус набок.
   Водители взъярились. Двое сбегали в соседние автобусы, вытащили монтажки.
   – В последний раз предупреждаю, придурок! – закричал водитель.
   Темный напрягся – и опрокинул автобус. Раздался скрип, скрежет, с жутким протяжным звоном посыпались стекла.
   – Вот же сука! Н-на!
   И монтажка опустилась на голову темного.
   Ничего не произошло. Темный оглянулся. На лице его на этот раз появилось вполне осмысленное выражение недоумения. Он взял монтажку, легко вырвал ее из руки водителя и без размаха ударил в лоб. Водитель качнулся, – и повалился на спину.
   Другие водители попятились.
   – Ванёк, мобильник есть? Звони в ментовку и спасателям!
   Больше Рыжая не стала смотреть. Она повернулась и помчалась по тротуару вдоль трассы. Пронеслась весь квартал до Корейского, свернула, и, не снижая скорости, помчалась дальше, – к дому, где жил Бракин.
 
   Коростылев, видевший все это, сверкнув очками, отошел от окна.
 
   Громадная белая волчица выросла перед Рыжей внезапно, будто упала с неба. Рыжая даже не успела притормозить, и с разбега ткнулась мордочкой в мощные седые лапы. Откатилась назад и замерла.
   Белая сидела спокойно, глаза её лучились.
   И сидела она так, что пробраться к дому не было никакой возможности. Рыжая чувствовала, что Белая гораздо умнее и быстрее Темного Человека. Мимо неё проскользнуть вряд ли удастся.
   Рыжая стала пятиться, поскуливая, приподняв зад и припав брюхом к дороге.
   Переулок был узким, ни в одном из домов не горел свет. Лишь где-то вдали, за заборами и сараями, сиял одинокий грустный фонарь. Все вокруг было мертво и пусто. Черные покосившиеся заборы, темные, или забранные ставнями, окна. Белые крыши. Тощие голые тополя.
   Сзади послышались мерные тяжелые шаги. Рыжая в страхе обернулась – и обмерла: из-за поворота вышел черный человек.
   Теперь и назад пути тоже не было.
   В отчаянии, не зная, как спастись, Рыжая внезапно подняла лисью морду к луне и пронзительно, страстно завыла.
   Белая с удивлением послушала вой, – и внезапно всё поняла.
   Это не та собака. Совсем не та.
   Она взглянула на темного, приближавшегося большими шагами Ка и мысленно приказала ему:
   «Ка, остановись! Это не та собака, которая приведет нас к деве. Не трогай её. Ищи пса. Старого худого пса, который появится здесь скоро. А сейчас – иди домой!»
   Ка замер, подняв одну ногу. Он словно бы задумался, наклонив голову к плечу.
   Потом развернулся и так же мерно, не спешно, скрылся.
   «Вставай, маленькая хитрая лисичка! – Белая взглянула на Рыжую. – Беги домой. И скажи хозяину, чтобы не выпускал тебя больше ночью одну».
   Белая поднялась на ноги, взглянула на небо, и внезапно совершила гигантский прыжок в сторону и вверх.
   И словно растворилась в темном небе. Лишь мигнули звезды.
   Трясясь всем телом, Рыжая дикими глазами оглядела пустой переулок, заборы, белые крыши темных домов.
   Волчицы не было.
 
   Когда Рыжая вернулась домой, Бракин её не сразу узнал. На загривке и на боках у нее появилась седина. Она дрожала, стуча коготками, бегала по комнате, не находя себе места. Тыкалась в ладони сидевшего на кровати Бракина, скулила, и снова начинала юлить по комнате.
   Бракин сказал вслух:
   – Ты встретила того человека, да? Он мертвый, но как бы живой? Он, наверное, погнался за тобой и напугал?
   «Да, да, да, – тявкнула Рыжая. – Но еще я видела ту страшную белую волчицу, которая чуть не разорвала меня на части во дворе, – там, где живет человек в очках. Мёртвый-живой шел за мной, я бежала. И столкнулась с Белой. Я знаю, кто это. А ты – нет».
   Бракин подумал, отхлебнул чаю из треснувшей чашки.
   – Ладно, – сказал он. – Не знаю, – так узнаю. Они ищут собаку. Но не тебя. Так что сядь, успокойся. Иди, я приласкаю тебя.
   Рыжая подбежала, снова ткнулась горячим носом в ладони, лизнула их шершавым языком, и опять отбежала.
   Посмотрела с тоской и печалью, и легла на свитер у порога.
   – На тебя там дует. Давай я переложу свитер ближе к печке.
   «Нет. Тогда я не успею предупредить тебя, если мёртвый-живой войдет».
   – Вот глупышка, – сказал Бракин и вздохнул. – Ну, хорошо. Как хочешь. Уже поздно. Давай будем спать.
 
   Алёнка поправлялась, но как-то медленно, неохотно, с трудом.
   – Вишь, какая бледная, – ворчала баба. – Хоть бы на улицу сходила, погуляла.
   – Не хочу, – отвечала Аленка.
   – «Не хочу»… А чего же ты хочешь?
   – Ничего.
   Аленка или лежала в кровати, молча глядя в потолок, или садилась на постели, поближе к окошку, отодвигала бабкины горшки с цветами и подолгу глядела на соседский заснеженный двор.
   – Съешь чего-нибудь! – говорила баба.
   – Не хочу.
   – Опять «не хочу»!
   Баба собиралась, шла в магазин, приносила огромные зеленые и красные яблоки, виноград, апельсины. Ворчала как бы про себя, что вся пенсия на эти «хрукты» уйдет. «Хрукты» Аленка ела, – но тоже нехотя, без желания. Откусит яблочка, – отложит. Через час вспомнит про него – опять откусит.
   И вдруг однажды в ранние сумерки в окне появилась кудлатая, страшная морда.
   – Тарзан!! – не своим голосом взвизгнула Аленка.
   Баба от неожиданности выронила кастрюлю, вареная картошка раскатилась по полу.
   – Как «Тарзан»? Какой Тарзан? – полушепотом спросила она и тоже кинулась к окну.
   А Аленка уже соскочила с постели, одевалась быстро, наспех. С улицы доносилось радостное повизгивание блудного пса. Тарзан колотил лапами по стеклу, даже пробовал его лизать. Баба нащупала под собой стул, села.
   – Баба, я его в избу заведу? – спросила Аленка с порога.
   – А? – баба выглядела совершенно ошалевшей. – Веди, чего уж там…
 
   Когда Тарзана накормили и вытерпели все его бесконечные ласки, Аленка повела его в пустую стайку, где когда-то держали курей, но куры все передохли от какой-то куриной болезни. В стайке было довольно тепло, – тепло давала лампочка, висевшая под потолком. Дощатый пол был выстлан сеном.
   Аленка попросила бабу нагреть ведро воды, взяла хозяйственное мыло, щетку, на которой когда-то баба драла шерсть, и пошла в стайку мыть Тарзана. Тарзан не спал, ждал. Бока его раздулись от еды, морда выражала верх блаженства.
   – И где же ты был? – спрашивала Аленка, принимаясь за мытье. – Где ходил, а? Вон шерсть вылезла, шрамы какие. Ты из деревни сбежал, да?
   Тарзан повизгивал, норовил лизнуть Аленку в щеку, в руку, но она твердо отворачивала его морду, прикрикивала по-взрослому:
   – Да стой ты нормально! Налижешься ещё, успеешь.
   В стайку пришел Андрей – баба пустила, – присел рядом на корточки, стал помогать. Тарзан был такой грязный, шерсть так свалялась на нем от грязи и крови, что одного ведра воды не хватило. Андрей вылил грязную воду в помойку, притащил еще ведро.
   И они снова мыли, расчесывали, распутывали и вырезали ножницами култы шерсти.
   Под конец оба взмокли – не хуже Тарзана.
   Они обтерли его ветошкой, и на последок Аленка аккуратно расчесала его своей старой расческой.
   Теперь Тарзан стал похож на ухоженную домашнюю собаку. Он еле вытерпел конца мытья, и снова кинулся лизать Аленку и Андрея.
   А баба глядела в окно, из-за которого доносились повизгивание пса и голоса ребятишек, и думала: «Прибежал. Небось, километров двести пятьдесят отмахал. Лошадь и лошадь. Чем кормился? А может, он заразный? Дворы по пути зорил? Надо Вальку позвать, – пусть посмотрит».
   Баба вздохнула и стала одеваться на улицу.
 
   Когда баба вернулась, не застав соседку дома, – увидела во дворе, на бетонированной дорожке, Тарзана и Аленку с Андреем. Все трое сияли от счастья.
   – Баба! Можно мы с Тарзаном на улице побегаем?
   – Можно. Но только здесь, по переулку. А где машины – ни-ни. И к почте не ходите. Там милиция дежурит, всех бродячих ловит. Как бы вашего Тарзана не поймали.
   – Так он же не бродячий, он теперь домашний. Смотри, какой!
   Действительно, пес выглядел теперь чистым, сытым, ухоженным.
   Баба покачала головой и пошла в дом.
 
   Когда вышли за ворота, Аленка сразу почувствовала: нет, улица Тарзану не нравится. Едва увидев вдали прохожего, он остановился как вкопанный, напрягся, опустил голову. Даже шерсть на загривке приподнялась.
   – Ну что, побежали? – спросил Андрей.
   Аленка подумала.
   – Нет. Пойдем лучше во двор.
   Андрей удивился, шмыгнул носом.
   – А чего?
   – Видишь? Тарзану не хочется здесь бегать. Наверно, он пока сюда шел, его ловили уже. Напугали сильно.
   Прохожий приближался и Тарзан внезапно начал пятиться к воротам.
   Андрей посмотрел на прохожего, пожал плечами:
   – Ну пошли во двор, раз такое дело…
 
   А на другой день в ворота постучал милиционер с планшеткой на боку. Представился помощником участкового.
   Он был невысоким, с одутловатым лицом, и форма на нем была какая-то изжёванная, мятая.
   – Здравствуйте, хозяюшка, – сказал он, входа в избу и почему-то зацепившись ногой о порог.
   Баба взглянула на него. Хотела было сказать: «Какая я тебе „хозяюшка“?», – но внезапно передумала. Участковый стоял одной ногой в сенях, другой – в комнате, и почему-то глядел на порог. Наконец переступил и второй ногой, снял шапку. Баба подозрительно смотрела на него.
   – Разрешите присесть?
   – Садитесь, – сказала баба.
   Помощник сел, развернул планшетку.
   – Так, – сказал он. – Вот здесь написано, что при первичном обходе собаки у вас не было.
   – Это при каком «первичном»? Когда облава была, что ли?
   – Ну да. Перед самой облавой. Мы всех собак тогда переписывали, помните?
   – Я-то всё помню, – сказала баба.
   – Не понял? – помощник поднял выцветшие глаза, опушенные редкими рыжеватыми ресницами.
   – А чего тут понимать. Обещали облаву на бродячих, а сами хозяйского пса застрелили.
   – Это не мы, – слегка смутился милиционер. – Это… Ну, в общем, неувязочка вышла.
   Баба промолчала, хлопнула тряпкой по клеёнке перед самым носом помощника и стала вытирать стол.
   "Был бы дед был дома, он бы вам показал «неувязочку»! – подумала она.
   – Ну, так продолжим, – сказал помощник, убирая со стола планшетку и локти.
   – О собаке-то?
   – Конечно! – просиял гость. – У вас не было собаки, хотя раньше была. Потом исчезла, а сегодня опять появилась.
   – Появилась, появилась, – ответила баба почти сердито. – Да вот интересно, откуда вы так скоро узнали?
   – Соседи сказали.
   – Какие соседи?
   – Ну… – милиционер слегка замялся. – Ваши соседи.
   – Это кто ж тут у нас вам про меня докладывает?
   Милиционер понял, что попал впросак, и решил перейти в наступление:
   – Так собака, говорю, появилась, или нет?
   Баба – чего отпираться, – согласилась:
   – Появилась. Да не успела появиться, а вы тут как тут.
   – Я на службе, – довольный собой ответил милиционер. – Собака, значит, ваша. А где она была все это время?
   – А вам-то какая забота?
   – Нам забота есть, – суровым голосом сказал милиционер. – В городе есть случаи бешенства. Много больных собак. Вот я и интересуюсь, не больна ли ваша собака.
   – Нет, не больна, – отрезала баба.
   – А вы что, ветеринар?
   – Вот же прицепился, – как бы про себя сказала баба. И сказала погромче: – Я что, не видела бешеных собак? Да я в деревне выросла, и здесь сколько лет живу, всегда с собаками. И бешеных видела, и всяких. Здоровую собаку от бешеной отличить могу.
   – Да я и не спорю, – миролюбиво сказал милиционер. – Только порядок сейчас такой: всех новых собак положено сводить к ветеринару, чтобы он справку дал. А без справки собака как бы недействительная. Её могут случайно отловить.
   – Как это – «случайно»? – насторожилась баба.
   – Ну, допустим, вы её выпустите погулять, а на улице её и поймают. Всем патрулям приказано собак без хозяев ловить, усыплять, и доставлять в питомник.
   – На улицу мы её не пустим, – сказала баба. – Да он и сам не пойдет. Видать, тоже наслышан про ваши «неувязочки». Вам неувязочки, а детям – горе.
   – Ладно, – сказал милиционер. – Как зовут собаку? Мне записать надо.
   – Тарзан.
   – Сколько лет?
   – А кто ж считал? Ну, Алёнке шесть в том году исполнилось, а Тарзан уже был. Родители Алёнкины его под воротами подобрали. Подкинул кто-то. Пока маленький-то был – еще ничего, а вот вырос, – целый конь, так одни хлопоты с ним. Весь палисадник, говорю, засрал… Извините, конечно, на таком слове.