Арбенин Сергей Борисович. Собачий бог

   Отдача, с непривычки, оказалась слишком сильной. Генерал грузной спиной повалился на дорогу, а автомат продолжал прыгать у него в руках, и сверху на генерала падали черные ветки, сухие зазимовавшие листья, хлопья снега, и со свистом летели брызги от расщепленных досок. И шипели, плавя снег, далеко отлетавшие стреляные гильзы.
 
   – Баба!! – чужим, страшным голосом взвизгнула Алёнка, бросаясь к окну. – Баба, что это?
   Баба вздрогнула, засеменила к другому окну.
   Автоматная очередь стихла.
   – Баба, баба! – уже плачущим голосом звала Алёнка.
   – Вот ироды! – выговорила, наконец, баба. – Уже стрелять тут удумали.
   Аленка подбежала, затеребила бабкин подол. Глаза – испуганные, в половину лица.
   – Баба, это что – война?
   – Да кто их, проклятых, разберет! Должно, с собакой не справились. Может, бешеная попалась. Тьфу-ты, грех!..
   Она сунула ноги в галоши, накинула драный грязный пуховик с капюшоном.
   – Я выйду погляжу. А ты дома сиди!.. Как бы окна, ироды, не побили…
   Она распахнула тяжелую дверь, шаркая, выбежала из избы. Через минуту с улицы донёсся её хриплый, но сильный, совсем не старушечий голос:
   – Это вы чо тут, а? Начали с собак, а закончить людьми хотите, а?
   К её голосу сейчас же присоединился хор других голосов – соседей.
   А потом проревело раскатистое:
   – Ма-алчать!!
   Отовсюду по переулку бежали люди: жители, военные, милиция.
   Генерал по-прежнему сидел на дороге; с тупым и равнодушным видом рассматривал автомат.
   – Да я тебя… – раскатилось сзади, – под трибунал! Стрелок говнистый! Генерал сраный! – этот был толстомордым, в зимнем камуфляже, с двумя большими звездами на погончиках. – Да тебя сюда для чего поставили? Коньяк жрать?..
   Потом, слегка успокоившись, толстомордый, прошипев напоследок: «развелось тут у вас тыловых генералов», спросил у кого-то:
   – В кого он палил?
   – Собака тут, товарищ генерал-лейтенант… – пояснил офицер. – Здоровенная такая, как лев. Высунула морду из-за забора, да как рыкнет. Ну, товарищ генерал-майор по нему и вдарили.
   – Кто ему автомат дал?
   Из кучки омоновцев нехотя отозвались:
   – Ну, я… Только я не давал…
   Омоновец замолчал, не зная, как объяснить, что его автомат сначала оказался в руках какого-то странного местного жителя, – вырвал он его из рук, что ли, в суматохе? – а потом уже – у генерал-майора.
   – Записать фамилию, – приказал толстомордый. – Что там с собакой?
   Один из военных заглянул через забор.
   – Сдохла псина. Вон, забор весь в дырах.
   – Собака на цепи?
   – Никак нет…
   – Зайди в дом, выясни, почему.
   Толстомордый мельком глянул вокруг:
   – Значит, так. Отставить операцию. Жителей – по домам. Пройти по всем переулкам, выяснить, нет ли пострадавших. Гильзы соберите. А ты…
   Он повернулся к генерал-майору.
   – Иди в машину. Пиши подробный рапорт.
   – Какой? – нехотя отозвался тот, все ещё сидя на дороге.
   – Как хрен кривой! – вполголоса отозвался толстомордый.
   – А ты мне не указ, – тускло промямлил Лавров.
   – Жаль, что не указ. А то бы я тебя сейчас рядом с этим псом положил, – проскрежетал всё так же вполголоса генерал-лейтенант.
   Из-под забора просачивалась кровь, и сугроб становился розовым. Генерал-майор Лавров не без труда поднялся: штаны у него были мокрыми. Поглядел вокруг, удрученно развёл руками.
   – Товарищ генерал-лейтенант! Мальчонка там! – испуганно крикнул кто-то.
   Толстомордый тяжело глянул на Лаврова.
   – Живой?
   – Ранен, вроде…
   – Тьфу, твою мать!.. Пойдем во двор.
 
   Алёнка торопливо накинула курточку, выскользнула во двор. Ворота были открыты. Она выглянула: в переулке, неподалеку от её дома, толпилось множество людей, больше всего – военных. Бабы нигде не было видно.
   Алёнка вернулась, заперла входную дверь, ключ положила под коврик. И выбежала за ворота.
 
   Генерал-майору Лаврову просто повезло. При советской власти он тихо и мирно трудился в Пятом отделе, почитывал запрещенные книжки, изданные «Посевом» и рукописи полусумасшедших студентов, возомнивших себя борцами за права человека. Настоящих антисоветчиков, связанных с зарубежной агентурой, среди его подопечных не было. Да и откуда им быть в тихом областном центре, не избалованном вниманием столиц? Но, конечно, приходилось бдить. Брать на заметку. Работать с комсомольскими вожаками. Ну, и вообще. Жизнь была спокойной, на майорской должности. Но вот дернул же черт – захотелось вместе с «ветром перемен» перемен и в личной судьбе. Карьеры захотелось. Живого, как говорится, дела.
   В начале 90-х, когда образовалась налоговая полиция, Лавров по протекции эту полицию возглавил. Перепрыгнув через звание, получил генерал-майора. Года два поработал начальником полиции. Построил коттеджик на «Поле Чудес», обзавелся джипом, новой молоденькой женой, детей от первого брака распихал по самым престижным вузам. И в неофициальном местном «клубе генералов» стал своим. Правда, из полутора десятков генералов почти десять были такими же, как он – однозвездночными (их за глаза остальные, «настоящие» генералы называли звезданутыми): прокурор области, начальник местного УИНа, управления ГО и ЧС, начальник местного управления Минюста и прочие вполне «свадебные» генералы.
   Но золотые деньки быстро миновали. Ввиду полной профессиональной неспособности (а на самом деле – в связи с вопиющими превышениями полномочий, выразившимися, как говорится юридическим языком, в систематическом получении взяток) его по личному указанию губернатора вывели из полиции на вольные хлеба.
   Впрочем, хлеба оказались тоже неплохими: Лавров возглавил службу охраны «Спецавтохозяйства». Это только кажется, что у такого предприятия как «Спецавтохозяйство», кроме мусорных контейнеров на металлолом, воровать нечего. Ещё как есть чего! Одних неучтенных сборов за уборку территории накапывало столько, что все начальство, вплоть до мастеров, не бедствовало. Были и договора с коммерческими и прочими организациями на уборку, очистку стоков, вывоз мусора. Хотите поскорее? Подумайте, кому и сколько надо дать…
   Служба охраны поначалу охраняла территорию, технику, а потом втянулась в «дополнительные услуги», предоставляя крышу мелким предпринимателям, которым было легче платить налом, чем отчислять грабительский налог на уборку территории или переводить деньги «за услуги».
   И сегодня вот так, постыдно, закончилось первое в жизни Лаврова боевое крещение.
   «Посадят теперь», – подумал он. Всё старое припомнят. И землю под коттедж, за которую уплачены копейки. И то, что строила его «своя» фирма, тоже почти даром, по липовым платёжкам. И связи с предпринимателями из криминального мира… Да много чего, если захотят, вспомнят.
   Но главное сейчас – всё же мальчишка. Теперь их жизни прочно связаны. Помрёт малец – и Лаврову конец.
   Рифма! Мать её так…
   Он подождал у забора. Услышал, что мальчишку лишь зацепило рикошетом, нахлобучил шапку и отправился к своей персональной машине – «Волге» с тойотовским движком.
   Всё происходящее почему-то казалось ему сном. Он и двигался, как во сне. Мимо сугробов, заборов, деревьев. А потом почему-то оказался между двумя рядами жителей. Это были старики и старухи в телогрейках, овчинках, старых пуховиках. Старики и старухи смотрели на него молча, и Лавров всё глубже втягивал голову в плечи, пока подбородок не упёрся в галстук. «Ну, чего вылупились? – хотелось крикнуть ему. – Развели тут волкодавов! А они на людей бросаются. Хорошо ещё, что я попался. А если бы он девочку какую перепугал? Да она бы на всю жизнь заикой осталась!»
   Народ молчал. Вообще, народ был какой-то странный, сонный, не в себе. И Лавров шёл как сквозь строй. Длинный переулок, падла. Еще кто камнем запустит. И поделом, дураку старому.
   Внезапно ему навстречу двинулся какой-то странноватый старик с лицом, посеченным мелкими царапинами, и в невообразимой мохнатой шубе.
   Он шел прямо на Лаврова, при полном молчании окружающих и в полной тишине. Даже вороны перестали каркать. Слышно было только сопение двух охранников из команды Лаврова, – они топтались сзади.
   Старик остановился в двух шагах. Лавров тоже остановился.
   Молча глядели друг на друга.
   И вдруг Лавров почувствовал холодок между лопаток, и волосы слегка шевельнулись под шапкой.
 
   Аленка протиснулась между двумя военными. Над громадным, поверженным телом Джульки на корточках сидел Андрей. Рукав его куртки был запачкан кровью. Но он не плакал, и даже сопли под носом высохли. Он сидел над псиной и гладил мощный покатый лоб.
   Увидел Алёнку. Потеснился. Алёнка присела рядом.
   Помолчали, потом Андрей покосился на неё. Спросил сдавленным шепотом:
   – Теперь-то оживить уже не сможешь?
   Алёнка промолчала. Глядела в выбитый пулей, вытекший глаз Джульки, в кровавую яму на месте глазницы.
   – Никто его не оживит, – тихо ответила она.
   Во двор ввалились Коля-собаколов с напарником.
   Постояли.
   – Родители-то дома?
   – Не… – ответил Андрей, не оборачиваясь. – На работе…
   Собаколовы потоптались.
   – Ну, тогда, значит, подвиньтесь. Мы его заберем.
   – Куда? – вскинулся Андрей.
   – Ну, куда… На кладбище собачье.
   Андрей поднялся, вытер нос. Оглядел Колю, военных, – всех, кто набился во двор.
   – А хрена вам! – крикнул звонко. – Мы сами его похороним. Понятно? Верно, Алён?
   Алёнка молча кивнула.
   Потом она поднялась на ноги, снова прошла мимо всех, вышла в переулок и быстрым шагом пошла к Лаврову, стоявшему вдалеке спиной к ней.
   – Аленка! Ты куда? – хриплым голосом крикнула заметившая её баба. Но Аленка только упрямо тряхнула головой, – так, что слетел капюшон и разлетелись в стороны светлые косички.
   Она почти упёрлась в широкую мокрую спину генерала. Ткнула его пальцем. Генерал почувствовал не сразу, – всё смотрел, как завороженный, в глаза странного старика. А почувствовав, наконец обернулся.
   Увидел Алёнку, слегка удивился. Повернулся совсем, даже на корточки присел.
   – Тебе чего, малявка? – спросил как можно ласковее.
   – Я не малявка, – хмуро ответила Аленка. Губы у неё задрожали. – Это ты Джульку убил.
   Лавров прочистил горло, растерянно улыбнулся.
   – Ну, так получилось, детка. А это твой пёсик?
   – Это не пёсик! – дрогнувшим голосом – вот-вот разревется, – выкрикнула Алёнка. – Он умный был! Он никого ни разу не укусил. Шутил он так: выглянет через забор, когда незнакомый человек идет, – и гавкнет. Пугал только. Он шутил так, шутил! Мы его в санки запрягали и катались по переулку. Он радовался, и мы тоже. А иногда тоже шутил: разбежится, и санки хлоп! – набок.
   Алёнка, наконец, не выдержала, заплакала. И сказала сквозь слёзы:
   – А ты его, дяденька, насмерть. Прямо в глаз. И весь бок в дырах, кишки видно.
   Лавров выпрямился. Ему было не по себе. И показалось, что народ, стоявший по обочинам, сдвинулся с места, и как-то незаметно, крадучись, начал смыкать вокруг него круг.
   – Ну… – промямлил Лавров. – Ну, вышло так. Я ж не знал…
   – А теперь будешь знать, – раздался скрипучий голос: это сказал старик.
   Лавров оглянулся. Его охранников как ветром сдуло, а вокруг стояли старики, старухи, дети, и какой-то расхристанный кудлатый человек с паяльной лампой в руке, и другой, в распахнутом полушубке и тельняшке, с клеёнчатой торговой сумкой на плече.
   Они обступали его всё теснее.
   Внезапно раздался молодой уверенный голос:
   – Это что тут такое? Очередь за субсидией?
   Лавров глянул: сквозь толпу прошел молодой омоновец, плечистый, налитой, как культурист.
   – Да вот… – Лавров снова прочистил горло и сказал хрипловатым, чужим голосом: – Самосуд, кажется, решили устроить.
   Омоновец оглядел толпу, хмыкнул, и вдруг сказал:
   – Самосуд – это правильно. А то от нашего суда справедливости не дождешься.
   Народ облегченно вздохнул, а мужик в тельняшке поскрёб заросшую щетиной шею и возразил:
   – Самосуд – нельзя. Потом верёвок не оберешься.
   Посмотрел на Лаврова и сказал загадочно:
   – Слышь, петухастый. Вяжи коци.
   Видя, что Лавров не совсем понял, добавил:
   – Ну, если по-вашему, по-научному – фраернулся, так линяй. А то слепок сделают.
   Генерал рассеянно кивнул, снова взглянул на Алёнку.
   – А ты, девочка, тоже хиляй… То есть, это, иди, иди домой. К мамке с папкой. Иди.
   Губы были ватными. Не слушались.
   И внезапно, подняв голову, Лавров увидел вокруг не человеческие лица, – а оскаленные собачьи морды. Звери со всех сторон подбирались к нему, из оскаленных пастей падали клочья пены.
   Лавров схватился за голову, закрыл глаза, и побежал куда-то, расталкивая то ли людей, то ли собак, окруживших его.
 
   Бракин попался одним из первых. Загребли его запросто. По сравнению с другими собаками, не только бродячими, но и домашними, цепными, он был слишком упитанным и, как следствие, неповоротливым.
   Как только его зажали между двумя переполненными мусорными контейнерами, Бракин понял, что сопротивляться бессмысленно, и покорно дал надеть на себя железный обруч. Обруч был прикреплен к длинной палке, а палку держал средних лет мужчина в телогрейке и спецовке, натянутой поверху.
   Мужчину звали Коля, – Бракин понял это еще во время недолгой погони, закончившейся так печально.
   – Ишь ты, какой смирный, – сказал Коля. – Слышь, Саш! А ведь непохоже, что он бродячий!
   – Не похоже, – согласился Саша. – Жирный слишком. Но он ведь с бродячими на люке спал. Чего нам их, сортировать, что ли?
   Коля покачал головой.
   – Нет, не бродячий… А выпущу-ка я тебя, вот что.
   Он потянул за палку и снова удивился: пёс не сопротивлялся, не упирался всеми лапами в снег, и даже не пытался грызть обруч. Он повиновался молча и безропотно, и только глядел на Колю грустными, всё понимающими глазами.
   Коля не вынес этого взгляда. Воровато оглядываясь на могучую генеральскую кучку (генералы смеялись, слушая похабный анекдот), он тихо повёл пса за угол пятиэтажки. Там были кусты, потом небольшая детская площадка с накренившейся набок каруселью и скрипучими качелями, а за площадкой – заборы, огороды, хлебный киоск…
   – Вот же, зараза, и выпустить негде, – ругнулся потихоньку Коля.
   Углядел просвет между заборами и потащил пса туда. Через десяток метров заборы кончились. Впереди были кривая улочка и большой пустынный сквер, с футбольным полем посередине. Поле было заметено снегом, и по нему в разные стороны тянулись пешеходные тропки.
   – Во! – обрадовался Коля.
   Стащил с головы Бракина обруч, потрепал его за ухом и сказал:
   – Ну, беги.
   Бракин глядел умными, всё понимающими глазами.
   – Беги, говорят тебе! – повысил голос Коля. – Там в парке укроешься, а за парком новостройки, – собакам вообще раздолье. Ну?
   Пёс махнул хвостом и уныло повесил голову.
   – Да чтоб тебя! Ну и торчи здесь, как дурак, у всех на виду!
   Коля забросил палку с обручем на плечо и двинулся в обратный путь.
   Через минуту его что-то насторожило. Оглянувшись, он увидел, что пёс довольно бодро трусит за ним.
   – Ах ты, гад! – не выдержал Коля. – А вот я тебе сейчас…
   Он схватил пса за бока, развернул мордой к скверу и наподдал ногой под зад.
   – Беги, беги домой, скотина такая!
   Скотина мрачно оглянулась на Колю и, кажется, укоризненно качнула головой.
   – Уйди, сволочь! – рявкнул Коля, топнул ногой и замахнулся палкой.
   На этот раз пес всё понял. Он задумчиво, и даже как-то с укоризной посмотрел на Колю и побрел по тропинке в кусты.
   Коля облегченно вздохнул и побежал обратно, туда, где снова слышались лай и визг, и также маты его напарника Сашки.
 
   Когда фургон почти наполнили, Сашка приволок маленькую рыжую собачку. Собачка оказалась с характером: сопротивлялась, вырывалась и норовила укусить своих мучителей до последнего момента. В фургон её буквально забросили.
   Коля начал закрывать двери.
   – Гляди-ка, – сказал Сашка. – Сам пришёл!
   У Коли ёкнуло сердце от нехорошего предчувствия. Он оглянулся.
   В двух шагах от фургона стоял тот самый упитанный пёс. Он наклонил голову набок и по-собачьи неумело улыбался.
   – Давай и этого туда, раз сам напросился! – крикнул Сашка. – Сейчас сетку наброшу…
   – Не надо, – ответил Коля.
   – Чего?
   – Не надо, говорю, сетки. Я думаю, этот скот просто решил покончить с собой.
   С этими словами Коля приоткрыл дверь фургона, и пёс, благодарно вильнув хвостом, прыгнул внутрь.
   Сашка ахнул.
   – Ну и дела-а! Я такого ещё не видел. Может, он из цирка сбежал?
   Коля промолчал, захлопнул дверь, пошел к кабине, буркнув на ходу:
   – А у нас вся страна – один сплошной цирк. Давай, поехали…
 
   Первое время собаки, запертые в фургоне, метались, царапали обитые жестью стены, рычали, визжали и выли. Собак было много, так что скакали они буквально по головам.
   Бракин лежал, забившись в уголок. Не прыгал, не рычал, не рвался на волю. Он знал, что сейчас будет, и что надо делать.
   Когда в душегубке завоняло приторно-машинной вонью, собаки взвились ещё пуще. Фургон подбрасывало на ухабах, трясло, заносило на поворотах, и собаки сплетались в клубок.
   Но постепенно они стали успокаиваться. Яд медленно проникал в кровь, в мозг, туманил сознание. Собаки засыпали.
   Тогда Бракин выполз из угла, прижимаясь мордой к полу, где воздух был почище. Ползал, обнюхивая собак, пока не нашел Рыжую. Толкнул её носом. Рыжая слабо дернула лапой.
   Бракин осторожно взял её зубами за загривок и потащил к дверце. Положил ее носом к щели, и лег рядом, плотно прижавшись к Рыжей. В щель от быстрой езды сквозило холодным свежим воздухом. Бракин дышал сосредоточенно, и следил за тем, чтобы Рыжей тоже хорошо дышалось.
   Так они и ехали до самого ПТБО – полигона твердых бытовых отходов.
 
   Дверцы фургона открылись. Рабочий специальным крюком стал вытаскивать собак.
   – Эй! Да тут один кобель живой!
   Коля мгновенно подбежал, уже зная, о ком идет речь. Он взял на руки Бракина, как ребёнка, и под изумленным взглядом рабочего оттащил его подальше от фургона, положил в снег.
   Бракин открыл мутноватые глаза. Тявкнул. Сосредоточенно взглянул в глаза Коле, перевел взгляд на фургон и снова коротко тявкнул: серьезно и настойчиво.
   – Чего это он? – спросил рабочий, вытаскивая крюком мертвых собак.
   Коля не ответил. Подошел к фургону, стал осматривать собак. И точно: вот она, дышит. Рыженькая, на лисичку похожа. Коля и её взял на руки и бережно отнёс к Бракину, уложил рядом. Бракин дотянулся и лизнул Коле руку.
   – Ну-у, вы даёте, вообще! – протянул рабочий. Он даже на корточки присел, чтобы получше разглядеть всю эту сцену. – Ты чего, Колян? В собаки решил записаться? Во, блин, доктор Айболит!
   – Заткнись, – кратко сказал подошедший Сашка. – Где Галя? Галь-ка!
   Из питомника вышла заплаканная тетя Галя.
   – Ну, чего?
   – Возьми ещё двоих.
   – Да миленькие вы мои! Я бы с радостью, – да куда? Им уже повернуться негде, только стоя! Я уж себе двоих определила, а больше не могу. Муж убьет! У нас их дома и так уже двое есть.
   – И у меня двое, – сказал Сашка.
   – Ладно, – сказал Коля. – Я их себе возьму. Пусть пока здесь, до конца смены… Присмотришь?
   – Ой, – сказала Галя. – Да куда ж тебе? У тебя у самого дома пятеро! Чем кормить будешь?
   – Чем-нибудь. А эти, – видишь, – не простые.
   Сашка сдвинул шапку, поскреб затылок.
   – Точно, не простые. Этих продать можно. Рублей триста за кобеля. Ну, и сотню – за рыжую.
   Коля закурил. Сказал с усмешкой:
   – Я бы, Сань, тебя продал. Да только кому ты нужен?
   А Бракин смирно сидел на снегу, словно ожидая, когда решится его судьба. Изредка лизал в морду Рыжую. Рыжая очнулась. Жалобно тявкнула и начала хватать пастью серый снег.
 
   Лавров оглядел место битвы. Переулок погружался в ранние зимние сумерки; примчалась, взвыв сиреной, «скорая», и тут же умчалась. Народ, пришибленный, молчаливый, стал исчезать. Только военные еще толклись в дальнем конце переулка.
   Лавров сел в персональную «Волгу». Водитель вопросительно взглянул на него.
   – Домой, Павел Ильич?
   – Куда там домой… Давай на полигон.
   На полигон приехали, когда сквозь плотные темные облака на несколько минут выглянуло багровое солнце, тонувшее за горизонтом. Вершины дымящихся мусорных гор окрасились кровавыми отсветами.
   Хрипло каркало воронье. Высоко в небе все еще кружили несколько стервятников, высматривая добычу. Под горой замерли два бульдозера, рабочие курили на крыльце сторожки, ожидая автобус. Снег стал мягким, рыхлым, и над полигоном стояла удушливая, тошнотворная вонь.
   Лавров велел:
   – Не въезжай в самое говно. Остановись, где почище.
   Остановились метров за сто от сторожки. Начальник смены, увидев его, встал было, потом махнул рукой. Если надо, дескать, – сам подойдет. Пусть потом ботиночки молодая жена отмывает.
   Лавров нехотя вылез, зажал нос рукой и сделал несколько шагов по направлению к сторожке. Подождал. Никто к нему и не думал бежать с докладом. Вот дерьмо собачье!
   Только над кромкой ближайших мусорных гор показались головы нескольких любопытных бомжей.
   В машине заговорила рация, Лавров взял протянутый водителем микрофон.
   – Пал Ильич, ты где? – раздался низкий бас директора «Спецавтохозяйства».
   – На полигоне.
   – А чего там делаешь? – удивился бас. – Ты вот что, давай-ка в контору. В шесть разборки будут в «Белом доме». Сам вызывает. Наделал ты шума…
   – Ничего я не наделал, – обиженно выкрикнул Лавров. – Собака на меня из-за забора кинулась. Кто ж знал, что она цепная и не бешеная?
   Директор помолчал.
   – Это всё понятно, и не в этом беда. Ты мне скажи, кто тебе, старому дураку, автомат дал?
   Лавров не сразу понял смысл сказанного, а когда понял, – швырнул микрофон в кабину и, с треском захлопнув дверцу, пошел к сторожке, не разбирая дороги, – прямо по каше из снега и отходов.
   Но, пока он шел, его обогнал служебный «пазик», и рабочие быстро попрыгали внутрь, словно не желая встречаться с Лавровым.
   – У, б…! – выматерился Лавров и остановился.
   Темнело быстро и неотвратимо. Издалека, из переполненного питомника, доносились звуки собачьей грызни. Сторожиха закрывала ворота огороженной территории.
   Слева, прикрытая железобетонной заглушкой, слегка парила труба Беккера, разнося в сыром воздухе тошнотворный запах недоваренной требухи.
   Справа, на кручах, шевелились смутные тени бомжей.
   А впереди, у ограды, на снегу чернели силуэты двух собак. Лаврову показалось, что собаки смотрели на него.
   «Да, зря я сюда приехал», – подумал он.
   Неудачный день. Всё пошло кувырком с самого начала, когда выяснилось, что к операции подключились и ОМОН, и воинская часть. «Будто бы мы сами не справились бы!» – подумал Лавров.
   Он повернулся и пошел к машине. Внизу, под ногами, что-то чавкало. Вот и водителю, Гришке, работы прибавил – коврик в машине мыть придется. Что за день!..
   «Да ничего, – подумал Лавров дальше, – вывернусь как-нибудь. Не впервой. А, действительно, какая сука мне автомат дала?»
   Он начал вспоминать. Вроде, какой-то молоденький милиционер-патрульный. Или омоновец? Черт, некогда было глядеть, запоминать. Вроде, молодой такой, пацан совсем. Струхнул, видать, перед генералом. Главное, автомат-то был полностью готов к стрельбе. С предохранителей снят, патрон в патронник дослан, и регулятор поставлен на непрерывную стрельбу. Как будто нарочно, специально, падла… В мозгу затеплилась какая-то отгадка, ключ ко всей истории. Но, главное, теперь все можно было свалить на молодого омоновца. "Вот этого сосунка и надо наказывать… А то ишь – сразу «ра-апорт!»
   А во-вторых, его, Лаврова, подставили. Вот оно! Именно так – подставили!..
   В темноте фыркнул двигатель, зашуршали колёса. Лавров поднял голову. Ему показалось, что его «Волга» разворачивается, и плавно, не торопясь, отъезжает.
   Лавров остолбенел. Это ещё что? И свет, гад, не включает!
   Да что они все сегодня, – сдурели?? В машине и мобильный остался!
   Лавров плюнул. Обернулся: по периметру рабочей зоны загорелись тусклые лампочки. В сторожке свет не горел.
   Лавров постоял в раздумье: шум отъезжавшей машины затих вдали. И сразу вокруг будто наступила мертвая тишина. Ни ворон, ни бомжей, ни собачьей грызни в переполненном питомнике.
   И тьма.
   А потом из-за облака медленно стала выползать луна. Больная, горькая, – словно открывался огромный бело-голубой глаз.
   «Подставили, подставили, – тупо думал Лавров. – Только вот кто? И зачем?..»
   Он топтался на месте, толстый, низенький, и вся фигура его выражала полное недоумение. Но потом что-то заставило его насторожиться.
   Лавров увидел, что две собаки, сидевшие у ограды, поднялись и неспешно направились к нему. Лавров машинально оглянулся в поисках палки, камня, – какого-нибудь оружия. Впрочем, он знал, что бродячих собак легко обмануть: надо только сделать вид, будто нагнулся, чтобы поднять с дороги камень. Бродячие собаки прекрасно понимали этот жест и, как правило, поджимали хвосты и убирались восвояси.
   Когда собаки приблизились и Лавров уже хотел применить испытанный обманный прием, он вдруг увидел, что собак стало больше. И оглянулся. Луна мертвенным светом озарила припорошенный снегом мусор. И с этих белых слегка дымящихся холмов бесшумно и медленно спускались прямо к нему, Лаврову, небольшие стаи собак. Облитые лунным светом, собаки казались серебристо-белыми.