Арбенин Сергей Борисович. Собачий бог

   – Ну, ладно. Запишем – «семь лет».
   – Да ему все девять, – возразила баба.
   – Хорошо, «девять».
   Милиционер внезапно встал.
   – В общем, в трехдневный срок получите справку у ветеринара, что собака здоровая. Мы проверим. А, кстати, это не она? Вернее, он.
   Милиционер смотрел в дальнее окошко, выходившее во двор. Там по дорожке мимо дровяника носился Тарзан, а его догоняли мальчишка и девочка.
   – Он и есть, – подтвердила баба.
   Милиционер внимательно смотрел еще с полминуты, потом повернулся, надел шапку, попрощался и ушел.
   Аленка влетела румяная, веселая.
   – Баба, а кто это к нам приходил?
   – Кто-кто… милиционер приходил.
   – Зачем? – округлила глаза Аленка.
   – Ох… Про Тарзана твоего всё выспрашивал. Где был, да почему нет справки от ветеринара. Говорит, справки сейчас у всех должны быть, что собака не бешеная.
   – И что, у всех соседей такие справки есть?
   Баба остановилась, подумала. С удивлением взглянула на Алёнку.
   – А ведь верно! И как это мне самой на ум не пришло? Пойду-ка я к бабе Клаве. Да к Наде зайду. Поспрашиваю. У них-то тоже кобели есть.
   И баба, прикрикнув:
   – Сядь, поешь! – стала одеваться.
 
   Она вернулась через час, сердитая, тронь, – зашипит.
   – Что, баба? – спросила Аленка. – Узнала про справку?
   – Узнала, – кратко ответила баба и больше ничего не сказала.
   Алёнка заперла Тарзана в стайке, чмокнула его в лоб на прощанье, и побежала домой.
   Было уже темно. По радио рассказывали об успехах какого-то завода, который возглавил новый директор, или, по-новому, «внешний управляющий».
   Баба поставила на стол тарелки с супом, нарезала хлеба, вскипятила чайник.
   Аленка потренькала жестяным умывальником, наскоро вымыв руки.
   Сели ужинать. Аленка съела всё и попросила добавку.
   – Ты сегодня молодец, – сказала баба, наливая добавки, и почему-то вздохнула.
 
   За воротами, у низкой ограды палисадника, стоял какой-то человек, глядел в освещенное окно. Ему был виден темный коридор, а в конце – часть ярко освещенной кухни. Там за столом, болтая ногами и весело что-то рассказывая, сидела маленькая девочка с тугими светлыми косичками.

Улица Карташова. «Губернаторский» дом

   Был одиннадцатый час ночи, когда белая «Волга» остановилась перед чугунной витой калиткой. Трехэтажный краснокирпичный особнячок, окруженный пихтами, светился почти всеми окнами. Особнячок строили по проекту турецкой фирмы, и дом получился, как игрушечка – что внутри, что снаружи. Особенно почему-то умилял губернатора флюгер в виде парусника, установленный на шпиле на коническом жестяном куполе. Парусник показывал бушпритом, куда дует ветер, а при сильном ветре начинал весело трещать.
   Правда, при чем тут парусник? Ближайшее море от Томска – за тысячу с лишним километров. Да и то – не море, а Ледовитый океан. По идее, надо было бы петуха установить. Но, во-первых, петух над домом губернатора – несолидно. Во-вторых – опять же, ассоциации нехорошие. Тут недавно внучка вслух сказку читала про золотого петушка. С очень неприятным финалом. Потом приставала: «а почему петушок старичка клюнул, а не шемаханскую царицу? Она же самая злая!»
   Да и царь-старичок не из добреньких, – подумал тогда Максим Феофилактыч. И обрадовался: хорошо, что петуха на шпиль не посадили. А ведь было, было такое предложение…
   Губернатор вылез из машины. У калитки с той стороны сразу же возникла громадная немецкая овчарка. Овчарка сдержанно гавкнула, помахала хвостом. Губернатор нажал на кнопку звонка. Над входной дверью был установлен маленький, почти незаметный с улицы объектив видеокамеры, вставленный в просверленный кирпич.
   Над парадной дверью вспыхнули все лампы, во дворе сразу посветлело. Калитка щелкнула, открылась.
   – Не жди, езжай, – устало сказал губернатор водителю.
   – Так не положено, – ответил тот.
   – Езжай, сказано! Я тут еще с собакой постою, воздухом подышу…
   Водитель ничего не сказал, и плавно, почти бесшумно отъехал. Его машина только с виду была «Волгой». Внутри это был полный «Мерседес», изготовленный по спецзаказу.
   Отъехав за угол соседнего дома, водитель развернулся, чуть-чуть подал вперед, чтобы был виден двор губернаторского дома, заглушил двигатель, выключил свет.
   Губернатор неторопливо побрел по аллее из редких пихт к дому. Водитель хорошо видел, как он на ходу трепал овчарку за загривок. Потом поднял что-то с обочины, бросил к дому. Овчарка бросилась следом. Вернулась.
   Губернатор присел на край скамьи из витого чугуна с деревянным сиденьем.
   Сидел довольно долго. Наконец, поднялся, и пошел к входным дверям.
   Водитель в притаившейся «Волге» облегченно вздохнул и повернул ключ зажигания: всё, на сегодня рабочий день закончен. Можно ехать.
   Но в следующее мгновение он забыл и о ключе зажигания, и о рабочем дне.
   Из-под пихты навстречу губернатору вышло какое-то чудовище. Водитель подался вперед, вгляделся. Это была огромная бело-серебристая собака.
   Она спокойно вышла на аллею и села, глядя на губернатора светящимися глазами.
   Овчарка крутанулась на месте, взвыла, и с неистовым лаем бросилась на Белую. А дальше произошло невероятное: громадная, тренированная, откормленная, обученная по всем правилам овчарка от одного взмаха лапы Белой отлетела, перевернувшись в воздухе.
   А Белая сидела спокойно, не шевелясь, и смотрела только на губернатора. Максим Феофилактыч застыл на месте. Оглянулся по сторонам. Весь его вид выражал полнейшее недоумение.
   Между тем овчарка вскочила, и, даже не отряхнув с себя снег, уже всерьез, как на учениях, бросилась на Белую, целясь ей в горло.
   Белая снова взмахнула лапой. И овчарка оказалась на тротуаре, на спине, бешено молотя воздух лапами. А Белая положила ей лапу на брюхо, коротко нагнулась. Раздался визг и овчарка судорожно забилась на тротуарных плитках.
   Максим Феофилактыч похолодел: из-под горла овчарки вытекала черная, слегка пенистая кровь.
   Включился громкоговоритель, и раздался голос жены:
   – Максим, что там такое??
   – А черт его знает… – непослушными губами выговорил губернатор.
   Белая внезапно поднялась, перешагнула через овчарку, и медленно, как бы нехотя, двинулась к неподвижно стоявшему человеку.
   Максим внезапно опомнился:
   – Вера! Выпускай Царя с Царицей! И ружье, ружье…
   Он недоговорил.
   Водитель тоже опомнился, ударил по газам. Машина пулей вылетела из-за угла, затормозила у витой чугунной калитки. Водитель выскочил, на ходу взводя пистолет.
   – Семерых волчат убил, – услышал как будто сквозь сон губернатор. – Семерых.
   Губернатор сделал шаг назад, не веря глазам и ушам.
   Водитель подскочил к калитке, присел, изготовясь к стрельбе. Широкая спина губернатора мешала прицелиться. Водитель крикнул не своим голосом:
   – Максим Феофилактыч! В сторону, в сторону!..
   – А? – спросил губернатор, зачем-то приседая.
   Между тем щелкнул замок входной двери, она раскрылась, выпустив двух здоровенных псин – московскую сторожевую и ротвейлера. С низким, хриплым рычанием они кинулись на Белую.
   Белая лишь слегка повернула голову. Рыкнула. И обе собаки замерли, упали на брюхо, заскулили испуганно и жутко.
   А в голове губернатора путались свои и чужие мысли: «Загонщики выгнали их на егерей. Их расстреляли из итальянских автоматических винтовок. Вся поляна была красной от крови. А трупы потом освежевали, сняли шкуры и унесли. И оставили на красной поляне. А им там холодно, очень холодно без шкур».
   А потом:
   «Ведь говорили же мне, надо было питбулей завести. И овчарку во дворе не одну, а две. И охранника… Водителя теперь придется уво…».
   Больше мыслей не стало. Что-то бросилось ему в лицо, опрокинуло. Странный хруст раздался в горле и шее. Боли губернатор не чувствовал, – только странную отрешенность и пустоту.
   Он еще услышал, как стрелял водитель из-за калитки. Стрелял, пока не кончились патроны. И на краю угасающего сознания услышал еще совсем уже странную рифму:
   «Семь! Семь!.. Съем, съем!».
 
   Белая подняла окровавленную пасть. Пронзительные светящиеся глаза смотрели прямо на водителя.
   Водитель попятился, как стоял – на корточках. Выронил пистолет, нащупал позади себя дверцу машины и юркнул внутрь.
   Что было дальше, он не видел, да и не хотел видеть. Дрожащими руками он включил рацию и что-то кричал кому-то.
   А Белая неторопливо рвала на куски труп губернатора, глотала, не давясь, вместе с обломками костей.
   На втором этаже распахнулось окно. Послышался длинный женский крик, а потом – пушечный выстрел из крупнокалиберного ружья.
   Пуля опрокинула Белую. Она с изумлением поглядела вверх. Приподнялась, и неуверенно поползла под пихты, волоча задние ноги. Раздался второй выстрел, но пуля попала в каменный бордюр, брызнувший мраморной крошкой.
   А потом на пихты словно упало с неба темное дымное облако. И мгновенно поднялось вверх. На снегу остались кровавые пятна. Но кровь быстро, с шипением, исчезала, оставляя в снегу дыры до самой прошлогодней травы.

Черемошники

   Темнело. Баба слушала радио, качая головой, и стряпала пирожки. По радио с утра только и говорили, что о зверском убийстве губернатора Максима Феофилактовича Феоктистова. Говорили о чрезвычайном положении, о том, что прилетели замминистра МВД Александр Васильев и генеральный прокурор Юрий Скуратов. В «Белом доме» беспрерывно заседала комиссия по ЧС. Временно, на период ЧП, вся власть в области передавалась председателю комиссии, и. о. губернатора Владимиру Густых. По радио передавались его выступления, решения, указания.
   Баба только качала головой.
   Пришла Аленка, – насилу рассталась с Тарзаном.
   – В стайке его оставила? – спросила баба.
   – Угу, – сказала Аленка, уплетая пирожок с картошкой.
   – Привязала там?
   – Не-а.
   Баба вздохнула.
   – А что, надо было привязать?
   – Да нет. Все равно всю стайку загадит. Ты бы его на старое место посадила, в палисад. Я бы ему ящик приспособила под конуру. Цепь там осталась…
   – Я уже думала, – серьезно ответила Аленка. – Нельзя его в палисад. Ему всю улицу видно, и его тоже всем видно.
   – Ну и что? А как же дом сторожить, если никого не видеть? Так и воров не заметишь.
   Аленка помотала головой.
   – Нельзя в палисад. Он чужих людей не хочет видеть.
   Баба хмыкнула:
   – Это он сам тебе, что ли, сказал?
   – Нет. Я сама заметила.
   Баба сказала:
   – Все равно в милиции уже знают. Завтра надо им справку принести. А если он людей боится – как же его к ветеринару поташшишь?
   – Ветеринара можно домой вызвать.
   – Ага. И заплотить. Все твои «детские» за два месяца.
   Аленка быстро прикинула в уме.
   – Нет, еще останется пятнадцать рублей.
   Баба удивилась:
   – А ты откуда знаешь?
   – А посчитала в уме.
   Баба промолчала. Алёнкины способности её не то, чтобы настораживали. И не то, чтобы пугали. Скорее, вызывали какое-то тяжелое, неприятное чувство.
   – Да ничего, баб! – весело сказала Аленка, и потянулась за вторым пирожком. – Сейчас про Тарзана все забудут.
   – Это почему еще?
   – Так губернатора же убили.
   Баба присела, судорожно вздохнув.
   – Ну, если ты такая грамотная… – начала она и снова задохнулась; перевела дух. – Если грамотная и всё знаешь, то должна понимать: губернатора не человек убил. Его зверь какой-то растерзал.
   Аленка замерла с открытым ртом.
   – Значит, опять на собак подумают? – тихо спросила она.
   – А на кого им еще думать? Медведей и волков пока в городе нету.
   – Значит, опять облаву устроят, – упавшим голосом проговорила Аленка и положила недоеденный пирожок.
   Вскочила, быстро стала одеваться на улицу.
   – Да ты куда на ночь глядя? – крикнула баба.
   Дверь захлопнулась.
   – Вот же стрекоза, а? – сказала баба.
 
   Аленка подошла к дому, где жил Андрей. Стукнула в калитку. Калитка, к её удивлению, почти сразу же открылась. Андрей стоял красный, распаренный, в расстегнутой старой шубейке, наверное, доставшейся ему от старшего брата.
   – Алёнка! – ахнул он. И немедленно провел под носом рукавицей. – Ты чего, а? А я тут снег вот чищу. Папка пьяный пришел, отругал. Днем снег шел, а я не почистил, забыл.
   – Выйди, – сказала Аленка.
   – Ага! Я счас. Мне маленько осталось. А то папка проснется, в туалет пойдет, – заругается.
   И он стремительно начал откидывать снег огромной отцовской лопатой.
   – Хорошо у тебя получается, – сказала Аленка, присев на корточки и оперевшись спиной о забор.
   – Ну. На… это… натернировался.
   Аленка промолчала.
   Андрей в пять минут закончил чистить двор, сбегал домой, переоделся и выскочил.
   – Так ты чего? – спросил снова, когда они оказались на улице.
   – Слышал, что губернатора убили?
   – А это кто? – удивился Андрей.
   – Это – губернатор. Самый главный в области дядька. Его прямо перед его домом убили. Почти на куски разорвали, и даже некоторые кости разгрызли.
   Андрей вытаращил глаза.
   – Ну? А ты откуда знаешь?
   – По радио весь день передают, и по телевизору. Ты что, телевизор не смотришь?
   – Не-а. Папка хороший телевизор давно пропил, а старый только одну программу показывает, и то плохо.
   – Ну так вот. Прятать надо Тарзана.
   На этот раз Андрей не стал удивляться и переспрашивать. Он как-то сразу всё понял.
   – А куда? – понизив голос, спросил он.
   – Думать надо, – сказала Аленка.
   И они оба задумались, не спеша бредя по пустому переулку.
   Вдали задребезжала пустая бочка на санках: Рупь-Пятнадцать плелся за водой.
   – Стой, – сказала Аленка. – А может, нам его попросить?
   Андрей заоглядывался, ничего не понял и переспросил:
   – Кого?
   – Да вот его, – Аленка кивнула в сторону дребезжавшей бочки.
   – Бомжа?! – удивился Андрей и открыл рот.
   Аленка с неудовольствием посмотрела на него.
   – Ну да, бомжа. Он у цыган живет, а к цыганам редко кто заглядывает. Они милиционерам платят.
   Андрей опять было разинул рот. Потом сказал:
   – А вдруг они его съедят?
   – Кто? Цыгане? Ты что! Цыгане собак не едят. У них вон, две овчарки во дворе, добро стерегут.
   – Ну, бомж съест, – упрямо сказал Андрей.
   – Не съест, – твердо сказала Аленка и пошла вперед.
   – Здорово, детишки! – издалека закричал Рупь-Пятнадцать.
   – Здорово, – сказала Алёнка. – Стой. У нас к тебе дело есть.
   – Ко мне? – удивился Рупь-Пятнадцать.
   – К тебе, к тебе, – нетерпеливо повторила Аленка. – Ты слышал, что опять облава на собак будет?
   – Нет.
   – А что губернатора собаки загрызли – слышал?
   – Да говорили вроде что-то…
   – Значит, опять собак ловить будут, – понял?
   – Понял, – кивнул Рупь-Пятнадцать. – Только не понял, я-то тут при чем?
   – А ты нам помочь можешь. К вам ведь милиция не ходит?
   – Да не видал пока.
   – Ну вот, значит, цыганских собак не тронут.
   Рупь-Пятнадцать сдвинул вязаную шапочку на лоб и присвистнул:
   – Так вам что – собаку надо спрятать, что ли?
   – Догадливый, – проворчал Андрей. Он стоял боком и участия в беседе старался не принимать.
   – Собаку. Тарзана нашего, – сказала Аленка.
   – А! Знаю я вашего Тарзана. Так его ж в лес увезли?
   – А он вернулся! – Аленка рассердилась на себя – из глаз едва не брызнули слезы. Она даже топнула ногой.
   – Ну, так какой базар! Спрячу.
   – Где?
   – Ну, у цыган и спрячу. Алёшку попрошу – цыганенка ихнего. Он паренёк добрый, надежный. Не продаст.
   – А где он его спрячет?
   Рупь-Пятнадцать снова присвистнул – на этот раз не без самодовольства.
   – Да у них двор какой – видела? Как три ваших. Они ж две развалюхи соседние купили, и один участок сделали. А там сараев, стаек, погребов – немерено. У них и тайные норы выкопаны. Они там деньги хранят и разное барахло, которое наркоманы приносят – телевизоры там, видики, камеры, – ну, всю такую халабуду. За дозу все тащат. Даже мамкины шубы.
   Рупь-Пятнадцать и дальше продолжал бы говорить, но Аленка внезапно погрозила ему пальцем. Рупь-Пятнадцать мгновенно закрыл рот.
   Мимо них, пошатываясь, прошел прохожий, – бывший военный, который жил в самом конце переулка, почти у самого переезда.
   Когда он скрылся в конце переулка, Рупь-Пятнадцать нагнулся к Аленке и они начали шептаться.
 
   – Завтра в садик пойдешь, – сказала неожиданно баба, когда Аленка вернулась.
   – Почему? – удивилась Аленка.
   – А хватит дома сидеть. И так почти три недели просидела.
   – Я же болела.
   – Что болела – это ладно. А теперь не болеешь. С ребятишками там хоть поиграешь, а то все с бабой да с Андреем, женихом своим. Да ещё с собакой вот…
   Аленка чуть не расплакалась. Нахмурясь, сидела за столом. Неохотно грызла карамельку.
   По радио начали передавать новые распоряжения председателя комиссии по ЧС Густых. Баба сделала погромче.
   – В целях безопасности, – говорил диктор, – распоряжением комиссии по ЧС на весь период чрезвычайного положения в лечебных учреждениях всех видов собственности, детских дошкольных учреждениях, учреждениях образования вводится карантин. На время карантина детям до 14 лет запрещено появляться на улице после пяти часов вечера без сопровождения взрослых. Взрослым – после одиннадцати часов. В городе организовано круглосуточное патрулирование, особенно в отдаленных районах. Патрули будут усилены за счет спецподразделений УФСБ, УВД, УИНа, Службы судебных приставов, налоговой полиции, воинских частей Томского гарнизона. Все здания государственной власти, промышленные объекты, вокзалы и другие общественно значимые, или представляющие потенциальную угрозу объекты, а также муниципальный и частный общественный транспорт берутся под круглосуточную охрану. На особый режим переведены все частные охранные структуры…
   – Ур-ра, я в садик не пойду!! – закричала Аленка и бросилась обнимать бабу.
 
   Ночью, когда Аленка уже спала, баба тихонько вошла к ней в комнатку. Постояла, подперев щеку рукой и глядя на спящую. Поправила одеяло. Еще постояла. Потом вытерла слезу и тихо вернулась на кухню.
 
   В четыре часа утра в окно стукнули. Аленка уже не спала – ждала.
   Был самый темный, мертвый час суток. Аленка тихо оделась, вышла на кухню, ощупью пробралась к двери. Открывала ее долго-долго, сантиметр за сантиметром, боясь, что дверь скрипнет.
   Не скрипнула. Так же осторожно Аленка прикрыла её, прислушиваясь к мерному похрапыванию бабы. В сенях накинула куртку, влезла в валенки и вышла во двор. В переулке, за палисадником, маячила высокая тощая фигура. Это был цыганенок Алешка, паренек лет тринадцати. На нем была модная легкая куртка, распахнутая на груди, джинсы заправлены в красные полусапожки на каблуке. Непокрытая курчавая голова серебрилась в свете дальнего фонаря.
   Аленка, боясь скрипнуть, медленно приоткрыла железные ворота.
   – Где собака? – без предисловий спросил Алешка.
   – Сейчас приведу, подожди!
   Аленка побежала в стайку. Тарзан сразу же проснулся, хотел тявкнуть, но Аленка сжала ему челюсти, зашипела в ухо:
   – Тихо! Ни звука, понял? Сейчас пойдешь с Алешкой и спрячешься, где он велит. И молчи, молчи! А то я тебе пасть тряпкой замотаю.
   Тарзан глядел умными глазами, слушал, приподняв одно ухо.
   – Я тебя потом заберу. Понял? Жди, я заберу!
   Она надела ошейник, взялась за него, и повела Тарзана к воротам. Тарзан заупрямился было, но Аленка шикнула на него, и он смирился.
   Алешку Тарзан сразу признал, и даже позволил ему почесать себя за ухом.
   Втроем они двинулись по переулку, держась обочины, к цыганскому дому.
   В доме в одном из окон горел свет. Алешка сказал:
   – Ну, давайте, попрощайтесь. Я его так укрою – никто не узнает, даже отец.
   – Иди с Алешкой, Тарзан! – сказала Аленка, чмокнула собаку в лоб. – Слушайся его. Он теперь твой хозяин. Иди! А я тебя скоро заберу. Жди.
   Эти слова подействовали магически. Тарзан позволил Алешке взять себя за ошейник и увести. В воротах пес обернулся, бросил прощальный взгляд на Аленку, издал непонятный короткий звук.
   Ворота закрылись; было слышно, как Алешка запирает многочисленные замки и задвигает засов.
   И стало тихо. Мертво и тихо.
   Спало все вокруг – дома, деревья, и даже звезды.
   Аленка постояла еще, пока холод не пробрал ее до самых костей, повернулась. И быстро пошла домой.
   Вошла без скрипа, разделась в темноте, юркнула в остывшую постель.
   И сама себе удивилась: надо же! А еще совсем недавно панически, до слез боялась одиночества и темноты!
   И почти тут же уснула.
   Баба приподнялась за перегородкой. Послушала ровное дыхание Аленки. Перекрестилась, вздохнула, и снова легла.
 
   Ка тоже не спал в эту ночь. Он вообще никогда не спал, только впадал в темное, бессознательное состояние, похожее на обморок. Но и в этом состоянии он многое чувствовал.
   В четыре часа его холодное сердце встрепенулось, почувствовав укол непонятного беспокойства. Ка поднялся с вороха одежды и звериных шкур, медленно, словно сомнамбула, пересек комнату, открыл входную дверь.
   Постоял на пороге, подняв голову к небу. Ни луны, ни звезд в небе не было видно.
   Ка открыл ворота и вышел в переулок. Довольно далеко, на другом конце переулка, маячили три тени. Ка медленно двинулся вперед, не издавая при этом ни звука.
   Он уже разглядел, что двое детей – подросток и девочка – ведут куда-то большую собаку. Ка чувствовал её запах. Этот запах был ему ненавистен. Теперь он был уверен, что напал на верный след. Запаха девочки он не знал, но понял, что это – та самая, с белыми косичками, которая сидела на кухне, болтая ногами.
   Он дошел до перекрестка – двигаться дальше было опасно. Дождался, когда подросток и собака скрылись в воротах незнакомого большого дома. И мгновенно шагнул за ствол тополя: девочка бежала в его сторону и могла его заметить. Впрочем, нет: в такой темноте, на краю которой лишь слабо мерцал одинокий фонарь, заметить Ка было невозможно. Он сам был похож на дерево или на фонарный столб.
   Девочка добежала до железных ворот. Ворота скрипнули.
   Ка стоял, ожидая чего-то еще. Но все было тихо вокруг. Даже машин на Ижевской не было.
   Мертвое холодное лицо Ка стало преображаться. Неприятная, жутковатая гримаса исказила его.
   Это была улыбка.
   На другом конце переулка послышался шум подъехавшей машины. Яркий свет фар высветил весь переулок.
   Ка стоял, замерев.
   Хлопнули дверцы машины. Послышались голоса.
   Через минуту дальний свет переключили на ближний, в переулке сразу потемнело. Какие-то фигуры с автоматами на плечах вошли в переулок, постояли, переговариваясь. Потом вернулись в машину. Снова захлопали дверцы. Машина отъехала куда-то вбок и затихла.
   Ка почувствовал исходящую оттуда угрозу. Значит, не сегодня. Нет, не сегодня.
   Он повернулся, и так же медленно вернулся домой, прошел в маленькую комнату и лег на шкуры. Он закрыл глаза и снова впал в оцепенение. Но жуткая ухмылка так и не сходила с его лица.
 
   А на автобусной площадке с погашенными огнями стоял обычный тентовый «уазик», которых в эти дни было множество реквизировано в районных и сельских администрациях и в муниципальных службах.
   В машине сидели пятеро мужчин. За задним сиденьем, в ящике, был целый оружейный склад: импортное помповое ружье фирмы «Хеклер и Кох» «Король Лев», обычная нарезная «тозовка», один «макаров», простенький прибор ночного видения «Байгыш». А самое главное – гладкоствольный карабин «Сайга» с укороченным стволом и магазином на 8 патронов.
   Это были водители маршруток. Они всю ночь колесили по местным переулочкам и тупичкам, выслеживая того громилу, что перевернул автобус и убил их товарища, Славку.
   Помповое ружье дал им хозяин маршрута, владелец нескольких автобусов. «Сайгу» тоже раздобыл он. Остальное шоферы собрали сами.
   – Почти новый автобус загубил, сука! – говорил хозяин маршрута. – Вы что, такие здоровые, с одним сумасшедшим справиться не могли?
   – Он бешеный. А у бешеных сила, как у слона, – оправдываясь, сказал один из водителей.
   – Ну, ладно. И за автобус, и за Славку он ответит. У Славки двое детей осталось.
   – Да мы уже скинулись…
   Хозяин махнул рукой.
   – Я тоже… скинулся. На новый автобус держал…
   Передавая чехол с ружьем бригадиру, сказал:
   – Только смотрите, мужики, – быстро, и наповал. Тут ребята с 12-го маршрута в бой рвутся. Ну, так договорились, что они в резерве останутся. Что, справитесь?
   – Обижаешь. Впятером-то?
   – Ну-ну… Всякое бывает. Держите меня в курсе. С «двенадцатого» тоже будут наготове. Они старый «уазик»-микроавтобус где-то нашли. Туда десять человек запросто влезают.
 
   Когда заканчивался комендантский час, «уазик» подъехал к стоявшему на краю площадки длинному кирпичному зданию оптового склада. Сторож выглянул из будки. С ним коротко переговорили, и железные ворота отъехали в сторону. Машина въехала во двор и приткнулась в самом дальнем его углу, за штабелями ящиков, укрытых брезентом.
   – Ладно, мужики, – сказал Витька, бригадир маршрута, человек лет пятидесяти, лысоватый, с изборожденным глубокими морщинами лицом. – Будем отдыхать до ночи. Утром кто-нибудь в магазин сбегает, хавки купит. Только никакого пива, лады?
   – О чем речь…
   Мужики устроились, как могли, прямо в машине. Один лег на ящик с оружием, двое кое-как вытянулись на заднем сиденье. Хуже всех было тем, кто сидел на передних. Но и они постепенно закемарили.