Арбенин Сергей Борисович. Собачий бог

   Ильин устало взглянул на ведущую. Она поняла его взгляд, да и время передачи давно уже вышло, наверху, за стеклом, стояло все начальство и грозило Ирине кулаками.
   – Последний звонок, Александр Сергеевич, – умоляющим голосом пропела Ирина. – Всего один, – и всё, точно уже всё.
   Ильин махнул рукой: дескать, давайте уж, чего там.
   Включился микрофон, и далекий сумрачный голос явственно произнёс сквозь помехи на линии:
   – Не бей собаку – судороги потянут.
   – Кто говорит? – звонко перебила ведущая.
   – Народ говорит.
   – Нет, вы представьтесь, пожалуйста. Как вас зовут, и в чем суть вопроса?
   Раздался шум помех, потом звонкий детский голос заявил:
   – Волки и собаки были на Черемошках. Сарама и еще тот, кого называли Анубисом, Луперкасом, Волхом, – по-разному… Извините, но вы всё врете, дяденька! Перестаньте врать!
   Раздались гудки, Ирина покраснела, а Ильин, растягивая слова, сказал севшим голосом:
   – Ну вот, видите, какое грамотное поколение подрастает.
   – Да, да, да, – рассеянно повторила ведущая, сидевшая уже как на иголках. – Жаль только, что вопрос так и не был сформулирован. («Действительно, очень, очень жаль», – вполголоса, но довольно ясно проговорил Ильин). На этом, дорогие друзья, мы вынуждены прекратить передачу, так как наше время давно уже вышло… – Она боязливо взглянула на монитор, и зачастила, затараторила: – Все вопросы, на которые Александр Сергеевич не успел дать ответ, записаны, и будут переданы ему. Ответы вы получите во время следующей встречи в передаче «Час Ильина». Спасибо, Александр Сергеевич, и до свиданья!
   Ильин ответил в том смысле, что с большим нетерпением ждёт следующей встречи. Лицо его при этом выражало нечто, близкое к отвращению.
   В эфир пустили рекламный ролик, и Ильин, наконец, расслабился, потянулся, кашлянул. И, вставая из неудобного кресла, участливо спросил:
   – А вас, Ирина, собачки не покусали?
   Наверху, за стеклом, начальство, редакторы, выпускающие зашлись от хохота.

Нар-Юган. В тот же вечер

   – Оставайся, Стёпка, у меня, – вдруг сказала Катька. Она допила четвёртый стакан чаю, лицо её покрылось бисеринками пота. – Со мной живи.
   Степка замер на секунду, не донеся стакан до рта.
   – Тесно у тебя, однако, – осторожно, дрогнувшим голосом, ответил он.
   – Ничего! Летом к избе пристройку сделашь. Просторно будет, как в фатере: две комнаты.
   Степка отвернулся, засопел.
   – Боюся я.
   – Чего? – удивилась Катька.
   – Женшшин, – тихо ответил Стёпка, отвернувшись.
   – Чего-о?
   – Женшшин, говорю, боюся. Я никогда с женшшиной не жил. Была у меня невеста, да сбежала. С тех пор один живу, однако. Да и старый я. И ты вон, погляди на себя, – совсем почти без ног.
   – Ноги маленько ходят, – обиженно сказала Катька. – К весне точно снова ходить буду. Спасибо собаке – ведь она меня вылечила.
   Степка промолчал.
   Катька посидела, утерла лицо тряпкой, служившей кухонным полотенцем, и добавила:
   – Только в супружестве не ноги главное. Али забыл? Остальное-то у меня всё на месте, как у всех. А может, ишо и получше, чем у некоторых-то…

Экспресс «Томск-Москва». Плацкартный вагон. Январь 2004 года

   Девушка, по виду совсем молоденькая, не больше шестнадцати, села к окну и стала глядеть на перрон. Там еще суетились люди, бегали туда-сюда вдоль вагонов, что-то кричали. А напротив окна стояла бабушка в древнем пальто, печально склонив голову к плечу, и промокала глаза скомканным платочком.
   Девушка помахала ей, привстала и крикнула:
   – Баба, не плачь! Я же не навсегда! А ты Рыжика береги! Старая она уже, корми получше, не жадничай!
   Бабушка – то ли услышала, то ли нет, – махнула в ответ платком и снова стала вытирать слезы.
   «Зеленый» уже дали, и суета на перроне достигла пика. Бабушку толкали, она отступила к ограждению, и там сморкалась; её маленькое сморщенное личико было красным и заплаканным.
   Сидевший напротив девушки человек в большой лисьей шапке, с татарскими усами, лет сорока, с интересом глядел на неё.
   Девушка заметила, – слегка покраснела, и круче повернулась к окну.
   – Куда едем, красавица?
   Девушка вздрогнула.
   – Далеко, – сказала она. Искоса взглянула на усатого и добавила из вежливости: – В Питер.
   – Питер? Питер – это не далеко. Я дальше еду – за границу еду, домой, в Казахстан. А в Питер, что – на экскурсию?
   – Н-нет, – после паузы ответила она. – Я к отцу еду. К папке.
   – Это очень, очень хорошо! Навестить, или домой?
   Девушка вздохнула. Вот прилипчивый какой! Не привыкла она к такому вот – запросто – разговору с незнакомыми людьми. Тем более – старыми и усатыми.
   – Домой, – сказала она, сама не понимая, правда это, или нет.
   Поезд тронулся. Перрон поехал назад, поехали назад переставшие бегать люди, привокзальный сквер; вот и перрон оборвался, мимо окна проплывали старые неухоженные панельные пятиэтажки. Поезд шел медленно, не разгоняясь. Впереди был железнодорожный переезд, потом – край города, и наконец, ещё один переезд – последний. Вот тогда поезд и станет набирать ход всерьёз.
   – А как зовут-то тебя, красавица? – спросил черноусый. – Да не стесняйся: нам ехать вместе долго, до самого Омска. Надо познакомиться.
   – Алёнкой… То есть, Еленой.
   – А меня – Аман. «Аман» по-нашему «счастливый», значит.
   Откинулся на спинку сиденья и заговорил:
   – В гости приезжал, к дочке. Дочка учится здесь, в университете. Хорошо учится, молодец… Только Сибирь мне не нравится. Нет, не нравится. То морозы, то волки по улицам бегают.
   Аленка подняла удивленные глаза:
   – Да что вы, – большой город, какие у нас волки.
   – А хозяйка, у которой дочка квартиру снимает, рассказывала. Волки у них по переулку бегали, с собаками дрались.
   Аленка промолчала. Наконец, выдавила:
   – Это очень давно было.
   – Да. Для молодых, дочка, все давно. Вчера – и то уже «давно»…
   Он поднялся, отвалил от стены верхнюю полку, раскатал матрац.
   – Полежу пока. Не скоро ещё постель принесут…
   Он забрался на полку, повесил шапку на крючок, лёг.
   – Да, Сибирь, волки… – заговорил он сверху. – Я думал, в Сибири одни медведи живут.
   Помолчал, и заговорил снова:
   – У нас в степи тоже волки водятся. У нашего народа даже предание есть про волка и собаку.
   Аленка смотрела в окно. Мелькнул красный трамвай, широкая нарядная площадь, появился и тут же пропал, с замирающим звоном, переезд и череда машин перед ним. Потом начался лес, дачные домики и домищи, потом закончились и они.
   Заснеженный сказочный лес то подбегал, то отбегал от окна.
   – … Снился мальчику в одном ауле один и тот же сон: будто гонится за ним большой черный волк с огненной пастью. Каждую ночь сон снился, и с каждой ночью волк его догонял. Еще немного – схватит. Мальчик кричать стал по ночам, просыпаться. Родители взяли мальчика, к мудрому человеку повели. Мудрый человек сказал: пусть мальчик пойдет в табун своего отца, и выберет самого плохонького жеребенка. Сядет на него, и скачет прямо в степь. Мальчик выбрал конька, который траву не щипал, худого совсем, сел, и поскакал. Обернулся, видит – туча пыли вдали. Он конька хлестнул, ходу прибавил. Снова оглянулся – а туча ближе. Он опять нахлестывать. Оглянулся – а из тучи уже красная пасть видна. Волк бежит, догоняет. Вот уже почти догнал, сейчас прыгнет на спину… Но вдруг за сопкой собака залаяла. Волк приостановился, мальчик за это время далеко ускакал. Скачет, снова оглядывается: а волк опять догоняет…
   Аленка подняла глаза:
   – Знаю я эту сказку. Про битву волка с собакой, – кто сильнее окажется. Мальчик струсил, опоздал, стал подниматься на гору, где волк с собакой были, – и собака его почуяла. Собака обернулась, а волк ей горло перегрыз. С тех пор волки всегда побеждают собак.
   Она замолчала. Сосед ничего не ответил – то ли задремал, то ли задумался о чем-то своем.
   Аленка побледнела, внезапно почувствовав приступ тошноты. Сделала несколько судорожных вздохов.
   – Только это неправда, что волки всегда побеждают, – тихо сказала она.
   – Э, что правда, что неправда – кто знает? – ответил сосед, повернулся на бок и захрапел.
   Аленка глянула вверх, прислушалась, и погладила живот. Всё-таки, уже почти заметно. Под курткой не разглядят, конечно. Пока. А там видно будет.
   Папка сказал ей по телефону:
   – Конечно приезжай, детка! Хватит в этой дыре сидеть, пора в люди выходить. Ты же у меня умница! Я тут уже присмотрел для тебя частную школу.
   «Я беременная!» – хотела крикнуть в трубку Аленка, но не крикнула. Постеснялась; и люди вокруг, на переговорном пункте, и папка еще неизвестно, что ответит. Да и самой себя немножко стыдно.
   Вместо этого спросила:
   – Пап, а можно я буду первое время у вас на даче жить?
   Отец после небольшой паузы сказал:
   – Ну, как хочешь… Конечно, можно. У нас дача хорошая, тёплая. Только от города далековато. На электричке надо ехать.
   Аленка улыбнулась. За окошком стало темно, и мелькали черные тени елей, то подбегая, заглядывая в окно, то отбегая снова. И чудилось Аленке, что это не ели, – это Он.
   Ладно, ладно, – подумала она. Все будет хорошо. У меня родится мальчик, он уйдет в лес, а может быть, и нет. Ведь он уже почти совсем человек.
   Аленка незаметно задремала, положив голову на руки. И ей приснилась Рыжая. Она тянулась к ней – хотела облизать лицо, – но не доставала, словно невидимая цепь мешала.
   А Рыжей снилась Аленка. Она перебирала во сне лапками, поскуливала, шевелила лисьими ушами. Потом глубоко вздохнула, открыла глаза. В щель над дверью глядела красноватая одинокая звезда. И, снова засыпая, Рыжая думала о том, какая всё же странная и непонятная эта штука – жизнь человека.

Примечания автора

   В основе романа лежат реальные события, происходившие в 1993-2001 годах. Главные действующие лица романа имеют реальные прототипы; имена и фамилии некоторых из них сохранены.
   Сохранена топонимика и топография томских улиц и переулков в районе ЛПК (Черемошники).
   Генрих Штаден – реальное историческое лицо. Служил в опричном войске Ивана Грозного. Записки Штадена неоднократно публиковались и комментировались.
   «Собачьи душегубки» при отлове бродячих собак перестали использоваться в Томске в конце 90-х годов, после неоднократных выступлений СМИ.