Артамонова Алена. Маша, прости

   Рыжий, мягкой поступью кошки, в два счета оказался у него за спиной, а Филипп непринужденно присел рядом.
   – Кто вы? – мужчина испуганно забегал глазами.
   – Святая инквизиция, – усмехнулся Филипп. Широкая плотная маска скрывала лицо, поэтому он чувствовал себя уверенно и не боялся быть узнанным.
   – Я позову слуг, – заикаясь, пригрозил Клермон и попытался сделать бросок к двери.
   – Не успеешь, – Рыжий предупредил его маневр, поднеся к горлу мужчины нож.
   Холодная сталь несколько охладила пыл аристократа, и он, тяжело дыша, опустился в кресло.
   – Деньги в секретере, – снимая с руки массивные кольца, произнес он.
   – Люблю понятливых людей, – улыбнулся Косой.
   – Забирайте и проваливайте. – Клермон решил, что стал добычей одной из банд, промышлявших в Париже грабежом.
   – Ну-ка, что здесь у нас? – Косой потряс увесистым кошельком и подмигнул Филиппу. – Маловато будет.
   – Больше нет, – озираясь по сторонам, брякнул хозяин.
   – Придется поискать, – то ли попросил, то ли приказал Филипп. – А что это вы писали, милый граф? Не очередной ли доклад испанскому послу? – от этих слов Клермон вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
   – Я не понимаю, о чем вы говорите?
   – Не понимаете? Жаль, – подбодрил его Филипп, игравший с ним, как кошка с мышкой. – Может быть, это освежит вашу память, – он достал заранее приготовленные бумаги. – Узнаете?
   Граф побледнел и растерянно заморгал. В глазах вспыхнул огонек изумления, смешанный со страхом.
   – Кто вы? – голос его звучал болезненно и трагически.
   – Я ведь уже представился. Мне кажется, эти бумаги стоят несколько больше, нежели ваши побрякушки. – Филипп брезгливо кивнул в сторону снятых с пальцев перстней.
   – Откуда у вас эти бумаги?
   – Много вопросов задаешь, – рявкнул Рыжий.
   – Я бы сказал, неправильных вопросов, – мягко поправил его Филипп. – Вы должны спросить, сколько это стоит.
   – Сколько? – выдохнул Клермон.
   – Триста тысяч.
   – Триста тысяч? – задохнулся хозяин.
   – Не торгуйтесь, граф. А то мои друзья расстроятся и повысят цену.
   – И где, черт побери, я возьму вам триста тысяч ночью? – с досады он топнул ногой.
   – Это ваши проблемы, ибо утром за вами придут гвардейцы.
   – Но подождите, вы же разумные люди.
   – Мы – да. А вот вы, похоже, нет. – Филипп встал. – У нас не так уж много времени, поэтому начинайте соображать.
   Клермон тяжело вздохнул и поднялся. Он подошел к картине Ватто, обрамленной в великолепную позолоту.
   – Помогите, – устало попросил он.
   Косой отодвинул беднягу и без всяких усилий снял дорогую раму. Взору присутствующих предстал искусно оборудованный тайник.
   Хозяин еще немного поколдовал и, открыв дверцу, стал лихорадочно перебирать драгоценности своей жены, пытаясь вспомнить, что и по какой цене он когда-то купил.
   – Отойди, – Косой протянул свои огромные ручищи и стал сгребать украшения в холщовый мешок, припасенный им заблаговременно.
   – Но здесь больше, чем триста тысяч! – возмутился хозяин.
   – Вы хотите получить сдачу? – мягко поинтересовался Филипп, в ответ Клермон только понуро опустил плечи.
   – Я хотел бы проснуться и понять, что это всего лишь сон, – пробормотал он.
   – Увы, за все приходится платить. Мне, право, непонятно, зачем вы ввязались в это дело, насколько мне известно, вы не обделены вниманием регента? Или Менский обещал вам больше? Впрочем, это ваше дело. – Филипп подождал, пока Косой упакует драгоценности, и поднялся.
   – А бумаги?
   – Конечно! – Филипп кинул на стол пару подписанных рукой графа листов. – Позвольте дать вам совет, – уже покидая будуар, проговорил Филипп. – Уезжайте, сейчас и немедля! Мы, конечно, честные люди и будем держать рот на замке, но вот ваши соратники вряд ли будут молчать. Так что, милый граф, считайте, что я вернул вам ваши деньги с процентами.
 
   – Святой Августин! За ночь мы заработали больше двух миллионов, – восхищенно произнес Косой. – И, черт побери, люди еще никогда с такой легкостью не расставались с деньгами.
   – Да, причем готов поспорить на что угодно, их глаза светились благодарностью. Жаль, что ночь коротка. А ты не можешь подождать еще? – обратился Рыжий к Филиппу.
   – Жадность – плохой помощник, – назидательно произнес тот. – Не будем уподобляться жалким шакалам.
   После того, как он вышел от мадам Тунье и поделился своим дерзким планом с друзьями, они успели посетить пятерых заговорщиков. Филипп наслаждался не столько деньгами, сколько «высшей властью», в эти минуты он чувствовал себя Богом… или Дьяволом?
 

1987–1988 гг. СССР. Москва

   Михаил не подвел и устроил длительное турне по необъятным просторам Родины. В стране началась перестройка, и в воздухе запахло чем-то, отдаленно напоминающим свободу.
   Федор задышал полной грудью, с головой уйдя в работу, ему как воздух необходимо было почувствовать себя любимым и свободным.
   Программа была обычной, и после окончания фильма он выходил в зал и наслаждался громом оваций. «Еще! Еще!» – пело сердце, а душа улетала в небо.
   Кате он ничего не сказал, а, оставив деньги, в очередной раз сбежал и очень надеялся, что по возвращении все-таки обнаружит пустую квартиру.
   «Должна же она хоть что-нибудь понять? А может, мать поможет? Мать? Как глупо все вышло! Из-за своей упертости сам залез в капкан!» – в очередной раз ругал он себя.
   Матери после того скандала он так и не позвонил, опять вмешалась гордыня.
 
   Федор вернулся в конце сентября, несмотря на то, что занятия в институте уже начались. Вернулся, надеясь на чудо.
   И судьба, по-своему вняв его молитвам, приготовила ему новый подарок – Катя была беременна!
   Отступать было некуда, и, «спасая» себя, Федор ушел в черный, беспробудный запой. Он не хотел ничего знать, ничего видеть, ни о чем думать, а уж тем более принимать какое-то решение. Но пришло пробуждение, и на него навалилась тоска. Федор еще больше озлобился и понял, что он конченый неудачник.
   Он с завистью наблюдал за окружающими, которые беззаботно шутили, искренне радовались, весело смеялись и наслаждались жизнью, а он уже нет, и вдруг неожиданно для себя стал получать удовольствие от своих страданий, ибо почувствовал себя мучеником, коим на Руси всегда был почет и уважение. Федор решил, что во всех напастях, что преследуют его, виноват злой рок, и он стал так упиваться своими страданиями, что ему уже жалко было расставаться с ними.
   Глядя на расплывшуюся фигуру Кати, он уже спокойно подумал: «Чего дергаться? Такая судьба». И, не снимая с лица маску мученика, Федор повел ее ЗАГС.
   А Катя? Ей казалось, что этого мгновения она ждала всю жизнь, это было именно то, о чем она и мечтать не смела. Она нашла любовь всей своей жизни, и хотя где-то там глубоко что-то скребло и не давало покоя, девушка все равно была счастлива.
   Свадьбы не было, они просто расписались. Федор пригласил Мишку в качестве свидетеля и попросил его привести какую-нибудь девушку для Кати.
   В ЗАГСе Михаил отвел его в сторону и тихонько сказал.
   – А девочка ничего, симпатичная! – а потом сердито добавил: – Ты бы только одел ее поприличнее, жена ведь теперь.
   Федор бросил беглый взгляд на Катю и впервые увидел ее со стороны. Симпатичная молодая девушка в старой вязаной юбке, смешно обтягивающей большой живот, и в его, Федора, свитере.
   «Странно, почему я сам об этом не подумал?» – Федор тяжело вздохнул.
   – Ты прав. Поможешь?
   – Нет проблем! – Михаил похлопал его по плечу и заглянул в глаза. – Федь, а ты уверен? Может, не стоило?
   – А что теперь сделаешь? – он самоотреченно пожал плечами. – Живот, вон, видел какой?
   – Да, – Мишка тоже вздохнул. – Хотя… – он хотел еще что-то добавить, но махнул рукой. – Да, ладно! Сам разберешься!
 
   Катя оказалась доброй и преданной женой. Она прекрасно справлялась с хозяйством и пыталась всячески угодить мужу. У девушки обнаружилась прагматичная жилка, она быстро нашла общий язык с Мишкой и вскоре добротно и со вкусом сделала ремонт и обставила их квартиру. Федор не лез в «ее» дела, его устраивало то, что распорядок дня у него остался прежним. Федор так же оставался ночевать у подруг и появлялся дома, когда возникало желание, а там его всегда ждали чистые рубашки, горячий ужин, любящий взгляд и никаких расспросов. Если он был в настроении, то сам делился с Катей новостями, если нет, она молчала. В общем, как это ни казалось страшным в самом начале, практически ничего не изменилось.
   Катя готовила обед, когда услышала звонок в дверь. «Странно. У Феденьки ключи, да и рано еще».
   На пороге стояла симпатичная стройная девушка в голубых джинсах и меховой кожаной куртке. У Кати дрогнуло сердце, где-то в глубине души она чувствовала, что ее муж продолжает вести прежний образ жизни, о чем свидетельствовали его отлучки по ночам и следы губной помады на рубашках. «Это просто поклонницы нечаянно задели. Он ведь такой знаменитый!» – успокаивала она себя. Ее девизом стало: ничего не вижу, ничего не слышу – так ей легче было любить его.
   – Привет! – незнакомка открыто улыбнулась. – Я Света, сестра Федора.
   – Ой! – Катя облегченно вздохнула. – Проходите, пожалуйста.
   После той, единственной и не очень приятной встречи с Ниной Сергеевной Катя больше не видела никого из родственников мужа. Они не звонили, Федор тоже, а она, по однажды заведенному ей же самой правилу, никуда не лезла.
   Катя провела девушку на кухню.
   – Вы меня извините, я скоро закончу, а то Феденька должен скоро прийти, – девушка виновато улыбнулась, хотя и не была уверена, что ее благоверный сегодня появится.
   – Давай на ты, – Света села за кухонный стол и стала наблюдать за Катей.
   Невестка ей понравилась и совсем не походила на описанный матерью портрет. «Стерва и хищница!» – заявила Нина Сергеевна, вернувшись домой в слезах.
   Светка давно хотела навестить брата, отношения с которым заметно улучшились в последнее время, но замоталась. И вот теперь она наконец-то увидела свою новою родственницу.
   – Хотите чаю? – предложила Катя и, поймав на себе добродушный взгляд, улыбнулась в ответ. – Ой! Забыла, мы же на ты. Подождешь, пока я борщ доварю, минут десять осталось?
   По кухне разносились такие ароматы, что у Светки потекли слюни.
   – Подожду.
   Гостья с удовольствием умяла две тарелки борща и теперь, откинувшись на стуле, тяжело дышала.
   – Классно готовишь! – искренне похвалила она хозяйку.
   – Спасибо, – девушка покраснела.
   «Кто сказал, что поговорка „путь к сердцу мужчины лежит через желудок“ верна только для мужчин?» – подумала Светка. После борща она уже почти влюбилась в свою невестку.
   – У вас мебель новая? Здорово! – опять похвалила гостья, когда после плотного обеда девушки перешли в зал.
   – Это Федин друг помог, Михаил, наверное, вы его знаете?
   – Ты, – Светка плюхнулась на мягкий диван и с удовольствием вытянула ноги.
   – Я еще не привыкла, все время путаюсь. – Катя присела на край кресла, напряженно теребя свой халат. Хотя гостья выглядела дружелюбно, но после знакомства со свекровью девушка не ждала ничего хорошего от новых родственников.
   – Скоро? – спросила Светка, бросив взгляд на круглый животик.
   – Через три месяца.
   – А кто, мальчик, девочка?
   – Не знаю, – будущая мама смутилась и тихонько добавила: – Лучше бы девочка, она к матери ближе.
   – Хорошо бы, – согласилась будущая тетя. – А ты вот так все дома сидишь, не скучно?
   – Да нет, – Катя пожала плечами. – Некогда, то убраться, то постирать, то в магазин сбегать.
   – Федька помогает?
   – Помогает, – соврала Катя.
   – Ты смотри, если что нужно – звони, не стесняйся.
   – Спасибо, – вежливо отозвалась Катя, и Светка поняла, что она никогда не позвонит.
   – Да не тушуйся ты так, и на маму внимания не обращай! Она у нас хорошая, – нежно прошептала любящая дочь. – Правда! Просто, как бы это сказать…
   – Я все понимаю, – впервые за все время Катя перебила гостью. – Провинциалка, не учусь нигде, – она смотрела прямо в глаза. – Я как рожу, пойду работать и учиться. Поверьте, я не буду Федору в тягость. И прописка мне его не нужна. Я его очень сильно люблю! Я для него все что угодно сделаю!
 
   Федор был на седьмом небе от счастья, его пригласили сниматься в немецко-российском проекте, и часть съемок должна проходить в Берлине, правда восточном, но знающие люди объяснили, что попасть в западную часть города не составит труда, «проклятые буржуины» не ставят визовый режим. Он купил шампанское, коньяк и отправился домой, сегодня ему захотелось поделиться этой новостью с женой, ведь никто больше не встретит его с такой преданностью и искренней радостью, с таким щенячьим восторгом, как Катя.
   – Ну, привет, братишка, – Светка повисла на шее и поцеловала в щечку.
   – Привет, привет! Здорово, что ты приехала, – он, и правда, очень обрадовался, ему уже давно и нестерпимо хотелось увидеть мать, сестру, похвастаться новостями и получить свою долю признания. Но мать не звонила, а сам он не мог поступиться своими принципами. Он не мог позволить себе уговаривать людей. Нет! Это они должны умолять его! Именно поэтому он так легко перенес свою женитьбу, ведь Катя каждый день старалась заслужить это право – быть рядом с ним!
   – Меня пригласили сниматься в новом фильме, – он сделал театральную паузу. – Съемки будут в Германии!
   Девушки с визгом бросились ему на шею, сердечко сладко защемило, словно кто-то взял его в нежные, теплые ладошки.
 
   – Мам, а ты знаешь, она мне понравилась, – делилась впечатлениями дочь.
   – Неужели? – ехидно, сквозь зубы, процедила мать.
   – Ну, правда, мам, она такая бесхитростная и открытая, очень наивная и простая.
   – Да уж, простая! Окрутила парня, на шею ему села.
   – Ну, не скажи! Еще не известно, кто у кого на шее сидит? – Светка сразу вспомнила, как девушка суетилась вокруг братца, словно он пуп земли. – И готовит, между прочим, вкусно.
   – Да, а я не вкусно! – сразу обиделась мать.
   – Ну, конечно, ты вкуснее, – дочь обняла Нину Сергеевну и погладила по головке, словно маленькую девочку.
   – Не подлизывайся, – мать продолжала дуться. – Она интриганка! Вы еще увидите, чем все это закончится!
   – А я уже знаю! Ты скоро станешь бабушкой!
   – Вот! – мать всплеснула руками. – Я так и знала! – женщина вскочила и нервно заходила по комнате. – А он уверен, что это его ребенок?!
   – Мам, ну ты даешь! – возмутилась Света. – Да эта девочка не в состоянии никого обмануть!
   – Его ведь не было все лето? – Нина Сергеевна возбужденно посмотрела на дочь. – Какой срок?
   – Семь месяцев.
   – Семь, семь, – женщина что-то подсчитывала.
   Светка подошла к матери и легонько тряхнула ее за плечи.
   – Даже не думай! – то ли пригрозила, то ли предупредила девушка. – И, хотя ты мне сейчас скажешь, что яйца курицу не учат, я все-таки дам тебе совет: если не хочешь потерять сына, ты должна смириться.
   – Спасибо, доченька! – ахнула мать. – Мне на поклон к этой девке бежать?!!
   – Да не на поклон, мам, и не девка она, а жена твоего сына. И знаешь, – Света задумчиво прикрыла глаза, – она его любит по-настоящему! А вот он…
   – Еще бы не любить! – перебила Нина Сергеевна. – Красавец, умница, артист, с отдельной квартирой, из интеллигентной семьи!
   – Мам, ну при чем здесь это? Она его про-сто лю-бит! И ты скоро станешь бабушкой.
   – Только через мой труп!!!
   Светка рассмеялась.
   – Мам, беременность не имеет обратного хода.
 

1716 г. Франция. Париж

   Теперь предстояло сделать самый главный и решающий ход в этой партии. Филипп вернулся домой, хорошо выспался. Он предпочитал делать дела с трезвой головой и сейчас, в одиночестве вкушая поздний завтрак, не спеша, размышлял.
   «К регенту меня без должных объяснений не пустят. А узнав, в чем дело, просто поблагодарят и все лавры заберут себе. Здесь нужен помощник, кто-то из приближенных к регенту», – Филипп долго перебирал в уме перспективных союзников и остановил свой выбор на Дюбуа. Учитель и советник регента несколько поблек последнее время благодаря своим непопулярным выходкам. К тому же, и это всем было известно, Дюбуа мечтал получить одну из самых завидных епархий – Камбре, где недавно скончался кардинал де ла Тремурий. Архиепископство приносило сто пятьдесят тысяч ежегодного дохода, и аббат, не стесняясь, обратился к регенту с такой просьбой.
   Герцог Орлеанский от очередной выходки своего наставника пришел в неописуемое бешенство.
   – Висельник! Пропойца, сводня! Ты хочешь стать архиепископом Камбре? Да тебя поколотят епископским посохом, а я помогу!
   «Да, Дюбуа именно то, что мне нужно! Он хочет получить Камбре, а я дружбу регента. С ним можно сторговаться!»
 
   Отыскать Дюбуа оказалось делом несложным. Филиппу было хорошо известно, что каждый вечер прелат снимал с себя крест и выходил по секретной лестнице в тупичок Оперы, где его уже ожидал портшез и откуда он инкогнито пускался в авантюрные приключения. Этот священник, по собственному признанию, плохо служил мессы, но поразительно знал женскую душу и крайности любви.
   Как предполагал Филипп, в назначенное время появилась знакомая фигура аббата Дюбуа. Узкоплечий, с впалой грудью и отвисшим задом, пройдоха, плут, пропойца с потухшим взором, мелочный, злобный, неуравновешенный и скудный умом. Именно этот человек был учителем регента с малых лет, поэтому никто и не удивлялся проделкам Орлеанского, зная, что он достойный ученик своего учителя.
   – Святой отец, – Филипп вышел из своего укрытия.
   – В чем дело? – Дюбуа, раздосадованный тем, что его узнали, презрительно поморщился.
   – Маркиз де Обинье, – представился Филипп.
   – Слушаю тебя, сын мой, – аббат явно торопился и посматривал в сторону ожидавшего его экипажа.
   – Думаю, вам сегодня не придется читать проповеди какой-нибудь заблудшей душе, – Филипп панибратски взял аббата под руку. – Франция нуждается в вас!
   – Да кто вы такой, черт побери, и что вы себе позволяете! – возмутился прелат.
   – Надеюсь, вам знакомо имя Альберони? – и, видя замешательство собеседника, спокойно предложил: – Давайте сядем в экипаж, у меня совершенно случайно оказалась его переписка, а здесь, – он оглянулся, – слишком много ушей.
   Заинтригованный аббат молча последовал за Филиппом и, оказавшись в карете, вопросительно посмотрел на маркиза.
   – Ну?
   Филипп молча зажег свечу и достал пачку писем. Аббат сам вскрыл пакет: здесь были список всех заговорщиков и детальное изложение их самых секретных планов. Пока аббат читал, Филипп молча разглядывал в окно ночной Париж.
   – Это не подделка? – руки у аббата дрожали. – Нет, вы не похожи на проходимца, – он внимательно посмотрел на Филиппа. – Как вы сказали, маркиз Обинье? – он на секунду задумался. – Да, я знал вашего батюшку, надеюсь, он еще жив? Он так неожиданно покинул Париж, что, признаться, я стал забывать это имя. И что вы хотите?
   – Я хочу лично передать эти бумаги регенту.
   – Понимаю, – впервые улыбнулся аббат. – Дело, действительно, не терпит отлагательств. Но наш регент сейчас ужинает с мадам Парабер, – он многозначительно улыбнулся. – И тревожить его в это время я бы не советовал. Сделаем так. Я жду вас завтра в Пале-Рояле, в десять утра, – он передал бумаги маркизу. – Ну, а пока правители наслаждаются жизнью, нам, смертным, приходится разгребать за ними грязь. Я немедленно отправляюсь к принцу Селамару, насколько видно из ваших бумаг, он не замешан в заговоре. Нужно успеть арестовать заговорщиков. Прощайте, завтра в десять.
 
   Филипп еще раз посмотрел в старинное венецианское зеркало.
   «А что? Красив, умен, своеволен», – мысленно похвалил он себя.
   Ярко-синий камзол, отороченный золотом и украшенный брильянтами, эффектно подчеркивал голубизну его глаз, бархатные короткие штаны, подхваченные на коленях золотыми пряжками поверх шелковых чулок, открывали взору стройные, мускулистые ноги. Беспокоиться было не о чем, и все же откуда-то изнутри нарастало возбуждение или предчувствие чего-то нового, неизведанного. И это ему нравилось.
 
   В назначенное время он уже был в Пале-Рояле, который в народе прозвали Дворцом кардинала. Он был построен для Ришелье; умирая, кардинал завещал его малолетнему Людовику XIV, но тот больше любил Версаль, а вот герцогу Орлеанскому Пале-Рояль нравился.
   Привратник незамедлительно провел его в апартаменты регента, где уже был аббат.
   Герцог Орлеанский появился в сопровождении молодых людей, оживленно переговариваясь и смеясь. Он был разряжен, как девица, в длинном напудренном парике, в кольцах и браслетах, украшенный лентами всюду, где это возможно. Завидев Дюбуа, герцог радушно улыбнулся.
   – Старый висельник! Ну и что за заговор ты там раскрыл?
   – Разрешите представить вам моего друга маркиза Филиппа де Обинье.
   – Филипп? Хорошенькое начало! Я тоже Филипп.
   «Только ты II, а я I», – он подобострастно склонил голову.
   – Обинье? Обинье? – повторил герцог. – Кажется, ваш батюшка служил в дипломатическом корпусе, а потом переехал в провинцию? Если не ошибаюсь, возникли какие-то семейные проблемы?
   – Может быть. Мне об этом ничего не известно, – не теряя достоинства, ушел Филипп от нежелательных вопросов.
   – Ну и где ваши бумаги? – он требовательно посмотрел на маркиза.
   – Вот, монсеньер, – Филипп протянул тугую пачку.
   – Так, посмотрим, – герцог прошел к столу и сел на высокое кресло.
   – Ха, да здесь и мой давний друг герцог Менский? – он весело рассмеялся. – Откуда у вас эти письма?
   – Мне их передала мадам Тунье.
   – Мадам Тунье? Кто это?
   – Содержательница притона, – Филипп старался держать свое слово, даже если оно дано жалкой личности.
   – Содержательница притона? – громко расхохотался регент. – Я кормлю целую свору бездельников, а Францию спасает проститутка!
   «Проститутка и безродный найденыш», – подумал Филипп, но вслух сказал другое:
   – Случается и такое, монсеньор.
   – Отблагодарите достойную женщину, – приказал регент, глядя на Дюбуа. – Надеюсь, виновные арестованы?
   – Они в Бастилии, монсеньер.
   – Прекрасно! – и, видя, как Леблан пытается спрятать письма в одну из шкатулок, стоящую на столе, недовольно воскликнул: – Здесь я храню дамские письма, отдайте их Дюбуа, этому своднику будет что почитать на досуге. – Герцог поднялся и подошел к Филиппу. – Вы мне нравитесь. Почему я еще до сих пор не видел вас на моих вечерах? Скажу вам, это прелюбопытнейшее зрелище.
   – Почту за честь, – его сердечко пело, наконец он – безродный бродяга – сдержал обещание, данное самому себе, и взлетел на вершину Олимпа. «А ведь это было совсем нетрудно», – улыбаясь под нос, подумал он.
   В тот же вечер он получил письмо от виконта де Полиньяка, ближайшего друга регента, с приглашением посетить его дом.
 

1988 г. СССР. Москва

   Федор приехал на «Мосфильм» и, как всегда, ощутил какой-то благоговейный трепет. Это было государство в государстве, единый живой организм, слияние эпох. Ностальгический, едва уловимый запах – Вчера. Неизведанное и такое привлекательное – Завтра. И конечно, равнодушное – Сегодня.
   Его многие здесь уже знали, с кем-то он здоровался за руку, кому-то бросал легкое «Привет!», кому-то едва уловимый кивок. Здесь были свои правила и царили свои нравы.
   – А, Федор, заходи, – Сергей Матвеевич Круглов, коротышка лет пятидесяти, седой, с искрящимися глазами, похожий на плюшевого мишку, приветливо махнул ему рукой. Круглов был известным режиссером, они уже работали вместе и остались довольны друг другом. – Садись.
   – Спасибо, – принял приглашение Федор и, удобно расположившись в мягком кресле, весело отрапортовал: – Сценарий прочитал. Готов к труду и обороне!
   – Понимаешь, Федор, ты не прошел. – Круглов взял сигарету и нервно щелкнул зажигалкой.
   – Как? Пробы утвердили?
   – Дело не в этом, – мужчине тяжело было смотреть в глаза собеседнику, но он пересилил себя. – Оказалось, что ты не выездной, а съемки, как тебе известно, за границей.
   – Это из-за отца? – виновник его поражений тут же был обозначен. – Но я не имею никакого представления о работе моего предка, да и потом, он и сам не раз выезжал за рубеж.
   – Это не из-за отца, мне намекнули на какую-то темную историю из твоей личной биографии, – режиссер опустил глаза. – Тебе виднее.
   «Маша! Вот и второй виновник всех бед!»
   – Так что, прости… – чувствовалось, что Круглов сильно переживает.
   Он и переживал. Человек искусства, Сергей Матвеевич, прожив уже столько лет на земле, никак не мог понять, почему актера выбирают не за талант, а за благонадежность. Это был не первый случай в его практике, когда по таланту шагали грязными кагэбэшными сапогами.
   «Сколько их, талантливых, умных, гениальных, спилось, исчезло только потому, что не смогло реализовать себя?» – горько подумал он, провожая взглядом опущенные плечи молодого дарования.
   – Держись, мальчик, только держись! – запоздало прошептал он в пустоту.
 
   Федор опять проклинал судьбу. Теперь каждый раз, когда у него что-то не получалось, он винил жизнь, а когда что-то складывалось, восхвалял себя. Он складывал на полку свои разочарования и невзгоды и любовался ими. Даже не прилагая усилий, чтобы выйти за пределы порочного круга, он опять жалел и ненавидел себя, это был его личный путь борьбы с аспектами его же психики.