Страница:
Врачи только разводили руками и предложили пройти более тщательное обследование в одном из частных госпиталей Коннектикута.
Алекс вместе с женой проследовали за любезной секретаршей в уже знакомый кабинет доктора Хенца.
Профессор Хенц, добродушный мужчина лет пятидесяти, со щечками хомячка и пронзительными глазами, в самый первый день их печального знакомства туманно сообщил, что состояние пациентки критическое, и пока он не проведет необходимое и тщательное обследование, ничего конкретного сказать им не может. И вот сегодня он сам пригласил их. Родителей сразу насторожил тот факт, что в кабинете присутствовал еще один человек, высокий, спортивного вида, в белом халате.
– Прошу вас, познакомьтесь, это мой коллега доктор Фрайдер.
Мужчина поднялся и протянул руку.
– Кофе, чай? – продолжал любезничать профессор.
– Нет, нет, – Надежда Николаевна испуганно схватила мужа за руку.
– Ну что ж, – Хенц вздохнул. – Новости не очень хорошие. Но! – он постучал карандашом по столу. – Не безнадежные. У вашей дочери рак.
– Боже! Нет! – женщина заплакала, уткнувшись мужу в плечо.
– Позвольте мне, коллега, – Фрайдер поднялся и стал ходить по кабинету. Его мужественное лицо внушало доверие. – У ваше дочери рак. Плюс сильнейшее нервное истощение, – он остановился и посмотрел на растерянных родителей. – Рак – это болезнь души, и возникновение его еще не изучено в полной мере. Проработав в этом направлении почти двадцать лет, я пришел к выводу, что нельзя бояться болезни, нужно бороться! Медицина сейчас располагает достаточно эффективными методами лечения этой «заразы», – как мог, успокаивал Фрайдер. – Но в вашем случае проблема состоит в том, что у девочки сильнейшее депрессивное состояние. Мы будем работать вместе с психологом, это замечательный доктор, к сожалению, она не смогла присутствовать сегодня, но у вас еще будет время с ней познакомиться. – Он остановился перед Надеждой Николаевной. – Но и ваша помощь необходима. Никаких слез! Вы слышите? – доктор повысил голос. – Девочка должна получать только положительные эмоции и положительную информацию! Постарайтесь пробудить у нее интерес к жизни. Она должна стать борцом!
– Но как? – Надежда из последних сил пыталась унять слезы. – Она же ни на что не реагирует, словно живая мумия.
– Нужно сделать все возможное.
– И невозможное тоже! – добавил профессор.
– Доктор, надежда есть? – тихо спросил Алекс.
– Надежда есть всегда!
Надежда Николаевна сидела у кровати дочери, она и сама уже превратилась в тяжело больного человека. От былой красоты остались осколки. Беда навела свои краски: черные круги бессонницы, красные прожилки от вечных слез и решетки морщин, словно заковавшие ее в цепи. Но то, на что походила ее дочь, не поддавалось никакому описанию. Девочка, при росте сто шестьдесят пять сантиметров, весила тридцать два килограмма. Полное отсутствие волос, бровей и ресниц, глаза ввалились, словно их втянули вовнутрь, а вместо губ была лишь запавшая, тонкая прорезь.
Когда она впервые увидела залысины на голове дочери, то просто упала в обморок. Доктор Фрайдер, в свойственной ему манере, как мог успокаивал женщину:
– Это последствия химиотерапии. Поверьте, все восстановится.
Она поверила, потому что очень хотела верить, но надежда угасала с каждым днем. Маша, обвешанная кучей проводов и пластмассовых трубок, словно бабочка, попавшая в паутину, уже практически не приходила в себя. Матери хотелось оборвать эти путы, прижать свою дочь к себе и бежать, бежать…
«Что же мы натворили?! – в очередной раз корила она себя. – Если бы только можно было все изменить!»
Надежда Николаевна вспомнила эпизод из прежней, счастливой жизни. Маше двенадцать, и она еще беспечна, любопытна и открыто радуется каждому дню.
– Ма, нам в школе задали сочинение на тему: «Если бы вам дали возможность изменить одну вещь в своей жизни, что бы вы изменили?» – она с интересом ждала ответ.
– Ничего, – не задумываясь, ответила мать.
– Почему?
– Если бы я изменила хотя бы один эпизод, в моей жизни не было бы тебя!
Тогда это было самое короткое сочинение в жизни ее дочери и самая плохая отметка.
Надежда Николаевна была дочерью иммигрантов в третьем поколении, но, несмотря на это, прекрасно говорила и писала по-русски, знала историю, нравы и быт своего народа. Еще когда она училась в университете, ей предложили работать в ЦРУ, ее знания во времена, когда карта пестрела красными звездочками и шла непрекращающаяся война не только за территории, но и души, были очень востребованы. Девушка пошла работать в разведку из политических убеждений, тоталитарный строй был неприемлем для нее по сути.
«Да, конечно, и в Америке не все так гладко и демократия не безгрешна, но это пока лучшее, что удалось придумать людям», – убежденная в своей правоте, она отправилась в подготовительный лагерь. Процесс подготовки молодой, амбициозной Надюше понравился. Их учили выживать там, где невозможно было выжить. Преподавали иностранные языки, криптографию, психологию, радиодело и все виды вооружения. Им объясняли, как знакомиться с нужными людьми и поддерживать с ними связь, как уходить от слежки и заметать следы.
Студенты называли друг друга только по именам, и так как саму Надю в то время звали Рита, то не нужно было иметь большого ума, чтобы догадаться, что и остальные совсем не те, за кого себя выдают. Студенты старших курсов исчезали так же внезапно, как и появлялись новички, без прощальных посиделок, почти по-английски, но никто не задавал вопросов, и уж тем более не обижался. Одним из новеньких и был Алекс – Александр – Рой. Никаких любовных интрижек не должно было быть, но, как ни странно, судьба оказалась к ним благосклонной и молодые попали в самый закрытый отдел – Оперативный директорат, который занимался планированием и осуществлением операций по всему миру. Вместе с молодым мужем Надежда неплохо потрудилась на благо демократии. Она ни разу до сего времени не усомнилась, что исполняет свой долг, и гордилась этим.
Если бы Надежда Николаевна знала, что за ее амбиции придется расплачиваться дочери, то никогда не сделала бы этот шаг.
Оперативники ЦРУ появились в Москве под крышей американского посольства вслед за созданием самого управления. Посольская резидентура задумывалась как основной исполнитель разведывательно-подрывной деятельности спецслужб на территории СССР. Восьмидесятые годы были переломными для Москвы, и Вашингтон это чувствовал. Морозовых отправили в Россию, в их функции входило проведение акций технической разведки. Но в Москве им не повезло. КГБ вскрыло и разоблачило около тридцати шпионских операций спецслужб, досталось также немцам и французам. Причем раскрыты были особо оберегаемые и тщательно законспирированные высокооплачиваемые агенты. К концу марта 1984 года не осталось сомнений в провале. Источники информации стали пересыхать, успешно работавших информаторов арестовывали, многие связи были утеряны, и даже электронная прослушка обезврежена. Морозовы едва успели унести ноги.
Маша последнее время ощущала себя в каком-то вакууме, мысли, которые раньше поедали ее, исчезли, оставив звенящую, черную пустоту. Она чувствовала дикую усталость от того, что зависла где-то в безвременье. Ей хотелось одного, чтобы эта пустота отпустила ее, подарив долгожданный покой.
И вдруг тьма стала вращаться все быстрее, и Маша увидела маленькую светящуюся точку. Точка разрасталась, превращаясь в огромный поток света, и девушка как-то сразу ощутила прохладный, свежий ветерок, который ласково пробежал по лицу. Она огляделась и обнаружила себя на дне глубокого и узкого ущелья, взгляд сам потянулся в небо, где в ярких лучах солнца, окруженный величественными верхушками снежных гор, завис монастырь. На самой высокой монастырской стене стоял Федор и махал ей рукой.
– Маша! Поднимайся, я тебя жду!
До счастья было рукой подать, но тут опять стала опускаться вязкая тьма.
– Я не вижу тебя! Ты где? – в ужасе закричала Маша, закрученная липкой, черной воронкой.
– Тикс! Монастырь Ти-икс!
Девушка внезапно очнулась, открыла глаза и впервые за столь долгое время осмысленно посмотрела на мир.
– Машенька, – Надежда Николаевна, сидевшая рядом, сразу же уловила этот едва заметный проблеск в глазах дочери.
– Мама, – женщина вздрогнула, это было первое слово, произнесенное девочкой за эти несколько ужасных месяцев. И хотя голос был слаб и еле слышен, но для матери он звучал громче духового оркестра.
– Да, да мое солнышко, – Надежда Николаевна склонилась к изголовью.
– Отвези меня в Тикс, – слова давались ей с большим трудом.
– Куда?
– В Тибет… монастырь Тикс… Меня там ждет Федор.
– Конечно, – женщина еле сдерживала слезы. «Она просто бредит». Надежда Николаевна взяла Машу за руку. – Вот поправишься, и мы обязательно поедем. Ты только поправляйся!
– Не потом… Сейчас, – девушка опять провалилась в забытье.
«Бедная девочка… Но кто же знал?» – мать горько заплакала.
А Маша теперь, каждый раз открывая глаза, умоляла отвезти ее в Тикс.
– Тикс, Тикс, – Алекс вместе с женой сидел за столиком в буфете госпиталя. – Она все время это повторяет. Что бы это значило?
– Девочка бредит, – жена устало опустила голову.
– Ну не скажи, я навел кое-какие справки, и вот что я выяснил, – он достал смятый лист бумаги. – Один из первых монастырей Ладака, основан в VIII веке, висящий между небом и землей, на высоте 14 537 футов, – читал мужчина, – занимает высочайшее место в Гималаях, – он поднял глаза. – Откуда она узнала про это место?
– Алекс, и ты туда же? – Надежда Николаевна заплакала.
– Немедленно прекрати! – он слегка повысил голос. – Тебе не кажется, что мы настолько невнимательны к собственным детям, что потом горько раскаиваемся. Бред, фантазии! Мы считаем, что она еще маленькая, чтобы что-то понимать, чего-то хотеть, на чем-то настаивать! Ведь так мы думаем о собственной дочери? И ее дружба с этим мальчиком казалась нам детской забавой… А что вышло? – сдавленно спросил он. – Нет! Наши дети мудрее нас! И мы должны! Мы просто обязаны напрягать весь свой слуховой аппарат, чтобы услышать их!
– Можно? – его монолог прервал профессор Хенц, присевший к ним за столик.
– Конечно, – Алекс попытался улыбнуться.
– Доктор… – Надежда Николаевна посмотрела на него с мольбой.
– Мне тяжело это говорить, – в его голосе звучала неприкрытая скорбь, – но мы бессильны, – старый профессор опустил глаза. – Метастазы задели жизненно важные органы, болезнь распространяется с неимоверной скоростью… – Он развел руками. – Честно говоря, я впервые встречаюсь с такой прогрессией, и самое главное, ее организм отвергает все лекарственные препараты. Пусть вам не покажутся странными мои слова, – доктор перевел взгляд на Алекса, – но у меня такое чувство, что эта девочка просто не хочет жить.
– Вы хотите сказать? – Надежда Николаевна в ужасе закрыла рот ладошкой, но слова уже вырвались и безмолвно повисли в воздухе.
– Да.
– Сколько? – Алекс плотно сжал кулаки.
– Несколько недель.
Надежда Николаевна заплакала навзрыд.
– Мне очень жаль, – доктор поднялся. – Сейчас попрошу кого-нибудь принести вам успокоительное.
– Подождите, – остановил его Алекс. – Вы ведь знаете, что девочка постоянно просит отвезти ее на Тибет?
– Да, – Хенц присел.
– Как вы думаете, мы можем ее забрать из клиники?
Женщина перестала плакать и подозрительно посмотрела на мужа.
– Как врач, я не могу вам разрешить сделать это, без надлежащей медицинской помощи срок ее жизни будет значительно сокращен. Но как человек, как отец… – он смотрел прямо в глаза собеседника. – Знаете, если бы мы могли относиться к смерти, как к рождению, уход близких людей не был бы таким удручающим, да и сам умирающий не испытывал таких мук. Мирная смерть – это великий дар! – доктор вздохнул. – И, наверное, это единственное, что вы еще можете для нее сделать, – он поднялся. – Извините.
– Алекс, что ты задумал?
– Мы отвезем ее туда, – твердо и безапелляционно произнес мужчина.
– Но она же умрет?!!
– Да! Но пускай она хотя бы умрет счастливой…
Через три дня Алекс Морозов, закончив все необходимые приготовления, в кабинете доктора Хенца подписывал надлежащие документы о том, что берет на себя всю дальнейшую ответственность.
– Вы мужественный человек, мистер Морозов! Не знаю, смог ли бы я поступить так же в такой ситуации…
– Не дай вам Бог оказаться в такой ситуации, – искренне пожелал Алекс.
– Желаю вам удачи! – профессор протянул руку.
– Спасибо! Она нам понадобится.
Хенц устало опустился в кресло. Он встречался со смертью довольно часто, но так и не смог к ней привыкнуть, каждый раз болезненно переживая чей-то уход и каждый раз радуясь чьму-то возвращению. Он любил свою работу. Он ненавидел свою работу. «Еще одна смерть, а может, и не одна, – он с горечью в сердце проводил взглядом сгорбленную от горя фигуру Алекса. – Как они будут жить? Ведь нет тяжелее наказания для родителей, чем пережить собственного ребенка!»
1717 г. Франция. Париж
1995 г. Россия. Москва
1717 г. Франция. Париж
Алекс вместе с женой проследовали за любезной секретаршей в уже знакомый кабинет доктора Хенца.
Профессор Хенц, добродушный мужчина лет пятидесяти, со щечками хомячка и пронзительными глазами, в самый первый день их печального знакомства туманно сообщил, что состояние пациентки критическое, и пока он не проведет необходимое и тщательное обследование, ничего конкретного сказать им не может. И вот сегодня он сам пригласил их. Родителей сразу насторожил тот факт, что в кабинете присутствовал еще один человек, высокий, спортивного вида, в белом халате.
– Прошу вас, познакомьтесь, это мой коллега доктор Фрайдер.
Мужчина поднялся и протянул руку.
– Кофе, чай? – продолжал любезничать профессор.
– Нет, нет, – Надежда Николаевна испуганно схватила мужа за руку.
– Ну что ж, – Хенц вздохнул. – Новости не очень хорошие. Но! – он постучал карандашом по столу. – Не безнадежные. У вашей дочери рак.
– Боже! Нет! – женщина заплакала, уткнувшись мужу в плечо.
– Позвольте мне, коллега, – Фрайдер поднялся и стал ходить по кабинету. Его мужественное лицо внушало доверие. – У ваше дочери рак. Плюс сильнейшее нервное истощение, – он остановился и посмотрел на растерянных родителей. – Рак – это болезнь души, и возникновение его еще не изучено в полной мере. Проработав в этом направлении почти двадцать лет, я пришел к выводу, что нельзя бояться болезни, нужно бороться! Медицина сейчас располагает достаточно эффективными методами лечения этой «заразы», – как мог, успокаивал Фрайдер. – Но в вашем случае проблема состоит в том, что у девочки сильнейшее депрессивное состояние. Мы будем работать вместе с психологом, это замечательный доктор, к сожалению, она не смогла присутствовать сегодня, но у вас еще будет время с ней познакомиться. – Он остановился перед Надеждой Николаевной. – Но и ваша помощь необходима. Никаких слез! Вы слышите? – доктор повысил голос. – Девочка должна получать только положительные эмоции и положительную информацию! Постарайтесь пробудить у нее интерес к жизни. Она должна стать борцом!
– Но как? – Надежда из последних сил пыталась унять слезы. – Она же ни на что не реагирует, словно живая мумия.
– Нужно сделать все возможное.
– И невозможное тоже! – добавил профессор.
– Доктор, надежда есть? – тихо спросил Алекс.
– Надежда есть всегда!
Надежда Николаевна сидела у кровати дочери, она и сама уже превратилась в тяжело больного человека. От былой красоты остались осколки. Беда навела свои краски: черные круги бессонницы, красные прожилки от вечных слез и решетки морщин, словно заковавшие ее в цепи. Но то, на что походила ее дочь, не поддавалось никакому описанию. Девочка, при росте сто шестьдесят пять сантиметров, весила тридцать два килограмма. Полное отсутствие волос, бровей и ресниц, глаза ввалились, словно их втянули вовнутрь, а вместо губ была лишь запавшая, тонкая прорезь.
Когда она впервые увидела залысины на голове дочери, то просто упала в обморок. Доктор Фрайдер, в свойственной ему манере, как мог успокаивал женщину:
– Это последствия химиотерапии. Поверьте, все восстановится.
Она поверила, потому что очень хотела верить, но надежда угасала с каждым днем. Маша, обвешанная кучей проводов и пластмассовых трубок, словно бабочка, попавшая в паутину, уже практически не приходила в себя. Матери хотелось оборвать эти путы, прижать свою дочь к себе и бежать, бежать…
«Что же мы натворили?! – в очередной раз корила она себя. – Если бы только можно было все изменить!»
Надежда Николаевна вспомнила эпизод из прежней, счастливой жизни. Маше двенадцать, и она еще беспечна, любопытна и открыто радуется каждому дню.
– Ма, нам в школе задали сочинение на тему: «Если бы вам дали возможность изменить одну вещь в своей жизни, что бы вы изменили?» – она с интересом ждала ответ.
– Ничего, – не задумываясь, ответила мать.
– Почему?
– Если бы я изменила хотя бы один эпизод, в моей жизни не было бы тебя!
Тогда это было самое короткое сочинение в жизни ее дочери и самая плохая отметка.
Надежда Николаевна была дочерью иммигрантов в третьем поколении, но, несмотря на это, прекрасно говорила и писала по-русски, знала историю, нравы и быт своего народа. Еще когда она училась в университете, ей предложили работать в ЦРУ, ее знания во времена, когда карта пестрела красными звездочками и шла непрекращающаяся война не только за территории, но и души, были очень востребованы. Девушка пошла работать в разведку из политических убеждений, тоталитарный строй был неприемлем для нее по сути.
«Да, конечно, и в Америке не все так гладко и демократия не безгрешна, но это пока лучшее, что удалось придумать людям», – убежденная в своей правоте, она отправилась в подготовительный лагерь. Процесс подготовки молодой, амбициозной Надюше понравился. Их учили выживать там, где невозможно было выжить. Преподавали иностранные языки, криптографию, психологию, радиодело и все виды вооружения. Им объясняли, как знакомиться с нужными людьми и поддерживать с ними связь, как уходить от слежки и заметать следы.
Студенты называли друг друга только по именам, и так как саму Надю в то время звали Рита, то не нужно было иметь большого ума, чтобы догадаться, что и остальные совсем не те, за кого себя выдают. Студенты старших курсов исчезали так же внезапно, как и появлялись новички, без прощальных посиделок, почти по-английски, но никто не задавал вопросов, и уж тем более не обижался. Одним из новеньких и был Алекс – Александр – Рой. Никаких любовных интрижек не должно было быть, но, как ни странно, судьба оказалась к ним благосклонной и молодые попали в самый закрытый отдел – Оперативный директорат, который занимался планированием и осуществлением операций по всему миру. Вместе с молодым мужем Надежда неплохо потрудилась на благо демократии. Она ни разу до сего времени не усомнилась, что исполняет свой долг, и гордилась этим.
Если бы Надежда Николаевна знала, что за ее амбиции придется расплачиваться дочери, то никогда не сделала бы этот шаг.
Оперативники ЦРУ появились в Москве под крышей американского посольства вслед за созданием самого управления. Посольская резидентура задумывалась как основной исполнитель разведывательно-подрывной деятельности спецслужб на территории СССР. Восьмидесятые годы были переломными для Москвы, и Вашингтон это чувствовал. Морозовых отправили в Россию, в их функции входило проведение акций технической разведки. Но в Москве им не повезло. КГБ вскрыло и разоблачило около тридцати шпионских операций спецслужб, досталось также немцам и французам. Причем раскрыты были особо оберегаемые и тщательно законспирированные высокооплачиваемые агенты. К концу марта 1984 года не осталось сомнений в провале. Источники информации стали пересыхать, успешно работавших информаторов арестовывали, многие связи были утеряны, и даже электронная прослушка обезврежена. Морозовы едва успели унести ноги.
Маша последнее время ощущала себя в каком-то вакууме, мысли, которые раньше поедали ее, исчезли, оставив звенящую, черную пустоту. Она чувствовала дикую усталость от того, что зависла где-то в безвременье. Ей хотелось одного, чтобы эта пустота отпустила ее, подарив долгожданный покой.
И вдруг тьма стала вращаться все быстрее, и Маша увидела маленькую светящуюся точку. Точка разрасталась, превращаясь в огромный поток света, и девушка как-то сразу ощутила прохладный, свежий ветерок, который ласково пробежал по лицу. Она огляделась и обнаружила себя на дне глубокого и узкого ущелья, взгляд сам потянулся в небо, где в ярких лучах солнца, окруженный величественными верхушками снежных гор, завис монастырь. На самой высокой монастырской стене стоял Федор и махал ей рукой.
– Маша! Поднимайся, я тебя жду!
До счастья было рукой подать, но тут опять стала опускаться вязкая тьма.
– Я не вижу тебя! Ты где? – в ужасе закричала Маша, закрученная липкой, черной воронкой.
– Тикс! Монастырь Ти-икс!
Девушка внезапно очнулась, открыла глаза и впервые за столь долгое время осмысленно посмотрела на мир.
– Машенька, – Надежда Николаевна, сидевшая рядом, сразу же уловила этот едва заметный проблеск в глазах дочери.
– Мама, – женщина вздрогнула, это было первое слово, произнесенное девочкой за эти несколько ужасных месяцев. И хотя голос был слаб и еле слышен, но для матери он звучал громче духового оркестра.
– Да, да мое солнышко, – Надежда Николаевна склонилась к изголовью.
– Отвези меня в Тикс, – слова давались ей с большим трудом.
– Куда?
– В Тибет… монастырь Тикс… Меня там ждет Федор.
– Конечно, – женщина еле сдерживала слезы. «Она просто бредит». Надежда Николаевна взяла Машу за руку. – Вот поправишься, и мы обязательно поедем. Ты только поправляйся!
– Не потом… Сейчас, – девушка опять провалилась в забытье.
«Бедная девочка… Но кто же знал?» – мать горько заплакала.
А Маша теперь, каждый раз открывая глаза, умоляла отвезти ее в Тикс.
– Тикс, Тикс, – Алекс вместе с женой сидел за столиком в буфете госпиталя. – Она все время это повторяет. Что бы это значило?
– Девочка бредит, – жена устало опустила голову.
– Ну не скажи, я навел кое-какие справки, и вот что я выяснил, – он достал смятый лист бумаги. – Один из первых монастырей Ладака, основан в VIII веке, висящий между небом и землей, на высоте 14 537 футов, – читал мужчина, – занимает высочайшее место в Гималаях, – он поднял глаза. – Откуда она узнала про это место?
– Алекс, и ты туда же? – Надежда Николаевна заплакала.
– Немедленно прекрати! – он слегка повысил голос. – Тебе не кажется, что мы настолько невнимательны к собственным детям, что потом горько раскаиваемся. Бред, фантазии! Мы считаем, что она еще маленькая, чтобы что-то понимать, чего-то хотеть, на чем-то настаивать! Ведь так мы думаем о собственной дочери? И ее дружба с этим мальчиком казалась нам детской забавой… А что вышло? – сдавленно спросил он. – Нет! Наши дети мудрее нас! И мы должны! Мы просто обязаны напрягать весь свой слуховой аппарат, чтобы услышать их!
– Можно? – его монолог прервал профессор Хенц, присевший к ним за столик.
– Конечно, – Алекс попытался улыбнуться.
– Доктор… – Надежда Николаевна посмотрела на него с мольбой.
– Мне тяжело это говорить, – в его голосе звучала неприкрытая скорбь, – но мы бессильны, – старый профессор опустил глаза. – Метастазы задели жизненно важные органы, болезнь распространяется с неимоверной скоростью… – Он развел руками. – Честно говоря, я впервые встречаюсь с такой прогрессией, и самое главное, ее организм отвергает все лекарственные препараты. Пусть вам не покажутся странными мои слова, – доктор перевел взгляд на Алекса, – но у меня такое чувство, что эта девочка просто не хочет жить.
– Вы хотите сказать? – Надежда Николаевна в ужасе закрыла рот ладошкой, но слова уже вырвались и безмолвно повисли в воздухе.
– Да.
– Сколько? – Алекс плотно сжал кулаки.
– Несколько недель.
Надежда Николаевна заплакала навзрыд.
– Мне очень жаль, – доктор поднялся. – Сейчас попрошу кого-нибудь принести вам успокоительное.
– Подождите, – остановил его Алекс. – Вы ведь знаете, что девочка постоянно просит отвезти ее на Тибет?
– Да, – Хенц присел.
– Как вы думаете, мы можем ее забрать из клиники?
Женщина перестала плакать и подозрительно посмотрела на мужа.
– Как врач, я не могу вам разрешить сделать это, без надлежащей медицинской помощи срок ее жизни будет значительно сокращен. Но как человек, как отец… – он смотрел прямо в глаза собеседника. – Знаете, если бы мы могли относиться к смерти, как к рождению, уход близких людей не был бы таким удручающим, да и сам умирающий не испытывал таких мук. Мирная смерть – это великий дар! – доктор вздохнул. – И, наверное, это единственное, что вы еще можете для нее сделать, – он поднялся. – Извините.
– Алекс, что ты задумал?
– Мы отвезем ее туда, – твердо и безапелляционно произнес мужчина.
– Но она же умрет?!!
– Да! Но пускай она хотя бы умрет счастливой…
Через три дня Алекс Морозов, закончив все необходимые приготовления, в кабинете доктора Хенца подписывал надлежащие документы о том, что берет на себя всю дальнейшую ответственность.
– Вы мужественный человек, мистер Морозов! Не знаю, смог ли бы я поступить так же в такой ситуации…
– Не дай вам Бог оказаться в такой ситуации, – искренне пожелал Алекс.
– Желаю вам удачи! – профессор протянул руку.
– Спасибо! Она нам понадобится.
Хенц устало опустился в кресло. Он встречался со смертью довольно часто, но так и не смог к ней привыкнуть, каждый раз болезненно переживая чей-то уход и каждый раз радуясь чьму-то возвращению. Он любил свою работу. Он ненавидел свою работу. «Еще одна смерть, а может, и не одна, – он с горечью в сердце проводил взглядом сгорбленную от горя фигуру Алекса. – Как они будут жить? Ведь нет тяжелее наказания для родителей, чем пережить собственного ребенка!»
1717 г. Франция. Париж
Филипп, не желая никого будить в столь поздний час, вошел в свой дом через черный ход.
– Все шляешься? – позади него, прикрывая свечу, стоял Джо.
– А ты, старина, почему не спишь?
– Заснешь тут! Где ты был два дня? – шипел он, боясь сорваться на крик.
– Молодость, молодость, старина, – Филипп обнял старого верного друга, отца и учителя.
– Мадам извелась, – выговаривал Джо. – Маркизу опять было плохо.
– Что случилось? – лицо Филиппа сразу стало серьезным.
– А ты появляйся пореже, так, может, вообще на наши похороны попадешь, – старик отвесил ему подзатыльник. – Я-то ладно, бог со мной! Но мадам!
– Джо, не набрасывайся на мальчика, – на лестнице возникла хрупкая фигура мадам Обинье, укутанная в легкую шаль.
– Вот так всегда, – уже громко проворчал старик. – Всыпать бы ему.
– Матушка, в чем дело? Почему вы еще не спите? – Филипп поцеловал мадам в щечку и встревоженно посмотрел в глаза. – Как маркиз? Доктор был?
– Мэтр Марье приезжал.
– И что?
– Пойдем, – она взяла его под руку и провела в гостиную.
– Матушка, не пугайте меня. Что с отцом?
– Старость, мой мальчик. Старость, – грустно вздохнула мадам Обинье, присев на диван.
– Почему вы до сих пор не спите? У вас круги под глазами, нужно лечь в постель. Пойдемте, я провожу вас.
– Присядь рядом, – мягко попросила мадам. – Я давно хотела поговорить с тобой.
– В такой час? – удивился он, но все равно послушно сел.
– Я тебя практически не вижу, ты все время где-то пропадаешь. Ну да ладно, ты прав, это молодость, – она с любовью провела по его волосам. – Мне вот тоже кажется, что еще вчера я беспечно бегала по родительскому дому, играла в куклы, пряталась от отца, чтобы не ложиться рано в постель. А сегодня уже тяжело подниматься по лестнице, и буквы в книгах непослушно расплываются, и руки не слушаются…
– Матушка, вы чудесно выглядите, и вы еще так молоды! – Филипп поцеловал ей руку.
– Главное, как я себя чувствую. – В ее взгляде сквозила неприкрытая грусть, которую она, впрочем, тут же попыталась сменить на спокойствие. – Но я не жаловаться тебя позвала. Молодость пролетает слишком быстро, и все еще кажется, что будет – Завтра, но внезапно ты осознаешь, что все уже – Вчера. – Она нежно взяла его за руку. – Ты уже вырос, ты красив, умен и к тому же богат.
– Матушка, к чему эти комплименты посреди ночи?
– К тому, что ты завидный жених, но мне почему-то кажется, что ты не торопишься создать семью.
– Милая моя матушка, – рассмеялся Филипп. – Неужели вам не терпится поскорее от меня избавиться? Ну, представьте себе, в вашем доме появиться какая-то дама и будет вас же учить, как вам жить.
– Зато я наконец-то услышу детские голоса, а ради этого я готова терпеть все.
– Вам, конечно, знаком господин Мереваль?
– Знаком, я так понимаю, пока ты не расскажешь мне все парижские новости, не успокоишься?
– Наберитесь терпения, матушка, все это имеет непосредственное касательство к затеянному вами разговору, и раз уж вам все равно не спится, позвольте мне тщательно обосновать мой ответ, – настоятельно попросил Филипп. – Так вот, известный вам господин Мереваль, застав свою жену с молодым офицером, между прочим, в собственном доме, спокойно попенял: «Как вы не осторожны, сударыня», – и так же спокойно удалился, а его жена, не уступая ему в выдержке и хладнокровии, несмотря на беспокойство любовника, продолжила свои игры.
– Извини, но я все же не понимаю, какое отношение имеют все эти пошлости к нашему с тобой разговору, – строго посмотрев на сына, потребовала ответ мадам Обинье.
– Матушка, эти истории спокойно пересказываются друг другу со смехом. Неверность, измена теперь называются хорошим вкусом и срывают бурные аплодисменты. Неужели вы хотите, чтобы и я стал героем подобных курьезов? – Филипп посмотрел маркизе прямо в глаза. – Когда я встречу женщину, которая будет обладать хотя бы половиной ваших достоинств, то я немедленно попрошу у вас благословения.
– Льстец, маленький хитрый льстец, – она поцеловала его в лоб. – Ты умеешь разговаривать с женщинами. Ну, хорошо, пойдем спать.
– Все шляешься? – позади него, прикрывая свечу, стоял Джо.
– А ты, старина, почему не спишь?
– Заснешь тут! Где ты был два дня? – шипел он, боясь сорваться на крик.
– Молодость, молодость, старина, – Филипп обнял старого верного друга, отца и учителя.
– Мадам извелась, – выговаривал Джо. – Маркизу опять было плохо.
– Что случилось? – лицо Филиппа сразу стало серьезным.
– А ты появляйся пореже, так, может, вообще на наши похороны попадешь, – старик отвесил ему подзатыльник. – Я-то ладно, бог со мной! Но мадам!
– Джо, не набрасывайся на мальчика, – на лестнице возникла хрупкая фигура мадам Обинье, укутанная в легкую шаль.
– Вот так всегда, – уже громко проворчал старик. – Всыпать бы ему.
– Матушка, в чем дело? Почему вы еще не спите? – Филипп поцеловал мадам в щечку и встревоженно посмотрел в глаза. – Как маркиз? Доктор был?
– Мэтр Марье приезжал.
– И что?
– Пойдем, – она взяла его под руку и провела в гостиную.
– Матушка, не пугайте меня. Что с отцом?
– Старость, мой мальчик. Старость, – грустно вздохнула мадам Обинье, присев на диван.
– Почему вы до сих пор не спите? У вас круги под глазами, нужно лечь в постель. Пойдемте, я провожу вас.
– Присядь рядом, – мягко попросила мадам. – Я давно хотела поговорить с тобой.
– В такой час? – удивился он, но все равно послушно сел.
– Я тебя практически не вижу, ты все время где-то пропадаешь. Ну да ладно, ты прав, это молодость, – она с любовью провела по его волосам. – Мне вот тоже кажется, что еще вчера я беспечно бегала по родительскому дому, играла в куклы, пряталась от отца, чтобы не ложиться рано в постель. А сегодня уже тяжело подниматься по лестнице, и буквы в книгах непослушно расплываются, и руки не слушаются…
– Матушка, вы чудесно выглядите, и вы еще так молоды! – Филипп поцеловал ей руку.
– Главное, как я себя чувствую. – В ее взгляде сквозила неприкрытая грусть, которую она, впрочем, тут же попыталась сменить на спокойствие. – Но я не жаловаться тебя позвала. Молодость пролетает слишком быстро, и все еще кажется, что будет – Завтра, но внезапно ты осознаешь, что все уже – Вчера. – Она нежно взяла его за руку. – Ты уже вырос, ты красив, умен и к тому же богат.
– Матушка, к чему эти комплименты посреди ночи?
– К тому, что ты завидный жених, но мне почему-то кажется, что ты не торопишься создать семью.
– Милая моя матушка, – рассмеялся Филипп. – Неужели вам не терпится поскорее от меня избавиться? Ну, представьте себе, в вашем доме появиться какая-то дама и будет вас же учить, как вам жить.
– Зато я наконец-то услышу детские голоса, а ради этого я готова терпеть все.
– Вам, конечно, знаком господин Мереваль?
– Знаком, я так понимаю, пока ты не расскажешь мне все парижские новости, не успокоишься?
– Наберитесь терпения, матушка, все это имеет непосредственное касательство к затеянному вами разговору, и раз уж вам все равно не спится, позвольте мне тщательно обосновать мой ответ, – настоятельно попросил Филипп. – Так вот, известный вам господин Мереваль, застав свою жену с молодым офицером, между прочим, в собственном доме, спокойно попенял: «Как вы не осторожны, сударыня», – и так же спокойно удалился, а его жена, не уступая ему в выдержке и хладнокровии, несмотря на беспокойство любовника, продолжила свои игры.
– Извини, но я все же не понимаю, какое отношение имеют все эти пошлости к нашему с тобой разговору, – строго посмотрев на сына, потребовала ответ мадам Обинье.
– Матушка, эти истории спокойно пересказываются друг другу со смехом. Неверность, измена теперь называются хорошим вкусом и срывают бурные аплодисменты. Неужели вы хотите, чтобы и я стал героем подобных курьезов? – Филипп посмотрел маркизе прямо в глаза. – Когда я встречу женщину, которая будет обладать хотя бы половиной ваших достоинств, то я немедленно попрошу у вас благословения.
– Льстец, маленький хитрый льстец, – она поцеловала его в лоб. – Ты умеешь разговаривать с женщинами. Ну, хорошо, пойдем спать.
1995 г. Россия. Москва
– Папулька пришел! Папочка! – дочь уже в прихожей повисла у Федора на шее. – Я так соскучилась! А где ролики? – она разочарованно посмотрела на папины руки, в которых ничего не было.
– Машуля, я куплю их обязательно, до лета ведь еще далеко, – виновато оправдывался Федор.
– Ну и что? Ты обещал! – она обиженно надула губы.
– Прости, прости, завтра обязательно куплю, – он обнял дочь за плечи.
– Значит, признаешь, что виноват? – Маша хитро прищурилась.
– Признаю, – он был бессилен перед теми, кого любил.
– Тогда купи мне еще сумку.
– Маленькая вымогательница! – засмеялся Федор. – А как в школе дела? – он присел на диван, и дочь прыгнула ему на колени.
– Добрый вечер, Феденька, – в комнату вошла Катя и, нерешительно обняв мужа, поцеловала его в щечку. – Кушать будешь?
– Нет, я уже поел, – сухо бросил он и опять обратился к дочери: – Так как в школе дела?
– Все нормально, – девочка засмущалась.
– Все нормально, – подтвердила Катя. – Если не считать того, что меня вызывали к директору.
– Вот как? – Федор перевел взгляд на дочь, требуя объяснений, но та упорно молчала.
– Хулиганка, гадости на стенках пишет, – пришла ей на помощь мать.
Федор громко рассмеялся, но тут же взял себя в руки.
– Я даже не знаю, что сказать, – еле сдерживая улыбку, он строго посмотрел на дочь. – Как ты могла?
– Когда нечего сказать, говорят, что думают, – не осталась в долгу Маша.
– Ну вот! – всплеснула руками Катя. – С ней невозможно разговаривать.
– Мам, пап! Ну все, хватит! Сказала же, что больше не буду, вы лучше загадку отгадайте: без рук, без ног, на бабушку скок.
– Маша, прекрати немедленно! – повысила голос Катя. – Нет, ну так же нельзя, – она посмотрела на Федора, ища поддержку.
– Мамочка, когда нельзя, но очень хочется, то нужно обязательно! Ну что, сдаетесь?
– Сдаемся, – выдохнул Федор, боясь услышать разгадку из уст семилетнего ребенка.
– Коромысло!!! А вы что подумали?
Время было непростое, танки ушли с московских улиц, но страх остался, гигантские предприятия стояли закрытыми, научные сотрудники торговали у метро, фильмы почти не снимали, в театрах пустовали залы. До всех, даже до самых «образованных» стало доходить, что деньги, накопленные тяжким трудом в советское время на сберкнижках, без суда и следствия конфискованы. Федора спасло только то, что он совершенно случайно перед самой реформой задумал обменять квартиру и поэтому снял с книжки все свои сбережения. В стране царил хаос, анархия, гиперинфляция, и на фоне всего этого зазвучали три загадочные буквы, как три загадочные карты, знавшие ответ к процветанию.
В мае друзья уговорили Федора поехать на дачу в Березовку. Жен, естественно, никто с собой не взял, зато было много водки и красивых, готовых на все девочек. Эта развеселая кампания напомнила ему школьные годы, дедовскую дачу и, конечно, Машу…
Сразу захотелось одиночества, и Федор медленно пошел в сторону реки, замысловато пробегающей рядом. Размеренный, тихий поток неширокой речушки успокаивал нервы, даря спокойствие. Федор и сам не заметил, как оказался за дачным поселком. Нужно было возвращаться назад, но его внимание привлекла недостроенная церквушка, возвышающаяся на небольшом пригорке. Ноги словно сами понесли его к храму.
Небольшое деревянное строение с незаконченным куполом стояло в строительных лесах, но строителей, несмотря на то, что рабочий день был в самом разгаре, не наблюдалось.
Федор нерешительно дернул дверь.
– Закрыто, церковь еще не достроена. Служба проводится только по субботам и воскресеньям, – объяснил молодой человек, с открытым лицом, добродушными голубыми глазами, одетый в клетчатую рубашку с коротким рукавом и старенькие джинсы. Он подошел поближе к Федору и, медленно всматриваясь в незваного гостя, строго произнес: – Да от вас за версту несет, нельзя в таком виде приходить в храм божий.
– А ты – здешний поп, нотации читаешь? – набычился Федор.
– Извините, я не назвал свое имя, – он улыбнулся. – Отец Димитрий.
– Простите, – смутился Федор.
– Ничего, это в вас говорит общепринятое восприятие священника. По-вашему, я должен быть полным мужчиной с длинной бородой, в черной рясе и с огромной золотой цепью.
– Что-то в этом роде.
– Как видите, нет, бывают и такие, как я. Закончил семинарию, получил приход, правда, без храма. Ну, да ничего, с божьей помощью почти построили, люди помогают кто чем может.
– Вот, – Федор достал портмоне и вытащил все деньги, которые там были. – Надеюсь, долларами не побрезгуете?
– Главное, чтобы это было от чистого сердца.
– От чистого. Всего доброго, – и Федор зашагал к даче приятелей.
– Подождите, – окликнул его священник. – Как ваше имя?
– Зачем?
– Раз вы пришли в храм, значит, у вас болит душа. Я помолюсь за вас.
– Не надо, – засмеялся Федор. – Вам показалось! У меня все прекрасно, даже замечательно!
– И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.
Федор остановился и внимательно посмотрел на священника.
– Помолитесь за Машу.
– За Марию?
– Да, – и он быстро зашагал прочь.
«Только молись хорошо, когда я ее встречу, ей обязательно понадобится помощь!»
– Машуля, я куплю их обязательно, до лета ведь еще далеко, – виновато оправдывался Федор.
– Ну и что? Ты обещал! – она обиженно надула губы.
– Прости, прости, завтра обязательно куплю, – он обнял дочь за плечи.
– Значит, признаешь, что виноват? – Маша хитро прищурилась.
– Признаю, – он был бессилен перед теми, кого любил.
– Тогда купи мне еще сумку.
– Маленькая вымогательница! – засмеялся Федор. – А как в школе дела? – он присел на диван, и дочь прыгнула ему на колени.
– Добрый вечер, Феденька, – в комнату вошла Катя и, нерешительно обняв мужа, поцеловала его в щечку. – Кушать будешь?
– Нет, я уже поел, – сухо бросил он и опять обратился к дочери: – Так как в школе дела?
– Все нормально, – девочка засмущалась.
– Все нормально, – подтвердила Катя. – Если не считать того, что меня вызывали к директору.
– Вот как? – Федор перевел взгляд на дочь, требуя объяснений, но та упорно молчала.
– Хулиганка, гадости на стенках пишет, – пришла ей на помощь мать.
Федор громко рассмеялся, но тут же взял себя в руки.
– Я даже не знаю, что сказать, – еле сдерживая улыбку, он строго посмотрел на дочь. – Как ты могла?
– Когда нечего сказать, говорят, что думают, – не осталась в долгу Маша.
– Ну вот! – всплеснула руками Катя. – С ней невозможно разговаривать.
– Мам, пап! Ну все, хватит! Сказала же, что больше не буду, вы лучше загадку отгадайте: без рук, без ног, на бабушку скок.
– Маша, прекрати немедленно! – повысила голос Катя. – Нет, ну так же нельзя, – она посмотрела на Федора, ища поддержку.
– Мамочка, когда нельзя, но очень хочется, то нужно обязательно! Ну что, сдаетесь?
– Сдаемся, – выдохнул Федор, боясь услышать разгадку из уст семилетнего ребенка.
– Коромысло!!! А вы что подумали?
Время было непростое, танки ушли с московских улиц, но страх остался, гигантские предприятия стояли закрытыми, научные сотрудники торговали у метро, фильмы почти не снимали, в театрах пустовали залы. До всех, даже до самых «образованных» стало доходить, что деньги, накопленные тяжким трудом в советское время на сберкнижках, без суда и следствия конфискованы. Федора спасло только то, что он совершенно случайно перед самой реформой задумал обменять квартиру и поэтому снял с книжки все свои сбережения. В стране царил хаос, анархия, гиперинфляция, и на фоне всего этого зазвучали три загадочные буквы, как три загадочные карты, знавшие ответ к процветанию.
В мае друзья уговорили Федора поехать на дачу в Березовку. Жен, естественно, никто с собой не взял, зато было много водки и красивых, готовых на все девочек. Эта развеселая кампания напомнила ему школьные годы, дедовскую дачу и, конечно, Машу…
Сразу захотелось одиночества, и Федор медленно пошел в сторону реки, замысловато пробегающей рядом. Размеренный, тихий поток неширокой речушки успокаивал нервы, даря спокойствие. Федор и сам не заметил, как оказался за дачным поселком. Нужно было возвращаться назад, но его внимание привлекла недостроенная церквушка, возвышающаяся на небольшом пригорке. Ноги словно сами понесли его к храму.
Небольшое деревянное строение с незаконченным куполом стояло в строительных лесах, но строителей, несмотря на то, что рабочий день был в самом разгаре, не наблюдалось.
Федор нерешительно дернул дверь.
– Закрыто, церковь еще не достроена. Служба проводится только по субботам и воскресеньям, – объяснил молодой человек, с открытым лицом, добродушными голубыми глазами, одетый в клетчатую рубашку с коротким рукавом и старенькие джинсы. Он подошел поближе к Федору и, медленно всматриваясь в незваного гостя, строго произнес: – Да от вас за версту несет, нельзя в таком виде приходить в храм божий.
– А ты – здешний поп, нотации читаешь? – набычился Федор.
– Извините, я не назвал свое имя, – он улыбнулся. – Отец Димитрий.
– Простите, – смутился Федор.
– Ничего, это в вас говорит общепринятое восприятие священника. По-вашему, я должен быть полным мужчиной с длинной бородой, в черной рясе и с огромной золотой цепью.
– Что-то в этом роде.
– Как видите, нет, бывают и такие, как я. Закончил семинарию, получил приход, правда, без храма. Ну, да ничего, с божьей помощью почти построили, люди помогают кто чем может.
– Вот, – Федор достал портмоне и вытащил все деньги, которые там были. – Надеюсь, долларами не побрезгуете?
– Главное, чтобы это было от чистого сердца.
– От чистого. Всего доброго, – и Федор зашагал к даче приятелей.
– Подождите, – окликнул его священник. – Как ваше имя?
– Зачем?
– Раз вы пришли в храм, значит, у вас болит душа. Я помолюсь за вас.
– Не надо, – засмеялся Федор. – Вам показалось! У меня все прекрасно, даже замечательно!
– И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.
Федор остановился и внимательно посмотрел на священника.
– Помолитесь за Машу.
– За Марию?
– Да, – и он быстро зашагал прочь.
«Только молись хорошо, когда я ее встречу, ей обязательно понадобится помощь!»
1717 г. Франция. Париж
Филипп стоял на кухонном столе, он был не только юн годами, но почему-то и мал ростом, практически он стал не больше рисового зернышка. Все это сильно пугало его, тем более, что на него медленно и грозно надвигалась огромная муха. Обливаясь холодным потом, он отчаянно озирался по сторонам в поиске надежного укрытия, но стол был девственно чист, а страшное чудовище – все ближе и ближе. Муха угрожающе жужжала, буравя мальчика неподвижными блюдцами злобных глаз. Филипп медленно двигался к краю стола, но, бросив короткий взгляд вниз, почувствовал, как все глубже становится черная пропасть отчаяния, его охватил безумный страх, от которого ослабело тело, а сердце забилось еще сильнее. Отступив до критической черты, он застыл и хотел закричать, но не смог вымолвить ни слова, и тут к столу подошла мать. Злое чудовище, увидав более сильного противника, напоследок громко прожужжало и улетела. Мать осторожно подставила Филиппу ладошку, на которую он с трудом взобрался, и медленно поднесла к лицу. Ее морщинки напоминали высохшие реки, нос – огромную гору, а в бездонном озере глаз мальчик увидел свое отражение и засмеялся. Страх куда-то исчез.
– Никогда и ничего не бойся! Я всегда с тобой! – тихонько шептали ее губы, и слабый ветерок с привкусом мяты и муската взъерошил его волосы.
Затем женщина отогнула лиф платья и поместила Филиппа вовнутрь. Его поглотил пьянящий аромат детства, где царил покой и беспричинная радость.
Он вдруг почувствовал абсолютную силу, покров любви и меч истины…
– Филипп, проснись же, черт тебя побери!
Маркиз открыл глаза и с идиотской улыбкой посмотрел на сидящего рядом Джо. Волшебство сна исчезло, улыбка погасла.
«Чертов сон!» – про себя выругался Филипп, он преследовал его на протяжении всей жизни: огромная муха и спасительница мать, – и, несмотря на блаженство, которое он испытывал во сне, просыпаясь, он всегда злился.
– Опять шлялся всю ночь? – беззлобно ругался старик. – Вставай, ты забыл, что приглашен на бал.
Регент давал бал в честь в честь английского посла, и вся аристократия Парижа согласно этикету должна была присутствовать, дабы выразить свое почтение к соседу, с которым у нее всегда были непростые отношения.
Старому маркизу опять стало хуже, и мадам де Обинье, буквально воспринимавшая данную ей клятву «быть вместе и в горе, и в радости», тоже осталась дома.
– Никогда и ничего не бойся! Я всегда с тобой! – тихонько шептали ее губы, и слабый ветерок с привкусом мяты и муската взъерошил его волосы.
Затем женщина отогнула лиф платья и поместила Филиппа вовнутрь. Его поглотил пьянящий аромат детства, где царил покой и беспричинная радость.
Он вдруг почувствовал абсолютную силу, покров любви и меч истины…
– Филипп, проснись же, черт тебя побери!
Маркиз открыл глаза и с идиотской улыбкой посмотрел на сидящего рядом Джо. Волшебство сна исчезло, улыбка погасла.
«Чертов сон!» – про себя выругался Филипп, он преследовал его на протяжении всей жизни: огромная муха и спасительница мать, – и, несмотря на блаженство, которое он испытывал во сне, просыпаясь, он всегда злился.
– Опять шлялся всю ночь? – беззлобно ругался старик. – Вставай, ты забыл, что приглашен на бал.
Регент давал бал в честь в честь английского посла, и вся аристократия Парижа согласно этикету должна была присутствовать, дабы выразить свое почтение к соседу, с которым у нее всегда были непростые отношения.
Старому маркизу опять стало хуже, и мадам де Обинье, буквально воспринимавшая данную ей клятву «быть вместе и в горе, и в радости», тоже осталась дома.