Страница:
– Так твои предки со Смоленки?
– Что? – Маша опять растерянно покачала головой.
– В МИДе работают? – перевел Федор.
– Нет, в американском посольстве.
– А что они там делают?
– Папа возглавляет переводческое бюро, а мама работает в отделе прессы и культуры.
– Не понял? – Колька не донес вилку до рта. – Ты кто?
Маша не знала, как еще более доходчиво объяснить, кто она такая. Ей была неприятна та манера, с которой ребята задавали вопросы, но она понимала, что должна отвечать, иначе они никогда не найдут общий язык.
– Что, у американцев своих специалистов нет? – Федору тоже стало интересно.
– Во заливает! Даже мне такое в голову не придет, – смерил надменным взглядом Петров. – Ты сейчас договоришься до того, что назовешь себя американкой, – опять высказал крамольную мысль неугомонный Васька.
– Так и есть, по гражданству я американка, а по рождению русская, – терпеливо объясняла девушка.
За столом воцарилась тишина.
– Моя прабабушка эмигрировала еще в первую волну, а я и мои родители уже родились в США.
– Не, я не понял! Значит, твои предки, как крысы, бежали с революционного корабля? – подперев руками голову, бесцеремонно влез Петров.
Маша покраснела.
– Можно, я не буду это комментировать?
– Слушай, Петров, заткнись со своей революцией. Тоже мне, верный ленинец нашелся, – гаркнул Крылов и посмотрел на Машу. – Как же тебя в нашу школу пустили?
– Да она такая же американка, как я Майя Плисецкая, – засмеялась Рыжова, но впервые на нее никто не обратил внимания.
Ужин плавно перешел в танцы, и Маша стала гвоздем вечера. Федор сидел на диване, делая вид, что увлечен журналом, но на самом деле он все время наблюдал за Машей. Отметив про себя еще в первый день, что она хорошенькая, он, тем не менее, попав под влияние общего мнения, о новенькой тут же забыл. Но сегодня она его задела, и даже не тем, что американка, хотя для советского человека 80-х было неслыханной радостью пообщаться с иностранцем. Нет, она задела его, когда выходила из машины, уверенная, красивая и какая-то по-детски наивная.
Машу закидали вопросами, но она твердо помнила беседу с отцом.
– Никакой пропаганды!
– Что ты подразумеваешь под этим словом? – совершенно серьезно спросила девочка. – Ты думаешь, я начну призывать их к созданию многопартийной системы?
– Не дай бог тебе даже заговорить об этом! – Александр Валерьевич был серьезен, как никогда. – Ты должна запомнить одну истину – это тоталитарная страна. Поэтому не вступай ни в какие дискуссии на тему, где лучше жить. Знай, что для них самое лучшее и передовое – это СССР!
Вечер прошел замечательно! Ее приняли, ей открыли дверь в свой мир. Осталось легкое чувство досады оттого, что это случилось благодаря смене имиджа. Но такова, к сожалению, правда жизни: человеку обеспеченному хорошо и комфортно только с таким же, как он сам. И все же она надеялась, что, встретив по одежке, оценят и ее душу.
«Жалко, что Федор совсем не смотрел в мою сторону», – уже засыпая, с сожалением подумала Маша.
Федора захлестнули такие эмоции, о существовании которых он даже не подозревал. Впервые за долгие дни он забыл о своем личном несчастье, забыл об отце, все его помыслы были заняты Машей. Он еле-еле дождался понедельника, проклиная себя за то, что так и не осмелился спросить номер ее телефона.
«Колька, небось, подсуетился, – он впервые с раздражением подумал о лучшем друге. – Ну ничего, у меня в запасе есть кое-что получше».
В понедельник он пришел в школу раньше всех и сел за Машину парту. Добродушный Валерка Смирнов не стал возражать и перебрался на соседнюю. Маша появилась вместе с Крыловым, она сменила коричневое платье на синий костюмчик и выглядела обворожительно.
«Значит, ждал ее у школы», – подтвердил свою догадку Федор, еще раз похвалив себя за сообразительность.
– Эй, Федька, с Машей буду сидеть я!
– Кто не успел, тот опоздал, – вступили в легкую перебранку мальчишки.
– Привет! – кивнула Маша Федору и села рядом.
Кольке ничего не оставалось, как ретироваться.
– Я тебя провожу, – потихоньку шепнул Федор Маше.
– Не получится, я сегодня ухожу раньше, мне нельзя посещать НВП.
Федор грустно вздохнул.
– А после школы встретимся?
– Не могу, в три у меня дополнительные занятия, потом бассейн.
На следующее утро Федор ждал ее возле школы. Всю ночь он промучался, не находя себе места, а рано утром ноги сами понесли его в школу. К зданию подтягивались полусонные учителя, с удивлением взирая то на часы, то на подростка. Наконец он увидел Машу.
– Привет!
– Доброе утро, – она подарила ему улыбку, и у него от счастья закружилась голова.
– Ты меня ждешь? – словно само собой разумеющееся, спокойно спросила она.
– Нет, – он увидел, что она вздрогнула, словно от удара, и ему стало стыдно. – То есть тебя. На! – Федор сунул ей в руки шоколадку, захваченную на всякий случай из дома.
– Спасибо, – девушка рассмеялась тысячами звонких колокольчиков.
Теперь на переменах одноклассники обступали Машу со всех сторон. Федор нервничал, ему хотелось, чтобы все оставили ее в покое. И еще, сидя рядом с ней за одной партой, Федор старался, как бы невзначай, коснуться ее руки, от таких прикосновений у него перехватывало дыхание и приятно кружилась голова.
– Пойдем в кино? – набрав полную грудь воздуха, решился Федор на новое приглашение, хотя вчерашний отказ сильно подорвал его веру в себя.
– Маш, пошли в кино, – к ним на парту присел Колька.
«У, этот нигде не теряется». – Федор прикусил язык, чтобы не выпалить резкие слова, рвущиеся из сердца.
– Меня уже пригласил Федор, но если хочешь, пошли с нами.
Колька не смутился.
– Отлично!
Федору хотелось его убить, но «толстокожий» друг не обратил на его колючий взгляд никакого внимания. Они договорились встретиться в шесть у кинотеатра «Ударник».
Маша сделала химию, позанималась английским, но все равно до шести оставалось еще так много времени. Сидеть дома не было никаких сил, и девушка, переодевшись, позвонила отцу.
– Па, я иду в кино с ребятами!
– Машенька, только не задерживайся допоздна.
– Пап, ну ты прям как ребенок. Это самая спокойная столица в мире, которую мне приходилось видеть, и потом, с такой «охраной» что со мной может случиться? – Она рассмеялась и добавила: – Знаешь, а мне здесь нравится!
Времени в запасе было еще много, и Маша пошла пешком сначала по Садовому кольцу, а затем свернула на Калининский проспект. На ней были простые голубые джинсы, хлопчатобумажная футболка, а сверху накинут легкий кожаный жакет. Люди почтительно расступались, с завистью разглядывая ее неприхотливый наряд. Маша уже подметила, что в России очень развит культ одежды. Есть хорошая поговорка: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Для СССР это звучало по-другому: «Покажи, во что ты одет, и я скажу, кто ты».
Еще издали она увидела у кинотеатра одинокую фигуру Федора.
Он тоже не смог оставаться дома и ждать, пока наступит время встречи. Минуты ползли невыносимо медленно. Он оделся и отправился к кинотеатру. И вот теперь Федька стоял и мечтал, злясь на Кольку за то, что он не дает Маше прохода. «Нужно поговорить с ним по-мужски! Ну и что? Маша сама должна решить, с кем ей общаться. Именно так он и скажет. И будет прав!»
– Привет!
От неожиданности он вздрогнул и покраснел.
– Привет… – «Теперь она догадается, что я, как кретин, пришел сюда раньше всех, в надежде увидеть ее первым».
Маша остановилась рядом с ним.
– Я так рада, что ты уже здесь, – совсем тихо произнесла она.
– И я, – его голос был хриплым. «Она сказала то, что должен был сказать я. Идиот!»
– Хочешь мороженого? – Федор решил немедленно исправиться.
– Хочу!
– Пошли, – он взял ее за руку. – У нас еще уйма времени.
Федор повел свою спутницу на Старый Арбат, – город в городе, сказочное королевство, затерявшееся в бетонных блоках мегаполиса. Она, как маленький ребенок в магазине игрушек, реагировала на лотки с русскими сувенирами. Ее задорный смех и открытая улыбка заражали всех вокруг, и усталые продавцы непроизвольно улыбались в ответ девушке.
Федор чувствовал себя с ней легко и свободно, словно они были знакомы уже тысячу лет. Они ели мороженое, пили кофе и весело болтали ни о чем.
– Маш, ты видишь вон того мужчину в сером костюме, – он кивнул в сторону соседнего столика. – Мне кажется, он следит за нами.
– Следит, – безразлично протянула она. – Не забывай, я ведь представитель не совсем дружественной вам державы.
– Ну ты же еще ребенок, – вырвалось у него.
– Да, ты так думаешь? – Маша кокетливо надула губки.
– Ну, то есть… – он замялся, не зная, как исправить новую глупость. – Я хотел сказать…
– Федь, не обращай внимания, если им хочется за мной следить, то пусть следят. – И, наклонившись совсем близко, прошептала: – А вдруг я шпионка, тебе не страшно?
Он почувствовал ее дыхание, и пьянящая радость с новой силой захватила его.
– Ты не хочешь меня завербовать? – голос предательски дрожал.
– Можно попробовать.
В кино они не пошли, а гуляли по Москве в сопровождении скучного дядьки в сером костюме, который, правда, им абсолютно не мешал.
На следующий день Крылов демонстративно отвернулся. Федьке было немного стыдно перед другом, но подойти первым и извиниться он не мог. А Маша смогла. Глядя прямо в Колькины обиженные глаза, девушка совершенно искренне проговорила:
– Коль, ты извини нас, пожалуйста!
Крылов растерялся.
– Ладно, проехали.
Лерка Рыжова постепенно успокоилась, для своего возраста девушка была неплохим психологом. Она сразу угадала в Маше задатки лидера, но не прямолинейного и твердого, стремившегося подчинить себе всех и вся. Маша была какой-то другой, с глазами ребенка и повадками взрослого человека, совершенно не склонного к соперничеству. И еще она обладала харизмой, под ее обаяние вскоре попал весь класс. Маша никогда не ныла, ни на что не жаловалась, никого не загружала своими проблемами. Наоборот, она слушала, а главное, слышала и всегда находила нужные слова. Осознав, что борьбы не будет, Лерка успокоилась, и между девочками завязалась дружба. – Маш, у меня к тебе просьба, – Лерка отвела подругу подальше от посторонних глаз. – В «Березке» на Горького висит курточка, купи мне ее, пожалуйста, а я рассчитаюсь с тобой из расчета один к трем.
Маша внимательно посмотрела на просительницу и, перейдя на шепот, ответила:
– Ты отдашь мне по государственному курсу, но я прошу тебя, никому не говори об этом. У меня могут быть большие проблемы.
– Машка, ты прелесть! – Лерка бросилась ей на шею. – Что я, дура? Зачем болтать? Инка давно о такой мечтает, еще тоже напросится.
Федька с тоской наблюдал, как Рыжова уводит его Машу, и нехотя направился к группе одноклассников, среди которых находился и Колька. Крылов не оставлял попыток поближе сойтись с Машей, и на этой почве они даже как-то отдалились друг от друга. Хотя от этого Федор испытал только облегчение. Крылов раньше частенько бывал у них дома, и теперь он по крайней мере в ближайшее время не будет задавать неприятные вопросы об отце.
– О чем базар? – не выпуская Машу из вида, поинтересовался Федор. «И чего это Рыжая на ней повисла? Сейчас шею сломает», – мысленно переживал он.
– Федька, ты пришел кстати, – почему-то обрадовался Колька. – Мы вот тут мозгуем, что на выходные делать. Давай махнем к тебе на дачу.
Мальчик замялся – с тех пор как ушел отец, на дачу они не ездили.
– Поговори с предками. – Федору стало совсем плохо, каждый раз, когда разговор заходил о родителях, ему казалось, что одноклассники делают это специально. Вот и сейчас их веселые и добродушные взгляды он принимал за скрытые насмешки.
– У тебя же классный батя, поймет. Последние деньки догуливаем, – уговаривал «недогулявший» Петров.
– Шашлычки сделаем, – подключился Смирнов.
Мимо проходили девчонки.
– Маш, поедешь с нами на дачу в воскресенье? – предложил Колька.
Она остановилась и пожала плечами.
– Не знаю, как Федя?
Васька присвистнул, Рыжова открыла рот.
Федор воспарил к облакам.
– Поедем!
Девчонки ушли.
– Сдаюсь, – Федору на плечо упала рука Крылова. – Ну почему тебе так везет?
– Должно же когда-то, – усмехнулся тот в ответ.
– Ладно, займусь Рыжовой.
– Смотри не опоздай!
– Мир! – Колька протянул руку.
– Мир!
Нина Сергеевна Степанова сидела в кресле в собственной огромной квартире, в полной темноте и одиночестве. Последнее время ей было больно видеть свет, днем она плотно закрывала шторы, а вечером старалась не включать электричество, так было легче прятаться от мира. Ведь она не видела его, значит, и он ее не замечает. Еще Нина Сергеевна сделала открытие, что друзей у нее нет, только знакомые – до первой беды. Она ощущала только слабость и апатию. Ничего не хотелось делать, тело, налитое свинцом, не желало слушаться.
В голове стучало одно – Павел! Павел!.. У него же язва, а эта молоденькая дурочка, наверное, не знает, что по утрам ему нужна овсянка, а соленое нельзя совсем. Она хваталась за телефон, но тут же в бессилии опускала руки. Нина и сама не заметила, как полностью растворилась в муже. Сейчас она не ощущала ничего, кроме пустоты и одиночества. Дети? Но даже дети отошли сейчас на второй план. Ведь все, что она делала, было для мужа. Когда покупала мебель, думала, удобно ли будет ему. Выбирала новое платье – первым делом прикидывала, понравится ли Павлу.
Когда это началось?
Закончив иняз, Нина пошла работать в Интурист. Увлекательная работа, интересные люди, новые встречи и впечатления. Потом декрет, сначала Светочка, через два года Федор. Нина вернулась на работу через четыре года и узнала, что у нее новый начальник – Игорь Матвеевич, высокий, интересный, молодой мужчина, с мужественным лицом и фигурой атлета.
– Не женат, – сообщила веселая хохотушка Ирочка, которая к своим тридцати была разведена и опять находилась в поиске.
– Мне-то что? – Нина Сергеевна равнодушно пожала плечами.
Мы порой слишком беспечно бросаемся словами, и судьба в отместку начинает вести свою собственную игру, не считаясь с нашим «мне-то что?». Знакомство произошло в ее первый рабочий день.
– Игорь Матвеевич.
– Нина, то есть Нина Сергеевна.
Первый взгляд, первое рукопожатие, и вот искра, пробежавшая между ними, переросла в пожар. Затем были тайные встречи урывками, поцелуи в темных парадных.
– Я чувствую себя мальчишкой, – шептал он и просил большего.
– Не могу, – она и сама ощущала себя школьницей, но дать большего не могла, это было бы совсем бесчестно по отношению к Павлу.
На работе их уже открыто обсуждали.
– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
– У меня двое детей.
– Они станут моими.
– Павел, – она тихонько покачала головой. – Он не переживет.
– А ты, ты переживешь?
Потом ее вызвали в партком.
– Ваше поведение не входит ни в какие рамки! Только из уважения к вашему отцу я решил не выносить этот вопрос на общее собрание, а поговорить с вами лично. – Михаил Петрович, парторг, старый коммунист, впитавший догмы партии с молоком матери, отчитывал Нину Сергеевну, как маленькую девочку.
– Я его люблю.
– У вас муж, дети! Как вам не стыдно! – парторг запыхтел и покрылся красными пятнами, словно женщина сказала что-то неприличное. – Вы должны уволиться по собственному желанию.
Она уволилась. Именно тогда, заклейменная коллегами, Нина остро почувствовала вину перед мужем. Заглаживая ее, она и сама не заметила, как потерялась, растворившись в нем полностью.
А теперь, спустя много лет, Нина уже сама побежала в партком своего мужа – сдаваться без боя она не хотела.
– Нина Сергеевна, миленькая, я вас очень хорошо понимаю, – круглый лысый мужчина с кротким взглядом и улыбкой Деда Мороза налил ей воды. – Но жизнь есть жизнь, и по приказу партии мы не можем вернуть его в семью.
«Но меня-то смогли!» – ей хотелось кричать.
– И потом, Павел Антонович поступил по-мужски! Он не стал подавать на раздел имущества, а оставил все вам и детям.
– Какое имущество?!
– Ну как же, дача, квартира.
– Это все принадлежало моим родителям, – она задохнулась от цинизма. «Его же еще и хотят сделать страдальцем!»
– Неважно, – улыбка пропала, и кроткий взгляд превратился в волчий оскал. – Как ваш муж, он имеет на это право. Так что, скажите еще спасибо…
– Спасибо, – она поднялась.
Федор вошел на кухню, мать монотонно мыла чистую тарелку.
– Мам.
Женщина обернулась.
– Можно мы с ребятами поедем на дачу? – Он боялся ее реакции, ведь там прошло столько счастливых дней.
Нина Сергеевна закрыла кран.
– Конечно, – и тихонько заплакала.
– Мам, – мальчик прижал ее к себе. – Мы справимся.
Дача, выделенная в безвозмездное пользование лично товарищем Сталиным академику Конкину, отцу Нины Сергеевны, находилась в Сосновом Бору.
Это было старое, двухэтажное, деревянное здание, спрятанное среди могучих сосен. Федор нацепил улыбку и открыл дверь, которую не открывали все лето. Девчонки стали выгружать продукты, мальчишки пошли в сарай за мангалом. Маша огляделась.
Большая столовая-гостиная, обставленная мебелью 30–40-х годов. Старинный комод, старый кожаный диван с высокой спинкой и деревянными подлокотниками, большой круглый стол, на стенах пожелтевшие от времени черно-белые фотографии. Все это создавало непревзойденную атмосферу уюта и напоминало дом ее бабушки, которая тоже, несмотря на свое благополучие, не хотела расставаться со старыми, но дорогими сердцу вещами. Маша за свою короткую, но насыщенную событиями и путешествиями жизнь видела много домов. Бедных, богатых, но редко какой из них обладал своим лицом, имел свой характер. Этот небольшой дом был один из немногих, где вещи не прислуживали своим хозяевам, они гордо служили.
В комнату вошел Федор.
– Это мой дед, – он совсем близко подошел к Маше. Ее волосы приятно щекотали лицо, и он наслаждался этими мгновениями. – Это бабушка, а это их подруга Роза. Представляешь, она была знакома с Лениным.
Маша стояла, не шелохнувшись, разглядывая старые пожелтевшие фотографии и вдыхая ностальгический аромат старины. «Почему людям ближе и понятнее дела давно минувших дней, нежели настоящее сегодня?» – размышляла девушка.
«Дурак! Зачем я позвал всю эту компанию?» – думал Федор.
– Эй, голубки, хватит секретничать, – в комнату влетела Лерка. – Маш, пошли, поможешь!
«Дура! – разозлился Федор. – И что я в ней раньше находил?»
На дворе стоял конец сентября, и бабье лето, как стареющая кокотка, напоследок решило гульнуть на полную катушку, не ограничивая себя ни в чем. Погода была чудесной, и ребята разместились на террасе, для этого им пришлось вынести туда большой, деревянный стол, сколоченный собственноручно еще академиком Конкиным.
– Как хорошо, – Маша села на резное крыльцо и подставила солнышку свое личико. Девчонки, убедившись, что она не пригодна даже для элементарной нарезки овощей, отправили ее к пацанам.
– Моя мать еще смеет называть меня лодырем! – искренне возмущалась Лерка. – Посмотрела бы она на тебя! Это ж надо умудриться – порезать палец, отрезая кусок сливочного масла.
Маша виновато улыбалась, перевязывая руку носовым платком. Что поделать, но она до сих пор свято верила, что сэндвичи растут на деревьях.
Приготовления закончились, девчонки накрыли стол, Колька принес аппетитно пахнущие золотистые кусочки мяса на шампурах.
– Вкусно! – восторженно оценила Маша.
– Ага, – вторил худенький, но прожорливый Валерка.
Васька Петров достал припрятанное им пиво, Федор как-то непроизвольно посмотрел на Машу, словно спрашивая у нее разрешение.
Она понимала его с полувзгляда.
– Я тоже хочу.
– Так мама заругается, – подколола Инка.
– А мы ей лаврушечки дадим, – не растерялся «профессионал» Васька.
После пива ребята оживились, и беседа приобрела фривольный характер.
– Слушай, Маш, – не переставая жевать, поинтересовался Колька. – Я так и не понял, ты чего первого сентября в таком виде в класс заявилась, приколоть нас хотела?
– А ничего, забавно получилось, я даже не думал, что у американцев такое чувство юмора, – согласился Васька.
– Я не шутила, – призналась Маша. – Просто мне дали «Памятку первокласснику», и я четко следовала всем указаниям.
Возникла пауза, а потом взрыв смеха.
– Слушай, ты и вправду такая наивная? – сквозь слезы спросила Рыжова.
– Да нет, – Маша беззаботно пожала плечами. – У нас в некоторых школах тоже есть форма, правда чаще в частных. Вот я и подумала, – она обвела взглядом ребят, – а зачем писать то, что не нужно выполнять?
– А у нас все так, – разъяснил Петров. – Про пятилетку за три года слыхала?
– Нет.
– Маш, а у вас предков тоже в школу вызывают?
– Нет, если что-то натворишь, то тебе в наказание запрещают ходить в школу.
– Как?! – ребята застыли.
– Ну, день, два, хуже, если неделю, – девочка грустно вздохнула.
– Ребята, хочу в Америку!!! – заорал Васька.
Ах, мечты, мечты! Детские и взрослые, маленькие и большие! А ведь вам суждено сбываться!
Петров взял в руки гитару и стал петь.
– Бессаме, бессаме мучу… – голос у него был хриплым и волнительным.
Маша положила голову на Федино плечо, и у него из-под ног поплыла земля.
– Прогуляемся, – тихонько шепнул он.
Маша поднялась. Ребята не заметили или сделали вид, что не заметили.
Они прошли в глубь леса. Неубранная листва пела под ногами, теплый, совсем не осенний ветерок нежно обволакивал, даря запах уходящего лета.
– У нас это называется – индийское лето, – осипшим от волнения голосом прошептала Маша, прислонившись к старой сосне.
– А у нас – бабье, – Федор обхватил ее за талию, выпитое спиртное придало ему мужества.
– Красиво здесь, – голубые глаза девушки выдали ему тайну ее сердца.
– Советская власть умеет заботиться… – он понимал, что несет чушь, но даже эти слова давались с трудом.
Федор чувствовал ее неровное дыхание, ему тоже не хватало воздуха. То, что происходило сейчас, было похоже на великое землетрясение души. Он стал задыхаться, губы сомкнулись…
Это был ее первый поцелуй!
Исчезли звуки, запахи. Земля завертелась и сошла с орбиты, наводнения, извержения, пожары, нетронутыми остались только Он и Она.
Это был его первый поцелуй!
1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес
– Что? – Маша опять растерянно покачала головой.
– В МИДе работают? – перевел Федор.
– Нет, в американском посольстве.
– А что они там делают?
– Папа возглавляет переводческое бюро, а мама работает в отделе прессы и культуры.
– Не понял? – Колька не донес вилку до рта. – Ты кто?
Маша не знала, как еще более доходчиво объяснить, кто она такая. Ей была неприятна та манера, с которой ребята задавали вопросы, но она понимала, что должна отвечать, иначе они никогда не найдут общий язык.
– Что, у американцев своих специалистов нет? – Федору тоже стало интересно.
– Во заливает! Даже мне такое в голову не придет, – смерил надменным взглядом Петров. – Ты сейчас договоришься до того, что назовешь себя американкой, – опять высказал крамольную мысль неугомонный Васька.
– Так и есть, по гражданству я американка, а по рождению русская, – терпеливо объясняла девушка.
За столом воцарилась тишина.
– Моя прабабушка эмигрировала еще в первую волну, а я и мои родители уже родились в США.
– Не, я не понял! Значит, твои предки, как крысы, бежали с революционного корабля? – подперев руками голову, бесцеремонно влез Петров.
Маша покраснела.
– Можно, я не буду это комментировать?
– Слушай, Петров, заткнись со своей революцией. Тоже мне, верный ленинец нашелся, – гаркнул Крылов и посмотрел на Машу. – Как же тебя в нашу школу пустили?
– Да она такая же американка, как я Майя Плисецкая, – засмеялась Рыжова, но впервые на нее никто не обратил внимания.
Ужин плавно перешел в танцы, и Маша стала гвоздем вечера. Федор сидел на диване, делая вид, что увлечен журналом, но на самом деле он все время наблюдал за Машей. Отметив про себя еще в первый день, что она хорошенькая, он, тем не менее, попав под влияние общего мнения, о новенькой тут же забыл. Но сегодня она его задела, и даже не тем, что американка, хотя для советского человека 80-х было неслыханной радостью пообщаться с иностранцем. Нет, она задела его, когда выходила из машины, уверенная, красивая и какая-то по-детски наивная.
Машу закидали вопросами, но она твердо помнила беседу с отцом.
– Никакой пропаганды!
– Что ты подразумеваешь под этим словом? – совершенно серьезно спросила девочка. – Ты думаешь, я начну призывать их к созданию многопартийной системы?
– Не дай бог тебе даже заговорить об этом! – Александр Валерьевич был серьезен, как никогда. – Ты должна запомнить одну истину – это тоталитарная страна. Поэтому не вступай ни в какие дискуссии на тему, где лучше жить. Знай, что для них самое лучшее и передовое – это СССР!
Вечер прошел замечательно! Ее приняли, ей открыли дверь в свой мир. Осталось легкое чувство досады оттого, что это случилось благодаря смене имиджа. Но такова, к сожалению, правда жизни: человеку обеспеченному хорошо и комфортно только с таким же, как он сам. И все же она надеялась, что, встретив по одежке, оценят и ее душу.
«Жалко, что Федор совсем не смотрел в мою сторону», – уже засыпая, с сожалением подумала Маша.
Федора захлестнули такие эмоции, о существовании которых он даже не подозревал. Впервые за долгие дни он забыл о своем личном несчастье, забыл об отце, все его помыслы были заняты Машей. Он еле-еле дождался понедельника, проклиная себя за то, что так и не осмелился спросить номер ее телефона.
«Колька, небось, подсуетился, – он впервые с раздражением подумал о лучшем друге. – Ну ничего, у меня в запасе есть кое-что получше».
В понедельник он пришел в школу раньше всех и сел за Машину парту. Добродушный Валерка Смирнов не стал возражать и перебрался на соседнюю. Маша появилась вместе с Крыловым, она сменила коричневое платье на синий костюмчик и выглядела обворожительно.
«Значит, ждал ее у школы», – подтвердил свою догадку Федор, еще раз похвалив себя за сообразительность.
– Эй, Федька, с Машей буду сидеть я!
– Кто не успел, тот опоздал, – вступили в легкую перебранку мальчишки.
– Привет! – кивнула Маша Федору и села рядом.
Кольке ничего не оставалось, как ретироваться.
– Я тебя провожу, – потихоньку шепнул Федор Маше.
– Не получится, я сегодня ухожу раньше, мне нельзя посещать НВП.
Федор грустно вздохнул.
– А после школы встретимся?
– Не могу, в три у меня дополнительные занятия, потом бассейн.
На следующее утро Федор ждал ее возле школы. Всю ночь он промучался, не находя себе места, а рано утром ноги сами понесли его в школу. К зданию подтягивались полусонные учителя, с удивлением взирая то на часы, то на подростка. Наконец он увидел Машу.
– Привет!
– Доброе утро, – она подарила ему улыбку, и у него от счастья закружилась голова.
– Ты меня ждешь? – словно само собой разумеющееся, спокойно спросила она.
– Нет, – он увидел, что она вздрогнула, словно от удара, и ему стало стыдно. – То есть тебя. На! – Федор сунул ей в руки шоколадку, захваченную на всякий случай из дома.
– Спасибо, – девушка рассмеялась тысячами звонких колокольчиков.
Теперь на переменах одноклассники обступали Машу со всех сторон. Федор нервничал, ему хотелось, чтобы все оставили ее в покое. И еще, сидя рядом с ней за одной партой, Федор старался, как бы невзначай, коснуться ее руки, от таких прикосновений у него перехватывало дыхание и приятно кружилась голова.
– Пойдем в кино? – набрав полную грудь воздуха, решился Федор на новое приглашение, хотя вчерашний отказ сильно подорвал его веру в себя.
– Маш, пошли в кино, – к ним на парту присел Колька.
«У, этот нигде не теряется». – Федор прикусил язык, чтобы не выпалить резкие слова, рвущиеся из сердца.
– Меня уже пригласил Федор, но если хочешь, пошли с нами.
Колька не смутился.
– Отлично!
Федору хотелось его убить, но «толстокожий» друг не обратил на его колючий взгляд никакого внимания. Они договорились встретиться в шесть у кинотеатра «Ударник».
Маша сделала химию, позанималась английским, но все равно до шести оставалось еще так много времени. Сидеть дома не было никаких сил, и девушка, переодевшись, позвонила отцу.
– Па, я иду в кино с ребятами!
– Машенька, только не задерживайся допоздна.
– Пап, ну ты прям как ребенок. Это самая спокойная столица в мире, которую мне приходилось видеть, и потом, с такой «охраной» что со мной может случиться? – Она рассмеялась и добавила: – Знаешь, а мне здесь нравится!
Времени в запасе было еще много, и Маша пошла пешком сначала по Садовому кольцу, а затем свернула на Калининский проспект. На ней были простые голубые джинсы, хлопчатобумажная футболка, а сверху накинут легкий кожаный жакет. Люди почтительно расступались, с завистью разглядывая ее неприхотливый наряд. Маша уже подметила, что в России очень развит культ одежды. Есть хорошая поговорка: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Для СССР это звучало по-другому: «Покажи, во что ты одет, и я скажу, кто ты».
Еще издали она увидела у кинотеатра одинокую фигуру Федора.
Он тоже не смог оставаться дома и ждать, пока наступит время встречи. Минуты ползли невыносимо медленно. Он оделся и отправился к кинотеатру. И вот теперь Федька стоял и мечтал, злясь на Кольку за то, что он не дает Маше прохода. «Нужно поговорить с ним по-мужски! Ну и что? Маша сама должна решить, с кем ей общаться. Именно так он и скажет. И будет прав!»
– Привет!
От неожиданности он вздрогнул и покраснел.
– Привет… – «Теперь она догадается, что я, как кретин, пришел сюда раньше всех, в надежде увидеть ее первым».
Маша остановилась рядом с ним.
– Я так рада, что ты уже здесь, – совсем тихо произнесла она.
– И я, – его голос был хриплым. «Она сказала то, что должен был сказать я. Идиот!»
– Хочешь мороженого? – Федор решил немедленно исправиться.
– Хочу!
– Пошли, – он взял ее за руку. – У нас еще уйма времени.
Федор повел свою спутницу на Старый Арбат, – город в городе, сказочное королевство, затерявшееся в бетонных блоках мегаполиса. Она, как маленький ребенок в магазине игрушек, реагировала на лотки с русскими сувенирами. Ее задорный смех и открытая улыбка заражали всех вокруг, и усталые продавцы непроизвольно улыбались в ответ девушке.
Федор чувствовал себя с ней легко и свободно, словно они были знакомы уже тысячу лет. Они ели мороженое, пили кофе и весело болтали ни о чем.
– Маш, ты видишь вон того мужчину в сером костюме, – он кивнул в сторону соседнего столика. – Мне кажется, он следит за нами.
– Следит, – безразлично протянула она. – Не забывай, я ведь представитель не совсем дружественной вам державы.
– Ну ты же еще ребенок, – вырвалось у него.
– Да, ты так думаешь? – Маша кокетливо надула губки.
– Ну, то есть… – он замялся, не зная, как исправить новую глупость. – Я хотел сказать…
– Федь, не обращай внимания, если им хочется за мной следить, то пусть следят. – И, наклонившись совсем близко, прошептала: – А вдруг я шпионка, тебе не страшно?
Он почувствовал ее дыхание, и пьянящая радость с новой силой захватила его.
– Ты не хочешь меня завербовать? – голос предательски дрожал.
– Можно попробовать.
В кино они не пошли, а гуляли по Москве в сопровождении скучного дядьки в сером костюме, который, правда, им абсолютно не мешал.
На следующий день Крылов демонстративно отвернулся. Федьке было немного стыдно перед другом, но подойти первым и извиниться он не мог. А Маша смогла. Глядя прямо в Колькины обиженные глаза, девушка совершенно искренне проговорила:
– Коль, ты извини нас, пожалуйста!
Крылов растерялся.
– Ладно, проехали.
Лерка Рыжова постепенно успокоилась, для своего возраста девушка была неплохим психологом. Она сразу угадала в Маше задатки лидера, но не прямолинейного и твердого, стремившегося подчинить себе всех и вся. Маша была какой-то другой, с глазами ребенка и повадками взрослого человека, совершенно не склонного к соперничеству. И еще она обладала харизмой, под ее обаяние вскоре попал весь класс. Маша никогда не ныла, ни на что не жаловалась, никого не загружала своими проблемами. Наоборот, она слушала, а главное, слышала и всегда находила нужные слова. Осознав, что борьбы не будет, Лерка успокоилась, и между девочками завязалась дружба. – Маш, у меня к тебе просьба, – Лерка отвела подругу подальше от посторонних глаз. – В «Березке» на Горького висит курточка, купи мне ее, пожалуйста, а я рассчитаюсь с тобой из расчета один к трем.
Маша внимательно посмотрела на просительницу и, перейдя на шепот, ответила:
– Ты отдашь мне по государственному курсу, но я прошу тебя, никому не говори об этом. У меня могут быть большие проблемы.
– Машка, ты прелесть! – Лерка бросилась ей на шею. – Что я, дура? Зачем болтать? Инка давно о такой мечтает, еще тоже напросится.
Федька с тоской наблюдал, как Рыжова уводит его Машу, и нехотя направился к группе одноклассников, среди которых находился и Колька. Крылов не оставлял попыток поближе сойтись с Машей, и на этой почве они даже как-то отдалились друг от друга. Хотя от этого Федор испытал только облегчение. Крылов раньше частенько бывал у них дома, и теперь он по крайней мере в ближайшее время не будет задавать неприятные вопросы об отце.
– О чем базар? – не выпуская Машу из вида, поинтересовался Федор. «И чего это Рыжая на ней повисла? Сейчас шею сломает», – мысленно переживал он.
– Федька, ты пришел кстати, – почему-то обрадовался Колька. – Мы вот тут мозгуем, что на выходные делать. Давай махнем к тебе на дачу.
Мальчик замялся – с тех пор как ушел отец, на дачу они не ездили.
– Поговори с предками. – Федору стало совсем плохо, каждый раз, когда разговор заходил о родителях, ему казалось, что одноклассники делают это специально. Вот и сейчас их веселые и добродушные взгляды он принимал за скрытые насмешки.
– У тебя же классный батя, поймет. Последние деньки догуливаем, – уговаривал «недогулявший» Петров.
– Шашлычки сделаем, – подключился Смирнов.
Мимо проходили девчонки.
– Маш, поедешь с нами на дачу в воскресенье? – предложил Колька.
Она остановилась и пожала плечами.
– Не знаю, как Федя?
Васька присвистнул, Рыжова открыла рот.
Федор воспарил к облакам.
– Поедем!
Девчонки ушли.
– Сдаюсь, – Федору на плечо упала рука Крылова. – Ну почему тебе так везет?
– Должно же когда-то, – усмехнулся тот в ответ.
– Ладно, займусь Рыжовой.
– Смотри не опоздай!
– Мир! – Колька протянул руку.
– Мир!
Нина Сергеевна Степанова сидела в кресле в собственной огромной квартире, в полной темноте и одиночестве. Последнее время ей было больно видеть свет, днем она плотно закрывала шторы, а вечером старалась не включать электричество, так было легче прятаться от мира. Ведь она не видела его, значит, и он ее не замечает. Еще Нина Сергеевна сделала открытие, что друзей у нее нет, только знакомые – до первой беды. Она ощущала только слабость и апатию. Ничего не хотелось делать, тело, налитое свинцом, не желало слушаться.
В голове стучало одно – Павел! Павел!.. У него же язва, а эта молоденькая дурочка, наверное, не знает, что по утрам ему нужна овсянка, а соленое нельзя совсем. Она хваталась за телефон, но тут же в бессилии опускала руки. Нина и сама не заметила, как полностью растворилась в муже. Сейчас она не ощущала ничего, кроме пустоты и одиночества. Дети? Но даже дети отошли сейчас на второй план. Ведь все, что она делала, было для мужа. Когда покупала мебель, думала, удобно ли будет ему. Выбирала новое платье – первым делом прикидывала, понравится ли Павлу.
Когда это началось?
Закончив иняз, Нина пошла работать в Интурист. Увлекательная работа, интересные люди, новые встречи и впечатления. Потом декрет, сначала Светочка, через два года Федор. Нина вернулась на работу через четыре года и узнала, что у нее новый начальник – Игорь Матвеевич, высокий, интересный, молодой мужчина, с мужественным лицом и фигурой атлета.
– Не женат, – сообщила веселая хохотушка Ирочка, которая к своим тридцати была разведена и опять находилась в поиске.
– Мне-то что? – Нина Сергеевна равнодушно пожала плечами.
Мы порой слишком беспечно бросаемся словами, и судьба в отместку начинает вести свою собственную игру, не считаясь с нашим «мне-то что?». Знакомство произошло в ее первый рабочий день.
– Игорь Матвеевич.
– Нина, то есть Нина Сергеевна.
Первый взгляд, первое рукопожатие, и вот искра, пробежавшая между ними, переросла в пожар. Затем были тайные встречи урывками, поцелуи в темных парадных.
– Я чувствую себя мальчишкой, – шептал он и просил большего.
– Не могу, – она и сама ощущала себя школьницей, но дать большего не могла, это было бы совсем бесчестно по отношению к Павлу.
На работе их уже открыто обсуждали.
– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
– У меня двое детей.
– Они станут моими.
– Павел, – она тихонько покачала головой. – Он не переживет.
– А ты, ты переживешь?
Потом ее вызвали в партком.
– Ваше поведение не входит ни в какие рамки! Только из уважения к вашему отцу я решил не выносить этот вопрос на общее собрание, а поговорить с вами лично. – Михаил Петрович, парторг, старый коммунист, впитавший догмы партии с молоком матери, отчитывал Нину Сергеевну, как маленькую девочку.
– Я его люблю.
– У вас муж, дети! Как вам не стыдно! – парторг запыхтел и покрылся красными пятнами, словно женщина сказала что-то неприличное. – Вы должны уволиться по собственному желанию.
Она уволилась. Именно тогда, заклейменная коллегами, Нина остро почувствовала вину перед мужем. Заглаживая ее, она и сама не заметила, как потерялась, растворившись в нем полностью.
А теперь, спустя много лет, Нина уже сама побежала в партком своего мужа – сдаваться без боя она не хотела.
– Нина Сергеевна, миленькая, я вас очень хорошо понимаю, – круглый лысый мужчина с кротким взглядом и улыбкой Деда Мороза налил ей воды. – Но жизнь есть жизнь, и по приказу партии мы не можем вернуть его в семью.
«Но меня-то смогли!» – ей хотелось кричать.
– И потом, Павел Антонович поступил по-мужски! Он не стал подавать на раздел имущества, а оставил все вам и детям.
– Какое имущество?!
– Ну как же, дача, квартира.
– Это все принадлежало моим родителям, – она задохнулась от цинизма. «Его же еще и хотят сделать страдальцем!»
– Неважно, – улыбка пропала, и кроткий взгляд превратился в волчий оскал. – Как ваш муж, он имеет на это право. Так что, скажите еще спасибо…
– Спасибо, – она поднялась.
Федор вошел на кухню, мать монотонно мыла чистую тарелку.
– Мам.
Женщина обернулась.
– Можно мы с ребятами поедем на дачу? – Он боялся ее реакции, ведь там прошло столько счастливых дней.
Нина Сергеевна закрыла кран.
– Конечно, – и тихонько заплакала.
– Мам, – мальчик прижал ее к себе. – Мы справимся.
Дача, выделенная в безвозмездное пользование лично товарищем Сталиным академику Конкину, отцу Нины Сергеевны, находилась в Сосновом Бору.
Это было старое, двухэтажное, деревянное здание, спрятанное среди могучих сосен. Федор нацепил улыбку и открыл дверь, которую не открывали все лето. Девчонки стали выгружать продукты, мальчишки пошли в сарай за мангалом. Маша огляделась.
Большая столовая-гостиная, обставленная мебелью 30–40-х годов. Старинный комод, старый кожаный диван с высокой спинкой и деревянными подлокотниками, большой круглый стол, на стенах пожелтевшие от времени черно-белые фотографии. Все это создавало непревзойденную атмосферу уюта и напоминало дом ее бабушки, которая тоже, несмотря на свое благополучие, не хотела расставаться со старыми, но дорогими сердцу вещами. Маша за свою короткую, но насыщенную событиями и путешествиями жизнь видела много домов. Бедных, богатых, но редко какой из них обладал своим лицом, имел свой характер. Этот небольшой дом был один из немногих, где вещи не прислуживали своим хозяевам, они гордо служили.
В комнату вошел Федор.
– Это мой дед, – он совсем близко подошел к Маше. Ее волосы приятно щекотали лицо, и он наслаждался этими мгновениями. – Это бабушка, а это их подруга Роза. Представляешь, она была знакома с Лениным.
Маша стояла, не шелохнувшись, разглядывая старые пожелтевшие фотографии и вдыхая ностальгический аромат старины. «Почему людям ближе и понятнее дела давно минувших дней, нежели настоящее сегодня?» – размышляла девушка.
«Дурак! Зачем я позвал всю эту компанию?» – думал Федор.
– Эй, голубки, хватит секретничать, – в комнату влетела Лерка. – Маш, пошли, поможешь!
«Дура! – разозлился Федор. – И что я в ней раньше находил?»
На дворе стоял конец сентября, и бабье лето, как стареющая кокотка, напоследок решило гульнуть на полную катушку, не ограничивая себя ни в чем. Погода была чудесной, и ребята разместились на террасе, для этого им пришлось вынести туда большой, деревянный стол, сколоченный собственноручно еще академиком Конкиным.
– Как хорошо, – Маша села на резное крыльцо и подставила солнышку свое личико. Девчонки, убедившись, что она не пригодна даже для элементарной нарезки овощей, отправили ее к пацанам.
– Моя мать еще смеет называть меня лодырем! – искренне возмущалась Лерка. – Посмотрела бы она на тебя! Это ж надо умудриться – порезать палец, отрезая кусок сливочного масла.
Маша виновато улыбалась, перевязывая руку носовым платком. Что поделать, но она до сих пор свято верила, что сэндвичи растут на деревьях.
Приготовления закончились, девчонки накрыли стол, Колька принес аппетитно пахнущие золотистые кусочки мяса на шампурах.
– Вкусно! – восторженно оценила Маша.
– Ага, – вторил худенький, но прожорливый Валерка.
Васька Петров достал припрятанное им пиво, Федор как-то непроизвольно посмотрел на Машу, словно спрашивая у нее разрешение.
Она понимала его с полувзгляда.
– Я тоже хочу.
– Так мама заругается, – подколола Инка.
– А мы ей лаврушечки дадим, – не растерялся «профессионал» Васька.
После пива ребята оживились, и беседа приобрела фривольный характер.
– Слушай, Маш, – не переставая жевать, поинтересовался Колька. – Я так и не понял, ты чего первого сентября в таком виде в класс заявилась, приколоть нас хотела?
– А ничего, забавно получилось, я даже не думал, что у американцев такое чувство юмора, – согласился Васька.
– Я не шутила, – призналась Маша. – Просто мне дали «Памятку первокласснику», и я четко следовала всем указаниям.
Возникла пауза, а потом взрыв смеха.
– Слушай, ты и вправду такая наивная? – сквозь слезы спросила Рыжова.
– Да нет, – Маша беззаботно пожала плечами. – У нас в некоторых школах тоже есть форма, правда чаще в частных. Вот я и подумала, – она обвела взглядом ребят, – а зачем писать то, что не нужно выполнять?
– А у нас все так, – разъяснил Петров. – Про пятилетку за три года слыхала?
– Нет.
– Маш, а у вас предков тоже в школу вызывают?
– Нет, если что-то натворишь, то тебе в наказание запрещают ходить в школу.
– Как?! – ребята застыли.
– Ну, день, два, хуже, если неделю, – девочка грустно вздохнула.
– Ребята, хочу в Америку!!! – заорал Васька.
Ах, мечты, мечты! Детские и взрослые, маленькие и большие! А ведь вам суждено сбываться!
Петров взял в руки гитару и стал петь.
– Бессаме, бессаме мучу… – голос у него был хриплым и волнительным.
Маша положила голову на Федино плечо, и у него из-под ног поплыла земля.
– Прогуляемся, – тихонько шепнул он.
Маша поднялась. Ребята не заметили или сделали вид, что не заметили.
Они прошли в глубь леса. Неубранная листва пела под ногами, теплый, совсем не осенний ветерок нежно обволакивал, даря запах уходящего лета.
– У нас это называется – индийское лето, – осипшим от волнения голосом прошептала Маша, прислонившись к старой сосне.
– А у нас – бабье, – Федор обхватил ее за талию, выпитое спиртное придало ему мужества.
– Красиво здесь, – голубые глаза девушки выдали ему тайну ее сердца.
– Советская власть умеет заботиться… – он понимал, что несет чушь, но даже эти слова давались с трудом.
Федор чувствовал ее неровное дыхание, ему тоже не хватало воздуха. То, что происходило сейчас, было похоже на великое землетрясение души. Он стал задыхаться, губы сомкнулись…
Это был ее первый поцелуй!
Исчезли звуки, запахи. Земля завертелась и сошла с орбиты, наводнения, извержения, пожары, нетронутыми остались только Он и Она.
Это был его первый поцелуй!
1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес
– Мария! Ты совсем спятила?! – бушевал Клод. – Притащила домой этого ублюдка! Думаешь, я дозволю переводить на него продукты?
– Клод, – женщина оторвалась от дел и тихонько подошла к разъяренному мужу. – Давай оставим его у себя.
– Что? – от такой наглости Клод поперхнулся и покрылся багровыми пятнами. – О боже! Спасибо, что ты создал женщин нам на утеху, но зачем при этом ты дал им язык?! – комично воздев руки к небу, пробормотал он и, вновь обратив взгляд на жену, завопил: – Женщина, у тебя есть мозги?
– Клод, – Мария нежно обхватила его за шею. – Пожалуйста! У нас, наверное, никогда не будет детей. И вот Дева Мария послала своих ангелов, и они принесли нам сынишку, – просила она, стараясь придать своему голосу максимум душевности.
– Не приплетай бога, если в голове пусто! – он грубо отстранил жену. – Что мы скажем соседям?
– Скажем, что это сын моей сестры из Плимута. Ну, Клод? – женщина с надеждой посмотрела на мужа.
– Нет, даже не думай! – прорычал он.
– Да! – Мария сбросила с себя маску любезной женушки.
– Дура! – Клод от бессилия топнул ногой. – Делай что хочешь! Но если тебя выгонят из деревни, я ни при чем. – Он бросил злобный взгляд на женщину и не без яда добавил: – Тогда действительно поедешь к своей сестричке, и не думай, что я позволю тебе хоть что-нибудь взять из дома.
– Хорошо, – спокойно согласилась Мария и как ни в чем не бывало взяла нож и стала нарезать лук для пирога.
– Посмотри, – Мария подала мальчику холщовую рубаху и камзол. – Кажется, в самый раз. Я перешила это из старых вещей. А вот что делать с обувью? – она слегка нахмурила брови. – Придется идти на рынок.
Клод невзлюбил мальчишку сразу. Мало того, что «коровий маяк» не оправдал его надежд на богатую добычу, так еще и ввел в расходы.
– Сын, тоже мне, нашелся, – Клод презрительно поморщился. – Может, его родители разбойники? – А сам он себя к таковым никогда не причислял. – Еще неизвестно, что из него вырастет?
Он был зол, но спорить с женой не стал. Бывало, он и поколачивал свою Марию под горячую руку, но когда у нее, как у дикой кошки, загорались глаза, он знал, что спорить себе дороже.
«Взяла ублюдка. Был бы еще знатный господин, можно было бы выкуп получить, а так одни расходы, – изводил он себя с утра до ночи. – И ест, как проклятый. Вчера за ужином полкурицы сжевал, за милую душу. У, хоть бы лопнул, проклятый!»
Клод долго размышлял и решил, что без помощи отца Бернара ему не обойтись. Он достал пару золотых и, поохав, отправился в церковь. Гнала его туда не только ненависть к мальчишке, но и страх. А вдруг прознают в деревне, что не племянник, а с корабля? Тогда разбираться не будут, кто спас – он или Мария. Выгонят из деревни, а то и убьют. Да и жену терять не хотелось, несмотря на ее взбалмошный характер, он ее все-таки любил.
– Клод, – женщина оторвалась от дел и тихонько подошла к разъяренному мужу. – Давай оставим его у себя.
– Что? – от такой наглости Клод поперхнулся и покрылся багровыми пятнами. – О боже! Спасибо, что ты создал женщин нам на утеху, но зачем при этом ты дал им язык?! – комично воздев руки к небу, пробормотал он и, вновь обратив взгляд на жену, завопил: – Женщина, у тебя есть мозги?
– Клод, – Мария нежно обхватила его за шею. – Пожалуйста! У нас, наверное, никогда не будет детей. И вот Дева Мария послала своих ангелов, и они принесли нам сынишку, – просила она, стараясь придать своему голосу максимум душевности.
– Не приплетай бога, если в голове пусто! – он грубо отстранил жену. – Что мы скажем соседям?
– Скажем, что это сын моей сестры из Плимута. Ну, Клод? – женщина с надеждой посмотрела на мужа.
– Нет, даже не думай! – прорычал он.
– Да! – Мария сбросила с себя маску любезной женушки.
– Дура! – Клод от бессилия топнул ногой. – Делай что хочешь! Но если тебя выгонят из деревни, я ни при чем. – Он бросил злобный взгляд на женщину и не без яда добавил: – Тогда действительно поедешь к своей сестричке, и не думай, что я позволю тебе хоть что-нибудь взять из дома.
– Хорошо, – спокойно согласилась Мария и как ни в чем не бывало взяла нож и стала нарезать лук для пирога.
– Посмотри, – Мария подала мальчику холщовую рубаху и камзол. – Кажется, в самый раз. Я перешила это из старых вещей. А вот что делать с обувью? – она слегка нахмурила брови. – Придется идти на рынок.
Клод невзлюбил мальчишку сразу. Мало того, что «коровий маяк» не оправдал его надежд на богатую добычу, так еще и ввел в расходы.
– Сын, тоже мне, нашелся, – Клод презрительно поморщился. – Может, его родители разбойники? – А сам он себя к таковым никогда не причислял. – Еще неизвестно, что из него вырастет?
Он был зол, но спорить с женой не стал. Бывало, он и поколачивал свою Марию под горячую руку, но когда у нее, как у дикой кошки, загорались глаза, он знал, что спорить себе дороже.
«Взяла ублюдка. Был бы еще знатный господин, можно было бы выкуп получить, а так одни расходы, – изводил он себя с утра до ночи. – И ест, как проклятый. Вчера за ужином полкурицы сжевал, за милую душу. У, хоть бы лопнул, проклятый!»
Клод долго размышлял и решил, что без помощи отца Бернара ему не обойтись. Он достал пару золотых и, поохав, отправился в церковь. Гнала его туда не только ненависть к мальчишке, но и страх. А вдруг прознают в деревне, что не племянник, а с корабля? Тогда разбираться не будут, кто спас – он или Мария. Выгонят из деревни, а то и убьют. Да и жену терять не хотелось, несмотря на ее взбалмошный характер, он ее все-таки любил.