Артамонова Алена. Маша, прости

   – Феденька, ну хотя бы кусочек!
   Он развалился на диване, а рядом в коленопреклоненной позе, с блюдцем в руках стояла Катя.
   – Это же твой любимый, ну пожалуйста, – продолжала уговаривать жена.
   Федор молчал.
   – Ну, не хочешь это, скажи, я что-нибудь другое приготовлю, – она заискивающе пыталась поймать его взгляд. – Феденька, ты самый лучший, самый гениальный, у тебя еще будут другие роли, – девушка очень близко воспринимала все неудачи любимого и каждый раз просила бога: «Отдай мне его боль!»
   – Дура! Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?! – заорал Федор. – У тебя что, вместо мозгов солома?! Что ты ко мне лезешь со своими глупостями? – он вскочил с дивана. – Кто тебя просил давать мне советы?! – орал он, испуская свою злобу.
   Федор давно привык, что жена – это еще и груша для битья. Он кричал, унижал, издевался, заставляя ее проделывать такие вещи, о которых никогда бы не посмел попросить и уличную девку. Катя все безропотно сносила, а он вдоволь наслаждался мгновенной властью, но чем больше он ее унижал, тем сильнее ненавидел себя, и ничего с этим поделать не мог, ибо это превратилось в наркотик – вначале он измывался над ней, потом истязал себя.
 
   Наступил март, холодный, промозглый, с продувными ветрами. Федор не любил этот месяц, в душе уже весна, а на дворе собачий, зимний холод.
   Он приехал домой пораньше и обнаружил записку. «Феденька, я уехала в роддом, суп на плите, жаркое в холодильнике, обязательно разогрей», – строчки дрожали, было видно, что записка далась ей с трудом.
   Федора тронула эта забота, и он позвонил в роддом.
   – Так, так, Екатерина Степанова, – равнодушный старческий голос выводил из себя. – Еще не родила, звоните попозже, папаша.
   Федор промучился всю ночь, каждый час набирая заветный номер. Он и сам не думал, что будет так нервничать. Только в десять утра ему наконец сообщили:
   – Поздравляю, у вас девочка, пятьдесят один, три девятьсот.
   – А это хорошо?
   – Что?
   – Ну, пятьдесят один, три девятьсот?
   – Ой, папаша, папаша, пятьдесят один – это рост, нормально! Три девятьсот – это вес, тоже нормально!
   – Спасибо, – Федор вытер мокрый лоб.
 
   Через семь дней новоявленный отец привез двух женщин домой. Осторожно развернув ребенка, Федор увидел смешное тело головастика. Девочка мирно спала и трогательно чмокала губками. Сквозь внезапно опустившуюся на глаза пелену он вдруг увидел, что этот незащищенный младенец и есть он, маленький Федор, ему вдруг стало жалко самого себя, такого маленького и всецело зависимого от жестокостей окружающего мира. Перед глазами поплыли счастливые картинки из детства, сияющие от счастья лица родителей, склонившиеся над его кроваткой, и голос отца: «Давай назовем его Федор», потом детская площадка и построенные совместно с мамой и Светкой песочные замки. А потом сердце пронзила жгучая боль пережитых обид и унижений, и он вдруг понял, что все еще можно исправить, начав новую жизнь в этом маленьком тельце, и он больше никому и никогда не позволит причинить страдания маленькому Федору, беспомощно лежавшему посреди огромной кровати.
   Что-то произошло в его душе, и он впервые за долгие годы вновь открыл сердце для своего малыша, но только лишь для него одного, а затем опять запер дверь на все засовы.
   – Феденька, ты меня совсем не слушаешь, – до него тихонько дотронулась Катя.
   – А, что? – он тряхнул головой, чтобы сбросить с себя остатки видения.
   – Как назовем?
   – Федя, – он еще не пришел в себя.
   – Это же девочка, – засмеялась Катя. – Я обещаю тебе, второй обязательно будет Федя, а ее давай назовем Машей, Машенькой, – нежно прошептала она.
   Федор не хотел больше слышать это имя, но и не слышать не мог.
 

1984 г. СССР. Москва

   – Машенька, деточка, просыпайся, – Надежда Николаевна, не церемонясь, потрясла дочь за плечи.
   – В чем дело? – Маша с трудом открыла глаза. – Который час?
   – Машенька, быстро одевайся, нам нужно срочно уехать.
   – Куда? – девочка села и потерла кулачками лицо.
   – Все вопросы потом, у нас нет времени, – мать подала ей одежду и вышла из комнаты.
   Девушка, все еще не понимая, что происходит, стала медленно натягивать джинсы, за ее дверью слышались приглушенные голоса. «Интересно, кто это? – она автоматически посмотрела на часы. – Без четверти три».
   – Готова? – в комнату заглянул отец.
   – Пап, что происходит?
   – Так нужно, деточка, верь мне, – в глазах у мужчины была тревога.
   – Нас что, эвакуируют?
   – Причем срочно. Готова? – он взял ее за руку. – Пошли.
   Маша успокоилась, такое уже один раз было, в Польше, кто-то сообщил о заложенной бомбе, их так же ночью подняли с постели и перевезли в другое место. Тогда информация оказалась ложной.
   В гостиной, кроме матери, находилось двое мужчин, один был знаком, другой неизвестен.
   – Алекс, вам нужно поторопиться, машина уже ждет, – быстро проговорил незнакомец и протянул руку отцу. – Желаю удачи!
   Маша вместе с родителями вышла на пустынный двор посольского комплекса.
   – А где все?
   Взрослые переглянулись, но почему-то промолчали.
   «Наверное, мы последние», – усаживаясь в машину, сделала вывод девочка и, положив голову на плечо матери, сладко заснула.
   Ее опять разбудили и, открыв глаза, Маша увидела трап самолета.
   – Мы уезжаем?
   – Да, – отец легонько подтолкнул ее в спину.
   – Куда?
   – Мы возвращаемся домой.
   – Я не поеду!
   – Маша, сейчас не время для истерик! – строго прикрикнула Надежда Николаевна.
   – Нет! – озираясь в поиске отходных путей, прокричала девочка.
   Но никто не стал ее слушать, морской пехотинец, как былинку, взял извивающееся тело и занес в самолет.
   Она кричала, плакала, а самолет, в котором они были единственными пассажирами, набирал высоту.
   – Девочка, пойми, – рядом присел отец, – если бы мы так срочно не покинули Россию, нас бы арестовали.
   – За что?
   – Это трудно объяснить, мы просто попали в жернова двух политических систем, а доказывать друг другу свое превосходство они предпочитают на простых людях, – Алекс Морозов слегка кривил душой, но только слегка.
   – А Федор? – ее губы дрожали.
   – Ты сможешь ему позвонить. Потом. – И, посмотрев в несчастные глаза дочери, добавил: – Может быть, он сможет приехать…
   – Когда? – в ее голосе прозвучала вся надежда Мира.
   – Ну, наверное, когда закончит школу. – Александр просто старался успокоить дочь, сам в свои слова он не верил.
   – Но это же через месяц?!!
 

1985 г. США. Коннектикут

   Прошел год, самый тяжелый, как тогда казалось, год ее жизни. Мир окрасился в черный цвет, Маша с трудом сдала экзамены в школе, она вообще жила теперь с трудом.
   Сразу же по приезде домой девочка не выпускала телефонную трубку из рук, но неизменно корректный голос телефонистки сухо отвечал: «Абонент не отвечает».
   – Как, как не отвечает?! – кричала Маша. – Он должен ответить!
   – Вы хотите повторить заказ? – непоколебимо спокойным голосом интересовалась работник связи.
   – Да! Да! Пожалуйста!
   – Ждите.
   И все начиналось сначала.
   Каждый день Маша писала ему письма, несмотря на то, что они всегда возвращались с пометкой «адресат выбыл». И тогда Маша, взяв деньги, без разрешения родителей отправилась в Вашингтон.
   В просторном, современной постройки здании по Tunlow road ее встретил любезный «товарищ» и после заполнения необходимых анкет предложил отправиться домой.
   – Сколько мне ждать? – она затаила дыхание.
   – В течение десяти дней мы вам позвоним, – маленький лысый мужчина буравил ее глазами.
   Маша выдержала взгляд – в этом неприятном на вид человечке было заключена вся ее дальнейшая жизнь, ее опасность и защита, гибель и спасение.
   Девушка вернулась домой, а на следующий день их навестил Роберт.
 
   Алекс Морозов молча смотрел на гостя, Роберт был его сослуживцем, худой, высокий, с гривой седых волос и походкой профессионального военного. Когда ему позвонили из конторы и сообщили о выходке дочери, настоятельно попросив принять необходимые меры, Алекс честно признался, что не сможет этого сделать. Тогда появился Роберт.
   – Виски? – прервал затянувшуюся паузу хозяин дома.
   – Да, пожалуй, – он ослабил галстук. – Извини, но я должен буду поговорить с ней достаточно жестко, может быть, хоть это отрезвит ее.
   – Нет. Я тоже раньше так думал, но теперь понимаю, что нет, – Алекс подал стакан гостю и тяжело опустился в кресло. – Это больше, чем нам кажется. Это больше, чем она сама! – он сделал глоток. – Пойми, это самое дорогое, что у меня есть, я жизнь за нее готов отдать! – в глазах стояли слезы. – А стал палачом собственной дочери.
   – Не казни себя, ты делал свою работу. И хорошо делал! – с жаром добавил гость. – «Пурпурным сердцем» просто так не награждают! Ты помог людям обрести свободу, коммунистический режим в Польше – пал, и твой вклад здесь просто неоценим, и в России, не сегодня – завтра, твой труд будет оправдан. Ты великий человек, Алекс!
   – Мы не на приеме у шефа, так что прекрати нести чушь! Какое мне дело до всех этих людей, если я не смог сделать счастливым всего одного! И самое главное – это моя дочь!
   – Порой приходится идти на жертвы, ты знал, куда идешь работать, – назидательно произнес Роберт, но, посмотрев на тревожные черные круги, пролегшие под глазами собеседника, немного смягчил тон. – Поверь, это просто детская блажь, она еще будет счастлива, выйдет замуж…
   – Что ты говоришь? Какие жертвы, это же моя дочь, моя! – Алекс схватил Роберта за руку. – Ну, можно же что-то предпринять? Ну, вывезите этого мальчика сюда!
   – Это невозможно.
   – Но почему? Мы вывозили и более значимых людей.
   – Это невозможно, – твердо повторил Роберт. – Поднимется слишком большой шум. Мир и так на грани взрыва, отношения напряжены до предела, продолжается конфронтация вокруг стратегических вооружений и размещения ракет средней дальности в Европе, Олимпийский комитет СССР заявил об отказе участвовать в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе, президенты не выпускают красную кнопку из рук, сегодня достаточно и малой искры, для того чтобы разгорелся великий пожар! Ты хочешь, чтобы из-за какого-то мальчишки началась третья мировая война?
 
   Маша услышала стук в дверь и еле слышно отозвалась.
   – Мам, я не хочу есть, я сплю.
   – Это не мама, а кушать тебе обязательно нужно, смотри, как похудела, – в комнате появился сослуживец отца, девушка была с ним знакома еще по Варшаве. – Можно? – уже расположившись в ее кресле, спросил он. – Мари, нам нужно поговорить.
   Маша удивленно подняла брови.
   – Я принес тебе одну кассету.
   – Фильм? – переспросила она, с трудом отрывая голову от подушки.
   – Да, кое-что о России.
   «Россия! Россия!» – слова волшебным звуком отозвались в сердце.
   – Где у тебя видео? – он уже рылся в ее аппаратуре.
   Маша, затаив дыхание, села поближе.
   – Это скрытая съемка наших спецслужб, – Роберт присел рядом. – Поверь, мне стоило огромных усилий привезти этот фильм сюда. Но я думаю, что это единственный способ остановить тебя, – он говорил ровно и монотонно, словно читал лекцию.
   «Ну, хватит! Включай же!»
   Словно прочитав ее мысли, Роберт замолчал и нажал на пуск. На экране замелькали черно-белые кадры очень плохого качества, пересеченные белыми линиями помех. Маша напряженно вглядывалась и, наконец, поняла, что на экране плохо освещенное помещение, скорее, какой-то подвал из времен средневековья. В комнате, подвешенный на веревке, болтался незнакомый мужчина, которого методично избивали двое в военной форме, затем появился третий с раскаленным шестом и воткнул его в ногу подвешенного, даже без звука был слышен его нечеловеческий крик.
   – Ну все, пожалуй, достаточно, – видя полуобморочное состояние девушки, Роберт нажал на стоп.
   Экран погас, но крик незнакомца так и остался висеть в воздухе.
   – Зачем вы мне это показали? – нервно обхватив плечи, дрожащим голосом спросила Маша.
   – Это подвалы КГБ. Во-первых, ты и сама могла там оказаться, но, к счастью, наши спецслужбы работают лучше, чем их, – не без гордости произнес Роберт. – Нам удалось вас спасти, а теперь ты хочешь сама отдать себя им в руки?
   Маша напряженно смотрела на гостя.
   – Ты ходила в советское посольство? – видя ее недоумение, решил помочь Роберт.
   – Да! – Маша с вызовом посмотрела на собеседника.
   – Тебе не стоит этого больше делать.
   – Мне обещали дать ответ.
   – Ответа не будет, – он специально говорил резко, хотя ему было очень жаль эту девочку. – И если ты не прекратишь свои попытки, то поставишь под удар не только свою семью, но и семью этого мальчика.
   – Почему? Разве мы виноваты, что любим друг друга?!!
   – Вы виноваты в том, что родились не в том месте, а может, не в то время, – уже с горечью добавил он. – Пойми, твои настойчивые попытки связаться с ним могут навести КГБ совсем на другие мысли, и тогда он окажется в такой же тюрьме. – Роберт и сам не понимал, кому и чем могли помешать эти дети, но приказы начальства привык исполнять.
   – Но я должна его увидеть! Я все равно поеду к нему, даже если мне придется идти пешком!!!
   – К сожалению, существует железный занавес, куда людям из свободного мира доступ закрыт.
   – Свободный мир?! – закричала девушка. – И это вы называете свободным миром?! До каких пор люди будут уподобляться животным и метить свою территорию? – глаза ее сверкали безумным огнем. – Кто? Кто дал вам право делить землю на квадраты? Она же круглая! Вы понимаете, круглая!!!
 

1717 г. Франция. Париж

   О пирах и диких оргиях, устраиваемых регентом, ходило множество веселых историй и неправдоподобных слухов. Все высшее общество Парижа мечтало быть приглашенными на эти вечеринки «Адама и Евы», но только избранные удостаивались такой чести, остальные же кусали локти или делали вид, «что не больно и хочется». Честолюбивый Филипп тоже не остался в стороне, и вот теперь он мог с полной уверенностью сказать: «Жизнь удалась!» Он достиг всего, к чему влекло его самолюбие.
   Филипп подъехал к дому виконта де Полиньяка в половине девятого вечера. Молчаливый привратник, облаченный в ливрею, проводил его в дом. Внешнее убранство было великолепно. Парадные залы для обеда, танцев и игры в карты располагались анфиладой по одной оси и были обильно украшены позолоченной резьбой. Многочисленные зеркала, обрамленные пышным декором, благодаря отражениям создавали иллюзию дополнительного пространства.
   – Рад видеть вас, милый маркиз! – искренне и радушно приветствовал его хозяин. – Разрешите, я представлю вас моим гостям.
   В зале находилось более дюжины нарядно одетых дам и не менее ярких кавалеров.
   – Друзья! – громогласно произнес виконт. – Позвольте представить, наш новый друг маркиз де Обинье!
   Среди публики послышался приглушенный шепот, дамы смотрели на Филиппа с вожделением, мужчины с интересом.
   – Я знал вашего отца, – к нему с холодной улыбкой подошел герцог Шартский в сопровождении очаровательной молодой женщины с томным взором. Сразу было видно, что природа наделила ее красотой, позабыв при этом дать совесть и душу.
   – А он хорошенький, – протянула дама, нежно погладив Филиппа по щеке.
   – Познакомьтесь, Шарлота Демар, – несколько запоздало представил свою спутницу герцог.
   – Актриса, – добавила она, словно это был королевский титул.
   – Мы зовем ее Мессалиной, ибо о ее похотливости ходят легенды. Не удивляйтесь, мой юный друг, – герцог панибратски обнял Филиппа за плечи и уж как-то совсем близко склонился к его лицу. – Мы все здесь имеем свои прозвища. Вон, например, Бролье, – он указал в сторону рослого, очень тучного мужчины болезненного вида с багровым лицом. – Мы называем его Бульоном, Ла Фара – Толстым раком, Носе – Пипкой, потом вы сами поймете почему.
   – А как мы будем звать маркиза? – беспардонно влезла Шарлота.
   – Сначала нужно посмотреть, каков он в деле, – громко расхохотался только что подошедший смуглый денди, разодетый в красный камзол, украшенный яркими бантами и лентами.
   – Это граф де Бланка, по-свойски мы окрестили его Веселой болтушкой, – пояснил монсеньер и, нежно обняв Филиппа за талию, заглянул в глаза. – Ну и как вам мои висельники?
   «Действительно, общество мерзавцев, прикрытое роскошью и титулами. Куда уж там шпане с улицы Маре», – пронеслось в голове у Филиппа.
   – Да вы не теряйтесь, маркиз, здесь ведь не Версаль, – заметив его смущение, подбодрил виконт де Полиньяк и громко объявил: – Господа! Прошу всех к столу!
   В соседнем зале уже стоял накрытый стол, роскошно украшенный хрусталем и серебром. Гостям предложили замечательный биск из раков, черепаховый суп, салат из омаров и спаржи, палтус под креветочным соусом, филе мясо косули в соусе из мадеры, жареных фазанов, тетеревов, рябчиков, кабаньи ноги, запивалось все это великолепным шампанским и превосходным токайским вином. Слуги за столом отсутствовали, поэтому гости «ухаживали» за собой сами, запуская руки в тарелки.
 
   – А теперь, господа, балет, – объявил хозяин дома уже изрядно подвыпившей публике.
   Такого Филипп точно не ожидал, импровизированную сцену стали заполнять голые музыканты, под первые скрипичные аккорды появились артисты в костюме Адама и стали танцевать удивительный танец плоти.
   Герцог Шартский привлек к себе сотрапезницу, срывая с нее одежду, давая тем самым сигнал к началу любовных утех. Разогретые танцами и вином мужчины с веселым смехом стали задирать дамам юбки. Филипп оказался в крепких объятиях мадам Лонгвиль и одной из танцовщиц. Дамы яростно срывали с него одежду, словно он был тряпичной куклой. Маркиз в некотором недоумении разглядывал пары, которые без стыда, при свете сотен свечей, самозабвенно занимались своим делом на ковре, стульях, столе и диванах. Но молодость взяла свое, и Филипп, почувствовав возбуждение, накинулся на мадам Лонгвиль.
   Уже много позднее он испытал очередное жизненное разочарование и с горечью подумал: «Есть две трагедии в человеческой жизни – не достигнуть своих целей и достигнуть их».
 

1988 г. СССР. Москва

   Федор неожиданно для всех, и прежде всего для себя, стал любящим, заботливым и нежным отцом. Он накупил кучу игрушек, совсем замучил Мишку просьбами о распашонках, пеленках и комбинезончиках, сам купал девочку, качал ее на руках, пел песни, вскакивал по ночам, стоило ей подать голос. Катя тихонько радовалась. Ей казалось, что он любит дочурку, потому что это плод их совместной любви. И ничего, что он, как прежде, бывал зол и агрессивен. Зато Федор стал чаще бывать дома и даже разговаривать с ней. И не страшно, что эти разговоры только о дочери, ведь малышка их объединила.
   Нина Сергеевна мучилась и страдала из-за вынужденной разлуки с сыном. Ей было горько сознавать, что ее ребенок вырос и больше не нуждается в ней, и самое главное, его выбор больше не был в ее пользу. Теперь все новости о сыне приносила Света, которая изредка проведывала брата. Дочь медленно, но верно, капля за каплей, внушала матери, что нельзя ставить мужчину перед выбором между женщиной, родившей его, и женщиной, родившей ему ребенка. Нина Сергеевна и сама понимала это, но ревность и дух соперничества не давали ей покоя. Внутренний голос подсказывал, что затянувшаяся размолвка может превратиться в огромную пропасть, которую уже не преодолеть, а сейчас, с рождением внучки, появился шанс. Сейчас им всего лишь надо было воспользоваться маленьким, хрупким веревочным мостиком…
   Нина Сергеевна не стала звонить сыну, а просто в один из воскресных дней с заранее приготовленными, исключительно для внучки и сыночка, подарками явилась к ним домой.
   – Здравствуйте, – дверь ей открыла Катя, с мокрыми руками, слегка растрепанной косой и красными от недосыпа глазами.
   «Осунулась, похудела», – что-то похожее на жалость колыхнулось в душе свекрови.
   – Кать, кто там? – в прихожей появился Федор. – Мама?
   – Сыночек! – она не удержалась и бросилась ему на грудь, словно он только что вернулся с войны. – Растим вас, растим, – она рыдала, не скрывая своих чувств, – а потом, в старости, даже стакан воды некому принести.
   – Мам, ну зачем ты так? – Федор еще сильнее прижал мать к себе.
   – А что, нет? Даже не позвонил ни разу, не спросил. А может, я уже умерла?
   – Прости, прости, – Федор гладил ее по голове и чувствовал себя виноватым и счастливым одновременно.
   – Ладно, – Нина Сергеевна вытерла слезы и посмотрела на Катю. – Показывай! – приказала она.
   Ее провели в спальню, где у окна стояла деревянная детская кроватка. Женщина склонилась и долгим взглядом изучала младенца, потом умелыми руками взяла девочку и, положив на широкую супружескую кровать, распеленала. Маша проснулась, оглядела взрослых и тихонько, не напрягаясь, подала обиженный голос, прекрасно понимая, что незачем прилагать особых усилий, «любящая бабушка и штаны на сахар променяет». Так и случилось, ее тут же подхватили теплые, нежные руки.
   – Наша порода! – вынесла вердикт бабушка и прижала малышку к себе. – Маленькая моя, это я, твоя бабулечка.
   Катя с Федором облегченно вздохнули.
   – Как ты без меня жила? Тебя никто не обижал? – сюсюкала Нина Сергеевна, искоса поглядывая на невестку. – Ты мне только скажи! Я им всем покажу, где раки зимуют!
   Федор засмеялся, Катя тихонько улыбнулась.
   – Так! – не спуская с рук ребенка, начала новоиспеченная бабушка. – Это кто же додумался поставить детскую кровать у окна? – и она грозно посмотрела на Катю.
   Девушка опустила глаза.
   – А в чем дело, здесь света больше, – вмешался сын.
   – Света им много! А то, что ребенку здесь дует? Да, моя маленькая? Никто о тебе не позаботится, кроме бабушки, – она поцеловала девочку в розовую, нежную щечку и начала командовать. – В общем, так, тумбочку поставь сюда, кровать сдвинь, лампу перенеси…
   Катя с Федором молча следовали ее указаниям, сын был рад восстановленному миру и не хотел нового скандала, и потом, у его девочки должно быть все – мать с отцом, любящая бабушка и… – настроение опять стало портиться.
   Удовлетворившись перестановкой в спальне, Нина Сергеевна, все так же прижимая Машу к себе, словно ее кто-то пытался отнять, пошла проверять «порядок» дальше.
   – Здесь пыль! – она залезла за батарею. – У вас, между прочим, теперь ребенок.
   – Так, а это что? Почему бутылочки не накрыли марлей? Это борщ? – женщина открыла кастрюлю. – Тебе нельзя есть красное, у ребенка может начаться аллергия! – все свои многочисленные претензии она высказывала молчаливой невестке.
   Мир воцарился! Нина Сергеевна стала каждые выходные пропадать у сына, возиться с внучкой и «воспитывать» Катю.
   – Почему пеленки не погладила?
   – Вот, творог ешь, – она выкладывала в тарелку деревенский продукт с рынка, добротно заливала сметаной и подавала невестке. – Ребенку нужен кальций! – безапелляционно заявляла Нина Сергеевна и контролировала, чтобы все было съедено.
   Катя безропотно давилась «витамином».
   – Это суп? Почему мяса мало? Это рассольник? Почему жира много? Где сыр? – свекровь открывала холодильник. – Феденька любит сыр, да и тебе полезно.
   На Катю ее набеги действовали, как проверка народного контроля, но она терпела, во-первых, потому что видела, как рад муж общению с матерью, во-вторых, Нина Сергеевна действительно души не чаяла в Машеньке. И потом, свекровь подолгу гуляла с девочкой на улице, давая ей возможность выспаться.
 

1985–1986 гг. США. Коннектикут

   У каждого человека есть своя ахиллесова пята, и если в нее попасть, то…
   Для Маши мир рухнул, последняя надежда увидеть Федора разлетелась на мелкие осколки, и их уже не собрать. Если бы всю ее горечь и страдания можно было разделить на всех жителей планеты, то не осталось бы ни одной улыбки.
   Время вдруг стало тягучим и липким, чувства притупились настолько, что мир едва проглядывал сквозь черную пелену. Маша вдруг ощутила общую анестезию всего тела: нет ни запахов, ни звуков, ни вкуса, ни желаний, и только мысли копошились, как адский клубок змей.
   Она устала мучаться, и бороться тоже устала. В свои юные годы, еще не успев пожить, Маша уже оказалась на руинах собственной жизни. Разрыв эмоциональной связки оказался губительным, она так довела себя, что уже не могла подняться с постели, мышечная скованность не давала возможность самостоятельно передвигаться. Еда, которую пыталась впихнуть в дочь Надежда Николаевна, тут же выходила обратно, словно организм отвергал все, что шло ему на пользу. Маша худела на глазах, от нее не осталось не только лица, но и тела. Но больше всего родителей беспокоила ее полная безучастность ко всему происходящему, девочка перестала говорить и все время находилась в состоянии полудремы, словно поломанная кукла, у которой безжалостный кукловод оборвал все нити.