Страница:
Женевьева перестала посещать рауты, отказалась от приемов, весь свой труд, ум и время она посвятила малышу, не отлучаясь от него ни на шаг. Когда сыну исполнился год, маркиза поверила, что рок отступил, и страх покинул ее. Женевьева по-прежнему окружала сынишку заботой и вниманием, лично контролировала его образование, но уже не отказывалась от приглашений на светские рауты, да и сама давала увеселительные приемы. И вот теперь, когда мальчику исполнилось шесть лет и все тревоги остались позади, он упал с лошади и повредил позвоночник. Две недели ребенок находился между жизнью и смертью. Безутешная мать казнила себя за то, что не досмотрела, не уберегла, а злой рок строил ей мерзкие рожицы. Мэтр Марье изо всех сил боролся за жизнь Поля и только вчера, после тщательного осмотра, осторожно поздравил маркизу: «Мальчик будет жить, но ходить, увы, мадам, не будет никогда».
– Будет жить. Жить! – понимание того, что ее единственный сын стал калекой, пришло позднее.
Рано утром она отправилась в церковь. Во время молитвы мадам де Обинье решила покинуть Париж и увезти мальчика на свежий воздух. Она поклялась поставить сына на ноги даже ценой собственной жизни. Вернувшись после службы, она окончательно укрепилась в этом решении. Все дело в том, что маркиза и так была склонна к излишней таинственности и мистицизму, поэтому незнакомый мальчик с его, как ей казалось, пророческим сном, виделся истинным посланцем с небес. Мадам де Обинье вновь обрела твердость духа и грозно погрозила кулачком злому року.
Замок маркизов де Обинье располагался недалеко от Парижа, в Пикардии. Радовали глаз холмы, увенчанные виноградниками, зеленые рощицы, причудливый изгиб реки и аккуратные домики. Сам замок снаружи был окружен величественной каменной стеной, способной выдержать не одну атаку противника. По углам выступали четыре башни с островерхими аспидными крышами. Фасад самого здания украшали карнизы со сложным декоративным орнаментом. Позади замка был разбит парк с темными каштановыми аллеями.
Замок сразу же поразил воображение Филиппа своей изысканной утонченностью. Но особенно привлекала его парадная лестница. Широкая, каменная, украшенная нарядными арками и портретами доблестных рыцарей и загадочных дам. Он подолгу рассматривал старинные полотна, поочередно представляя себя то в одном, то в другом образе.
Филипп жил здесь уже второй год. С Полем он сразу же нашел общий язык, и между ними возникла теплая искренняя дружба со своими мальчишескими секретами. Мадам де Обинье относилась к Филиппу как к родному и не делала различий между мальчиками. Маркиз поначалу воспринял его не просто как чужака, но и как человека, общаться с которым ниже его достоинства. Но Филипп, слишком рано повзрослевший ребенок с душой седого старца, обладая смесью честолюбия и умеренности, непринужденности и сдержанности, через несколько месяцев сумел понравиться господину де Обинье, самому скучному и нудному человеку, с которым ему доводилось встречаться. Маркиз потихоньку оттаял или сделал вид, чтобы не огорчать свою любимую жену и не менее обожаемого наследника. Сложнее было смягчить колкость слуг, видевших в Филиппе такого же человека, как они, но незаслуженно обласканного хозяйкой.
Мальчик хорошо понимал, что значат для него эти маленькие победы. Этот первый успех был ему очень полезен в его восхождении на вершину Олимпа.
1984 г. СССР. Москва
1706 г. Франция. Пикардия
1984 г. СССР. Москва
1707 г. Франция. Пикардия – Париж
– Будет жить. Жить! – понимание того, что ее единственный сын стал калекой, пришло позднее.
Рано утром она отправилась в церковь. Во время молитвы мадам де Обинье решила покинуть Париж и увезти мальчика на свежий воздух. Она поклялась поставить сына на ноги даже ценой собственной жизни. Вернувшись после службы, она окончательно укрепилась в этом решении. Все дело в том, что маркиза и так была склонна к излишней таинственности и мистицизму, поэтому незнакомый мальчик с его, как ей казалось, пророческим сном, виделся истинным посланцем с небес. Мадам де Обинье вновь обрела твердость духа и грозно погрозила кулачком злому року.
Замок маркизов де Обинье располагался недалеко от Парижа, в Пикардии. Радовали глаз холмы, увенчанные виноградниками, зеленые рощицы, причудливый изгиб реки и аккуратные домики. Сам замок снаружи был окружен величественной каменной стеной, способной выдержать не одну атаку противника. По углам выступали четыре башни с островерхими аспидными крышами. Фасад самого здания украшали карнизы со сложным декоративным орнаментом. Позади замка был разбит парк с темными каштановыми аллеями.
Замок сразу же поразил воображение Филиппа своей изысканной утонченностью. Но особенно привлекала его парадная лестница. Широкая, каменная, украшенная нарядными арками и портретами доблестных рыцарей и загадочных дам. Он подолгу рассматривал старинные полотна, поочередно представляя себя то в одном, то в другом образе.
Филипп жил здесь уже второй год. С Полем он сразу же нашел общий язык, и между ними возникла теплая искренняя дружба со своими мальчишескими секретами. Мадам де Обинье относилась к Филиппу как к родному и не делала различий между мальчиками. Маркиз поначалу воспринял его не просто как чужака, но и как человека, общаться с которым ниже его достоинства. Но Филипп, слишком рано повзрослевший ребенок с душой седого старца, обладая смесью честолюбия и умеренности, непринужденности и сдержанности, через несколько месяцев сумел понравиться господину де Обинье, самому скучному и нудному человеку, с которым ему доводилось встречаться. Маркиз потихоньку оттаял или сделал вид, чтобы не огорчать свою любимую жену и не менее обожаемого наследника. Сложнее было смягчить колкость слуг, видевших в Филиппе такого же человека, как они, но незаслуженно обласканного хозяйкой.
Мальчик хорошо понимал, что значат для него эти маленькие победы. Этот первый успех был ему очень полезен в его восхождении на вершину Олимпа.
1984 г. СССР. Москва
Новый год. Самый любимый народный праздник. Пора подведения итогов и новые надежды, а еще ожидание чуда, которое чаще не случается, но его все равно ждут.
Федор остался дома один, мать ушла встречать праздник с новыми сослуживцами, и Федор был несказанно рад за нее. Светка отправилась на встречу Нового года с сокурсниками на дачу. А Маша осталась с родителями, и, как он ее ни уговаривал, она все же отказалась приехать к нему.
– Феденька, пойми, существует наша семейная традиция, которую я не вправе нарушать. Да и не хочу, – добавила она.
– Ты не хочешь?! – все, что касалось их отношений, он воспринимал очень болезненно.
– Глупенький, – девушка рассмеялась. – Просто я хочу, чтобы и наши с тобой дети соблюдали традиции и проводили праздники вместе с нами.
– Вот еще, – немного успокоился Федор, услышав про столь далеко идущие планы. Значит, их отношениям в ближайшие лет двадцать ничего не грозит.
– Пусть гуляют с друзьями, а мы займемся более интересными вещами, – он нежно погладил ее по щеке.
– Ну уж нет!
– Да! Я сказал! – подражая Жеглову, настаивал Федор. – Я все-таки мужчина! И последнее слово за мной!
– Конечно, милый. – Маша хитро прищурилась. – Последнее слово всегда за мужчиной! И это слово – «слушаюсь»!
Федор рассмеялся и отдал ей честь.
– Слушаюсь, моя королева!
Одноклассники даже не стали уговаривать его, когда узнали, что Маша останется дома. Для всех они были теперь единым и неделимым целым. Если где-то виднелась белокурая головка Маши, значит, рядом был Федор. Их так и называли «Наши».
– Наших не видел?
– А наши идут?
Одно время, в самом начале, мальчишки поддразнивали Федора.
– Что, друзей на юбку променял?
Но то ли полное равнодушие Федора к этим издевкам, то ли их действительно необыкновенные отношения заставили одноклассников оставить Федора с Машей в покое.
И вот наступил Новый год, а он один слоняется по пустой квартире. Пробило двенадцать, Федор открыл шампанское и сам себя поздравил с праздником. В пять минут первого раздался телефонный звонок.
– С Новым годом, – прошептал родной и любимый голос.
Они проговорили до самого утра. Федор никак не хотел отпускать ее, он теперь свято верил в приметы, и присказка: «С кем проведешь новогоднюю ночь, с тем и будешь весь год», никак не давала ему покоя. Федор надеялся, что их, пусть и невидимая, новогодняя связь, поможет им быть вместе, ведь Маша заменила ему весь Мир!
Маша ждала его возле школы, Федор еще издали увидел ее светлые волосы, выбивающиеся из-под шапки, и посмотрел на часы. «Вроде бы вовремя», – подумал он, но все равно прибавил шаг.
– Привет! – он поцеловал ее в щечку. – Ты чего так рано?
– Тебя ждала, – Маша загадочно улыбнулась. – Пошли.
Они зашли в раздевалку и забились в «свой угол».
Они уже давно приходили в школу раньше всех, это получилось спонтанно. Однажды Федор проснулся очень рано и, как всегда, с мыслью о Маше. Сидеть дома не было сил, и он медленно побрел в школу. Через пару минут, словно по мановению волшебной палочки, появилась она.
– Я очень хотел тебя увидеть, – он покраснел.
– Я тоже.
«Как хорошо, что наши желания совпадают!» – радостно подумал мальчик.
– Ты чего такая загадочная? – Федор помог ей раздеться.
Маша достала из сумки маленьких, белоснежных, пушистых медвежат, сшитых между собой красным сердечком, на котором золотыми буквами было написано «Love».
– С праздником святого Валентина!
– А это еще что за праздник?
– По одной версии Валентин был большим другом детей, и злые римляне посадили его в тюрьму, – как всегда подробно рассказывала Маша, уже привыкшая к тому, что людям в этой стране не так уж хорошо известна мировая история. – Расстроенные дети посылали ему ободряющие письма, которые теперь называются валентинки. Но 14 февраля 269 года его казнили. Но есть еще и другая легенда, и она мне нравится больше. Священник Валентин в нарушение императорского декрета обвенчал влюбленных, за что и поплатился жизнью. Теперь весь мир отмечает сегодня день влюбленных, – девушка нежно коснулась его губ.
– Я сейчас! Жди! – Федор быстро накинул куртку и, не чуя под собой ног, выскочил из школы.
Прибежав домой, он кинулся в родительскую спальню и стал рыться в материнской шкатулке с драгоценностями. Он так нервничал, что никак не мог отыскать желаемое. Федор вытряхнул все содержимое на кровать и, наконец, увидел два старинных обручальных кольца из желто-красного золота, принадлежавших его деду с бабкой. Перед смертью дед отдал эти кольца Федору. «Я прожил очень хорошую жизнь, – сказал он тогда внуку. – Но это исключительно заслуга твоей бабушки. Возьми, – он протянул кольца, – пусть твоя семейная жизнь будет хотя бы наполовину такой же прекрасной, как и моя! А значит, я тоже буду спокойно спать на том свете». Тогда Федор отнесся к этому несерьезно и отдал кольца матери, и только сегодня он понял слова деда. Никто, кроме Маши, не принесет ему счастья!
Он прибежал назад тяжело дыша, Маша спокойно ожидала его, прижав к груди медвежат.
– Вот, – Федор раскрыл ладонь и дрожащей рукой надел колечко на безымянный палец девушки. – Теперь ты.
Маша с волнением взяла кольцо и очень явственно ощутила всю торжественность момента. В этот миг они соединяли себя перед лицом всевышнего, в тишине школьного коридора, без свидетелей. А нужны ли свидетели таинству любви?!
– Теперь мы вместе навсегда! – Федор крепко прижал ее к своей груди, чувствуя, как он сам полностью растворяется в ней. И уже нельзя было понять, где Он, где Она.
Федор остался дома один, мать ушла встречать праздник с новыми сослуживцами, и Федор был несказанно рад за нее. Светка отправилась на встречу Нового года с сокурсниками на дачу. А Маша осталась с родителями, и, как он ее ни уговаривал, она все же отказалась приехать к нему.
– Феденька, пойми, существует наша семейная традиция, которую я не вправе нарушать. Да и не хочу, – добавила она.
– Ты не хочешь?! – все, что касалось их отношений, он воспринимал очень болезненно.
– Глупенький, – девушка рассмеялась. – Просто я хочу, чтобы и наши с тобой дети соблюдали традиции и проводили праздники вместе с нами.
– Вот еще, – немного успокоился Федор, услышав про столь далеко идущие планы. Значит, их отношениям в ближайшие лет двадцать ничего не грозит.
– Пусть гуляют с друзьями, а мы займемся более интересными вещами, – он нежно погладил ее по щеке.
– Ну уж нет!
– Да! Я сказал! – подражая Жеглову, настаивал Федор. – Я все-таки мужчина! И последнее слово за мной!
– Конечно, милый. – Маша хитро прищурилась. – Последнее слово всегда за мужчиной! И это слово – «слушаюсь»!
Федор рассмеялся и отдал ей честь.
– Слушаюсь, моя королева!
Одноклассники даже не стали уговаривать его, когда узнали, что Маша останется дома. Для всех они были теперь единым и неделимым целым. Если где-то виднелась белокурая головка Маши, значит, рядом был Федор. Их так и называли «Наши».
– Наших не видел?
– А наши идут?
Одно время, в самом начале, мальчишки поддразнивали Федора.
– Что, друзей на юбку променял?
Но то ли полное равнодушие Федора к этим издевкам, то ли их действительно необыкновенные отношения заставили одноклассников оставить Федора с Машей в покое.
И вот наступил Новый год, а он один слоняется по пустой квартире. Пробило двенадцать, Федор открыл шампанское и сам себя поздравил с праздником. В пять минут первого раздался телефонный звонок.
– С Новым годом, – прошептал родной и любимый голос.
Они проговорили до самого утра. Федор никак не хотел отпускать ее, он теперь свято верил в приметы, и присказка: «С кем проведешь новогоднюю ночь, с тем и будешь весь год», никак не давала ему покоя. Федор надеялся, что их, пусть и невидимая, новогодняя связь, поможет им быть вместе, ведь Маша заменила ему весь Мир!
Маша ждала его возле школы, Федор еще издали увидел ее светлые волосы, выбивающиеся из-под шапки, и посмотрел на часы. «Вроде бы вовремя», – подумал он, но все равно прибавил шаг.
– Привет! – он поцеловал ее в щечку. – Ты чего так рано?
– Тебя ждала, – Маша загадочно улыбнулась. – Пошли.
Они зашли в раздевалку и забились в «свой угол».
Они уже давно приходили в школу раньше всех, это получилось спонтанно. Однажды Федор проснулся очень рано и, как всегда, с мыслью о Маше. Сидеть дома не было сил, и он медленно побрел в школу. Через пару минут, словно по мановению волшебной палочки, появилась она.
– Я очень хотел тебя увидеть, – он покраснел.
– Я тоже.
«Как хорошо, что наши желания совпадают!» – радостно подумал мальчик.
– Ты чего такая загадочная? – Федор помог ей раздеться.
Маша достала из сумки маленьких, белоснежных, пушистых медвежат, сшитых между собой красным сердечком, на котором золотыми буквами было написано «Love».
– С праздником святого Валентина!
– А это еще что за праздник?
– По одной версии Валентин был большим другом детей, и злые римляне посадили его в тюрьму, – как всегда подробно рассказывала Маша, уже привыкшая к тому, что людям в этой стране не так уж хорошо известна мировая история. – Расстроенные дети посылали ему ободряющие письма, которые теперь называются валентинки. Но 14 февраля 269 года его казнили. Но есть еще и другая легенда, и она мне нравится больше. Священник Валентин в нарушение императорского декрета обвенчал влюбленных, за что и поплатился жизнью. Теперь весь мир отмечает сегодня день влюбленных, – девушка нежно коснулась его губ.
– Я сейчас! Жди! – Федор быстро накинул куртку и, не чуя под собой ног, выскочил из школы.
Прибежав домой, он кинулся в родительскую спальню и стал рыться в материнской шкатулке с драгоценностями. Он так нервничал, что никак не мог отыскать желаемое. Федор вытряхнул все содержимое на кровать и, наконец, увидел два старинных обручальных кольца из желто-красного золота, принадлежавших его деду с бабкой. Перед смертью дед отдал эти кольца Федору. «Я прожил очень хорошую жизнь, – сказал он тогда внуку. – Но это исключительно заслуга твоей бабушки. Возьми, – он протянул кольца, – пусть твоя семейная жизнь будет хотя бы наполовину такой же прекрасной, как и моя! А значит, я тоже буду спокойно спать на том свете». Тогда Федор отнесся к этому несерьезно и отдал кольца матери, и только сегодня он понял слова деда. Никто, кроме Маши, не принесет ему счастья!
Он прибежал назад тяжело дыша, Маша спокойно ожидала его, прижав к груди медвежат.
– Вот, – Федор раскрыл ладонь и дрожащей рукой надел колечко на безымянный палец девушки. – Теперь ты.
Маша с волнением взяла кольцо и очень явственно ощутила всю торжественность момента. В этот миг они соединяли себя перед лицом всевышнего, в тишине школьного коридора, без свидетелей. А нужны ли свидетели таинству любви?!
– Теперь мы вместе навсегда! – Федор крепко прижал ее к своей груди, чувствуя, как он сам полностью растворяется в ней. И уже нельзя было понять, где Он, где Она.
1706 г. Франция. Пикардия
Антуан-Жозеф-Франсуа-Луи маркиз де Обинье, темноволосый мужчина среднего роста, немного полноватый и неуклюжий, осторожно заглянул в приоткрытую дверь и удовлетворенно улыбнулся. Неслышно ступая по ковру с причудливым аллегорическим рисунком, он подошел к жене, мирно сидящей с книгой у камина.
– Вам уже лучше, мадам? – он с любовью посмотрел на Женевьеву и нежно поцеловал ей руку.
– Да, Кларисса приготовила мне чудный чай из местных трав, и боль как рукой сняло, – она отложила в сторону книгу. – Я даже успела отдать распоряжения на кухню, чтобы приготовили вашу любимую телячью печень под маринадом.
– Только и всего? – наигранно рассерженным тоном поинтересовался муж. – Я голоден как черт и готов съесть не только печень, но и самого теленка.
– Нет, нет, не переживайте, я позаботилась о том, чтобы мой дорогой супруг был сыт, а Бланка к тому же испекла ваше любимое миндальное печенье, – улыбнулась маркиза, подыгрывая мужу. – Вижу, прогулка пошла вам на пользу, хотя погода, по-моему, не очень приятная, – она зябко поправила шаль.
– Что вы, дорогая, на улице чудесно. Солнышко припекает так, словно наступило лето. Просто эти мрачные стены поглощают весь свет. Поверьте, на улице теплее, чем здесь, у камина. И если вы согласитесь составить мне компанию, то после обеда я еще раз с удовольствием прогуляюсь по парку.
– Вам грустно здесь. Это моя вина, – тихонько выдохнула маркиза.
– Мне грустно? С чего вы взяли, да и можно ли грустить рядом с вами?
– Я знаю, я чувствую. Вы оставили королевскую службу, уехали из столицы. Вы жертвуете собой ради меня, ради Поля, – она нервно теребила шаль. – Даже я, выросшая в глуши, с трудом привыкаю к спокойной размеренной жизни. И только долг матери заставил меня удалиться из общества. А вы, коренной парижанин, привыкший блистать в свете…
– Мадам, – перебил ее муж, слишком утонченный, чтобы не понимать мучавших ее душевных страданий, – мне странно слышать эти речи из уст женщины. Ведь это женщины больше, нежели мужчины, нуждаются в обществе, комплиментах, развлечениях. А что до моей жертвенности, то какая же это жертва? Это великое счастье и благо быть подле вас, служить вам.
– Спасибо вам, мой друг! Но я видела, как вы были счастливы, когда нас навестил виконт де Блуа. Как светились ваши глаза.
– Еще бы! Конечно, я был рад, ведь я выиграл у него целых триста луидоров, – маркиз задорно рассмеялся, но уже через секунду, глядя прямо в глаза любимой женщины, совершенно серьезно произнес: – А общество? Вы знаете, только человек, который не в ладу сам с собой, человек, которому скучно оставаться одному, и он слоняется из угла в угол, потому что его ум скуден, а дух слаб, – только такой человек постоянно нуждается в обществе, потому что это самый легкий способ убежать от себя. Мне некогда скучать с самим собой, а уж тем более рядом с вами. Я не устану благодарить вас за то блаженство, в которое превратилась моя жизнь после встречи с вами. Я знаю, что вы меня никогда не любили. Нет, нет! Не перебивайте меня, – упредил маркиз возмущенный взгляд Женевьевы. – Я должен вам это сказать. Мы так часто скрываем свои чувства и показываем свою беспечность и независимость. Мы так яростно доказываем свою власть над женщинами, что становимся настоящими тиранами. А женщины только потому и позволяют властвовать над собой, потому что вы мягче нас, а следовательно, благороднее. И если верно, что нам дана власть над женщиной, то несомненно, что ваша власть над нами еще сильнее. Это власть красоты, которой мы не в силах сопротивляться. И если наша власть над вами в большинстве случаев показная, то ваша власть повсеместна и безгранична! Я не питаю никаких иллюзий на свой счет, я старше вас и многим кажусь скучным. А вы, вы божий ангел, подаривший мне счастье, – он преклонил колено и усыпал поцелуями ее руки.
– Дорогой мой супруг, – маркиза встала, гордо подняв голову, – в ваших словах есть доля истины, вернее была. Вы правы, когда я выходила замуж, то не любила вас. Уважала, ценила, но не любила. Я пыталась убежать от себя. Но, узнав вас, увидев ваше внутреннее благородство, я полюбила вас всем сердцем. И теперь мне кажется, что вы часть меня. Если вам больно, то и мое тело начинает болеть, если вам грустно, то и мне не весело. Только поэтому я завела этот разговор. Вы были так веселы и беспечны в присутствии виконта и так грустно смотрели ему вслед, что мое сердце сжалось от боли.
– Дорогая, – маркиз нежно обнял жену, – вы слишком впечатлительны. Если я и взгрустнул, то только от того, что привязан к виконту и считаю его одним из лучших своих друзей. А двор, свет, – он махнул рукой. – Вы знаете, я получил письмо от герцога Сен-Симона.
– И что же пишет наш милый Луи? – Женевьева, как и любая женщина, была любопытна. – Я знаю, как вы были дружны с его отцом и обещали оказывать всяческую поддержку сыну.
– Да, нас связывало слишком многое, и так больно, когда уходят старые друзья, – печально подтвердил господин де Обинье. – А что касается Луи, то он сейчас очень дружен с герцогом Шартским. Это очень полезно для службы, но, к сожалению, губительно для души.
– Не стоит переживать. Мне кажется, что герцог унаследовал от отца твердость духа и глубокую порядочность. Он всегда боролся против подлости, и только истина является для него законом.
– Надеюсь, что вы как всегда окажитесь правы.
– Вы ушли от вопроса, так какие же новости сообщает вам герцог?
– Как всегда в своей саркастической манере он пишет, что Версаль превратился в такое скучное место, что даже монахини завыли бы от тоски.
– Да, маркиза де Ментенон – женщина умная и властолюбивая, – согласилась Женевьева, которая не хуже мужа разбиралась в дворцовых интригах. – Чтобы удержать власть над королем, она пойдет на любые ухищрения. Даже я еще помню, как мадам, поджав губы, начала борьбу за «очищение нравов». Видимо, ей это удалось.
– Склонен с вами согласиться. Герцог пишет, что при дворе запрещены все «игривые» выражения. Теперь все свои томления дамы и кавалеры вынуждены прятать под маской благочестия. Но особенно он сокрушается о том, что отныне декольте изгнано с позором, и уже нечем радовать взгляд, – улыбнулся маркиз. – Так что удручающая скука поразила Версаль, и ныне его называют «царством святош».
– Теперь я понимаю, почему Луи так близко сошелся с герцогом Шартским. Он ведь так молод!
Филиппу исполнилось уже четырнадцать лет, и он превратился в долговязого нескладного подростка с импульсивным, но серьезным характером. Он вообще был сложен из одних противоречий, но близкие люди относили это на счет взросления и становления новой личности. Благодаря мадам он получал хорошее домашнее воспитание и классическое образование наравне с Полем. Их обучали всему, что необходимо дворянину, – геральдике, фехтованию, танцам, музыке, придворному этикету. Несмотря на то, что его окружили заботой и вниманием, Филипп, уже разучившийся доверять, твердо знал, что может рассчитывать только сам на себя. Он с упорством, достойным всяческого уважения, тянулся к науке, постигал языки, юриспруденцию, историю, философию, математику. К тому же, в отличие от Поля, он еще прекрасно скакал на лошади.
Но были и другие «науки», о которых и не подозревала мадам де Обинье. Здесь его учителем был Джо, которого мадам, естественно, никуда не отпустила. Он жил в доме, в меру сил помогая садовнику и с превеликим удовольствием повару. Филипп и Джо забирались в дальний угол парка, надежно скрытый от посторонних глаз, где Джо учил его некоторым премудростям игры в карты и кости, приемам уличных «неблагородных» драк, метанию ножа. И это тоже Филипп постигал с великим усердием.
Вот и сегодня он вместе с Джо отправился в свой тайный уголок. Поль как всегда составил им компанию. Филипп, сам того не желая, довольно быстро привязался к искалеченному ребенку. А Поль сразу же и безоговорочно принял Филиппа в свое сердце, раз и навсегда признав его и главенствующую роль, что не могло не льстить Филиппу. Сам Поль был низкорослым, тщедушным подростком, младше Филиппа на один год. Травма, полученная им в детстве, навсегда приковала его к креслу и очень сильно повлияла на характер. Застенчивый от природы, Поль стыдился своего физического недостатка, любил уединение, был молчалив и старался держаться незаметно. Именно эти качества и привлекли Филиппа. В самом начале он думал, что это просто капризный, избалованный малыш. Но, присмотревшись внимательнее, он понял, насколько одинок и беспомощен Поль в своей боли. «Мы так похожи, нас обоих незаслуженно наказала судьба. И нет никакой разницы, что он богат, а я беден, мы оба одинаково несчастны с рваной раной в душе». Они подружились, поверяя друг другу мечты и детские тайны.
Однажды Поль попросился взять его с собой, узнав, что Филипп и Джо собираются куда-то уходить.
– Только держи язык за зубами.
– Я могила, ты же знаешь, – его глаза не просто просили, они умоляли.
– Хорошо, – согласился Филипп и обратился к Джо: – Он идет с нами.
Джо засопел, но все же послушно взвалил Поля на плечи и направился в глубь парка. Миновав оранжерею и ровные, посыпанные гравием дорожки, они все дальше и дальше удалялись от замка в сторону старых развалин.
Усадив Поля на зеленую травку, Джо широко расставил ноги, наклонил вперед туловище и стал похож на идущего в бой медведя.
– Ну, давай. Не забыл еще? – обратился он к Филиппу.
– Нет! – мальчик с разбегу бросился на Джо и в ту же секунду оказался на земле.
– Не так, сколько раз тебе показывать, – мягко журил его Джо. – Видишь, берешь руку, – и он стал медленно показывать прием.
Филиппу никак не удавалось справиться со старым пиратом, и, упав в очередной раз, он, задыхаясь, попросил:
– Дай отдохнуть.
– Отдыхай, – не стал настаивать Джо. – А ты что не весел? – он перевел взгляд на Поля. Мальчик еле сдерживал слезы.
– Все! Больше не пойдешь с нами, – Филипп поднялся и обнял Поля. – Нечего тебе на это смотреть.
Мальчик отвернулся, и плечи его нервно вздрогнули. Это случалось всякий раз, когда Филипп занимался танцами, фехтованием или скакал на лошади. Именно в такие моменты искалеченный ребенок особенно остро ощущал свою ущербность.
– А знаешь, – Джо задумчиво посмотрел на Поля, – я ведь могу научить тебя метать нож. Хочешь?
Мальчик растерянно пожал плечами.
– Ты не должен так болезненно реагировать на то, что тебе не под силу какие-то дела. Ведь и здоровые люди не всегда и не все могут. Один хорошо бегает, другой сочиняет стишки, третий еще что-то. Я вот, например, не умею ни читать, ни писать – и ничего, не умер.
Мальчишки рассмеялись.
– Смех – это хорошо, мужчина всегда и везде должен иметь твердость духа и улыбаться, даже если идешь на эшафот, – он потрепал Поля по волосам. – А теперь смотри, я научу тебя обращаться с ножом. Даже не имея ног, ты сможешь всегда защитить себя. – Он достал из голенища нож, с которым никогда не расставался. – Видишь во-он тот дуб?
– И ты попадешь?
– Смотри. – Он прицельно бросил нож, и тот со свистом пролетел прямо в цель.
– Здорово, – захлебываясь от восторга, кричали наперебой мальчишки.
– Я первый!
– Нет, я!
Так у них появилась еще одна тайна.
– Вам уже лучше, мадам? – он с любовью посмотрел на Женевьеву и нежно поцеловал ей руку.
– Да, Кларисса приготовила мне чудный чай из местных трав, и боль как рукой сняло, – она отложила в сторону книгу. – Я даже успела отдать распоряжения на кухню, чтобы приготовили вашу любимую телячью печень под маринадом.
– Только и всего? – наигранно рассерженным тоном поинтересовался муж. – Я голоден как черт и готов съесть не только печень, но и самого теленка.
– Нет, нет, не переживайте, я позаботилась о том, чтобы мой дорогой супруг был сыт, а Бланка к тому же испекла ваше любимое миндальное печенье, – улыбнулась маркиза, подыгрывая мужу. – Вижу, прогулка пошла вам на пользу, хотя погода, по-моему, не очень приятная, – она зябко поправила шаль.
– Что вы, дорогая, на улице чудесно. Солнышко припекает так, словно наступило лето. Просто эти мрачные стены поглощают весь свет. Поверьте, на улице теплее, чем здесь, у камина. И если вы согласитесь составить мне компанию, то после обеда я еще раз с удовольствием прогуляюсь по парку.
– Вам грустно здесь. Это моя вина, – тихонько выдохнула маркиза.
– Мне грустно? С чего вы взяли, да и можно ли грустить рядом с вами?
– Я знаю, я чувствую. Вы оставили королевскую службу, уехали из столицы. Вы жертвуете собой ради меня, ради Поля, – она нервно теребила шаль. – Даже я, выросшая в глуши, с трудом привыкаю к спокойной размеренной жизни. И только долг матери заставил меня удалиться из общества. А вы, коренной парижанин, привыкший блистать в свете…
– Мадам, – перебил ее муж, слишком утонченный, чтобы не понимать мучавших ее душевных страданий, – мне странно слышать эти речи из уст женщины. Ведь это женщины больше, нежели мужчины, нуждаются в обществе, комплиментах, развлечениях. А что до моей жертвенности, то какая же это жертва? Это великое счастье и благо быть подле вас, служить вам.
– Спасибо вам, мой друг! Но я видела, как вы были счастливы, когда нас навестил виконт де Блуа. Как светились ваши глаза.
– Еще бы! Конечно, я был рад, ведь я выиграл у него целых триста луидоров, – маркиз задорно рассмеялся, но уже через секунду, глядя прямо в глаза любимой женщины, совершенно серьезно произнес: – А общество? Вы знаете, только человек, который не в ладу сам с собой, человек, которому скучно оставаться одному, и он слоняется из угла в угол, потому что его ум скуден, а дух слаб, – только такой человек постоянно нуждается в обществе, потому что это самый легкий способ убежать от себя. Мне некогда скучать с самим собой, а уж тем более рядом с вами. Я не устану благодарить вас за то блаженство, в которое превратилась моя жизнь после встречи с вами. Я знаю, что вы меня никогда не любили. Нет, нет! Не перебивайте меня, – упредил маркиз возмущенный взгляд Женевьевы. – Я должен вам это сказать. Мы так часто скрываем свои чувства и показываем свою беспечность и независимость. Мы так яростно доказываем свою власть над женщинами, что становимся настоящими тиранами. А женщины только потому и позволяют властвовать над собой, потому что вы мягче нас, а следовательно, благороднее. И если верно, что нам дана власть над женщиной, то несомненно, что ваша власть над нами еще сильнее. Это власть красоты, которой мы не в силах сопротивляться. И если наша власть над вами в большинстве случаев показная, то ваша власть повсеместна и безгранична! Я не питаю никаких иллюзий на свой счет, я старше вас и многим кажусь скучным. А вы, вы божий ангел, подаривший мне счастье, – он преклонил колено и усыпал поцелуями ее руки.
– Дорогой мой супруг, – маркиза встала, гордо подняв голову, – в ваших словах есть доля истины, вернее была. Вы правы, когда я выходила замуж, то не любила вас. Уважала, ценила, но не любила. Я пыталась убежать от себя. Но, узнав вас, увидев ваше внутреннее благородство, я полюбила вас всем сердцем. И теперь мне кажется, что вы часть меня. Если вам больно, то и мое тело начинает болеть, если вам грустно, то и мне не весело. Только поэтому я завела этот разговор. Вы были так веселы и беспечны в присутствии виконта и так грустно смотрели ему вслед, что мое сердце сжалось от боли.
– Дорогая, – маркиз нежно обнял жену, – вы слишком впечатлительны. Если я и взгрустнул, то только от того, что привязан к виконту и считаю его одним из лучших своих друзей. А двор, свет, – он махнул рукой. – Вы знаете, я получил письмо от герцога Сен-Симона.
– И что же пишет наш милый Луи? – Женевьева, как и любая женщина, была любопытна. – Я знаю, как вы были дружны с его отцом и обещали оказывать всяческую поддержку сыну.
– Да, нас связывало слишком многое, и так больно, когда уходят старые друзья, – печально подтвердил господин де Обинье. – А что касается Луи, то он сейчас очень дружен с герцогом Шартским. Это очень полезно для службы, но, к сожалению, губительно для души.
– Не стоит переживать. Мне кажется, что герцог унаследовал от отца твердость духа и глубокую порядочность. Он всегда боролся против подлости, и только истина является для него законом.
– Надеюсь, что вы как всегда окажитесь правы.
– Вы ушли от вопроса, так какие же новости сообщает вам герцог?
– Как всегда в своей саркастической манере он пишет, что Версаль превратился в такое скучное место, что даже монахини завыли бы от тоски.
– Да, маркиза де Ментенон – женщина умная и властолюбивая, – согласилась Женевьева, которая не хуже мужа разбиралась в дворцовых интригах. – Чтобы удержать власть над королем, она пойдет на любые ухищрения. Даже я еще помню, как мадам, поджав губы, начала борьбу за «очищение нравов». Видимо, ей это удалось.
– Склонен с вами согласиться. Герцог пишет, что при дворе запрещены все «игривые» выражения. Теперь все свои томления дамы и кавалеры вынуждены прятать под маской благочестия. Но особенно он сокрушается о том, что отныне декольте изгнано с позором, и уже нечем радовать взгляд, – улыбнулся маркиз. – Так что удручающая скука поразила Версаль, и ныне его называют «царством святош».
– Теперь я понимаю, почему Луи так близко сошелся с герцогом Шартским. Он ведь так молод!
Филиппу исполнилось уже четырнадцать лет, и он превратился в долговязого нескладного подростка с импульсивным, но серьезным характером. Он вообще был сложен из одних противоречий, но близкие люди относили это на счет взросления и становления новой личности. Благодаря мадам он получал хорошее домашнее воспитание и классическое образование наравне с Полем. Их обучали всему, что необходимо дворянину, – геральдике, фехтованию, танцам, музыке, придворному этикету. Несмотря на то, что его окружили заботой и вниманием, Филипп, уже разучившийся доверять, твердо знал, что может рассчитывать только сам на себя. Он с упорством, достойным всяческого уважения, тянулся к науке, постигал языки, юриспруденцию, историю, философию, математику. К тому же, в отличие от Поля, он еще прекрасно скакал на лошади.
Но были и другие «науки», о которых и не подозревала мадам де Обинье. Здесь его учителем был Джо, которого мадам, естественно, никуда не отпустила. Он жил в доме, в меру сил помогая садовнику и с превеликим удовольствием повару. Филипп и Джо забирались в дальний угол парка, надежно скрытый от посторонних глаз, где Джо учил его некоторым премудростям игры в карты и кости, приемам уличных «неблагородных» драк, метанию ножа. И это тоже Филипп постигал с великим усердием.
Вот и сегодня он вместе с Джо отправился в свой тайный уголок. Поль как всегда составил им компанию. Филипп, сам того не желая, довольно быстро привязался к искалеченному ребенку. А Поль сразу же и безоговорочно принял Филиппа в свое сердце, раз и навсегда признав его и главенствующую роль, что не могло не льстить Филиппу. Сам Поль был низкорослым, тщедушным подростком, младше Филиппа на один год. Травма, полученная им в детстве, навсегда приковала его к креслу и очень сильно повлияла на характер. Застенчивый от природы, Поль стыдился своего физического недостатка, любил уединение, был молчалив и старался держаться незаметно. Именно эти качества и привлекли Филиппа. В самом начале он думал, что это просто капризный, избалованный малыш. Но, присмотревшись внимательнее, он понял, насколько одинок и беспомощен Поль в своей боли. «Мы так похожи, нас обоих незаслуженно наказала судьба. И нет никакой разницы, что он богат, а я беден, мы оба одинаково несчастны с рваной раной в душе». Они подружились, поверяя друг другу мечты и детские тайны.
Однажды Поль попросился взять его с собой, узнав, что Филипп и Джо собираются куда-то уходить.
– Только держи язык за зубами.
– Я могила, ты же знаешь, – его глаза не просто просили, они умоляли.
– Хорошо, – согласился Филипп и обратился к Джо: – Он идет с нами.
Джо засопел, но все же послушно взвалил Поля на плечи и направился в глубь парка. Миновав оранжерею и ровные, посыпанные гравием дорожки, они все дальше и дальше удалялись от замка в сторону старых развалин.
Усадив Поля на зеленую травку, Джо широко расставил ноги, наклонил вперед туловище и стал похож на идущего в бой медведя.
– Ну, давай. Не забыл еще? – обратился он к Филиппу.
– Нет! – мальчик с разбегу бросился на Джо и в ту же секунду оказался на земле.
– Не так, сколько раз тебе показывать, – мягко журил его Джо. – Видишь, берешь руку, – и он стал медленно показывать прием.
Филиппу никак не удавалось справиться со старым пиратом, и, упав в очередной раз, он, задыхаясь, попросил:
– Дай отдохнуть.
– Отдыхай, – не стал настаивать Джо. – А ты что не весел? – он перевел взгляд на Поля. Мальчик еле сдерживал слезы.
– Все! Больше не пойдешь с нами, – Филипп поднялся и обнял Поля. – Нечего тебе на это смотреть.
Мальчик отвернулся, и плечи его нервно вздрогнули. Это случалось всякий раз, когда Филипп занимался танцами, фехтованием или скакал на лошади. Именно в такие моменты искалеченный ребенок особенно остро ощущал свою ущербность.
– А знаешь, – Джо задумчиво посмотрел на Поля, – я ведь могу научить тебя метать нож. Хочешь?
Мальчик растерянно пожал плечами.
– Ты не должен так болезненно реагировать на то, что тебе не под силу какие-то дела. Ведь и здоровые люди не всегда и не все могут. Один хорошо бегает, другой сочиняет стишки, третий еще что-то. Я вот, например, не умею ни читать, ни писать – и ничего, не умер.
Мальчишки рассмеялись.
– Смех – это хорошо, мужчина всегда и везде должен иметь твердость духа и улыбаться, даже если идешь на эшафот, – он потрепал Поля по волосам. – А теперь смотри, я научу тебя обращаться с ножом. Даже не имея ног, ты сможешь всегда защитить себя. – Он достал из голенища нож, с которым никогда не расставался. – Видишь во-он тот дуб?
– И ты попадешь?
– Смотри. – Он прицельно бросил нож, и тот со свистом пролетел прямо в цель.
– Здорово, – захлебываясь от восторга, кричали наперебой мальчишки.
– Я первый!
– Нет, я!
Так у них появилась еще одна тайна.
1984 г. СССР. Москва
Маша проснулась счастливая, от того, что есть Федор, и она дышит с ним одним воздухом. Девушка быстренько соскочила с кровати и побежала в душ. Глянув на себя в зеркало, Маша обомлела – она не увидела своего отражения, на нее, улыбаясь, смотрел Федор. Потрясенная, она отскочила, зажмурила глаза и, отдышавшись, опять подошла к зеркалу, но он не исчез, мягко улыбаясь, будто маня… Удивленная, она стала разглядывать каждую черточку и вдруг поняла, что его душа живет в ней, сплетясь воедино и образуя новый контур человека в человеке, словно он был там всегда. Уже без страха она улыбнулась своему мужскому отражению в женском начале.
Смех, шутки и веселье. Первое апреля. Весь день ребята прикалывали друг друга, не обойдя своим вниманием и учителей. Молодому физику подпилили ножки у стула. Поднявшись с пола и потирая ушибленные места, он долго выяснял, кто виноват, но досталось, как всегда, Петрову. «Балалайке» под стол поставили таз с горячей водой, она тоже «пошутила» в ответ, ровным рядом по вертикали поставила всему классу двойки.
После школы у Маши был свободный день, и они отправились к Федору домой.
Сначала он как радушный хозяин привел гостью на кухню. Достав из холодильника мамины котлеты и блинчики с мясом, он стал кормить ее с рук. Маша смешно морщила носик, но когда ее губы нежно касались его пальцев, испытывал ни с чем не сравнимое блаженство.
– Вкусно! А кто это приготовил?
– Кто, кто? – ему не хотелось отвлекаться. – Дед Пихто.
– Как?! – Маша широко раскрыла глаза. – Ты же мне сказал, что твой дедушка умер?!!
– Маш? – Федор посмотрел ей в глаза и замялся.
Они сидели в его комнате, на улицу давно спустились сумерки, но им было очень хорошо и уютно в темноте.
– Да, – она улыбнулась и прижалась к нему.
– Что мы будем делать, когда закончим школу? – этот вопрос давно мучил его, и он боялся ответа. Но терпеть он уже больше не мог, да и со школой предстояло проститься через два месяца.
– Поедем в Америку, – она чуть-чуть отстранилась и перешла на шепот, никогда и не с кем, даже с ним она не обсуждала свою страну. – Здесь невозможно жить, хотя ты сам это скоро поймешь. – Она помолчала и добавила: – Тебе там точно понравится.
– А если меня не выпустят? – он не думал о матери, о сестре и уж, конечно, о гражданском долге.
– Тогда я останусь здесь! – она тоже, впервые в жизни, не задумывалась о своих близких.
– Я тебя люблю, – сомнения растаяли, и сердечко радостно запело. Он притянул ее к себе.
– Ой! Что это вы тут делаете? – в комнату вошла Светка.
– Стучаться надо! – от неожиданности Федор довольно грубо отчитал сестру.
– Извини, пришла, кругом темнота, а тут разговоры, – она немного растерялась. – А вы чего так сидите?
– Уроки делаем.
– А… – протянула Светка. – Ну-ну, смотрите только, чтобы ваши первоапрельские уроки не округлились в новогодний подарок.
На следующий день Маша не пришла в школу. Федор, озираясь по сторонам, ждал ее у входа.
– Где Маша?
– А что Маша не пришла? – одноклассники забросали вопросами, но он лишь растерянно пожимал плечами.
После первого урока, охваченный дурными предчувствиями, он насшибал двушек и побежал звонить. Телефон молчал. Чувствуя, как все глубже становится черная пропасть отчаянья, Федор пошел домой, где до самой ночи неистово накручивал диск.
«Что-то случилось? Заболела? Но почему не отвечают родители? Может, она в больнице?» – тревожные мысли вихрем проносились в голове, а ледяная рука ужаса все сильней и сильней сдавливала сердце.
Промучившись всю ночь, на следующее утро он решительно зашел в кабинет директора.
– Что тебе? – Августа Марковна сняла очки и внимательно посмотрела на Федора.
– Маша Морозова вчера в школе отсутствовала.
– Я в курсе, – директриса поджала губы.
– Почему? Что с ней? – его подбородок отчаянно дрожал.
– Я не обязана отвечать на твои… – но, увидев его несчастный взгляд, смилостивилась. – Она больше не будет здесь учиться, – ее голос стал мягким, почти материнским. – Они уехали, Феденька.
– Куда? В отпуск?
– Нет, – Августа Марковна грустно покачала головой. – Они уехали в Америку, навсегда. Тебе лучше забыть о ней.
– Не-е-е-ет!!! – он закричал так, что задрожали окна.
Смех, шутки и веселье. Первое апреля. Весь день ребята прикалывали друг друга, не обойдя своим вниманием и учителей. Молодому физику подпилили ножки у стула. Поднявшись с пола и потирая ушибленные места, он долго выяснял, кто виноват, но досталось, как всегда, Петрову. «Балалайке» под стол поставили таз с горячей водой, она тоже «пошутила» в ответ, ровным рядом по вертикали поставила всему классу двойки.
После школы у Маши был свободный день, и они отправились к Федору домой.
Сначала он как радушный хозяин привел гостью на кухню. Достав из холодильника мамины котлеты и блинчики с мясом, он стал кормить ее с рук. Маша смешно морщила носик, но когда ее губы нежно касались его пальцев, испытывал ни с чем не сравнимое блаженство.
– Вкусно! А кто это приготовил?
– Кто, кто? – ему не хотелось отвлекаться. – Дед Пихто.
– Как?! – Маша широко раскрыла глаза. – Ты же мне сказал, что твой дедушка умер?!!
– Маш? – Федор посмотрел ей в глаза и замялся.
Они сидели в его комнате, на улицу давно спустились сумерки, но им было очень хорошо и уютно в темноте.
– Да, – она улыбнулась и прижалась к нему.
– Что мы будем делать, когда закончим школу? – этот вопрос давно мучил его, и он боялся ответа. Но терпеть он уже больше не мог, да и со школой предстояло проститься через два месяца.
– Поедем в Америку, – она чуть-чуть отстранилась и перешла на шепот, никогда и не с кем, даже с ним она не обсуждала свою страну. – Здесь невозможно жить, хотя ты сам это скоро поймешь. – Она помолчала и добавила: – Тебе там точно понравится.
– А если меня не выпустят? – он не думал о матери, о сестре и уж, конечно, о гражданском долге.
– Тогда я останусь здесь! – она тоже, впервые в жизни, не задумывалась о своих близких.
– Я тебя люблю, – сомнения растаяли, и сердечко радостно запело. Он притянул ее к себе.
– Ой! Что это вы тут делаете? – в комнату вошла Светка.
– Стучаться надо! – от неожиданности Федор довольно грубо отчитал сестру.
– Извини, пришла, кругом темнота, а тут разговоры, – она немного растерялась. – А вы чего так сидите?
– Уроки делаем.
– А… – протянула Светка. – Ну-ну, смотрите только, чтобы ваши первоапрельские уроки не округлились в новогодний подарок.
На следующий день Маша не пришла в школу. Федор, озираясь по сторонам, ждал ее у входа.
– Где Маша?
– А что Маша не пришла? – одноклассники забросали вопросами, но он лишь растерянно пожимал плечами.
После первого урока, охваченный дурными предчувствиями, он насшибал двушек и побежал звонить. Телефон молчал. Чувствуя, как все глубже становится черная пропасть отчаянья, Федор пошел домой, где до самой ночи неистово накручивал диск.
«Что-то случилось? Заболела? Но почему не отвечают родители? Может, она в больнице?» – тревожные мысли вихрем проносились в голове, а ледяная рука ужаса все сильней и сильней сдавливала сердце.
Промучившись всю ночь, на следующее утро он решительно зашел в кабинет директора.
– Что тебе? – Августа Марковна сняла очки и внимательно посмотрела на Федора.
– Маша Морозова вчера в школе отсутствовала.
– Я в курсе, – директриса поджала губы.
– Почему? Что с ней? – его подбородок отчаянно дрожал.
– Я не обязана отвечать на твои… – но, увидев его несчастный взгляд, смилостивилась. – Она больше не будет здесь учиться, – ее голос стал мягким, почти материнским. – Они уехали, Феденька.
– Куда? В отпуск?
– Нет, – Августа Марковна грустно покачала головой. – Они уехали в Америку, навсегда. Тебе лучше забыть о ней.
– Не-е-е-ет!!! – он закричал так, что задрожали окна.
1707 г. Франция. Пикардия – Париж
Раз в два-три месяца Джо отпрашивался у маркизы для поездки в Париж.
– Ну почему тебе не сидится дома? – укоряла его мадам де Обинье. – Если тебе что-то нужно, скажи!
– Мадам, – Джо, опустив глаза, переминался с ноги на ногу. – Душа просит, друзей хочу повидать.
– Ну почему тебе не сидится дома? – укоряла его мадам де Обинье. – Если тебе что-то нужно, скажи!
– Мадам, – Джо, опустив глаза, переминался с ноги на ногу. – Душа просит, друзей хочу повидать.