Артамонова Алена. Маша, прости

   Обняв плачущую женщину, он крепко прижал ее к себе.
   – Вот и молодец, я рад, что ты наконец-то ушла от него, – сейчас он нисколько не лукавил.
   На следующий день Андрей подвез Людмилу к ее дому.
   – Ты уверена, что справишься сама? – заботливо поинтересовался он, осечки быть не должно.
   Женщина нервно кивнула.
   Открыв дверь, она обнаружила сидящего на кухне Павла.
   – Что-то быстро отбегалась? – со злорадством произнес он. – Небось, хахаль выгнал, так тебе и надо! Думаешь, я назад приму? – измывался он над Людмилой, хотя провел бессонную ночь, полную страхов и беспокойства перед замаячившим на горизонте одиночеством.
   – Я за вещами.
   – За вещами? – он поперхнулся. – За какими вещами?
   – Не переживай, я возьму только свою одежду.
   Она зашла в спальню и, собрав в два чемодана только самое необходимое, потащила их к выходу. Павел все так же неподвижно сидел за столом. Людмила подошла к мужу.
   – Прости, я оставила в прихожей свой телефон, если что-то понадобится, – она замялась, – постирать, приготовить, ты звони.
   Павел встряхнулся, вскочил и смачно плюнул ей в лицо.
   – Вон! Вон! – толкая и пиная, он погнал ее к выходу, а когда закрыл дверь, подбежал к окну и из-под занавески стал смотреть на улицу.
   Во дворе стояла красная «девятка», а возле нее, нервно прохаживаясь, курил молодой парень. «Бандит, новый русский!» – сделал свои выводы мужчина, и тут он увидел Людмилу. Парень бросился ей на помощь, а женщина подняла голову и посмотрела на их окна. Павел спрятался за штору, и его стали душить слезы.
 
   Через два дня Макс объявил, что ему нужно на недельку уехать по делам в Питер, а еще через три появился молодой человек и сообщил ничего не понимающей женщине, что квартира была сдана на два месяца, и срок давно истек. Ей показалось, что это дурной сон. Ничего не видя перед собой, Людмила машинально собрала вещи и, сев в такси, назвала адрес своих родителей.

1720 г. Франция. Париж

   Филипп, скованный кандалами, стоял на Гревской площади, а вокруг абсолютно голые кружили хоровод регент, аббат Дюбуа и мадам Феран, а позади них с рогами и копытами, перевязанный орденской лентой, корчил злые рожицы д’Аверн.
   Филипп пытался вырваться из оков, но чувствовал только, что силы оставляют его, и тут он с трудом открыл глаза.
   – Ух, это всего лишь сон, – выдохнул он с облегчением.
   – Филипп, наконец вы очнулись! – над ним склонилось озабоченное лицо Габриэль.
   – Где я? – слова давались ему с трудом.
   – Вы у нас дома уже пять дней. Вы ничего не помните?
   – Нет, – соврал Филипп. То, что он помнил, вспоминать совсем не хотелось.
   – Давайте, я напою вас отваром, который приготовил доктор Брюни.
   – Здесь был доктор? – Филипп попытался встать, но слабость во всем теле не позволила ему этого сделать.
   – Я помогу, – она приподняла подушки. – А теперь пейте маленькими глотками, – Габриэль осторожно поднесла к губам небольшую чашу.
   Напиток был горьким, и Филипп закашлялся.
   – Ничего, ничего, – словно маленького, уговаривала его хозяйка дома. – Сделайте еще глоточек, вот так. А теперь полежите спокойно, я принесу вам бульон.
   Габриэль вышла, а Филипп опять провалился в сон.
   На следующее утро он почувствовал себя совсем здоровым и попросил у любезной хозяйки что-нибудь перекусить.
   – Сначала лекарство…
   – Опять? – закапризничал он.
   – Мэтр Брюни приказал принимать его на голодный желудок.
   – Габриэль, помилуй, все доктора – бездельники и пройдохи, они говорят глупые вещи, чтобы выглядеть значительнее, – взмолился Филипп.
   – Вы ведете себя как ребенок! А ну-ка быстро! – она осталась равнодушной к его нытью.
   Через пятнадцать минут Габриэль принесла ему аппетитно пахнущее бланманже – густое пюре из риса и курицы, сдобренное миндальным молоком, сахаром и свиным салом.
   – Напугал ты нас, – в комнату вошел Артур.
   – Извините, что доставил вам столько хлопот и особенно вам, Габриэль, – Филипп с благодарностью посмотрел на девушку.
   – Ну, что вы, это то малое, что мы могли для вас сделать, – прошептала она.
   – Хлопоты? Ну, ты даешь, да, по-моему, моей женушке это доставило огромную радость. Они с Джо не отходили от тебя ни на минуту, так что мне приходилось силой оттаскивать их от твоей кровати, – бросив беглый взгляд на жену, весело выдал все тайны Артур. – Так что в следующий раз, когда захочешь поболеть, милости просим в наш дом.
   – Что ты болтаешь, – Габриэль сердито посмотрела на мужа и тут же обратилась к маркизу: – Не слушайте его! Пусть эта болезнь будет последней в вашей жизни!
   – Вы ангел, – Филипп поцеловал ей руку, чем еще больше ее смутил.
   – Да, кажется, я опять что-то не то сказал, – виновато пробурчал хозяин дома.
   – Вы настоящие друзья, и я так рад, что вы у меня есть! – с чувством поблагодарил Филипп.
   – А несколько дней назад ты говорил обратное, – поддел его Рыжий.
   Филипп сразу вспомнил постыдную сцену в кабаке.
   – Ты прав, и мне очень стыдно, испытанные друзья – величайшее из земных благ, хотя как раз за этим благом мы меньше всего гонимся.
   – Да ладно, брось! – Артур присел на кровать. – Ты лучше скажи, что с этим гвардейцем делать?
   – Каким гвардейцем?
   – Ну вот, говорил же я Косому, что бредит человек, а он «убить, убить!» – Артур задумчиво почесал голову.
   – Кого вы убили?
   – Да не убили, так, покалечили малость, да заперли на барже, пока ты не оклемаешься.
   – Слушай, Рыжий, ты не на причастии, – разозлился Филипп, – говори понятно.
   – Вот я и говорю, мы тебя сюда принесли, то есть привезли, – тут же поправил он, чтобы не задеть самолюбие друга. – А ты стал кричать: «Узнайте, что с мадам д’Аверн, а ее мужа убить, немедленно!» Мы тебя спросили, за что, а ты говоришь: «Он свою жену регенту продал» за эту, как ее, – Артур нахмурился, – ну за ленту там какую-то.
   – Орденскую, – прошептал Филипп.
   – Правильно, орденскую.
   – И?
   – Про мадам д’Аверн говорит весь Париж, уж слишком дорого обошлась регенту его новая прихоть.
   – Ее заставили, – прошептал Филипп.
   – Мы и поехали к ее муженьку, привезли на баржу, Косой его немного… ну того, потряс, – Артур хитро прищурился. – Зачем, говорим, жену продал. Он – в отказ. Нет, говорит, это ее идея, все она придумала, я только следовал ее советам.
   – Мерзавец! – Филипп с силой ударил кулаком по кровати. – Они ее заставили!
   – Простите меня, – тихонько перебила Габриэль. – Но мне кажется, я должна вам это сказать. Женщину нельзя заставить, ее можно убедить, обмануть, купить, но заставить, – Габриель покачала головой, – заставить нельзя.
   – Вы ее не знаете, она чистый ангел!
   – Мы тоже ничего не поняли, – продолжал Артур, – поэтому послали Воробушка в славный Аменьен. – Воробушек был одним из головорезов Рыжего, за свой маленький рост и невероятную способность вынюхивать и разведывать получил прозвище в честь этой юркой, наглой и неприметной птички.
   – И что? – Филипп почувствовал, как заныло сердце.
   – Эта дамочка еще с ранних лет зарекомендовала себя как распутная девка.
   – Артур! – маркиз закипел от негодования.
   – Хорошо, как распутная дама, хотя смысла это не меняет. Ты дослушай, а потом ори, – разозлился Рыжий. – Так вот, в тринадцать лет она сбежала с бродячими музыкантами, но папаша быстро ее отыскал и вернул домой, в четырнадцать она соблазнила местного священника и даже родила от него ребенка. Святого отца с позором изгнали из лона церкви, а мадам занялась мясником. Потом был булочник. В общем, в городе не осталось ни одного мужчины, который бы не побывал в ее постели. Родители хватались за голову, не зная как сбыть с рук непутевую дочь. Как ты сам понимаешь, никто из соседей не хотел брать ее в жены. Но на счастье семьи в городе проездом оказался лейтенант д’Аверн, он сразу же влюбился в доверчивую, наивную, с глазами мадонны девушку. Хотя Феран был не богат, родители с радостью вручили ему свое «сокровище». Приехав в Париж, мадам д’Аверн огляделась и решила, что она достойна более лучшей жизни, нежели способен дать ей муж. Вот так и родился план по охмурению регента.
   – Я тебе не верю! Я сам слышал ее разговор с графиней де Конфлан.
   Артур посмотрел на наивного и чересчур доверчивого друга, тяжело вздохнул и продолжил свой рассказ.
   – Хитрая дама поняла, что для соблазнения регента нужно придумать что-нибудь необычное. В Пале-Рояле хватает распутниц на любой вкус и возраст, а вот невинности и верности не найдешь. Вот она и решила разыграть добродетельную барышню.
   – Но она ему отказала, он сам мне признался, – Филипп не хотел верить услышанному.
   – Конечно, отказала, – согласился Артур. – Потому что за непокорность платят дороже. Разыграв на глазах у слуг мерзкую сцену, мадам сделала вид, что оскорблена, и покинула Париж. Муж, следуя ее указаниям, отправился к регенту и получил столько, сколько ни при каких других обстоятельствах регент никогда бы не заплатил.
   Филипп в бессилии откинулся на подушки, и его плечи тихонько вздрогнули.
   – Ты давай бросай свои благородные штучки! Нечего из-за дамы, черт ее подери, голову терять! Лучше скажи, что с мужем делать? Вся полиция на ногах, он ведь теперь как-никак зятек нашего правителя, – не удержался от смеха Рыжий.
   – Одежду давай!
   – Прямо сейчас?
   – Да! Покончим с этим немедленно!
 
   Друзья приехали на заброшенную баржу, где иногда, под дешевое вино с местными «дамами», предавались воспоминаниям о былых днях юности.
   В темноте, на соломе лежало бездыханное тело мужчины.
   – Эй, зажгите свечи, – крикнул Артур и, подойдя поближе, споткнулся о пустой, глиняный кувшин. Он тихонько поднял его и с недоумением посмотрел на Косого. – Ты его что, не кормил?
   – А что сразу я? – занял оборону гигант. – Я думал, ты покормишь.
   Мужчина на полу тихонько застонал.
   – Ну, кажется, жив, – облегченно вздохнул Рыжий и посмотрел на Филиппа. – Что делать будем?
   – Выкиньте его на пристань, там кто-нибудь подберет, – брезгливо поморщился маркиз. Всю дорогу он думал о том, что случилось. Ему не хотелось верить в то, что рассказали ему друзья, но не доверять им у него не было основания. Вся эта история стала ему настолько омерзительна, что он быстрым шагом вышел на свежий воздух.
 
   – Я сказал маркизе, что ты срочно уехал по делам в поместье, – предупредил Джо, когда они сели в карету.
   – Спасибо.
   – Эх, спасибо, – Джо легонько дал ему подзатыльник.
   – Не ругайся, старина, – Филипп положил голову ему на плечо. – Ты лучше ответь мне, отец, почему меня в жизни преследуют разочарования?
   – Ты хочешь, чтобы люди поступали исключительно согласно твоим желаниям, чтобы они говорили слова, которые тебе кажутся правильными. А люди? – он немного подумал. – У каждого свое мнение, свои идеалы. Они просто не могут быть такими, какими ты их нарисовал в своем воображении.
   – Значит, я виноват в том, что ошибаюсь?
   – Разве я сказал, что ты виноват? Нет, ни ты, ни они не виновны. Посмотри в небо, видишь, птицы парят, а теперь представь себе, что ты начнешь учить их летать, а они тебя – скакать на лошади? Просто мы все разные, и делаем только то, что именно нам кажется правильным. Нельзя разделить мир на добрый и злой, нет белого и черного, плохой поступок не бывает только плохим, а хороший может иметь плохое последствие, – старик погладил его по голове. – Середина и есть справедливость к себе и другим.
 

2001 г. Россия. Москва

   – Вот ты где? – в спальню просунулась светловолосая голова сынишки. – Спрятался? – заговорщицки поинтересовался он и прыгнул к отцу на кровать.
   – Понравилось у Романовых? – сын вместе с бабушкой вернулись от соседей.
   – Не-а! Не люблю в гости ходить, – честно признался маленький человечек.
   – Почему?
   – Там нужно всем показывать, что ты хороший, и все доедать.
   – Значит, дома можно быть плохим? – еле сдерживая улыбку, поинтересовался отец.
   – Дома можно быть самим собой, – совсем по-взрослому признался мальчик.
   – Феденька, – в комнату, предварительно постучав, вошла Катя с телефонной трубкой в руке. – Тебя.
   – Кто? – Федор, недовольный прерванным общением с сыном, укоризненно посмотрел на жену.
   – Николай Крылов, – прикрыв трубку рукой, тихонько прошептала Катя, – говорит, что это срочно. Он уже несколько раз звонил, – она передала ему аппарат и взяла на руки сына. – А тебе пора спать, поздно уже.
   – Мамочка, спать опоздать нельзя, это не кино, – мальчик с надеждой посмотрел на отца, но поддержки не получил, поэтому грустно помахал рукой.
   – Алло, – оставшись один, Федор поудобнее устроился на кровати.
   – Зазнался, знаменитостью стал, старых друзей – побоку, – голос у одноклассника совсем не изменился, был таким же бодрым и жизнерадостным.
   – Ну, это еще не известно, кто зазнался, – рассмеялся Федор. – Это ты у нас знаменитость – владелец газет, пароходов.
   – Врут, все врут! Ни газет, ни пароходов, так, маленький краник на трубе, ведущей из щедрых недр родины, – отшутился Колька. – Как все-таки здорово вновь слышать твой голос. А то исчез, женился и даже на свадьбу не пригласил.
   – Так получилось, извини, но я тоже чертовски рад, – он широко улыбнулся. – А ты с нашими общаешься?
   – Не то чтобы плотно общаюсь, а так – созваниваюсь кое с кем, иногда на тусовках пересекаемся. Лерку помнишь?
   – Рыжову?
   – Она у нас теперь не Рыжова, а жена депутата, Валерка – дома строит, а Юрка Самсонов, помнишь? Погиб.
   – Неужели? – оба замолчали.
   – А помнишь, как ты в пятом классе у отца пистолет стащил и хвастался, что тебя им лично министр обороны наградил? – почему-то вспомнил Федор.
   – Как же забудешь, неделю на заднице сидеть не мог.
   Они весело вспоминали школьные годы, и Федору стало как-то легко и спокойно, хотя все, над чем они сегодня смеялись, тогда не вызывало столь приятных впечатлений.
   – А чего мы с тобой по телефону треплемся? Давай встретимся? – предложил Федор. – Приезжай ко мне.
   – Долго ехать, я в Лондоне, а насчет встречи ты совершенно прав! Обязательно надо увидеться! Ты знаешь, после того, как решили снять эту передачу, я теперь все время наше детство вспоминаю, и так хорошо на душе, жду не дождусь, когда вас всех увижу. Федь, ты чего замолчал?
   – Я туда не пойду.
   – Здрасьте, ты же у нас герой дня?
   – Герой не герой, не пойду, – резко оборвал Федор.
   – Постой, – Колька немного помолчал. – Ты из-за Маши?
   Федор по-прежнему молчал.
   – Ну и зря! О ней никто говорить и не собирается после того, как она сбежала. Да, что там! Даже вспоминать противно! Так что не морочь голову, приходи! А какой я банкет заказал, скажу тебе по секрету, – он почему-то перешел на шепот. – Огромный торт, а там девочки…
 
   Федор чувствовал себя мучительно-скверно, но разговор с одноклассником уже посеял зерно сомнения в его душе, ностальгические картинки школьной жизни так четко всплывали в памяти, что казалось, будто все это происходит сейчас. Желание встретиться с детством взяло верх. «В конце, концов, почему я должен портить себе жизнь из-за этой дряни!» – и он с новой силой рисовал в воображении картинки униженной жизнью Маши.

1986 г. Тибет. Монастырь Тикс

   – Прощайтесь.
   – Разве мы не останемся с ней?
   – Нет, этот путь она должна пройти сама.
   – Когда мы сможем забрать… – Алекс не смог произнести это страшное слово.
   – Через три года, – лицо монаха не выражало никаких эмоций.
   – Что? – ахнула Надежда Николаевна.
   – Вы хотите сказать, что она проживет еще три года? – заикаясь, переспросил отец.
   – Сколько она проживет, мне не известно, но через три года она должна будет покинуть эти стены.
   Лучик надежды коснулся родителей, и они склонились над дочерью, веря и не веря в услышанное.
   «Может, я вижу ее последний раз», – Алекс погладил девочку по голове. Ему хотелось стать защитой, стеной, воином, схватить весь мир и бросить к ногам дочери. Он мог сделать ради нее все, но не знал как.
   Маша внезапно открыла глаза и посмотрела на родителей.
   – Ты счастлива?
   Она попыталась шевельнуть губами, но безуспешно.
   «Только бы он оказался прав!» – мать целовала больные, высохшие руки ребенка, не зная, дано ли ей будет еще раз увидеть самое дорогое, что у нее есть. И как не страшно ей было оставлять на волю судьбы свою драгоценную ношу, но у нее не оставалось выхода, потому что она выбрала – шанс.
 
   Машу теперь все время окутывал вязкий, липкий, тягучий мрак, она с трудом прорывалась через темноту к маленькой светящейся точке, но тьма не отпускала ее, словно болото, засасывая все глубже и глубже. Временами наступало просветление, и сквозь пелену, такую же вязкую и тягучую, девушка видела незнакомое монголоидное лицо в желтой шапочке и горький вкус на губах, обжигающий внутренности, после чего она опять летела в пасть бездны.

1720 г. Франция. Париж

   Филипп в полном одиночестве сидел в парке за домом. «Грустно, но почему же так грустно и отчего так щемит сердце? Жизнь никому не сходит с рук, даже самым счастливым из нас». Он окинул взглядом тенистые аллеи, аккуратно посыпанные гравием дорожки, античные скульптуры из мрамора и маленький пруд. Чуть далее он заметил сгорбленную фигуру Джо. Старик тяжело ступал, опираясь на палку. «Совсем старый, скоро и ты покинешь меня», – невесело вздохнул Филипп.
   Старик доковылял до скамейки и, тяжело дыша, присел рядом.
   – Грустишь?
   – Размышляю, – Филипп обнял старика за плечи. – Удивительно, как в Париже летит время. Если взять каждый день в отдельности, то не окажется ни одного незаполненного, но если соединить их вместе, то можно изумиться, как они пусты, – он печально вздохнул. – Отец, скажи, почему так устроен мир, чем больше возможностей, тем меньше желаний? Теперь мне с трудом удается мечтать.
   – Дважды согревается тот, кто сам рубит дрова для своего камина.
   – Последнее время я перестал тебя понимать.
   – Именно это и пугает меня больше всего, – он взял его за руку. – Ты – самое дорогое, что у меня есть, и моя душа разрывается от боли, видя, как страдает твоя. Послушай меня, мой мальчик, – его негромкий голос был наполнен любовью. – Наверное, сейчас я понимаю тебя лучше, чем ты сам. В тебе сидит ядовитое жало, и вместо того, чтобы вырвать его, ты выкладываешь кирпичики жизни вокруг, не замечая, что твой дом пропитался ядом. Вырви это жало, тебе сразу станет легче дышать, и ты опять научишься мечтать.
   – Спасибо, – Филипп повеселел и крепко обнял старика. – Ты прав! Ты как всегда прав! – он резко вскочил. – Мне нужно уехать, только не спрашивай ни о чем.
   – Ты уверен, что правильно меня понял? – но вопрос повис в воздухе.
 

1986 г. Тибет. Монастырь Тикс

   Маша открыла глаза и отчетливо увидела серый каменный потолок. Она попыталась пошевелить рукой, но не смогла, тело свинцом тянуло вниз.
   Над ней склонилось незнакомое лицо молодого мужчины.
   «Значит, это не сон, а уже реальность», – она была счастлива оттого, что вновь подчинила себе разум.
   Монах внимательно посмотрел на девушку, а затем исчез, чтобы вернуться через несколько минут с другим монахом, который казался древним стариком.
   – Где я? – Маше казалась, что она громко кричит, но она всего лишь беззвучно шевелила губами.
   – Не волнуйся, – старик говорил, медленно растягивая слова.
   – Мама? – она понимала, что ее не слышат, но все равно задавала вопросы.
   – Твои родители дома, – он словно читал ее мысли.
   – Почему я здесь?
   – Твоя душа пыталась покинуть этот мир, не выполнив своих задач. – Ты у друзей, не переживай, тебе предстоит пройти долгий путь, – он повернулся к молодому монаху и отдал непонятные Маше распоряжения.
 
   Реабилитация была долгой и мучительно тяжелой, ее поили горькими травами, от которых горели все внутренности, натирали мазью, с резким запахом мяты, делали очень болезненный массаж. Девушка уставала, кричала от боли, но сопротивляться у нее еще не было сил. Она ощущала себя как бы переломанной пополам. Постепенно, сквозь легкое покалывание, начали двигаться руки, потом ноги. Затем при помощи монаха она стала подниматься и делала несколько неуверенных шагов. Маша трогала свою голову и не понимала.
   – Зачем меня постригли наголо?
   Но ответа не последовало. Молодой монах был немногословен, отдавая лишь короткие приказания.
   – Ешь, пей, иди.
   Изредка ее навещал старик, внимательно осматривал и на все ее расспросы отвечал всегда одинаково.
   – Еще не время, сейчас твоя задача восстановить тело.
   Несмотря на однообразие нынешней жизни и отсутствие близких людей, Маша ощущала какое-то внутреннее спокойствие и свободу, плюс маленькие радости от возвращающейся возможности обладания своим телом и разумом…
 
   Прошел год, где-то там осталась другая жизнь, словно прочитанная книга, не имеющая к тебе никакого отношения. Маша уже прилично понимала людей, приютивших ее, и успела ознакомиться с устройством монастыря, ставшим ей домом.
   Главное сооружение монастыря, перед которым стояла гонпа, было двухэтажное величественное здание с большой, раскрашенной в яркие цвета дверью, в котором находился внутренний дворик, вымощенный гладкими от времени камнями. Справа в одном из углов находилась дверь, ведущая в главный храм, где главное место занимал Будда. Монастырский интерьер назвать богатым не поворачивался язык, здесь отсутствовало роскошь христианских храмов, призванная подавлять своим великолепием и величием человеческое Я.
   Здесь все было опрятно и аккуратно, как в обыкновенном жилище.
   Слева находилась веранда, на которой было установлено огромное молитвенное колесо. По правую сторону двора располагались комнаты монахов.
   Пища была однообразна. Утром – вода и ломтик ржаного хлеба, в обед – маленькие шарики, которые запивали молоком. Как их делали? В деревянную миску с мукой добавлялась теплая вода, и все это взбивалось маленькими деревянными палочками до тех пор, пока не превращалось в густую пасту, из которой и лепили шарики. Вечером – чай и хлеб. По праздникам подавалось пиво, сваренное самими монахами из хмеля.
   Несмотря на этот скудный рацион, Маша ежедневно ощущала прилив новых сил, как маленький ребенок, впитывая в себя новые впечатления – шелест ветра, утреннюю зарю. Каждое мгновение было наполнено радостью и светом.
   «Неужели должно случиться что-то страшное для того, чтобы научиться ценить эти маленькие радости?» – удивленно спрашивала она себя, ощущая невероятную свободу и от тех, кого хочется видеть, и от тех, кого не хочется, от ситуаций, преследующих ее, но не способных достичь, что тоже давало ощущение свободы и счастья. Маше уже было трудно представить безнадежность, боль и погасшие искры несбывшихся надежд. Оглядываясь назад и сравнивая свои невзгоды с той радостью, которую приносил ей каждый новый день, прошлое казалось кошмарным сном, не имеющим к ней никакого отношения, словно вся ее прошлая жизнь – это была злая сказка, рассказанная ей злопыхателем на ночь.
   «И все-таки трудные времена имеют одно неоспоримое преимущество, они освобождают человека от всего наносного, учат довольствоваться малым, оттачивая ум и обостряя внутреннюю восприимчивость, и в тьме безысходности наконец-то засветились яркие маяки надежды. Полезно опуститься на дно, чтобы потом было от чего оттолкнуться», – пришла она к неожиданному выводу.
   Монахи занимались своей рутинной работой, не обращая на девушку никакого внимания. И только после того, как она сама обратилась с просьбой разрешить ей делать что-либо полезное, ей поручили носить воду из близлежащего ручья и подметать внутренний двор.
   Вскоре Маша обнаружила, что за неулыбчивыми, равнодушными лицами монахов скрываются доброжелательные души. Они были доверчивы и беззащитны, словно маленькие дети. Вскоре и настоятель стал приглашать девушку на беседы, которые она полюбила и ждала с нетерпением, понимая, насколько он занят.
   – Наша религия исповедуется двумя монашескими орденами – красным и желтым. Первые признают власть Панчена и могут жениться. Мы – желтые, даем обет безбрачия и наш владыка Далай-лама. Но наш монастырь все же отличается о других. Он был основан в VIII в., как ты сама могла заметить, в недоступной местности. Это было сделано для сохранности древних манускриптов. И для того, чтобы старания наших предков не пропали даром. Последняя попытка завладеть драгоценными знаниями предпринималась во время Второй мировой войны. Нацисты снарядили хорошо оснащенную экспедицию на Тибет, многие наши собратья пострадали в те тяжелые времена. Но до нас они так и не смогли добраться, местные жители отказались помогать нацистам, несмотря на смертельную опасность, а сами они не смогли найти дорогу. На время мы даже разобрали мосты и пользовались веревками.
   – У вас есть домик для гостей, а никто там не останавливается.
   – Ты наша гостья.
   – А другие? Почему сюда больше никто не приходит? Я понимаю, нельзя принимать нацистов и всякую нечисть, но… простые люди?