Страница:
– Весьма похвально, – ворчливо промолвил Гастон. – И если не секрет, можно полюбопытствовать, что эта свинюка намерена делать дальше?
– Она собиралась стеречь покои принцессы Маргариты и поймать преступника на горячем.
– Так чего же ты здесь развалился? – раздраженно произнес Филипп. – Валяй, сторожи, подстерегай!
– Вчера я еще сторожил, – невозмутимо ответил Шатофьер. – Мы, кстати, вдвоем охраняли принцессу – я снаружи, а ты в ее спальне.
Филипп пристально поглядел на Эрнана:
– Вот что я тебе скажу, дружище. Не знай я тебя так хорошо, как знаю, то, право слово, подумал бы, что ты по уши влюблен в Маргариту.
– Скажешь еще! Все, что я хотел, так это разоблачить злоумышленников.
– А разве подслушанного тобой разговора недостаточно? Почему ты не пришел тогда ко мне... ну, если не ко мне, то к Маргарите или к ее отцу, и...
– И сделал бы самый обыкновенный донос, – с неподдельным возмущением перебил его Эрнан. – Подобно лакею, случайно подслушавшему барский разговор. Ну, нетушки, я не доносчик! Я не хотел, чтобы злоумышленников судили, основываясь лишь на моих словах. Я позволил им подготовить злодеяние, тем временем собрал улики, узнал имена сообщников... Между прочим, о сообщниках. Один из них, брат Гаспар, бывший доминиканец, некогда служил в королевском казначействе, затем его уличили в подделке подписей и печатей, он едва не лишился головы и был приговорен к пожизненному заключению, но спустя полтора года, ровно две недели назад, его освободили под ручательство графа Бискайского.
– Черт! – выругался Филипп.
– То-то и оно. И теперь, на предстоящем допросе этот подделыватель документов расскажет очень много интересного, чего не смог бы рассказать на позапрошлой неделе. Думаю, он состряпал парочку писем или что-то вроде того, призванное скомпрометировать некую особу, предположительно барона Гамильтона. Эти письма либо будут подброшены графом Бискайским где-то среди бумаг принцессы в королевском дворце, либо будут в кармане у Рикарда Иверо, когда он пойдет на дело.
– А если он уже пошел на дело? – встревоженно спросил Гастон.
– Исключено. Сегодня ночью госпожа Маргарита может спать спокойно. Покушение состоится завтра.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Во-первых, Рикард Иверо сейчас пьян, как бревно...
– Бревно не пьет вино, – заметил Гастон.
– Зато люди подчас напиваются до такой степени, что превращаются в бесчувственные бревна. Я напоил его именно до такого состояния. Это во-первых. А во-вторых, Рикард Иверо сам признался мне, что покушение назначено на завтра. Когда я увидел, что он теряет над собой контроль, то завел с ним разговор о Маргарите. Виконт сразу же начал плакаться мне в жилетку, твердил, какая она жестокая, бессердечная, извращенная. Потом бухнул что-то о плахе, потом о топоре и по секрету сообщил, что завтра ночью произойдет такое, что заставит нас содрогнуться от ужаса. После этого он вырубился окончательно.
– Понятно, – сказал Филипп, чуть поостыв. – Но все же...
– Не беспокойся. На всякий случай я поставил Жакомо сторожить покои принцессы. Он спрятался в нише под лестницей и до самого утра глаз не будет спускать с ее двери. Так что и сегодня она в полной безопасности.
– И на том спасибо, – снова проворчал Гастон. – Успокоил...
– А я вот одного не понимаю, – отозвался Симон. – Причем здесь топор, о котором говорил виконт Иверо? Он что, собирается зарубить принцессу?
Д’Альбре устремил на своего зятя такой взгляд, как будто ожидал, что тот с минуты на минуту должен превратиться в осла.
– И за кого я только выдал мою единственную сестру! – удрученно пробормотал он.
– Любого преступника не покидает мысль о наказании, – снизошел до объяснения Филипп. – Это становится его навязчивой идеей. Поэтому Рикард Иверо и сболтнул о плахе с топором. Он прекрасно понимает, какое наказание ждет его в случае изобличения... гм... возможно.
– Что значит твое «возможно»? – оживился Эрнан.
Филипп чуть помешкал, потом вздохнул:
– Ладно, расскажу. Только воздержись от комментариев, Гастон, прошу тебя наперед... Как вы уже знаете от Эрнана, вчера я провел ночь с Маргаритой. Но это получилось неумышленно; поначалу она просто хотела излить мне душу...
– Видать, излияние получилось на славу, – заметил Гастон. – Хотел бы и я...
– Прекрати, Гастон! – рявкнул Эрнан. – Тебя же по-хорошему просят заткнуться. Еще одно слово, и я надаю тебе по лбу. Продолжай, Филипп.
– Поэтому я не стану пересказывать весь наш разговор, а лишь вкратце сообщу то, что имеет отношение к делу. Итак, первое. Маргарита решила выйти замуж за графа Шампанского...
– Искренне ему сочувствую, – вставил Гастон и тут же получил от Шатофьера обещанный щелчок.
– Однако, – продолжал Филипп, – любит-то она своего кузена Иверо.
– Да что ты говоришь! – это уже не сдержался Эрнан. Он не обратил никакого внимания на щелчок, который не замедлил вернуть ему Гастон. – Она все еще любит его?
– Ладно, скажем иначе: он ей очень дорог. Но если вы хотите знать мое мнение, то после вчерашнего разговора с Маргаритой я убежден, что она в самом деле любит его и страстно желает помириться с ним. Однако он отвергает любые компромиссы и твердо настаивает на браке.
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Симон. – Если она любит виконта Иверо, почему выходит за графа Шампанского?
– Я тоже не понимаю, – признался Филипп. – Поступки женщин зачастую не поддаются логическому объяснению. Поэтому я не уверен, что Рикарда Иверо ждет казнь или тюрьма.
– А что, по-твоему, брачное ложе? – осведомился Гастон.
– Не исключено. В конце концов, виконт не преступник, а сумасшедший. Он просто помешан на Маргарите, и граф Бискайский решил воспользоваться его безумием.
– Значит, ты думаешь, что принцесса может простить виконта Иверо?
– Такой исход вполне вероятен. Маргарита женщина парадоксальных решений. Узнав обо всем, она может без лишних разговоров вцепиться ему в горло, но может и броситься ему на шею, растроганная такой пылкой и безумной страстью, готовностью скорее убить ее, чем уступить кому-нибудь другому.
– Ты не шутишь?
– Отнюдь. Насколько я понял, Маргарита панически боится потерять Рикарда Иверо, но никогда не рассматривала эту перспективу всерьез. Даже попытку самоубийства она восприняла как обычный шантаж с его стороны. Однако в последние дни ее начали мучить дурные предчувствия, и вчерашний разговор со мной она затеяла в подспудной надежде, что я сумею убедить ее пересмотреть свое решение насчет замужества.
– То есть, она хотела, чтобы ты уговорил ее выйти за виконта?
– Вот именно. Но я не стал этого делать. Напротив, я приложил все усилия к тому, чтобы она не передумала.
– Почему? – спросил Симон.
– Да потому, что меня не устраивает брак Маргариты с Рикардом Иверо; мне ни к чему укрепление королевской власти в Наварре. И коль скоро на то пошло, мне вообще непонятно, зачем она существует, эта Наварра – искусственное образование, слепленное из кастильских и галльских земель.
– Следовательно, – отозвался Эрнан, – ты против примирения принцессы с виконтом?
– Решительно против.
– В таком случае, ты должен согласиться, что ей нельзя ничего рассказывать, пока он не будет изобличен публично.
После секундных размышлений Филипп утвердительно кивнул:
– Пожалуй, ты прав.
– Значит, ты позволяешь мне действовать по моему усмотрению?
– Э нет, дружище, хватит самодеятельности. С этого момента командовать буду я. Сейчас ты ляжешь в кроватку, пару часиков поспишь, а на рассвете сядешь на Байярда и к полудню доберешься до Памплоны. Я дам тебе верительное письмо – предъявив его, ты будешь немедленно принят королем... Что качаешь головой? Не согласен? Отказываешься повиноваться своему сюзерену?
– Отказываюсь категорически. Ты снова предлагаешь мне стать доносчиком.
– Но какой же это будет донос?!
– Самый обыкновенный донос. И кроме того, – вкрадчиво добавил Эрнан, – уверен ли ты, что дон Александр захочет предавать огласке это дело? А не решит ли он замять некоторые его аспекты?
– То есть как?
– Элементарно. Король весьма благосклонен к Рикарду Иверо и мечтает женить его на своей дочери. К тому же отец виконта, дон Клавдий, очень влиятельный вельможа, дядя императора по жене, в кастильской Наварре его почитают гораздо больше, чем самого короля, и дон Александр может не захотеть вступать с ним в конфликт...
– Давай покороче. К чему ты клонишь?
– А не получится ли так, что король, выслушав меня, велит арестовать графа Бискайского, свалит на него всю вину, а Рикарда Иверо представит героем, расстроившим его преступные замыслы? Предварительно он, конечно, шепнет Маргарите: «Либо ты, доченька, выходишь за него замуж, либо я твоему милку буйну головушку отрублю», – и если она любит его, то, безусловно, согласится... Ну, отвечай! Не исключен ли такой вариант?
– Да, – вздохнул Филипп, уступая. – Этого исключить нельзя. И что ты предлагаешь?
– Компромисс. Я иду на некоторые уступки тебе, а ты – мне. Разумеется, было бы лучше дождаться завтрашней ночи и поймать Рикарда Иверо на месте преступления, но раз ты не хочешь подвергать Маргариту опасности, я не буду настаивать. Вместо этого предлагаю во время завтрашней прогулки незаметно изловить виконта и, постращав пытками, вытянуть у него признание.
Филипп помотал головой:
– Об этом речи быть не может. Королевскую кровь надо уважать. Рикард Иверо – внук императора Римского, правнук короля Наварры. Даже дон Александр, его государь, не вправе подвергнуть его пыткам без согласия Судебной Палаты Сената.
– Ты невнимательно слушаешь меня, Филипп. Я не предлагаю подвергать его пыткам – но лишь постращать. Он ведь слабак и сразу расколется, стоит показать ему клещи для вырывания ногтей. Мы запротоколируем его признание в двух экземплярах, один из которых вручим королю, а другой – верховному судье Сената, графу де Сан-Себастьяну. Тогда виконту никак не избежать суда; и даже если затем король его помилует, замуж за него Маргарита не выйдет.
– Не выйдет, – эхом повторил Филипп.
– Вот я же и говорю...
– Ты не понял меня, Эрнан. Я сказал: не выйдет. Ничего у тебя не выйдет. Потому что я не одобряю эту авантюру.
– И мне это не нравится, – поддержал Филиппа Симон.
– А я согласен с Эрнаном, – решительно заявил Гастон.
Филипп озадаченно уставился на него:
– Как?! Ты ухаживаешь за Еленой, которая души в своем брате не чает, и, по идее, должен был бы поддержать мой вариант действий, дающий Рикарду Иверо шанс выкрутиться...
– Однако я поддерживаю Эрнана.
– Ну что ж, воля твоя. Все равно это ничего не меняет. Наши голоса разделились поровну, а значит, окончательное решение остается за мной. И я...
Шатофьер предостерегающе поднял руку.
– Э нет, не спеши. Симон еще не высказал своего мнения; он лишь заметил, что ему это не нравится. – Эрнан с суровостью судьи поглядел на Бигора. – Но клянусь Марией... Гм... Пречистой Девой Марией клянусь, нравится ему это или не нравится, он поддержит мое предложение.
Симон опустил глаза и еле слышно произнес:
– Да, я, конечно, поддерживаю Эрнана... Но мне это не нравится...
– Шантажист! – раздосадованно буркнул Филипп. – Хотелось бы мне знать, на чем ты подловил Симона...
– Ну, так что? – торжествующе осведомился Эрнан. – Подчинишься решению своих друзей или прикажешь своим подданным повиноваться тебе?
– Ладно, лиса хитрющая, – обреченно сказал Филипп. – На этот раз твоя взяла. Выкладывай свой план.
– Итак, – начал Шатофьер, – в четырех милях от Кастель-Бланко есть небольшое местечко Сангоса... Кстати, Филипп, твой Гоше надежный человек?
– Он предан мне как собака. Вдобавок чертовски сообразителен и умеет держать язык за зубами. Если тебе нужен помощник, то лучшего не найдешь.
– Вот и ладушки. Я его беру. А теперь внимание! – И Эрнан изложил свой план.
Выслушав его, Филипп покачал головой:
– Ты неисправимый авантюрист, дружище!
Шатофьер презрительно оттопырил губы.
– Что, испугался ответственности?
– Но это же противозаконно!
– Правда? А разве ты сам себе не закон?
– К тому же цель оправдывает средства, – веско добавил Гастон.
– А по-моему, все в порядке, – нехотя отозвался Симон, подчиняясь повелительному взгляду Шатофьера.
– Сдаюсь! – поднял руки Филипп. – План Эрнана принят единогласно, прения закончены. Вы, друзья, – обратился он к Бигору и д’Альбре, – ступайте к себе и хорошенько отоспитесь, завтра у вас будет нелегкий день. А мы с Эрнаном сейчас же приступим к составлению всех необходимых бумаг.
– И ведите себя как ни в чем не бывало, – предупредил Шатофьер. – Не вздумайте смотреть на виконта Иверо большими глазами. Будем надеяться, что он не вспомнит о своем признании. Но если вспомнит, пусть считает, что я спьяну не придал его словам значения и никому ничего не сказал. Было бы нежелательно спугнуть его.
– Мог бы и не предупреждать, – ответствовал Гастон, вместе с Симоном направляясь к выходу. – Разве мы похожи на идиотов?.. Гм... Во всяком случае, я.
Когда они ушли, Филипп устремил на Эрнана проникновенный взгляд и доверительным тоном спросил:
– И все же, друг, признайся чистосердечно: почему ты не рассказал мне об этом раньше?
Кутаясь в простыню, Эрнан поднялся с дивана, подошел к окну и распахнул его настежь.
– Я боялся, Филипп, – ответил он, не оборачиваясь. – Боялся давать тебе много времени на размышления.
– С какой стати?
– Ты мог бы не устоять перед соблазном позволить злоумышленникам сделать свое дело – убить Маргариту. И лишь потом преступники были бы изобличены, вся королевская семья Наварры опозорена, ну а ты... Ай, что и говорить! У тебя было бы достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к этому дню. И тогда не успел бы никто опомниться, как ты возложил бы на свое чело наваррскую корону, оставляя свою руку свободной для брака с какой-нибудь другой богатой наследницей. Хотя бы с той же Анной Юлией. – Эрнан тяжело вздохнул. – Политика – грязная штука. В ней цель оправдывает любые средства.
ГЛАВА XLVI. О ТОМ, КАК БЛАНКА ОКАЗАЛАСЬ В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ И КАК ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ ЭТИМ ФИЛИПП
– Она собиралась стеречь покои принцессы Маргариты и поймать преступника на горячем.
– Так чего же ты здесь развалился? – раздраженно произнес Филипп. – Валяй, сторожи, подстерегай!
– Вчера я еще сторожил, – невозмутимо ответил Шатофьер. – Мы, кстати, вдвоем охраняли принцессу – я снаружи, а ты в ее спальне.
Филипп пристально поглядел на Эрнана:
– Вот что я тебе скажу, дружище. Не знай я тебя так хорошо, как знаю, то, право слово, подумал бы, что ты по уши влюблен в Маргариту.
– Скажешь еще! Все, что я хотел, так это разоблачить злоумышленников.
– А разве подслушанного тобой разговора недостаточно? Почему ты не пришел тогда ко мне... ну, если не ко мне, то к Маргарите или к ее отцу, и...
– И сделал бы самый обыкновенный донос, – с неподдельным возмущением перебил его Эрнан. – Подобно лакею, случайно подслушавшему барский разговор. Ну, нетушки, я не доносчик! Я не хотел, чтобы злоумышленников судили, основываясь лишь на моих словах. Я позволил им подготовить злодеяние, тем временем собрал улики, узнал имена сообщников... Между прочим, о сообщниках. Один из них, брат Гаспар, бывший доминиканец, некогда служил в королевском казначействе, затем его уличили в подделке подписей и печатей, он едва не лишился головы и был приговорен к пожизненному заключению, но спустя полтора года, ровно две недели назад, его освободили под ручательство графа Бискайского.
– Черт! – выругался Филипп.
– То-то и оно. И теперь, на предстоящем допросе этот подделыватель документов расскажет очень много интересного, чего не смог бы рассказать на позапрошлой неделе. Думаю, он состряпал парочку писем или что-то вроде того, призванное скомпрометировать некую особу, предположительно барона Гамильтона. Эти письма либо будут подброшены графом Бискайским где-то среди бумаг принцессы в королевском дворце, либо будут в кармане у Рикарда Иверо, когда он пойдет на дело.
– А если он уже пошел на дело? – встревоженно спросил Гастон.
– Исключено. Сегодня ночью госпожа Маргарита может спать спокойно. Покушение состоится завтра.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Во-первых, Рикард Иверо сейчас пьян, как бревно...
– Бревно не пьет вино, – заметил Гастон.
– Зато люди подчас напиваются до такой степени, что превращаются в бесчувственные бревна. Я напоил его именно до такого состояния. Это во-первых. А во-вторых, Рикард Иверо сам признался мне, что покушение назначено на завтра. Когда я увидел, что он теряет над собой контроль, то завел с ним разговор о Маргарите. Виконт сразу же начал плакаться мне в жилетку, твердил, какая она жестокая, бессердечная, извращенная. Потом бухнул что-то о плахе, потом о топоре и по секрету сообщил, что завтра ночью произойдет такое, что заставит нас содрогнуться от ужаса. После этого он вырубился окончательно.
– Понятно, – сказал Филипп, чуть поостыв. – Но все же...
– Не беспокойся. На всякий случай я поставил Жакомо сторожить покои принцессы. Он спрятался в нише под лестницей и до самого утра глаз не будет спускать с ее двери. Так что и сегодня она в полной безопасности.
– И на том спасибо, – снова проворчал Гастон. – Успокоил...
– А я вот одного не понимаю, – отозвался Симон. – Причем здесь топор, о котором говорил виконт Иверо? Он что, собирается зарубить принцессу?
Д’Альбре устремил на своего зятя такой взгляд, как будто ожидал, что тот с минуты на минуту должен превратиться в осла.
– И за кого я только выдал мою единственную сестру! – удрученно пробормотал он.
– Любого преступника не покидает мысль о наказании, – снизошел до объяснения Филипп. – Это становится его навязчивой идеей. Поэтому Рикард Иверо и сболтнул о плахе с топором. Он прекрасно понимает, какое наказание ждет его в случае изобличения... гм... возможно.
– Что значит твое «возможно»? – оживился Эрнан.
Филипп чуть помешкал, потом вздохнул:
– Ладно, расскажу. Только воздержись от комментариев, Гастон, прошу тебя наперед... Как вы уже знаете от Эрнана, вчера я провел ночь с Маргаритой. Но это получилось неумышленно; поначалу она просто хотела излить мне душу...
– Видать, излияние получилось на славу, – заметил Гастон. – Хотел бы и я...
– Прекрати, Гастон! – рявкнул Эрнан. – Тебя же по-хорошему просят заткнуться. Еще одно слово, и я надаю тебе по лбу. Продолжай, Филипп.
– Поэтому я не стану пересказывать весь наш разговор, а лишь вкратце сообщу то, что имеет отношение к делу. Итак, первое. Маргарита решила выйти замуж за графа Шампанского...
– Искренне ему сочувствую, – вставил Гастон и тут же получил от Шатофьера обещанный щелчок.
– Однако, – продолжал Филипп, – любит-то она своего кузена Иверо.
– Да что ты говоришь! – это уже не сдержался Эрнан. Он не обратил никакого внимания на щелчок, который не замедлил вернуть ему Гастон. – Она все еще любит его?
– Ладно, скажем иначе: он ей очень дорог. Но если вы хотите знать мое мнение, то после вчерашнего разговора с Маргаритой я убежден, что она в самом деле любит его и страстно желает помириться с ним. Однако он отвергает любые компромиссы и твердо настаивает на браке.
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Симон. – Если она любит виконта Иверо, почему выходит за графа Шампанского?
– Я тоже не понимаю, – признался Филипп. – Поступки женщин зачастую не поддаются логическому объяснению. Поэтому я не уверен, что Рикарда Иверо ждет казнь или тюрьма.
– А что, по-твоему, брачное ложе? – осведомился Гастон.
– Не исключено. В конце концов, виконт не преступник, а сумасшедший. Он просто помешан на Маргарите, и граф Бискайский решил воспользоваться его безумием.
– Значит, ты думаешь, что принцесса может простить виконта Иверо?
– Такой исход вполне вероятен. Маргарита женщина парадоксальных решений. Узнав обо всем, она может без лишних разговоров вцепиться ему в горло, но может и броситься ему на шею, растроганная такой пылкой и безумной страстью, готовностью скорее убить ее, чем уступить кому-нибудь другому.
– Ты не шутишь?
– Отнюдь. Насколько я понял, Маргарита панически боится потерять Рикарда Иверо, но никогда не рассматривала эту перспективу всерьез. Даже попытку самоубийства она восприняла как обычный шантаж с его стороны. Однако в последние дни ее начали мучить дурные предчувствия, и вчерашний разговор со мной она затеяла в подспудной надежде, что я сумею убедить ее пересмотреть свое решение насчет замужества.
– То есть, она хотела, чтобы ты уговорил ее выйти за виконта?
– Вот именно. Но я не стал этого делать. Напротив, я приложил все усилия к тому, чтобы она не передумала.
– Почему? – спросил Симон.
– Да потому, что меня не устраивает брак Маргариты с Рикардом Иверо; мне ни к чему укрепление королевской власти в Наварре. И коль скоро на то пошло, мне вообще непонятно, зачем она существует, эта Наварра – искусственное образование, слепленное из кастильских и галльских земель.
– Следовательно, – отозвался Эрнан, – ты против примирения принцессы с виконтом?
– Решительно против.
– В таком случае, ты должен согласиться, что ей нельзя ничего рассказывать, пока он не будет изобличен публично.
После секундных размышлений Филипп утвердительно кивнул:
– Пожалуй, ты прав.
– Значит, ты позволяешь мне действовать по моему усмотрению?
– Э нет, дружище, хватит самодеятельности. С этого момента командовать буду я. Сейчас ты ляжешь в кроватку, пару часиков поспишь, а на рассвете сядешь на Байярда и к полудню доберешься до Памплоны. Я дам тебе верительное письмо – предъявив его, ты будешь немедленно принят королем... Что качаешь головой? Не согласен? Отказываешься повиноваться своему сюзерену?
– Отказываюсь категорически. Ты снова предлагаешь мне стать доносчиком.
– Но какой же это будет донос?!
– Самый обыкновенный донос. И кроме того, – вкрадчиво добавил Эрнан, – уверен ли ты, что дон Александр захочет предавать огласке это дело? А не решит ли он замять некоторые его аспекты?
– То есть как?
– Элементарно. Король весьма благосклонен к Рикарду Иверо и мечтает женить его на своей дочери. К тому же отец виконта, дон Клавдий, очень влиятельный вельможа, дядя императора по жене, в кастильской Наварре его почитают гораздо больше, чем самого короля, и дон Александр может не захотеть вступать с ним в конфликт...
– Давай покороче. К чему ты клонишь?
– А не получится ли так, что король, выслушав меня, велит арестовать графа Бискайского, свалит на него всю вину, а Рикарда Иверо представит героем, расстроившим его преступные замыслы? Предварительно он, конечно, шепнет Маргарите: «Либо ты, доченька, выходишь за него замуж, либо я твоему милку буйну головушку отрублю», – и если она любит его, то, безусловно, согласится... Ну, отвечай! Не исключен ли такой вариант?
– Да, – вздохнул Филипп, уступая. – Этого исключить нельзя. И что ты предлагаешь?
– Компромисс. Я иду на некоторые уступки тебе, а ты – мне. Разумеется, было бы лучше дождаться завтрашней ночи и поймать Рикарда Иверо на месте преступления, но раз ты не хочешь подвергать Маргариту опасности, я не буду настаивать. Вместо этого предлагаю во время завтрашней прогулки незаметно изловить виконта и, постращав пытками, вытянуть у него признание.
Филипп помотал головой:
– Об этом речи быть не может. Королевскую кровь надо уважать. Рикард Иверо – внук императора Римского, правнук короля Наварры. Даже дон Александр, его государь, не вправе подвергнуть его пыткам без согласия Судебной Палаты Сената.
– Ты невнимательно слушаешь меня, Филипп. Я не предлагаю подвергать его пыткам – но лишь постращать. Он ведь слабак и сразу расколется, стоит показать ему клещи для вырывания ногтей. Мы запротоколируем его признание в двух экземплярах, один из которых вручим королю, а другой – верховному судье Сената, графу де Сан-Себастьяну. Тогда виконту никак не избежать суда; и даже если затем король его помилует, замуж за него Маргарита не выйдет.
– Не выйдет, – эхом повторил Филипп.
– Вот я же и говорю...
– Ты не понял меня, Эрнан. Я сказал: не выйдет. Ничего у тебя не выйдет. Потому что я не одобряю эту авантюру.
– И мне это не нравится, – поддержал Филиппа Симон.
– А я согласен с Эрнаном, – решительно заявил Гастон.
Филипп озадаченно уставился на него:
– Как?! Ты ухаживаешь за Еленой, которая души в своем брате не чает, и, по идее, должен был бы поддержать мой вариант действий, дающий Рикарду Иверо шанс выкрутиться...
– Однако я поддерживаю Эрнана.
– Ну что ж, воля твоя. Все равно это ничего не меняет. Наши голоса разделились поровну, а значит, окончательное решение остается за мной. И я...
Шатофьер предостерегающе поднял руку.
– Э нет, не спеши. Симон еще не высказал своего мнения; он лишь заметил, что ему это не нравится. – Эрнан с суровостью судьи поглядел на Бигора. – Но клянусь Марией... Гм... Пречистой Девой Марией клянусь, нравится ему это или не нравится, он поддержит мое предложение.
Симон опустил глаза и еле слышно произнес:
– Да, я, конечно, поддерживаю Эрнана... Но мне это не нравится...
– Шантажист! – раздосадованно буркнул Филипп. – Хотелось бы мне знать, на чем ты подловил Симона...
– Ну, так что? – торжествующе осведомился Эрнан. – Подчинишься решению своих друзей или прикажешь своим подданным повиноваться тебе?
– Ладно, лиса хитрющая, – обреченно сказал Филипп. – На этот раз твоя взяла. Выкладывай свой план.
– Итак, – начал Шатофьер, – в четырех милях от Кастель-Бланко есть небольшое местечко Сангоса... Кстати, Филипп, твой Гоше надежный человек?
– Он предан мне как собака. Вдобавок чертовски сообразителен и умеет держать язык за зубами. Если тебе нужен помощник, то лучшего не найдешь.
– Вот и ладушки. Я его беру. А теперь внимание! – И Эрнан изложил свой план.
Выслушав его, Филипп покачал головой:
– Ты неисправимый авантюрист, дружище!
Шатофьер презрительно оттопырил губы.
– Что, испугался ответственности?
– Но это же противозаконно!
– Правда? А разве ты сам себе не закон?
– К тому же цель оправдывает средства, – веско добавил Гастон.
– А по-моему, все в порядке, – нехотя отозвался Симон, подчиняясь повелительному взгляду Шатофьера.
– Сдаюсь! – поднял руки Филипп. – План Эрнана принят единогласно, прения закончены. Вы, друзья, – обратился он к Бигору и д’Альбре, – ступайте к себе и хорошенько отоспитесь, завтра у вас будет нелегкий день. А мы с Эрнаном сейчас же приступим к составлению всех необходимых бумаг.
– И ведите себя как ни в чем не бывало, – предупредил Шатофьер. – Не вздумайте смотреть на виконта Иверо большими глазами. Будем надеяться, что он не вспомнит о своем признании. Но если вспомнит, пусть считает, что я спьяну не придал его словам значения и никому ничего не сказал. Было бы нежелательно спугнуть его.
– Мог бы и не предупреждать, – ответствовал Гастон, вместе с Симоном направляясь к выходу. – Разве мы похожи на идиотов?.. Гм... Во всяком случае, я.
Когда они ушли, Филипп устремил на Эрнана проникновенный взгляд и доверительным тоном спросил:
– И все же, друг, признайся чистосердечно: почему ты не рассказал мне об этом раньше?
Кутаясь в простыню, Эрнан поднялся с дивана, подошел к окну и распахнул его настежь.
– Я боялся, Филипп, – ответил он, не оборачиваясь. – Боялся давать тебе много времени на размышления.
– С какой стати?
– Ты мог бы не устоять перед соблазном позволить злоумышленникам сделать свое дело – убить Маргариту. И лишь потом преступники были бы изобличены, вся королевская семья Наварры опозорена, ну а ты... Ай, что и говорить! У тебя было бы достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к этому дню. И тогда не успел бы никто опомниться, как ты возложил бы на свое чело наваррскую корону, оставляя свою руку свободной для брака с какой-нибудь другой богатой наследницей. Хотя бы с той же Анной Юлией. – Эрнан тяжело вздохнул. – Политика – грязная штука. В ней цель оправдывает любые средства.
ГЛАВА XLVI. О ТОМ, КАК БЛАНКА ОКАЗАЛАСЬ В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ И КАК ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ ЭТИМ ФИЛИПП
На следующий день события разворачивались именно так, как им и полагалось разворачиваться по замыслу Эрнана, правда, со некоторым запаздыванием во времени. Задержка была вызвана тем, что большинство гостей Маргариты отсыпались после вчерашней попойки до двух, а кое-кто – до трех пополудни, и лишь в четвертом часу два десятка молодых людей изъявили желание отправиться на прогулку в лес, чтобы проветрить отяжелевшие с похмелья головы.
В числе оставшихся в замке была Изабелла Арагонская, которая замкнулась в своих покоях и, сославшись на плохое самочувствие, велела горничной никого к ней не впускать. В первый момент Филипп не на шутку встревожился, заподозрив, что ее муж прознал о случившемся прошлой ночью и жестоко избил ее. Однако чуть позже стало известно, что после вчерашнего у графа де Пуатье начался очередной запой; едва лишь проснувшись, он вызвал к себе виконта де ла Марш и графа Ангулемского – своих обычных собутыльников, в их компании быстро нахлестался и к часу пополудни снова впал в состояние полного беспамятства.
Не выехали на прогулку также Жоанна Наваррская, Констанца Орсини, Фернандо де Уэльва, Эрик Датский, Педро Оска, Педро Арагонский и еще с десяток вельмож. Поначалу от участия в прогулке отказывался и Рикард Иверо, но затем он поддался на уговоры сестры и изменил свое решение, так что Гастону не пришлось даже намекать Елене на желательность присутствия в их компании ее брата.
Углубившись в лес, молодые люди разделились на несколько небольших групп, каждую из которых сопровождали знавшие местность слуги. Маргарита была единственная, кто не взял с собой проводника. Кастель-Бланко был излюбленным местом ее отдыха, с десяти лет она по два-три раза в год выезжала вместе с придворными в эту загородную резиденцию, часто здесь охотилась или просто прогуливалась по окрестным лесам и знала их, как свои пять пальцев.
Быть ее спутниками на прогулке Маргарита предложила Филиппу и графу Шампанскому. Последний принял ее приглашение без особого энтузиазма – как оказалось, он был очень обижен на принцессу. Прошлой ночью, уже после ухода Филиппа, Маргарита едко высмеяла одну из поэм Тибальда – по его собственному мнению, самую лучшую из всего им написанного. Талантливый поэт и прозаик, признанный потомками самой видной фигурой в галло-франкской литературе Позднего Средневековья, Тибальд был нетерпим к любой критике, но особенно его раздражали безосновательные нападки несведущих дилетантов, к числу которых он, при всей своей любви к ней, относил и Маргариту. Когда она чересчур разошлась, разбирая по косточкам поэму и походя отпуская ядовитые остроты в адрес ее создателя, Тибальд просто встал и в гордом молчании удалился. Насмешки Маргариты были столь язвительны, несправедливы и даже неприличны, что он до сих пор дулся на нее и довольно вяло поддерживал с ней разговор.
Филипп тоже не слишком охотно беседовал с наваррской принцессой. Он отвечал ей невпопад и знай искоса бросал быстрые взгляды на соседнюю группу, где был Рикард Иверо. Филипп нисколько не переживал за успех замысла Эрнана – в таких делах он полностью полагался на своего друга и был уверен, что все пройдет гладко. А его повышенный интерес к этой компании объяснялся другой причиной: кроме Рикарда и Елены Иверо, Гастона д’Альбре, Марии Арагонской и Адели де Монтальбан, там была также и Бланка, которая оживленно болтала с Еленой, не обращая на Филиппа никакого внимания.
– Эй, Бланка! – окликнула ее Маргарита, смекнув, наконец, в чем дело. – Присоединяйся к нам. Елена, отпусти кузину – у вас мало кавалеров, а нашей компании как раз недостает одной дамы.
Бланка взглянула на Филиппа и уже было покачала головой, но тут Елена с хитрой усмешкой произнесла:
– Кузина боится за свою добродетель. Она трепещет перед чарами кузена Аквитанского. Вчера он едва не соблазнил ее, и лишь отчаянным усилием воли ей удалось дать ему отпор. Так что не удивительно...
– Прекрати, кузина! – возмущенно воскликнула Бланка, вмиг покраснев. – Такое еще скажешь!
Она хлестнула кнутом по крупу своей лошади, подъехала к Маргарите и, с вызовом глядя на Филиппа, заявила:
– И вовсе я не боюсь!
Филипп взглядом поблагодарил Елену, которая ответила ему заговорщической улыбкой, и обратился к Бланке:
– Я в этом не сомневаюсь, кузина. Чтобы меня боялись, я должен быть страшным. А я совсем не страшный – я очаровательный и прекрасный.
Маргарита рассмеялась.
– Ну, разве это не прелесть, граф? – сказала она Тибальду. – Вы не находите, что у нашего принца оригинальная манера ухаживать?
Тибальд лишь мрачно ухмыльнулся. А Филипп склонился к Бланке и спросил:
– Так это правда?
– Что?
– То, что сказала кузина Елена. Об отчаянных усилиях.
Бланка негодующе фыркнула и не удостоила его ответом.
Между тем группы молодых людей, по мере углубления в чащу леса, рассеялись и вскоре потеряли друг друга из виду. Маргарита уверенно вела своих спутников по хорошо знакомой ей лесной тропе. Они ехали не спеша, наслаждаясь погожим днем. Наваррская принцесса отчаянно паясничала, пытаясь расшевелить Тибальда, но все ее шутки он либо игнорировал, либо отвечал на них кривыми усмешками и неуместными замечаниями весьма мрачного содержания. Тем временем между Филиппом и Бланкой завязался непринужденный разговор. Филипп сыпал остротами, она отвечала ему меткими добродушными колкостями, то и дело они заходились веселым смехом. Короче говоря, в эмоциональном плане эта парочка представляла собой полную противоположность минорному дуэту Маргарита – Тибальд.
В конце концов, принцесса не выдержала и раздраженно произнесла:
– Ну, и угрюмый вы тип, господин граф! А еще поэт!
– Вот именно, – проворчал Тибальд. – Я поэт.
– И куда же девался ваш поэтический темперамент? Волки съели? Вы претендуете на роль спутника всей моей жизни, а на поверку оказываетесь никудышным спутником даже для прогулки в лесу... А вот другой пример, – она кивнула в сторону Филиппа и Бланки. – Вы только посмотрите, как разворковались наши голубки. Кузен Аквитанский, по его собственному признанию, полный профан в поэзии. Но это ничуть не мешает ему заливаться соловьем.
– Неправда, он не профан, – вмешалась Бланка. – В Толедо Филипп слагал прелестные рондо.
– Благодарю, кузина, за лестный отзыв, – вежливо отозвался Филипп, – но вы переоцениваете мои скромные достижения.
– Отнюдь! – с неожиданным пылом возразила она. – Это вы слишком самокритичны. Он скромничает, кузина, граф, не слушайте его. Вы знакомы с сеньором Хуаном де Вальдесом, дон Тибальд?
– Лично не знаком, к моему глубочайшему сожалению, принцесса, – ответил ей граф Шампанский. – Однако считаю господина де Вальдеса одним из своих учителей и лучшим поэтом Испании. Ваш новоявленный гений, этот Руис де Монтихо, в подметки ему не годиться.
– Так вот, – продолжала Бланка, – сеньор Хуан де Вальдес как-то сказал мне, что у кузена Филиппа незаурядный поэтический дар, но он зарывает свой талант в землю. И я разделяю это мнение.
– Видите, граф, – вставила словечко Маргарита, – как они трогательно милы. И какая досада, что они не поженились! Это бы устранило последнее имеющееся между ними недоразумение, единственный камень преткновения в их отношениях.
– И что же это за камень такой? – все с тем же угрюмым видом осведомился Тибальд.
– Они расходятся во мнениях насчет характера их дружбы. Кузина решительно настаивает на целомудрии, а кузен Аквитанский... Нет, вру! Бланка вправду настаивает на этом, но не очень решительно, а в последнее время даже очень нерешительно. В конце прошлой недели она призналась мне...
– Маргарита! – в замешательстве воскликнула Бланка. – Да замолчи ты, наконец! Как тебе не совестно!.. Ну все, теперь я ничего не буду тебе рассказывать, раз ты не умеешь держать язык за зубами.
– А ты и так не шибко поверяешь мне свои тайны, – огрызнулась Маргарита. – Все больше шушукаешься с Еленой. Впрочем, и она изрядная болтунья.
– И все же...
– Ладно, Бланка, прости, я не нарочно, – извинилась Маргарита и переключила свое внимание обратно на Тибальда: – Итак, граф, вам не кажется, что вы выглядите белой вороной в нашей жизнерадостной компании?
– Вполне возможно.
– Неужели вы еще в обиде из-за того стишка?
– Это не стишок, сударыня. К вашему сведению, это поэма.
– Пусть будет поэма. Какая разница!
– Разница большая, принцесса. Если вы не в состоянии отличить стихотворение от поэмы, то тем более не вправе судить о том...
– Ах, не вправе! – с притворным возмущением перебила его Маргарита. – Вы осмеливаетесь утверждать, что я, дочь короля и наследница престола, не вправе о чем-то судить?
– Да, осмеливаюсь. Я, между прочим, внук французского короля, но не стыжусь признаться, что преклоняюсь перед гением Петрарки, человека без роду-племени, ибо подлинное искусство стоит неизмеримо выше всех сословий. Человек, который считает себя вправе свысока судить о науках и искусстве единственно потому, что в его жилах течет королевская кровь, такой человек глуп, заносчив и невежествен.
– Ага! Это следует понимать так, что я августейшая дура?
– Ни в коей мере, сударыня. Просто вы еще слишком юны, и ваша хорошенькая головка полна нелепых предрассудков. Вы верите в свою изначальную исключительность, в свое неоспоримое превосходство над прочими людьми, стоящими ниже вас по происхождению, так же слепо и безусловно, как верят евреи в свою богоизбранность. Но и то, и другое – чистейший вздор. Да, это правда: Бог разделил человечество на знать и плебс, чтобы господа правили в сотворенном Им мире, а все остальные повиновались им и жили по законам Божьим, почитая своего Творца. Без нас, господ, на земле воцарилось бы безбожие и беззаконие, и наш мир превратился бы в царство Антихриста.
– Ну вот! – сказала Маргарита. – Вы же сами себя опровергаете.
– Вовсе нет. Я не отрицаю божественного права избранных властвовать над прочими людьми. Я лишь утверждаю, что поелику все люди – и рабы, и князья – равны перед Творцом, то равны они все и перед искусством, как божественным откровением. Королевская кровь дает право на власть, славу и богатство, но человек, озаренный откровением свыше, приобретает нечто большее – бессмертие в памяти людской. Мирская слава преходяща – искусство же вечно. Владыку земного чтят лишь пока он жив, а когда он умирает, последующие поколения быстро забывают о нем.
– Но не всегда, – заметила Маргарита, довольная тем, что ей удалось раззадорить Тибальда. – Александр Македонский, Юлий Цезарь, Октавиан Август, Корнелий Великий, Карл Великий – их помнят и чтят и поныне.
– Но как их чтят! Главным образом, как персонажей легенд, баллад, хроник и романов. Они были великими государями, их деяния достойны восхищения потомков – но память о них не померкла лишь благодаря людям искусства, которые увековечили их имена в своих произведениях. А что касается самых заурядных правителей... – Тут Тибальд умолк и развел руками: дескать, ничего не попишешь, такова жизнь.
В числе оставшихся в замке была Изабелла Арагонская, которая замкнулась в своих покоях и, сославшись на плохое самочувствие, велела горничной никого к ней не впускать. В первый момент Филипп не на шутку встревожился, заподозрив, что ее муж прознал о случившемся прошлой ночью и жестоко избил ее. Однако чуть позже стало известно, что после вчерашнего у графа де Пуатье начался очередной запой; едва лишь проснувшись, он вызвал к себе виконта де ла Марш и графа Ангулемского – своих обычных собутыльников, в их компании быстро нахлестался и к часу пополудни снова впал в состояние полного беспамятства.
Не выехали на прогулку также Жоанна Наваррская, Констанца Орсини, Фернандо де Уэльва, Эрик Датский, Педро Оска, Педро Арагонский и еще с десяток вельмож. Поначалу от участия в прогулке отказывался и Рикард Иверо, но затем он поддался на уговоры сестры и изменил свое решение, так что Гастону не пришлось даже намекать Елене на желательность присутствия в их компании ее брата.
Углубившись в лес, молодые люди разделились на несколько небольших групп, каждую из которых сопровождали знавшие местность слуги. Маргарита была единственная, кто не взял с собой проводника. Кастель-Бланко был излюбленным местом ее отдыха, с десяти лет она по два-три раза в год выезжала вместе с придворными в эту загородную резиденцию, часто здесь охотилась или просто прогуливалась по окрестным лесам и знала их, как свои пять пальцев.
Быть ее спутниками на прогулке Маргарита предложила Филиппу и графу Шампанскому. Последний принял ее приглашение без особого энтузиазма – как оказалось, он был очень обижен на принцессу. Прошлой ночью, уже после ухода Филиппа, Маргарита едко высмеяла одну из поэм Тибальда – по его собственному мнению, самую лучшую из всего им написанного. Талантливый поэт и прозаик, признанный потомками самой видной фигурой в галло-франкской литературе Позднего Средневековья, Тибальд был нетерпим к любой критике, но особенно его раздражали безосновательные нападки несведущих дилетантов, к числу которых он, при всей своей любви к ней, относил и Маргариту. Когда она чересчур разошлась, разбирая по косточкам поэму и походя отпуская ядовитые остроты в адрес ее создателя, Тибальд просто встал и в гордом молчании удалился. Насмешки Маргариты были столь язвительны, несправедливы и даже неприличны, что он до сих пор дулся на нее и довольно вяло поддерживал с ней разговор.
Филипп тоже не слишком охотно беседовал с наваррской принцессой. Он отвечал ей невпопад и знай искоса бросал быстрые взгляды на соседнюю группу, где был Рикард Иверо. Филипп нисколько не переживал за успех замысла Эрнана – в таких делах он полностью полагался на своего друга и был уверен, что все пройдет гладко. А его повышенный интерес к этой компании объяснялся другой причиной: кроме Рикарда и Елены Иверо, Гастона д’Альбре, Марии Арагонской и Адели де Монтальбан, там была также и Бланка, которая оживленно болтала с Еленой, не обращая на Филиппа никакого внимания.
– Эй, Бланка! – окликнула ее Маргарита, смекнув, наконец, в чем дело. – Присоединяйся к нам. Елена, отпусти кузину – у вас мало кавалеров, а нашей компании как раз недостает одной дамы.
Бланка взглянула на Филиппа и уже было покачала головой, но тут Елена с хитрой усмешкой произнесла:
– Кузина боится за свою добродетель. Она трепещет перед чарами кузена Аквитанского. Вчера он едва не соблазнил ее, и лишь отчаянным усилием воли ей удалось дать ему отпор. Так что не удивительно...
– Прекрати, кузина! – возмущенно воскликнула Бланка, вмиг покраснев. – Такое еще скажешь!
Она хлестнула кнутом по крупу своей лошади, подъехала к Маргарите и, с вызовом глядя на Филиппа, заявила:
– И вовсе я не боюсь!
Филипп взглядом поблагодарил Елену, которая ответила ему заговорщической улыбкой, и обратился к Бланке:
– Я в этом не сомневаюсь, кузина. Чтобы меня боялись, я должен быть страшным. А я совсем не страшный – я очаровательный и прекрасный.
Маргарита рассмеялась.
– Ну, разве это не прелесть, граф? – сказала она Тибальду. – Вы не находите, что у нашего принца оригинальная манера ухаживать?
Тибальд лишь мрачно ухмыльнулся. А Филипп склонился к Бланке и спросил:
– Так это правда?
– Что?
– То, что сказала кузина Елена. Об отчаянных усилиях.
Бланка негодующе фыркнула и не удостоила его ответом.
Между тем группы молодых людей, по мере углубления в чащу леса, рассеялись и вскоре потеряли друг друга из виду. Маргарита уверенно вела своих спутников по хорошо знакомой ей лесной тропе. Они ехали не спеша, наслаждаясь погожим днем. Наваррская принцесса отчаянно паясничала, пытаясь расшевелить Тибальда, но все ее шутки он либо игнорировал, либо отвечал на них кривыми усмешками и неуместными замечаниями весьма мрачного содержания. Тем временем между Филиппом и Бланкой завязался непринужденный разговор. Филипп сыпал остротами, она отвечала ему меткими добродушными колкостями, то и дело они заходились веселым смехом. Короче говоря, в эмоциональном плане эта парочка представляла собой полную противоположность минорному дуэту Маргарита – Тибальд.
В конце концов, принцесса не выдержала и раздраженно произнесла:
– Ну, и угрюмый вы тип, господин граф! А еще поэт!
– Вот именно, – проворчал Тибальд. – Я поэт.
– И куда же девался ваш поэтический темперамент? Волки съели? Вы претендуете на роль спутника всей моей жизни, а на поверку оказываетесь никудышным спутником даже для прогулки в лесу... А вот другой пример, – она кивнула в сторону Филиппа и Бланки. – Вы только посмотрите, как разворковались наши голубки. Кузен Аквитанский, по его собственному признанию, полный профан в поэзии. Но это ничуть не мешает ему заливаться соловьем.
– Неправда, он не профан, – вмешалась Бланка. – В Толедо Филипп слагал прелестные рондо.
– Благодарю, кузина, за лестный отзыв, – вежливо отозвался Филипп, – но вы переоцениваете мои скромные достижения.
– Отнюдь! – с неожиданным пылом возразила она. – Это вы слишком самокритичны. Он скромничает, кузина, граф, не слушайте его. Вы знакомы с сеньором Хуаном де Вальдесом, дон Тибальд?
– Лично не знаком, к моему глубочайшему сожалению, принцесса, – ответил ей граф Шампанский. – Однако считаю господина де Вальдеса одним из своих учителей и лучшим поэтом Испании. Ваш новоявленный гений, этот Руис де Монтихо, в подметки ему не годиться.
– Так вот, – продолжала Бланка, – сеньор Хуан де Вальдес как-то сказал мне, что у кузена Филиппа незаурядный поэтический дар, но он зарывает свой талант в землю. И я разделяю это мнение.
– Видите, граф, – вставила словечко Маргарита, – как они трогательно милы. И какая досада, что они не поженились! Это бы устранило последнее имеющееся между ними недоразумение, единственный камень преткновения в их отношениях.
– И что же это за камень такой? – все с тем же угрюмым видом осведомился Тибальд.
– Они расходятся во мнениях насчет характера их дружбы. Кузина решительно настаивает на целомудрии, а кузен Аквитанский... Нет, вру! Бланка вправду настаивает на этом, но не очень решительно, а в последнее время даже очень нерешительно. В конце прошлой недели она призналась мне...
– Маргарита! – в замешательстве воскликнула Бланка. – Да замолчи ты, наконец! Как тебе не совестно!.. Ну все, теперь я ничего не буду тебе рассказывать, раз ты не умеешь держать язык за зубами.
– А ты и так не шибко поверяешь мне свои тайны, – огрызнулась Маргарита. – Все больше шушукаешься с Еленой. Впрочем, и она изрядная болтунья.
– И все же...
– Ладно, Бланка, прости, я не нарочно, – извинилась Маргарита и переключила свое внимание обратно на Тибальда: – Итак, граф, вам не кажется, что вы выглядите белой вороной в нашей жизнерадостной компании?
– Вполне возможно.
– Неужели вы еще в обиде из-за того стишка?
– Это не стишок, сударыня. К вашему сведению, это поэма.
– Пусть будет поэма. Какая разница!
– Разница большая, принцесса. Если вы не в состоянии отличить стихотворение от поэмы, то тем более не вправе судить о том...
– Ах, не вправе! – с притворным возмущением перебила его Маргарита. – Вы осмеливаетесь утверждать, что я, дочь короля и наследница престола, не вправе о чем-то судить?
– Да, осмеливаюсь. Я, между прочим, внук французского короля, но не стыжусь признаться, что преклоняюсь перед гением Петрарки, человека без роду-племени, ибо подлинное искусство стоит неизмеримо выше всех сословий. Человек, который считает себя вправе свысока судить о науках и искусстве единственно потому, что в его жилах течет королевская кровь, такой человек глуп, заносчив и невежествен.
– Ага! Это следует понимать так, что я августейшая дура?
– Ни в коей мере, сударыня. Просто вы еще слишком юны, и ваша хорошенькая головка полна нелепых предрассудков. Вы верите в свою изначальную исключительность, в свое неоспоримое превосходство над прочими людьми, стоящими ниже вас по происхождению, так же слепо и безусловно, как верят евреи в свою богоизбранность. Но и то, и другое – чистейший вздор. Да, это правда: Бог разделил человечество на знать и плебс, чтобы господа правили в сотворенном Им мире, а все остальные повиновались им и жили по законам Божьим, почитая своего Творца. Без нас, господ, на земле воцарилось бы безбожие и беззаконие, и наш мир превратился бы в царство Антихриста.
– Ну вот! – сказала Маргарита. – Вы же сами себя опровергаете.
– Вовсе нет. Я не отрицаю божественного права избранных властвовать над прочими людьми. Я лишь утверждаю, что поелику все люди – и рабы, и князья – равны перед Творцом, то равны они все и перед искусством, как божественным откровением. Королевская кровь дает право на власть, славу и богатство, но человек, озаренный откровением свыше, приобретает нечто большее – бессмертие в памяти людской. Мирская слава преходяща – искусство же вечно. Владыку земного чтят лишь пока он жив, а когда он умирает, последующие поколения быстро забывают о нем.
– Но не всегда, – заметила Маргарита, довольная тем, что ей удалось раззадорить Тибальда. – Александр Македонский, Юлий Цезарь, Октавиан Август, Корнелий Великий, Карл Великий – их помнят и чтят и поныне.
– Но как их чтят! Главным образом, как персонажей легенд, баллад, хроник и романов. Они были великими государями, их деяния достойны восхищения потомков – но память о них не померкла лишь благодаря людям искусства, которые увековечили их имена в своих произведениях. А что касается самых заурядных правителей... – Тут Тибальд умолк и развел руками: дескать, ничего не попишешь, такова жизнь.