Страница:
Так что, Амелина, с начала следующего года мы будем жить в Тулузе. По идее, такое решение Филиппа вполне понятно и объяснимо. Женившись на Анне Юлии, он станет графом Перигора, Руэрга и Готии (вряд ли маркиз Арманд долго протянет), а значит, и главным претендентом на галльскую корону. Еще на прошлой неделе Эрнан говорил мне, что после смерти старого маркиза Филипп станет фактическим правителем Галлии и, естественно, не замедлит переехать в столицу своего королевства. Как видишь, он (то есть Эрнан) не ошибался, он вообще редко ошибается, когда что-то говорит.
Однако я подозреваю, что не только это обстоятельство побудило Филиппа поспешить с переселением, а еще немного поразмыслив, я пришел к выводу, что и остаться в Памплоне он решил не потому, что в Тарасконе вскоре начнется суматоха. Кажется, позавчера Гастон говорил мне, что это вызовет множество нелицеприятных толков, если госпожа Бланка поселится в Тарасконе – ведь она королевская дочь, и положение, в котором она окажется, будет для нее унизительным. А вот Тулуза – совсем другое дело. Ее переезд в Тулузу будет выглядеть совершенно естественно – она графиня Нарбоннская, пэр Галлии, разведена с мужем, а то, что она будет жить с Филиппом, это уже ее личное дело. Главное, что все приличия будут соблюдены.
Вот это, думаю и есть подлинная причина того, почему Филипп остается в Памплоне. Империал будет обустроен месяца через три, то бишь аккурат к нашему возвращению из Рима. Филипп же ни в какую не хочет расставаться с госпожой Бланкой – даже на один день, не говоря уже о трех месяцах. Надобно сказать, что он, похоже, свихнулся на ней. Эрнан утверждает, что это у него всерьез и надолго, и хмурится при том, мрачнее тучи становится. У меня создается такое впечатление, что Эрнан опасается, как бы Филипп не послал императора с его доченькой-сыночком к чертям собачьим и не женился на Бланке, благо она уже разведена... или к несчастью для Эрнана, она уже разведена – кажется, я понял, почему Эрнан был недоволен решением монсеньора Франциско де ла Пеньи и назвал его скоропалительным и неканоническим. Он попросту не хочет, чтобы Филипп с Бланкой поженились, не хочет терять лангедокских владений Анны Юлии. Если это так, то я решительно не согласен с ним. Госпожа Бланка такая очаровательная, такая прекрасная и умная женщина – только ты не подумай ничего такого. Я питаю к ней лишь искреннее уважение и глубокую симпатию, но люблю я только тебя.
Вот это Филиппово решение свалилось на меня, как снег на голову. Он спросил, останусь ли я с ним, а я еще не решил. Надо будет все взвесить, посоветоваться с отцом – только ты не обижайся на меня, если я все же решу остаться, ладно? Филипп сказал, что вся наша молодежь остается гостить у госпожи Маргариты по ее приглашению – и Эрнан, и Гастон, и оба д’Армандьяка, и Русильон, и кузены Сарданские, и Габриель де Шеверни... Вот он, бедняга, женушку нашел, чтоб ей пусто было! Она по-настоящему ненавидит его, смотрит на него так, будто в любой момент готова убить – я вовсе не шучу. Между ними что-то неладно, это я давно заметил. Я много раз спрашивал у Габриеля, что же произошло, но он все отмалчивался и только однажды спьяну сказал мне: «Все это кара за мое преступление. Жестокая кара. Лучше бы меня бросили в темницу». И все, больше ничего, ни слова. Эрнан и Филипп тоже молчат, не говорят мне, какое же преступление совершил Габриель. А Гастон, похоже, сам в недоумении. Он говорит, что Матильду насильно выдали за Габриеля, но это еще не объясняет ее бесстыжего поведения. Всего ничего прошло со дня их свадьбы, а она уже напропалую изменяет ему – и не с мужчинами, а с женщинами. Представь себе! Гастон говорит, что Матильда с Анной Юлией два сапога пара, а Филипп и Габриель – товарищи по несчастью. Только Филипп относится к своему положению с юмором, а Габриель, бедолага... Мне так жаль его, Амелина, так жаль! Раньше я считал себя самым несчастным из мужей, но теперь понимаю, что это не так. Ведь ты любишь меня, правда? Пусть ты изменяешь мне, но ты любишь меня и не желаешь мне зла. Я тоже люблю тебя, очень люблю, и мне так хочется повидаться с тобой, я так по тебе соскучился, милая. Я бы с радостью уехал из Памплоны хоть сегодня, но пойми меня правильно, родная: в свите нашего дяди, герцога, я буду выглядеть белой вороной, ведь, повторяю, по словам Филиппа, вся наша молодежь остается гостить у Маргариты.
Ага! Мне пришла в голову одна великолепная идея! А что, если я приеду к тебе в ноябре, побуду с тобой две-три недели, а когда наша компания оставит Памплону и тронется в путь, я присоединюсь к ним уже в Барселоне и сяду вместе с ними на корабль. Как ты думаешь – так пойдет? По мне, это очень даже неплохая мысль, наверно, я так и поступлю. Только сперва надо посоветоваться с отцом и Филиппом, а еще с Гастоном – может быть, он согласится поехать со мной.
А впрочем, нет, навряд ли он согласится. У него свои заботы, он, к твоему сведению, тоже влюбился – правда, не в княжну Елену, а в графство Иверо, наследницей которого она стала после смерти своего брата. Только об этом – ни слова, ни полслова, Амелина. Никому, даже матушке. Дело в том, что твой брат (и это серьезно!) хочет развестись с Клотильдой, чтобы жениться на княжне Иверо. Без шуток! И Филипп (надо же!) намерен поддержать его. Он пообещал Гастону, что уговорит нашего архиепископа найти какой-нибудь формальный повод для расторжения брака. Только молчи, заклинаю тебя. Я украдкой подслушал их разговор, они не знают, что я что-то знаю об их планах. А когда я рассказал о подслушанном разговоре Эрнану, он сказал мне, что нечего тут удивляться. Филипп, мол, положил глаз на Наварру, собирается в будущем присоединить ее к Галлии, сохранив, впрочем, за Маргаритой титул королевы, так что твой брат, как граф Иверийский, будет ему на руку в этой его затее.
Скажу тебе откровенно, Амелина: у Филиппа непомерный аппетит к власти, гляди еще подавится. Небось, хочет прослыть вторым Филиппом Воителем, но, по-моему, он так и останется Красавчиком. Однако Эрнан со мной не согласен, он говорит, что Филипп прав, что все земли, где люди разговаривают по-галльски и по-французски, должны войти в состав Галлии, Великой Галлии. Не знаю, быть может, это и так, Эрнану виднее – я же в политике ничего не смыслю и ею не интересуюсь.
Вот, пожалуй, и все, Амелинка. Я закругляюсь. Надо успеть отдать письмо гонцу, который отправляется в Тараскон с распоряжениями Филиппа – так будет намного быстрее, чем посылать его с обычным почтовым курьером. А если я и забыл тебе что-то написать, то напишу об этом в следующий раз, и очень скоро.
Целую тебя, любимая, поцелуй от меня маму, нашего маленького сыночка, мою сестренку, обоих братиков – я всех вас очень люблю. Но тебя особенно – поэтому еще раз целую.
Твой Симон.
P. S. Амелина, негодница! Я уже собирался отдать письмо гонцу, как тут явился Гастон и, так противно ухмыляясь, сообщил, что с этим же гонцом Филипп шлет тебе подарок – несколько прозрачных ночных рубашек. Ах, ты бесстыжая! А Филипп – нахал, каких мало. Постыдились бы оба, бессовестные!»
ГЛАВА LVIII. В КОТОРОЙ ФИЛИППА ТЕРЗАЮТ СОМНЕНИЯ, А ЭРНАН ЗАТЕВАЕТ ОЧЕРЕДНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
ГЛАВА LIX. ТАЙНАЯ МИССИЯ ЭРНАНА
Однако я подозреваю, что не только это обстоятельство побудило Филиппа поспешить с переселением, а еще немного поразмыслив, я пришел к выводу, что и остаться в Памплоне он решил не потому, что в Тарасконе вскоре начнется суматоха. Кажется, позавчера Гастон говорил мне, что это вызовет множество нелицеприятных толков, если госпожа Бланка поселится в Тарасконе – ведь она королевская дочь, и положение, в котором она окажется, будет для нее унизительным. А вот Тулуза – совсем другое дело. Ее переезд в Тулузу будет выглядеть совершенно естественно – она графиня Нарбоннская, пэр Галлии, разведена с мужем, а то, что она будет жить с Филиппом, это уже ее личное дело. Главное, что все приличия будут соблюдены.
Вот это, думаю и есть подлинная причина того, почему Филипп остается в Памплоне. Империал будет обустроен месяца через три, то бишь аккурат к нашему возвращению из Рима. Филипп же ни в какую не хочет расставаться с госпожой Бланкой – даже на один день, не говоря уже о трех месяцах. Надобно сказать, что он, похоже, свихнулся на ней. Эрнан утверждает, что это у него всерьез и надолго, и хмурится при том, мрачнее тучи становится. У меня создается такое впечатление, что Эрнан опасается, как бы Филипп не послал императора с его доченькой-сыночком к чертям собачьим и не женился на Бланке, благо она уже разведена... или к несчастью для Эрнана, она уже разведена – кажется, я понял, почему Эрнан был недоволен решением монсеньора Франциско де ла Пеньи и назвал его скоропалительным и неканоническим. Он попросту не хочет, чтобы Филипп с Бланкой поженились, не хочет терять лангедокских владений Анны Юлии. Если это так, то я решительно не согласен с ним. Госпожа Бланка такая очаровательная, такая прекрасная и умная женщина – только ты не подумай ничего такого. Я питаю к ней лишь искреннее уважение и глубокую симпатию, но люблю я только тебя.
Вот это Филиппово решение свалилось на меня, как снег на голову. Он спросил, останусь ли я с ним, а я еще не решил. Надо будет все взвесить, посоветоваться с отцом – только ты не обижайся на меня, если я все же решу остаться, ладно? Филипп сказал, что вся наша молодежь остается гостить у госпожи Маргариты по ее приглашению – и Эрнан, и Гастон, и оба д’Армандьяка, и Русильон, и кузены Сарданские, и Габриель де Шеверни... Вот он, бедняга, женушку нашел, чтоб ей пусто было! Она по-настоящему ненавидит его, смотрит на него так, будто в любой момент готова убить – я вовсе не шучу. Между ними что-то неладно, это я давно заметил. Я много раз спрашивал у Габриеля, что же произошло, но он все отмалчивался и только однажды спьяну сказал мне: «Все это кара за мое преступление. Жестокая кара. Лучше бы меня бросили в темницу». И все, больше ничего, ни слова. Эрнан и Филипп тоже молчат, не говорят мне, какое же преступление совершил Габриель. А Гастон, похоже, сам в недоумении. Он говорит, что Матильду насильно выдали за Габриеля, но это еще не объясняет ее бесстыжего поведения. Всего ничего прошло со дня их свадьбы, а она уже напропалую изменяет ему – и не с мужчинами, а с женщинами. Представь себе! Гастон говорит, что Матильда с Анной Юлией два сапога пара, а Филипп и Габриель – товарищи по несчастью. Только Филипп относится к своему положению с юмором, а Габриель, бедолага... Мне так жаль его, Амелина, так жаль! Раньше я считал себя самым несчастным из мужей, но теперь понимаю, что это не так. Ведь ты любишь меня, правда? Пусть ты изменяешь мне, но ты любишь меня и не желаешь мне зла. Я тоже люблю тебя, очень люблю, и мне так хочется повидаться с тобой, я так по тебе соскучился, милая. Я бы с радостью уехал из Памплоны хоть сегодня, но пойми меня правильно, родная: в свите нашего дяди, герцога, я буду выглядеть белой вороной, ведь, повторяю, по словам Филиппа, вся наша молодежь остается гостить у Маргариты.
Ага! Мне пришла в голову одна великолепная идея! А что, если я приеду к тебе в ноябре, побуду с тобой две-три недели, а когда наша компания оставит Памплону и тронется в путь, я присоединюсь к ним уже в Барселоне и сяду вместе с ними на корабль. Как ты думаешь – так пойдет? По мне, это очень даже неплохая мысль, наверно, я так и поступлю. Только сперва надо посоветоваться с отцом и Филиппом, а еще с Гастоном – может быть, он согласится поехать со мной.
А впрочем, нет, навряд ли он согласится. У него свои заботы, он, к твоему сведению, тоже влюбился – правда, не в княжну Елену, а в графство Иверо, наследницей которого она стала после смерти своего брата. Только об этом – ни слова, ни полслова, Амелина. Никому, даже матушке. Дело в том, что твой брат (и это серьезно!) хочет развестись с Клотильдой, чтобы жениться на княжне Иверо. Без шуток! И Филипп (надо же!) намерен поддержать его. Он пообещал Гастону, что уговорит нашего архиепископа найти какой-нибудь формальный повод для расторжения брака. Только молчи, заклинаю тебя. Я украдкой подслушал их разговор, они не знают, что я что-то знаю об их планах. А когда я рассказал о подслушанном разговоре Эрнану, он сказал мне, что нечего тут удивляться. Филипп, мол, положил глаз на Наварру, собирается в будущем присоединить ее к Галлии, сохранив, впрочем, за Маргаритой титул королевы, так что твой брат, как граф Иверийский, будет ему на руку в этой его затее.
Скажу тебе откровенно, Амелина: у Филиппа непомерный аппетит к власти, гляди еще подавится. Небось, хочет прослыть вторым Филиппом Воителем, но, по-моему, он так и останется Красавчиком. Однако Эрнан со мной не согласен, он говорит, что Филипп прав, что все земли, где люди разговаривают по-галльски и по-французски, должны войти в состав Галлии, Великой Галлии. Не знаю, быть может, это и так, Эрнану виднее – я же в политике ничего не смыслю и ею не интересуюсь.
Вот, пожалуй, и все, Амелинка. Я закругляюсь. Надо успеть отдать письмо гонцу, который отправляется в Тараскон с распоряжениями Филиппа – так будет намного быстрее, чем посылать его с обычным почтовым курьером. А если я и забыл тебе что-то написать, то напишу об этом в следующий раз, и очень скоро.
Целую тебя, любимая, поцелуй от меня маму, нашего маленького сыночка, мою сестренку, обоих братиков – я всех вас очень люблю. Но тебя особенно – поэтому еще раз целую.
Твой Симон.
P. S. Амелина, негодница! Я уже собирался отдать письмо гонцу, как тут явился Гастон и, так противно ухмыляясь, сообщил, что с этим же гонцом Филипп шлет тебе подарок – несколько прозрачных ночных рубашек. Ах, ты бесстыжая! А Филипп – нахал, каких мало. Постыдились бы оба, бессовестные!»
ГЛАВА LVIII. В КОТОРОЙ ФИЛИППА ТЕРЗАЮТ СОМНЕНИЯ, А ЭРНАН ЗАТЕВАЕТ ОЧЕРЕДНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
Войдя в гостиную покоев Филиппа, Эрнан сразу же почуял что-то неладное.
Филипп и Гастон играли в шахматы; партия была в самом разгаре. Симон, полулежа в кресле, лениво наблюдал за игрой. Сам он в последнее время наотрез отказывался садиться за шахматный столик, ибо проигрывал всем без исключения, даже тем, кто чуть ли не впервые видел шахматные фигуры. Гастон советовал ему не принимать свои поражения близко к сердцу – дескать, это не столько от глупости, сколько от исключительной и достойной всяческого удивления невнимательности. Так что Симон сидел в сторонке, пассивно наблюдал за игрой и время от времени поглаживал пушистую кошечку Бланки, Марцию, которая вздремнула у него на коленях.
Увидев Шатофьера, Филипп рассеянно кивнул:
– Привет, дружище. Где ты пропадал все утро?
– Дела, Филипп, дела, – пророкотал Эрнан, громыхнул креслом, пододвигая его к себе, и всем своим весом бухнулся в него.
Марция испуганно мяукнула, соскочила с колен Симона и юркнула под диван.
– Полегче, друг, – укоризненно произнес Симон. – Что ты как с цепи сорвался?
Эрнан небрежно отмахнулся:
– Вот еще не хватало мне на цыпочках ходить ради спокойствия какого-то кота.
– Не какого-то, а кота Бланки, – уточнил Гастон. – И не кота, а кошки.
– Я ей под хвост не заглядывал... Кстати, я пришел огорчить вас.
Филипп так и подпрыгнул и уставился на Эрнана встревоженным взглядом.
– Что стряслось? – спросил д’Альбре.
– Я ненадолго покидаю вас.
Филипп облегченно вздохнул и расслабился.
– Ненадолго – это на сколько? – поинтересовался Гастон.
– Не больше месяца. Встретимся в начале декабря в Барселоне.
– Так ты едешь с Симоном?
– Да, еду. Но не с Симоном.
– И куда?
Эрнан загадочно усмехнулся:
– Есть одно деликатное дельце.
– Какое?
– Говорю же вам: деликатное.
Гастон поморщился:
– Небось, опять что-то затеваешь?
– Угу.
– И нам ничего не скажешь?
– Хоть убейте.
– Жаль, что ты уезжаешь, – отозвался Филипп. – Вот и Гастон колеблется – не поехать ли ему вместе с Симоном в Тараскон.
– Это правда, Гастон?
Тот неуверенно пожал плечами:
– Да вот думаю. Но еще не решил. Собственно говоря, делать мне здесь все равно нечего, а так хоть лично прослежу за подготовкой к переселению.
Эрнан понимающе кивнул:
– И то правда. Что тебе здесь делать, раз княжна Иверо в Калагорре.
Д’Альбре почему-то покраснел, а Симон хихикнул.
– Да, вот еще что, – сказал Эрнан после минутного молчания. – У меня к тебе одна просьба, Филипп.
– Какая?
– Отпусти со мной Монтини.
– Монтини? – Филипп оживился, но его взгляд не предвещал ничего хорошего. – Зачем он тебе?
– Во-первых, он смышленый парень. Да и вообще, человек явно незаурядный, если такая исключительная женщина, как Бланка, любила его.
В глазах Филиппа сверкнули молнии.
– Она не любила его! – категорически возразил он. – Я единственный.
Гастон и Симон обменялись насмешливыми взглядами.
– Черт тебя дери! – добродушно ухмыльнулся Эрнан. – Это, между прочим, еще одна причина, почему я хочу взять его с собой.
Филипп в смятении захлопал ресницами.
– Я не собираюсь причинять ему... Я не сделаю с ним ничего плохого.
– Ну да, конечно. Только и того, что больше месяца держишь его под арестом. В конце концов, ты доведешь бедного парня до помешательства. Он даже спит, как на иголках, ежеминутно вздрагивает при малейшем шуме, боится, что это ты явился самолично расквитаться с ним за ту прогулку нагишом по коридору. И его страхи не напрасны. У тебя аж руки чешутся прикончить его или, по меньшей мере, избить до полусмерти. Если бы не мы с Бланкой... Э-э, что и говорить! Пусть он поедет со мной – вдали друг от друга вы, надеюсь, чуток поостынете. Ну как, идет?
Филипп вздохнул:
– Да ладно уж, бери его с собой. На кой черт он мне сдался!
Гастон невесть почему захихикал, а кошка Марция, убедившись, что Шатофьер не буйствует, выбралась из-под дивана и возвратилась к Симону на колени.
Эрнан бегло оценил позицию на шахматной доске. Филипп играл белыми, но его положение было безнадежным.
– Что-то не видно здесь руки Бланки, – заметил он. – Кстати, а она где?
– У себя, – ответил Гастон. – С ней лекарь.
– Лекарь? – всполошился Эрнан. – Она заболела?
– Да нет, не беспокойся. Просто с утра ее затошнило. Филипп подозревает, что она беременна.
– А?! – пораженно воскликнул Эрнан. – У нас будет маленький Филиппчик?
– Или Елена, – как-то неуверенно промолвил Филипп.
Эрнан пристально поглядел на него и почесал затылок.
– Чтоб я сдох! – пробормотал он, мигом вскочил с кресла и опрометью выбежал из комнаты.
Симон поднял голову.
– Что его припекло?
– Отправился забирать из-под ареста Монтини, – объяснил Гастон. – Пока Филипп не передумал.
Щеки Филиппа заалели. Он в смущении потупил глаза.
– А почему он должен передумать? – спросил Симон, так ничего и не поняв.
Д’Альбре сокрушенно вздохнул и возвел горе очи.
– Однако ты наивен, дружок! Ведь ребенок может оказаться не его, а Монтини.
– Ах, вот оно что! – протяжно произнес Симон, глядя на удрученного Филиппа с искренним сочувствием, пониманием и в то же время с некоторым злорадством. – А разве Бланка не знает, чье это дитя?
– Да она сама еще дитя, и если бы не Филипп, ей бы в голову не пришло заподозрить неладное. Впрочем, Филипп тоже хорош. Вот уже семь недель кряду он каждую ночь спит с ней...
– Ну, и что с того? Я с Амелиной...
– Ой, не заливай! Уж ты с Амелиной явно не спал каждую ночь, особенно этим летом. И к твоему сведению. Если ты думаешь, что Амелина знает наверняка, чей у нее ребенок, то глубоко заблуждаешься. Черта с два она знает! Бедная сестренка просто разрывалась между любовью и супружеским долгом – сегодня с тобой, завтра с Филиппом. Где ей знать-то!
– Прекрати! – возмущенно воскликнул Симон, краснея от стыда. – Опять распустил язык! Ну, сколько можно, в самом-то деле?
– Сколько нужно, столько и можно. Мой язык – говорю, что хочу... Ладно, оставим это. Я вот что имел в виду: почти семь недель Филипп каждую ночь проводит у Бланки.
– И что тут такого?
Д’Альбре снова вздохнул и пустился в пространные рассуждения о месячных.
– Так почему Филипп сам не расспросил Бланку? – осведомился Симон, выслушав исчерпывающие разъяснения Гастона.
– В общем, это понять несложно. Он боится, что ребенок может быть от Монтини, и втайне надеется, что лекарь научит Бланку, как надо солгать, чтобы убедить его в обратном.
– Ага! – сказал Симон. – Теперь ясно.
Филипп еще больше смутился: Гастон будто прочел его самые сокровенные мысли.
Некоторое время все трое молчали, думая каждый о своем. Особенно горькими были думы Гастона – но об этом мы расскажем чуть позже и в надлежащем месте.
Наконец, в передней послышались быстрые шаги, затем дверь распахнулась и в гостиную вошла Бланка. Следом за ней, довольно ухмыляясь, шел Эрнан.
– Вот, Филипп, – сказал он. – Встретил по дороге твою Бланку с твоим дитем. Смертоубийство отменяется.
Филипп вскочил с кресла, кинулся к Бланке и обнял ее.
– Это правда?
– Правда, милый, – шепотом ответила она. – Мэтр объяснил мне, почему я не могла быть беременной до тебя.
Филипп облегченно вздохнул, вспомнив необычайную раздражительность Бланки в последние дни официальных торжеств, и еще крепче прижал ее к себе.
– Маленькая ты моя девочка! Кто бы мог подумать, что ты такая невежда... А ребенок будет?
– Мэтр не решается утверждать наверняка, но думает, что да.
Филипп потерся щекой о шелковистые волосы Бланки. Пушистая Марция, радостно мурлыча, терлась об их ноги.
– Я так счастлив, родная.
– Я тоже счастлива, – сказала Бланка. – Господь благословил нашу любовь.
Между тем Эрнан значительно подмигнул Гастону, тот понимающе кивнул, схватил Симона за руку и все трое покинули покои Филиппа.
– Что случилось, друзья? – удивленно спросил Бигор уже в коридоре. – Такая трогательная сцена, а вы...
– Потому мы и поспешили убраться, что она слишком уж трогательная, – сказал Гастон. – Какой же ты балбес, Симон, право слово! Сейчас Филипп наверняка потащит Бланку в спальню, так что наше присутствие там было бы неуместным. Бланка очень стеснительная девушка, и лучше ее лишний раз не смущать. Правда, Эрнан?
Шатофьер молча кивнул.
– А теперь что мы будем делать? – поинтересовался Симон.
– Можем нагрянуть к Маргарите, – предложил д’Альбре. – Если я не ошибаюсь, через полчаса она будет обедать и, разумеется, пригласит нас составить ей компанию.
– Только без меня, – покачал головой Эрнан.
– Почему?
– Я ведь сказал, что вскоре уезжаю и в Памплону уже не вернусь. Надо же подготовиться к отъезду, как ты думаешь? Одним словом, дел у меня невпроворот, а времени в обрез.
– Ну что ж... – Гастон в задумчивости почесал нос. – Тогда иди к Маргарите сам, Симон. Поведаешь ей про беременность Бланки, и вообще...
– Что «вообще»? – оживился Бигор.
– Вчера Маргарита рассорилась с мужем. Говорят, он уже умудрился оприходовать одну из ее фрейлин, тогда как она еще не успела наставить ему рога. Так что... – Тут д’Альбре многозначительно умолк.
– Так что? – повторил Симон, краснея.
– Так что у тебя неплохие шансы, малыш. Сейчас она злая, как сто чертей, и рада будет воспользоваться случаем, чтобы отомстить Тибальду.
– А ты не дуришь меня?
– А зачем мне дурить тебя? Ты смазлив, хорошо сложен – как раз в ее вкусе. Правда, умом ты не блещешь, но в постели это не главное. Вперед, дружок, не теряй времени даром. Надеюсь, за оставшиеся три дня ты научишься у Маргариты кое-каким штучкам-дрючкам, которые придутся по вкусу Амелине. Она ведь и отдает предпочтение Филиппу в частности потому, что он, не в пример тебе, знает множество всяческих штучек и дрючек, и ей гораздо приятнее в постели с ним, чем с тобой.
– Грубиян ты! – буркнул напоследок Симон и почти бегом бросился вперед по коридору.
Эрнан тихо засмеялся:
– И эту басню ты сочинил только затем, чтобы поскорее избавиться от него и поговорить со мной наедине?
– Отнюдь, – возразил Гастон. – Ничего я не сочинял. Маргарита вправду положила на Симона глаз, просто ты в последнее время жутко чем-то озабочен и не обратил на это внимания. А я лишь воспользовался этим, чтобы Симон оставил нас в покое, не задавая лишних вопросов. Ты же знаешь, какой он навязчивый и как любит совать свой нос в чужие дела. Но в одном ты все-таки прав. Я действительно хочу потолковать с тобой с глазу на глаз.
– Что ж, – сказал Эрнан. – Раз так, пойдем ко мне. Потолкуем без свидетелей.
Филипп и Гастон играли в шахматы; партия была в самом разгаре. Симон, полулежа в кресле, лениво наблюдал за игрой. Сам он в последнее время наотрез отказывался садиться за шахматный столик, ибо проигрывал всем без исключения, даже тем, кто чуть ли не впервые видел шахматные фигуры. Гастон советовал ему не принимать свои поражения близко к сердцу – дескать, это не столько от глупости, сколько от исключительной и достойной всяческого удивления невнимательности. Так что Симон сидел в сторонке, пассивно наблюдал за игрой и время от времени поглаживал пушистую кошечку Бланки, Марцию, которая вздремнула у него на коленях.
Увидев Шатофьера, Филипп рассеянно кивнул:
– Привет, дружище. Где ты пропадал все утро?
– Дела, Филипп, дела, – пророкотал Эрнан, громыхнул креслом, пододвигая его к себе, и всем своим весом бухнулся в него.
Марция испуганно мяукнула, соскочила с колен Симона и юркнула под диван.
– Полегче, друг, – укоризненно произнес Симон. – Что ты как с цепи сорвался?
Эрнан небрежно отмахнулся:
– Вот еще не хватало мне на цыпочках ходить ради спокойствия какого-то кота.
– Не какого-то, а кота Бланки, – уточнил Гастон. – И не кота, а кошки.
– Я ей под хвост не заглядывал... Кстати, я пришел огорчить вас.
Филипп так и подпрыгнул и уставился на Эрнана встревоженным взглядом.
– Что стряслось? – спросил д’Альбре.
– Я ненадолго покидаю вас.
Филипп облегченно вздохнул и расслабился.
– Ненадолго – это на сколько? – поинтересовался Гастон.
– Не больше месяца. Встретимся в начале декабря в Барселоне.
– Так ты едешь с Симоном?
– Да, еду. Но не с Симоном.
– И куда?
Эрнан загадочно усмехнулся:
– Есть одно деликатное дельце.
– Какое?
– Говорю же вам: деликатное.
Гастон поморщился:
– Небось, опять что-то затеваешь?
– Угу.
– И нам ничего не скажешь?
– Хоть убейте.
– Жаль, что ты уезжаешь, – отозвался Филипп. – Вот и Гастон колеблется – не поехать ли ему вместе с Симоном в Тараскон.
– Это правда, Гастон?
Тот неуверенно пожал плечами:
– Да вот думаю. Но еще не решил. Собственно говоря, делать мне здесь все равно нечего, а так хоть лично прослежу за подготовкой к переселению.
Эрнан понимающе кивнул:
– И то правда. Что тебе здесь делать, раз княжна Иверо в Калагорре.
Д’Альбре почему-то покраснел, а Симон хихикнул.
– Да, вот еще что, – сказал Эрнан после минутного молчания. – У меня к тебе одна просьба, Филипп.
– Какая?
– Отпусти со мной Монтини.
– Монтини? – Филипп оживился, но его взгляд не предвещал ничего хорошего. – Зачем он тебе?
– Во-первых, он смышленый парень. Да и вообще, человек явно незаурядный, если такая исключительная женщина, как Бланка, любила его.
В глазах Филиппа сверкнули молнии.
– Она не любила его! – категорически возразил он. – Я единственный.
Гастон и Симон обменялись насмешливыми взглядами.
– Черт тебя дери! – добродушно ухмыльнулся Эрнан. – Это, между прочим, еще одна причина, почему я хочу взять его с собой.
Филипп в смятении захлопал ресницами.
– Я не собираюсь причинять ему... Я не сделаю с ним ничего плохого.
– Ну да, конечно. Только и того, что больше месяца держишь его под арестом. В конце концов, ты доведешь бедного парня до помешательства. Он даже спит, как на иголках, ежеминутно вздрагивает при малейшем шуме, боится, что это ты явился самолично расквитаться с ним за ту прогулку нагишом по коридору. И его страхи не напрасны. У тебя аж руки чешутся прикончить его или, по меньшей мере, избить до полусмерти. Если бы не мы с Бланкой... Э-э, что и говорить! Пусть он поедет со мной – вдали друг от друга вы, надеюсь, чуток поостынете. Ну как, идет?
Филипп вздохнул:
– Да ладно уж, бери его с собой. На кой черт он мне сдался!
Гастон невесть почему захихикал, а кошка Марция, убедившись, что Шатофьер не буйствует, выбралась из-под дивана и возвратилась к Симону на колени.
Эрнан бегло оценил позицию на шахматной доске. Филипп играл белыми, но его положение было безнадежным.
– Что-то не видно здесь руки Бланки, – заметил он. – Кстати, а она где?
– У себя, – ответил Гастон. – С ней лекарь.
– Лекарь? – всполошился Эрнан. – Она заболела?
– Да нет, не беспокойся. Просто с утра ее затошнило. Филипп подозревает, что она беременна.
– А?! – пораженно воскликнул Эрнан. – У нас будет маленький Филиппчик?
– Или Елена, – как-то неуверенно промолвил Филипп.
Эрнан пристально поглядел на него и почесал затылок.
– Чтоб я сдох! – пробормотал он, мигом вскочил с кресла и опрометью выбежал из комнаты.
Симон поднял голову.
– Что его припекло?
– Отправился забирать из-под ареста Монтини, – объяснил Гастон. – Пока Филипп не передумал.
Щеки Филиппа заалели. Он в смущении потупил глаза.
– А почему он должен передумать? – спросил Симон, так ничего и не поняв.
Д’Альбре сокрушенно вздохнул и возвел горе очи.
– Однако ты наивен, дружок! Ведь ребенок может оказаться не его, а Монтини.
– Ах, вот оно что! – протяжно произнес Симон, глядя на удрученного Филиппа с искренним сочувствием, пониманием и в то же время с некоторым злорадством. – А разве Бланка не знает, чье это дитя?
– Да она сама еще дитя, и если бы не Филипп, ей бы в голову не пришло заподозрить неладное. Впрочем, Филипп тоже хорош. Вот уже семь недель кряду он каждую ночь спит с ней...
– Ну, и что с того? Я с Амелиной...
– Ой, не заливай! Уж ты с Амелиной явно не спал каждую ночь, особенно этим летом. И к твоему сведению. Если ты думаешь, что Амелина знает наверняка, чей у нее ребенок, то глубоко заблуждаешься. Черта с два она знает! Бедная сестренка просто разрывалась между любовью и супружеским долгом – сегодня с тобой, завтра с Филиппом. Где ей знать-то!
– Прекрати! – возмущенно воскликнул Симон, краснея от стыда. – Опять распустил язык! Ну, сколько можно, в самом-то деле?
– Сколько нужно, столько и можно. Мой язык – говорю, что хочу... Ладно, оставим это. Я вот что имел в виду: почти семь недель Филипп каждую ночь проводит у Бланки.
– И что тут такого?
Д’Альбре снова вздохнул и пустился в пространные рассуждения о месячных.
– Так почему Филипп сам не расспросил Бланку? – осведомился Симон, выслушав исчерпывающие разъяснения Гастона.
– В общем, это понять несложно. Он боится, что ребенок может быть от Монтини, и втайне надеется, что лекарь научит Бланку, как надо солгать, чтобы убедить его в обратном.
– Ага! – сказал Симон. – Теперь ясно.
Филипп еще больше смутился: Гастон будто прочел его самые сокровенные мысли.
Некоторое время все трое молчали, думая каждый о своем. Особенно горькими были думы Гастона – но об этом мы расскажем чуть позже и в надлежащем месте.
Наконец, в передней послышались быстрые шаги, затем дверь распахнулась и в гостиную вошла Бланка. Следом за ней, довольно ухмыляясь, шел Эрнан.
– Вот, Филипп, – сказал он. – Встретил по дороге твою Бланку с твоим дитем. Смертоубийство отменяется.
Филипп вскочил с кресла, кинулся к Бланке и обнял ее.
– Это правда?
– Правда, милый, – шепотом ответила она. – Мэтр объяснил мне, почему я не могла быть беременной до тебя.
Филипп облегченно вздохнул, вспомнив необычайную раздражительность Бланки в последние дни официальных торжеств, и еще крепче прижал ее к себе.
– Маленькая ты моя девочка! Кто бы мог подумать, что ты такая невежда... А ребенок будет?
– Мэтр не решается утверждать наверняка, но думает, что да.
Филипп потерся щекой о шелковистые волосы Бланки. Пушистая Марция, радостно мурлыча, терлась об их ноги.
– Я так счастлив, родная.
– Я тоже счастлива, – сказала Бланка. – Господь благословил нашу любовь.
Между тем Эрнан значительно подмигнул Гастону, тот понимающе кивнул, схватил Симона за руку и все трое покинули покои Филиппа.
– Что случилось, друзья? – удивленно спросил Бигор уже в коридоре. – Такая трогательная сцена, а вы...
– Потому мы и поспешили убраться, что она слишком уж трогательная, – сказал Гастон. – Какой же ты балбес, Симон, право слово! Сейчас Филипп наверняка потащит Бланку в спальню, так что наше присутствие там было бы неуместным. Бланка очень стеснительная девушка, и лучше ее лишний раз не смущать. Правда, Эрнан?
Шатофьер молча кивнул.
– А теперь что мы будем делать? – поинтересовался Симон.
– Можем нагрянуть к Маргарите, – предложил д’Альбре. – Если я не ошибаюсь, через полчаса она будет обедать и, разумеется, пригласит нас составить ей компанию.
– Только без меня, – покачал головой Эрнан.
– Почему?
– Я ведь сказал, что вскоре уезжаю и в Памплону уже не вернусь. Надо же подготовиться к отъезду, как ты думаешь? Одним словом, дел у меня невпроворот, а времени в обрез.
– Ну что ж... – Гастон в задумчивости почесал нос. – Тогда иди к Маргарите сам, Симон. Поведаешь ей про беременность Бланки, и вообще...
– Что «вообще»? – оживился Бигор.
– Вчера Маргарита рассорилась с мужем. Говорят, он уже умудрился оприходовать одну из ее фрейлин, тогда как она еще не успела наставить ему рога. Так что... – Тут д’Альбре многозначительно умолк.
– Так что? – повторил Симон, краснея.
– Так что у тебя неплохие шансы, малыш. Сейчас она злая, как сто чертей, и рада будет воспользоваться случаем, чтобы отомстить Тибальду.
– А ты не дуришь меня?
– А зачем мне дурить тебя? Ты смазлив, хорошо сложен – как раз в ее вкусе. Правда, умом ты не блещешь, но в постели это не главное. Вперед, дружок, не теряй времени даром. Надеюсь, за оставшиеся три дня ты научишься у Маргариты кое-каким штучкам-дрючкам, которые придутся по вкусу Амелине. Она ведь и отдает предпочтение Филиппу в частности потому, что он, не в пример тебе, знает множество всяческих штучек и дрючек, и ей гораздо приятнее в постели с ним, чем с тобой.
– Грубиян ты! – буркнул напоследок Симон и почти бегом бросился вперед по коридору.
Эрнан тихо засмеялся:
– И эту басню ты сочинил только затем, чтобы поскорее избавиться от него и поговорить со мной наедине?
– Отнюдь, – возразил Гастон. – Ничего я не сочинял. Маргарита вправду положила на Симона глаз, просто ты в последнее время жутко чем-то озабочен и не обратил на это внимания. А я лишь воспользовался этим, чтобы Симон оставил нас в покое, не задавая лишних вопросов. Ты же знаешь, какой он навязчивый и как любит совать свой нос в чужие дела. Но в одном ты все-таки прав. Я действительно хочу потолковать с тобой с глазу на глаз.
– Что ж, – сказал Эрнан. – Раз так, пойдем ко мне. Потолкуем без свидетелей.
ГЛАВА LIX. ТАЙНАЯ МИССИЯ ЭРНАНА
В небольшой гостиной квартиры Эрнана Гастон устроился в удобном мягком кресле и сказал:
– А теперь, дружище, раскалывайся. Что ты замышляешь?
Шатофьер сел напротив него.
– Раскалываться, говоришь? А кто ты, собственно, такой, чтобы я раскалывался?
«Кокетничает, значит расскажет», – подумал Гастон, а вслух спросил:
– Когда отправляешься?
– Завтра на рассвете.
– Куда?
– Гм, тебе только скажи...
– Вот и скажи.
– А ты поедешь со мной? – резко подавшись вперед, выпалил Эрнан.
– Ага! – усмехнулся Гастон. – Так вот что ты хочешь!
– Допустим, хочу, – невозмутимо отвечал Шатофьер. – А еще допустим, что тебе не шибко хочется ехать в Тараскон, равно как и не хочется оставаться в Памплоне.
Д’Альбре явно смутился:
– С чего ты взял?
– Чувство, Гастон, чувство. А это такая штука, которая еще никогда меня не подводила. Ну, скажи откровенно: я угадал?
Гастон неохотно кивнул:
– Да, ты прав... Только не спрашивай почему.
– А я не спрашиваю. Я лишь предлагаю тебе ехать со мной. Согласен?
– Но куда? Что если тебя припекло съездить в Пекин? Ведь ты у нас такой.
– Ну, положим, в Пекин я не поеду, хотя бы потому, что никак не успею через месяц попасть в Барселону. А вот что я отправляюсь в Толедо, это уже ближе к истине. И ради тебя, если ты поедешь со мной, я готов сделать небольшой крюк, чтобы наведаться в Калагорру.
Уже третий раз за этот день слова Эрнана привели Гастона в смятение. В Калагорре как раз находилась Елена Иверо. После смерти брата она не вернулась в Памплону. Поговорив с Маргаритой и Бланкой, она на следующий же день забрала в усадьбе лесника тело Рикарда и отправилась прямо к родителям, в Калагорру. Так вся их семья и сидит там безвыездно уже второй месяц кряду. Граф Клавдий, говорят, очень плох, и многие сомневаются, что он вообще когда-нибудь оправится – таким сильным ударом явилась для него смерть сына. За все это время Гастон получил от Елены три письма (а сам написал ей семь), и судя по всему, она не подозревает о его причастности к гибели брата.
– Ладно, – вздохнул Гастон, – составлю тебе компанию. Но при одном непременном условии: ты расскажешь мне все о цели твоей поездки. Все – понял? Без всяких твоих штучек с недомолвками и полуправдой.
– Предположим, я расскажу. А ты будешь молчать?
– Ясное дело!
– Смотри мне! – Эрнан погрозил ему пальцем, затем напустил на себя серьезный вид. – Итак, моя миссия состоит в том, чтобы препроводить Фернандо де Уэльву из Кастель-Бланко в Толедо.
– Ба! – пораженно воскликнул Гастон. – Он все еще в Наварре?!
– Эге. Согласись, хитро придумано. Никому даже в голову не пришло, что брат дона Альфонсо мог остаться в Кастель-Бланко.
– Гм. И впрямь хитро. Я лично не сомневался, что король увез его в Кастилию и держит под стражей в одной из своих крепостей... Однако продолжай.
– Так вот. Кастильские вельможи уже начали выражать обеспокоенность в связи с длительным отсутствием дона Фернандо, и король был вынужден сообщить им, что велел арестовать брата по обвинению в его участии в заговоре против законной власти.
– А ты откуда знаешь?
– Сегодня я получил письмо от дона Альфонсо.
– Ого! – удивился Гастон. – Он написал тебе письмо? С какой это стати?
– Потому что доверяет мне. И поручил доставить Фернандо де Уэльву в Толедо, стеречь его по дороге, а в случае надобности даже прикончить его. Как видишь, у нас намечается веселая прогулка.
При этих словах Гастон так и подпрыгнул.
– Прикончить?!
– То-то и оно. В случае крайней необходимости, разумеется.
– И что ж это за необходимость такая?
– Если дорогой иезуиты попытаются освободить его. Тогда это следует сделать без проволочек. Вместе с письмом дон Альфонсо прислал мне еще два распоряжения. Первое – для своих гвардейцев, которые стерегут сейчас Фернандо в Кастель-Бланко, – чтобы они во всем подчинялись мне. А второе, так это указ о казни брата, благо в Кастилии король может самолично приговорить к смерти кого угодно...
– Выходит, он все же решился? Бланка все-таки убедила его?
– Не совсем так. Этот указ развязывает мне руки, позволяя на законных основаниях убить Фернандо в случае попытки иезуитов освободить его. Там, в указе, прямо говорится, что смертный приговор может быть приведен в исполнение каким-либо способом по моему усмотрению. То есть, я вправе просто перерезать ему горло.
– А что? – с опаской спросил д’Альбре. – Иезуиты вправду...
Эрнан презрительно оттопырил губы.
– Ну, вот! Ты уже испугался.
– Испугался я или нет, – рассудительно заметил Гастон, – но ввязываться в драку мне не больно-то хочется. Возможно, ты сочтешь меня трусом, но как бы то ни было, шкура у меня одна, и я очень дорожу ею, чтобы подвергать ее смертельной опасности из-за какого-то светлейшего негодяя.
– Успокойся, дружище. Твоя драгоценная шкура будет в полной безопасности. Инморте не столь глуп, чтобы рисковать жизнью такого ценного своего сторонника, как граф де Уэльва. Он, конечно, понимает – да и то, если ему известно, где находится Фернандо, – что король непременно позаботился о том, чтобы его брат не выбрался живым на свободу.
– Однако же дон Альфонсо...
– Да, он подписал ему смертный приговор – но только на тот случай, если иезуиты все же предпримут попытку освободить Фернандо. Король полагает, что Инморте не отказался от своих планов отравить его и возвести на престол графа де Уэльву.
– А ты уверен, что он отказался?
– Напротив, я убежден в обратном. Но я знаю некоторые слабости кастильского короля и знаю также, что о них прекрасно осведомлен Инморте. Дон Альфонсо очень привязан к своему младшему брату и вряд ли решится казнить его даже за участие в заговоре с целью захвата власти. Другое дело, когда иезуитам все же удастся отравить короля – уж тогда-то он, находясь при смерти, велит казнить Фернандо.
– Вот видишь! Ты сам противоречишь себе. Выходит, в любом случае Инморте стоит рискнуть и попытаться освободить Фернандо.
– Погоди, дружище, не спеши с выводами. Я еще не закончил свою мысль. Да, несомненно: умирая, король велит казнить брата. В этом ни я, ни ты, ни Инморте – словом, никто из посвященных не сомневается. Но исполнят ли волю умирающего короля – вот это уже вопрос!
– Как?! Ты думаешь...
– Да, да, да! Я уверен, убежден. Я ничуть не сомневаюсь в том, что, случись нечто подобное, королевскую волю просто проигнорируют. В Кастилии король всемогущ и всевластен – но до тех пор, пока он здоров. Больной король Кастилии, а тем паче умирающий, теряет всю свою власть, ибо держится она исключительно на его воле и энергичности. Если, не приведи Господь, иезуиты отравят дона Альфонсо, то как только он сляжет в постель и вплоть до его смерти страной будут заправлять могущественные вельможи – гранды Кастилии...
– Ты думаешь, они в большинстве своем сторонники Инморте?
– Отнюдь. Но в подавляющем большинстве своем они сторонники баронских вольностей и яростные противники сильной королевской власти. Графы и герцоги Кастилии рады были бы превратить ее в некое подобие Галлии или Германии – то есть, в союз самостоятельных княжеств, лишь номинально зависимых от короны. Король Фернандо Четвертый проводил последовательную политику, направленную на ослабление влияния крупных феодалов и централизацию королевской власти. Дон Альфонсо продолжил этот курс. А вот Фернандо де Уэльва, в пику отцу и старшему брату, всегда заигрывал с могущественными вельможами. Как ты полагаешь, Гастон, кого предпочтут эти самые вельможи – Бланку, которая с виду такая кроткая и ласковая, но нравом еще покруче своего отца, или же глупого и слабохарактерного Фернандо, пусть даже руки его будут обагрены кровью брата?
– А теперь, дружище, раскалывайся. Что ты замышляешь?
Шатофьер сел напротив него.
– Раскалываться, говоришь? А кто ты, собственно, такой, чтобы я раскалывался?
«Кокетничает, значит расскажет», – подумал Гастон, а вслух спросил:
– Когда отправляешься?
– Завтра на рассвете.
– Куда?
– Гм, тебе только скажи...
– Вот и скажи.
– А ты поедешь со мной? – резко подавшись вперед, выпалил Эрнан.
– Ага! – усмехнулся Гастон. – Так вот что ты хочешь!
– Допустим, хочу, – невозмутимо отвечал Шатофьер. – А еще допустим, что тебе не шибко хочется ехать в Тараскон, равно как и не хочется оставаться в Памплоне.
Д’Альбре явно смутился:
– С чего ты взял?
– Чувство, Гастон, чувство. А это такая штука, которая еще никогда меня не подводила. Ну, скажи откровенно: я угадал?
Гастон неохотно кивнул:
– Да, ты прав... Только не спрашивай почему.
– А я не спрашиваю. Я лишь предлагаю тебе ехать со мной. Согласен?
– Но куда? Что если тебя припекло съездить в Пекин? Ведь ты у нас такой.
– Ну, положим, в Пекин я не поеду, хотя бы потому, что никак не успею через месяц попасть в Барселону. А вот что я отправляюсь в Толедо, это уже ближе к истине. И ради тебя, если ты поедешь со мной, я готов сделать небольшой крюк, чтобы наведаться в Калагорру.
Уже третий раз за этот день слова Эрнана привели Гастона в смятение. В Калагорре как раз находилась Елена Иверо. После смерти брата она не вернулась в Памплону. Поговорив с Маргаритой и Бланкой, она на следующий же день забрала в усадьбе лесника тело Рикарда и отправилась прямо к родителям, в Калагорру. Так вся их семья и сидит там безвыездно уже второй месяц кряду. Граф Клавдий, говорят, очень плох, и многие сомневаются, что он вообще когда-нибудь оправится – таким сильным ударом явилась для него смерть сына. За все это время Гастон получил от Елены три письма (а сам написал ей семь), и судя по всему, она не подозревает о его причастности к гибели брата.
– Ладно, – вздохнул Гастон, – составлю тебе компанию. Но при одном непременном условии: ты расскажешь мне все о цели твоей поездки. Все – понял? Без всяких твоих штучек с недомолвками и полуправдой.
– Предположим, я расскажу. А ты будешь молчать?
– Ясное дело!
– Смотри мне! – Эрнан погрозил ему пальцем, затем напустил на себя серьезный вид. – Итак, моя миссия состоит в том, чтобы препроводить Фернандо де Уэльву из Кастель-Бланко в Толедо.
– Ба! – пораженно воскликнул Гастон. – Он все еще в Наварре?!
– Эге. Согласись, хитро придумано. Никому даже в голову не пришло, что брат дона Альфонсо мог остаться в Кастель-Бланко.
– Гм. И впрямь хитро. Я лично не сомневался, что король увез его в Кастилию и держит под стражей в одной из своих крепостей... Однако продолжай.
– Так вот. Кастильские вельможи уже начали выражать обеспокоенность в связи с длительным отсутствием дона Фернандо, и король был вынужден сообщить им, что велел арестовать брата по обвинению в его участии в заговоре против законной власти.
– А ты откуда знаешь?
– Сегодня я получил письмо от дона Альфонсо.
– Ого! – удивился Гастон. – Он написал тебе письмо? С какой это стати?
– Потому что доверяет мне. И поручил доставить Фернандо де Уэльву в Толедо, стеречь его по дороге, а в случае надобности даже прикончить его. Как видишь, у нас намечается веселая прогулка.
При этих словах Гастон так и подпрыгнул.
– Прикончить?!
– То-то и оно. В случае крайней необходимости, разумеется.
– И что ж это за необходимость такая?
– Если дорогой иезуиты попытаются освободить его. Тогда это следует сделать без проволочек. Вместе с письмом дон Альфонсо прислал мне еще два распоряжения. Первое – для своих гвардейцев, которые стерегут сейчас Фернандо в Кастель-Бланко, – чтобы они во всем подчинялись мне. А второе, так это указ о казни брата, благо в Кастилии король может самолично приговорить к смерти кого угодно...
– Выходит, он все же решился? Бланка все-таки убедила его?
– Не совсем так. Этот указ развязывает мне руки, позволяя на законных основаниях убить Фернандо в случае попытки иезуитов освободить его. Там, в указе, прямо говорится, что смертный приговор может быть приведен в исполнение каким-либо способом по моему усмотрению. То есть, я вправе просто перерезать ему горло.
– А что? – с опаской спросил д’Альбре. – Иезуиты вправду...
Эрнан презрительно оттопырил губы.
– Ну, вот! Ты уже испугался.
– Испугался я или нет, – рассудительно заметил Гастон, – но ввязываться в драку мне не больно-то хочется. Возможно, ты сочтешь меня трусом, но как бы то ни было, шкура у меня одна, и я очень дорожу ею, чтобы подвергать ее смертельной опасности из-за какого-то светлейшего негодяя.
– Успокойся, дружище. Твоя драгоценная шкура будет в полной безопасности. Инморте не столь глуп, чтобы рисковать жизнью такого ценного своего сторонника, как граф де Уэльва. Он, конечно, понимает – да и то, если ему известно, где находится Фернандо, – что король непременно позаботился о том, чтобы его брат не выбрался живым на свободу.
– Однако же дон Альфонсо...
– Да, он подписал ему смертный приговор – но только на тот случай, если иезуиты все же предпримут попытку освободить Фернандо. Король полагает, что Инморте не отказался от своих планов отравить его и возвести на престол графа де Уэльву.
– А ты уверен, что он отказался?
– Напротив, я убежден в обратном. Но я знаю некоторые слабости кастильского короля и знаю также, что о них прекрасно осведомлен Инморте. Дон Альфонсо очень привязан к своему младшему брату и вряд ли решится казнить его даже за участие в заговоре с целью захвата власти. Другое дело, когда иезуитам все же удастся отравить короля – уж тогда-то он, находясь при смерти, велит казнить Фернандо.
– Вот видишь! Ты сам противоречишь себе. Выходит, в любом случае Инморте стоит рискнуть и попытаться освободить Фернандо.
– Погоди, дружище, не спеши с выводами. Я еще не закончил свою мысль. Да, несомненно: умирая, король велит казнить брата. В этом ни я, ни ты, ни Инморте – словом, никто из посвященных не сомневается. Но исполнят ли волю умирающего короля – вот это уже вопрос!
– Как?! Ты думаешь...
– Да, да, да! Я уверен, убежден. Я ничуть не сомневаюсь в том, что, случись нечто подобное, королевскую волю просто проигнорируют. В Кастилии король всемогущ и всевластен – но до тех пор, пока он здоров. Больной король Кастилии, а тем паче умирающий, теряет всю свою власть, ибо держится она исключительно на его воле и энергичности. Если, не приведи Господь, иезуиты отравят дона Альфонсо, то как только он сляжет в постель и вплоть до его смерти страной будут заправлять могущественные вельможи – гранды Кастилии...
– Ты думаешь, они в большинстве своем сторонники Инморте?
– Отнюдь. Но в подавляющем большинстве своем они сторонники баронских вольностей и яростные противники сильной королевской власти. Графы и герцоги Кастилии рады были бы превратить ее в некое подобие Галлии или Германии – то есть, в союз самостоятельных княжеств, лишь номинально зависимых от короны. Король Фернандо Четвертый проводил последовательную политику, направленную на ослабление влияния крупных феодалов и централизацию королевской власти. Дон Альфонсо продолжил этот курс. А вот Фернандо де Уэльва, в пику отцу и старшему брату, всегда заигрывал с могущественными вельможами. Как ты полагаешь, Гастон, кого предпочтут эти самые вельможи – Бланку, которая с виду такая кроткая и ласковая, но нравом еще покруче своего отца, или же глупого и слабохарактерного Фернандо, пусть даже руки его будут обагрены кровью брата?