Страница:
– В самом деле?
– В самом деле. Насколько я тебя знаю, Маргарита, ты любвеобильная женщина и любишь всякого мужчину, с которым ложишься в постель... Прости, я не совсем точно выразился. Ты ложишься в постель только с теми мужчинами, к которым испытываешь определенное влечение, именуемое тобой любовью.
– Ты в этом уверен?
– А разве это не так? Скажи откровенно, сама себе скажи – мне можешь не говорить.
Маргарита промолчала, задумчиво глядя мимо Тибальда.
– О тебе рассказывают всякие небылицы, – между тем продолжал он. – Но в одном все сплетники единодушны: у тебя никогда не было нескольких мужчин одновременно. В определенном смысле ты убежденный однолюб. «Любить» и «заниматься любовью» для тебя синонимы, ты не видишь различия между этими двумя понятиями, а потому у тебя никак не укладывается в голове, как я могу, в душе храня тебе верность, искать утешения на стороне. Другое дело, что ты непостоянна, ты часто влюбляешься и меняешь мужчин, как перчатки. Но если ты увлечешься кем-нибудь, то остаешься верной ему до тех пор, пока с ним не порвешь... Впрочем, сейчас у тебя, кажется, кризис. Ты стоишь на перепутье, чего с тобой еще никогда не случалось.
– И что же это за кризис такой? – в замешательстве произнесла Маргарита. – Просвети-ка меня, недотепу.
– И не пытайся изобразить недоумение, милочка. Ты прекрасно понимаешь, о чем я веду речь. После разрыва с Красавчиком ты бросилась в объятия Анны Юлии лишь затем, чтобы забыться, и этот, с позволения сказать, роман я комментировать не буду. Оба Педро – Оска и кузен Арагонский – вызывают у тебя устойчивую антипатию, поэтому они мне не соперники. Далее, ты назначила конкретную дату бракосочетания – а из этого следует, что ты выйдешь либо за меня, либо за Рикарда Иверо. Вот тут-то и проблема, ты сама еще не решила, кого выбрать. Тебя влечет и ко мне, и к нему – и тебе это в диковинку, тебя это сводит с ума. Ты предложила мне заняться с тобой любовью, но вместе с тем ты влюблена в кузена Иверо, то есть сейчас ты любишь нас обоих.
– Прекрати! – выкрикнула Маргарита с отчаянием в голосе. – Прекрати сейчас же!
Она уткнулась лицом в подушку и горько зарыдала. Тибальд пересел на край кровати и взял ее за руку.
– Поплачь, девочка, – нежно сказал он. – Тебе надо поплакать. Ты вконец запуталась, и я понимаю, как тебе тяжело. Облегчи свою душу...
Выплакав все слезы, Маргарита поднялась, села рядом с Тибальдом и положила голову ему на плечо. Он с неописуемым наслаждением вдыхал аромат ее душистых волос.
– Тибальд, – наконец отозвалась она. – Ты, хоть ты, можешь убедить меня в том, что я должна выйти замуж именно за тебя?
– Если всей моей любви к тебе недостаточно...
– Рикард тоже любит меня. Он просто свихнулся на мне.
– А я...
– Пока что ты в своем уме.
– Но если ты отвергнешь меня, я сойду с ума.
– Вы всего лишь поменяетесь местами – к Рикарду вернется рассудок, а ты свой потеряешь.
– Мало того, – добавил Тибальд, – я стану сатанистом. Я продам душу дьяволу.
– Зачем?
– Чтобы он поскорее сделал тебя вдовой, и я смог бы жениться на тебе.
– Коль скоро на то пошло, Рикард тоже готов продать душу дьяволу... или кузену Бискайскому, что, собственно, без разницы. Чует мое сердце, он уже позволил Александру втянуть себя в какие-то грязные интрижки... – Принцесса вздохнула. – Так что и в этом отношении вы с ним на равных.
– Что ж... Тогда просто покорись судьбе.
– А разве ты знаешь, что мне предначертано?
– Кажется, знаю. Ты должна стать моей женой.
– А с чего ты взял, что это моя судьба?
– Только не смейся, Маргарита...
Она подняла голову и вопросительно поглядела ему в глаза:
– Ты имеешь в виду этого чокнутого Готье и ту пресловутую стрелу?
– А почему ты подумала именно о них? – с серьезным видом осведомился Тибальд.
Маргарита слегка смутилась.
– Но ведь это была чистая случайность, – будто оправдываясь, сказала она. – Всего лишь совпадение и ничего более.
– А вот я считаю иначе.
– Воля Божья?
– Зачем так высоко метить? Бери чуть ниже – просто судьба. Почти как в сказке.
– В какой сказке?
– Да так, к слову пришлось. Вот только что вспомнил одну славянскую сказку...
– Славянскую?! Ты знаешь славянские сказки? И много?
– Всего ничего. Не больше дюжины.
– Ты просто чудо! – произнесла Маргарита, глядя на него с каким-то детским восторгом. – Я-то ни одной немецкой толком не помню – а ты знаешь целую дюжину славянских! А они какие?
– Сказки, как сказки. Немного причудливые, непривычные для нас, но в целом...
– А та, которую ты вспомнил, о чем она? И почему ты ее вспомнил?
– Ну... Впрочем, лучше будет, если я вкратце перескажу ее содержание. Тогда ты сама все поймешь. Согласна?
– Еще бы! Я жутко люблю сказки. До десяти лет я требовала от кормилицы, чтобы она рассказывала мне их на ночь – все новые и новые... Ладно, расскажи мне свою славянскую сказку, перед тем как... как мы ляжем в постельку.
– Итак, – начал Тибальд. – Жил-был на свете один король, и было у него три сына...
– Фи! – скривилась Маргарита. – Старо, как мир.
– Старо, как сказка, – уточнил Тибальд. – Мне продолжать?
– Да, конечно!
– Так вот, двое старших принцев для нас особого интереса не представляют, но младший, по имени Hansnarr[12]...
– Ха! – перебила его принцесса. – Славянский язык так похож на немецкий?
– Не думаю. Просто эту сказку мне поведал один немец, который услышал ее от какого-то странствующего славянского монаха. Он называл младшего сына короля Hansnarr...
– Монах так называл?
– Нет, немец. Он говорил мне, как звучит это имя в оригинале, но, каюсь, я запамятовал. Поэтому пусть будет Hansnarr.
– Ни в коем случае, – возразила Маргарита. – Ты же не немец. Называй младшего принца... ну, скажем, Жоанчик Балбес. – Она хихикнула. – Однако имечко у него дурацкое!
– А в той сказке он и есть дурак.
– Гм... Никто из известных мне дураков не согласился бы носить дурацкое имя.
– Не паясничай, Маргарита! Твоего же отца называют Александром Мудрым, не испрашивая у него позволения.
– Ага! Теперь понятно. Выходит, Жоанчик стал Балбесом таким же образом, как мой отец Мудрым? Тогда все ясно. Можешь продолжать.
– Так вот. Когда принцы подросли и стали мужчинами, король, отец их, решил, что пришла пора им жениться. Дал он каждому по стреле...
– Вот! – с притворным пафосом воскликнула Маргарита. – Вот они, стрелы!
– К чему я и веду, – сказал Тибальд. – Слушай дальше, тут-то и начинается завязка. Этот король дал своим сыновьям стрелы, велел им выйти в чисто поле и выстрелить в три разные стороны.
– Зачем?
– Чтобы они нашли себе невест.
– Да ну! Неужели он думал, что если принцы бабахнут в небо, так тотчас же оттуда свалятся им невесты?
– Отнюдь. Королевская воля была такова: пусть каждый принц пустит наобум стрелу, и девица красная, которая подберет ее, станет его женой.
– Надо же такой король был! – прокомментировала Маргарита. – И звали его, небось, Какой-то-там Остолоп. Сыновья, узнав о его решении, наверное, одурели от счастья... Ха! А если стрелу подберет не девица красная, но мужлан неотесанный?
Тибальд вздохнул:
– Ни одну из стрел мужчина не подобрал. Старшему сыну досталась княжна, среднему – купеческая дочь, а младшему – жаба.
– Тьфу! Так я и знала, что ничего путного из этой королевской затеи не выйдет. Надо сказать, королю еще крупно повезло, ведь все три стрелы могли попасть к жабам или к козам, или к овцам... И что же делал тот третий, Жоанчик?
– Отец заставил его жениться на жабе.
– Пречистая Дева Памплонская! Какое самодурство, какая изощренная жестокость! Мало того, что он Балбес, так ему еще жабу в жены подсунули.
– Словом, повенчались они... – из последних сил продолжал Тибальд.
– Жоанчик с жабой?
– Да.
– Побей меня гром! Как мог восточный патриарх допустить такое святотатство?
Тибальд громко застонал:
– О нет! Я этого не вынесу! Твои дурацкие комментарии доконают меня.
– Но ведь и сказка дурацкая. Я не пойму, в чем ее смысл.
– Да в том, что принцесса оказалась сущей жабой... То бишь, жаба оказалась самой настоящей принцессой.
– На что ты намекаешь? – грозно осведомилась Маргарита.
– Ни на что я не намекаю! – вскричал Тибальд и опрокинул ее навзничь. – Та жаба, на которой женился Балбес, была вовсе не жабой, а заколдованной красавицей-принцессой. В конце сказки Жоанчик освободил ее от злых чар, и зажили они счастливо, стали рожать детей...
– И что из этого следует?
Он жадно поцеловал Маргариту в губы.
– А то, что я не Балбес. Я не выходил в чисто поле и не пускал стрелу наобум. Но я спас от разбойников чокнутого Готье и дал ему арбалет, из которого он выстрелил прямо в окно королевского кабинета, чем помешал своему отцу выдать тебя замуж – говорят, за Красавчика. Филипп Аквитанский, конечно, не злой колдун, но мне все равно, злой он или добрый. Главное, что я, именно я, посредством помощи, оказанной мною Готье, спас тебя от этого брака.
– Избавил от злых чар, – задумчиво добавила Маргарита и вдруг содрогнулась всем телом. – Боже милостивый! Боже... Как мне тогда повезло! – Она рывком прижалась к Тибальду. – Какое счастье, что я не вышла за Красавчика!.. И все ты, ты! По сути, ты спас меня от него.
– Ты так боишься его? – спросил Тибальд, пораженный ее пылом.
– Он страшный человек... Нет, он, в общем, хороший – как друг. Но если бы я стала его женой... Брр!... Лучше не будем о нем.
– Ладно, не будем. Вернемся к нам с тобой.
– А тут больше не о чем говорить, – грустно произнесла Маргарита. – Я уже все решила.
Сердце Тибальда екнуло. С дрожью в голосе он спросил:
– И каков твой приговор?
– Твоя дурацкая сказка убедила меня. Я покорюсь своей судьбе. Вскоре мы поженимся. Надеюсь, ты готов к свадьбе?
Тибальд выпустил Маргариту из своих объятий и обессилено положил голову на подушку.
– Ты не шутишь, дорогая?
– Такими вещами я не шучу. Я согласна стать твоей женой.
Несколько долгих секунд оба молчали. Наконец Тибальд произнес:
– Ты говоришь это таким тоном, будто собираешься похоронить себя заживо.
– Возможно, так оно и есть, – отрешенно ответила Маргарита. – Очень может быть... Разумеется, ты можешь отказаться от этого брака, сделать благородный жест – уступить меня Рикарду...
Тибальд поднялся и крепко схватил ее за плечи.
– Нет, нет и нет! Я никому тебя не уступлю. Я не такой благородный, как ты думаешь. Я настоящий эгоист и себялюб... и еще тебялюб. Я люблю тебя и сделаю тебя счастливой. Клянусь, ты никогда не пожалеешь о своем выборе.
– Хотелось бы надеяться, – вяло промолвила принцесса. – Очень хотелось бы... Скажи, Тибальд, та твоя «Песнь о Маргарите», она ведь так хороша, так прелестна... Но я ни разу не слышала, чтобы ее пели менестрели. Почему?
Он взял ее за подбородок и ласково вгляделся в синюю бездну ее больших прекрасных глаз.
– Неужели ты так и не поняла, что я написал ее только для тебя? Для тебя одной...
ГЛАВА L. ПРОЗРЕНИЕ
– В самом деле. Насколько я тебя знаю, Маргарита, ты любвеобильная женщина и любишь всякого мужчину, с которым ложишься в постель... Прости, я не совсем точно выразился. Ты ложишься в постель только с теми мужчинами, к которым испытываешь определенное влечение, именуемое тобой любовью.
– Ты в этом уверен?
– А разве это не так? Скажи откровенно, сама себе скажи – мне можешь не говорить.
Маргарита промолчала, задумчиво глядя мимо Тибальда.
– О тебе рассказывают всякие небылицы, – между тем продолжал он. – Но в одном все сплетники единодушны: у тебя никогда не было нескольких мужчин одновременно. В определенном смысле ты убежденный однолюб. «Любить» и «заниматься любовью» для тебя синонимы, ты не видишь различия между этими двумя понятиями, а потому у тебя никак не укладывается в голове, как я могу, в душе храня тебе верность, искать утешения на стороне. Другое дело, что ты непостоянна, ты часто влюбляешься и меняешь мужчин, как перчатки. Но если ты увлечешься кем-нибудь, то остаешься верной ему до тех пор, пока с ним не порвешь... Впрочем, сейчас у тебя, кажется, кризис. Ты стоишь на перепутье, чего с тобой еще никогда не случалось.
– И что же это за кризис такой? – в замешательстве произнесла Маргарита. – Просвети-ка меня, недотепу.
– И не пытайся изобразить недоумение, милочка. Ты прекрасно понимаешь, о чем я веду речь. После разрыва с Красавчиком ты бросилась в объятия Анны Юлии лишь затем, чтобы забыться, и этот, с позволения сказать, роман я комментировать не буду. Оба Педро – Оска и кузен Арагонский – вызывают у тебя устойчивую антипатию, поэтому они мне не соперники. Далее, ты назначила конкретную дату бракосочетания – а из этого следует, что ты выйдешь либо за меня, либо за Рикарда Иверо. Вот тут-то и проблема, ты сама еще не решила, кого выбрать. Тебя влечет и ко мне, и к нему – и тебе это в диковинку, тебя это сводит с ума. Ты предложила мне заняться с тобой любовью, но вместе с тем ты влюблена в кузена Иверо, то есть сейчас ты любишь нас обоих.
– Прекрати! – выкрикнула Маргарита с отчаянием в голосе. – Прекрати сейчас же!
Она уткнулась лицом в подушку и горько зарыдала. Тибальд пересел на край кровати и взял ее за руку.
– Поплачь, девочка, – нежно сказал он. – Тебе надо поплакать. Ты вконец запуталась, и я понимаю, как тебе тяжело. Облегчи свою душу...
Выплакав все слезы, Маргарита поднялась, села рядом с Тибальдом и положила голову ему на плечо. Он с неописуемым наслаждением вдыхал аромат ее душистых волос.
– Тибальд, – наконец отозвалась она. – Ты, хоть ты, можешь убедить меня в том, что я должна выйти замуж именно за тебя?
– Если всей моей любви к тебе недостаточно...
– Рикард тоже любит меня. Он просто свихнулся на мне.
– А я...
– Пока что ты в своем уме.
– Но если ты отвергнешь меня, я сойду с ума.
– Вы всего лишь поменяетесь местами – к Рикарду вернется рассудок, а ты свой потеряешь.
– Мало того, – добавил Тибальд, – я стану сатанистом. Я продам душу дьяволу.
– Зачем?
– Чтобы он поскорее сделал тебя вдовой, и я смог бы жениться на тебе.
– Коль скоро на то пошло, Рикард тоже готов продать душу дьяволу... или кузену Бискайскому, что, собственно, без разницы. Чует мое сердце, он уже позволил Александру втянуть себя в какие-то грязные интрижки... – Принцесса вздохнула. – Так что и в этом отношении вы с ним на равных.
– Что ж... Тогда просто покорись судьбе.
– А разве ты знаешь, что мне предначертано?
– Кажется, знаю. Ты должна стать моей женой.
– А с чего ты взял, что это моя судьба?
– Только не смейся, Маргарита...
Она подняла голову и вопросительно поглядела ему в глаза:
– Ты имеешь в виду этого чокнутого Готье и ту пресловутую стрелу?
– А почему ты подумала именно о них? – с серьезным видом осведомился Тибальд.
Маргарита слегка смутилась.
– Но ведь это была чистая случайность, – будто оправдываясь, сказала она. – Всего лишь совпадение и ничего более.
– А вот я считаю иначе.
– Воля Божья?
– Зачем так высоко метить? Бери чуть ниже – просто судьба. Почти как в сказке.
– В какой сказке?
– Да так, к слову пришлось. Вот только что вспомнил одну славянскую сказку...
– Славянскую?! Ты знаешь славянские сказки? И много?
– Всего ничего. Не больше дюжины.
– Ты просто чудо! – произнесла Маргарита, глядя на него с каким-то детским восторгом. – Я-то ни одной немецкой толком не помню – а ты знаешь целую дюжину славянских! А они какие?
– Сказки, как сказки. Немного причудливые, непривычные для нас, но в целом...
– А та, которую ты вспомнил, о чем она? И почему ты ее вспомнил?
– Ну... Впрочем, лучше будет, если я вкратце перескажу ее содержание. Тогда ты сама все поймешь. Согласна?
– Еще бы! Я жутко люблю сказки. До десяти лет я требовала от кормилицы, чтобы она рассказывала мне их на ночь – все новые и новые... Ладно, расскажи мне свою славянскую сказку, перед тем как... как мы ляжем в постельку.
– Итак, – начал Тибальд. – Жил-был на свете один король, и было у него три сына...
– Фи! – скривилась Маргарита. – Старо, как мир.
– Старо, как сказка, – уточнил Тибальд. – Мне продолжать?
– Да, конечно!
– Так вот, двое старших принцев для нас особого интереса не представляют, но младший, по имени Hansnarr[12]...
– Ха! – перебила его принцесса. – Славянский язык так похож на немецкий?
– Не думаю. Просто эту сказку мне поведал один немец, который услышал ее от какого-то странствующего славянского монаха. Он называл младшего сына короля Hansnarr...
– Монах так называл?
– Нет, немец. Он говорил мне, как звучит это имя в оригинале, но, каюсь, я запамятовал. Поэтому пусть будет Hansnarr.
– Ни в коем случае, – возразила Маргарита. – Ты же не немец. Называй младшего принца... ну, скажем, Жоанчик Балбес. – Она хихикнула. – Однако имечко у него дурацкое!
– А в той сказке он и есть дурак.
– Гм... Никто из известных мне дураков не согласился бы носить дурацкое имя.
– Не паясничай, Маргарита! Твоего же отца называют Александром Мудрым, не испрашивая у него позволения.
– Ага! Теперь понятно. Выходит, Жоанчик стал Балбесом таким же образом, как мой отец Мудрым? Тогда все ясно. Можешь продолжать.
– Так вот. Когда принцы подросли и стали мужчинами, король, отец их, решил, что пришла пора им жениться. Дал он каждому по стреле...
– Вот! – с притворным пафосом воскликнула Маргарита. – Вот они, стрелы!
– К чему я и веду, – сказал Тибальд. – Слушай дальше, тут-то и начинается завязка. Этот король дал своим сыновьям стрелы, велел им выйти в чисто поле и выстрелить в три разные стороны.
– Зачем?
– Чтобы они нашли себе невест.
– Да ну! Неужели он думал, что если принцы бабахнут в небо, так тотчас же оттуда свалятся им невесты?
– Отнюдь. Королевская воля была такова: пусть каждый принц пустит наобум стрелу, и девица красная, которая подберет ее, станет его женой.
– Надо же такой король был! – прокомментировала Маргарита. – И звали его, небось, Какой-то-там Остолоп. Сыновья, узнав о его решении, наверное, одурели от счастья... Ха! А если стрелу подберет не девица красная, но мужлан неотесанный?
Тибальд вздохнул:
– Ни одну из стрел мужчина не подобрал. Старшему сыну досталась княжна, среднему – купеческая дочь, а младшему – жаба.
– Тьфу! Так я и знала, что ничего путного из этой королевской затеи не выйдет. Надо сказать, королю еще крупно повезло, ведь все три стрелы могли попасть к жабам или к козам, или к овцам... И что же делал тот третий, Жоанчик?
– Отец заставил его жениться на жабе.
– Пречистая Дева Памплонская! Какое самодурство, какая изощренная жестокость! Мало того, что он Балбес, так ему еще жабу в жены подсунули.
– Словом, повенчались они... – из последних сил продолжал Тибальд.
– Жоанчик с жабой?
– Да.
– Побей меня гром! Как мог восточный патриарх допустить такое святотатство?
Тибальд громко застонал:
– О нет! Я этого не вынесу! Твои дурацкие комментарии доконают меня.
– Но ведь и сказка дурацкая. Я не пойму, в чем ее смысл.
– Да в том, что принцесса оказалась сущей жабой... То бишь, жаба оказалась самой настоящей принцессой.
– На что ты намекаешь? – грозно осведомилась Маргарита.
– Ни на что я не намекаю! – вскричал Тибальд и опрокинул ее навзничь. – Та жаба, на которой женился Балбес, была вовсе не жабой, а заколдованной красавицей-принцессой. В конце сказки Жоанчик освободил ее от злых чар, и зажили они счастливо, стали рожать детей...
– И что из этого следует?
Он жадно поцеловал Маргариту в губы.
– А то, что я не Балбес. Я не выходил в чисто поле и не пускал стрелу наобум. Но я спас от разбойников чокнутого Готье и дал ему арбалет, из которого он выстрелил прямо в окно королевского кабинета, чем помешал своему отцу выдать тебя замуж – говорят, за Красавчика. Филипп Аквитанский, конечно, не злой колдун, но мне все равно, злой он или добрый. Главное, что я, именно я, посредством помощи, оказанной мною Готье, спас тебя от этого брака.
– Избавил от злых чар, – задумчиво добавила Маргарита и вдруг содрогнулась всем телом. – Боже милостивый! Боже... Как мне тогда повезло! – Она рывком прижалась к Тибальду. – Какое счастье, что я не вышла за Красавчика!.. И все ты, ты! По сути, ты спас меня от него.
– Ты так боишься его? – спросил Тибальд, пораженный ее пылом.
– Он страшный человек... Нет, он, в общем, хороший – как друг. Но если бы я стала его женой... Брр!... Лучше не будем о нем.
– Ладно, не будем. Вернемся к нам с тобой.
– А тут больше не о чем говорить, – грустно произнесла Маргарита. – Я уже все решила.
Сердце Тибальда екнуло. С дрожью в голосе он спросил:
– И каков твой приговор?
– Твоя дурацкая сказка убедила меня. Я покорюсь своей судьбе. Вскоре мы поженимся. Надеюсь, ты готов к свадьбе?
Тибальд выпустил Маргариту из своих объятий и обессилено положил голову на подушку.
– Ты не шутишь, дорогая?
– Такими вещами я не шучу. Я согласна стать твоей женой.
Несколько долгих секунд оба молчали. Наконец Тибальд произнес:
– Ты говоришь это таким тоном, будто собираешься похоронить себя заживо.
– Возможно, так оно и есть, – отрешенно ответила Маргарита. – Очень может быть... Разумеется, ты можешь отказаться от этого брака, сделать благородный жест – уступить меня Рикарду...
Тибальд поднялся и крепко схватил ее за плечи.
– Нет, нет и нет! Я никому тебя не уступлю. Я не такой благородный, как ты думаешь. Я настоящий эгоист и себялюб... и еще тебялюб. Я люблю тебя и сделаю тебя счастливой. Клянусь, ты никогда не пожалеешь о своем выборе.
– Хотелось бы надеяться, – вяло промолвила принцесса. – Очень хотелось бы... Скажи, Тибальд, та твоя «Песнь о Маргарите», она ведь так хороша, так прелестна... Но я ни разу не слышала, чтобы ее пели менестрели. Почему?
Он взял ее за подбородок и ласково вгляделся в синюю бездну ее больших прекрасных глаз.
– Неужели ты так и не поняла, что я написал ее только для тебя? Для тебя одной...
ГЛАВА L. ПРОЗРЕНИЕ
Филипп раскрыл глаза, уставился мутным взглядом на пламя догорающей свечи и вяло размышлял, спал он или же только вздремнул, а если спал, то как долго. Вдруг по его спине пробежал холодок: ведь если он спал, то не исключено, что все происшедшее с ним ему лишь приснилось. Он в тревоге перевернулся на другой бок и тут же облегченно вздохнул. Жуткий холодок исчез, его сменила приятная теплота в груди и глубокая, спокойная радость. Нет, это ему не приснилось!
Рядом с ним, тихо посапывая носиком, в постели лежала Бланка. Она была совершенно голая и даже не укрытая одеялом. Ее распущенные волосы блестели от влаги, а кожа пахла душистым мылом. Широкое ворсяное полотенце лежало скомканное у нее в ногах.
«Совсем умаялась, бедняжка, – нежно улыбнулся Филипп. – Милая, дорогая, любимая...»
Их первая близость была похожа на изнасилование по взаимному согласию. Едва очутившись в покоях Бланки, они стремглав бросились в спальню, на ходу срывая с себя одежду. Они будто хотели за один раз наверстать все упущенное ими за многие годы, всласть налюбиться за те пять лет, на протяжении которых они были знакомы, неистово рвались в объятия друг к другу, но так и оставались лишь добрыми друзьями. Они жаждали излить друг на друга всю нежность, всю страсть, весь пыл – все, что накапливалось в них день за днем, месяц за месяцем, год за годом в трепетном ожидании того момента, когда из искорок симпатии, засиявших в их глазах при первой же встрече, когда из дрожащих огоньков душевной привязанности, что впоследствии зажглись в их сердцах, когда, наконец, из жара физического влечения, пронзавшего их тела сотнями, а затем и тысячами раскаленных иголок, вспыхнуло всепоглощающее пламя любви...
Осторожно, чтобы не разбудить Бланку, Филипп сел в постели, взял ее влажное полотенце и зарылся в него лицом, задыхаясь от переполнявшего его счастья. На глаза ему навернулись слезы, он готов был упасть на колени и зарыдать от умиления. Ему отчаянно хотелось кататься на полу, в исступлении лупить кулаками пушистый ковер и биться, биться головой о стену... Впрочем, последнее желание Филипп сразу подавил – главным образом потому, что если Бланка проснется и увидит, как он голый стоит на четвереньках и бодает стену, то гляди еще подумает, что у него не все дома.
Наконец Филипп встал с кровати и повесил на шею полотенце. После нескольких тщетных попыток вступить в миниатюрные комнатные тапочки Бланки, он махнул на все рукой, взял свечку и босиком вышел из спальни в соседнюю комнату, а оттуда проследовал в мыльню, посреди которой стояла довольно большая деревянная лохань, наполовину заполненная еще теплой водой. Положив полотенце на длинную скамью и поставив там же свечу, Филипп быстро забрался в лохань и по грудь погрузился в воду. При одной только мысли, что эта самая вода недавно ласкала тело Бланки, его охватила сладкая истома. Он в блаженстве откинул голову и закрыл глаза.
Перед мысленным взором Филиппа со стремительностью молнии пронеслись все пять лет его жизни в Толедо, начиная с того дня, когда на первом приеме у Фернандо IV он увидел хрупкую одиннадцатилетнюю девчушку, лишь неделю назад ставшую девушкой, и оттого смущенную, обескураженную и даже угнетенную новыми, непривычными для нее ощущениями. Вопреки строгим правилам дворцового этикета, она жалась к своему брату Альфонсо, ища у него поддержки и утешения. Сначала Филипп посмотрел на нее просто с интересом, вполне объяснимым – как-никак, она была его троюродной сестрой. А потом, когда их взгляды встретились...
Впрочем, тогда он еще ничего не почувствовал. Но именно с того момента, именно в тот самый миг его первая возлюбленная и его единственная любовь окончательно и бесповоротно превратилась в тень прошлого. Сердце Филиппа стало свободным для новой любви, однако боль и горечь утраты еще были свежи в его памяти, и за эти пять лет ни одна женщина не смогла стать для него тем, кем была Луиза, – и не потому, что они ей и в подметки не годились, как он пытался убедить сам себя. На самом же деле Филипп панически, до ужаса боялся снова потерять любимого человека, и потому боялся снова полюбить, полюбить по-настоящему. Он хранил в своей памяти образ Луизы, как щитом, прикрывая им свое сердце, что позволяло ему увлекаться женщинами, влюбляться в них, заниматься с ними любовью, не любя их всем своим естеством. Он даже не замечал, как этот образ со временем менял свои очертания: светло-каштановые волосы постепенно темнели, фигура становилась хрупче, глаза – бойче, живее, ум – острее, манеры – более властными и мальчишескими. И вот, в один прекрасный день Филипп внимательнее всмотрелся в образ своей любимой и вдруг понял, что она жива, что она рядом с ним. Он осознал, какую пустоту носил в своей душе все эти годы, лишь когда ее целиком заполнила другая женщина, и он захлебывался слезами, в последний раз оплакивая давно умершую Луизу и радуясь рождению новой любви...
Выйдя из мыльни, Филипп обнаружил, что дверь в спальню чуть приоткрыта и оттуда доносится оживленное шушуканье. Он мигом обернул полотенце вокруг бедер, на цыпочках подкрался к двери и прислушался. В спальне болтали две девушки. Большей частью говорила гостья Бланки, но тараторила она так быстро и с таким жаром, что Филипп ровным счетом ничего не разобрал, за исключением того, что разговор велся по-кастильски и предметом обсуждения был он сам.
На какое-то мгновение после тихого «да» Бланки, произнесенного в явном замешательстве, в спальне воцарилась тишина, которая затем взорвалась звонким, жизнерадостным и очень заразительным смехом Елены Иверо.
– Ах ты моя маленькая проказница!.. Нет, подумать только! Ты... Ты...
Филипп тактично постучал в дверь, вдобавок громко прокашлялся и вошел в спальню.
– Добрый вечер, принцессы. Как поживаете?
Обе девушки сидели в обнимку на краю кровати. Елена была одета в вечернее платье темно-синего цвета, Бланка – в розовый кружевной пеньюар. Перед ними стоял невысокий столик, обильно уставленный всяческими яствами и напитками.
– Рада вас видеть, кузен, – с улыбкой произнесла Елена. – Особенно в таком виде. И между прочим, ваше обращение «принцессы» совсем неуместно.
– В самом деле? – сказал Филипп, усевшись на табурет напротив девушек и принимаясь за еду. – А как же мне подобает обращаться?
– Как мужчине, вошедшему в спальню дамы в одной лишь набедренной повязке. Приблизительно так: «Добрый вечер, кузина. Какой сюрприз, что вы здесь!» – это ко мне. А затем: «Бланка, солнышко, как ты себя чувствуешь? Кузина не будет возражать, если я сейчас же тебя поцелую?»
Филипп рассмеялся. Он искренне симпатизировал Елене и не уставал восхищаться ее неистощимым жизнелюбием. Он от всей души надеялся, что эта жажда жизни поможет ей с достоинством принять жестокий удар, который обрушится на нее уже завтра, когда она узнает, что ее единственный брат, человек, любимый ею скорее как мужчина, оказался безумцем и преступником.
– Боюсь, нас раскусили, Бланка, – произнес Филипп, все еще посмеиваясь, но в смехе его проскальзывала грусть, навеянная мыслью о Рикарде. – Должен покаяться, кузина: недавно мы совершили грех прелюбодеяния. Да простит нас Бог! – И он лицемерно возвел горе очи.
– То-то я и слышала, как вы хныкали в мыльне. Знать, вымаливали у Господа прощение. – Елена хитро усмехнулась. – А Бланка, в виду отсутствия падре Эстебана, исповедывалась мне.
– А? – Филипп вопросительно взглянул на Бланку. – Исповедывалась?
– Ну, не совсем исповедывалась, – немного смущаясь, ответила она. – Просто я рассказала кузине о...
– Обо всем, что произошло, – подхватила Елена. – Начиная с того момента, как коварная Маргарита оставила вас наедине с подвязками.
Филипп чуть не подавился куском мяса, с трудом проглотил его и закашлялся.
– Вы шокированы, кузен? – осведомилась княжна.
– Ну... По правде говоря, я не ожидал, что Бланка будет с вами так откровенна.
– И тем не менее она со мной откровенна. Только со мной, и только с глазу на глаз.
– Елена моя лучшая подруга, – вставила Бланка.
– А как же Маргарита?
– Маргариту я тоже люблю, но... Мы с ней слишком разные.
– Вот именно, – сказала Елена. – Зачастую Маргарита не понимает Бланку, потому что смотрит на жизнь совершенно иначе. Естественно, это не способствует откровенности – тем более со стороны такой застенчивой особы, как наша Бланка.
– Ну, а вы, кузина? Лично я не рискну назвать вас застенчивой. Скромной, порядочной – да. Но отнюдь не застенчивой.
Елена с благодарностью улыбнулась:
– Вы безбожно льстите мне, кузен; это насчет скромности. А что касается нас с Бланкой, то несмотря на всю нашу несхожесть, мы прекрасно ладим. Она понимает меня, я понимаю ее, и в определенном смысле я знаю о ней больше, чем она – сама о себе.
– Вот как! – удивилась Бланка.
– Ну, разумеется! Ведь не зря же говорят, что со стороны виднее. Свежий взгляд на вещи отмечает то, на что сжившиеся с ними не обращают внимания в силу многолетней привычки. К примеру, еще до вашего приезда, кузен, у меня не было никаких сомнений, что вы с Бланкой... – Елена насмешливо покосилась на нее. – Иными словами, я предвидела это и знала, что рано или поздно...
– Прекрати, кузина! – обиженно воскликнула Бланка.
– Э, нет, милочка, – ласково возразил Филипп. – Это очень интересно. И я не вижу причин стесняться, если вы с Еленой действительно такие близкие подруги. Прошу вас, кузина, продолжайте.
– А тут и продолжать нечего. Только и того, что однажды Бланка сама призналась мне, что она просто без ума от вас и страстно желает... э-э... сойтись с вами поближе.
– Я этого не говорила! – запротестовала Бланка.
– Такими словами, нет. Но вспомни, дорогуша, что ты рассказывала о себе и кузене Филиппе той ночью, когда мы влюбились друг в друга.
Во второй раз за последние несколько минут Филипп чуть не подавился.
– Что?!! – ошарашено произнес он. – Я не ослышался?
– И опять вы шокированы! – весело рассмеялась княжна. – Нет, нет, это вовсе не то, о чем вы подумали. Просто однажды нам обеим не спалось, вот мы и болтали всю ночь, делясь своими секретами... Тогда-то мы, собственно, и сдружились по-настоящему. А Маргарита нафантазировала себе невесть что. Дескать, мы в одночасье воспылали нежнейшей любовью – так это выраженьице и прилипло к языку. На самом же деле Маргарита просто ревнует Бланку и знай поддевает нас: «Как вам не совестно, кузины! Стыдище-то какое!» И прочее в том же духе... – Елена негодующе фыркнула. – Чья бы корова мычала! Сама она, когда у нее нет парней, тащит к себе в постель фрейлин, а чего только стоят ее шуры-муры с кузиной Анной. Это вообще черт-те что... – Княжна растерянно умолкла. – Ах, простите, друзья! Что-то я разговорилась не в меру. Я вообще ужасная болтунья. Дайте мне только повод, и я вас до смерти заговорю. Боюсь, кузен, вы глубоко заблуждаетесь относительно моей скромности... Ну, ладно. Я пришла сюда не для того, чтобы надоедать вам своей пустой болтовней...
– Что вы, кузина!..
– Ай, прекратите, кузен! – отмахнулась Елена. – Я страшно не люблю лицемерия, пусть даже из вежливости. Я прекрасно понимаю, что сейчас вы хотите остаться наедине с Бланкой, и она хочет того же. Поэтому я не отниму у вас много времени, лишь выполню поручение кузины Арагонской и тотчас уйду.
– Вы имеете в виду Изабеллу? – уточнил Филипп, невольно краснея под ревнивым взглядом Бланки.
Елена снова улыбнулась, но на этот раз в ее улыбке не было ни веселья, ни иронии, ни лукавства.
– Похоже, что в нашей милой королевской компании назревает громкий скандал, – с серьезным видом произнесла она, подобрала край своего платья и вынула из пришитого к нижней юбке накладного кармана сложенный в несколько раз лист бумаги. – Это письмо вам, кузен. Как видите, оно не запечатано, и я не стану утверждать, что не читала его.
Филипп в смятении развернул письмо, написанное мелким, почти бисерным почерком, но явно второпях, и быстрым взглядом пробежал его неровные, местами скачущие и налезавшие друг на друга строки.
– Carajo![13] – в сердцах выругался он, настолько потрясенный, что даже не обратил внимания, как покоробило от этого обеих девушек. – Черти полосатые! Пресвятая Богородица, спаси нас и помилуй...
Отведя таким образом душу, Филипп внимательно перечитал письмо с самого начала:
«Мой милый друг!
Когда кузина Елена вручит тебе эту прощальную записку, которую я не решаюсь назвать письмом, я буду уже далеко отсюда, и мы с тобой больше никогда не свидимся. Навряд ли я смогу убедительно объяснить тебе причины моего поступка, да и не намерена делать это. Возможно, ты скажешь, что я сошла с ума, но по мне лучше такое безумие, чем та жизнь, на которую обрекает меня брак с этим чудовищем – моим мужем. Сама же я не считаю себя сумасшедшей, напротив – я, наконец, прозрела и поняла, в каком аду провела последние шесть лет. Я не хочу возвращаться обратно в это пекло, я больше не могу жить так, как жила прежде.
После того, как ты ушел от меня, я всю ночь не сомкнула глаз. Я была безмерно счастлива и глубоко несчастна. Я чувствовала себя очищенной от всей накопившейся во мне скверны и в то же время я осознавала, что после всего происшедшего между нами, такого светлого и прекрасного, я скорее умру, чем позволю мужу снова осквернить меня, я убью себя прежде, чем эта отвратительная жаба вновь прикоснется ко мне. Я была в отчаянии, я не знала, что мне делать, я готова была тут же повеситься – и вовсе не страх перед гневом Всевышнего удержал меня от этого поступка. Я хочу жить, хочу любить, но еще больше (и это я поняла благодаря тебе) я хочу быть любимой. Ты любил меня лишь полтора часа – но какое я познала блаженство! Ты разбудил меня от жуткого сна, ты заставил меня прозреть, и теперь я знаю, что мне нужно. Я хочу, чтобы меня любили – ведь это так прекрасно, когда тебя любят! Я до конца своих дней буду благодарна тебе за этот урок. Да благословит тебя Господь, Филипп, и ниспошлет тебе долгие годы счастливой жизни.
Рядом с ним, тихо посапывая носиком, в постели лежала Бланка. Она была совершенно голая и даже не укрытая одеялом. Ее распущенные волосы блестели от влаги, а кожа пахла душистым мылом. Широкое ворсяное полотенце лежало скомканное у нее в ногах.
«Совсем умаялась, бедняжка, – нежно улыбнулся Филипп. – Милая, дорогая, любимая...»
Их первая близость была похожа на изнасилование по взаимному согласию. Едва очутившись в покоях Бланки, они стремглав бросились в спальню, на ходу срывая с себя одежду. Они будто хотели за один раз наверстать все упущенное ими за многие годы, всласть налюбиться за те пять лет, на протяжении которых они были знакомы, неистово рвались в объятия друг к другу, но так и оставались лишь добрыми друзьями. Они жаждали излить друг на друга всю нежность, всю страсть, весь пыл – все, что накапливалось в них день за днем, месяц за месяцем, год за годом в трепетном ожидании того момента, когда из искорок симпатии, засиявших в их глазах при первой же встрече, когда из дрожащих огоньков душевной привязанности, что впоследствии зажглись в их сердцах, когда, наконец, из жара физического влечения, пронзавшего их тела сотнями, а затем и тысячами раскаленных иголок, вспыхнуло всепоглощающее пламя любви...
Осторожно, чтобы не разбудить Бланку, Филипп сел в постели, взял ее влажное полотенце и зарылся в него лицом, задыхаясь от переполнявшего его счастья. На глаза ему навернулись слезы, он готов был упасть на колени и зарыдать от умиления. Ему отчаянно хотелось кататься на полу, в исступлении лупить кулаками пушистый ковер и биться, биться головой о стену... Впрочем, последнее желание Филипп сразу подавил – главным образом потому, что если Бланка проснется и увидит, как он голый стоит на четвереньках и бодает стену, то гляди еще подумает, что у него не все дома.
Наконец Филипп встал с кровати и повесил на шею полотенце. После нескольких тщетных попыток вступить в миниатюрные комнатные тапочки Бланки, он махнул на все рукой, взял свечку и босиком вышел из спальни в соседнюю комнату, а оттуда проследовал в мыльню, посреди которой стояла довольно большая деревянная лохань, наполовину заполненная еще теплой водой. Положив полотенце на длинную скамью и поставив там же свечу, Филипп быстро забрался в лохань и по грудь погрузился в воду. При одной только мысли, что эта самая вода недавно ласкала тело Бланки, его охватила сладкая истома. Он в блаженстве откинул голову и закрыл глаза.
Перед мысленным взором Филиппа со стремительностью молнии пронеслись все пять лет его жизни в Толедо, начиная с того дня, когда на первом приеме у Фернандо IV он увидел хрупкую одиннадцатилетнюю девчушку, лишь неделю назад ставшую девушкой, и оттого смущенную, обескураженную и даже угнетенную новыми, непривычными для нее ощущениями. Вопреки строгим правилам дворцового этикета, она жалась к своему брату Альфонсо, ища у него поддержки и утешения. Сначала Филипп посмотрел на нее просто с интересом, вполне объяснимым – как-никак, она была его троюродной сестрой. А потом, когда их взгляды встретились...
Впрочем, тогда он еще ничего не почувствовал. Но именно с того момента, именно в тот самый миг его первая возлюбленная и его единственная любовь окончательно и бесповоротно превратилась в тень прошлого. Сердце Филиппа стало свободным для новой любви, однако боль и горечь утраты еще были свежи в его памяти, и за эти пять лет ни одна женщина не смогла стать для него тем, кем была Луиза, – и не потому, что они ей и в подметки не годились, как он пытался убедить сам себя. На самом же деле Филипп панически, до ужаса боялся снова потерять любимого человека, и потому боялся снова полюбить, полюбить по-настоящему. Он хранил в своей памяти образ Луизы, как щитом, прикрывая им свое сердце, что позволяло ему увлекаться женщинами, влюбляться в них, заниматься с ними любовью, не любя их всем своим естеством. Он даже не замечал, как этот образ со временем менял свои очертания: светло-каштановые волосы постепенно темнели, фигура становилась хрупче, глаза – бойче, живее, ум – острее, манеры – более властными и мальчишескими. И вот, в один прекрасный день Филипп внимательнее всмотрелся в образ своей любимой и вдруг понял, что она жива, что она рядом с ним. Он осознал, какую пустоту носил в своей душе все эти годы, лишь когда ее целиком заполнила другая женщина, и он захлебывался слезами, в последний раз оплакивая давно умершую Луизу и радуясь рождению новой любви...
Выйдя из мыльни, Филипп обнаружил, что дверь в спальню чуть приоткрыта и оттуда доносится оживленное шушуканье. Он мигом обернул полотенце вокруг бедер, на цыпочках подкрался к двери и прислушался. В спальне болтали две девушки. Большей частью говорила гостья Бланки, но тараторила она так быстро и с таким жаром, что Филипп ровным счетом ничего не разобрал, за исключением того, что разговор велся по-кастильски и предметом обсуждения был он сам.
На какое-то мгновение после тихого «да» Бланки, произнесенного в явном замешательстве, в спальне воцарилась тишина, которая затем взорвалась звонким, жизнерадостным и очень заразительным смехом Елены Иверо.
– Ах ты моя маленькая проказница!.. Нет, подумать только! Ты... Ты...
Филипп тактично постучал в дверь, вдобавок громко прокашлялся и вошел в спальню.
– Добрый вечер, принцессы. Как поживаете?
Обе девушки сидели в обнимку на краю кровати. Елена была одета в вечернее платье темно-синего цвета, Бланка – в розовый кружевной пеньюар. Перед ними стоял невысокий столик, обильно уставленный всяческими яствами и напитками.
– Рада вас видеть, кузен, – с улыбкой произнесла Елена. – Особенно в таком виде. И между прочим, ваше обращение «принцессы» совсем неуместно.
– В самом деле? – сказал Филипп, усевшись на табурет напротив девушек и принимаясь за еду. – А как же мне подобает обращаться?
– Как мужчине, вошедшему в спальню дамы в одной лишь набедренной повязке. Приблизительно так: «Добрый вечер, кузина. Какой сюрприз, что вы здесь!» – это ко мне. А затем: «Бланка, солнышко, как ты себя чувствуешь? Кузина не будет возражать, если я сейчас же тебя поцелую?»
Филипп рассмеялся. Он искренне симпатизировал Елене и не уставал восхищаться ее неистощимым жизнелюбием. Он от всей души надеялся, что эта жажда жизни поможет ей с достоинством принять жестокий удар, который обрушится на нее уже завтра, когда она узнает, что ее единственный брат, человек, любимый ею скорее как мужчина, оказался безумцем и преступником.
– Боюсь, нас раскусили, Бланка, – произнес Филипп, все еще посмеиваясь, но в смехе его проскальзывала грусть, навеянная мыслью о Рикарде. – Должен покаяться, кузина: недавно мы совершили грех прелюбодеяния. Да простит нас Бог! – И он лицемерно возвел горе очи.
– То-то я и слышала, как вы хныкали в мыльне. Знать, вымаливали у Господа прощение. – Елена хитро усмехнулась. – А Бланка, в виду отсутствия падре Эстебана, исповедывалась мне.
– А? – Филипп вопросительно взглянул на Бланку. – Исповедывалась?
– Ну, не совсем исповедывалась, – немного смущаясь, ответила она. – Просто я рассказала кузине о...
– Обо всем, что произошло, – подхватила Елена. – Начиная с того момента, как коварная Маргарита оставила вас наедине с подвязками.
Филипп чуть не подавился куском мяса, с трудом проглотил его и закашлялся.
– Вы шокированы, кузен? – осведомилась княжна.
– Ну... По правде говоря, я не ожидал, что Бланка будет с вами так откровенна.
– И тем не менее она со мной откровенна. Только со мной, и только с глазу на глаз.
– Елена моя лучшая подруга, – вставила Бланка.
– А как же Маргарита?
– Маргариту я тоже люблю, но... Мы с ней слишком разные.
– Вот именно, – сказала Елена. – Зачастую Маргарита не понимает Бланку, потому что смотрит на жизнь совершенно иначе. Естественно, это не способствует откровенности – тем более со стороны такой застенчивой особы, как наша Бланка.
– Ну, а вы, кузина? Лично я не рискну назвать вас застенчивой. Скромной, порядочной – да. Но отнюдь не застенчивой.
Елена с благодарностью улыбнулась:
– Вы безбожно льстите мне, кузен; это насчет скромности. А что касается нас с Бланкой, то несмотря на всю нашу несхожесть, мы прекрасно ладим. Она понимает меня, я понимаю ее, и в определенном смысле я знаю о ней больше, чем она – сама о себе.
– Вот как! – удивилась Бланка.
– Ну, разумеется! Ведь не зря же говорят, что со стороны виднее. Свежий взгляд на вещи отмечает то, на что сжившиеся с ними не обращают внимания в силу многолетней привычки. К примеру, еще до вашего приезда, кузен, у меня не было никаких сомнений, что вы с Бланкой... – Елена насмешливо покосилась на нее. – Иными словами, я предвидела это и знала, что рано или поздно...
– Прекрати, кузина! – обиженно воскликнула Бланка.
– Э, нет, милочка, – ласково возразил Филипп. – Это очень интересно. И я не вижу причин стесняться, если вы с Еленой действительно такие близкие подруги. Прошу вас, кузина, продолжайте.
– А тут и продолжать нечего. Только и того, что однажды Бланка сама призналась мне, что она просто без ума от вас и страстно желает... э-э... сойтись с вами поближе.
– Я этого не говорила! – запротестовала Бланка.
– Такими словами, нет. Но вспомни, дорогуша, что ты рассказывала о себе и кузене Филиппе той ночью, когда мы влюбились друг в друга.
Во второй раз за последние несколько минут Филипп чуть не подавился.
– Что?!! – ошарашено произнес он. – Я не ослышался?
– И опять вы шокированы! – весело рассмеялась княжна. – Нет, нет, это вовсе не то, о чем вы подумали. Просто однажды нам обеим не спалось, вот мы и болтали всю ночь, делясь своими секретами... Тогда-то мы, собственно, и сдружились по-настоящему. А Маргарита нафантазировала себе невесть что. Дескать, мы в одночасье воспылали нежнейшей любовью – так это выраженьице и прилипло к языку. На самом же деле Маргарита просто ревнует Бланку и знай поддевает нас: «Как вам не совестно, кузины! Стыдище-то какое!» И прочее в том же духе... – Елена негодующе фыркнула. – Чья бы корова мычала! Сама она, когда у нее нет парней, тащит к себе в постель фрейлин, а чего только стоят ее шуры-муры с кузиной Анной. Это вообще черт-те что... – Княжна растерянно умолкла. – Ах, простите, друзья! Что-то я разговорилась не в меру. Я вообще ужасная болтунья. Дайте мне только повод, и я вас до смерти заговорю. Боюсь, кузен, вы глубоко заблуждаетесь относительно моей скромности... Ну, ладно. Я пришла сюда не для того, чтобы надоедать вам своей пустой болтовней...
– Что вы, кузина!..
– Ай, прекратите, кузен! – отмахнулась Елена. – Я страшно не люблю лицемерия, пусть даже из вежливости. Я прекрасно понимаю, что сейчас вы хотите остаться наедине с Бланкой, и она хочет того же. Поэтому я не отниму у вас много времени, лишь выполню поручение кузины Арагонской и тотчас уйду.
– Вы имеете в виду Изабеллу? – уточнил Филипп, невольно краснея под ревнивым взглядом Бланки.
Елена снова улыбнулась, но на этот раз в ее улыбке не было ни веселья, ни иронии, ни лукавства.
– Похоже, что в нашей милой королевской компании назревает громкий скандал, – с серьезным видом произнесла она, подобрала край своего платья и вынула из пришитого к нижней юбке накладного кармана сложенный в несколько раз лист бумаги. – Это письмо вам, кузен. Как видите, оно не запечатано, и я не стану утверждать, что не читала его.
Филипп в смятении развернул письмо, написанное мелким, почти бисерным почерком, но явно второпях, и быстрым взглядом пробежал его неровные, местами скачущие и налезавшие друг на друга строки.
– Carajo![13] – в сердцах выругался он, настолько потрясенный, что даже не обратил внимания, как покоробило от этого обеих девушек. – Черти полосатые! Пресвятая Богородица, спаси нас и помилуй...
Отведя таким образом душу, Филипп внимательно перечитал письмо с самого начала:
«Мой милый друг!
Когда кузина Елена вручит тебе эту прощальную записку, которую я не решаюсь назвать письмом, я буду уже далеко отсюда, и мы с тобой больше никогда не свидимся. Навряд ли я смогу убедительно объяснить тебе причины моего поступка, да и не намерена делать это. Возможно, ты скажешь, что я сошла с ума, но по мне лучше такое безумие, чем та жизнь, на которую обрекает меня брак с этим чудовищем – моим мужем. Сама же я не считаю себя сумасшедшей, напротив – я, наконец, прозрела и поняла, в каком аду провела последние шесть лет. Я не хочу возвращаться обратно в это пекло, я больше не могу жить так, как жила прежде.
После того, как ты ушел от меня, я всю ночь не сомкнула глаз. Я была безмерно счастлива и глубоко несчастна. Я чувствовала себя очищенной от всей накопившейся во мне скверны и в то же время я осознавала, что после всего происшедшего между нами, такого светлого и прекрасного, я скорее умру, чем позволю мужу снова осквернить меня, я убью себя прежде, чем эта отвратительная жаба вновь прикоснется ко мне. Я была в отчаянии, я не знала, что мне делать, я готова была тут же повеситься – и вовсе не страх перед гневом Всевышнего удержал меня от этого поступка. Я хочу жить, хочу любить, но еще больше (и это я поняла благодаря тебе) я хочу быть любимой. Ты любил меня лишь полтора часа – но какое я познала блаженство! Ты разбудил меня от жуткого сна, ты заставил меня прозреть, и теперь я знаю, что мне нужно. Я хочу, чтобы меня любили – ведь это так прекрасно, когда тебя любят! Я до конца своих дней буду благодарна тебе за этот урок. Да благословит тебя Господь, Филипп, и ниспошлет тебе долгие годы счастливой жизни.