Страница:
– Но тот, кто убивает без суда, – робко возразил я, – вернее, берёт на себя функции судьи и палача...
– Также он берёт на себя и всю полноту ответственности за свой поступок, хочет того или нет. Только пойми меня правильно, Эрик, я не оправдываю самоуправства. Каждый, кто подменяет собой закон, должен отвечать по всей строгости закона. Но в жизни бывает всякое. Взять, к примеру, классический случай с Харальдом. Артур мог и не убивать его; он мог бы прикончить чудищ, а самого Харальда просто обезвредить... И что же дальше? Оставлять его на свободе – опасно, пытаться вылечить – безнадёжно, а содержать в заключении – тоже не выход, ибо узники имеют дурную привычку совершать побеги. Так что, как ни крути, оставалось одно – смерть. Либо убить Харальда на месте под предлогом самозащиты, либо передать в руки правосудия, наперёд зная, какой будет приговор – его казнят не столько за двукратное покушение на убийство, сколько из-за того, что он представляет смертельную опасность для окружающих. Артур без колебаний выбрал первое. Он не из тех, кто при малейшей возможности норовит переложить ответственность на других, а самому остаться чистеньким. И я никогда не слышал, чтобы Артур объяснял свой поступок самозащитой. Он говорит: «Я убил Харальда, потому что так было нужно. Кто считает, что я совершил ошибку, пусть первый бросит в меня камень». И всё. Камней пока никто не бросал.
Ещё бы, подумал я. Камень, брошенный в Артура, ведёт себя подобно бумерангу. Даже если ты не согласен с ним, лучше не рисковать.
– Александр был бы не против, – отозвался Амадис и тут же нахмурился. – Знать бы, где этот сукин сын пропадает...
– Наверное, собирает камни, – предположил я. – Чтобы потом бросать их в дядю Артура.
– Собирает камни, – задумчиво повторил Амадис. – Небось, уже много насобирал...
13. КЕВИН
– Также он берёт на себя и всю полноту ответственности за свой поступок, хочет того или нет. Только пойми меня правильно, Эрик, я не оправдываю самоуправства. Каждый, кто подменяет собой закон, должен отвечать по всей строгости закона. Но в жизни бывает всякое. Взять, к примеру, классический случай с Харальдом. Артур мог и не убивать его; он мог бы прикончить чудищ, а самого Харальда просто обезвредить... И что же дальше? Оставлять его на свободе – опасно, пытаться вылечить – безнадёжно, а содержать в заключении – тоже не выход, ибо узники имеют дурную привычку совершать побеги. Так что, как ни крути, оставалось одно – смерть. Либо убить Харальда на месте под предлогом самозащиты, либо передать в руки правосудия, наперёд зная, какой будет приговор – его казнят не столько за двукратное покушение на убийство, сколько из-за того, что он представляет смертельную опасность для окружающих. Артур без колебаний выбрал первое. Он не из тех, кто при малейшей возможности норовит переложить ответственность на других, а самому остаться чистеньким. И я никогда не слышал, чтобы Артур объяснял свой поступок самозащитой. Он говорит: «Я убил Харальда, потому что так было нужно. Кто считает, что я совершил ошибку, пусть первый бросит в меня камень». И всё. Камней пока никто не бросал.
Ещё бы, подумал я. Камень, брошенный в Артура, ведёт себя подобно бумерангу. Даже если ты не согласен с ним, лучше не рисковать.
– Александр был бы не против, – отозвался Амадис и тут же нахмурился. – Знать бы, где этот сукин сын пропадает...
– Наверное, собирает камни, – предположил я. – Чтобы потом бросать их в дядю Артура.
– Собирает камни, – задумчиво повторил Амадис. – Небось, уже много насобирал...
13. КЕВИН
Я проснулся от сильного толчка в бок.
Никому не советую будить меня столь бесцеремонным образом, это чревато непредсказуемыми последствиями. Человек я очень импульсивный и спросонья могу дать сдачи – чисто рефлекторно, в порядке самообороны. А рука у меня тяжёлая. И нога, кстати, тоже.
Благо на этот раз всё обошлось без членовредительства. Проснувшись, я не стал сразу устраивать потасовку, а всего лишь совершил головокружительный акробатический прыжок, мягко приземлился на ноги спиной к стене и принял боевую стойку, готовый отразить следующую атаку.
Однако злоумышленник в парадной форме вице-адмирала не проявлял ни малейших признаков агрессивности. В расслабленной позе он стоял возле кровати, на которой ещё минуту назад я почивал мирным сном, и приветливо улыбался. Вопреки утверждению Анхелы, за прошедшие четырнадцать лет Рик почти не изменился, разве что немного похудел, а черты его смуглого лица стали более резкими.
– Ну ты даёшь, старина! – с лёгкой иронией произнёс он. – Сущий кладезь талантов! Не будь ты выдающимся учёным, искусным пилотом и удачливым бизнесменом, из тебя получился бы отличный циркач. Теперь-то я верю, что ты перепрыгнул через забор.
Я понял его намёк и покраснел.
– Так что, будем биться?
Рик ухмыльнулся:
– По идее, тебе стоило бы надрать уши, – сказал он. – Но где мне тягаться с таким попрыгунчиком. – Он сделал два шага вперёд и крепко сжал мою руку. – Чёрт возьми, Кевин! Я так рад тебя видеть!
– Я тоже чертовски рад, – искренне ответил я.
Рик был на полголовы ниже меня и на шесть лет старше. Когда я поступил в Академию, он учился на последнем курсе, и меня определили ему в подшефные. Если бы не это обстоятельство, мы бы вряд ли познакомились, но его величеству случаю было угодно, чтобы мы оказались на одном корабле, мчащемся вглубь чёрной дыры, и проведённые внутри сферы Шварцшильда полтора часа сблизили нас больше, чем долгие годы дружбы. Если в этом мире и был человек, которого я мог назвать своим другом, так это Рик.
Мы были мгновенно поглощены потоком воспоминаний – таких чётких, предельно ясных, как будто всё произошло лишь вчера, как будто между теми событиями и днём нынешним не лежал отрезок времени длиною в четырнадцать лет. Я уже скурил четыре сигареты, Рик – две трети своей сигары, а мы всё продолжали обсуждать наши тогдашние действия, анализировали их с позиций приобретённого опыта, спорили о том, что следовало бы ещё предпринять, а чего делать не стоило... Не знаю, сколько могло так продолжаться, если бы в спальню не вошла Дженнифер. Она была одета в великолепное вечернее платье с длинным, почти до самой талии, боковым разрезом, а на её шее красовалось жемчужное ожерелье.
При её появлении, Рик что было силы стукнул себя кулаком по лбу. У него был вид программиста-склеротика, внезапно вспомнившего, что в десятичной нотации 8+8=16, но никак не 10.
Дженнифер удивлённо посмотрела на меня:
– Ты ещё не готов?!
– К чему? – спросил я.
– Ну, к приёму.
– К какому приёму?
Дженнифер перевела взгляд на Рика. Тот виновато развёл руками:
– Прошу прощения, сударыня. Я так увлёкся воспоминаниями, что забыл предупредить Кевина. – И уже обращаясь ко мне, продолжал: – Моя сестра решила устроить торжественный приём по случаю прибытия дорогих гостей. То есть вас.
– Так что поторапливайся, – подхватила Дженнифер. – Времени у нас в обрез.
Я посмотрел на часы, а затем в окно. Небо было по-дневному светлое, но на нём уже начали появляться яркие звёзды – свидетельство того, что наступил вечер.
– Проклятье! Почти весь день я только тем и занимался, что дрыхнул. Почему не разбудила меня раньше?
– Решила дать тебе отоспаться, – ответила она. (А самой тем временем над всем поразмыслить, понял я.) – Рикардо, вам лучше оставить Кевина минут на десять, иначе он до утра не соберётся.
– Думаю, вы правы, – согласился Рик.
– Вот и хорошо.
Дженнифер вышла из спальни, оставив дверь открытой. Рик направился вслед за ней.
– Погоди, – остановил я его.
– Да?
– Ты давно вернулся?
– Три часа назад. Хотел было сразу заявиться к тебе, но твоя кузина убедительно просила не беспокоить тебя. Видимо, боялась, что мы подерёмся.
– Ага... – Я снова покраснел.
– И между прочим, правильно сделала. Поначалу я был зол, как чёрт.
– А теперь?
– Уже остыл. В конце концов, мы оба мужчины, и я прекрасно понимаю тебя. Если бы Анхела не была моей сестрой... – Так и не закончив свою мысль, Рик вышел и плотно прикрыл за собой дверь.
Когда мы с Риком и Дженнифер вошли в просторный зал с высоким сферическим потолком, все приглашённые уже были на месте, ожидая только нас и королеву. Несмотря на торжественность обстановки, присутствующие вели себя непринуждённо, без лишних церемоний. Женщины весело болтали друг с дружкой или кокетничали с мужчинами; те же мужчины, которые оставались равнодушными к женским чарам, и те, которых женщины обошли вниманием, сбились в небольшие группы и что-то живо обсуждали; я мог бы поклясться, что некоторые из таких групп смакуют пикантные анекдоты или попросту сплетничают. Всё это до боли напоминало мне неформальные приёмы в Камелоте – отец страшно не любил помпезности и всячески избегал её.
Мне пришлось перезнакомиться с кучей народу, в том числе с матерью Рика и Анхелы, герцогиней Эстелой, моложавой на вид женщиной лет семидесяти, с их отчимом, герцогом, с двумя их сводными сёстрами, с названным братом, сыном их отчима от первого брака, с целой толпой их кузин и кузенов разной степени родства, с дядьями и тётками, а также с их дедом и бабушкой по материнской линии – почтенной супружеской четой, уверенно идущей навстречу своему стодвадцатилетнему юбилею. Кто-то из них (уж не помню кто) поинтересовался, как долго я служил во флоте. Поначалу я несколько озадачил своих собеседников, ответив, что, если не считать учёбы в Звёздной Академии, то ни единого дня, но затем всё же объяснил, что моё звание командора (так же, как до этого лейтенанта и лейтенанта-командора) является почётным. Я получил право носить форму офицера Военно-Космических Сил Земли, будучи главой организованного мной самим и на мои собственные средства отряда независимых испытателей, которые за последние девять лет на свой страх и риск обкатали свыше сорока новых моделей сверхсветовых приводов. Из присущей мне скромности я умолчал о том, что наш сертификат качества котируется очень высоко и считается гарантом высокой надёжности.
Среди прочих на приёме присутствовал и профессор Альба, как оказалось – дон Фернандо, граф де Альба, – этот титул вместе с пожизненным членством в Сенате, верхней палате парламента, он получил за свои научные достижения. Когда я разделался с многочисленной королевской роднёй, представителями других знатных семей и членами правительства Астурии, профессор улучил момент и с ловкостью заправского придворного увёл меня из-под носа молодых дам, которые были не прочь завладеть моим вниманием.
– Прежде всего, доктор Макартур, – сказал он, – я хотел бы извиниться за невольное вторжение в вашу семейную тайну. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
– О чём речь, профессор! – вежливо запротестовал я. – Напротив, мне следует поблагодарить вас. Я рад, что всё наконец стало на свои места.
– Да, разумеется, – понимающе кивнул Альба. – Вы слишком долго прожили на Земле, чтобы оставаться в плену у предрассудков своей родины. Зато ваша кузина, похоже, до сих пор не может оправиться от шока.
Я мельком взглянул на Дженнифер, которая в этот момент вела непринуждённую беседу с Риком и герцогиней Эстелой. Интересно, какую же историю она придумала на сей раз?
– Ещё бы, – многозначительно произнёс я. – Кстати, профессор, вы не были до конца откровенны со мной.
– В каком смысле?
– Я имею в виду ребёнка.
Профессор Альба внимательно посмотрел на меня:
– А как вы узнали? Неужели проговорился кто-то из моих ассистентов?
– Нет, ваши сотрудники ни при чём. Дженнифер сама призналась. Она подумала, что вы мне обо всём рассказали, и выдала себя своим поведением.
– Так-так. Теперь понятно, почему она... гм, была несколько обижена на меня. И что вы намерены делать?
Я пожал плечами:
– Это зависит от Дженнифер. Ей решать.
С явным облегчением профессор сказал:
– Значит, я был прав, когда говорил вашей кузине, что ей нечего вас бояться. К тому же сейчас она находится под защитой законов Астурии, и никто не вправе заставить её избавиться от ребёнка.
На какое-то мгновение я просто остолбенел от негодования. Это уже чересчур! Как она посмела представить меня таким чудовищем! Окажись мы сейчас наедине, я бы с огромным удовольствием надавал Дженнифер по одному месту...
– Поверьте, профессор, я даже не думал об этом.
– Я в вас не сомневался, доктор Макартур. В конце концов, вы цивилизованный человек, учёный, и должны понимать, что жизнь священна. Было бы несправедливо лишать ребёнка возможности появиться на свет, только потому что он зачат вне брака.
Глядя на бесстрастное лицо профессора, я так и не смог решить, подозревает он меня в отцовстве или нет. Чтобы прозондировать почву, я спросил:
– А как насчёт нашей аномалии? Вы разобрались с ней?
– Ну, сказать, что разобрался, было бы большим преувеличением. Но кое-что выяснил. И у вас, и у Дженнифер идентичное отклонение в структуре ДНК. Впрочем, отклонение – не слишком удачный термин. Уж больно оно... правильное, что ли. Я окрестил этот феномен j-аномалией, по имени вашей кузины. Думаю, это у вас наследственное.
– В таком случае, – заметил я, – наша аномалия не может быть причиной бесплодия.
– И да, и нет. Возможно, я ошибаюсь, однако предположу, что в вашей семье принято заключать браки между родственниками.
– Как вы догадались?
– Я исходил из допущения, что j-аномалия не результат случайной мутации в первом поколении, а устоявшийся наследственный признак. Дженнифер сказала, что её бывший муж не принадлежал к числу ваших ближних или дальних родственников, и именно в этом я усматриваю причину того, что их брак был бесплодным.
Ага, подумал я. Всё-таки он подозревает меня. И не просто подозревает, а почти уверен, что ребёнок мой.
– Значит, мы и дальше должны придерживаться экзогамии?
– Вовсе не обязательно. Более того, я категорически утверждаю обратное. Конечно, нужно провести более тщательное исследование ваших ДНК, но уже сейчас я знаю простейшее, но, возможно, не лучшее средство преодоления несовместимости – специальный антииммунный препарат кратковременного действия.
– Как это?
– Например, если вы захотите, чтобы женщина, не имеющая j-аномалии, забеременела от вас, ей нужно в надлежащее время принять определённую дозу иммунодепрессанта. Разумеется, только после консультации со специалистом.
Я изумлённо уставился на него:
– И всё? Так просто?
Профессор Альба покачал головой:
– Отнюдь не просто. Говоря на понятном вам языке, мне стоило большого труда взломать соответствующий код ваших ДНК и прочесть его. Одной из самых поразительных особенностей j-аномалии является её необычайная агрессивность. В процессе оплодотворения она стремится в точности скопировать свою структуру в ДНК парной хромосомы, фактически переделать её по своему образу и подобию. Это вызывает реакцию отторжения на молекулярном уровне, и в подавляющем большинстве случаев всё заканчивается ещё на стадии образования зиготы. Но если сопротивляемость... скажем так – «реципиента» будет подавлена, то шансы ДНК «донора» на успех значительно возрастут.
– Значит, обыкновенный иммунодепрессант, – ошеломлённо пробормотал я. – Всего-навсего иммунодепрессант.
– Какой угодно не подойдёт, – предупредил профессор. – Ведь это не обычное отторжение на клеточном уровне. Необходим препарат, воздействующий более глубоко, на молекулярную структуру.
Мало сказать, что я был потрясён. Я был просто сражён наповал. Тысячи лет колдуны ломали головы над тем, как выбраться из затягивающей нас трясины экзогамии и обеспечить стабильный приток свежей крови в Дома. Тысячи лет бесплодных изысканий не принесли ровно никакого результата... И вдруг простой смертный восьмидесяти лет отроду в течение одного дня находит разгадку и преподносит нам ответ на блюдечке с голубой каёмочкой!
Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и то немаловажное обстоятельство, что среди колдунов генетика не в особом почёте, слишком часто её применение на практике приводит к плачевным результатам, однако в данном случае решающую роль сыграло не наше невежество, а скорее свойственный всем нам комплекс превосходства над остальными людьми. Мы считали неоспоримым фактом, своего рода аксиомой, что наши могучие колдовские хромосомы начисто сметают защитные порядки слабеньких хромосомок простых смертных, уничтожают их, сжигают дотла... и никому даже в голову не пришло предположить обратное! Я чуть не рассмеялся, вспомнив одного моего знакомого, который потратил уйму времени на составление невероятно сложного заклятия и был ужасно огорчён, когда ни с первой попытки, ни с десятой, ни с двадцатой оно не возымело желаемого эффекта. Только непредвзятый взгляд лишённого предубеждений человека смог обнаружить ошибочность наших исходных допущений.
– Доктор Макартур, – произнёс озадаченный профессор Альба. – У вас такой вид, словно я помог вам открыть дверь в другие миры.
– В некотором смысле так и есть, – честно ответил я. – Вы какой памятник предпочитаете, из золота или платины?
Его глаза округлились:
– Что?
– Видите ли, профессор, эта генетическая аномалия присутствует не только у всех моих родственников, но и у многих моих соотечественников. Это... это результат одной древней мутации. Невесть сколько времени мы варимся в собственном соку, так что вопрос об эндогамии для нас очень актуален. Если ваша гипотеза найдёт экспериментальное подтверждение, то я гарантирую, что на моей родине вам поставят золотой памятник.
Воспользовавшись тем, что Рик, настойчиво жестикулируя, подзывал меня к себе, я извинился и отошёл, оставив профессора Альбу в полном недоумении. Впрочем, я и сам был нимало удивлён своей откровенностью.
Но времени собраться с мыслями у меня уже не осталось. Едва лишь я успел присоединиться к августейшему обществу членов королевского дома Астурии, как церемониймейстер дал знак слугам распахнуть двери и торжественно объявил:
– Дамы и господа! Её величество королева!
Эти слова вызвали у меня невольный вздох облегчения. До самого последнего момента, не отдавая себе отчёт, я панически боялся, что Анхела появится в обществе своего дебильного муженька. И хоть как бы я не убеждал себя в том, что меня не вдохновляет перспектива общаться со слабоумным королём, действительная причина была куда банальнее – я попросту ревновал. И ревновал дико.
Анхела будто сошла с обложки модного журнала. Есть женщины, которым не к лицу слишком шикарные наряды, – и таких, к слову сказать, большинство. Вместо того, чтобы выгодно подчёркивать красоту своей обладательницы, не в меру роскошная одежда затмевает её; поэтому даже в высших слоях общества редко встретишь женщину, которая одевается, как на сезонных показах мод. Конечно, хватает великосветских дур, покупающих всё, что предлагают им известные кутюрье. Чаще всего, подобные образчики «последнего крика моды», ни разу не ношенные, хранятся в гардеробах на зависть менее состоятельным подругам, а толку от них не больше, чем от почётных грамот добровольного общества защиты непородистых кошек.
Другое дело, если красота не обычная, а ослепительная, как вспышка молнии, хлёсткая, как удар кнута. Для такого редкого типа женщин, к которому принадлежала и Анхела, что-то среднее не подходит. Их одежда должна быть либо очень простой и непритязательной, либо представлять из себя нечто сногсшибательное, отвлекающее часть внимания от их чересчур броской внешности. Судя по всему, Анхела следовала этому правилу. Во время первой нашей встречи она была одета в шорты и свободную блузку, очень практично и без претензий, зато на приём явилась совершенно преображённая. На ней было потрясающее платье (могу поклясться – из последней коллекции мэтра Лавуазье), в её тщательно уложенных чёрных волосах то тут, то там, словно звёзды, сверкали алмазы чистой воды, пальцы обеих рук были унизаны кольцами, на запястьях красовались изящной работы браслеты с крупными бриллиантами. Снова вошедший в моду длинный боковой разрез при ходьбе почти полностью открывал взору её стройную ногу, обтянутую тонкой паутиной чулка, а чисто декоративная подвязка довершала картину, придавая ей оттенок глубокой, но ничуть не вульгарной, сексуальности.
Да уж, Анхела умела преподнести себя, тут возразить нечего. Она оттачивала это умение годами, оказавшись в незавидном положении красивой молодой женщины, на плечи которой взвалилось тяжкое бремя власти. Живой и острый ум, светившийся в её глазах, в сочетании с необыкновенной, завораживающей красотой, производил поистине магическое действие. Пусть Анхелу называли куклой, Крошкой Барби или как там ещё – но на самом деле она была Снежной Королевой, суровой, властной, решительной и в то же время необычайно женственной и желанной. Я уверен, что в этом зале не нашлось бы ни одного мужчины, который посмел бы перечить ей, ослушаться её приказа, воспротивиться её воле, который не пошёл бы ради неё в огонь и в воду. Я бы точно пошёл – и не только потому, что в огне я не сгорю, а в воде не утону. Я влюбился по уши и ничего не мог поделать с собой; даже мысль о ребёнке Дженнифер не отрезвляла меня. И если это очередное наваждение, я не хотел, чтобы оно прошло...
Когда Рик представлял меня Анхеле, я чуть ли не явственно слышал, как зал сотрясается от мысленного хохота. Без сомнения, все уже знали о нашей встрече в саду, и церемония представления по всем правилам дворцового этикета в данном случае выглядела несколько комично. Я подумал, что Анхела совершила ошибку, затеяв этот спектакль. Вместо того, чтобы сгладить впечатление от дневного инцидента, она лишь усугубила неловкость нашего положения.
Поняла это и сама Анхела. Хоть и с опозданием, она изменила свои планы и, выразив глубокое удовлетворение по поводу прибытия на Терру-де-Астурию столь дорогих гостей, дала знать, что торжественная часть приёма закончена. По залу засновали официанты, предлагая присутствующим еду и напитки, обстановка немного разрядилась. Впрочем, мы и дальше продолжали оставаться в центре внимания. Достаточно было Анхеле заговорить со мной или мне обратиться к ней, как все тут же замирали в напряжённом ожидании... даже не знаю, чего.
Наши мучения длились добрых полчаса, пока наконец не появились музыканты со своими инструментами. Они расположились на специальном возвышении, а тем временем центр зала опустел. Рик чинно поклонился Дженнифер и предложил ей руку. Будучи предупреждённым заранее, я пригласил на первый танец Анхелу.
На нас снова принялись глазеть, но теперь внимание к нашим персонам было вполне естественным. К тому же, как только прозвучали первые такты старинного вальса, кавалеры начали приглашать дам, и вскоре следить за нами стало непростым делом.
Я вёл Анхелу легко и непринуждённо, не прилагая ни малейших сознательных усилий, чтобы контролировать себя. Когда я был подростком, моя сестричка Дейдра как минимум трижды за вечер танцевала со мной; повзрослев, я не раз мысленно благодарил её за эти уроки. После такой капризной и прихотливой партнёрши, как она, я мог танцевать с кем угодно, что угодно и в каком угодно состоянии, даже вдребезги пьяный. Сейчас школа Дейдры пришлась как нельзя кстати. У меня кружилась голова от близости Анхелы, тонкий запах её духов сводил меня с ума, но мои движения были точными и уверенными.
Некоторое время мы танцевали молча. Я прижимал к себе Анхелу гораздо крепче, чем подобало, но она нисколько не возражала против подобной вольности. Немного собравшись с мыслями, я сказал первое, что пришло мне в голову:
– У вас великолепное платье.
– Брось, – коротко ответила она. – Не надо «выкать». Это смешно.
– Ладно. У тебя восхитительное платье. Откуда оно?
– Последний подарок Рика.
– От Лавуазье?
– Он так говорит.
– Рик или Лавуазье?
Анхела подняла голову и посмотрела мне в глаза:
– Странный у тебя юмор. И вообще, я не думаю, чтобы тебя интересовало моё платье. Тебя волнует только то, что под ним.
Я поморщился:
– Не будь такой ожесточённой, Анхела. Зачем мерить всех на один аршин?
– Можно подумать, ты не хочешь переспать со мной!
– Хочу и не стыжусь этого...
– Ещё бы!
– Кроме того, – продолжал я, – мне приятно твоё общество. Мне нравится, как ты выглядишь, нравится, как одеваешься, нравится, как ходишь и как танцуешь. Мне нравится, как ты говоришь, как смотришь, как смеёшься, как улыбаешься... даже то, как ты сердишься, мне нравится. Я мог бы часами любоваться тобой – просто тем, как ты...
– Пожалуйста, прекрати! – Анхела произнесла это резко и в то же время умоляюще. – Не оправдывайся.
– Я не оправдываюсь, я говорю, что думаю. Поверь, мне очень неловко за то, что случилось днём.
– Мне тоже неловко.
– Я вёл себя, как последний идиот.
– Я тоже была хороша.
– Боюсь, я влюбился.
– Боюсь, я тоже... – Спохватившись, она добавила: – Только ты не воображай, что...
– Я ничего не воображаю. Всё, что мог, я уже вообразил. Это произошло мгновенно и совершенно бесконтрольно.
– Как и у всех мужчин.
Эти неуместные обобщения начинали раздражать меня.
– Анхела, почему ты так зла? Я спрашиваю не за всех мужчин, а за себя конкретно.
– Разве ты не понимаешь?
– Представь себе, не понимаю. Ты злилась на меня ещё до того, как я стал целовать тебя. Почему?
Я думал, что Анхела не ответит, но ошибался. После некоторых колебаний она с вызовом посмотрела на меня.
– Ты прав. Я возненавидела тебя с первого взгляда.
– Но почему?
– Потому что ты понравился мне.
Я был поражён такой странной логикой, и далеко не сразу нашёлся, что сказать.
– У тебя в порядке вещей ненавидеть тех, кто тебе нравится?
– Нет, но ты случай особый.
– И что ты нашла во мне особенного?
– Это не я, а Рикардо. После возвращения из Магелланов он носится с идеей поженить нас.
Впервые за много лет я сбился с ритма танца. Впрочем, моё замешательство длилось недолго, и со стороны это вряд ли кто-нибудь заметил.
– Очень мило! Я, конечно, признателен Рику за заботу обо мне, но благодарственных дифирамбов петь ему не собираюсь.
– Я тоже не люблю, когда кто-то решает за меня и вместо меня, – сказала Анхела. – Тем более, что это уже входит у Рикардо в привычку – устраивать мою личную жизнь... – Последние слова были произнесены с горькой иронией. – Но знаешь, встретившись с тобой в саду, я подумала, что затея братца не так уж плоха... и тотчас возненавидела тебя.
Никому не советую будить меня столь бесцеремонным образом, это чревато непредсказуемыми последствиями. Человек я очень импульсивный и спросонья могу дать сдачи – чисто рефлекторно, в порядке самообороны. А рука у меня тяжёлая. И нога, кстати, тоже.
Благо на этот раз всё обошлось без членовредительства. Проснувшись, я не стал сразу устраивать потасовку, а всего лишь совершил головокружительный акробатический прыжок, мягко приземлился на ноги спиной к стене и принял боевую стойку, готовый отразить следующую атаку.
Однако злоумышленник в парадной форме вице-адмирала не проявлял ни малейших признаков агрессивности. В расслабленной позе он стоял возле кровати, на которой ещё минуту назад я почивал мирным сном, и приветливо улыбался. Вопреки утверждению Анхелы, за прошедшие четырнадцать лет Рик почти не изменился, разве что немного похудел, а черты его смуглого лица стали более резкими.
– Ну ты даёшь, старина! – с лёгкой иронией произнёс он. – Сущий кладезь талантов! Не будь ты выдающимся учёным, искусным пилотом и удачливым бизнесменом, из тебя получился бы отличный циркач. Теперь-то я верю, что ты перепрыгнул через забор.
Я понял его намёк и покраснел.
– Так что, будем биться?
Рик ухмыльнулся:
– По идее, тебе стоило бы надрать уши, – сказал он. – Но где мне тягаться с таким попрыгунчиком. – Он сделал два шага вперёд и крепко сжал мою руку. – Чёрт возьми, Кевин! Я так рад тебя видеть!
– Я тоже чертовски рад, – искренне ответил я.
Рик был на полголовы ниже меня и на шесть лет старше. Когда я поступил в Академию, он учился на последнем курсе, и меня определили ему в подшефные. Если бы не это обстоятельство, мы бы вряд ли познакомились, но его величеству случаю было угодно, чтобы мы оказались на одном корабле, мчащемся вглубь чёрной дыры, и проведённые внутри сферы Шварцшильда полтора часа сблизили нас больше, чем долгие годы дружбы. Если в этом мире и был человек, которого я мог назвать своим другом, так это Рик.
Мы были мгновенно поглощены потоком воспоминаний – таких чётких, предельно ясных, как будто всё произошло лишь вчера, как будто между теми событиями и днём нынешним не лежал отрезок времени длиною в четырнадцать лет. Я уже скурил четыре сигареты, Рик – две трети своей сигары, а мы всё продолжали обсуждать наши тогдашние действия, анализировали их с позиций приобретённого опыта, спорили о том, что следовало бы ещё предпринять, а чего делать не стоило... Не знаю, сколько могло так продолжаться, если бы в спальню не вошла Дженнифер. Она была одета в великолепное вечернее платье с длинным, почти до самой талии, боковым разрезом, а на её шее красовалось жемчужное ожерелье.
При её появлении, Рик что было силы стукнул себя кулаком по лбу. У него был вид программиста-склеротика, внезапно вспомнившего, что в десятичной нотации 8+8=16, но никак не 10.
Дженнифер удивлённо посмотрела на меня:
– Ты ещё не готов?!
– К чему? – спросил я.
– Ну, к приёму.
– К какому приёму?
Дженнифер перевела взгляд на Рика. Тот виновато развёл руками:
– Прошу прощения, сударыня. Я так увлёкся воспоминаниями, что забыл предупредить Кевина. – И уже обращаясь ко мне, продолжал: – Моя сестра решила устроить торжественный приём по случаю прибытия дорогих гостей. То есть вас.
– Так что поторапливайся, – подхватила Дженнифер. – Времени у нас в обрез.
Я посмотрел на часы, а затем в окно. Небо было по-дневному светлое, но на нём уже начали появляться яркие звёзды – свидетельство того, что наступил вечер.
– Проклятье! Почти весь день я только тем и занимался, что дрыхнул. Почему не разбудила меня раньше?
– Решила дать тебе отоспаться, – ответила она. (А самой тем временем над всем поразмыслить, понял я.) – Рикардо, вам лучше оставить Кевина минут на десять, иначе он до утра не соберётся.
– Думаю, вы правы, – согласился Рик.
– Вот и хорошо.
Дженнифер вышла из спальни, оставив дверь открытой. Рик направился вслед за ней.
– Погоди, – остановил я его.
– Да?
– Ты давно вернулся?
– Три часа назад. Хотел было сразу заявиться к тебе, но твоя кузина убедительно просила не беспокоить тебя. Видимо, боялась, что мы подерёмся.
– Ага... – Я снова покраснел.
– И между прочим, правильно сделала. Поначалу я был зол, как чёрт.
– А теперь?
– Уже остыл. В конце концов, мы оба мужчины, и я прекрасно понимаю тебя. Если бы Анхела не была моей сестрой... – Так и не закончив свою мысль, Рик вышел и плотно прикрыл за собой дверь.
* * *
В нашу демократическую эпоху любой барон, граф или герцог должен лично встречать каждого из своих гостей, какое бы незначительное положение тот не занимал, и знакомить его с ранее прибывшими гостями. Только коронованным особам дана привилегия (и вменяется в обязанность этикетом) являться на свой собственный приём в последнюю очередь. Они не встречают гостей и не знакомятся с ними – их им представляют.Когда мы с Риком и Дженнифер вошли в просторный зал с высоким сферическим потолком, все приглашённые уже были на месте, ожидая только нас и королеву. Несмотря на торжественность обстановки, присутствующие вели себя непринуждённо, без лишних церемоний. Женщины весело болтали друг с дружкой или кокетничали с мужчинами; те же мужчины, которые оставались равнодушными к женским чарам, и те, которых женщины обошли вниманием, сбились в небольшие группы и что-то живо обсуждали; я мог бы поклясться, что некоторые из таких групп смакуют пикантные анекдоты или попросту сплетничают. Всё это до боли напоминало мне неформальные приёмы в Камелоте – отец страшно не любил помпезности и всячески избегал её.
Мне пришлось перезнакомиться с кучей народу, в том числе с матерью Рика и Анхелы, герцогиней Эстелой, моложавой на вид женщиной лет семидесяти, с их отчимом, герцогом, с двумя их сводными сёстрами, с названным братом, сыном их отчима от первого брака, с целой толпой их кузин и кузенов разной степени родства, с дядьями и тётками, а также с их дедом и бабушкой по материнской линии – почтенной супружеской четой, уверенно идущей навстречу своему стодвадцатилетнему юбилею. Кто-то из них (уж не помню кто) поинтересовался, как долго я служил во флоте. Поначалу я несколько озадачил своих собеседников, ответив, что, если не считать учёбы в Звёздной Академии, то ни единого дня, но затем всё же объяснил, что моё звание командора (так же, как до этого лейтенанта и лейтенанта-командора) является почётным. Я получил право носить форму офицера Военно-Космических Сил Земли, будучи главой организованного мной самим и на мои собственные средства отряда независимых испытателей, которые за последние девять лет на свой страх и риск обкатали свыше сорока новых моделей сверхсветовых приводов. Из присущей мне скромности я умолчал о том, что наш сертификат качества котируется очень высоко и считается гарантом высокой надёжности.
Среди прочих на приёме присутствовал и профессор Альба, как оказалось – дон Фернандо, граф де Альба, – этот титул вместе с пожизненным членством в Сенате, верхней палате парламента, он получил за свои научные достижения. Когда я разделался с многочисленной королевской роднёй, представителями других знатных семей и членами правительства Астурии, профессор улучил момент и с ловкостью заправского придворного увёл меня из-под носа молодых дам, которые были не прочь завладеть моим вниманием.
– Прежде всего, доктор Макартур, – сказал он, – я хотел бы извиниться за невольное вторжение в вашу семейную тайну. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
– О чём речь, профессор! – вежливо запротестовал я. – Напротив, мне следует поблагодарить вас. Я рад, что всё наконец стало на свои места.
– Да, разумеется, – понимающе кивнул Альба. – Вы слишком долго прожили на Земле, чтобы оставаться в плену у предрассудков своей родины. Зато ваша кузина, похоже, до сих пор не может оправиться от шока.
Я мельком взглянул на Дженнифер, которая в этот момент вела непринуждённую беседу с Риком и герцогиней Эстелой. Интересно, какую же историю она придумала на сей раз?
– Ещё бы, – многозначительно произнёс я. – Кстати, профессор, вы не были до конца откровенны со мной.
– В каком смысле?
– Я имею в виду ребёнка.
Профессор Альба внимательно посмотрел на меня:
– А как вы узнали? Неужели проговорился кто-то из моих ассистентов?
– Нет, ваши сотрудники ни при чём. Дженнифер сама призналась. Она подумала, что вы мне обо всём рассказали, и выдала себя своим поведением.
– Так-так. Теперь понятно, почему она... гм, была несколько обижена на меня. И что вы намерены делать?
Я пожал плечами:
– Это зависит от Дженнифер. Ей решать.
С явным облегчением профессор сказал:
– Значит, я был прав, когда говорил вашей кузине, что ей нечего вас бояться. К тому же сейчас она находится под защитой законов Астурии, и никто не вправе заставить её избавиться от ребёнка.
На какое-то мгновение я просто остолбенел от негодования. Это уже чересчур! Как она посмела представить меня таким чудовищем! Окажись мы сейчас наедине, я бы с огромным удовольствием надавал Дженнифер по одному месту...
– Поверьте, профессор, я даже не думал об этом.
– Я в вас не сомневался, доктор Макартур. В конце концов, вы цивилизованный человек, учёный, и должны понимать, что жизнь священна. Было бы несправедливо лишать ребёнка возможности появиться на свет, только потому что он зачат вне брака.
Глядя на бесстрастное лицо профессора, я так и не смог решить, подозревает он меня в отцовстве или нет. Чтобы прозондировать почву, я спросил:
– А как насчёт нашей аномалии? Вы разобрались с ней?
– Ну, сказать, что разобрался, было бы большим преувеличением. Но кое-что выяснил. И у вас, и у Дженнифер идентичное отклонение в структуре ДНК. Впрочем, отклонение – не слишком удачный термин. Уж больно оно... правильное, что ли. Я окрестил этот феномен j-аномалией, по имени вашей кузины. Думаю, это у вас наследственное.
– В таком случае, – заметил я, – наша аномалия не может быть причиной бесплодия.
– И да, и нет. Возможно, я ошибаюсь, однако предположу, что в вашей семье принято заключать браки между родственниками.
– Как вы догадались?
– Я исходил из допущения, что j-аномалия не результат случайной мутации в первом поколении, а устоявшийся наследственный признак. Дженнифер сказала, что её бывший муж не принадлежал к числу ваших ближних или дальних родственников, и именно в этом я усматриваю причину того, что их брак был бесплодным.
Ага, подумал я. Всё-таки он подозревает меня. И не просто подозревает, а почти уверен, что ребёнок мой.
– Значит, мы и дальше должны придерживаться экзогамии?
– Вовсе не обязательно. Более того, я категорически утверждаю обратное. Конечно, нужно провести более тщательное исследование ваших ДНК, но уже сейчас я знаю простейшее, но, возможно, не лучшее средство преодоления несовместимости – специальный антииммунный препарат кратковременного действия.
– Как это?
– Например, если вы захотите, чтобы женщина, не имеющая j-аномалии, забеременела от вас, ей нужно в надлежащее время принять определённую дозу иммунодепрессанта. Разумеется, только после консультации со специалистом.
Я изумлённо уставился на него:
– И всё? Так просто?
Профессор Альба покачал головой:
– Отнюдь не просто. Говоря на понятном вам языке, мне стоило большого труда взломать соответствующий код ваших ДНК и прочесть его. Одной из самых поразительных особенностей j-аномалии является её необычайная агрессивность. В процессе оплодотворения она стремится в точности скопировать свою структуру в ДНК парной хромосомы, фактически переделать её по своему образу и подобию. Это вызывает реакцию отторжения на молекулярном уровне, и в подавляющем большинстве случаев всё заканчивается ещё на стадии образования зиготы. Но если сопротивляемость... скажем так – «реципиента» будет подавлена, то шансы ДНК «донора» на успех значительно возрастут.
– Значит, обыкновенный иммунодепрессант, – ошеломлённо пробормотал я. – Всего-навсего иммунодепрессант.
– Какой угодно не подойдёт, – предупредил профессор. – Ведь это не обычное отторжение на клеточном уровне. Необходим препарат, воздействующий более глубоко, на молекулярную структуру.
Мало сказать, что я был потрясён. Я был просто сражён наповал. Тысячи лет колдуны ломали головы над тем, как выбраться из затягивающей нас трясины экзогамии и обеспечить стабильный приток свежей крови в Дома. Тысячи лет бесплодных изысканий не принесли ровно никакого результата... И вдруг простой смертный восьмидесяти лет отроду в течение одного дня находит разгадку и преподносит нам ответ на блюдечке с голубой каёмочкой!
Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и то немаловажное обстоятельство, что среди колдунов генетика не в особом почёте, слишком часто её применение на практике приводит к плачевным результатам, однако в данном случае решающую роль сыграло не наше невежество, а скорее свойственный всем нам комплекс превосходства над остальными людьми. Мы считали неоспоримым фактом, своего рода аксиомой, что наши могучие колдовские хромосомы начисто сметают защитные порядки слабеньких хромосомок простых смертных, уничтожают их, сжигают дотла... и никому даже в голову не пришло предположить обратное! Я чуть не рассмеялся, вспомнив одного моего знакомого, который потратил уйму времени на составление невероятно сложного заклятия и был ужасно огорчён, когда ни с первой попытки, ни с десятой, ни с двадцатой оно не возымело желаемого эффекта. Только непредвзятый взгляд лишённого предубеждений человека смог обнаружить ошибочность наших исходных допущений.
– Доктор Макартур, – произнёс озадаченный профессор Альба. – У вас такой вид, словно я помог вам открыть дверь в другие миры.
– В некотором смысле так и есть, – честно ответил я. – Вы какой памятник предпочитаете, из золота или платины?
Его глаза округлились:
– Что?
– Видите ли, профессор, эта генетическая аномалия присутствует не только у всех моих родственников, но и у многих моих соотечественников. Это... это результат одной древней мутации. Невесть сколько времени мы варимся в собственном соку, так что вопрос об эндогамии для нас очень актуален. Если ваша гипотеза найдёт экспериментальное подтверждение, то я гарантирую, что на моей родине вам поставят золотой памятник.
Воспользовавшись тем, что Рик, настойчиво жестикулируя, подзывал меня к себе, я извинился и отошёл, оставив профессора Альбу в полном недоумении. Впрочем, я и сам был нимало удивлён своей откровенностью.
Но времени собраться с мыслями у меня уже не осталось. Едва лишь я успел присоединиться к августейшему обществу членов королевского дома Астурии, как церемониймейстер дал знак слугам распахнуть двери и торжественно объявил:
– Дамы и господа! Её величество королева!
Эти слова вызвали у меня невольный вздох облегчения. До самого последнего момента, не отдавая себе отчёт, я панически боялся, что Анхела появится в обществе своего дебильного муженька. И хоть как бы я не убеждал себя в том, что меня не вдохновляет перспектива общаться со слабоумным королём, действительная причина была куда банальнее – я попросту ревновал. И ревновал дико.
Анхела будто сошла с обложки модного журнала. Есть женщины, которым не к лицу слишком шикарные наряды, – и таких, к слову сказать, большинство. Вместо того, чтобы выгодно подчёркивать красоту своей обладательницы, не в меру роскошная одежда затмевает её; поэтому даже в высших слоях общества редко встретишь женщину, которая одевается, как на сезонных показах мод. Конечно, хватает великосветских дур, покупающих всё, что предлагают им известные кутюрье. Чаще всего, подобные образчики «последнего крика моды», ни разу не ношенные, хранятся в гардеробах на зависть менее состоятельным подругам, а толку от них не больше, чем от почётных грамот добровольного общества защиты непородистых кошек.
Другое дело, если красота не обычная, а ослепительная, как вспышка молнии, хлёсткая, как удар кнута. Для такого редкого типа женщин, к которому принадлежала и Анхела, что-то среднее не подходит. Их одежда должна быть либо очень простой и непритязательной, либо представлять из себя нечто сногсшибательное, отвлекающее часть внимания от их чересчур броской внешности. Судя по всему, Анхела следовала этому правилу. Во время первой нашей встречи она была одета в шорты и свободную блузку, очень практично и без претензий, зато на приём явилась совершенно преображённая. На ней было потрясающее платье (могу поклясться – из последней коллекции мэтра Лавуазье), в её тщательно уложенных чёрных волосах то тут, то там, словно звёзды, сверкали алмазы чистой воды, пальцы обеих рук были унизаны кольцами, на запястьях красовались изящной работы браслеты с крупными бриллиантами. Снова вошедший в моду длинный боковой разрез при ходьбе почти полностью открывал взору её стройную ногу, обтянутую тонкой паутиной чулка, а чисто декоративная подвязка довершала картину, придавая ей оттенок глубокой, но ничуть не вульгарной, сексуальности.
Да уж, Анхела умела преподнести себя, тут возразить нечего. Она оттачивала это умение годами, оказавшись в незавидном положении красивой молодой женщины, на плечи которой взвалилось тяжкое бремя власти. Живой и острый ум, светившийся в её глазах, в сочетании с необыкновенной, завораживающей красотой, производил поистине магическое действие. Пусть Анхелу называли куклой, Крошкой Барби или как там ещё – но на самом деле она была Снежной Королевой, суровой, властной, решительной и в то же время необычайно женственной и желанной. Я уверен, что в этом зале не нашлось бы ни одного мужчины, который посмел бы перечить ей, ослушаться её приказа, воспротивиться её воле, который не пошёл бы ради неё в огонь и в воду. Я бы точно пошёл – и не только потому, что в огне я не сгорю, а в воде не утону. Я влюбился по уши и ничего не мог поделать с собой; даже мысль о ребёнке Дженнифер не отрезвляла меня. И если это очередное наваждение, я не хотел, чтобы оно прошло...
Когда Рик представлял меня Анхеле, я чуть ли не явственно слышал, как зал сотрясается от мысленного хохота. Без сомнения, все уже знали о нашей встрече в саду, и церемония представления по всем правилам дворцового этикета в данном случае выглядела несколько комично. Я подумал, что Анхела совершила ошибку, затеяв этот спектакль. Вместо того, чтобы сгладить впечатление от дневного инцидента, она лишь усугубила неловкость нашего положения.
Поняла это и сама Анхела. Хоть и с опозданием, она изменила свои планы и, выразив глубокое удовлетворение по поводу прибытия на Терру-де-Астурию столь дорогих гостей, дала знать, что торжественная часть приёма закончена. По залу засновали официанты, предлагая присутствующим еду и напитки, обстановка немного разрядилась. Впрочем, мы и дальше продолжали оставаться в центре внимания. Достаточно было Анхеле заговорить со мной или мне обратиться к ней, как все тут же замирали в напряжённом ожидании... даже не знаю, чего.
Наши мучения длились добрых полчаса, пока наконец не появились музыканты со своими инструментами. Они расположились на специальном возвышении, а тем временем центр зала опустел. Рик чинно поклонился Дженнифер и предложил ей руку. Будучи предупреждённым заранее, я пригласил на первый танец Анхелу.
На нас снова принялись глазеть, но теперь внимание к нашим персонам было вполне естественным. К тому же, как только прозвучали первые такты старинного вальса, кавалеры начали приглашать дам, и вскоре следить за нами стало непростым делом.
Я вёл Анхелу легко и непринуждённо, не прилагая ни малейших сознательных усилий, чтобы контролировать себя. Когда я был подростком, моя сестричка Дейдра как минимум трижды за вечер танцевала со мной; повзрослев, я не раз мысленно благодарил её за эти уроки. После такой капризной и прихотливой партнёрши, как она, я мог танцевать с кем угодно, что угодно и в каком угодно состоянии, даже вдребезги пьяный. Сейчас школа Дейдры пришлась как нельзя кстати. У меня кружилась голова от близости Анхелы, тонкий запах её духов сводил меня с ума, но мои движения были точными и уверенными.
Некоторое время мы танцевали молча. Я прижимал к себе Анхелу гораздо крепче, чем подобало, но она нисколько не возражала против подобной вольности. Немного собравшись с мыслями, я сказал первое, что пришло мне в голову:
– У вас великолепное платье.
– Брось, – коротко ответила она. – Не надо «выкать». Это смешно.
– Ладно. У тебя восхитительное платье. Откуда оно?
– Последний подарок Рика.
– От Лавуазье?
– Он так говорит.
– Рик или Лавуазье?
Анхела подняла голову и посмотрела мне в глаза:
– Странный у тебя юмор. И вообще, я не думаю, чтобы тебя интересовало моё платье. Тебя волнует только то, что под ним.
Я поморщился:
– Не будь такой ожесточённой, Анхела. Зачем мерить всех на один аршин?
– Можно подумать, ты не хочешь переспать со мной!
– Хочу и не стыжусь этого...
– Ещё бы!
– Кроме того, – продолжал я, – мне приятно твоё общество. Мне нравится, как ты выглядишь, нравится, как одеваешься, нравится, как ходишь и как танцуешь. Мне нравится, как ты говоришь, как смотришь, как смеёшься, как улыбаешься... даже то, как ты сердишься, мне нравится. Я мог бы часами любоваться тобой – просто тем, как ты...
– Пожалуйста, прекрати! – Анхела произнесла это резко и в то же время умоляюще. – Не оправдывайся.
– Я не оправдываюсь, я говорю, что думаю. Поверь, мне очень неловко за то, что случилось днём.
– Мне тоже неловко.
– Я вёл себя, как последний идиот.
– Я тоже была хороша.
– Боюсь, я влюбился.
– Боюсь, я тоже... – Спохватившись, она добавила: – Только ты не воображай, что...
– Я ничего не воображаю. Всё, что мог, я уже вообразил. Это произошло мгновенно и совершенно бесконтрольно.
– Как и у всех мужчин.
Эти неуместные обобщения начинали раздражать меня.
– Анхела, почему ты так зла? Я спрашиваю не за всех мужчин, а за себя конкретно.
– Разве ты не понимаешь?
– Представь себе, не понимаю. Ты злилась на меня ещё до того, как я стал целовать тебя. Почему?
Я думал, что Анхела не ответит, но ошибался. После некоторых колебаний она с вызовом посмотрела на меня.
– Ты прав. Я возненавидела тебя с первого взгляда.
– Но почему?
– Потому что ты понравился мне.
Я был поражён такой странной логикой, и далеко не сразу нашёлся, что сказать.
– У тебя в порядке вещей ненавидеть тех, кто тебе нравится?
– Нет, но ты случай особый.
– И что ты нашла во мне особенного?
– Это не я, а Рикардо. После возвращения из Магелланов он носится с идеей поженить нас.
Впервые за много лет я сбился с ритма танца. Впрочем, моё замешательство длилось недолго, и со стороны это вряд ли кто-нибудь заметил.
– Очень мило! Я, конечно, признателен Рику за заботу обо мне, но благодарственных дифирамбов петь ему не собираюсь.
– Я тоже не люблю, когда кто-то решает за меня и вместо меня, – сказала Анхела. – Тем более, что это уже входит у Рикардо в привычку – устраивать мою личную жизнь... – Последние слова были произнесены с горькой иронией. – Но знаешь, встретившись с тобой в саду, я подумала, что затея братца не так уж плоха... и тотчас возненавидела тебя.