Страница:
Когда Анхела перешла к последней странице, я уже увлечённо читал вместе с ней. То, о чём говорилось в конце доклада, в определённой степени касалось и меня.
– Ты всё-таки решила вынести на голосование поправку к конституции? – наконец спросил я.
– Да, – сказала она и на этот раз отвлеклась от чтения. – Хватит уже мучить братца. Конечно, было бы неплохо ещё поиздеваться над ним, попугать его короной, но время для шуток прошло.
– Ты уверена в успехе?
– Да.
– А вот Рик считает иначе.
Анхела пренебрежительно фыркнула:
– Он ничего не смыслит в практической политике, хотя неплохо разбирается в теории права. Если нельзя провести прямой референдум, это ещё не значит, что я не могу провести косвенный. В случае, когда парламент отвергнет поправку, я, как глава правительства, распущу его и назначу досрочные выборы. Они-то и будут моим референдумом. Все партии первым пунктом своих предвыборных программ поставят отношение к предлагаемой поправке, и те, кто выступит против, вряд ли наберут более семи процентов голосов. С учётом отсева карликовых партий, участвующих в выборах лишь для того, чтобы себя показать, сторонники поправки получат в Палате Представителей порядка девяноста процентов мандатов, а этого вполне достаточно, чтобы она прошла на ура. За Сенат можно не беспокоиться, он утверждает все законы простым большинством.
– Ловко, – сказал я. – Стало быть, вместо референдума – новые выборы?
– Необязательно. Руководство республиканцев сразу поймёт мою игру и, возможно, решит пойти на уступки, чтобы не терять мест в парламенте. Шансов на тот или иной исход дела поровну. Fifty-fifty13, как говорите вы... Извини, я опять забыла, что ты не англичанин.
– Ничего страшного, – сказал я. – Но послушай, если всё так просто, почему ты давно не отменила эту поправку.
Анхела покачала головой:
– Всё не так просто, Кевин. Видимо, Рикардо поведал тебе сказку о моей бешеной популярности в народе?
– Ну да.
– Он преувеличивает. Даже в самые лучшие времена мой рейтинг доверия не превышал семидесяти процентов, а около трети граждан считали, что я должна исполнять лишь функции номинального главы государства, предоставив парламентскому большинству формировать правительство по своему усмотрению. А четыре года назад на выборах вообще победили левые – конечно, не без содействия Рикардо, который решил устроить мне «отпуск», и тем не менее они получили условное большинство. Хотя их кабинет продержался недолго и вскоре подал в отставку, сам факт, что они получили мандат на формирование правительства, свидетельствует не в пользу моей популярности. Только в последнее время, когда возникла реальная угроза того, что Рикардо станет королём, чаша весов окончательно склонилась в мою сторону.
– А как насчёт тернового венца?
Анхела пристально вгляделась мне в глаза.
– Он не обязательно должен быть терновым. Всё зависит от обстоятельств... – Она бегло просмотрела концовку доклада. – Ладно. Дальше идут общие фразы о дружбе, любви и согласии. Это можно оставить без изменений. Подожди здесь минутку, Кевин. Я отдам текст спичрайтеру, чтобы к утру был готов окончательный вариант.
Мне пришлось ждать гораздо больше минутки – этак минут десять. Когда Анхела вернулась, я увидел в её глазах слёзы.
– Что с тобой? – спросил я, взяв её за руки. – Что случилось?
– Да так, ничего... Просто я вспомнила время, когда была молоденькой девушкой. Я мечтала о счастливой и дружной семье, о любящем, заботливом муже, о детях... Сейчас я чувствую, как эти мечты возвращаются.
– У нас всё будет хорошо, любимая, – сказал я, привлекая её к себе. – Твои мечты сбудутся. Обещаю тебе.
Целуя Анхелу, я почти рефлекторно привёл в действие несложное заклятие, которое составил и откомпилировал сразу после разговора с профессором Альбой. Руки у меня были заняты, поэтому пальцами я не щёлкал...
14. ЭРИК
– Ты всё-таки решила вынести на голосование поправку к конституции? – наконец спросил я.
– Да, – сказала она и на этот раз отвлеклась от чтения. – Хватит уже мучить братца. Конечно, было бы неплохо ещё поиздеваться над ним, попугать его короной, но время для шуток прошло.
– Ты уверена в успехе?
– Да.
– А вот Рик считает иначе.
Анхела пренебрежительно фыркнула:
– Он ничего не смыслит в практической политике, хотя неплохо разбирается в теории права. Если нельзя провести прямой референдум, это ещё не значит, что я не могу провести косвенный. В случае, когда парламент отвергнет поправку, я, как глава правительства, распущу его и назначу досрочные выборы. Они-то и будут моим референдумом. Все партии первым пунктом своих предвыборных программ поставят отношение к предлагаемой поправке, и те, кто выступит против, вряд ли наберут более семи процентов голосов. С учётом отсева карликовых партий, участвующих в выборах лишь для того, чтобы себя показать, сторонники поправки получат в Палате Представителей порядка девяноста процентов мандатов, а этого вполне достаточно, чтобы она прошла на ура. За Сенат можно не беспокоиться, он утверждает все законы простым большинством.
– Ловко, – сказал я. – Стало быть, вместо референдума – новые выборы?
– Необязательно. Руководство республиканцев сразу поймёт мою игру и, возможно, решит пойти на уступки, чтобы не терять мест в парламенте. Шансов на тот или иной исход дела поровну. Fifty-fifty13, как говорите вы... Извини, я опять забыла, что ты не англичанин.
– Ничего страшного, – сказал я. – Но послушай, если всё так просто, почему ты давно не отменила эту поправку.
Анхела покачала головой:
– Всё не так просто, Кевин. Видимо, Рикардо поведал тебе сказку о моей бешеной популярности в народе?
– Ну да.
– Он преувеличивает. Даже в самые лучшие времена мой рейтинг доверия не превышал семидесяти процентов, а около трети граждан считали, что я должна исполнять лишь функции номинального главы государства, предоставив парламентскому большинству формировать правительство по своему усмотрению. А четыре года назад на выборах вообще победили левые – конечно, не без содействия Рикардо, который решил устроить мне «отпуск», и тем не менее они получили условное большинство. Хотя их кабинет продержался недолго и вскоре подал в отставку, сам факт, что они получили мандат на формирование правительства, свидетельствует не в пользу моей популярности. Только в последнее время, когда возникла реальная угроза того, что Рикардо станет королём, чаша весов окончательно склонилась в мою сторону.
– А как насчёт тернового венца?
Анхела пристально вгляделась мне в глаза.
– Он не обязательно должен быть терновым. Всё зависит от обстоятельств... – Она бегло просмотрела концовку доклада. – Ладно. Дальше идут общие фразы о дружбе, любви и согласии. Это можно оставить без изменений. Подожди здесь минутку, Кевин. Я отдам текст спичрайтеру, чтобы к утру был готов окончательный вариант.
Мне пришлось ждать гораздо больше минутки – этак минут десять. Когда Анхела вернулась, я увидел в её глазах слёзы.
– Что с тобой? – спросил я, взяв её за руки. – Что случилось?
– Да так, ничего... Просто я вспомнила время, когда была молоденькой девушкой. Я мечтала о счастливой и дружной семье, о любящем, заботливом муже, о детях... Сейчас я чувствую, как эти мечты возвращаются.
– У нас всё будет хорошо, любимая, – сказал я, привлекая её к себе. – Твои мечты сбудутся. Обещаю тебе.
Целуя Анхелу, я почти рефлекторно привёл в действие несложное заклятие, которое составил и откомпилировал сразу после разговора с профессором Альбой. Руки у меня были заняты, поэтому пальцами я не щёлкал...
14. ЭРИК
После разговора с отцом и Амадисом я прилёг вздремнуть, рассчитывая лишь на пару часов, но проспал добрых шесть, что не входило в мои планы. Зато проснувшись я почувствовал себя бодрым и отдохнувшим, а состояние глубокой подавленности сменилось вполне терпимой угнетённостью. Кошмар последних дней постепенно отступал под натиском присущего мне оптимизма и жизнелюбия. Хотя по-прежнему я видел будущее отнюдь не в розовых тонах – но уже и не в чёрных.
Времени отлёживаться не было. Мои наручные часы (подарок тёти Бренды) показывали, что в Авалоне перевалило за полдень. Я встал, кое-как привёл себя в порядок, сменил помятую одежду на новую, затем прошёл в свой кабинет и первым делом связался с Морисом – у него было специально настроенное на меня зеркальце, которым мог воспользоваться и простой смертный.
– Привет, Морис, – сказал я, когда его изображение появилось в моём зеркале. – Как у тебя дела?
– Да никак, – ответил он. – Всё спокойно, без изменений.
– Кто-нибудь появлялся?
– Только Дионис, всего на минутку. Он искал тебя, но я сказал, что ты в Солнечном Граде, и он убрался... Гм... Выразил соболезнование по поводу кончины моего мира.
– Понятно. Надеюсь, ты изобразил скорбную мину?
– Необходимости изображать не было, она сама изобразилась. Как подумаю о миллиардах людей, мужчин и женщин, взрослых и детей; у каждого были свои мечты, надежды, планы на будущее... И всё это в одночасье рухнуло, превратилось в ничто, развеялось по ветру радиоактивным пеплом. Теперь спокойствие самого вшивого из ваших колдунов стоит по меньшей мере шести сотен жизней простых смертных... будьте вы прокляты!.. – Морис умолк и потёр лоб. – Кажется, я повторяюсь.
– Повторяйся почаще, – сказал я, и это было искренне. – Не позволяй мне забыть о том, что произошло.
– Ты и так не забудешь, я в этом уверен. Кстати, что говорят в твоём Доме о смерти Ладислава?
– Как и везде, всякое. Мой дядя Амадис, между прочим, здорово напугал меня.
– Чем же?
– Он предположил (не знаю, насколько серьёзно), что Ладислав совершил на Земле Юрия Великого какое-то чудовищное преступление и решил замести следы, развязав мировую войну. А сам погиб по неосторожности.
Морис присвистнул:
– Ого!
– Вот именно. Я тоже так подумал.
– Чёрт побери! Он в двух шагах от правды! Стоит ему копнуть чуть глубже...
– Не беспокойся. Амадис копать не будет. И никто не будет. У нас есть неписаное правило, согласно которому мёртвых не судят. Даже если кому-то ещё взбредёт в голову нечто подобное, дальше догадок он не пойдёт и не станет доискиваться правды ради самой правды – благо в последнее время никто из колдунов не пропадал без вести. Так что любое расследование в этом направлении будет воспринято в Даж-Доме как смертельное оскорбление.
– У вас на каждом шагу сталкиваешься с условностями и предрассудками, – не удержался от замечания Морис.
– Точно, – не стал отрицать я. – Однако признай, что эта условность нам на руку.
– Согласен, – кивнул Морис. – Какие у тебя планы?
– Ненадолго отлучусь, – ответил я. – Похоже, наши поиски зашли в тупик. Я обращусь за помощью к Диане.
Морис опять встревожился:
– А может, не надо? Может, мы ещё попытаемся... то есть, ты попытаешься. Знаешь, это очень опасно...
– Знаю. Я не собираюсь открывать Диане все наши карты... гм, открою только часть карт. Уверяю тебя, она ничего не заподозрит. Всё будет выглядеть совершенно невинно.
Я изложил ему свой план, и после некоторых колебаний он согласился. На этом мы попрощались.
Закончив разговор, я спрятал зеркальце в карман, выдвинул ящик стола и достал оттуда запечатанный конверт. Без имени, без адреса, без какой-либо другой надписи, вроде: «Вскрыть в случае моей смерти или исчезновения». Его и так вскроют, с надписью или без неё, если со мной что-нибудь случится. Вот только кто вскроет?..
Вздохнув, я взял ручку и написал:
«Строго секретно! Лично в руки моему отцу, королю. Эрик, сын Брендона».
Очень драматично!
Тьфу!..
Да ну его к чёрту!
Я скомкал письмо, положил его в пепельницу и поджёг. Глядя на пожирающее бумагу пламя, я с тоской думал о том, что по-настоящему никому не доверяю – даже отцу, даже маме...
Когда письмо догорело, я в лучших традициях шпионских романов отнёс пепельницу в туалет, высыпал её содержимое в унитаз и спустил воду.
«...А мне костёр не страшен,
и пусть со мной умрёт
моя святая тайна...»
Умирать я не собирался, я хотел жить. Но даже бессмертные колдуны в конечном итоге смертны, притом внезапно смертны, что лишний раз подтвердил случай с Ладиславом. Я вовсе не альтруист; подобно большинству людей, я прежде всего думаю о себе, а уже потом – обо всех остальных. Я уничтожил письмо, написанное лишь неделю назад, из чисто эгоистических соображений. Если мне суждено в скором времени принять смерть, то я хотел умереть спокойно, не мучаясь в последние мгновения жизни мыслью о том, что, возможно, вслед за мной (и по моей вине!) в могилу отправятся сотни миллиардов мыслящих существ. Мой умеренный эгоизм был далёк от концепции «после меня – хоть потоп».
Разделавшись с письмом, я пошёл к маме. К счастью, она была занята и без лишних разговоров переправила меня в Авалон, отложив на потом все расспросы о моих дальнейших планах в свете последних событий – гибели Ладислава и примирения с Володарем. Хоть это хорошо. Сейчас я не был расположен к откровенности, а скрытничать и уклоняться от прямых ответов мне тоже не улыбалось. Мама остро чувствовала малейшую фальшь, и моя неискренность её бы очень огорчила...
Когда я «приземлился», Колин задержал мою руку в своей, чтобы крепко пожать её, затем похлопал меня по плечу.
– Добро пожаловать, Эрик, – сердечно произнёс он. – Давненько ты у нас не был. Теперь решил наверстать упущенное?
– В каком смысле? – не понял я.
– Ведь до свадьбы ещё две недели, – объяснил Колин.
– А-а. Нет, дядя, я всего лишь на пару часов. Только навещу Диану, поболтаю с ней немного и сразу же вернусь. У меня дела в Экваторе.
Колин вздохнул:
– Очень жаль. Бренда будет огорчена... Ты плохой мальчик, Эрик, – сварливо добавил он, подражая манере Моргана Фергюсона. – По Диане, видишь ли, соскучился, а по дядюшке Колину и тётушке Бренде – нет.
– Ошибаешься, дядя, – ответил я. – По вам я тоже соскучился. Обещаю, что после свадьбы останусь погостить. – И подумал: «Если получится».
– Ловлю тебя на слове.
Для Колина и Бренды я был больше, чем просто любимым племянником, скорее полноправным членом их семьи, фактически третьим сыном. Что и неудивительно – ведь моя мать приходилась родной сестрой Колину, а мой отец и Бренда были близнецами. Бриан и Мел, дети Колина и Бренды, заменяли мне родных братьев (так как настоящих у меня не было и, судя по всему, их появление вряд ли предвиделось). Особенно я был дружен с Брианом. Мы родились с интервалом в несколько месяцев, но сейчас, из-за разного течения времени в наших родных мирах, он был моложе меня года на четыре, а то и на все пять. Маменькин сыночек Бриан до сих пор цеплялся за юбку Бренды; в наших детских вылазках в быстрый поток он выдерживал от силы неделю субъективного времени, после чего, истосковавшись по матери, возвращался обратно в Авалон. Главным образом он путешествовал по мирам вместе с Брендой, а поскольку та вела довольно оседлый образ жизни, то биологический возраст Бриана был почти в точности был равен количеству лет, прошедших на Земле Артура с момента его рождения. Что же касается меня, то, родившись двадцать два года назад по отсчёту Основного потока, я и есть двадцатидвухлетний, хотя на моей родине, в Царстве Света, прошло без малого двадцать пять лет. Это из-за того, что много времени я провёл в Сумерках Дианы и в Авалоне.
Кстати, о Бриане – лёгок на помине. Когда мы вышли из «ниши» в кабинет Колина, он сидел за отцовским рабочим столом и увлечённо шарил пальцами по клавиатуре компьютера. Увидев меня, он улыбнулся:
– Привет, Эрик. Рад тебя видеть.
– Взаимно, – сказал я. – Привет, братишка.
Бриан надавил ещё несколько клавиш, встал из-за стола и подошёл ко мне. Мы пожали друг другу руки.
А между тем Колин, снедаемый недобрыми предчувствиями, бросился к своему компьютеру.
– Так я и думал! – удручённо произнёс он, взглянув на экран. – Стоило мне на минуту отлучиться... Что ты ещё наворотил?
– Да ничего особенного, – ответил Бриан. – Установил защиту, и только.
– А на кой чёрт она мне сдалась? Я что, храню здесь государственные секреты? Или порнографические клипы? Из всех наших домочадцев в большинстве моих выкладок разберутся только Диана, Кевин и, возможно, Бренда. А для них любая защита не помеха.
– Ну, не говори! – обиженно возразил Бриан. – Это очень крутая защита. Не зная пароля, никто не расшифрует твои файлы. Даже я. Даже мама. Даже Диана. Даже Кевин.
– Вот спасибо! – саркастически промолвил Колин. – А вдруг я сам забуду пароль? Что тогда, вешаться?
– Придумай такой, который не забудешь. Например, своё имя.
– Отлично! Гениально! Первое, что сделает мало-мальски смышлёный взломщик, так это наберёт моё имя. Хороша защита!
– Тогда запиши пароль на листке бумаги и спрячь её в надёжном месте, – посоветовал Бриан. – А ещё лучше, придумай что-нибудь экстравагантное. Например «Колин дурак». Никто не додумается.
Колин фыркнул:
– Да уж... Зато теперь я знаю, какой пароль установлен на твоём компьютере. «Бриан дурак». Я же обойдусь и без паролей, и без дураков. Убери всю эту гадость. И поторапливайся, пока я по-настоящему не рассердился. Радуйся, что пришёл Эрик. На сегодня наш урок закончен.
С оскорблённым видом непризнанного гения Бриан сел в кресло и принялся лениво щёлкать клавишами.
Колин посмотрел на меня и беспомощно развёл руками:
– Что мне с ним делать, ума не приложу. Пытаюсь заинтересовать его физикой, но он... Сам видишь – корчит из себя крутого программера.
– А что тут плохого? – ворчливо отозвался Бриан. – Не понимаю, почему ты так огорчаешься. В конце концов, я же мамин сыночек и следую по её стопам. Займись лучше Мелом. Он твой любимчик, вот и делай из него нобелевского лауреата.
Сказано это было беззлобно, скорее даже с добродушным юмором. Факт, что Мел был любимцем Колина (как-никак, первенец), не вызывал у Бриана ни раздражения, ни зависти. Он больше тянулся к матери, и Бренда, надо признать, хоть явно этого не выказывала, всё же предпочитала старшему сыну младшего. Такое положение вещей устраивало обоих братьев: «папин любимчик» Мел и «мамин сыночек» Бриан жили в мире и согласии и никогда не ссорились друг с другом из-за внимания родителей.
Правда, в последнее время Колин стал предпринимать отчаянные попытки обратить Бриана в свою веру, но, как и в случае с Мелом, терпел поражение. Бриан не интересовался теоретической физикой, его не волновали ни глобальные космические проблемы, ни вопросы взаимодействия элементарных частиц. Если Мел был всецело поглощён охотой за юбками, то главным увлечением Бриана, который пока что бегал только за одной юбкой (о чём я уже говорил), были компьютеры. Причём «увлечение» – это ещё мягко сказано. Подобно Бренде, он был помешан на компьютерах и в своём юношеском максимализме доходил до того, что рассматривал их не как инструмент, призванный в конечном счёте облегчить человеку труд (и усложнить его жизнь), а как самодостаточную ценность, некую вещь в себе. Бриан ломал всё, что попадалось ему под руку – отдельные программы и целые операционные системы, – просто так, из чистого любопытства, исключительно для того, чтобы узнать, как они работают изнутри. Он постоянно что-то менял, отлаживал, «совершенствовал» уже существующие программы, писал новые, однако вопрос, зачем он это делает, почти всегда ставил его в тупик. Конечный результат интересовал Бриана лишь постольку-поскольку; ему доставлял удовольствие сам процесс.
– Вот и всё, – сообщил Бриан, перезагрузив систему. – Теперь всё будет как раньше. Доволен?
– Вполне, – сказал Колин. – Ты уж не обессудь, что я не оценил твоих добрых намерений. – И уже ко мне: – Присаживайся, Эрик. Или ты спешишь? Диана знает о твоём визите?
– Ещё нет, – ответил я, сел в кресло возле полок с книгами и закурил. – Хочу сделать ей сюрприз.
– Тогда мой тебе совет: сделай свой сюрприз этак через полчаса, но не раньше.
– Почему? – спросил я, но тут же сконфузился и смущённо промямлил: – Понятно...
Бриан рассмеялся, от души забавляясь выражением моего лица. А Колин слегка улыбнулся:
– Ничего ты не понял. Всё как раз наоборот. Артур сейчас с Брендой, у них там какое-то совещание. А Диана, пользуясь случаем, работает с тем чудо-компьютером.
– Ага...
– Поэтому, – продолжал Колин, – тебе лучше подождать, пока не освободится Бренда. Иначе Диана будет винить тебя в том, что ты отнял у неё драгоценное машинное время.
– Точно, – согласился я, как никто другой зная, чем чревато отвлекать Диану от любимого дела.
Мой взгляд по старой привычке обратился на участок стены меж двух окон позади кресла Колина. Каково же было моё удивление, когда я увидел там большой, в человеческий рост, портрет Бренды! В первый момент я решил, что мне почудилось, и моргнул глазами. Однако видение не исчезло – Бренда, одетая в восхитительное платье цвета морской волны, держала в руках букет васильков и улыбалась мне своей обворожительной, чуть лукавой улыбкой. Раньше на этом месте висел портрет Дианы... вернее, если быть точным, портрет моей двоюродной тётки Дейдры, которая, получив от Источника новое тело, уступила своё прежнее Диане. Этот портрет был здесь сколько я себя помню; я так привык к нему, что лишь на тринадцатом году жизни мне пришло в голову поинтересоваться, с какой это стати Колин держит в своём кабинете портрет Дианы. Тогда Бренда объяснила мне, чей на самом деле это портрет, и поведала трогательную историю о безответной юношеской любви своего мужа. Даже после того, как Колин и Бренда поженились, а Диана обрела свой нынешний облик, портрет продолжал висеть на прежнем месте – если верить Бренде, именно она настояла на этом, отговорив Колина от затеи повесить здесь их свадебный портрет.
Перехватив мой взгляд, Колин сказал:
– Заметил, наконец?
Я растерянно пожал плечами:
– Знаешь, поначалу даже не обратил внимания. Хотя сразу почувствовал, что здесь что-то не на месте, но никак не мог понять, что именно.
Колин понимающе кивнул:
– В этом нет ничего удивительного. В привычной обстановке мы зачастую видим не то, что есть на самом деле, а то, что ожидаем увидеть. Я и вовсе проявил чудеса невнимательности, лишь на второй день обнаружил подмену.
– Подмену? – переспросил я, сбитый с толку. – Значит, это не ты...
– Это Шон умыкнул Диану, – с ухмылкой вставил Бриан. – Последние полгода он клянчил её у отца, а когда обломился получать отказы, взял и стибрил. Сговорился с Пенелопой, она написала мамин портрет, и они вместе совершили кражу. По моим сведениям, пока Шон делал своё чёрное дело, Пенни стояла на стрёме.
Я рассмеялся:
– Однако же!..
Портрет Бренды определённо был создан с целью подмены – написанный в похожей манере, в точно таких же тонах, платье было точно такого же цвета и фасона, как у Дианы, и причёска, и букет васильков в руках... Вместе с тем, это не была копия с лицом Бренды и более светлыми волосами. На портрете была изображена Бренда – такой, какой бы она выглядела в действительности, если бы сделала себе соответствующую причёску, надела такое платье и взяла в руки букет васильков. Бесспорно, подумал я, Пенелопа обладает незаурядным художественным даром. Хотя я мало разбирался в живописи, но готов был поспорить на что угодно, что эта её картина близка к категории шедевра.
– Между прочим, – заметил Колин, – со стороны Шона это был ловкий ход. Негодный мальчишка знал, что у меня язык не повернётся даже отчитать его, не говоря уже о том, чтобы требовать обратно похищенную картину. – И он любовно посмотрел на портрет жены. – Правду сказать, я был близок к тому, чтобы уступить его просьбам. В последнее время Шон меня буквально извёл. Приходит, когда я занят работой, и так вежливо спрашивает: «Дядя, я не помешаю?» – затем устраивается в углу, сидит тихо, смирно, даже не курит, и всё пялится на картину. Когда я, в конце концов, не выдерживаю и прогоняю его, он извиняется и покорно уходит, но спустя несколько часов возвращается. «Ты уже не сердишься, дядя?» – и представление продолжается.
Я закашлялся от разобравшего меня очередного приступа смеха.
– И всё-таки странно, – сказал, прочистив горло. – Почему Шон облюбовал именно этот портрет? Я, конечно, не эксперт, но мне кажется, что портреты Дианы, которые написала Пенелопа, гораздо лучше.
– Это с какой стороны посмотреть, – возразил Бриан. – Все портреты Дианы, которые штампует Пенелопа, страдают однобокостью. На них изображена не женщина как таковая, а мать, в лучшем случае – старшая сестра. Ты, Эрик, этого не замечаешь, потому что видишь в Диане друга, но не женщину. А для Шона это очень важно – видеть на портрете женщину.
Колин хмыкнул, а на его губах заиграла добродушная улыбка:
– Устами младенца глаголет истина. Взрослеешь, сынок.
– Я давно взрослый! – искренне (и совсем по-детски) возмутился Бриан. – Неужели, чтобы убедить тебя в этом, я должен пуститься в загул а-ля Мел?
Колин открыл было рот, чтобы ответить (разумеется, отрицательно), но тут зашелестела, отворяясь, дверь «ниши», и в кабинет впорхнула Дейдра.
– Привет всем! – жизнерадостно заявила она, одарив нас своей лучезарной улыбкой. – Эрик, негодник, ты заставляешь меня гоняться за тобой! Я в Сумерки Дианы – ты в Солнечный Град; я туда – а ты сюда. Но, боюсь, ты пожаловал в Авалон не ради встречи со мной.
Я встал с кресла и подошёл к ней.
– Почему же, сестричка, и ради тебя тоже. Я по тебе соскучился.
По своему обыкновению, Дейдра поцеловала меня в губы. Неожиданно для самого себя, я совсем не по-братски затянул наш поцелуй. Впрочем, длилось это лишь какое-то мгновение и со стороны выглядело совершенно невинно. Колин с Брианом не заметили ничего неладного.
Дейдра поддела свою руку под мой локоть и ласково обратилась к Колину:
– Дядя, ты не злишься, что я так бесцеремонно вторглась?
Колин покачал головой:
– На тебя невозможно злиться, племяшка. Даже если бы ты застала меня с женщиной в... э-э, щекотливой обстановке...
Дейдра звонко рассмеялась:
– В «щекотливой обстановке», как ты выражаешься, тебя можно застать только с Брендой. А мне точно известно, что сейчас она у моего отца. Так что я ничем не рисковала. Ты до скуки верный муж.
– Зато с Мелом тебе не придётся скучать, – ехидно вставил Бриан. – Ему явно не грозит умереть от супружеской верности.
Колин укоризненно посмотрел на своего младшего сына и, видимо, мысленно выбранил его. Дейдра, если и обиделась, то не подала вида.
– Ты говоришь так из зависти, братишка. Признайся, ты был бы не против оказаться на месте Мела, ведь правда?
Щёки Бриана покрылись густым румянцем. Он в смущении опустил глаза, но спустя пару секунд с вызовом глянул на Дейдру и резко выпалил:
– А кто бы не хотел? Назови мне такого дурака.
Колин усмехнулся, Дейдра тоже. А я ободряюще подмигнул Бриану.
– Ладно, – сказала Дейдра. – Не возражаете, если я похищу у вас Эрика? Хочу поболтать с ним, пока Диана занята.
Колин и Бриан не возражали, да и возражать было бессмысленно. Перечить женщине вообще дело неблагодарное, а перечить Дейдре – неблагодарно вдвойне. Колин только сказал со вздохом:
– Вот так всегда. В кои-то веки объявился мой любимый племянник, и тут же его уводят.
А Бриан с мрачным видом прокомментировал:
– Отмена урока отменяется. Как обычно, мне достаётся полезное, а Эрику – приятное.
Для экономии времени Дейдра снова воспользовалась «нишей» Колина, поскольку её покои находились чуть ли не в противоположном конце сильно разросшегося за последние двадцать лет Камелота. (Кстати, это вовсе не тот Камелот, о котором говорится в легендах. Дядя Артур окрестил так авалонский дворец в память о давно сгинувшем замке, где наш великий предок устраивал свои знаменитые посиделки за Круглым Столом.)
Времени отлёживаться не было. Мои наручные часы (подарок тёти Бренды) показывали, что в Авалоне перевалило за полдень. Я встал, кое-как привёл себя в порядок, сменил помятую одежду на новую, затем прошёл в свой кабинет и первым делом связался с Морисом – у него было специально настроенное на меня зеркальце, которым мог воспользоваться и простой смертный.
– Привет, Морис, – сказал я, когда его изображение появилось в моём зеркале. – Как у тебя дела?
– Да никак, – ответил он. – Всё спокойно, без изменений.
– Кто-нибудь появлялся?
– Только Дионис, всего на минутку. Он искал тебя, но я сказал, что ты в Солнечном Граде, и он убрался... Гм... Выразил соболезнование по поводу кончины моего мира.
– Понятно. Надеюсь, ты изобразил скорбную мину?
– Необходимости изображать не было, она сама изобразилась. Как подумаю о миллиардах людей, мужчин и женщин, взрослых и детей; у каждого были свои мечты, надежды, планы на будущее... И всё это в одночасье рухнуло, превратилось в ничто, развеялось по ветру радиоактивным пеплом. Теперь спокойствие самого вшивого из ваших колдунов стоит по меньшей мере шести сотен жизней простых смертных... будьте вы прокляты!.. – Морис умолк и потёр лоб. – Кажется, я повторяюсь.
– Повторяйся почаще, – сказал я, и это было искренне. – Не позволяй мне забыть о том, что произошло.
– Ты и так не забудешь, я в этом уверен. Кстати, что говорят в твоём Доме о смерти Ладислава?
– Как и везде, всякое. Мой дядя Амадис, между прочим, здорово напугал меня.
– Чем же?
– Он предположил (не знаю, насколько серьёзно), что Ладислав совершил на Земле Юрия Великого какое-то чудовищное преступление и решил замести следы, развязав мировую войну. А сам погиб по неосторожности.
Морис присвистнул:
– Ого!
– Вот именно. Я тоже так подумал.
– Чёрт побери! Он в двух шагах от правды! Стоит ему копнуть чуть глубже...
– Не беспокойся. Амадис копать не будет. И никто не будет. У нас есть неписаное правило, согласно которому мёртвых не судят. Даже если кому-то ещё взбредёт в голову нечто подобное, дальше догадок он не пойдёт и не станет доискиваться правды ради самой правды – благо в последнее время никто из колдунов не пропадал без вести. Так что любое расследование в этом направлении будет воспринято в Даж-Доме как смертельное оскорбление.
– У вас на каждом шагу сталкиваешься с условностями и предрассудками, – не удержался от замечания Морис.
– Точно, – не стал отрицать я. – Однако признай, что эта условность нам на руку.
– Согласен, – кивнул Морис. – Какие у тебя планы?
– Ненадолго отлучусь, – ответил я. – Похоже, наши поиски зашли в тупик. Я обращусь за помощью к Диане.
Морис опять встревожился:
– А может, не надо? Может, мы ещё попытаемся... то есть, ты попытаешься. Знаешь, это очень опасно...
– Знаю. Я не собираюсь открывать Диане все наши карты... гм, открою только часть карт. Уверяю тебя, она ничего не заподозрит. Всё будет выглядеть совершенно невинно.
Я изложил ему свой план, и после некоторых колебаний он согласился. На этом мы попрощались.
Закончив разговор, я спрятал зеркальце в карман, выдвинул ящик стола и достал оттуда запечатанный конверт. Без имени, без адреса, без какой-либо другой надписи, вроде: «Вскрыть в случае моей смерти или исчезновения». Его и так вскроют, с надписью или без неё, если со мной что-нибудь случится. Вот только кто вскроет?..
Вздохнув, я взял ручку и написал:
«Строго секретно! Лично в руки моему отцу, королю. Эрик, сын Брендона».
Очень драматично!
Тьфу!..
Да ну его к чёрту!
Я скомкал письмо, положил его в пепельницу и поджёг. Глядя на пожирающее бумагу пламя, я с тоской думал о том, что по-настоящему никому не доверяю – даже отцу, даже маме...
Когда письмо догорело, я в лучших традициях шпионских романов отнёс пепельницу в туалет, высыпал её содержимое в унитаз и спустил воду.
«...А мне костёр не страшен,
и пусть со мной умрёт
моя святая тайна...»
Умирать я не собирался, я хотел жить. Но даже бессмертные колдуны в конечном итоге смертны, притом внезапно смертны, что лишний раз подтвердил случай с Ладиславом. Я вовсе не альтруист; подобно большинству людей, я прежде всего думаю о себе, а уже потом – обо всех остальных. Я уничтожил письмо, написанное лишь неделю назад, из чисто эгоистических соображений. Если мне суждено в скором времени принять смерть, то я хотел умереть спокойно, не мучаясь в последние мгновения жизни мыслью о том, что, возможно, вслед за мной (и по моей вине!) в могилу отправятся сотни миллиардов мыслящих существ. Мой умеренный эгоизм был далёк от концепции «после меня – хоть потоп».
Разделавшись с письмом, я пошёл к маме. К счастью, она была занята и без лишних разговоров переправила меня в Авалон, отложив на потом все расспросы о моих дальнейших планах в свете последних событий – гибели Ладислава и примирения с Володарем. Хоть это хорошо. Сейчас я не был расположен к откровенности, а скрытничать и уклоняться от прямых ответов мне тоже не улыбалось. Мама остро чувствовала малейшую фальшь, и моя неискренность её бы очень огорчила...
* * *
В Авалоне меня встретил Колин. Вернее сказать, принял, а ещё точнее – поймал, когда я, после маминого прицельного броска, перелетел через бесконечность. Не скажу, что мне нравилось выступать в роли волейбольного мяча, но выбирать не приходилось. Как и любой другой обыкновенный колдун, я не мог своим ходом попасть из Экватора в Срединные миры – а только с помощью адепта Источника. Метод «бросить-и-поймать» наиболее часто использовался адептами для транспортировки всякой-всячины – от неодушевлённых предметов, вроде книг или оружия, до отдельных людей и даже целых делегаций. Этот способ выгодно отличался от прочих быстротой и удобством; к тому же, несмотря на кажущуюся рискованность, он был вполне надёжен, и за тридцать лет, прошедших с момента его открытия, не было зарегистрировано ни одного сколько-нибудь серьёзного происшествия. Тем не менее, когда речь идёт о людях, нелишне подстраховаться и даже перестраховаться. Поэтому в таких случаях адепты предпочитают иметь дело со своими обычными напарниками. У моей мамы это Колин, у отца – тётя Бренда.Когда я «приземлился», Колин задержал мою руку в своей, чтобы крепко пожать её, затем похлопал меня по плечу.
– Добро пожаловать, Эрик, – сердечно произнёс он. – Давненько ты у нас не был. Теперь решил наверстать упущенное?
– В каком смысле? – не понял я.
– Ведь до свадьбы ещё две недели, – объяснил Колин.
– А-а. Нет, дядя, я всего лишь на пару часов. Только навещу Диану, поболтаю с ней немного и сразу же вернусь. У меня дела в Экваторе.
Колин вздохнул:
– Очень жаль. Бренда будет огорчена... Ты плохой мальчик, Эрик, – сварливо добавил он, подражая манере Моргана Фергюсона. – По Диане, видишь ли, соскучился, а по дядюшке Колину и тётушке Бренде – нет.
– Ошибаешься, дядя, – ответил я. – По вам я тоже соскучился. Обещаю, что после свадьбы останусь погостить. – И подумал: «Если получится».
– Ловлю тебя на слове.
Для Колина и Бренды я был больше, чем просто любимым племянником, скорее полноправным членом их семьи, фактически третьим сыном. Что и неудивительно – ведь моя мать приходилась родной сестрой Колину, а мой отец и Бренда были близнецами. Бриан и Мел, дети Колина и Бренды, заменяли мне родных братьев (так как настоящих у меня не было и, судя по всему, их появление вряд ли предвиделось). Особенно я был дружен с Брианом. Мы родились с интервалом в несколько месяцев, но сейчас, из-за разного течения времени в наших родных мирах, он был моложе меня года на четыре, а то и на все пять. Маменькин сыночек Бриан до сих пор цеплялся за юбку Бренды; в наших детских вылазках в быстрый поток он выдерживал от силы неделю субъективного времени, после чего, истосковавшись по матери, возвращался обратно в Авалон. Главным образом он путешествовал по мирам вместе с Брендой, а поскольку та вела довольно оседлый образ жизни, то биологический возраст Бриана был почти в точности был равен количеству лет, прошедших на Земле Артура с момента его рождения. Что же касается меня, то, родившись двадцать два года назад по отсчёту Основного потока, я и есть двадцатидвухлетний, хотя на моей родине, в Царстве Света, прошло без малого двадцать пять лет. Это из-за того, что много времени я провёл в Сумерках Дианы и в Авалоне.
Кстати, о Бриане – лёгок на помине. Когда мы вышли из «ниши» в кабинет Колина, он сидел за отцовским рабочим столом и увлечённо шарил пальцами по клавиатуре компьютера. Увидев меня, он улыбнулся:
– Привет, Эрик. Рад тебя видеть.
– Взаимно, – сказал я. – Привет, братишка.
Бриан надавил ещё несколько клавиш, встал из-за стола и подошёл ко мне. Мы пожали друг другу руки.
А между тем Колин, снедаемый недобрыми предчувствиями, бросился к своему компьютеру.
– Так я и думал! – удручённо произнёс он, взглянув на экран. – Стоило мне на минуту отлучиться... Что ты ещё наворотил?
– Да ничего особенного, – ответил Бриан. – Установил защиту, и только.
– А на кой чёрт она мне сдалась? Я что, храню здесь государственные секреты? Или порнографические клипы? Из всех наших домочадцев в большинстве моих выкладок разберутся только Диана, Кевин и, возможно, Бренда. А для них любая защита не помеха.
– Ну, не говори! – обиженно возразил Бриан. – Это очень крутая защита. Не зная пароля, никто не расшифрует твои файлы. Даже я. Даже мама. Даже Диана. Даже Кевин.
– Вот спасибо! – саркастически промолвил Колин. – А вдруг я сам забуду пароль? Что тогда, вешаться?
– Придумай такой, который не забудешь. Например, своё имя.
– Отлично! Гениально! Первое, что сделает мало-мальски смышлёный взломщик, так это наберёт моё имя. Хороша защита!
– Тогда запиши пароль на листке бумаги и спрячь её в надёжном месте, – посоветовал Бриан. – А ещё лучше, придумай что-нибудь экстравагантное. Например «Колин дурак». Никто не додумается.
Колин фыркнул:
– Да уж... Зато теперь я знаю, какой пароль установлен на твоём компьютере. «Бриан дурак». Я же обойдусь и без паролей, и без дураков. Убери всю эту гадость. И поторапливайся, пока я по-настоящему не рассердился. Радуйся, что пришёл Эрик. На сегодня наш урок закончен.
С оскорблённым видом непризнанного гения Бриан сел в кресло и принялся лениво щёлкать клавишами.
Колин посмотрел на меня и беспомощно развёл руками:
– Что мне с ним делать, ума не приложу. Пытаюсь заинтересовать его физикой, но он... Сам видишь – корчит из себя крутого программера.
– А что тут плохого? – ворчливо отозвался Бриан. – Не понимаю, почему ты так огорчаешься. В конце концов, я же мамин сыночек и следую по её стопам. Займись лучше Мелом. Он твой любимчик, вот и делай из него нобелевского лауреата.
Сказано это было беззлобно, скорее даже с добродушным юмором. Факт, что Мел был любимцем Колина (как-никак, первенец), не вызывал у Бриана ни раздражения, ни зависти. Он больше тянулся к матери, и Бренда, надо признать, хоть явно этого не выказывала, всё же предпочитала старшему сыну младшего. Такое положение вещей устраивало обоих братьев: «папин любимчик» Мел и «мамин сыночек» Бриан жили в мире и согласии и никогда не ссорились друг с другом из-за внимания родителей.
Правда, в последнее время Колин стал предпринимать отчаянные попытки обратить Бриана в свою веру, но, как и в случае с Мелом, терпел поражение. Бриан не интересовался теоретической физикой, его не волновали ни глобальные космические проблемы, ни вопросы взаимодействия элементарных частиц. Если Мел был всецело поглощён охотой за юбками, то главным увлечением Бриана, который пока что бегал только за одной юбкой (о чём я уже говорил), были компьютеры. Причём «увлечение» – это ещё мягко сказано. Подобно Бренде, он был помешан на компьютерах и в своём юношеском максимализме доходил до того, что рассматривал их не как инструмент, призванный в конечном счёте облегчить человеку труд (и усложнить его жизнь), а как самодостаточную ценность, некую вещь в себе. Бриан ломал всё, что попадалось ему под руку – отдельные программы и целые операционные системы, – просто так, из чистого любопытства, исключительно для того, чтобы узнать, как они работают изнутри. Он постоянно что-то менял, отлаживал, «совершенствовал» уже существующие программы, писал новые, однако вопрос, зачем он это делает, почти всегда ставил его в тупик. Конечный результат интересовал Бриана лишь постольку-поскольку; ему доставлял удовольствие сам процесс.
– Вот и всё, – сообщил Бриан, перезагрузив систему. – Теперь всё будет как раньше. Доволен?
– Вполне, – сказал Колин. – Ты уж не обессудь, что я не оценил твоих добрых намерений. – И уже ко мне: – Присаживайся, Эрик. Или ты спешишь? Диана знает о твоём визите?
– Ещё нет, – ответил я, сел в кресло возле полок с книгами и закурил. – Хочу сделать ей сюрприз.
– Тогда мой тебе совет: сделай свой сюрприз этак через полчаса, но не раньше.
– Почему? – спросил я, но тут же сконфузился и смущённо промямлил: – Понятно...
Бриан рассмеялся, от души забавляясь выражением моего лица. А Колин слегка улыбнулся:
– Ничего ты не понял. Всё как раз наоборот. Артур сейчас с Брендой, у них там какое-то совещание. А Диана, пользуясь случаем, работает с тем чудо-компьютером.
– Ага...
– Поэтому, – продолжал Колин, – тебе лучше подождать, пока не освободится Бренда. Иначе Диана будет винить тебя в том, что ты отнял у неё драгоценное машинное время.
– Точно, – согласился я, как никто другой зная, чем чревато отвлекать Диану от любимого дела.
Мой взгляд по старой привычке обратился на участок стены меж двух окон позади кресла Колина. Каково же было моё удивление, когда я увидел там большой, в человеческий рост, портрет Бренды! В первый момент я решил, что мне почудилось, и моргнул глазами. Однако видение не исчезло – Бренда, одетая в восхитительное платье цвета морской волны, держала в руках букет васильков и улыбалась мне своей обворожительной, чуть лукавой улыбкой. Раньше на этом месте висел портрет Дианы... вернее, если быть точным, портрет моей двоюродной тётки Дейдры, которая, получив от Источника новое тело, уступила своё прежнее Диане. Этот портрет был здесь сколько я себя помню; я так привык к нему, что лишь на тринадцатом году жизни мне пришло в голову поинтересоваться, с какой это стати Колин держит в своём кабинете портрет Дианы. Тогда Бренда объяснила мне, чей на самом деле это портрет, и поведала трогательную историю о безответной юношеской любви своего мужа. Даже после того, как Колин и Бренда поженились, а Диана обрела свой нынешний облик, портрет продолжал висеть на прежнем месте – если верить Бренде, именно она настояла на этом, отговорив Колина от затеи повесить здесь их свадебный портрет.
Перехватив мой взгляд, Колин сказал:
– Заметил, наконец?
Я растерянно пожал плечами:
– Знаешь, поначалу даже не обратил внимания. Хотя сразу почувствовал, что здесь что-то не на месте, но никак не мог понять, что именно.
Колин понимающе кивнул:
– В этом нет ничего удивительного. В привычной обстановке мы зачастую видим не то, что есть на самом деле, а то, что ожидаем увидеть. Я и вовсе проявил чудеса невнимательности, лишь на второй день обнаружил подмену.
– Подмену? – переспросил я, сбитый с толку. – Значит, это не ты...
– Это Шон умыкнул Диану, – с ухмылкой вставил Бриан. – Последние полгода он клянчил её у отца, а когда обломился получать отказы, взял и стибрил. Сговорился с Пенелопой, она написала мамин портрет, и они вместе совершили кражу. По моим сведениям, пока Шон делал своё чёрное дело, Пенни стояла на стрёме.
Я рассмеялся:
– Однако же!..
Портрет Бренды определённо был создан с целью подмены – написанный в похожей манере, в точно таких же тонах, платье было точно такого же цвета и фасона, как у Дианы, и причёска, и букет васильков в руках... Вместе с тем, это не была копия с лицом Бренды и более светлыми волосами. На портрете была изображена Бренда – такой, какой бы она выглядела в действительности, если бы сделала себе соответствующую причёску, надела такое платье и взяла в руки букет васильков. Бесспорно, подумал я, Пенелопа обладает незаурядным художественным даром. Хотя я мало разбирался в живописи, но готов был поспорить на что угодно, что эта её картина близка к категории шедевра.
– Между прочим, – заметил Колин, – со стороны Шона это был ловкий ход. Негодный мальчишка знал, что у меня язык не повернётся даже отчитать его, не говоря уже о том, чтобы требовать обратно похищенную картину. – И он любовно посмотрел на портрет жены. – Правду сказать, я был близок к тому, чтобы уступить его просьбам. В последнее время Шон меня буквально извёл. Приходит, когда я занят работой, и так вежливо спрашивает: «Дядя, я не помешаю?» – затем устраивается в углу, сидит тихо, смирно, даже не курит, и всё пялится на картину. Когда я, в конце концов, не выдерживаю и прогоняю его, он извиняется и покорно уходит, но спустя несколько часов возвращается. «Ты уже не сердишься, дядя?» – и представление продолжается.
Я закашлялся от разобравшего меня очередного приступа смеха.
– И всё-таки странно, – сказал, прочистив горло. – Почему Шон облюбовал именно этот портрет? Я, конечно, не эксперт, но мне кажется, что портреты Дианы, которые написала Пенелопа, гораздо лучше.
– Это с какой стороны посмотреть, – возразил Бриан. – Все портреты Дианы, которые штампует Пенелопа, страдают однобокостью. На них изображена не женщина как таковая, а мать, в лучшем случае – старшая сестра. Ты, Эрик, этого не замечаешь, потому что видишь в Диане друга, но не женщину. А для Шона это очень важно – видеть на портрете женщину.
Колин хмыкнул, а на его губах заиграла добродушная улыбка:
– Устами младенца глаголет истина. Взрослеешь, сынок.
– Я давно взрослый! – искренне (и совсем по-детски) возмутился Бриан. – Неужели, чтобы убедить тебя в этом, я должен пуститься в загул а-ля Мел?
Колин открыл было рот, чтобы ответить (разумеется, отрицательно), но тут зашелестела, отворяясь, дверь «ниши», и в кабинет впорхнула Дейдра.
– Привет всем! – жизнерадостно заявила она, одарив нас своей лучезарной улыбкой. – Эрик, негодник, ты заставляешь меня гоняться за тобой! Я в Сумерки Дианы – ты в Солнечный Град; я туда – а ты сюда. Но, боюсь, ты пожаловал в Авалон не ради встречи со мной.
Я встал с кресла и подошёл к ней.
– Почему же, сестричка, и ради тебя тоже. Я по тебе соскучился.
По своему обыкновению, Дейдра поцеловала меня в губы. Неожиданно для самого себя, я совсем не по-братски затянул наш поцелуй. Впрочем, длилось это лишь какое-то мгновение и со стороны выглядело совершенно невинно. Колин с Брианом не заметили ничего неладного.
Дейдра поддела свою руку под мой локоть и ласково обратилась к Колину:
– Дядя, ты не злишься, что я так бесцеремонно вторглась?
Колин покачал головой:
– На тебя невозможно злиться, племяшка. Даже если бы ты застала меня с женщиной в... э-э, щекотливой обстановке...
Дейдра звонко рассмеялась:
– В «щекотливой обстановке», как ты выражаешься, тебя можно застать только с Брендой. А мне точно известно, что сейчас она у моего отца. Так что я ничем не рисковала. Ты до скуки верный муж.
– Зато с Мелом тебе не придётся скучать, – ехидно вставил Бриан. – Ему явно не грозит умереть от супружеской верности.
Колин укоризненно посмотрел на своего младшего сына и, видимо, мысленно выбранил его. Дейдра, если и обиделась, то не подала вида.
– Ты говоришь так из зависти, братишка. Признайся, ты был бы не против оказаться на месте Мела, ведь правда?
Щёки Бриана покрылись густым румянцем. Он в смущении опустил глаза, но спустя пару секунд с вызовом глянул на Дейдру и резко выпалил:
– А кто бы не хотел? Назови мне такого дурака.
Колин усмехнулся, Дейдра тоже. А я ободряюще подмигнул Бриану.
– Ладно, – сказала Дейдра. – Не возражаете, если я похищу у вас Эрика? Хочу поболтать с ним, пока Диана занята.
Колин и Бриан не возражали, да и возражать было бессмысленно. Перечить женщине вообще дело неблагодарное, а перечить Дейдре – неблагодарно вдвойне. Колин только сказал со вздохом:
– Вот так всегда. В кои-то веки объявился мой любимый племянник, и тут же его уводят.
А Бриан с мрачным видом прокомментировал:
– Отмена урока отменяется. Как обычно, мне достаётся полезное, а Эрику – приятное.
Для экономии времени Дейдра снова воспользовалась «нишей» Колина, поскольку её покои находились чуть ли не в противоположном конце сильно разросшегося за последние двадцать лет Камелота. (Кстати, это вовсе не тот Камелот, о котором говорится в легендах. Дядя Артур окрестил так авалонский дворец в память о давно сгинувшем замке, где наш великий предок устраивал свои знаменитые посиделки за Круглым Столом.)