Брокдорфа-Рантцау. Пакве считал, что в этом отношении Радек является лучшим
агитатором. Он смог бы пробить широкую брешь для немецких рабочих и
переселенцев в Россию. Однако и в случае вынужденной массовой эмиграции в
США Радек сможет стать тем человеком, который "усилит то движение на Западе,
которое направлено против олигархии в ее опасной для свободы Старого света
форме".
Эти мысли А. Пакве в какой-то мере совпадали с тогдашними воззрениями
Брокдорфа-Рантцау, о чем свидетельствует его стремление весной 1919 г. не
допустить превращения Германии в послушный инструмент союзнических держав,
не получив за то конкретных уступок. Возможность получения подобных уступок
еще до подписания мирного договора он теперь оценивал намного скептичнее,
чем в начале года. Также не мог он разделять и неисчерпаемый оптимизм
генерала Грснера, который ожидал всего от благоразумной позиции США. 4
апреля 1919 г. состоялась беседа между обоими этими влиятельными личностями
молодой республики, которая позволила выявить принципиальные позиции обеих
сторон и закончилась чрезвычайно резкими разногласиями. В наследии
Брокдорфа-Рантцау имеются полный и сокращенный протоколы этой беседы.
Грснер в этой беседе резко защищал необходимость и оправданность
вступления германских войск в Бельгию в 1914 г. "И в будущем мы сможем вести
на Западе только наступательную войну". Генерал далее возложил вину за
прорыв фронта на собственную страну, против чего граф решительно возражал. В
отношении внешней политики Грснер полагал возможным переубедить американцев,
в частности, по вопросам ответственности за войну, что, по-видимому, явилось
следствием его бесед с уполномоченным главного командования США в Европе. В
качестве ответной услуги он называл решительную борьбу Германии с
большевизмом. Для этого требуется крепкое правительство, явный вотум
недоверия также и министру иностранных дел. Генерал изложил в качестве
мнения верховного командования мысль, что Германия, как только развеется дым
революции, "в недалеком будущем снова должна превзойти по своей мощности"
Францию.
Брокдорф-Рантцау существенно охладил пыл генерала. "Вильсон в нас
разочаровался". Внутриполитическое и военное положение Германии следует
оценивать значительно менее оптимистично. Нужно считаться с третьей
революционной волной, которая будет намного мощнее первых двух. Генерал
Грснер полагал, что для этого достаточно разогнать советы рабочих и
солдатских депутатов и получить разрешение поставить к стенке руководителей
"Союза Спартака". Носке необходимы свободные руки. Со стороны внешней
политики, по мнению Грснера, необходима война против Советской России.
"Германия должна в этом вопросе идти в кильватере Америки..."
Какое-либо взаимопонимание между этими столь противоположными точками
зрения было невозможно. Дело дошло до специального заседания кабинета
министров, протокол которого от 24 апреля 1919 г. за подписью Розенфельда
был опубликован бюро рейхспрезидента. Здесь была выработана "Инструкция по
нашему образу действия на германо-русском фронте". Существующую линию фронта
следует удерживать, отказываясь, однако, от наступательных действий.
Германскому правительству предоставляюся все возможности: "Либо оставаться в
обороне, либо достигнув договоренности, выступить совместно с Антантой
против большевиков; либо же вместе с большевиками--против Антанты".
Таким образом, решение было принято ни по Грснеру, ни по фон
Брокдорфу-Рантцау, но в то же время оно весьма отличалось от проводившейся
до тех пор политики правительства. Если раньше считали, что за счет жесткой
политики сдерживания можно завоевать благоволение западных держав и особенно
США, то теперь доверие к такой политике было в значительной мере подорвано.
На заседании правительства 24 апреля даже Эрцбергер выступил против Грснера,
поскольку сами США хотели мира с Советской Россией. Так была принята точка
зрения, что следует оставить за собой все возможности. Конечно, такое
решение могло бы быть принято также и без прямого или косвенного воздействия
того факта, что в Берлине в это время находился Радек. Тем не менее
приводившиеся здесь сведения из архивных материалов не оставляют сомнения в
том, что Радек своими аргументами заставлял задумываться своих влиятельных
посетителей и стоящие за ними организации и побуждал их пересматривать
многие господствовавшие представления о германо-советских отношенииях.
Поэтому этот эпизод неспокойного 1919 года неизбежно должен был оказать
существенное воздействие на формирование будущей германской внешней
политики.
1. John W. Wheeler-Bennet. The Nemesis of Power, the German Army in
Politics 1918-1945. London, 1953, p. 123.
2. Lionel Kochan. Russland und die Weimarer Republik. Dusseldorf, 1955,
S. 22.
3. Karl Radek. Die Russische und die deutsche Revolution und die
Weltlage. Berlin, 1919.
4. Arnold Struthahn. Die Entwicklung der deutschen Revolution und die
Aufgaben der kommunistischen Partei. Berlin, 1919.
5. Die auswartige Politik des deutschen Kommunismus und der Hamburger
nationale Kommunismus. Hamburg, 1919.
6. А. Thahlheimer. Gegen den Nationalbolschevismus. Berlin, 1920.
7. Karl Radek. In den Reihen der Deutschen Revolution, Munchen, 1921.
8. Alfons Paquet. Der Geist der russischen Revolution. 1919.
9. Alfons Paquet. Im kommunistischen Russland. Jena, 1919.
10. Illustrirtes Geschichte der Deutschen Revolution. Berlin, 1929, S.
282.
11. Stenografisches Protokoll des Kongress. Berlin, 1919, S. 276.
12. Hans Volz. Novemberumsturz und Versailles, 1918-1919. Berlin, S.
43, Anmerkung 3.
13. Zehn Jahre deutsche Geschichte, 1918-1928. Berlin, 1928, S. 36.
14. Valeriu Marku. Schatten der Geschichte. Leipzig, 1929.
15. Paul Scheffer. Sieben Jahre Sowjetunion. Leipzig, 1930.
16. Arvid Fredborg. Storbritannien och den ryska fragen 1918-1920.
Stockholm, 1951, S. 196.
17. Rut Fischer. Stalin und der deutsche Kommunismus. Frankfurt, 1948.
18. Barbara K. Becker. Karl Radek in Germany 1918-1923. Universitat von
Illinois, 1956.
19. Herbert Helbig. Die Trager der Rapallo-Politik. Gottingen, 1958, S.
16.
20. M. Gerstl. Die Munchener Rate-Republik. Munchen, 1919, S. 34.
21. Herbert Helbig. Unholy Alliance, Russian-German Relations from the
Treaty of Brest-Litovsk to the Treaty of Berlin. London, 1957.
26 февраля [1919], 19 часов.
Передано Кноте 26.2. (абзац нечитабелен)**.
Благодаря многолетней деятельности в социал-демократической партии и
связанному с этим опыту и личным знакомствам мне удалось разыскать тех лиц,
которые могут общаться с товарищем Радеком. При этом следовало иметь в виду,
что общение с Радеком поддерживали лишь те, кто еще до [германской]
революции имели связи с русским посольством либо работали там. Среди таковых
следует назвать прежде всего Кэти Раух, улица Малплакет, 13, и Лину Беккер,
проживающую в Берлине-Лихтенберг, улица Риттергут, 22. Я установил, что
Радек живет в (берлинском) предместье под фамилией советника по экономике
доктора Ф., у вдовы офицера, что он располагает документами, выданными ему
Бременским советом рабочих и солдатских депутатов, и у себя на квартире
поддерживает общение с товарищами по партии.
Из наблюдений на протяжении нескольких недель за названными лицами
выяснилось, что Раух также поддерживает отношения с русскими, что она после
революции продолжает свою деятельность в (группе) помощи русским
военнопленным. Далее, выяснилось, что Беккер каждый день почти регулярно с 9
до 11 утра уходит из дома. Наблюдением установлено, что она едет трамваем из
Лихтенберга до вокзала на Принценштрассе, отсюда--подземкой, с пересадкой на
Глайсдрайэк и Виттенбергплатц до станции метро "Уландштрассе". Она ведет
себя очень осторожно, а я не хочу попадаться ей на глаза, и потому иногда
невозможно вести слежку. Особенно трудно следовать за ней после станции
"Уландштрассе", потому что здесь она ведет себя с особой осторожностью.
От станции "Уландштрассе" она пользовалась трамваем линии "Н" и часть
пути шла пешком. 10 сего месяца за Луизой Беккер была установлена слежка, в
которой принимают участие несколько сотрудников. В первый день этой строгой
слежки она не появилась. Во вторник, 11-го, слежка была отменена, в среду
возобновлена с новой силой, в нескольких местах уже известного маршрута были
расставлены наши сотрудники. Однако Беккер в среду не воспользовалась
обычным маршрутом, по дороге она занималась дополнительными делами. Так, она
поехала на Доротеяштрассе и забрала там множительный аппарат, затем
отправилась на квартиру Радека. Если в предыдущие дни
*) Даются в переводе с немецкого. Опубл. как приложения в статье
Отто-Эрнста Шюддекопфа "Карл Радек в Берлине. Глава германо-русских
отношений в 1919 году" [Otto-Ernst Schuddekopf. Karl Radek im Berlin. Ein
Kapitel deutsch-russischer Beziehungen im Jahre 1919], сс. 87-109.
**) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.
она проявляла крайнюю осторожность, то тут, 12-го, она спокойно
отправилась со станции метро "Уландштрассе" на Паульсборнерштрассе 93 в
Вилмесдорфе, и так нам удалось обнаружить местонахождение товарища Радека.
На Паульсборнерштрассе она внезапно исчезла в каком-то доме, и благодаря
расспросам консьержки удалось установить, куда именно она пошла. Консьержка
сказала, что Беккер бывает у госпожи Каллманн, живущей в белъэтаже. На
звонок дверь квартиры открыли, и наши сотрудники обнаружили там Радека,
сидящим за столом. В его комнате находились также Беккер и госпожа Остерло.
Поначалу Радек отрицал, что это он, но затем был вынужден признать это.
Сотрудники сообщили об этом в полк Рейнгарда. Вскоре прибыли солдаты полка с
бронированным автомобилем. Когда вошли солдаты, Радек спросил нашего
сотрудника, не может ли тот остаться с ним, он будет ему очень признателен.
Радек был доставлен в полк, а затем в следственную тюрьму Моабит. При
допросе он заявил, что ничего не предпринимал против Германии, потому что
после первого путча выяснилось, что Германия еще не созрела для большевизма.
Напротив, его аресту будет очень рада Франция, потому что он собирался
насаждать большевизм там. Из денег у Радека имелось всего 8 тысяч марок.
Никаких существенных обличительных материалов при обыске квартиры не
найдено.
Примечание на полях от 5 февраля: Я был тем сотрудником вышестоящей
инстанции, которая вела описанную (следует нечитабельное имя)* слежку, на
основе чего был арестован Радек.
----------------------------------------
*) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.
20 марта, Берлин, Следственная тюрьма Лертерштрассе.
[...]** Самое трудное во всей этой истории--это чувство, что ты при
каждом сообщении о страшном характере борьбы здесь мучаешься мыслями, что со
мной, а у меня нет возможности послать тебе весточку. Не буду пускать тебе
пыль в глаза. Смерть Розы,
*) Роза Маврикиевна Радек. Копия письма хранится в архиве бывшего
Прусского министерства юстиции (Бундесархив) за No 67 1036/19. Очевидно,
письмо было с рассчетом на то, что будет перехвачено цензурой, или же
писалось с разрешения министерства юстиции. Основная цель письма указать и
германскому и советскому правительствам, что Радек опасается за свою жизнь.
В этом плане интересны как указание Радека жене "потребовать" от Ленина
обеспечить его безопасность, так и перечисление жертв белого террора:
Либкнехт, Люксембург, Тышко и Бела Кун. Письмо жене--не единственное
указание на немужественное поведение Радека. 3 апреля 1919 г. специалист по
России в МИДе Германии барона фон Тэрмана дал для Брондорфа-Рантцау
заключение, в котором обвинял Радека в цинизме и личной трусости: "Радек при
аресте скулил, прося сохранить ему жизнь, и теперь дрожит в своей камере
перед каждым посещением" (Наследие Брокдорфа, МИД, дело No 18, Н 235124
фф.--Цит. по статье О. Шюддекопфа).--Прим. Ю. Ф.
**) Все отточия принадлежат О. Шюддекопфу.--Прим. Ю. Ф.
Карла и--этого ты, верно, еще не знаешь--Лео* -- достаточно
красноречиво говорит о том, чем чревата здешняя ситуация. Поэтому я во время
мартовских сражений честно и откровенно указывал на эти возможности
правительству через моего адвоката. Несмотря на это они оставили меня в
тюрьме, где в других крыльях живут добровольцы, и министр юстиции Гейне
считает возможным с трибуны ландстага рекомендовать меня вниманию патриотов
как "преступника мирового масштаба", который всей душой стремился к унижению
Германии. Тут уж ничего не поделаешь. Самое опасное, если они меня вышлют.
Путь следования лежит через Восточную Пруссию, которая находится в руках
армии. Если меня отправят не под прикрытием политически ответственных людей
или Красного креста или нейтралов и если немецкое правительство не возьмет
на себя обязательство передать меня прямо в руки русской комиссии, то
опасность равновелика как на восточно-прусской территории, так и на
"бесхозных" землях между двумя армиями. Я сделаю все, чтобы добиваться
необходимого здесь, ты же потребуй у Ленина, чтобы правительство из Москвы
по телеграфу выставило те же требования. Все остальное от нас не зависит. Я
буду защищать свою жизнь всеми доступными мне средствами [...]. Риторика.
С точки зрения юридической дело ерундовое. Следствие, конечно,
опрокидывает представления читателей романов о заговорах, единственная
реальная улика--это фальшивый паспорт и участие в коммунистической
пропаганде, к тому же направленной против [других коммунистических] течений.
Если все пойдет нормально, в мае я уже должен быть с вами. А пока что надо
ждать. Камера у меня чистая, с воли мне передают еду, книги, я целыми днями
занимаюсь, восстановил свой английский. Если заключение затянется, напишу
книгу. Для отдыха пишу также воспоминания о юности. [...] Очень беспокоит
отсутствие известий о состоянии дел. Наши последние известия
перепечатываются в здешних газетах очень редко, в остальном же печатается
всякая чушь, хотя иногда и проникают верные сообщения. Очень прошу Осинского
написать мне краткий, чисто фактический отчет об экономическом положении,
отношении партий к правительству (переведи его на немецкий, иначе защитник
не сможет мне его принести). Насколько я понимаю ситуацию из прессы Антанты,
опасность извне кажется мне ничтожной, главное--это экономическое положение.
Моя жизнь в Германии протекала тихо и уединенно. С Розой и Лео мы с
самого начала договорились не обсуждать наши личные дрязги, и я никогда не
говорил на эту тему с Розой. Только после ее страшной смерти, накануне моего
ареста, Лео пришел ко мне и мы провели вместе четыре часа. Лео предложил мне
издавать ее статьи по истории и тактике и ее наследие. Он сказала: мы
осиротели, у нас нет Розы, нам нужно сплотиться еще теснее. И мы говорили о
самых личных вещах, и я рад, что он понял, что все действительно забыто. А
теперь и он мертв. Мы осиротели еще больше. Оба основателя партии погибли. Я
просил позаботиться о том, чтобы его тело похоронили особым образом, чтобы
мы могли перевезти его в Польшу. Роза должна остаться здесь, на Берлинском
кладбище, а его историческая роль принадлежит польскому движению. День,
когда я узнал о его смерти, был самым трудным днем в тюрьме. Я постоянно
вспоминаю о моих годах ученичества, которые связали меня с ним.
*) Лео Йогихес, польский социалист, ведущий член Спартака, после
убийства Либкнехта и Люксембург возглавивший его. Был арестован и расстрелян
10 марта 1919 г.--Прим. О. Шюддекопфа.
О Беле* газеты сообщили, что он убит в Будапеште [...]. Я
телеграфировал Зигмунду Кунфи**, он приличный человек, и он ответил, что
речь идет о легкой ране и Бела уже поправляется. (жене--любовь и пр.)
Передай приветы Ленину, Бухарину, Оболенскому, Сосновскому, Сокольниковым,
шоферу Злобину, если увидишь его. Привет Юрию и Кристи Раковским и
Свердлову. Я уже думаю о работе, которой займусь по возвращении.
Твой Карл.
*) Бела Кун (1886-1939), венгерский коммунистический деятель, один из
организаторов и руководителей венгерской компартии. Нарком иностранных дел в
венгерском советском правительстве (1919). После поражения революции
эмигрировал в СССР. Расстрелян.--Прим. Ю. Ф.
**) Зигмунд Кунфи--член социал-демократической партии, в начале 1919
года министр просвещения в кабинете Кароле, принимал участие в установлении
Венгерской республики.--Прим. О. Шюддекопфа.
Написано от руки.*
1 июля 1919 г.
Господин министр!
Я узнал из газет то, что не посчитало нужным сообщить мне министерство
иностранных дел: что советское правительство Украины назначило меня своим
дипломатическим представителем в Берлине и что немецкое правительство
отказалось вступать в дипломатические отношения с рабоче-крестьянским
правительством Украины. В мою задачу не входит выносить суждение по тому
поводу, что немецкое правительство, признавшее в качестве украинского
правительства Скоропадского, царского генерала, главу
юнкерско-капиталистической белогвардейской банды на Украине и помогавшее ему
оружием--даже тогда, когда ваш коллега по партии Шейдеман принадлежал к
правительству Макс фон Баденского, -- отказывается признать правительство
украинских народных масс. Эта политика является всего лишь частью политики
Германии относительно России, политики, определяемой контрреволюционной
ненавистью к рабочей революции и мелкобуржуазной верой в могущество
победоносного капитала Антанты, политики, в результате которой Германия,
отрезанная от сырьевых источников России, которые могли помочь повысить
занятость рабочих в стране, отрезанная от русского народа правительствами,
созданными и водруженными с помощью немецкого оружия, Германия выдана на
милость--или немилость--Антанты, и вынуждена смотреть на то, как созданные
ею с целью блокирования России так называемые "окраинные
*) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.
государства" теперь по указке Антанты блокируют Германию. Близок день,
когда немецкий народ сам вынесет уничтожительный приговор этой политике.
Узнав о решении немецкого правительства, я пишу к Вам, чтобы обратить Ваше
внимание на то, что Министерство иностранных дел в ответе на радиотелеграмму
украинского правительства совершенно исказило историю моего ареста.
Министерство иностранных дел заявляет, что при рассмотрении моего дела
не будут приняты во внимание политические соображения. Но это противоречит
фактам. Я был арестован ... января на основании приказа об аресте от 16
января, в котором говорилось, что меня подозревают в том, что я во время
январских волнений помогал Ледебуру и Ген*. при совершении ряда
преступлений, как то--нарушение общественного порядка, подрыв закона о
взрывных материалах и т.д. Сам этот арест является актом политической
борьбы, а не юридическим мероприятием, поскольку--как показало
следствие--прокуратура не располагет не только ни одним фактом, но даже не
имеет в наличии факта, позволяющего подозревать меня в совершении
преступления, на котором оно могло бы основать свой приказ об аресте. Меня
было приказано арестовать на основании общих рассуждений, возникших из
известного вам мировоззрения прусской прокуратуры, что коммунист, да еще--к
тому же! -- русский! -- не может не участвовать в преступлениях, которые
связаны с нарушением общественного порядка, взрывными веществами и тому
подобными жуткими делами. Следователь не получил от прокуратуры ничего, что
он мог бы расследовать. Поэтому он принялся расследовать найденные у меня
документы. Это были статьи и брошюры, частью готовые к печати, из которых,
однако, вытекало, что они должны служить распространению принципов
коммунизма и поэтому даже, со своей точки зрения, решительно возражали
против всякой попытки захвата власти, прежде чем большинство рабочего класса
обратится к коммунизму. В статьях, опубликованных в бременском "Коммунисте"
до январских волнений, я обозначил предстоящий период коммунистической
политики как период агитации и организации. В одной из брошюр, найденных у
меня в виде рукописи, об уроках берлинской гражданской войны, где
описывается развитие и перспективы немецкой революции, я критикую
коммунистическую политику, поскольку в январские дни она не смогла кратко и
доходчиво объяснить массам, что в тот момент нельзя было думать о захвате
власти, хотя этого мнения придерживался в том числе и центральный комитет
коммунистической партии Германии. В других написанных или переданных мною
сообщениях я также самым настойчивым образом предостерегаю от актов насилия.
Если бы следствие не ставило перед собой никаких политических целей,
то, выяснив такие обстоятельства, меня тут же бы освободили. При этом
прокуратура все равно не могла бы возбудить против меня дело на том
основании, что я, как представитель центрального комитета русских советов
рабоче-солдатских депутатов, то есть верховной власти России, по приглашению
Берлинского совета рабоче-солдатских депутатов, то есть в то время верховной
власти в Германии, легально прибыл в качестве делегата на конгресс советов
рабоче-солдатских депутатов, что я открыто, под собственным именем, выступал
в Берлине на съезде коммунистической партии, но скрывался после январских
событий под чужим именем, чтобы избежать судьбы Либкнехта и Люксембург. Хотя
прокурор, в силу, вероятно, незаурядного по нашим временам чувства юмора,
представил это использование чужого паспорта для защиты жизни как поступок с
корыстными целями--
*) Так в документе. Возможно, речь идет о Генрихе Дорренбахе, командире
Народной морской дивизии, активном участнике коммунистического восстания в
Германии, в решающий момент поддержавшем Ледебура.--Прим. Ю. Ф.
так утверждается в приказе от 19 февраля--чтобы перевести
малозначительное нарушение, а именно использование чужих документов, в
разряд тяжкого преступления, однако ему нехватило мужества отменить первый
приказ об аресте и, за неимением материалов для следствия, поставить меня
перед судом на основании второго приказа об аресте. Он не мог это сделать,
так как знал, что ни один суд не примет во внимание его утверждение, что
член русского правительства живет в Берлине под чужим именем с целью
спекуляции продовольственными карточками--ибо к этому сводится подозрение,
что я обзавелся фальшивыми документами в корыстных целях. Точно так же он не
мог привлечь меня к суду на основании обвинения в разжигании классовой
ненависти, потому что найденные у меня статьи либо были уже напечатаны и не
вызвали вмешательства юридических властей против опубликовавших их газет,
либо имелись в рукописи, то есть не могли представлять собой правонарушения,
не говоря уже о том, что содержание статей лишало прокурора всякой надежды
на то, что меня осудят, несмотря даже на растяжимость понятия
"подстрекательство".
Итак, чтобы держать меня в тюрьме, пришлось вести следствие о мнимых
преступлениях. Но поскольку не было ничего пригодного для расследования,
следователь занялся сбором материала к моей биографии. Он расспрашивал меня
о моей деятельности до и во время войны, о моей деятельности в качестве
члена русского правительства, он даже обзавелся отзывами членов бывшего
немецкого посольства в Москве. Когда и с этим было покончено, он перешел к
литературно-историческим штудиям. Мне были предъявлены фантастические
сообщения немецких журналистов, в которых описывалось, какое грандиозное
впечатление произвело на Ленина известие о моем аресте, или же выражалось
восхищение моим литературным талантом, затем в ход пошли мои старые статьи,
которые при кессельской цензуре немецкая буржуазная пресса перепечатывала из
московских "Известий". Все это времяпрепровождение не имело ничего общего с
преступлением, в котором меня обвиняли, однако это никого не трогало,
поскольку прокуратура имела возможность заявить в прессе, что следствие
продолжается. Наконец, удалось разыскать живых "свидетелей". Так, допросили
господина, который заявил, что видел меня в машине с Эйхгорном--что
неправда, но даже если бы это было так, это не имеет ни малейшего значения,
поскольку, по показаниям свидетеля, это происходило до январских волнений.
Второй свидетель--страшно произнесть! -- видел у пивной во время беспорядков
машину, про которую кто-то сказал, что я там сижу. Так это или нет--он не
знает. Третий во время беспорядков видел во главе толпы человека, про
которого сказали, что это Радек. Во время очной ставки со мной он заявил,
что это был другой человек. Наконец, из Гамбурга за государственный счет
привезли свидетелей, один из которых собщил страшный и точный факт, что ему
кажется, что он в период с ноября (когда я был за границей) до января видел
меня в гамбургской ратуше, но не может в этом поклясться, а второй явно
хотел создать мне алиби, утверждая, что видел меня в Гамбурге 7, 8, 9
января--то есть в те дни, когда я, якобы, совершал преступления в Берлине.
Достигнув этого пункта, когда появилась возможность, что найдутся свидетели,
которые будут клясться, что я в период январских волнений плавал с
Леттов-Форбеком в открытом море, следователь заявил мне, что он закрывает
следствие, с тем чтобы господин прокурор получил возможность со своей
стороны приступить к аналогичным изысканиям.
Если мой безосновательный арест явился актом политической борьбы против
коммунизма, то мое длящееся уже четыре с половиной месяца пребывание в
тюрьме есть акт чистого насилия. И зеленую улицу этому применению насилия
дал прусский министр юстиции Гейне, который, проигрноровав декларируемый
агитатором. Он смог бы пробить широкую брешь для немецких рабочих и
переселенцев в Россию. Однако и в случае вынужденной массовой эмиграции в
США Радек сможет стать тем человеком, который "усилит то движение на Западе,
которое направлено против олигархии в ее опасной для свободы Старого света
форме".
Эти мысли А. Пакве в какой-то мере совпадали с тогдашними воззрениями
Брокдорфа-Рантцау, о чем свидетельствует его стремление весной 1919 г. не
допустить превращения Германии в послушный инструмент союзнических держав,
не получив за то конкретных уступок. Возможность получения подобных уступок
еще до подписания мирного договора он теперь оценивал намного скептичнее,
чем в начале года. Также не мог он разделять и неисчерпаемый оптимизм
генерала Грснера, который ожидал всего от благоразумной позиции США. 4
апреля 1919 г. состоялась беседа между обоими этими влиятельными личностями
молодой республики, которая позволила выявить принципиальные позиции обеих
сторон и закончилась чрезвычайно резкими разногласиями. В наследии
Брокдорфа-Рантцау имеются полный и сокращенный протоколы этой беседы.
Грснер в этой беседе резко защищал необходимость и оправданность
вступления германских войск в Бельгию в 1914 г. "И в будущем мы сможем вести
на Западе только наступательную войну". Генерал далее возложил вину за
прорыв фронта на собственную страну, против чего граф решительно возражал. В
отношении внешней политики Грснер полагал возможным переубедить американцев,
в частности, по вопросам ответственности за войну, что, по-видимому, явилось
следствием его бесед с уполномоченным главного командования США в Европе. В
качестве ответной услуги он называл решительную борьбу Германии с
большевизмом. Для этого требуется крепкое правительство, явный вотум
недоверия также и министру иностранных дел. Генерал изложил в качестве
мнения верховного командования мысль, что Германия, как только развеется дым
революции, "в недалеком будущем снова должна превзойти по своей мощности"
Францию.
Брокдорф-Рантцау существенно охладил пыл генерала. "Вильсон в нас
разочаровался". Внутриполитическое и военное положение Германии следует
оценивать значительно менее оптимистично. Нужно считаться с третьей
революционной волной, которая будет намного мощнее первых двух. Генерал
Грснер полагал, что для этого достаточно разогнать советы рабочих и
солдатских депутатов и получить разрешение поставить к стенке руководителей
"Союза Спартака". Носке необходимы свободные руки. Со стороны внешней
политики, по мнению Грснера, необходима война против Советской России.
"Германия должна в этом вопросе идти в кильватере Америки..."
Какое-либо взаимопонимание между этими столь противоположными точками
зрения было невозможно. Дело дошло до специального заседания кабинета
министров, протокол которого от 24 апреля 1919 г. за подписью Розенфельда
был опубликован бюро рейхспрезидента. Здесь была выработана "Инструкция по
нашему образу действия на германо-русском фронте". Существующую линию фронта
следует удерживать, отказываясь, однако, от наступательных действий.
Германскому правительству предоставляюся все возможности: "Либо оставаться в
обороне, либо достигнув договоренности, выступить совместно с Антантой
против большевиков; либо же вместе с большевиками--против Антанты".
Таким образом, решение было принято ни по Грснеру, ни по фон
Брокдорфу-Рантцау, но в то же время оно весьма отличалось от проводившейся
до тех пор политики правительства. Если раньше считали, что за счет жесткой
политики сдерживания можно завоевать благоволение западных держав и особенно
США, то теперь доверие к такой политике было в значительной мере подорвано.
На заседании правительства 24 апреля даже Эрцбергер выступил против Грснера,
поскольку сами США хотели мира с Советской Россией. Так была принята точка
зрения, что следует оставить за собой все возможности. Конечно, такое
решение могло бы быть принято также и без прямого или косвенного воздействия
того факта, что в Берлине в это время находился Радек. Тем не менее
приводившиеся здесь сведения из архивных материалов не оставляют сомнения в
том, что Радек своими аргументами заставлял задумываться своих влиятельных
посетителей и стоящие за ними организации и побуждал их пересматривать
многие господствовавшие представления о германо-советских отношенииях.
Поэтому этот эпизод неспокойного 1919 года неизбежно должен был оказать
существенное воздействие на формирование будущей германской внешней
политики.
1. John W. Wheeler-Bennet. The Nemesis of Power, the German Army in
Politics 1918-1945. London, 1953, p. 123.
2. Lionel Kochan. Russland und die Weimarer Republik. Dusseldorf, 1955,
S. 22.
3. Karl Radek. Die Russische und die deutsche Revolution und die
Weltlage. Berlin, 1919.
4. Arnold Struthahn. Die Entwicklung der deutschen Revolution und die
Aufgaben der kommunistischen Partei. Berlin, 1919.
5. Die auswartige Politik des deutschen Kommunismus und der Hamburger
nationale Kommunismus. Hamburg, 1919.
6. А. Thahlheimer. Gegen den Nationalbolschevismus. Berlin, 1920.
7. Karl Radek. In den Reihen der Deutschen Revolution, Munchen, 1921.
8. Alfons Paquet. Der Geist der russischen Revolution. 1919.
9. Alfons Paquet. Im kommunistischen Russland. Jena, 1919.
10. Illustrirtes Geschichte der Deutschen Revolution. Berlin, 1929, S.
282.
11. Stenografisches Protokoll des Kongress. Berlin, 1919, S. 276.
12. Hans Volz. Novemberumsturz und Versailles, 1918-1919. Berlin, S.
43, Anmerkung 3.
13. Zehn Jahre deutsche Geschichte, 1918-1928. Berlin, 1928, S. 36.
14. Valeriu Marku. Schatten der Geschichte. Leipzig, 1929.
15. Paul Scheffer. Sieben Jahre Sowjetunion. Leipzig, 1930.
16. Arvid Fredborg. Storbritannien och den ryska fragen 1918-1920.
Stockholm, 1951, S. 196.
17. Rut Fischer. Stalin und der deutsche Kommunismus. Frankfurt, 1948.
18. Barbara K. Becker. Karl Radek in Germany 1918-1923. Universitat von
Illinois, 1956.
19. Herbert Helbig. Die Trager der Rapallo-Politik. Gottingen, 1958, S.
16.
20. M. Gerstl. Die Munchener Rate-Republik. Munchen, 1919, S. 34.
21. Herbert Helbig. Unholy Alliance, Russian-German Relations from the
Treaty of Brest-Litovsk to the Treaty of Berlin. London, 1957.
26 февраля [1919], 19 часов.
Передано Кноте 26.2. (абзац нечитабелен)**.
Благодаря многолетней деятельности в социал-демократической партии и
связанному с этим опыту и личным знакомствам мне удалось разыскать тех лиц,
которые могут общаться с товарищем Радеком. При этом следовало иметь в виду,
что общение с Радеком поддерживали лишь те, кто еще до [германской]
революции имели связи с русским посольством либо работали там. Среди таковых
следует назвать прежде всего Кэти Раух, улица Малплакет, 13, и Лину Беккер,
проживающую в Берлине-Лихтенберг, улица Риттергут, 22. Я установил, что
Радек живет в (берлинском) предместье под фамилией советника по экономике
доктора Ф., у вдовы офицера, что он располагает документами, выданными ему
Бременским советом рабочих и солдатских депутатов, и у себя на квартире
поддерживает общение с товарищами по партии.
Из наблюдений на протяжении нескольких недель за названными лицами
выяснилось, что Раух также поддерживает отношения с русскими, что она после
революции продолжает свою деятельность в (группе) помощи русским
военнопленным. Далее, выяснилось, что Беккер каждый день почти регулярно с 9
до 11 утра уходит из дома. Наблюдением установлено, что она едет трамваем из
Лихтенберга до вокзала на Принценштрассе, отсюда--подземкой, с пересадкой на
Глайсдрайэк и Виттенбергплатц до станции метро "Уландштрассе". Она ведет
себя очень осторожно, а я не хочу попадаться ей на глаза, и потому иногда
невозможно вести слежку. Особенно трудно следовать за ней после станции
"Уландштрассе", потому что здесь она ведет себя с особой осторожностью.
От станции "Уландштрассе" она пользовалась трамваем линии "Н" и часть
пути шла пешком. 10 сего месяца за Луизой Беккер была установлена слежка, в
которой принимают участие несколько сотрудников. В первый день этой строгой
слежки она не появилась. Во вторник, 11-го, слежка была отменена, в среду
возобновлена с новой силой, в нескольких местах уже известного маршрута были
расставлены наши сотрудники. Однако Беккер в среду не воспользовалась
обычным маршрутом, по дороге она занималась дополнительными делами. Так, она
поехала на Доротеяштрассе и забрала там множительный аппарат, затем
отправилась на квартиру Радека. Если в предыдущие дни
*) Даются в переводе с немецкого. Опубл. как приложения в статье
Отто-Эрнста Шюддекопфа "Карл Радек в Берлине. Глава германо-русских
отношений в 1919 году" [Otto-Ernst Schuddekopf. Karl Radek im Berlin. Ein
Kapitel deutsch-russischer Beziehungen im Jahre 1919], сс. 87-109.
**) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.
она проявляла крайнюю осторожность, то тут, 12-го, она спокойно
отправилась со станции метро "Уландштрассе" на Паульсборнерштрассе 93 в
Вилмесдорфе, и так нам удалось обнаружить местонахождение товарища Радека.
На Паульсборнерштрассе она внезапно исчезла в каком-то доме, и благодаря
расспросам консьержки удалось установить, куда именно она пошла. Консьержка
сказала, что Беккер бывает у госпожи Каллманн, живущей в белъэтаже. На
звонок дверь квартиры открыли, и наши сотрудники обнаружили там Радека,
сидящим за столом. В его комнате находились также Беккер и госпожа Остерло.
Поначалу Радек отрицал, что это он, но затем был вынужден признать это.
Сотрудники сообщили об этом в полк Рейнгарда. Вскоре прибыли солдаты полка с
бронированным автомобилем. Когда вошли солдаты, Радек спросил нашего
сотрудника, не может ли тот остаться с ним, он будет ему очень признателен.
Радек был доставлен в полк, а затем в следственную тюрьму Моабит. При
допросе он заявил, что ничего не предпринимал против Германии, потому что
после первого путча выяснилось, что Германия еще не созрела для большевизма.
Напротив, его аресту будет очень рада Франция, потому что он собирался
насаждать большевизм там. Из денег у Радека имелось всего 8 тысяч марок.
Никаких существенных обличительных материалов при обыске квартиры не
найдено.
Примечание на полях от 5 февраля: Я был тем сотрудником вышестоящей
инстанции, которая вела описанную (следует нечитабельное имя)* слежку, на
основе чего был арестован Радек.
----------------------------------------
*) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.
20 марта, Берлин, Следственная тюрьма Лертерштрассе.
[...]** Самое трудное во всей этой истории--это чувство, что ты при
каждом сообщении о страшном характере борьбы здесь мучаешься мыслями, что со
мной, а у меня нет возможности послать тебе весточку. Не буду пускать тебе
пыль в глаза. Смерть Розы,
*) Роза Маврикиевна Радек. Копия письма хранится в архиве бывшего
Прусского министерства юстиции (Бундесархив) за No 67 1036/19. Очевидно,
письмо было с рассчетом на то, что будет перехвачено цензурой, или же
писалось с разрешения министерства юстиции. Основная цель письма указать и
германскому и советскому правительствам, что Радек опасается за свою жизнь.
В этом плане интересны как указание Радека жене "потребовать" от Ленина
обеспечить его безопасность, так и перечисление жертв белого террора:
Либкнехт, Люксембург, Тышко и Бела Кун. Письмо жене--не единственное
указание на немужественное поведение Радека. 3 апреля 1919 г. специалист по
России в МИДе Германии барона фон Тэрмана дал для Брондорфа-Рантцау
заключение, в котором обвинял Радека в цинизме и личной трусости: "Радек при
аресте скулил, прося сохранить ему жизнь, и теперь дрожит в своей камере
перед каждым посещением" (Наследие Брокдорфа, МИД, дело No 18, Н 235124
фф.--Цит. по статье О. Шюддекопфа).--Прим. Ю. Ф.
**) Все отточия принадлежат О. Шюддекопфу.--Прим. Ю. Ф.
Карла и--этого ты, верно, еще не знаешь--Лео* -- достаточно
красноречиво говорит о том, чем чревата здешняя ситуация. Поэтому я во время
мартовских сражений честно и откровенно указывал на эти возможности
правительству через моего адвоката. Несмотря на это они оставили меня в
тюрьме, где в других крыльях живут добровольцы, и министр юстиции Гейне
считает возможным с трибуны ландстага рекомендовать меня вниманию патриотов
как "преступника мирового масштаба", который всей душой стремился к унижению
Германии. Тут уж ничего не поделаешь. Самое опасное, если они меня вышлют.
Путь следования лежит через Восточную Пруссию, которая находится в руках
армии. Если меня отправят не под прикрытием политически ответственных людей
или Красного креста или нейтралов и если немецкое правительство не возьмет
на себя обязательство передать меня прямо в руки русской комиссии, то
опасность равновелика как на восточно-прусской территории, так и на
"бесхозных" землях между двумя армиями. Я сделаю все, чтобы добиваться
необходимого здесь, ты же потребуй у Ленина, чтобы правительство из Москвы
по телеграфу выставило те же требования. Все остальное от нас не зависит. Я
буду защищать свою жизнь всеми доступными мне средствами [...]. Риторика.
С точки зрения юридической дело ерундовое. Следствие, конечно,
опрокидывает представления читателей романов о заговорах, единственная
реальная улика--это фальшивый паспорт и участие в коммунистической
пропаганде, к тому же направленной против [других коммунистических] течений.
Если все пойдет нормально, в мае я уже должен быть с вами. А пока что надо
ждать. Камера у меня чистая, с воли мне передают еду, книги, я целыми днями
занимаюсь, восстановил свой английский. Если заключение затянется, напишу
книгу. Для отдыха пишу также воспоминания о юности. [...] Очень беспокоит
отсутствие известий о состоянии дел. Наши последние известия
перепечатываются в здешних газетах очень редко, в остальном же печатается
всякая чушь, хотя иногда и проникают верные сообщения. Очень прошу Осинского
написать мне краткий, чисто фактический отчет об экономическом положении,
отношении партий к правительству (переведи его на немецкий, иначе защитник
не сможет мне его принести). Насколько я понимаю ситуацию из прессы Антанты,
опасность извне кажется мне ничтожной, главное--это экономическое положение.
Моя жизнь в Германии протекала тихо и уединенно. С Розой и Лео мы с
самого начала договорились не обсуждать наши личные дрязги, и я никогда не
говорил на эту тему с Розой. Только после ее страшной смерти, накануне моего
ареста, Лео пришел ко мне и мы провели вместе четыре часа. Лео предложил мне
издавать ее статьи по истории и тактике и ее наследие. Он сказала: мы
осиротели, у нас нет Розы, нам нужно сплотиться еще теснее. И мы говорили о
самых личных вещах, и я рад, что он понял, что все действительно забыто. А
теперь и он мертв. Мы осиротели еще больше. Оба основателя партии погибли. Я
просил позаботиться о том, чтобы его тело похоронили особым образом, чтобы
мы могли перевезти его в Польшу. Роза должна остаться здесь, на Берлинском
кладбище, а его историческая роль принадлежит польскому движению. День,
когда я узнал о его смерти, был самым трудным днем в тюрьме. Я постоянно
вспоминаю о моих годах ученичества, которые связали меня с ним.
*) Лео Йогихес, польский социалист, ведущий член Спартака, после
убийства Либкнехта и Люксембург возглавивший его. Был арестован и расстрелян
10 марта 1919 г.--Прим. О. Шюддекопфа.
О Беле* газеты сообщили, что он убит в Будапеште [...]. Я
телеграфировал Зигмунду Кунфи**, он приличный человек, и он ответил, что
речь идет о легкой ране и Бела уже поправляется. (жене--любовь и пр.)
Передай приветы Ленину, Бухарину, Оболенскому, Сосновскому, Сокольниковым,
шоферу Злобину, если увидишь его. Привет Юрию и Кристи Раковским и
Свердлову. Я уже думаю о работе, которой займусь по возвращении.
Твой Карл.
*) Бела Кун (1886-1939), венгерский коммунистический деятель, один из
организаторов и руководителей венгерской компартии. Нарком иностранных дел в
венгерском советском правительстве (1919). После поражения революции
эмигрировал в СССР. Расстрелян.--Прим. Ю. Ф.
**) Зигмунд Кунфи--член социал-демократической партии, в начале 1919
года министр просвещения в кабинете Кароле, принимал участие в установлении
Венгерской республики.--Прим. О. Шюддекопфа.
Написано от руки.*
1 июля 1919 г.
Господин министр!
Я узнал из газет то, что не посчитало нужным сообщить мне министерство
иностранных дел: что советское правительство Украины назначило меня своим
дипломатическим представителем в Берлине и что немецкое правительство
отказалось вступать в дипломатические отношения с рабоче-крестьянским
правительством Украины. В мою задачу не входит выносить суждение по тому
поводу, что немецкое правительство, признавшее в качестве украинского
правительства Скоропадского, царского генерала, главу
юнкерско-капиталистической белогвардейской банды на Украине и помогавшее ему
оружием--даже тогда, когда ваш коллега по партии Шейдеман принадлежал к
правительству Макс фон Баденского, -- отказывается признать правительство
украинских народных масс. Эта политика является всего лишь частью политики
Германии относительно России, политики, определяемой контрреволюционной
ненавистью к рабочей революции и мелкобуржуазной верой в могущество
победоносного капитала Антанты, политики, в результате которой Германия,
отрезанная от сырьевых источников России, которые могли помочь повысить
занятость рабочих в стране, отрезанная от русского народа правительствами,
созданными и водруженными с помощью немецкого оружия, Германия выдана на
милость--или немилость--Антанты, и вынуждена смотреть на то, как созданные
ею с целью блокирования России так называемые "окраинные
*) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.
государства" теперь по указке Антанты блокируют Германию. Близок день,
когда немецкий народ сам вынесет уничтожительный приговор этой политике.
Узнав о решении немецкого правительства, я пишу к Вам, чтобы обратить Ваше
внимание на то, что Министерство иностранных дел в ответе на радиотелеграмму
украинского правительства совершенно исказило историю моего ареста.
Министерство иностранных дел заявляет, что при рассмотрении моего дела
не будут приняты во внимание политические соображения. Но это противоречит
фактам. Я был арестован ... января на основании приказа об аресте от 16
января, в котором говорилось, что меня подозревают в том, что я во время
январских волнений помогал Ледебуру и Ген*. при совершении ряда
преступлений, как то--нарушение общественного порядка, подрыв закона о
взрывных материалах и т.д. Сам этот арест является актом политической
борьбы, а не юридическим мероприятием, поскольку--как показало
следствие--прокуратура не располагет не только ни одним фактом, но даже не
имеет в наличии факта, позволяющего подозревать меня в совершении
преступления, на котором оно могло бы основать свой приказ об аресте. Меня
было приказано арестовать на основании общих рассуждений, возникших из
известного вам мировоззрения прусской прокуратуры, что коммунист, да еще--к
тому же! -- русский! -- не может не участвовать в преступлениях, которые
связаны с нарушением общественного порядка, взрывными веществами и тому
подобными жуткими делами. Следователь не получил от прокуратуры ничего, что
он мог бы расследовать. Поэтому он принялся расследовать найденные у меня
документы. Это были статьи и брошюры, частью готовые к печати, из которых,
однако, вытекало, что они должны служить распространению принципов
коммунизма и поэтому даже, со своей точки зрения, решительно возражали
против всякой попытки захвата власти, прежде чем большинство рабочего класса
обратится к коммунизму. В статьях, опубликованных в бременском "Коммунисте"
до январских волнений, я обозначил предстоящий период коммунистической
политики как период агитации и организации. В одной из брошюр, найденных у
меня в виде рукописи, об уроках берлинской гражданской войны, где
описывается развитие и перспективы немецкой революции, я критикую
коммунистическую политику, поскольку в январские дни она не смогла кратко и
доходчиво объяснить массам, что в тот момент нельзя было думать о захвате
власти, хотя этого мнения придерживался в том числе и центральный комитет
коммунистической партии Германии. В других написанных или переданных мною
сообщениях я также самым настойчивым образом предостерегаю от актов насилия.
Если бы следствие не ставило перед собой никаких политических целей,
то, выяснив такие обстоятельства, меня тут же бы освободили. При этом
прокуратура все равно не могла бы возбудить против меня дело на том
основании, что я, как представитель центрального комитета русских советов
рабоче-солдатских депутатов, то есть верховной власти России, по приглашению
Берлинского совета рабоче-солдатских депутатов, то есть в то время верховной
власти в Германии, легально прибыл в качестве делегата на конгресс советов
рабоче-солдатских депутатов, что я открыто, под собственным именем, выступал
в Берлине на съезде коммунистической партии, но скрывался после январских
событий под чужим именем, чтобы избежать судьбы Либкнехта и Люксембург. Хотя
прокурор, в силу, вероятно, незаурядного по нашим временам чувства юмора,
представил это использование чужого паспорта для защиты жизни как поступок с
корыстными целями--
*) Так в документе. Возможно, речь идет о Генрихе Дорренбахе, командире
Народной морской дивизии, активном участнике коммунистического восстания в
Германии, в решающий момент поддержавшем Ледебура.--Прим. Ю. Ф.
так утверждается в приказе от 19 февраля--чтобы перевести
малозначительное нарушение, а именно использование чужих документов, в
разряд тяжкого преступления, однако ему нехватило мужества отменить первый
приказ об аресте и, за неимением материалов для следствия, поставить меня
перед судом на основании второго приказа об аресте. Он не мог это сделать,
так как знал, что ни один суд не примет во внимание его утверждение, что
член русского правительства живет в Берлине под чужим именем с целью
спекуляции продовольственными карточками--ибо к этому сводится подозрение,
что я обзавелся фальшивыми документами в корыстных целях. Точно так же он не
мог привлечь меня к суду на основании обвинения в разжигании классовой
ненависти, потому что найденные у меня статьи либо были уже напечатаны и не
вызвали вмешательства юридических властей против опубликовавших их газет,
либо имелись в рукописи, то есть не могли представлять собой правонарушения,
не говоря уже о том, что содержание статей лишало прокурора всякой надежды
на то, что меня осудят, несмотря даже на растяжимость понятия
"подстрекательство".
Итак, чтобы держать меня в тюрьме, пришлось вести следствие о мнимых
преступлениях. Но поскольку не было ничего пригодного для расследования,
следователь занялся сбором материала к моей биографии. Он расспрашивал меня
о моей деятельности до и во время войны, о моей деятельности в качестве
члена русского правительства, он даже обзавелся отзывами членов бывшего
немецкого посольства в Москве. Когда и с этим было покончено, он перешел к
литературно-историческим штудиям. Мне были предъявлены фантастические
сообщения немецких журналистов, в которых описывалось, какое грандиозное
впечатление произвело на Ленина известие о моем аресте, или же выражалось
восхищение моим литературным талантом, затем в ход пошли мои старые статьи,
которые при кессельской цензуре немецкая буржуазная пресса перепечатывала из
московских "Известий". Все это времяпрепровождение не имело ничего общего с
преступлением, в котором меня обвиняли, однако это никого не трогало,
поскольку прокуратура имела возможность заявить в прессе, что следствие
продолжается. Наконец, удалось разыскать живых "свидетелей". Так, допросили
господина, который заявил, что видел меня в машине с Эйхгорном--что
неправда, но даже если бы это было так, это не имеет ни малейшего значения,
поскольку, по показаниям свидетеля, это происходило до январских волнений.
Второй свидетель--страшно произнесть! -- видел у пивной во время беспорядков
машину, про которую кто-то сказал, что я там сижу. Так это или нет--он не
знает. Третий во время беспорядков видел во главе толпы человека, про
которого сказали, что это Радек. Во время очной ставки со мной он заявил,
что это был другой человек. Наконец, из Гамбурга за государственный счет
привезли свидетелей, один из которых собщил страшный и точный факт, что ему
кажется, что он в период с ноября (когда я был за границей) до января видел
меня в гамбургской ратуше, но не может в этом поклясться, а второй явно
хотел создать мне алиби, утверждая, что видел меня в Гамбурге 7, 8, 9
января--то есть в те дни, когда я, якобы, совершал преступления в Берлине.
Достигнув этого пункта, когда появилась возможность, что найдутся свидетели,
которые будут клясться, что я в период январских волнений плавал с
Леттов-Форбеком в открытом море, следователь заявил мне, что он закрывает
следствие, с тем чтобы господин прокурор получил возможность со своей
стороны приступить к аналогичным изысканиям.
Если мой безосновательный арест явился актом политической борьбы против
коммунизма, то мое длящееся уже четыре с половиной месяца пребывание в
тюрьме есть акт чистого насилия. И зеленую улицу этому применению насилия
дал прусский министр юстиции Гейне, который, проигрноровав декларируемый