ни на вопрос о германских деньгах. говоря о шагах, предпринятых для ареста
руководителей большевиков, он не упоминает вопроса о государственной
измене;* читатель должен домысливать, что предполагавшиеся аресты были
просто частью мер по подавлению июльского восстания. Конечно, даже попытка
объективно рассмотреть утверждения, заклеймленые контрреволюционными, могла
бы нанести ущерб репутации тех, кто разделяет взгляды философской школы
"великой клеветы". С другой стороны, только изучив все возможные причины
успеха большевиков в 1917 году, можно получить объяснение неизбежному ходу
исторических событий, и германские деньги могли быть одной из этих причин,
хотя указаниям Кюльмана на их сверхважность, вероятно, присущи
самовосхваление и преувеличение.
Тщательное изучение германских архивов, по-видимому, вызовет
определенный пересмотр и переработку истории русской революции. Это может
коснуться отчасти и вопроса о преклонении перед Лениным как героем. Не
только для своей партии, но и для левого крыла русского революционного
правительства личные качества Ленина служили лучшей гарантией того, что он
никогда не имел дела с германскими деньгами. Сам он
*) E. H. Carr. The Bolshevik Revolution 1917--23, v. I. London,
Macmillan, 1950, p. 91. -- Прим. Г. М. Каткова.
никогда не утверждал, хотя и был бы вправе так поступить после крушения
Германии, что успешно осуществил макиавеллиевский план и нанес поражение
германскому
империализму деньгами, которые предоставили сами немцы. Напротив, он
всегда уверял, что обвинения являлись чудовищными и злобными нападками на
его революционную честь. В результате, те, кто подобно Бернштейну, искренне
и, как мы видим, справедливо верили в то, что он пользовался германскими
деньгами, подверглись остракизму как контрреволюционеры или ренегаты.
Воспроизведенные здесь документы должны раз и навсегда положить конец
той легенде, что большевистская партия строго придерживалась принципов
революционной этики, которые они проповедовали наряду с другими русскими
революционерами. Подозрения в том, что большевики получали финансовую помощь
от германского правительства -- не клевета, а логичное предположение.
И все же не могут получить утешения от знакомства с этими документами
те, кто верил в то, что Ленин и его соратники были агентами германского
правительства и германского генерального штаба. Эта точка зрения,
распространенная среди русских антикоммунистов всех оттенков, которую
разделяет и Керенский, нашла сторонника в лице бывшего лидера кадетов и
историка русской революции П. Н. Милюкова. По его мнению, Ленин договорился
с немцами о том, что последние должны были помочь ему захватить власть в
обмен на деморализацию русской армии и заключение унизительного сепаратного
мира.
Отсутствие каких-либо документальных свидетельств о существовании
подобной договоренности между немцами и Лениным в значительной степени
восполнялось догадками относительно возможных мотивов обеих сторон в деле
помощи друг другу; разве немцы не проявили исключительную заботу, позволив
большевикам возвратиться на родину и разве Ленин не расплатился с ними,
трудясь над разрушением русской армии? Люди, склонные к подобным выводам,
нашли подтверждение этому в факте получения германских денег большевиками.
Свидетельства тому не были неопровежимыми, но все эти предположения и
догадки образовывали одну совместимую, хотя и сенсационную, картину, которая
во время острой политической борьбы оказывает огромное воздействие на
воображение тех людей, кто не подвержен чарам революционного энтузиазма или
мистической силе сверхчеловеческой личности Ленина. В ходе гражданской войны
антикоммунистическое движение сочло политически выгодным изображать Ленина
платным агентом немцев. "Белые" надеялись на поддержку союзников, которая,
верили они, будет оказана с большей готовностью, если интервенцию в Россию
представлять как часть общей борьбы против Центральных держав и их
союзников. Зимой 1917--1918 годов в поддержку этой концепции был обнародован
ряд документов, которые были якобы тайно вывезены из Петрограда на Юг
России. Они выдавались за подлинники, фотокопии и копии государственных
документов, изъятых из папок большевистского правительства, и имели целью
доказать наличие близких и налаженных контактов между германскими властями и
большевистской партией как в 1918 году, так и раньше.* Однако для тех, кто
уже верил, что Ленин получал германские деньги, документы Сиссона -- так эти
документы стали именоваться после их публикации в Соединенных Штатах --
явились лишь запоздалым дополнительным доказательством того, что Ленин был
германским агентом.
По иронии судьбы в настоящее время, когда установлена правда о
германской финансовой помощи, есть еще меньше оснований верить в то, что
Ленин был немецким агентом (если не употреблять слово "агент" в
ленинско-сталинском смысле, по которому даже ученый, проводящий независимое
исследование с помощью созданного промышленником фонда, достоин именоваться
"агентом буржуазного империализма"). Из доклада Кюльмана кайзеру явствует,
что, оказывая поддержку коммунистам, немцы предоставляли "безвозмездную
помощь" независимому подрывному движению, а не финансировали политических
агентов и шпионов, действовавших по их указаниям. В первые годы войны немцы
поддерживали различные сепаратистские движения представителей национальных
меньшинств; после падения монархии наступил черед большевиков.
*) Подлинность сиссоновских документов часто подвергалась сомнению (см.
Мельгунов, указ. соч., с. 131 и последующие). -- Прим. Г. М. Каткова.
Не легко определить, что подразумевалось под указанием о том, что
германская помощь большевикам поступала "по разным каналам и под разными
предлогами". В телеграмме, посланной в ставку 29 сентября 1917 года, Кюльман
упоминает о том, что предпринимаемые министерством иностранных дел в этом
отношении действия осуществляются в тесном сотрудничестве с политическим
отделом генерального штаба действующей армии (капитан фон Хюльзен)*, и,
возможно, подробности будут обнаружены в германских военных архивах.**
Что касается германского министерства иностранных дел, то не может быть
сомнений в том, что официальное опровержение германским правительством в
1921 году факта существования в архивах министерства иностранных дел
каких-либо документов, касающихся финансовой помощи русским большевикам,
выглядит по крайней мере неискренним. В архивах дипломатической миссии в
Берне, например, находится "абсолютно секретное" донесение от 30 апреля 1917
года, в котором германский посланник в Берне барон Ромберг приводит свой
разговор со швейцарским социал-демократом Фрицем Платтеном (он делал
последние приготовления к отправке первого запломбированного вагона и
сопровождал Ленина и его попутчиков из Швейцарии до финской границы).
Платтен передал от имени русских благодарность за принятые эффективные меры,
выразил сожаление по поводу того, что его не пустили в Россию и описал с
чужих слов, какой восторженный прием был оказан Ленину по приезде в
*) См. Николаевский, указ. соч., с. 335-336. -- Прим. Ю. Ф.
**) В ответе на эту телеграмму Людендорф 2 октября 1917 года послал
телеграмму, в которой выразил благодарность за выделенные министерством
иностранных дел крупные суммы денег для поддержки подрывных движений в
России. -- Прим. Г. М. Каткова.
Петроград, где, по словам Платтена, три четверти рабочих поддерживали
Ленина. "Из того, что сказал мне Платтен, -- говорится далее в послании
Ромберга, -- мне стало ясно, что эмигранты нуждаются в деньгах для ведения
своей пропаганды, в то время как их противники располагают неограниченными
средствами. Деньги, собранные для эмигрантов, попадают, главным образом, в
руки социал-патриотов. Я принимаю меры к тому, чтобы поручить тайному агенту
изучить крайне деликатный вопрос, есть ли возможность передавать им деньги
таким образом, чтобы они не считали это предосудительным. Тем временем я бы
был благодарен, если бы меня могли информировать телеграммой о том, получают
ли уже революционеры финансовую помощь по другому каналу".
Никакого ответа -- ни телеграфного, ни иного в этой особой папке* не
найдено, и след, как это часто происходит, когда дело касается совершенно
секретных материалов, исчезает.
Ссылки на усилия тайного агента Ромберга имеются, однако, в папке,
относящейся к деятельности другого германского агента, некоего Александра
Кескула. В этой папке содержится датированное 9 мая 1917 года донесение
германского военного атташе в Берне своему министру. Агент Ромберга,
именуемый господином Байером**, писал 4 мая военному атташе, что вслед за
предварительным зондажем большевика доктора Шкловского и меньшевика П.
Аксельрода он имел еще беседу с представителями "различных оттенков
предрасположенной к миру социалистической партии в Цюрихе" (Байер не
называет их), которые проявили заинтересованность в содействии в деле
немедленного заключения сепаратного мира любой ценой между Россией и
германией. Обсуждался вопрос о финансовой поддержке. господин Байер
предложил предоставить значительную сумму денег и намекнул, что другие его
богатые друзья могут поступить таким же образом. Он резюмировал результаты
этих переговоров так:
*) В приписке на тексте послания Ромберга в германский МИД упоминается,
что ответ на этот запрос был передан в устной форме, но не говорится о его
содержании. -- Прим. Г. М. Каткова.
**) Он же Карл Моор. -- Прим. Ю. Ф.
"1. Личность жертвователя гарантирует, что деньги идут из источника, не
вызывающего подозрений; 2. Жертвователю или лицу, передающему деньги, по
официальным или полуофициальным рекомендациям должен быть разрешен въезд в
Россию с этими деньгами; 3. Так как деньги надо будет употребить немедленно,
необходимо иметь их наличными, а не в виде аккредитивов, которые трудно
будет реализовать, не привлекая внимания. Швейцарскую валюту было бы легче
всего, наиболее эффективно и наименее заметно преобразовать в какую-либо
ликвидную и полезную форму".
Нет смысла говорить, что господин Байер считал себя надежным
посредником для такой операции.
Эти донесения бросают некоторый свет на природу "каналов" и
"предлогов". Настроенных в пользу заключения мира русских социалистов, к
которым обращались, устраивала мысль о том, что богатые товарищи и друзья
окажут финансовую помощь их пропаганде. Настроенными в пользу заключения
мира, очевидно, были циммервальдские левые, среди которых Ленин был самым
ярым пораженцем. В цитированной выше книге Мельгунова сообщается о
разговоре, который у него состоялся в 1917 году в Москве с историком
Покровским, заявившим, что большевики получали деньги от германских
социал-демократов. Этот источник мог бы быть приемлемым для большевиков,
хотя социалисты разных оттенков, вероятно, посчитали бы это неубедительным.
Опубликованный Никитиным материал указывает, что переведенные с помощью
госпожи Суменсон средства поступили от Фюрстенберга-ганецкого, члена
польской социал-демократической партии. Деньги, пересланные по этому каналу,
можно считать полученными от "друзей и товарищей". "Доктор Парвус" в то
время был широко известен как агент германского правительства. Он вел себя
настолько неосмотрительно, что Ленин отказался встретиться с ним по пути в
Россию, избегая прямых контактов. Однако Ленин постоянно поддерживал связь с
Фюрстенбергом-ганецким, который был служащим Парвуса в бизнесе, его
партнером в политике и сообщником по германским интригам (в июле 1917 года
"Правда" из кожи лезла вон, защищая революционную неподкупность и честность
Фюрстенберга-Ганецкого).
В любом случае сейчас ясно, что пусть и под разными предлогами, деньги
поступали от германского правительства. Дадут ли германские архивы ответ на
вопрос о том, было ли известно об этом Ленину и в какой степени? Содержание
относящихся к высоким сферам документов, которые воспроизведены здесь,
очевидно, указывает, на то, что тщательное исследование контактов между
немцами и большевиками на низшем уровне окажется плодотворным.
В первые три месяца 1919 г., когда в тяжелых боях гражданской войны еще
решался вопрос о существовании молодой республики, немецкий народ, полный
забот и иллюзий, ожидал объявления условий заключения мира. Экономике не
удалось перестроиться на мирные рельсы. Миллионы демобилизованных солдат и
рабочих оборонной промышленности остались без гарантированного дохода и были
готовы (даже слишком готовы) завербоваться в одну из участвующих в
гражданской войне армий: в армию правых или левых. Казалось, в подобной
безнадежной ситуации должна была бы заглохнуть любая дискуссия о создании
активной внешней политики немецкой республики. Но это было совсем не так.
Речь шла не только о том, что многие считали, будто, присоединившись к
одному из предполагаемых победителей, Германия сможет избежать утраты своего
значения великой державы. Огромное число опубликованных в то время проектов
доказывает распространенность этой нереалистической оценки положения рейха.
Но намного важнее было то обстоятельство, что Первая мировая война
велась и заканчивалась не как кабинетная война прежних времен, в ней
противостояли друг другу два политических мировоззрения, которые вынуждали
народы Европы сделать свой выбор. Соединенные Штаты Америки стремились к
тому, чтобы повсюду в Европе распространился их "way of life", парламентская
демократия в условиях капиталистической системы хозяйствования. А
руководители большевистской России надеялись, что в ходе мировой революции
везде победит демократическая советская республика при социалистической
системе хозяйствования. В своем стремлении избежать хаоса послевоенных лет
все народы чувствовали, что они должны сделать выбор. В этом стремлении их
поддерживали обе державы, искавшие союзников и последователей своих
политических теорий. Так, уже на рубеже 18-го и 19-го годов появились первые
оживленные попытки запада и востока привлечь Германию на свою сторону, а
внутри страны в то же время начались острые дискуссии о будущей
внешнеполитической ориентации. Это касалось не только лиц, формирующих
общественное мнение. Среди ответственных политиков республики также возник
оживленный спор о том, будет ли Германия вообще когда-либо проводить
независимую внешнюю политику, и в каком направлении она (внешняя политика)
будет развиваться. Об этих спорах и о первых шагах немецкой внешней политики
до сих пор были известны, за исключением концепции министра иностранных дел
графа Брокдорф-Рантцау, прежде всего усилия Америки и реакция на эти усилия
в Германии. Соответствующие попытки социалистического лагеря рассматривались
до сих пор в меньшей степени, тем более, что внимание было приковано к
усилиям, направленным на политический переворот в Германии. Только
результаты исследований, опубликованных в последние годы, внесли изменения в
эту картину. Однако еще многое предстоит выяснить, прежде чем будет
воссоздана картина немецкой внешней политики в первой половине 1919 г.
вплоть до момента подписания мирного договора.
В данной статье делается попытка внести скромный вклад в воссоздание
этой картины на основании материалов из Политического архива министерства
иностранных дел, в особенности из архива графа Брокдорф-Рантцау и из
документов немецкой мирной делегации в Версале. Конечно, учитывая положение
немецкого рейха, речь могла идти в первую очередь только о теоретических
рассуждениях. Но они в большой степени способствовали прояснению точек
зрения и готовили тем самым грядущие решения. Географическое положение
Германии и вытекающий из него страх политиков перед установлением
односторонних связей, а еще больше проявившееся уже в "Finassieren"
Штреземанна желание удержать Германию в неустойчивом равновесии между двумя
определяющими время тенденциями для достижения наибольшей выгоды повлияли и
на эпизод, который будет рассмотрен ниже.
Граф Брокдорф-Рантцау, с 13 февраля 1919 г. министр иностранных дел,
находился с 29 апреля в Версале в качестве председателя немецкой делегации
на мирной конференции. Его тщательно взвешенная внешнеполитическая концепция
не выдержала противостояния с непреклонной позицией союзников, и ее пришлось
приспосабливать к изменившимся обстоятельствам. Очевидно, поэтому он был
готов по меньшей мере непредвзято рассмотреть новые предложения. В этот
момент он получает от посланника Виктора Науманна, руководителя службы
новостей министерства иностранных дел в Берлине, письмо (от 3 июня) с
сообщением, что Науманн в ближайшие дни собирается беседовать с вернувшимся
из Москвы влиятельным швейцарским социалистом Карлом Моором и пришлет отчет
об этой встрече. Эти подробные переговоры состоялись в тот же день, так как
уже 4 июня Науманн написал о них Брокдорф-Рантцау в Париж.
Кем же был этот Карл Моор? Почему люди, отвечавшие за внутреннюю
политику Германии, придавали такой вес его сообщениям и так считались с его
мнением? Насколько романтическим кажется (ошибочно) его имя, настолько же
многочисленны легенды, рассказываемые о его жизни. Скудный, часто ненадежный
и противоречивый материал дает мало возможностей реконструировать его жизнь.
И однако мы попытаемся это сделать, не претендуя на окончательную полноту и
достоверность.
Карл Моор, внебрачный сын австрийского офицера Frhr. Buirette (фон
Ёльфельд), родился 11 декабря 1852 г. Его отец принадлежал к франкскому
дворянскому роду, ведущему свое начало из Франции и относящемуся к
реформаторской церкви. Семья жила в Нюрнберге. Вероятно, Карл Моор родился
во Фрайбурге в Брайсгау. Его мать - швейцарка по фамилии Моор, родом из
Фордемвальда в кантоне Аргау. По месту рождения матери его назвали Карл фон
Фордемвальд. Позднее его рождение было узаконено браком его отца и матери,
но он, очевидно, не захотел взять фамилию своего отца и называл себя по
имени матери Карл Моор, причем совпадение с именем героя драмы Шиллера
"Разбойники" ему, кажется, даже нравилось, хотя оно и возникло случайно.
Вероятно, Карл Моор учился в школе в Нюрнберге. Кажется, там же, будучи
совсем еще молодым человеком, может быть, из-за внутреннего неприятия
родительского дома, а также под влиянием Парижской Коммуны, он приобрел
связи с социалистическими кругами. Рассказывают, что он был дружен с одним
из основателей Айзенахской партии, оружейником из Нюрнберга Карлом
Грилленбергером, а в 1873 г. познакомился с Вильгельмом Либкнехтом и
Августом Бебелем. В это время он уже был членом международной рабочей
ассоциации - основанного Карлом Марксом I Интернационала.
Очевидно, примерно в 1874 г. он под именем Карл Моор переезжает в
Швейцарию, гражданином которой является по матери. Произошло ли это с
согласия семьи или он порвал с нею, установить не удалось. Как бы то ни
было, нельзя забывать, что по отцу он состоял в родстве с людьми, которые
заняли влиятельные положения в Германии и Австро-Венгрии, что он и в
дальнейшем поддерживал с ними отношения и что они в качестве посредников
имели большое значение для его дальнейшей деятельности. Его отец был
австро-венгерским офицером и при Радецком служил в Италии. Позднее он,
вероятно, жил в Граце. Временный министр обороны Баварии генерал Крес был
его кузеном. С баварским посланником в Вене бароном Тухером он переписывался
и был с ним на "ты". Он сам сообщает, что с 1875 по 1876 г. работал над
основанием "независимой, обладающей классовым сознанием
социал-демократической партии" в Швейцарии. Кажется, вначале он учился, но
оставил учебу и экзамен не сдавал. Потом некоторое время он служил на
железной дороге в Базеле: следовательно, Карл Моор никоим образом не был
жертвой исключительного закона против социалистов, как это иногда
утверждают. Также Моор не был в полном смысле слова основателем швейцарской
социал-демократии, но, вероятно, в значительной степени участвовал в
создании Бернского "Рабочего Союза", который корпоративно принадлежал к
социал-демократической партии Швейцарии, но стоял на левых позициях
классовой борьбы. Это без сомнения можно полностью приписать деятельности
Карла Моора и его друга д-ра Н.Васильева (Wassilief и Wassiliev), русского
эмигранта и руководителя Рабочего союза. Моор принимал участие в
организованном Федерацией кантона Юра празднования в память парижской
Коммуны и в последовавших за ним беспорядках в Берне 18 марта 1876 г. и 18
марта 1877 г. В 1877 г. он был делегатом Немецкого рабочего просветительного
общества на 5 Конгрессе швейцарских рабочих союзов в Нойенбурге (Neuchatel).
В промежутках он писал статьи для издаваемой д-ром Альфредом Брюстляйном
буржуазной газеты "Grenzpost".
Но его значительное влияние на швейцарское рабочее движение началось
только с 90-х годов, когда Моор стал редактором "Berner Tagwacht", органа
бернского Рабочего союза. Этот пост он занимал до 1907 г.. Газета была
вначале очень бедна, и Моор руководил ею вместе с недавно умершим писателем
C.A.Loosli в достаточно богемной манере. Своими чрезвычайно остро
написанными статьями Моор завоевал любовь и доверие бернских рабочих, членов
Рабочего союза, но одновременно приобрел много врагов среди швейцарских
политиков, а также в кругах умеренной социал-демократии. Самым решительным
его противником внутри партии был прежде всего Альберт Штек, избранный на
съезде партии в 1893 г. вице-президентом. Моор же руководил левым крылом
бернского рабочего движения, а когда в связи с беспорядками
("Kafigturmkrawall") 19 июня 1893 г. Штек отказался от руководства Рабочим
союзом, Моор стал президентом Союза. С этого момента можно в определенном
смысле говорить об "эре Моора" в Берне, причем Моор вел постоянную полемику
против Штека и издаваемого им "Швейцарского социал-демократа". Только смерть
Штека в 1899 г. положила конец этому яростному спору внутри партии. В 1907
г. якобы из-за болезни глаз Моор вышел из редакции "Berner Tagwacht" и стал
рабочим секретарем в Берне; этот пост, вероятно, был создан только 1 января
1907 г. К этому времени он уже был членом городского совета Берна и
Кантонального совета кантона Берн.
Наследство, которое он, кажется, получил после смерти отца, дало Моору
возможность поддерживать социалистов-эмигрантов в Швейцарии. Это упоминается
как итальянскими, так и русскими политическими эмигрантами. И в
международном социалистическом движении он рано стал известным и
пользующимся уважением лицом. Так, говорят, на конгрессе II Интернационала,
который состоялся в августе 1904 г. в Амстердаме, он познакомился с Лениным.
Есть сведения и о том, что в 1914 г., когда Ленин и его сотрудники захотели
переехать из Австро-Венгрии в Швейцарию, Карл Моор поручился за них перед
швейцарскими властями. И наконец 29 июля 1914 г. на знаменитом заседании
Международного Социалистического Бюро в Брюсселе Карл Моор был
представителем швейцарской социал-демократии.
Мнения друзей и врагов о Карле Мооре, чью жизнь мы здесь проследили
вплоть до начала I мировой войны, когда ему уже был 61 год, по существу
совпадают: он был высокоинтеллигентным человеком, имевшим заслуги перед
рабочим движением, его резкие, ироничные оценки и статьи создали ему много
личных врагов. К этому следует добавить сильное существенное противоречие,
разделявшее его и многих ведущих швейцарских социал-демократов. Речь идет об
однозначно марксистской позиции Карла Моора, признававшего классовую борьбу
решающим мотивом социального и политического развития. Другие ведущие
деятели швейцарской социал-демократии (такие, как Герман Грейлих и Альберт
Штек) занимали скорее реформистскую позицию немецкой социал-демократии. Этим
объясняются хорошие отношения Моора с русскими левыми социалистами в
Швейцарии. К тому же большинству швейцарских руководителей рабочего движения
с их буржуазным отношением к жизни был подозрителен богемный, даже
"цыганский" образ жизни Моора и его многочисленные любовные связи. В
солидном уже возрасте, когда Моор после 1927 г. из-за болезни глаз покинул
дом ветеранов международного рабочего движения в Москве и переехал в
санаторий в Берлин, он женился на своей медсестре, молодой женщине Вере
Еремеевой, которая принимала участие в траурных торжествах в Берне,
состоявшихся 16 июля (так в тексте) 1932 г..
Во время I мировой войны (мы наконец приближаемся к нашей теме) Моор
снова появляется только в начале 1917 г., в период подготовки созванного
Международным Социалистическим Бюро II Интернационала, но не состоявшегося
конгресса в Стокгольме. Еще в 1914 г. Моор был представителем Швейцарии в
этом Бюро, которое вскоре переехало из Брюсселя в Амстердам, но в
неразберихе войны не смогло восстановить разорванные связи солидарности
рабочего движения. Эту почти безнадежную ситуацию изменило только растущее
руководителей большевиков, он не упоминает вопроса о государственной
измене;* читатель должен домысливать, что предполагавшиеся аресты были
просто частью мер по подавлению июльского восстания. Конечно, даже попытка
объективно рассмотреть утверждения, заклеймленые контрреволюционными, могла
бы нанести ущерб репутации тех, кто разделяет взгляды философской школы
"великой клеветы". С другой стороны, только изучив все возможные причины
успеха большевиков в 1917 году, можно получить объяснение неизбежному ходу
исторических событий, и германские деньги могли быть одной из этих причин,
хотя указаниям Кюльмана на их сверхважность, вероятно, присущи
самовосхваление и преувеличение.
Тщательное изучение германских архивов, по-видимому, вызовет
определенный пересмотр и переработку истории русской революции. Это может
коснуться отчасти и вопроса о преклонении перед Лениным как героем. Не
только для своей партии, но и для левого крыла русского революционного
правительства личные качества Ленина служили лучшей гарантией того, что он
никогда не имел дела с германскими деньгами. Сам он
*) E. H. Carr. The Bolshevik Revolution 1917--23, v. I. London,
Macmillan, 1950, p. 91. -- Прим. Г. М. Каткова.
никогда не утверждал, хотя и был бы вправе так поступить после крушения
Германии, что успешно осуществил макиавеллиевский план и нанес поражение
германскому
империализму деньгами, которые предоставили сами немцы. Напротив, он
всегда уверял, что обвинения являлись чудовищными и злобными нападками на
его революционную честь. В результате, те, кто подобно Бернштейну, искренне
и, как мы видим, справедливо верили в то, что он пользовался германскими
деньгами, подверглись остракизму как контрреволюционеры или ренегаты.
Воспроизведенные здесь документы должны раз и навсегда положить конец
той легенде, что большевистская партия строго придерживалась принципов
революционной этики, которые они проповедовали наряду с другими русскими
революционерами. Подозрения в том, что большевики получали финансовую помощь
от германского правительства -- не клевета, а логичное предположение.
И все же не могут получить утешения от знакомства с этими документами
те, кто верил в то, что Ленин и его соратники были агентами германского
правительства и германского генерального штаба. Эта точка зрения,
распространенная среди русских антикоммунистов всех оттенков, которую
разделяет и Керенский, нашла сторонника в лице бывшего лидера кадетов и
историка русской революции П. Н. Милюкова. По его мнению, Ленин договорился
с немцами о том, что последние должны были помочь ему захватить власть в
обмен на деморализацию русской армии и заключение унизительного сепаратного
мира.
Отсутствие каких-либо документальных свидетельств о существовании
подобной договоренности между немцами и Лениным в значительной степени
восполнялось догадками относительно возможных мотивов обеих сторон в деле
помощи друг другу; разве немцы не проявили исключительную заботу, позволив
большевикам возвратиться на родину и разве Ленин не расплатился с ними,
трудясь над разрушением русской армии? Люди, склонные к подобным выводам,
нашли подтверждение этому в факте получения германских денег большевиками.
Свидетельства тому не были неопровежимыми, но все эти предположения и
догадки образовывали одну совместимую, хотя и сенсационную, картину, которая
во время острой политической борьбы оказывает огромное воздействие на
воображение тех людей, кто не подвержен чарам революционного энтузиазма или
мистической силе сверхчеловеческой личности Ленина. В ходе гражданской войны
антикоммунистическое движение сочло политически выгодным изображать Ленина
платным агентом немцев. "Белые" надеялись на поддержку союзников, которая,
верили они, будет оказана с большей готовностью, если интервенцию в Россию
представлять как часть общей борьбы против Центральных держав и их
союзников. Зимой 1917--1918 годов в поддержку этой концепции был обнародован
ряд документов, которые были якобы тайно вывезены из Петрограда на Юг
России. Они выдавались за подлинники, фотокопии и копии государственных
документов, изъятых из папок большевистского правительства, и имели целью
доказать наличие близких и налаженных контактов между германскими властями и
большевистской партией как в 1918 году, так и раньше.* Однако для тех, кто
уже верил, что Ленин получал германские деньги, документы Сиссона -- так эти
документы стали именоваться после их публикации в Соединенных Штатах --
явились лишь запоздалым дополнительным доказательством того, что Ленин был
германским агентом.
По иронии судьбы в настоящее время, когда установлена правда о
германской финансовой помощи, есть еще меньше оснований верить в то, что
Ленин был немецким агентом (если не употреблять слово "агент" в
ленинско-сталинском смысле, по которому даже ученый, проводящий независимое
исследование с помощью созданного промышленником фонда, достоин именоваться
"агентом буржуазного империализма"). Из доклада Кюльмана кайзеру явствует,
что, оказывая поддержку коммунистам, немцы предоставляли "безвозмездную
помощь" независимому подрывному движению, а не финансировали политических
агентов и шпионов, действовавших по их указаниям. В первые годы войны немцы
поддерживали различные сепаратистские движения представителей национальных
меньшинств; после падения монархии наступил черед большевиков.
*) Подлинность сиссоновских документов часто подвергалась сомнению (см.
Мельгунов, указ. соч., с. 131 и последующие). -- Прим. Г. М. Каткова.
Не легко определить, что подразумевалось под указанием о том, что
германская помощь большевикам поступала "по разным каналам и под разными
предлогами". В телеграмме, посланной в ставку 29 сентября 1917 года, Кюльман
упоминает о том, что предпринимаемые министерством иностранных дел в этом
отношении действия осуществляются в тесном сотрудничестве с политическим
отделом генерального штаба действующей армии (капитан фон Хюльзен)*, и,
возможно, подробности будут обнаружены в германских военных архивах.**
Что касается германского министерства иностранных дел, то не может быть
сомнений в том, что официальное опровержение германским правительством в
1921 году факта существования в архивах министерства иностранных дел
каких-либо документов, касающихся финансовой помощи русским большевикам,
выглядит по крайней мере неискренним. В архивах дипломатической миссии в
Берне, например, находится "абсолютно секретное" донесение от 30 апреля 1917
года, в котором германский посланник в Берне барон Ромберг приводит свой
разговор со швейцарским социал-демократом Фрицем Платтеном (он делал
последние приготовления к отправке первого запломбированного вагона и
сопровождал Ленина и его попутчиков из Швейцарии до финской границы).
Платтен передал от имени русских благодарность за принятые эффективные меры,
выразил сожаление по поводу того, что его не пустили в Россию и описал с
чужих слов, какой восторженный прием был оказан Ленину по приезде в
*) См. Николаевский, указ. соч., с. 335-336. -- Прим. Ю. Ф.
**) В ответе на эту телеграмму Людендорф 2 октября 1917 года послал
телеграмму, в которой выразил благодарность за выделенные министерством
иностранных дел крупные суммы денег для поддержки подрывных движений в
России. -- Прим. Г. М. Каткова.
Петроград, где, по словам Платтена, три четверти рабочих поддерживали
Ленина. "Из того, что сказал мне Платтен, -- говорится далее в послании
Ромберга, -- мне стало ясно, что эмигранты нуждаются в деньгах для ведения
своей пропаганды, в то время как их противники располагают неограниченными
средствами. Деньги, собранные для эмигрантов, попадают, главным образом, в
руки социал-патриотов. Я принимаю меры к тому, чтобы поручить тайному агенту
изучить крайне деликатный вопрос, есть ли возможность передавать им деньги
таким образом, чтобы они не считали это предосудительным. Тем временем я бы
был благодарен, если бы меня могли информировать телеграммой о том, получают
ли уже революционеры финансовую помощь по другому каналу".
Никакого ответа -- ни телеграфного, ни иного в этой особой папке* не
найдено, и след, как это часто происходит, когда дело касается совершенно
секретных материалов, исчезает.
Ссылки на усилия тайного агента Ромберга имеются, однако, в папке,
относящейся к деятельности другого германского агента, некоего Александра
Кескула. В этой папке содержится датированное 9 мая 1917 года донесение
германского военного атташе в Берне своему министру. Агент Ромберга,
именуемый господином Байером**, писал 4 мая военному атташе, что вслед за
предварительным зондажем большевика доктора Шкловского и меньшевика П.
Аксельрода он имел еще беседу с представителями "различных оттенков
предрасположенной к миру социалистической партии в Цюрихе" (Байер не
называет их), которые проявили заинтересованность в содействии в деле
немедленного заключения сепаратного мира любой ценой между Россией и
германией. Обсуждался вопрос о финансовой поддержке. господин Байер
предложил предоставить значительную сумму денег и намекнул, что другие его
богатые друзья могут поступить таким же образом. Он резюмировал результаты
этих переговоров так:
*) В приписке на тексте послания Ромберга в германский МИД упоминается,
что ответ на этот запрос был передан в устной форме, но не говорится о его
содержании. -- Прим. Г. М. Каткова.
**) Он же Карл Моор. -- Прим. Ю. Ф.
"1. Личность жертвователя гарантирует, что деньги идут из источника, не
вызывающего подозрений; 2. Жертвователю или лицу, передающему деньги, по
официальным или полуофициальным рекомендациям должен быть разрешен въезд в
Россию с этими деньгами; 3. Так как деньги надо будет употребить немедленно,
необходимо иметь их наличными, а не в виде аккредитивов, которые трудно
будет реализовать, не привлекая внимания. Швейцарскую валюту было бы легче
всего, наиболее эффективно и наименее заметно преобразовать в какую-либо
ликвидную и полезную форму".
Нет смысла говорить, что господин Байер считал себя надежным
посредником для такой операции.
Эти донесения бросают некоторый свет на природу "каналов" и
"предлогов". Настроенных в пользу заключения мира русских социалистов, к
которым обращались, устраивала мысль о том, что богатые товарищи и друзья
окажут финансовую помощь их пропаганде. Настроенными в пользу заключения
мира, очевидно, были циммервальдские левые, среди которых Ленин был самым
ярым пораженцем. В цитированной выше книге Мельгунова сообщается о
разговоре, который у него состоялся в 1917 году в Москве с историком
Покровским, заявившим, что большевики получали деньги от германских
социал-демократов. Этот источник мог бы быть приемлемым для большевиков,
хотя социалисты разных оттенков, вероятно, посчитали бы это неубедительным.
Опубликованный Никитиным материал указывает, что переведенные с помощью
госпожи Суменсон средства поступили от Фюрстенберга-ганецкого, члена
польской социал-демократической партии. Деньги, пересланные по этому каналу,
можно считать полученными от "друзей и товарищей". "Доктор Парвус" в то
время был широко известен как агент германского правительства. Он вел себя
настолько неосмотрительно, что Ленин отказался встретиться с ним по пути в
Россию, избегая прямых контактов. Однако Ленин постоянно поддерживал связь с
Фюрстенбергом-ганецким, который был служащим Парвуса в бизнесе, его
партнером в политике и сообщником по германским интригам (в июле 1917 года
"Правда" из кожи лезла вон, защищая революционную неподкупность и честность
Фюрстенберга-Ганецкого).
В любом случае сейчас ясно, что пусть и под разными предлогами, деньги
поступали от германского правительства. Дадут ли германские архивы ответ на
вопрос о том, было ли известно об этом Ленину и в какой степени? Содержание
относящихся к высоким сферам документов, которые воспроизведены здесь,
очевидно, указывает, на то, что тщательное исследование контактов между
немцами и большевиками на низшем уровне окажется плодотворным.
В первые три месяца 1919 г., когда в тяжелых боях гражданской войны еще
решался вопрос о существовании молодой республики, немецкий народ, полный
забот и иллюзий, ожидал объявления условий заключения мира. Экономике не
удалось перестроиться на мирные рельсы. Миллионы демобилизованных солдат и
рабочих оборонной промышленности остались без гарантированного дохода и были
готовы (даже слишком готовы) завербоваться в одну из участвующих в
гражданской войне армий: в армию правых или левых. Казалось, в подобной
безнадежной ситуации должна была бы заглохнуть любая дискуссия о создании
активной внешней политики немецкой республики. Но это было совсем не так.
Речь шла не только о том, что многие считали, будто, присоединившись к
одному из предполагаемых победителей, Германия сможет избежать утраты своего
значения великой державы. Огромное число опубликованных в то время проектов
доказывает распространенность этой нереалистической оценки положения рейха.
Но намного важнее было то обстоятельство, что Первая мировая война
велась и заканчивалась не как кабинетная война прежних времен, в ней
противостояли друг другу два политических мировоззрения, которые вынуждали
народы Европы сделать свой выбор. Соединенные Штаты Америки стремились к
тому, чтобы повсюду в Европе распространился их "way of life", парламентская
демократия в условиях капиталистической системы хозяйствования. А
руководители большевистской России надеялись, что в ходе мировой революции
везде победит демократическая советская республика при социалистической
системе хозяйствования. В своем стремлении избежать хаоса послевоенных лет
все народы чувствовали, что они должны сделать выбор. В этом стремлении их
поддерживали обе державы, искавшие союзников и последователей своих
политических теорий. Так, уже на рубеже 18-го и 19-го годов появились первые
оживленные попытки запада и востока привлечь Германию на свою сторону, а
внутри страны в то же время начались острые дискуссии о будущей
внешнеполитической ориентации. Это касалось не только лиц, формирующих
общественное мнение. Среди ответственных политиков республики также возник
оживленный спор о том, будет ли Германия вообще когда-либо проводить
независимую внешнюю политику, и в каком направлении она (внешняя политика)
будет развиваться. Об этих спорах и о первых шагах немецкой внешней политики
до сих пор были известны, за исключением концепции министра иностранных дел
графа Брокдорф-Рантцау, прежде всего усилия Америки и реакция на эти усилия
в Германии. Соответствующие попытки социалистического лагеря рассматривались
до сих пор в меньшей степени, тем более, что внимание было приковано к
усилиям, направленным на политический переворот в Германии. Только
результаты исследований, опубликованных в последние годы, внесли изменения в
эту картину. Однако еще многое предстоит выяснить, прежде чем будет
воссоздана картина немецкой внешней политики в первой половине 1919 г.
вплоть до момента подписания мирного договора.
В данной статье делается попытка внести скромный вклад в воссоздание
этой картины на основании материалов из Политического архива министерства
иностранных дел, в особенности из архива графа Брокдорф-Рантцау и из
документов немецкой мирной делегации в Версале. Конечно, учитывая положение
немецкого рейха, речь могла идти в первую очередь только о теоретических
рассуждениях. Но они в большой степени способствовали прояснению точек
зрения и готовили тем самым грядущие решения. Географическое положение
Германии и вытекающий из него страх политиков перед установлением
односторонних связей, а еще больше проявившееся уже в "Finassieren"
Штреземанна желание удержать Германию в неустойчивом равновесии между двумя
определяющими время тенденциями для достижения наибольшей выгоды повлияли и
на эпизод, который будет рассмотрен ниже.
Граф Брокдорф-Рантцау, с 13 февраля 1919 г. министр иностранных дел,
находился с 29 апреля в Версале в качестве председателя немецкой делегации
на мирной конференции. Его тщательно взвешенная внешнеполитическая концепция
не выдержала противостояния с непреклонной позицией союзников, и ее пришлось
приспосабливать к изменившимся обстоятельствам. Очевидно, поэтому он был
готов по меньшей мере непредвзято рассмотреть новые предложения. В этот
момент он получает от посланника Виктора Науманна, руководителя службы
новостей министерства иностранных дел в Берлине, письмо (от 3 июня) с
сообщением, что Науманн в ближайшие дни собирается беседовать с вернувшимся
из Москвы влиятельным швейцарским социалистом Карлом Моором и пришлет отчет
об этой встрече. Эти подробные переговоры состоялись в тот же день, так как
уже 4 июня Науманн написал о них Брокдорф-Рантцау в Париж.
Кем же был этот Карл Моор? Почему люди, отвечавшие за внутреннюю
политику Германии, придавали такой вес его сообщениям и так считались с его
мнением? Насколько романтическим кажется (ошибочно) его имя, настолько же
многочисленны легенды, рассказываемые о его жизни. Скудный, часто ненадежный
и противоречивый материал дает мало возможностей реконструировать его жизнь.
И однако мы попытаемся это сделать, не претендуя на окончательную полноту и
достоверность.
Карл Моор, внебрачный сын австрийского офицера Frhr. Buirette (фон
Ёльфельд), родился 11 декабря 1852 г. Его отец принадлежал к франкскому
дворянскому роду, ведущему свое начало из Франции и относящемуся к
реформаторской церкви. Семья жила в Нюрнберге. Вероятно, Карл Моор родился
во Фрайбурге в Брайсгау. Его мать - швейцарка по фамилии Моор, родом из
Фордемвальда в кантоне Аргау. По месту рождения матери его назвали Карл фон
Фордемвальд. Позднее его рождение было узаконено браком его отца и матери,
но он, очевидно, не захотел взять фамилию своего отца и называл себя по
имени матери Карл Моор, причем совпадение с именем героя драмы Шиллера
"Разбойники" ему, кажется, даже нравилось, хотя оно и возникло случайно.
Вероятно, Карл Моор учился в школе в Нюрнберге. Кажется, там же, будучи
совсем еще молодым человеком, может быть, из-за внутреннего неприятия
родительского дома, а также под влиянием Парижской Коммуны, он приобрел
связи с социалистическими кругами. Рассказывают, что он был дружен с одним
из основателей Айзенахской партии, оружейником из Нюрнберга Карлом
Грилленбергером, а в 1873 г. познакомился с Вильгельмом Либкнехтом и
Августом Бебелем. В это время он уже был членом международной рабочей
ассоциации - основанного Карлом Марксом I Интернационала.
Очевидно, примерно в 1874 г. он под именем Карл Моор переезжает в
Швейцарию, гражданином которой является по матери. Произошло ли это с
согласия семьи или он порвал с нею, установить не удалось. Как бы то ни
было, нельзя забывать, что по отцу он состоял в родстве с людьми, которые
заняли влиятельные положения в Германии и Австро-Венгрии, что он и в
дальнейшем поддерживал с ними отношения и что они в качестве посредников
имели большое значение для его дальнейшей деятельности. Его отец был
австро-венгерским офицером и при Радецком служил в Италии. Позднее он,
вероятно, жил в Граце. Временный министр обороны Баварии генерал Крес был
его кузеном. С баварским посланником в Вене бароном Тухером он переписывался
и был с ним на "ты". Он сам сообщает, что с 1875 по 1876 г. работал над
основанием "независимой, обладающей классовым сознанием
социал-демократической партии" в Швейцарии. Кажется, вначале он учился, но
оставил учебу и экзамен не сдавал. Потом некоторое время он служил на
железной дороге в Базеле: следовательно, Карл Моор никоим образом не был
жертвой исключительного закона против социалистов, как это иногда
утверждают. Также Моор не был в полном смысле слова основателем швейцарской
социал-демократии, но, вероятно, в значительной степени участвовал в
создании Бернского "Рабочего Союза", который корпоративно принадлежал к
социал-демократической партии Швейцарии, но стоял на левых позициях
классовой борьбы. Это без сомнения можно полностью приписать деятельности
Карла Моора и его друга д-ра Н.Васильева (Wassilief и Wassiliev), русского
эмигранта и руководителя Рабочего союза. Моор принимал участие в
организованном Федерацией кантона Юра празднования в память парижской
Коммуны и в последовавших за ним беспорядках в Берне 18 марта 1876 г. и 18
марта 1877 г. В 1877 г. он был делегатом Немецкого рабочего просветительного
общества на 5 Конгрессе швейцарских рабочих союзов в Нойенбурге (Neuchatel).
В промежутках он писал статьи для издаваемой д-ром Альфредом Брюстляйном
буржуазной газеты "Grenzpost".
Но его значительное влияние на швейцарское рабочее движение началось
только с 90-х годов, когда Моор стал редактором "Berner Tagwacht", органа
бернского Рабочего союза. Этот пост он занимал до 1907 г.. Газета была
вначале очень бедна, и Моор руководил ею вместе с недавно умершим писателем
C.A.Loosli в достаточно богемной манере. Своими чрезвычайно остро
написанными статьями Моор завоевал любовь и доверие бернских рабочих, членов
Рабочего союза, но одновременно приобрел много врагов среди швейцарских
политиков, а также в кругах умеренной социал-демократии. Самым решительным
его противником внутри партии был прежде всего Альберт Штек, избранный на
съезде партии в 1893 г. вице-президентом. Моор же руководил левым крылом
бернского рабочего движения, а когда в связи с беспорядками
("Kafigturmkrawall") 19 июня 1893 г. Штек отказался от руководства Рабочим
союзом, Моор стал президентом Союза. С этого момента можно в определенном
смысле говорить об "эре Моора" в Берне, причем Моор вел постоянную полемику
против Штека и издаваемого им "Швейцарского социал-демократа". Только смерть
Штека в 1899 г. положила конец этому яростному спору внутри партии. В 1907
г. якобы из-за болезни глаз Моор вышел из редакции "Berner Tagwacht" и стал
рабочим секретарем в Берне; этот пост, вероятно, был создан только 1 января
1907 г. К этому времени он уже был членом городского совета Берна и
Кантонального совета кантона Берн.
Наследство, которое он, кажется, получил после смерти отца, дало Моору
возможность поддерживать социалистов-эмигрантов в Швейцарии. Это упоминается
как итальянскими, так и русскими политическими эмигрантами. И в
международном социалистическом движении он рано стал известным и
пользующимся уважением лицом. Так, говорят, на конгрессе II Интернационала,
который состоялся в августе 1904 г. в Амстердаме, он познакомился с Лениным.
Есть сведения и о том, что в 1914 г., когда Ленин и его сотрудники захотели
переехать из Австро-Венгрии в Швейцарию, Карл Моор поручился за них перед
швейцарскими властями. И наконец 29 июля 1914 г. на знаменитом заседании
Международного Социалистического Бюро в Брюсселе Карл Моор был
представителем швейцарской социал-демократии.
Мнения друзей и врагов о Карле Мооре, чью жизнь мы здесь проследили
вплоть до начала I мировой войны, когда ему уже был 61 год, по существу
совпадают: он был высокоинтеллигентным человеком, имевшим заслуги перед
рабочим движением, его резкие, ироничные оценки и статьи создали ему много
личных врагов. К этому следует добавить сильное существенное противоречие,
разделявшее его и многих ведущих швейцарских социал-демократов. Речь идет об
однозначно марксистской позиции Карла Моора, признававшего классовую борьбу
решающим мотивом социального и политического развития. Другие ведущие
деятели швейцарской социал-демократии (такие, как Герман Грейлих и Альберт
Штек) занимали скорее реформистскую позицию немецкой социал-демократии. Этим
объясняются хорошие отношения Моора с русскими левыми социалистами в
Швейцарии. К тому же большинству швейцарских руководителей рабочего движения
с их буржуазным отношением к жизни был подозрителен богемный, даже
"цыганский" образ жизни Моора и его многочисленные любовные связи. В
солидном уже возрасте, когда Моор после 1927 г. из-за болезни глаз покинул
дом ветеранов международного рабочего движения в Москве и переехал в
санаторий в Берлин, он женился на своей медсестре, молодой женщине Вере
Еремеевой, которая принимала участие в траурных торжествах в Берне,
состоявшихся 16 июля (так в тексте) 1932 г..
Во время I мировой войны (мы наконец приближаемся к нашей теме) Моор
снова появляется только в начале 1917 г., в период подготовки созванного
Международным Социалистическим Бюро II Интернационала, но не состоявшегося
конгресса в Стокгольме. Еще в 1914 г. Моор был представителем Швейцарии в
этом Бюро, которое вскоре переехало из Брюсселя в Амстердам, но в
неразберихе войны не смогло восстановить разорванные связи солидарности
рабочего движения. Эту почти безнадежную ситуацию изменило только растущее