беспринципности германской социал-демократии, шедшей на компромисс с
германским имперским правительством, тогда как Ленин всегда держался
принципиальной линии и не шел на компромиссы ни с каким империалистическим
правительством какой-либо из воюющих стран. На эту точку зрения я хотел
возразить, что если германские социал-демократы сотрудничали со своим
правительством в целях свержения царского режима в России, то и большевики
со своей стороны не отказались в критический момент от финансовой помощи
германского правительства в их борьбе за свержение "власти империалистов и
капиталистов".
*) Ящик 486, папка 3. -- Прим. Ю. Ф.
Когда я должен был говорить, гернардота Шмитта сменил на
председательском месте Рютер. Аудитория была довольно многочисленная,
включая несколько десятков советских и восточноевропейских историков, среди
которых я заметил академика Минца. Мое выступление, по моим расчетам, давало
мне возможность процитировать отрывок из телеграммы Кюльмана, которая Вам,
конечно, известна и за напечатание которой я подвергся окрику в "Вопросах
истории" как распространитель "очередной фальшивки". Рютер видел, что я
входил на трибуну с книжкой Земана в руках. Времени у меня было всего пять
минут. Как только я дошел до места, когда я собирался цитировать телеграмму
Кюлманна, Рютер прервал меня, сказав, что я говорю не на тему, так как мы
обсуждаем немецкую социал-демократию, а не большевиков. Я замешался, и
вместо того чтобы цитировать документ, напомнил Рютеру, что связь с
большевиками поддерживалась через посредство немецких социал-демократических
деятелей, в том числе Парвуса. Но как только я вернулся к теме и снова
упомянул об отношении советских историков к данным документам германского
министерства иностранных дел, Рютер снова остановил меня, пространно
объясняя, что я вышел за пределы рассматриваемой темы.
При этих обстоятельствах я заявил, что отказываюсь от слова. Еще пока
шел мой спор с Рютером, профессор Сеттон-Ватсон подал записку в президиум,
протестуя против поведения председательствующего. После меня слово было
предоставлено Рютером академику Минцу. говоря по-английски, он выразил
удовлетворение в том, что председатель меня остановил. Советские ученые, по
словам Минца, согласились принять участие в работах конгресса в уверенности,
что вопросы будут разбираться в научной плоскости, и Минц был удивлен, что с
"этой высокой трибуны" ему пришлось слышать "грязную ложь". На этом слове
Рютер остановил Минца, прося его повторить то, что он сказал, так как он,
Рютер, де не расслышал. Минц смутился и закончил, сказав, что легенда о
немецких деньгах Ленина давно опровергнутая ложь, которую теперь могут
распространять только бывшие нацисты.
Минц кончил под аплодисменты части аудитории. В тот же вечер я
обратился с письмами к председателю конгресса сэру Чарлсу Уебстеру и
профессору Бернардту Шмитту, прося их обеспечить опубликование текста моего
выступления в протоколах конгресса. На следующий день я получил устное
заверение, что так будет сделано, от профессора Шмитта. С Рютером я не
разговаривал и против выступления Минца не протестовал, так как бессмысленно
протестовать против лая шакалов и воя гиен. Сообщение об этом инциденте
появилось в "Дейли Телеграф" а также, как я слышал, в "Нейе Цюрихер Цейтунг"
и в ряде голландских газет. Посылаю Вам переписанные два отрывка из "Дейли
Телеграф", текст моего ответа на письмо в редакцию Рютера, а также
восстановленный текст моего выступления на конгрессе, каким он должен был бы
быть, если бы не было вмешательства Рютера. Текста письма Рютера,
появившегося в "Телеграфе" 13 сентября, у меня под рукой не оказалось. Я
надеюсь, что этот подробный отчет удовлетворит Ваше любопытство к этому
незначительному, но довольно характерному инциденту.
На днях в Америку на один месяц поедет мой большой друг Макс Хейуард, и
он с Вами надеется встретиться, и я прошу его при этой оказии выяснить один
или два вопроса, касающихся событий семнадцатого года, которые меня давно
интересуют. Один из них касается некоего Цивина, имя которого упоминается и
в книжке Земана*. По некоторым сведениям, которые мне не удалось проверить,
Цивин был по возвращении из Швейцарии (через Англию, якобы в сопровождении
жены Чернова?) арестован при Временном Правительстве. Известна ли Вам его
дальнейшая судьба? Он несомненно был немецким агентом в самом простом и
точном смысле этого слова. Летом семнадцатого года он был очень тяжело
болен, но сведений о его смерти у меня нет.
Искренне Ваш
Георгий (Михайлович) Катков
*) И в статье Д. Шуба в "Новом журнале". [Прим. Г. М. Каткова.]
27 декабря 1960 г.
Многоуважаемый георгий Михайлович,
спасибо за письмо о "деле Рютера", пересланное с М. Хейвардом. Очень
интересно и очень печально. Жалею, что нет письма Рютера. Знать его мне
необходимо, т. к., боюсь, придется обо всем этом деле писать. Между прочим,
Хейвард мне сказал, что И. М. Берлин считал, что выносить это дело в печать
едва ли следовало. Какие у него мотивы?
Относительно Цивина здесь собраны довольно подробные данные. Настоящим
партийным деятелем он не был: за границу выехал учиться (в консерватории,
Милан), вел веселую жизнь, большой успех у женщин, кутежи. По атмосфере тех
лет -- связан с эмигрантами, причислял себя к эсерам. Жена его жива, теперь
в Швейцарии, замужем, имеет дочь на выдании и больше всего боится, что
история первого мужа станет известна и повредит ее (не его) дочери. Но в
общем известно следующее:
а) его доклады немцам показывают, что весь материал он брал из газет,
никаких своих сведений не имел; австрийцы были правы, отказавшись от него,
немцы тратили деньги без пользы для себя;
б) его поведение навлекло подозрения, был его допрос у Натансона. В
точности дело неизвестно. По-видимому, он показал, что спекулировал и
занимался контрабандной поставкой резины в германию;
в) почти несомненно, что он давал деньги на какое-то эсеровское
издание, по-видимому, на "На чужбине" (есть указания, что оплачивал бумагу);
г) в Россию он ехал действительно с тогдашней женой Чернова (она жива
-- здесь), но это была целая партия, не только они;
д) в России в 1917 Г. был эсером, жил у богатого родственника,
какого-то Багрова, после октября перешел к большевикам, был каким-то
комиссаром не то на Северном Кавказе, не то в Крыму, нажил туберкулез и умер
вскоре после окончания войны. Агентом он был сначала австрийским, затем
немецким. Ездил в лагеря военнопленных в германию -- во всяком случае один
раз.
Это, кажется, все, что я знаю о нем. Но я делом специально не
интересовался. Если нужны еще какие-либо справки, напишите. Но, судя по
всему, это человек не высокого полета. Вообще: мне кажется, что наиболее
интересной и исторически важной была работа не немецкого, а австрийского
штаба, который свою подготовку к войне начал с 1908--10 гг. Но секретный
архив австрийского штаба вывезен большевиками. [...] Лучшие пожелания...
13 марта 1961 г.
Многоуважаемый Борис Иванович,
По ошибке очевидно забыл вложить обещанную вырезку из "Daily
Telegraph". Прилагаю сейчас. Тем временем получил от комитета Стокгольмского
Конгресса сокращенный текст моего выступления, прерванного Рютером. Текст
составлен добросовестно и упоминания об инциденте нет. Не знаю напечатают ли
они и выступление Минца, в котором он меня обругал нацистом.
Отдельно посылаю второй выпуск St. Antony's Papers о Soviet Affairs с
работами Footman, Ellis и моей, о Кронштате. Только что сдал в печать работу
для третьего выпуска об убийстве Мирбаха. В ней привожу основания в пользу
предположения, что Мирбах был убит Блюмкиным и Андреевым с ведома
большевиков и вероятно самого Ленина. Левые эсеры оказались здесь жертвой
провокации большевиков (не в первый и не в последний раз).
Летом собираюсь в Женеву на конференцию по советской историографии и
очень надеюсь Вас там встретить.
Искренне Ваш,
Георгий Катков
12 марта 1962 г.
Многоуважаемый Борис Иванович,
Простите, что не ответил Вам прямо на Ваш запрос о некоем Байере,
упоминаемом в книжке Земана, но Вам писал об этом мой "поднадзорный" Шарлау.
С тех пор прошло некоторое время, и у нас появились новые соображения
относительно подлинной личности того агента, которого, явно условно, немцы в
своей переписке называли "Байером". Нам все более и более кажется, что его
можно отождествить со швейцарским левым социал-демократом Карлом Моором.
Шарлау проверил движения Байера, который явно то же самое лицо, что и не
названный агент военного атташе в Берне Нассе, и нашел, что они в общем
совпадают с тем, что мы знаем о передвижениях Карла Моора.
Карл Моор, уроженец Австрии или германии, стал швейцарским гражданином
и одно время издавал в Берне газету. По приезде Ленина и Крупской в
Швейцарию в 1914 он содействовал им в устройстве своих паспортных дел.
Сношения между Моором и Лениным шли через Шкловского. Об этом посмотрите в
письмах Ленина -- 3-е издание и Ленинский сборник, том 11. Согласно
сообщению Нассе от 9 мая 1917 года, Байер пытался связаться с большевиками
тоже через Шкловского. Карл Моор считался состоятельным человеком с деловыми
связями, что совпадает с характеристикой Байера. В 1917 году Байер, по
целому ряду сведений в немецких документах, должен был ехать в Россию, и мы
знаем, что Моор был в России, когда на Ленина было совершено покушение, при
котором был ранен Платтен.
Моор несомненно предлагал деньги большевикам, о чем есть упоминание в
протоколах Центрального комитета в августе 1917 года. Предложение было
отклонено, но в примечаниях к протоколам говорится, что впоследствии
Истпартом было выяснено, что деньги эти действительно принадлежали Моору,
неожиданно тогда получившему значительное наследство. В 1919 году Моор
оказывается в Берлине, где он содействует освобождению Радека из тюрьмы и
налаживает для Радека политические связи.*
*) См. статью Радека в "Красная новь" 1926 г. -- Прим. Г. М. Каткова.
Любопытно, что в примечании к Ленинскому сборнику, том 11, сообщается,
что "последние годы" Карл Моор проживал в доме для престарелых
революционеров имени В. И. Ленина. В том же примечании он политически
охарактеризован, как оппортунист.
Мне кажется, что провести отождествление Байера с Моором будет вероятно
возможно, но потребуется еще немало труда. Может быть, Вы были бы так добры
сообщить нам Ваши авторитетные соображения по этому поводу. Может быть Вы
даже встречали Моора? Он много старше Вас (родился в 1852 году).
Помнится, когда мы виделись в Женеве, Вы меня как-то спрашивали о князе
Бебутове. До сих пор руки не доходили до того материала, который у нас
имеется в микрофильме из немецкого министерства иностранных дел. Но теперь,
наконец, мне удалось кое-что выяснить. Впервые германское министерство
иностранных дел заинтересовалось Бебутовым после того, как посланник в
Копенгагене, Брокдорф-Ранцау, сообщил 21 июля 1916 года, что в Стокгольме
объявился русский князь Бебутов, который до тех пор с начала войны проживал
в германии, а теперь возвращается в Россию. Брокдорф-Ранцау узнал об этом
через некоего Шваба, немца, проживавшего в Стокгольме, и потому он обратился
в Копенгаген.
Шваб сообщил, что с Бебутовым он уже был связан в германии и что
Бебутов предлагает свои услуги для посредничества между Россией и германией.
По словам Шваба, Бебутов видный член кадетской партии, бывший член Первой
Думы, пожертвовавший значительную часть своего большого состояния на
политические и гуманитарные цели. Шваб рекомендовал Бебутова одному
германскому учреждению в Швеции (не посольству), но это учреждение не
приспособлено к использованию знакомства с Бебутовым. Бебутов хотел бы, по
словам Шваба, войти в сношения с авторитетным лицом, могущим его
информировать о направлении германской политики.
На запрос Брокдорф-Ранцау министерство иностранных дел ответило 23
июня, что по полученным в министерстве сведениям князь Бебутов человек
ненадежный и что на его предложение не будет дано согласия. Этим дело не
кончилось, и Луциус и Брокдорф-Ранцау выразили сожаление о том, что на
предложение Бебутова нельзя ответить согласием, и продолжали информировать
министерство о дальнейших проектах предприимчивого грузинского князя.
Переговоры с ним велись через посредство стокгольмского банкира Боккельмана.
Большое впечатление на германских дипломатов производил тот факт, что
Бебутов был принят у Неклюдова и что он установил тесную связь с
небезызвестным Колышко, который уже много месяцев был информатором Луциуса.
Как и Колышко, Бебутов отнюдь не хотел попасть в положение платного
агента, хотя по словам Боккельмана, он готов был принять некую мзду и
средства на различные предприятия. Основным проектом Бебутова было раздобыть
средства на покупку трех русских газет -- "Нового времени", "Русских
ведомостей" и "Дня". Постепенно курс этих газет можно было бы изменить в
духе подготовки сепаратного мира с германией. Бебутов много хвастал своими
еврейскими связями, уверял, что в его предприятии смогут принять участие
Бродский-Рубинштейн (по-видимому, "Митька"). Это немножко охладило немецких
дипломатов, так как они считали, что при антисемитском курсе русского
правительства семитофильская репутация Бебутова может ему повредить. На все
это предприятие с газетами Бебутов считал, что потребуется около 10.000.000
рублей. Несколько разочаровало немцев также неумное поведение Бебутова при
встрече с думской делегацией у Неклюдова. Там Бебутов так распинался,
доказывая благоприятное положение в германии, что Неклюдов предупредил
думцев, о том, что он может быть просто немецкий агент. Это сообщил
Боккельману Колышко. Бебутов долго не решался после этого ехать в Россию,
боясь, что его там арестуют.
Из всего этого и еще многой дребедени, содержащейся в немецких
документах (WK2 geheim Bd 19, 20, 21) ясно, что Бебутов, еще находясь в
германии, был в связи с агентурой немецкого генерального штаба. Он даже
называл некого Браумюллера, представителя генерального штаба, с которым он
был в связи в Берлине. Эти военные пробовали передать Бебутова министерству
иностранных дел, но оно предпочло не иметь с ним прямых связей, а
действовать через свое подставное лицо, банковского директора Боккельмана.
Никакого указания на то, что Бебутову были отпущены средства на его проект с
газетами, нет.
Любопытно, что Бебутов рассчитывал использовать горького в качестве
сотрудника купленных им или выпускаемых взамен купленных газет. Этот проект
в значительной степени совпадает с проектом Колышко, в котором был
заинтересован Штиннес. Что касается еврейских связей Бебутова, то следует
отметить, что как видно из всеподданейшего доклада Бетман-гольвега кайзеру,
связь между немцами и Рубинштейном была налажена независимо от Бебутова.
Бетман-гольвег сокрушается о том, что "эта многообещающая личность
интернирована в Петербурге при облаве на евреев" (телеграмма кайзеру 16
августа 1916 г.).
Я еще не полностью использовал имеющийся о Бебуте материал, так как
часть его находится в совсем другом отделе немецких архивов, но я думаю, что
в основном я Вам сообщил самое важное из того, что в документах есть.
Очень был бы Вам благодарен за сообщение материала, если он у Вас
имеется, о деятельности Маргулиеса как до войны, особенно в Константинополе,
так и во время войны, когда он работал в Союзе городов и Военно-промышленном
комитете. О связи Бебутова с масонами в немецких документах нет ни одного
слова.
Рад буду получить от Вас весточку.
Искренне Ваш
Георгий Катков
24 марта 1962 г.
Многоуважаемый Георгий Михайлович,
спешу ответить на Ваше письмо от 12 марта. Оно пришло одновременно с
письмом от А. Балабановой, которую я запрашивал о том же Мооре. Она,
конечно, никогда большевиками в такого рода дела не была посвящаема, и в
качестве настоящей наивной идеалистки многого из того, что творилось вокруг,
не замечала. Но к Моору она и тогда относилась с недоверием и зимою 1917--18
гг. в качестве секретарши Циммервальдского объединения вернула ему обратно
тысячу крон, которую он принес в качестве пожертвования для кассы
Циммервальда. Она дает еще целый ряд таких деталей и резюмирует: "Я думаю,
Вы правы, идентифицируя Байера с Моором". Просит ставить конкретные вопросы,
заявляя, что "целиком в Вашем распоряжении". Если что вспомнит, расскажет.
Пишет, что в Швецию и затем в Россию с Моором приезжала "одна швейцарская
социалистка" -- думаю, жена Роберта гримма, которая, как Вы знаете, была
большевичкой.
Я лично Моора никогда не встречал, но слышал о нем очень многое
(особенно от Теодора Либкнехта, никак не могу найти большое письмо
последнего).
Связи Бебутова с немцами (в частности, с Эрцбергером) интересно
освещает Фриц Фишер в недавно вышедшей книге "гриф нах дер Вельтмахт".
Читали? Надо. говорил ли я Вам, что у меня имеется подлинная рукопись
воспоминаний Бебутова (свыше 2 тыс. листов), в котором он подробно
рассказывает о своем масонстве? Но она закончена в Берлине, в начале войны.
Думаю, план покупки газет -- чистая спекуляция. В частности, относительно
горького. Есть у меня и рукопись неизданных воспоминаний Колышко, но я ее до
сих пор не прочел: огромная, масса воды.
Про Маргулиеса я ничего не слышал, т. е. об его связях с немцами. Верно
ли это? Какие основания для такого предположения?
Если имеете вопросы, которые полезно поставить Балабановой, напишите
срочно.
Не попадалось ли Вам в архиве имя Арнольд Рубинштейн? В годы войны был
эмигрантом (польским социал-демократом) в Берне. Затем один из виднейших
деятелей секретного аппарата Коминтерна -- первый резидент последнего на
западе (в германии, но с функциями на всю Западную Европу). Мне важно
выяснить, имел ли он связи с немцами в годы войны, т. к. я уверен, что в
качестве резидента Коминтерна он перенял какую-то часть секретного немецкого
аппарата. Знаете ли Вы что-либо об острой борьбе внутри этого аппарата в
первые послевоенные годы между сторонниками просоветской и профранцузской
ориентаций? За последнюю были генерал М. Гофман, Арнольд Гехберг и даже
Людендорф.
Лучшие приветы и пожелания!
13 июня 1962 г.
Многоуважаемый и милый Борис Иванович,
Большое спасибо Вам за обстоятельное письмо, на которое долго не мог
собраться ответить. Но как Вы знаете, скоро сказка сказывается, но не скоро
дело делается, и прежде чем беспокоить Вас и старушку Балабанову как-то
хотелось выяснить вопрос о том, был ли действительно Карл Моор немецким
агентом или нет. Отождествление его с Байером мы провели сравнивая
передвижения обоих лиц, но несмотря на все изыскания никакого указания на
связь Моора с немецким посольством в Берне мы в документах найти не могли.
Там говорится лишь о Байере. Но неожиданно весь вопрос выяснился с
совершенной ясностью на основании печатного источника, а именно,
воспоминаний густава Майера, вышедших по-немецки в 1949 году, уже после его
смерти. Это тот самый Майер, который издал письма Лассаля и биографию
Энгельса. Он во время войны работал на германское министерство иностранных
дел в качестве эксперта и был в связи с тем самым Нассе, который был военным
атташе в Берне и поддерживал связь с Байером. густав Майер сообщает, что
Карл Моор был одним из главных сподручных Нассе во взаимоотношениях с
русскими эмигрантами в Скандинавии. Что Нассе пользовался адресом Майера для
сношений с Карлом Моором, но что в характер этих сношений он Майера не
посвящал. Все это относится к лету 1916 года, когда сам Майер проживал в
Стокгольме, где часто бывал в доме, где жили Радек и ганецкий с женами. Все,
что Майер от Радека узнавал, он сообщал в министерство иностранных дел в
Берлине Диего фон Бергену. В воспоминаниях Майера масса интереснейших
подробностей, и меня удивляет, почему на них так мало было обращено
внимания. Я о них узнал только через моего ученика Шарлау.
Теперь относительно связи Карла Моора, с одной стороны, с германским
министерством иностранных дел, с другой -- с большевиками, все более или
менее ясно; и мы имеем налицо еще один из каналов, о которых говорит в своей
телеграмме от 3 декабря 1917 года Кюльманн. Но интересно было знать побольше
о личности Карла Моора. По словам Майера, это вымышленное имя: происходит
Моор из дворянской семьи в Франконии. Они были баронами, выходцами из
Франции, но настоящей их фамилии Майер не сообщает. Интересно было бы знать,
что побудило Моора сблизиться с русской социал-демократической эмигрантской
средой, какую репутацию он имел до войны, располагал ли он собственными
средствами, или же зарабатывал деньги на жизнь? Когда и в какой форме он
предлагал деньги Балабановой, как к нему относились в среде швейцарских
социал-демократов, почему он перестал издавать "Бернер Тагвахт", и наконец,
нет ли кого-нибудь в живых, кто бы его знал?
Если бы Балабанова могла оказать нам в этом содействие, мы бы
управились как-нибудь с деятельностью Моора в 1916--20 гг. А вот, что
произошло после, как и почему Моор попал в почетную богадельню в Москве
будучи оппортунистом, не совсем понятно. Через чье посредничество это было
устроено, и поддерживал ли Моор какую-нибудь связь с заграницей со своими
товарищами по партии в Швейцарии и в германии в конце 20-х и 30-х годов?
Это, конечно, было тоже очень интересно определить. Может быть Вы и тут нам
поможете советом?
За последние недели тут у нас возник один вопрос, где я чувствую Ваша
помощь была бы, вероятно, еще важнее и существеннее, чем в вопросе о Мооре.
Дело касается положения Рязанова в 1915--16 гг. Как Вам вероятно известно,
он проживал в Вене, где ему оказывали покровительство разные лица из
академического и чиновнего мира, в том числе Шобер, который позже был
начальником полиции в Вене. В 1915 г., или даже может быть еще в самом конце
1914 г. проездом в Вене был Парвус, и тогда он по старой дружбе
останавливался у Рязанова. Шобер всегда интересовался русской эмиграцией, и
если мне не совсем изменяет память, как-будто Керенский как-то рассказывал,
что Шобер хвастал тем, что он оказывал финансовую поддержку Троцкому в
1912--14 годах. Поскольку вся затея немцев по использованию революционной
эмиграции в своих целях как-будто зародилась в Австрии, как вариация на тему
о поддержке сепаратистских движений, возникает вопрос, каково было положение
Рязанова в этой связи и какому давлению он подвергался со стороны Парвуса, с
которым его связывали давняя политическая и личная дружба. Может быть Вам об
этом что-либо известно, чем Вы могли бы с нами поделиться?
И наконец, еще третий пункт, интересующий лично меня. Недавно мне
попалась книжка о рабочем движении в России во время первой войны, изданная
Флеером под общей редакцией Лозовского в 1925 году. Она содержит обильный
полицейский материал о рабочих группах при военно-промышленных комитетах.
Несколько смущает меня отсутствие координации и ссылок на матералы,
напечатанные Шляпниковым в его "Кануне 1917 года". Чем это объясняется и что
из себя представлял Флеер как архивист?
Но пора кончать, и так я Вас забросал вопросами, а ничего толкового по
поводу Вашего Рубинштейна я не нашел и сообщить не могу. Буду очень
благодарен Вам, если бы вот кратко подтвердили получение этого письма и
сказали бы мне, на что я могу рассчитывать в смысле ответов на все мои
вопросы, а на что Вы ответить определенно не сможете. Все лето просижу в
Оксфорде, почти безвыездно.
Искренне Ваш,
Георгий Катков
23 июня 1962 г.
Дорогой Георгий Михайлович, [...]
О Карле Моор мне много писал и рассказывал Теодор Либкнехт, который его
считал прикосновенным к деятельности правых немецких милитаристов. Моор
действительно псевдоним, Либкнехт сообщал настоящую фамилию, но я забыл. В
Швейцарии он появился с середины 1880-х гг., с самого начала был агентом
немецкого штаба для обработки специалистов, начал издавать какую-то газетку
-- но мне вспоминается, что речь шла не о Берне, а о Базеле -- для
установления связей главным образом среди французских социалистов, но
интересовался он и другими социалистами. По словам Теодора Либкнехта, его
отец [Вильгельм Либкнехт] подозревал (или даже был уверен), что Моор
старался проникнуть в редакцию нелегального немецкого "Социал-демократа",
который тогда выходил в Цюрихе. Прошлое было темное: на родине [Моор]
социал-демократом не был, уехал в связи с какими-то похождениями по женской
части. говорил, что имеет состояние, но Теодор Либкнехт считал [это] вздором
и был уверен, что [Моор] живет на деньги военного ведомства. Похождения по
женской части продолжались и в Швейцарии, но Моор давал средства на издание
социал-демократической газетки, прикармливал социал-демократическую публику
и давал по мелочам взаймы, оказывал разные другие услуги и постепенно создал
германским имперским правительством, тогда как Ленин всегда держался
принципиальной линии и не шел на компромиссы ни с каким империалистическим
правительством какой-либо из воюющих стран. На эту точку зрения я хотел
возразить, что если германские социал-демократы сотрудничали со своим
правительством в целях свержения царского режима в России, то и большевики
со своей стороны не отказались в критический момент от финансовой помощи
германского правительства в их борьбе за свержение "власти империалистов и
капиталистов".
*) Ящик 486, папка 3. -- Прим. Ю. Ф.
Когда я должен был говорить, гернардота Шмитта сменил на
председательском месте Рютер. Аудитория была довольно многочисленная,
включая несколько десятков советских и восточноевропейских историков, среди
которых я заметил академика Минца. Мое выступление, по моим расчетам, давало
мне возможность процитировать отрывок из телеграммы Кюльмана, которая Вам,
конечно, известна и за напечатание которой я подвергся окрику в "Вопросах
истории" как распространитель "очередной фальшивки". Рютер видел, что я
входил на трибуну с книжкой Земана в руках. Времени у меня было всего пять
минут. Как только я дошел до места, когда я собирался цитировать телеграмму
Кюлманна, Рютер прервал меня, сказав, что я говорю не на тему, так как мы
обсуждаем немецкую социал-демократию, а не большевиков. Я замешался, и
вместо того чтобы цитировать документ, напомнил Рютеру, что связь с
большевиками поддерживалась через посредство немецких социал-демократических
деятелей, в том числе Парвуса. Но как только я вернулся к теме и снова
упомянул об отношении советских историков к данным документам германского
министерства иностранных дел, Рютер снова остановил меня, пространно
объясняя, что я вышел за пределы рассматриваемой темы.
При этих обстоятельствах я заявил, что отказываюсь от слова. Еще пока
шел мой спор с Рютером, профессор Сеттон-Ватсон подал записку в президиум,
протестуя против поведения председательствующего. После меня слово было
предоставлено Рютером академику Минцу. говоря по-английски, он выразил
удовлетворение в том, что председатель меня остановил. Советские ученые, по
словам Минца, согласились принять участие в работах конгресса в уверенности,
что вопросы будут разбираться в научной плоскости, и Минц был удивлен, что с
"этой высокой трибуны" ему пришлось слышать "грязную ложь". На этом слове
Рютер остановил Минца, прося его повторить то, что он сказал, так как он,
Рютер, де не расслышал. Минц смутился и закончил, сказав, что легенда о
немецких деньгах Ленина давно опровергнутая ложь, которую теперь могут
распространять только бывшие нацисты.
Минц кончил под аплодисменты части аудитории. В тот же вечер я
обратился с письмами к председателю конгресса сэру Чарлсу Уебстеру и
профессору Бернардту Шмитту, прося их обеспечить опубликование текста моего
выступления в протоколах конгресса. На следующий день я получил устное
заверение, что так будет сделано, от профессора Шмитта. С Рютером я не
разговаривал и против выступления Минца не протестовал, так как бессмысленно
протестовать против лая шакалов и воя гиен. Сообщение об этом инциденте
появилось в "Дейли Телеграф" а также, как я слышал, в "Нейе Цюрихер Цейтунг"
и в ряде голландских газет. Посылаю Вам переписанные два отрывка из "Дейли
Телеграф", текст моего ответа на письмо в редакцию Рютера, а также
восстановленный текст моего выступления на конгрессе, каким он должен был бы
быть, если бы не было вмешательства Рютера. Текста письма Рютера,
появившегося в "Телеграфе" 13 сентября, у меня под рукой не оказалось. Я
надеюсь, что этот подробный отчет удовлетворит Ваше любопытство к этому
незначительному, но довольно характерному инциденту.
На днях в Америку на один месяц поедет мой большой друг Макс Хейуард, и
он с Вами надеется встретиться, и я прошу его при этой оказии выяснить один
или два вопроса, касающихся событий семнадцатого года, которые меня давно
интересуют. Один из них касается некоего Цивина, имя которого упоминается и
в книжке Земана*. По некоторым сведениям, которые мне не удалось проверить,
Цивин был по возвращении из Швейцарии (через Англию, якобы в сопровождении
жены Чернова?) арестован при Временном Правительстве. Известна ли Вам его
дальнейшая судьба? Он несомненно был немецким агентом в самом простом и
точном смысле этого слова. Летом семнадцатого года он был очень тяжело
болен, но сведений о его смерти у меня нет.
Искренне Ваш
Георгий (Михайлович) Катков
*) И в статье Д. Шуба в "Новом журнале". [Прим. Г. М. Каткова.]
27 декабря 1960 г.
Многоуважаемый георгий Михайлович,
спасибо за письмо о "деле Рютера", пересланное с М. Хейвардом. Очень
интересно и очень печально. Жалею, что нет письма Рютера. Знать его мне
необходимо, т. к., боюсь, придется обо всем этом деле писать. Между прочим,
Хейвард мне сказал, что И. М. Берлин считал, что выносить это дело в печать
едва ли следовало. Какие у него мотивы?
Относительно Цивина здесь собраны довольно подробные данные. Настоящим
партийным деятелем он не был: за границу выехал учиться (в консерватории,
Милан), вел веселую жизнь, большой успех у женщин, кутежи. По атмосфере тех
лет -- связан с эмигрантами, причислял себя к эсерам. Жена его жива, теперь
в Швейцарии, замужем, имеет дочь на выдании и больше всего боится, что
история первого мужа станет известна и повредит ее (не его) дочери. Но в
общем известно следующее:
а) его доклады немцам показывают, что весь материал он брал из газет,
никаких своих сведений не имел; австрийцы были правы, отказавшись от него,
немцы тратили деньги без пользы для себя;
б) его поведение навлекло подозрения, был его допрос у Натансона. В
точности дело неизвестно. По-видимому, он показал, что спекулировал и
занимался контрабандной поставкой резины в германию;
в) почти несомненно, что он давал деньги на какое-то эсеровское
издание, по-видимому, на "На чужбине" (есть указания, что оплачивал бумагу);
г) в Россию он ехал действительно с тогдашней женой Чернова (она жива
-- здесь), но это была целая партия, не только они;
д) в России в 1917 Г. был эсером, жил у богатого родственника,
какого-то Багрова, после октября перешел к большевикам, был каким-то
комиссаром не то на Северном Кавказе, не то в Крыму, нажил туберкулез и умер
вскоре после окончания войны. Агентом он был сначала австрийским, затем
немецким. Ездил в лагеря военнопленных в германию -- во всяком случае один
раз.
Это, кажется, все, что я знаю о нем. Но я делом специально не
интересовался. Если нужны еще какие-либо справки, напишите. Но, судя по
всему, это человек не высокого полета. Вообще: мне кажется, что наиболее
интересной и исторически важной была работа не немецкого, а австрийского
штаба, который свою подготовку к войне начал с 1908--10 гг. Но секретный
архив австрийского штаба вывезен большевиками. [...] Лучшие пожелания...
13 марта 1961 г.
Многоуважаемый Борис Иванович,
По ошибке очевидно забыл вложить обещанную вырезку из "Daily
Telegraph". Прилагаю сейчас. Тем временем получил от комитета Стокгольмского
Конгресса сокращенный текст моего выступления, прерванного Рютером. Текст
составлен добросовестно и упоминания об инциденте нет. Не знаю напечатают ли
они и выступление Минца, в котором он меня обругал нацистом.
Отдельно посылаю второй выпуск St. Antony's Papers о Soviet Affairs с
работами Footman, Ellis и моей, о Кронштате. Только что сдал в печать работу
для третьего выпуска об убийстве Мирбаха. В ней привожу основания в пользу
предположения, что Мирбах был убит Блюмкиным и Андреевым с ведома
большевиков и вероятно самого Ленина. Левые эсеры оказались здесь жертвой
провокации большевиков (не в первый и не в последний раз).
Летом собираюсь в Женеву на конференцию по советской историографии и
очень надеюсь Вас там встретить.
Искренне Ваш,
Георгий Катков
12 марта 1962 г.
Многоуважаемый Борис Иванович,
Простите, что не ответил Вам прямо на Ваш запрос о некоем Байере,
упоминаемом в книжке Земана, но Вам писал об этом мой "поднадзорный" Шарлау.
С тех пор прошло некоторое время, и у нас появились новые соображения
относительно подлинной личности того агента, которого, явно условно, немцы в
своей переписке называли "Байером". Нам все более и более кажется, что его
можно отождествить со швейцарским левым социал-демократом Карлом Моором.
Шарлау проверил движения Байера, который явно то же самое лицо, что и не
названный агент военного атташе в Берне Нассе, и нашел, что они в общем
совпадают с тем, что мы знаем о передвижениях Карла Моора.
Карл Моор, уроженец Австрии или германии, стал швейцарским гражданином
и одно время издавал в Берне газету. По приезде Ленина и Крупской в
Швейцарию в 1914 он содействовал им в устройстве своих паспортных дел.
Сношения между Моором и Лениным шли через Шкловского. Об этом посмотрите в
письмах Ленина -- 3-е издание и Ленинский сборник, том 11. Согласно
сообщению Нассе от 9 мая 1917 года, Байер пытался связаться с большевиками
тоже через Шкловского. Карл Моор считался состоятельным человеком с деловыми
связями, что совпадает с характеристикой Байера. В 1917 году Байер, по
целому ряду сведений в немецких документах, должен был ехать в Россию, и мы
знаем, что Моор был в России, когда на Ленина было совершено покушение, при
котором был ранен Платтен.
Моор несомненно предлагал деньги большевикам, о чем есть упоминание в
протоколах Центрального комитета в августе 1917 года. Предложение было
отклонено, но в примечаниях к протоколам говорится, что впоследствии
Истпартом было выяснено, что деньги эти действительно принадлежали Моору,
неожиданно тогда получившему значительное наследство. В 1919 году Моор
оказывается в Берлине, где он содействует освобождению Радека из тюрьмы и
налаживает для Радека политические связи.*
*) См. статью Радека в "Красная новь" 1926 г. -- Прим. Г. М. Каткова.
Любопытно, что в примечании к Ленинскому сборнику, том 11, сообщается,
что "последние годы" Карл Моор проживал в доме для престарелых
революционеров имени В. И. Ленина. В том же примечании он политически
охарактеризован, как оппортунист.
Мне кажется, что провести отождествление Байера с Моором будет вероятно
возможно, но потребуется еще немало труда. Может быть, Вы были бы так добры
сообщить нам Ваши авторитетные соображения по этому поводу. Может быть Вы
даже встречали Моора? Он много старше Вас (родился в 1852 году).
Помнится, когда мы виделись в Женеве, Вы меня как-то спрашивали о князе
Бебутове. До сих пор руки не доходили до того материала, который у нас
имеется в микрофильме из немецкого министерства иностранных дел. Но теперь,
наконец, мне удалось кое-что выяснить. Впервые германское министерство
иностранных дел заинтересовалось Бебутовым после того, как посланник в
Копенгагене, Брокдорф-Ранцау, сообщил 21 июля 1916 года, что в Стокгольме
объявился русский князь Бебутов, который до тех пор с начала войны проживал
в германии, а теперь возвращается в Россию. Брокдорф-Ранцау узнал об этом
через некоего Шваба, немца, проживавшего в Стокгольме, и потому он обратился
в Копенгаген.
Шваб сообщил, что с Бебутовым он уже был связан в германии и что
Бебутов предлагает свои услуги для посредничества между Россией и германией.
По словам Шваба, Бебутов видный член кадетской партии, бывший член Первой
Думы, пожертвовавший значительную часть своего большого состояния на
политические и гуманитарные цели. Шваб рекомендовал Бебутова одному
германскому учреждению в Швеции (не посольству), но это учреждение не
приспособлено к использованию знакомства с Бебутовым. Бебутов хотел бы, по
словам Шваба, войти в сношения с авторитетным лицом, могущим его
информировать о направлении германской политики.
На запрос Брокдорф-Ранцау министерство иностранных дел ответило 23
июня, что по полученным в министерстве сведениям князь Бебутов человек
ненадежный и что на его предложение не будет дано согласия. Этим дело не
кончилось, и Луциус и Брокдорф-Ранцау выразили сожаление о том, что на
предложение Бебутова нельзя ответить согласием, и продолжали информировать
министерство о дальнейших проектах предприимчивого грузинского князя.
Переговоры с ним велись через посредство стокгольмского банкира Боккельмана.
Большое впечатление на германских дипломатов производил тот факт, что
Бебутов был принят у Неклюдова и что он установил тесную связь с
небезызвестным Колышко, который уже много месяцев был информатором Луциуса.
Как и Колышко, Бебутов отнюдь не хотел попасть в положение платного
агента, хотя по словам Боккельмана, он готов был принять некую мзду и
средства на различные предприятия. Основным проектом Бебутова было раздобыть
средства на покупку трех русских газет -- "Нового времени", "Русских
ведомостей" и "Дня". Постепенно курс этих газет можно было бы изменить в
духе подготовки сепаратного мира с германией. Бебутов много хвастал своими
еврейскими связями, уверял, что в его предприятии смогут принять участие
Бродский-Рубинштейн (по-видимому, "Митька"). Это немножко охладило немецких
дипломатов, так как они считали, что при антисемитском курсе русского
правительства семитофильская репутация Бебутова может ему повредить. На все
это предприятие с газетами Бебутов считал, что потребуется около 10.000.000
рублей. Несколько разочаровало немцев также неумное поведение Бебутова при
встрече с думской делегацией у Неклюдова. Там Бебутов так распинался,
доказывая благоприятное положение в германии, что Неклюдов предупредил
думцев, о том, что он может быть просто немецкий агент. Это сообщил
Боккельману Колышко. Бебутов долго не решался после этого ехать в Россию,
боясь, что его там арестуют.
Из всего этого и еще многой дребедени, содержащейся в немецких
документах (WK2 geheim Bd 19, 20, 21) ясно, что Бебутов, еще находясь в
германии, был в связи с агентурой немецкого генерального штаба. Он даже
называл некого Браумюллера, представителя генерального штаба, с которым он
был в связи в Берлине. Эти военные пробовали передать Бебутова министерству
иностранных дел, но оно предпочло не иметь с ним прямых связей, а
действовать через свое подставное лицо, банковского директора Боккельмана.
Никакого указания на то, что Бебутову были отпущены средства на его проект с
газетами, нет.
Любопытно, что Бебутов рассчитывал использовать горького в качестве
сотрудника купленных им или выпускаемых взамен купленных газет. Этот проект
в значительной степени совпадает с проектом Колышко, в котором был
заинтересован Штиннес. Что касается еврейских связей Бебутова, то следует
отметить, что как видно из всеподданейшего доклада Бетман-гольвега кайзеру,
связь между немцами и Рубинштейном была налажена независимо от Бебутова.
Бетман-гольвег сокрушается о том, что "эта многообещающая личность
интернирована в Петербурге при облаве на евреев" (телеграмма кайзеру 16
августа 1916 г.).
Я еще не полностью использовал имеющийся о Бебуте материал, так как
часть его находится в совсем другом отделе немецких архивов, но я думаю, что
в основном я Вам сообщил самое важное из того, что в документах есть.
Очень был бы Вам благодарен за сообщение материала, если он у Вас
имеется, о деятельности Маргулиеса как до войны, особенно в Константинополе,
так и во время войны, когда он работал в Союзе городов и Военно-промышленном
комитете. О связи Бебутова с масонами в немецких документах нет ни одного
слова.
Рад буду получить от Вас весточку.
Искренне Ваш
Георгий Катков
24 марта 1962 г.
Многоуважаемый Георгий Михайлович,
спешу ответить на Ваше письмо от 12 марта. Оно пришло одновременно с
письмом от А. Балабановой, которую я запрашивал о том же Мооре. Она,
конечно, никогда большевиками в такого рода дела не была посвящаема, и в
качестве настоящей наивной идеалистки многого из того, что творилось вокруг,
не замечала. Но к Моору она и тогда относилась с недоверием и зимою 1917--18
гг. в качестве секретарши Циммервальдского объединения вернула ему обратно
тысячу крон, которую он принес в качестве пожертвования для кассы
Циммервальда. Она дает еще целый ряд таких деталей и резюмирует: "Я думаю,
Вы правы, идентифицируя Байера с Моором". Просит ставить конкретные вопросы,
заявляя, что "целиком в Вашем распоряжении". Если что вспомнит, расскажет.
Пишет, что в Швецию и затем в Россию с Моором приезжала "одна швейцарская
социалистка" -- думаю, жена Роберта гримма, которая, как Вы знаете, была
большевичкой.
Я лично Моора никогда не встречал, но слышал о нем очень многое
(особенно от Теодора Либкнехта, никак не могу найти большое письмо
последнего).
Связи Бебутова с немцами (в частности, с Эрцбергером) интересно
освещает Фриц Фишер в недавно вышедшей книге "гриф нах дер Вельтмахт".
Читали? Надо. говорил ли я Вам, что у меня имеется подлинная рукопись
воспоминаний Бебутова (свыше 2 тыс. листов), в котором он подробно
рассказывает о своем масонстве? Но она закончена в Берлине, в начале войны.
Думаю, план покупки газет -- чистая спекуляция. В частности, относительно
горького. Есть у меня и рукопись неизданных воспоминаний Колышко, но я ее до
сих пор не прочел: огромная, масса воды.
Про Маргулиеса я ничего не слышал, т. е. об его связях с немцами. Верно
ли это? Какие основания для такого предположения?
Если имеете вопросы, которые полезно поставить Балабановой, напишите
срочно.
Не попадалось ли Вам в архиве имя Арнольд Рубинштейн? В годы войны был
эмигрантом (польским социал-демократом) в Берне. Затем один из виднейших
деятелей секретного аппарата Коминтерна -- первый резидент последнего на
западе (в германии, но с функциями на всю Западную Европу). Мне важно
выяснить, имел ли он связи с немцами в годы войны, т. к. я уверен, что в
качестве резидента Коминтерна он перенял какую-то часть секретного немецкого
аппарата. Знаете ли Вы что-либо об острой борьбе внутри этого аппарата в
первые послевоенные годы между сторонниками просоветской и профранцузской
ориентаций? За последнюю были генерал М. Гофман, Арнольд Гехберг и даже
Людендорф.
Лучшие приветы и пожелания!
13 июня 1962 г.
Многоуважаемый и милый Борис Иванович,
Большое спасибо Вам за обстоятельное письмо, на которое долго не мог
собраться ответить. Но как Вы знаете, скоро сказка сказывается, но не скоро
дело делается, и прежде чем беспокоить Вас и старушку Балабанову как-то
хотелось выяснить вопрос о том, был ли действительно Карл Моор немецким
агентом или нет. Отождествление его с Байером мы провели сравнивая
передвижения обоих лиц, но несмотря на все изыскания никакого указания на
связь Моора с немецким посольством в Берне мы в документах найти не могли.
Там говорится лишь о Байере. Но неожиданно весь вопрос выяснился с
совершенной ясностью на основании печатного источника, а именно,
воспоминаний густава Майера, вышедших по-немецки в 1949 году, уже после его
смерти. Это тот самый Майер, который издал письма Лассаля и биографию
Энгельса. Он во время войны работал на германское министерство иностранных
дел в качестве эксперта и был в связи с тем самым Нассе, который был военным
атташе в Берне и поддерживал связь с Байером. густав Майер сообщает, что
Карл Моор был одним из главных сподручных Нассе во взаимоотношениях с
русскими эмигрантами в Скандинавии. Что Нассе пользовался адресом Майера для
сношений с Карлом Моором, но что в характер этих сношений он Майера не
посвящал. Все это относится к лету 1916 года, когда сам Майер проживал в
Стокгольме, где часто бывал в доме, где жили Радек и ганецкий с женами. Все,
что Майер от Радека узнавал, он сообщал в министерство иностранных дел в
Берлине Диего фон Бергену. В воспоминаниях Майера масса интереснейших
подробностей, и меня удивляет, почему на них так мало было обращено
внимания. Я о них узнал только через моего ученика Шарлау.
Теперь относительно связи Карла Моора, с одной стороны, с германским
министерством иностранных дел, с другой -- с большевиками, все более или
менее ясно; и мы имеем налицо еще один из каналов, о которых говорит в своей
телеграмме от 3 декабря 1917 года Кюльманн. Но интересно было знать побольше
о личности Карла Моора. По словам Майера, это вымышленное имя: происходит
Моор из дворянской семьи в Франконии. Они были баронами, выходцами из
Франции, но настоящей их фамилии Майер не сообщает. Интересно было бы знать,
что побудило Моора сблизиться с русской социал-демократической эмигрантской
средой, какую репутацию он имел до войны, располагал ли он собственными
средствами, или же зарабатывал деньги на жизнь? Когда и в какой форме он
предлагал деньги Балабановой, как к нему относились в среде швейцарских
социал-демократов, почему он перестал издавать "Бернер Тагвахт", и наконец,
нет ли кого-нибудь в живых, кто бы его знал?
Если бы Балабанова могла оказать нам в этом содействие, мы бы
управились как-нибудь с деятельностью Моора в 1916--20 гг. А вот, что
произошло после, как и почему Моор попал в почетную богадельню в Москве
будучи оппортунистом, не совсем понятно. Через чье посредничество это было
устроено, и поддерживал ли Моор какую-нибудь связь с заграницей со своими
товарищами по партии в Швейцарии и в германии в конце 20-х и 30-х годов?
Это, конечно, было тоже очень интересно определить. Может быть Вы и тут нам
поможете советом?
За последние недели тут у нас возник один вопрос, где я чувствую Ваша
помощь была бы, вероятно, еще важнее и существеннее, чем в вопросе о Мооре.
Дело касается положения Рязанова в 1915--16 гг. Как Вам вероятно известно,
он проживал в Вене, где ему оказывали покровительство разные лица из
академического и чиновнего мира, в том числе Шобер, который позже был
начальником полиции в Вене. В 1915 г., или даже может быть еще в самом конце
1914 г. проездом в Вене был Парвус, и тогда он по старой дружбе
останавливался у Рязанова. Шобер всегда интересовался русской эмиграцией, и
если мне не совсем изменяет память, как-будто Керенский как-то рассказывал,
что Шобер хвастал тем, что он оказывал финансовую поддержку Троцкому в
1912--14 годах. Поскольку вся затея немцев по использованию революционной
эмиграции в своих целях как-будто зародилась в Австрии, как вариация на тему
о поддержке сепаратистских движений, возникает вопрос, каково было положение
Рязанова в этой связи и какому давлению он подвергался со стороны Парвуса, с
которым его связывали давняя политическая и личная дружба. Может быть Вам об
этом что-либо известно, чем Вы могли бы с нами поделиться?
И наконец, еще третий пункт, интересующий лично меня. Недавно мне
попалась книжка о рабочем движении в России во время первой войны, изданная
Флеером под общей редакцией Лозовского в 1925 году. Она содержит обильный
полицейский материал о рабочих группах при военно-промышленных комитетах.
Несколько смущает меня отсутствие координации и ссылок на матералы,
напечатанные Шляпниковым в его "Кануне 1917 года". Чем это объясняется и что
из себя представлял Флеер как архивист?
Но пора кончать, и так я Вас забросал вопросами, а ничего толкового по
поводу Вашего Рубинштейна я не нашел и сообщить не могу. Буду очень
благодарен Вам, если бы вот кратко подтвердили получение этого письма и
сказали бы мне, на что я могу рассчитывать в смысле ответов на все мои
вопросы, а на что Вы ответить определенно не сможете. Все лето просижу в
Оксфорде, почти безвыездно.
Искренне Ваш,
Георгий Катков
23 июня 1962 г.
Дорогой Георгий Михайлович, [...]
О Карле Моор мне много писал и рассказывал Теодор Либкнехт, который его
считал прикосновенным к деятельности правых немецких милитаристов. Моор
действительно псевдоним, Либкнехт сообщал настоящую фамилию, но я забыл. В
Швейцарии он появился с середины 1880-х гг., с самого начала был агентом
немецкого штаба для обработки специалистов, начал издавать какую-то газетку
-- но мне вспоминается, что речь шла не о Берне, а о Базеле -- для
установления связей главным образом среди французских социалистов, но
интересовался он и другими социалистами. По словам Теодора Либкнехта, его
отец [Вильгельм Либкнехт] подозревал (или даже был уверен), что Моор
старался проникнуть в редакцию нелегального немецкого "Социал-демократа",
который тогда выходил в Цюрихе. Прошлое было темное: на родине [Моор]
социал-демократом не был, уехал в связи с какими-то похождениями по женской
части. говорил, что имеет состояние, но Теодор Либкнехт считал [это] вздором
и был уверен, что [Моор] живет на деньги военного ведомства. Похождения по
женской части продолжались и в Швейцарии, но Моор давал средства на издание
социал-демократической газетки, прикармливал социал-демократическую публику
и давал по мелочам взаймы, оказывал разные другие услуги и постепенно создал